Страница:
Вадим злился, чувствуя поднимающуюся в нем враждебность чисто биологической природы. Неотвратимую неприязнь, замешанную на какой-то древней вражде, вписанную в багровые лабиринты генетического кода, до дна усвоенную каждой его клеткой. Как же он сразу не догадался… «Лев с птичьей фамилией», он же Филиппинец.
– Вас, случайно, не Лева зовут? – мельком спросил Костобоков. – Давайте знакомиться. С кем из праздных счастливцев имею честь беседовать о вещах, столь отвлеченных от презренной пользы?
– Лев Дрозд, а вашу визитку с нарочным получили-с. Чем обязан интересу следственных органов к моей персоне?
– Меня интересует, в каких взаимных отношениях вы были с пропавшим без вести Юрием Реченко?
– С Барашком? – пожал плечами поскучневший Филиппинец. – Я не жалею, что он сгинул. Внушаемый дурак, каких большинство в этом копошащемся месиве.
– Скажите, а вы знали, чем он увлекался, что искал?
– Конечно, знал.
– Он рассказывал вам о каком-нибудь камне?
– Вы ошибаетесь, это я рассказал ему о камне Откровения, одну древнюю легенду о кристалле, выпавшем из короны Люцифера во время битвы Сил. Камень упал в неизмеримую бездну, сквозь планетарные кольца, пока не объявился здесь, на Земле. Это был сияющий сапфир, такой ясный и прозрачный, что насквозь были видны надписи на нем, начертанные перстом Божества. Поэтому истинно священные тексты читаются в обе стороны. Помнится, я сказал ему, что камень этот – Святой Грааль и обладающий им пожинает бессмертие.
– А какая связь между камнем и Граалем? Ведь Грааль – это чаша, в которую была собрана священная кровь.
– Как известно, библейские скрижали Завета были разбиты самим Моисеем. Из осколков алхимики страны Кемет выплавили чашу.
– Значит, камня уже не существует?
– Я этого не говорил.
– Тогда почему поиски Священного Камня вы считаете глупостью? Насколько я понял, вы – прирожденный мистик и верите в легенды?
– Есть двенадцать священных колен, – на этот раз неохотно пояснил Дрозд, – сыны Звезды и Змея, и лишь они имеют право приближаться к камню.
«Юноша бледный со взором горящим» смерил Костобокова взглядом и, не простившись, исчез между кладбищенских сугробов.
Вадим Андреевич торопливо достал припрятанное курево и воровато затянулся. Пальцы подрагивали от скопившейся злости. Почему-то вспомнился случай из деревенского детства, когда в колхозный хлев ворвался волк и перерезал без числа стельных коров и ярок.
По горячему следу мужики завалили огромного зверя раза в полтора крупнее обычного волка. Шерсть его была совершенно черная, и огромные клыки не умещались в оскаленной пасти. На спине топорщился щетинистый гребень, а на ребрах проступало что-то вроде чешуи. Несколько дней чудище пролежало на морозе, у кемжинского сельсовета. Шерсть оборотня густо заиндевела, раскоряченные задние лапы торчали, как оглобли. Старухи испуганно крестились и припускали, как молодые, когда по необходимости пробегали мимо. Мальчишки стайкой прятались за заборами, старшие заводилы уверяли, что если долго смотреть на зверя, то он зашевелится и вскочит на ноги. Несколько ночей вокруг села кружили волки. Перед рассветом их вой раздавался прямо на улицах Кемжи, а поутру под окнами находили волчьи следы. Сельчане боязливо передавали друг другу слух, что в лесу завалили не иначе как «волчьего царя». Охотовед, вызванный для освидетельствования зверя, сказал, что это «выжлец», волко-пес. Эти помеси не дают потомства, но крайняя злобность и отсутствие звериного кодекса чести делает их отстрел совершенно необходимым. Шкуру «оборотня» забрали для краеведческого музея, а ободранное тулово сельчане на всякий случай сожгли.
Вадим Андреевич посмотрел на часы. Еще немного, и он опоздает в «ночное».
Через час Вадим был на месте. Ночной свет резал по нервам. В комнате – вспышки фотокамер, шелест шагов. Вадим присел на корточки над убитым мальчишкой.
– Мгновенная асфиксия. Он даже не успел испугаться, – сочувственно прошептал эксперт.
Вадим осмотрел комнату. На зависшем экране монитора дергались разноцветные шнуры. Стены детской комнаты закрывали полки компьютерных игр со зловещими названиями. Множились «Миры стратегий», виртуальные войны, ряды «Коммандос». Вадим машинально потрогал плоские коробочки; «Quake», «Fallout», «Turok». На крышках дисков – мерзейшие морды. Рядом с компьютером кактус опунция выбросил ярко-алый хищный бутон.
Молодой бородатый мужчина объяснял, разводя руками и силясь улыбнуться, что они с женой допоздна засиделись в ресторане, очередная годовщина свадьбы, а когда пришли… Он виновато оглядывался, поднимал глаза к потолку, вздыхал. Вадим видел, что он уже непоправимо близок к срыву, что слабая плотина самозащиты вот-вот рухнет и человек будет раздавлен нахлынувшим горем.
– Последнее время Тема дневал и ночевал за компьютером. Увлекался… Это же – будущее…
«Эх, купили бы Теме Жучку…» В соседней комнате застучали подкованные сапоги.
– Старший наряда Муранов. Это нашли на улице, вероятно, убийца зацепился за водосток.
Невысокий крепыш с цепкими татарскими глазками и черными лоснящимися усами протягивал Вадиму бурый клочок. Вадим положил на ладонь крохотный кусочек ткани защитного цвета, обернутый в целлофан. Осторожно развернул. Ветхая ткань была явно от какой-то робы или армейского обмундирования, подгнившая, еще немного влажная. Вадим слегка провел ею перед носом, по комнате растекся резкий запах сточной канавы.
– Где-нибудь поблизости есть канализационные стоки, шахты, люки, колодцы?
– Есть! Недавно прорвало стоки в недостроенном метро.
Вадим занялся, как спичка. В словах Муранова он ухватил нечто важное, нащупал интуицией.
– Туда, скорее!
Собаки у входа в туннель хрипели, скулили и, невзирая на мат и потуги кинологов, отказывались идти в ледяное жерло метротуннеля.
С собой Костобоков взял группу из пяти человек, остальные остались в оцеплении. В туннеле слабо светились фонари-коногоны, под ногой хлюпала грязь. Резкий холод сковал лица. Двигались молча, усилием воли преодолевая мрачный ужас и враждебный голос пустоты, что уже успел поселиться в этой рукотворной норе. Где-то метров через триста туннель разошелся на два темных рукава. На развилке пришлось оставить одного человека, двое скрылись в левом рукаве туннеля. Вадим и Муранов зашагали направо.
– Шахта выходит на пустырь, там стройка, забор, несколько вагончиков, – прошептал Муранов.
– Пусть оцепят. Вызывай туда подкрепление.
На всякий случай он передернул затвор. Зловоние становилось невыносимым, запечатывало ноздри и рот. Зря сунулись сюда без респиратора. Что-то шумно оборвалось впереди, Вадим и Муранов побежали на звук, высвечивая фонариками осклизлые булыжники по краям туннеля. Остановились. Грудь разрывало от быстрого бега. Тишина. Чье-то медленное дыхание: нечто затаилось во тьме и ждет их приближения.
– Сосулька упала, камень оборвался… – хрипло прошептал Муранов. – На человека не похоже. Хотя иногда тут бомжи прячутся. Здесь тепло…
Рельсы кончились. Туннель был сложен из бетонных, плохо состыкованных коробов. По стенам сочилась зловонная жижа. Несколько минут они шли дальше по этой жуткой галерее. Слабо засветились редкие лампочки. Там, наверху, кто-то догадался включить аварийное освещение. Туннель резко пошел под уклон. Здесь они были уже ниже уровня промерзания. Вонь сгустилась. Ничто живое не выдержало бы здесь долго. Далеко позади что-то слабо стукнуло. Заскрежетало железо. Туннель дрожал. Со спины на них шел поезд! Муранов метнулся к стене, к закрепленным вдоль нее толстым проводам, подпрыгнул, пытаясь уцепиться… Вадим замер – животный страх затравленного, загнанного в ловушку существа.
– Ой-ей, тут же рельсов-то нет! – первым очухался Муранов. – Это по соседнему дрезина шпарит.
Отдышавшись, они зашагали дальше. Туннель пошел на подъем. Вдали замаячил желтый электрический свет. Пахнуло свежестью. Идущий впереди Муранов споткнулся о металлические трубки, напоминающие сломанную раскладушку. Нога запуталась в парусине.
– Ешкин кот, вляпался… Хрень какая-то…
– Похоже на дельтаплан… Да это же… – Костобоков присел на корточки над кучей мусора. Из замерзшей жижи, как кости, торчали алюминиевые трубки и обрывки капрона. – Это тот самый птеродактиль, которого видела бомжиха!
– Тише! Вон маячит на выходе… Упырь…
Метрах в двухстах впереди, среди густого леса бетонных свай, мелькнула темная угловатая фигура. На выходе сильно парило, и весь пейзаж проглядывал сквозь густой сизый туман.
– Уйдет, – сдавленно прохрипел Муранов, передергивая затвор пистолета Макарова. – Если не успели оцепить пустырь – уйдет!
Дальнейшее напоминало сон или дешевый фильм ужасов. Призрачная фигура легко отделилась от земли, взлетела на пятиметровое бетонное перекрытие и исчезла среди строительного хаоса. Матерясь, Муранов выстрелил между бетонных столбов и уже без сил привалился к стене.
– Не успели… Падла…
Потом они бежали в клубах теплого тумана, вырывающегося прямо из-под ног, к бетонным истуканам, где вновь мелькнул «упырь». Обессиленные, загнанные, они остановились на выходе из туннеля, и тут откуда-то сверху вывалилась громоздкая туша. Муранов пальнул по ногам «упыря», пули звякнули о плиты перекрытия. Тот даже не пошатнулся. От него исходила цепенящая сила. Вадим не понял, что произошло, и даже позднее вспомнить не мог. Он лишь слышал, как хрустнули кости и Муранов закричал коротко, страшно, на вдохе, втягивая в себя боль. Тело Муранова оказалось отброшенным метров на пять. Чужая, давящая воля скрутила, смяла Вадима на несколько секунд.
– Стой, стрелять буду… – едва слышно промямлил он, чувствуя, как лопаются сосуды и теплая кровь из носа течет по губам и подбородку.
Последним усилием воли он надавил на курок. Но выстрела не было. Пистолет шлепнулся в мазутную грязь. Вадим успел перехватить занесенную над ним длинную обезьянью руку, рванул на себя, бросил лицом вниз огромное вязкое тело и несколько раз ударил головой о бетон, скользя пальцами по липкой короткой щетине… И потерял сознание под далекие свистки и голоса…
– Чертовщина какая-то, – бормотал пожилой нетрезвый доктор, перевязывая ногу «оборотня» в располосованной штанине. – У него коленка металлическая… И нога гнется в обе стороны… Любопытно… А крепко ты его вырубил, капитан!
Мимо Вадима пронесли носилки. Тело с головой было закрыто черным целлофаном. Виднелся только короткий форменный сапог с аккуратной металлической подковкой. Это был Муранов.
Вадим, хромая, заковылял к поверженному монстру, склонился над телом. Его чуть не вывернуло от омерзения.
– Он оживает, скорее вколите ему усыпляющего, лошадиную дозу, да скорее же, доктор.
Руки врача подрагивали, когда он выискивал нужную ампулу.
– Грузите, везем на «Памир».
«Памир» был закрытым объектом под юрисдикцией ведомства столь высокого, что никто из начальников Вадима никогда не бывал за его светочувствительными дверями из пуленепробиваемого матового стекла и тройным рубежом электронной охраны. Уже на половине пути маршрут был изменен, задержанного приказано доставить в особый дивизион Управления, а Костобокова велеречиво предупредили по рации, что некто очень хочет поблагодарить отважного следователя, грудью встретившего натиск опаснейшего маньяка…
– Здравствуй, Костобоков, вот и свиделись… – сложив ладони в почти забытом армейском приветствии, навстречу Вадиму шагнул Валентин Кобылка.
Шесть лет назад они познакомились в чеченском поселке Аркауз и сразу подружились. Валентин, несмотря на молодость, был прикомандирован в Чечню от весьма серьезных служб для наблюдения и координации. Но парень он был просто мировой!
Валентин был наделен всем, в чем природа и судьба отказали Костобокову. Остроумен, умно-ироничен, с тем особенным ласковым вниманием к миру, которое отличает юношей из очень хороших русских семей. Все предки его по обеим линиям происходили из потомственных военных высшего эшелона. Был он высок и тонок в кости. Лицо Валентина было, пожалуй, слишком красивым и нежным для тех жутких былей, через которые протащила его фронтовая судьба. Картежный азарт и легкие наркотики, которыми он баловался на войне, а также несколько запретные удовольствия, о которых только догадывался Вадим, не оставили на нем никакого следа. Светло-русые волосы, волной откинутые с крутого, ясного лба. Глаза, ярко и ровно горящие, как у породистой лошади, и густые, почти девичьи ресницы. Тонкий хрящеватый нос прекрасной формы, капризно выступающая нижняя губа, слегка раздвоеннная, ало-прозрачная, как схваченная морозом ягода калины, и упрямый подбородок задиры и храбреца. Вот и весь портрет Валентина Кобылки.
Вадим и Валька были одногодки, но Валентин выглядел моложе. Его артистичный облик, дар перевоплощения, переменчивый темперамент, а главное утонченная игра в порочность, были частью его опасного обаяния и штрихом особой подготовки. Но, невзирая на внешнее несходство, эти двое одинаково умели и люто любить, и жарко ненавидеть, и мужественно следовать судьбе.
– У, Медвежья лапа, все сыскарем! – говорил Валентин, выставляя на стол высокую бутыль с золотой головкой. – Это тебе подарок из Штатов, я был там на стажировке. Вернулся буквально позавчера.
– Ну, рассказывай, зачем пожаловал, орлан белохвостый? Не поверю, что просто вспомнил друга после стольких лет забвения, – неуклюже острил Вадим Андреевич.
Валентин посерьезнел, и сразу будто растаяла дружба, осталась в кизиловом дыму равнинной Чечни.
– Вадим Андреевич, я к тебе по поводу твоего трофея. Все уже согласовано, и премию, и личную благодарность ваши следаки получат. Погибший старшина будет посмертно представлен к ордену Мужества. А ты… Ну, без экивоков, Вадим Андреевич, прямо как на войне. У меня есть вакансия, могу перетащить тебя на должность много лучшую, чем ты теперь занимаешь. Диапазон – страны Западной Европы, Дания, Швейцария. И деньги очень недурные! Я поручусь за тебя…
– Деньги лишь заменитель солнечного света, и неравноценный, – грустно усмехнулся Вадим.
– Ну, мы не в солнечно-виноградной Элладе, и ты не Диоген…
– Да и ты не Александр Македонский… Спасибо, друг, не волнуйся зря. Мое место все-таки здесь, хотя, честно говоря, я все меньше вижу в этом смысла. За что, однако, такие небывалые милости? За действие или бездействие?
Валентин тонко улыбнулся.
– Пойдем посмотрим на него при свете дня. Тебе многое станет ясным.
Вдвоем они спустились в подвал, в медицинский бункер, где на столе лежало нечто неподвижное, источающее ужас и холод. Охранник у дверей был землисто-сер.
Вадим заставил себя посмотреть на «упыря». Темное, как несвежее мясо, лицо казалось мертвым. На плоской голове, под рыжей отросшей щетиной белели грубые операционные швы.
– Обрати внимание, это существо – не личность. Он клон, собранный из различных частей живого конструктора. Твои люди во время задержания могли убедиться, что возможности его во много раз превышают человеческие и даже просто биологические. Например, он может дышать под водой. Посмотри… – Валентин рукою в резиновой перчатке повернул тяжелую голову полутрупа.
Под выемкой скулы Вадим разглядел маленькую дырочку-фистулу, вокруг нее пузырилась тонкая, как у саламандры, кожа. Валентин приложил к носу платок.
– Вонь – из-за отторжения некоторых тканей. Его давно не ремонтировали. Это антропомодель, созданная для выполнения особых задач. Совершенный солдат будущего…
– Это человек?
– Нет. У него нет души. Ведь душу нельзя вмонтировать. Зато можно пересадить стволовые клетки лягушачьего эмбриона, и он, как земноводное, оживет даже после полного проморожения. Можно подшить в легкие жаберную ткань, и он сможет дышать под водой. Я думаю, монтировали его в разных местах. Жабры пересажены в Пущино. Металлические суставы вживлены на Луганской биологической базе. Такой «оловянный солдатик» без повреждений прыгнет с пятнадцати – двадцатиметровой высоты. Монстр Франкенштейна – тряпичная кукла в сравнении с нашим атлетом. Для создания этой антропомодели широко использовалась физиология боевых искусств древности. Но это все так, экскурс в бионику, наша задача – вернуть этот «объект» хозяевам. Вадим, подавив приступ тошноты, отогнул простыню, чтобы взглянуть на руку «объекта».
– Не могу понять, почему он оставлял отпечатки босой ноги? Точнее, большого пальца…
Валентин поднял синеватую, перевитую жилами руку монстра. Она невесомо застыла в воздухе.
– Все понятно, пересажены меточные части органов. В данном случае меточный орган ноги – пальцы – пересажены на руку.
– Но зачем?!
– Такая рука приобретает силу ноги и может сокрушать железо. В сердце его, вероятно, вшит клапан свиньи, ты ведь уже убедился, что сто километров в час для него не рекорд. Кроме того, он, как крыса, может проникать всюду, где пролезает хотя бы голова. Наш «Щелкунчик» – образцовый служака, аскет, рыцарь без страха и упрека. Из всего многообразия мира его интересует только исполнение долга. Ничего другого просто не вместится в его рыжую квадратную башку.
– Почему рыжую?
– Спроси лучше, почему квадратную… – проворчал Кобылка. – Рыжий ген оказался наиболее подходящим, скажем, вездесущим в кровном наборе современного человечества… Но не будем отвлекаться от темы. Война, убийство – его призвание, и никаких проблем с гуманизмом или «слезой ребенка»… Мозг упрощен и гениально доработан нейрохирургами, чтобы он не просил пищи, воды, женщины, никогда не скучал и не занимался поисками справедливости. Так что никакого афганского или чеченского синдрома! Ни квартиру, ни бесплатный протез он просить не пойдет. Выть под гитару в переходах тоже не станет. После окончания военных действий его нужно будет только слегка починить, смазать и уложить в рефрижератор, до следующей войны. Можно даже штабелем. Они не умеют обижаться. Идеальные солдаты грядущего Армагеддона. Представь себе: из нескольких сломанных кукол прямо на поле боя можно будет собрать одну или две, вполне работоспособные. Фантастика? Нет, реальность… Кроме того, у него виртуозно прооперированы мозговые структуры. Раскрыт канал для постоянного поступления информации от хозяина.
«Неужели все убийства – результат эксперимента, злой воли „хозяина“? – думал Вадим. – И Валька – действующая часть этого эксперимента?»
– А кто хозяин?
– Я и сам толком не знаю… – Голос Валентина звучал вполне искренне. – Видишь ли, он оказался в режиме автономного существования. Короче, сбежал, вернее, улетел, но не далеко. Программа убивать – единственное, что заложено в его непробиваемую голову. Обрати внимание на его жертвы…
В памяти Вадима всплыл мертвый зрак включенного экрана. «Что смотрели все эти люди перед смертью? Старики интересовались кровавой мистикой. Худенький веснушчатый паренек играл в убийство. Телевизионный экран, монитор компьютера работали как генераторы зла, мертвенное „око смерти“, и биоробот настраивался, как приемник, на кодовую волну. Он врывался туда, где ребенок расстреливал солдат, где на экране взрывались дома и машины, лилась бутафорская кровь, где сатанинские щупальца жгли, мучили, расстреливали, рвали на части человеческую плоть… Значит, все погибшие были полноправными соучастниками бойни, их мозг содрогался от сладострастия, генерировал злобу, страх, жажду крови. Чудовище шло на бой с химерами и крушило живых кукол. “Академики” вскормили собственную смерть…»
– …Суммарное биополе города перегружено низкими разрушающими частотами – агрессия, похоть, страх, жадность… Он хорошо реагировал на импульсы, это уже своего рода достижение… – с вежливой грустью завершил лекцию Кобылка.
Они вновь поднялись в кабинет. Валентин задумчиво взялся за вспотевшую бутыль. Пока они осматривали Щелкунчика, невидимки успели накрыть стол, расставили блюда в ресторанных, прозрачных судках. Пахло сытной, дорогой снедью. Вадим сглотнул слюну, но не смог есть в присутствии человека, которому больше не доверял. Он решительно остановил руку Валентина, энергично встряхивающего бутыль.
– Спасибо, но я теперь не пью.
– Напрасно, Медвежья лапа, напрасно! – чуть натянуто рассмеялся Валентин. – Ну, не бычься. Чтобы немного расширить кредит доверия, давай расскажу тебе сказку для взрослых. Помнишь девяносто первый, волны убийств, прокатившиеся по высшим партийным этажам, прости, оговорился, это были самоубийства. Так вот, наш герой, что чуть не сыграл в отходняк в твоих могучих карающих дланях, был отнюдь не статистом в этой почти античной трагедии…
«Где он научился так болтать? Или ему тоже немного промыли мозги по доктору Хаббарду», – вяло подумал Вадим.
– Извини, Валентин, все это, конечно, интересно… А как же Муравьев?
– Какой Муравьев? – снова почти искренне удивился Кобылка.
– Убийство жены Муравьева тоже совершено этим вашим Щелкунчиком, Муравьев не виновен.
Валентин дожевал бутерброд, запил минералкой.
– Конечно, не виновен… Мы следили за этим делом… Но он уже не вполне вменяем и вряд ли когда-нибудь сможет жить без медицинского надзора… Потеря жены, пожар в типографии, где набирали книгу, а копии и файлы были изъяты и пропали… Кто бы вынес такое?
– Вот так, был человек и нет человека… Значит, Щелкунчика на него просто натравили…
Валентин молчал, увлеченно дожевывая закуску.
Вадим отстегнул потертый ремешок и протянул Валентину свой «Полет», подарок гарнизона. Новые часы были непоправимо, бесчеловечно хороши.
– Не передумаешь? – Валентин потряс в воздухе своим нищенским трофеем.
Машина бесшумно снялась с места и исчезла. Сверкающее чужое чудо. Дома Вадим встал под теплый душ, хотя обычно истязал себя ледяным, но сегодня он заслужил такую поблажку. Тяжелая грусть не отступала. Радость удачи, священного риска, мужских игр на свежем воздухе где-то потерялась, отстала в пути, не поспевая за лаковым катафалком последней модели.
В тот же вечер, едва отлежавшись после «ночного», Костобоков заторопился на Староконюшенный к старику-профессору. Этот немощный старик был единственной ниточкой, связующей его с миром загадочным и странным, где на оленьих упряжках подъезжали к Златоверхому Уру северные волшебники и вилами на воде писали письмена с заветами Бога. Но главное – только профессор мог помочь ему отыскать Гликерию.
Звонок неистовствовал, но тяжелая, старинная дверь оставалась недвижной. Вадим забеспокоился и приник ухом к замочной скважине. До его слуха донеслись громовые симфонические раскаты и звуки литавр. Вадим забарабанил кулаком по медной табличке, изобличающей научную степень владельца квартиры. Вскоре дверь отворилась. Профессор был разгорячен и взволнован. Редкие взмокшие волосенки дыбились вокруг буроватого черепа, как осенний туман у вершины Эльбруса.
– О, северный орел пожаловал! Чем обязан? А впрочем, потом… Слушайте, слушайте же, вот оно, священное состояние души, победившей страх. Высокое и горькое звучание, от коросты отмывающее человеческое сердце. Вот трубы запели о торжестве, о последнем дерзновенном порыве к горнему… Это окончательная победа над зовом животной жизни! Это же Вагнер, молодой человек! – бормотал старик, помогая Вадиму высвободиться из объятий плаща. – Пум-пурум-пум-пум! Запели небесные трубы, их звуки летят из обителей, где нет земных печалей и горе оставлено у порога вместе с одеждами земного тела. Вот снова звучит зов небес и все грознее и ближе полет Девы Валькирии. Ну, я готов вас слушать, прошу в гостиную. Скорее чайку горяченького с дороги…
Профессор посеменил на крохотную захламленную кухню. Вадима успокаивала стариковская суета. Он вообще любил старых. Этот возраст иногда бывал столь же трепетен и чист, как самое раннее детство. Вадим с наслаждением уселся в старое скрипучее кресло.
– Ну-с, рассказывайте, как движется расследование?
– Стоит, как лед на Двине, Викентий Иванович… Даже жалею, что ввязался в это дело. А вдруг никакого камня нет? Один мираж, фата моргана…
– Вас, случайно, не Лева зовут? – мельком спросил Костобоков. – Давайте знакомиться. С кем из праздных счастливцев имею честь беседовать о вещах, столь отвлеченных от презренной пользы?
– Лев Дрозд, а вашу визитку с нарочным получили-с. Чем обязан интересу следственных органов к моей персоне?
– Меня интересует, в каких взаимных отношениях вы были с пропавшим без вести Юрием Реченко?
– С Барашком? – пожал плечами поскучневший Филиппинец. – Я не жалею, что он сгинул. Внушаемый дурак, каких большинство в этом копошащемся месиве.
– Скажите, а вы знали, чем он увлекался, что искал?
– Конечно, знал.
– Он рассказывал вам о каком-нибудь камне?
– Вы ошибаетесь, это я рассказал ему о камне Откровения, одну древнюю легенду о кристалле, выпавшем из короны Люцифера во время битвы Сил. Камень упал в неизмеримую бездну, сквозь планетарные кольца, пока не объявился здесь, на Земле. Это был сияющий сапфир, такой ясный и прозрачный, что насквозь были видны надписи на нем, начертанные перстом Божества. Поэтому истинно священные тексты читаются в обе стороны. Помнится, я сказал ему, что камень этот – Святой Грааль и обладающий им пожинает бессмертие.
– А какая связь между камнем и Граалем? Ведь Грааль – это чаша, в которую была собрана священная кровь.
– Как известно, библейские скрижали Завета были разбиты самим Моисеем. Из осколков алхимики страны Кемет выплавили чашу.
– Значит, камня уже не существует?
– Я этого не говорил.
– Тогда почему поиски Священного Камня вы считаете глупостью? Насколько я понял, вы – прирожденный мистик и верите в легенды?
– Есть двенадцать священных колен, – на этот раз неохотно пояснил Дрозд, – сыны Звезды и Змея, и лишь они имеют право приближаться к камню.
«Юноша бледный со взором горящим» смерил Костобокова взглядом и, не простившись, исчез между кладбищенских сугробов.
Вадим Андреевич торопливо достал припрятанное курево и воровато затянулся. Пальцы подрагивали от скопившейся злости. Почему-то вспомнился случай из деревенского детства, когда в колхозный хлев ворвался волк и перерезал без числа стельных коров и ярок.
По горячему следу мужики завалили огромного зверя раза в полтора крупнее обычного волка. Шерсть его была совершенно черная, и огромные клыки не умещались в оскаленной пасти. На спине топорщился щетинистый гребень, а на ребрах проступало что-то вроде чешуи. Несколько дней чудище пролежало на морозе, у кемжинского сельсовета. Шерсть оборотня густо заиндевела, раскоряченные задние лапы торчали, как оглобли. Старухи испуганно крестились и припускали, как молодые, когда по необходимости пробегали мимо. Мальчишки стайкой прятались за заборами, старшие заводилы уверяли, что если долго смотреть на зверя, то он зашевелится и вскочит на ноги. Несколько ночей вокруг села кружили волки. Перед рассветом их вой раздавался прямо на улицах Кемжи, а поутру под окнами находили волчьи следы. Сельчане боязливо передавали друг другу слух, что в лесу завалили не иначе как «волчьего царя». Охотовед, вызванный для освидетельствования зверя, сказал, что это «выжлец», волко-пес. Эти помеси не дают потомства, но крайняя злобность и отсутствие звериного кодекса чести делает их отстрел совершенно необходимым. Шкуру «оборотня» забрали для краеведческого музея, а ободранное тулово сельчане на всякий случай сожгли.
Вадим Андреевич посмотрел на часы. Еще немного, и он опоздает в «ночное».
* * *
Дежурный по Управлению позвонил за полночь. Убит мальчик в «Академиках». Способ убийства тот же – на сто восемьдесят градусов свернута шея, позвонки перемолоты. Цель убийства – маниакальная. Убийца ужом прополз через форточку на третьем этаже и неслышно проник в комнату, где мальчик играл за компьютером.Через час Вадим был на месте. Ночной свет резал по нервам. В комнате – вспышки фотокамер, шелест шагов. Вадим присел на корточки над убитым мальчишкой.
– Мгновенная асфиксия. Он даже не успел испугаться, – сочувственно прошептал эксперт.
Вадим осмотрел комнату. На зависшем экране монитора дергались разноцветные шнуры. Стены детской комнаты закрывали полки компьютерных игр со зловещими названиями. Множились «Миры стратегий», виртуальные войны, ряды «Коммандос». Вадим машинально потрогал плоские коробочки; «Quake», «Fallout», «Turok». На крышках дисков – мерзейшие морды. Рядом с компьютером кактус опунция выбросил ярко-алый хищный бутон.
Молодой бородатый мужчина объяснял, разводя руками и силясь улыбнуться, что они с женой допоздна засиделись в ресторане, очередная годовщина свадьбы, а когда пришли… Он виновато оглядывался, поднимал глаза к потолку, вздыхал. Вадим видел, что он уже непоправимо близок к срыву, что слабая плотина самозащиты вот-вот рухнет и человек будет раздавлен нахлынувшим горем.
– Последнее время Тема дневал и ночевал за компьютером. Увлекался… Это же – будущее…
«Эх, купили бы Теме Жучку…» В соседней комнате застучали подкованные сапоги.
– Старший наряда Муранов. Это нашли на улице, вероятно, убийца зацепился за водосток.
Невысокий крепыш с цепкими татарскими глазками и черными лоснящимися усами протягивал Вадиму бурый клочок. Вадим положил на ладонь крохотный кусочек ткани защитного цвета, обернутый в целлофан. Осторожно развернул. Ветхая ткань была явно от какой-то робы или армейского обмундирования, подгнившая, еще немного влажная. Вадим слегка провел ею перед носом, по комнате растекся резкий запах сточной канавы.
– Где-нибудь поблизости есть канализационные стоки, шахты, люки, колодцы?
– Есть! Недавно прорвало стоки в недостроенном метро.
Вадим занялся, как спичка. В словах Муранова он ухватил нечто важное, нащупал интуицией.
– Туда, скорее!
Собаки у входа в туннель хрипели, скулили и, невзирая на мат и потуги кинологов, отказывались идти в ледяное жерло метротуннеля.
С собой Костобоков взял группу из пяти человек, остальные остались в оцеплении. В туннеле слабо светились фонари-коногоны, под ногой хлюпала грязь. Резкий холод сковал лица. Двигались молча, усилием воли преодолевая мрачный ужас и враждебный голос пустоты, что уже успел поселиться в этой рукотворной норе. Где-то метров через триста туннель разошелся на два темных рукава. На развилке пришлось оставить одного человека, двое скрылись в левом рукаве туннеля. Вадим и Муранов зашагали направо.
– Шахта выходит на пустырь, там стройка, забор, несколько вагончиков, – прошептал Муранов.
– Пусть оцепят. Вызывай туда подкрепление.
На всякий случай он передернул затвор. Зловоние становилось невыносимым, запечатывало ноздри и рот. Зря сунулись сюда без респиратора. Что-то шумно оборвалось впереди, Вадим и Муранов побежали на звук, высвечивая фонариками осклизлые булыжники по краям туннеля. Остановились. Грудь разрывало от быстрого бега. Тишина. Чье-то медленное дыхание: нечто затаилось во тьме и ждет их приближения.
– Сосулька упала, камень оборвался… – хрипло прошептал Муранов. – На человека не похоже. Хотя иногда тут бомжи прячутся. Здесь тепло…
Рельсы кончились. Туннель был сложен из бетонных, плохо состыкованных коробов. По стенам сочилась зловонная жижа. Несколько минут они шли дальше по этой жуткой галерее. Слабо засветились редкие лампочки. Там, наверху, кто-то догадался включить аварийное освещение. Туннель резко пошел под уклон. Здесь они были уже ниже уровня промерзания. Вонь сгустилась. Ничто живое не выдержало бы здесь долго. Далеко позади что-то слабо стукнуло. Заскрежетало железо. Туннель дрожал. Со спины на них шел поезд! Муранов метнулся к стене, к закрепленным вдоль нее толстым проводам, подпрыгнул, пытаясь уцепиться… Вадим замер – животный страх затравленного, загнанного в ловушку существа.
– Ой-ей, тут же рельсов-то нет! – первым очухался Муранов. – Это по соседнему дрезина шпарит.
Отдышавшись, они зашагали дальше. Туннель пошел на подъем. Вдали замаячил желтый электрический свет. Пахнуло свежестью. Идущий впереди Муранов споткнулся о металлические трубки, напоминающие сломанную раскладушку. Нога запуталась в парусине.
– Ешкин кот, вляпался… Хрень какая-то…
– Похоже на дельтаплан… Да это же… – Костобоков присел на корточки над кучей мусора. Из замерзшей жижи, как кости, торчали алюминиевые трубки и обрывки капрона. – Это тот самый птеродактиль, которого видела бомжиха!
– Тише! Вон маячит на выходе… Упырь…
Метрах в двухстах впереди, среди густого леса бетонных свай, мелькнула темная угловатая фигура. На выходе сильно парило, и весь пейзаж проглядывал сквозь густой сизый туман.
– Уйдет, – сдавленно прохрипел Муранов, передергивая затвор пистолета Макарова. – Если не успели оцепить пустырь – уйдет!
Дальнейшее напоминало сон или дешевый фильм ужасов. Призрачная фигура легко отделилась от земли, взлетела на пятиметровое бетонное перекрытие и исчезла среди строительного хаоса. Матерясь, Муранов выстрелил между бетонных столбов и уже без сил привалился к стене.
– Не успели… Падла…
Потом они бежали в клубах теплого тумана, вырывающегося прямо из-под ног, к бетонным истуканам, где вновь мелькнул «упырь». Обессиленные, загнанные, они остановились на выходе из туннеля, и тут откуда-то сверху вывалилась громоздкая туша. Муранов пальнул по ногам «упыря», пули звякнули о плиты перекрытия. Тот даже не пошатнулся. От него исходила цепенящая сила. Вадим не понял, что произошло, и даже позднее вспомнить не мог. Он лишь слышал, как хрустнули кости и Муранов закричал коротко, страшно, на вдохе, втягивая в себя боль. Тело Муранова оказалось отброшенным метров на пять. Чужая, давящая воля скрутила, смяла Вадима на несколько секунд.
– Стой, стрелять буду… – едва слышно промямлил он, чувствуя, как лопаются сосуды и теплая кровь из носа течет по губам и подбородку.
Последним усилием воли он надавил на курок. Но выстрела не было. Пистолет шлепнулся в мазутную грязь. Вадим успел перехватить занесенную над ним длинную обезьянью руку, рванул на себя, бросил лицом вниз огромное вязкое тело и несколько раз ударил головой о бетон, скользя пальцами по липкой короткой щетине… И потерял сознание под далекие свистки и голоса…
– Чертовщина какая-то, – бормотал пожилой нетрезвый доктор, перевязывая ногу «оборотня» в располосованной штанине. – У него коленка металлическая… И нога гнется в обе стороны… Любопытно… А крепко ты его вырубил, капитан!
Мимо Вадима пронесли носилки. Тело с головой было закрыто черным целлофаном. Виднелся только короткий форменный сапог с аккуратной металлической подковкой. Это был Муранов.
Вадим, хромая, заковылял к поверженному монстру, склонился над телом. Его чуть не вывернуло от омерзения.
– Он оживает, скорее вколите ему усыпляющего, лошадиную дозу, да скорее же, доктор.
Руки врача подрагивали, когда он выискивал нужную ампулу.
– Грузите, везем на «Памир».
«Памир» был закрытым объектом под юрисдикцией ведомства столь высокого, что никто из начальников Вадима никогда не бывал за его светочувствительными дверями из пуленепробиваемого матового стекла и тройным рубежом электронной охраны. Уже на половине пути маршрут был изменен, задержанного приказано доставить в особый дивизион Управления, а Костобокова велеречиво предупредили по рации, что некто очень хочет поблагодарить отважного следователя, грудью встретившего натиск опаснейшего маньяка…
– Здравствуй, Костобоков, вот и свиделись… – сложив ладони в почти забытом армейском приветствии, навстречу Вадиму шагнул Валентин Кобылка.
Шесть лет назад они познакомились в чеченском поселке Аркауз и сразу подружились. Валентин, несмотря на молодость, был прикомандирован в Чечню от весьма серьезных служб для наблюдения и координации. Но парень он был просто мировой!
Валентин был наделен всем, в чем природа и судьба отказали Костобокову. Остроумен, умно-ироничен, с тем особенным ласковым вниманием к миру, которое отличает юношей из очень хороших русских семей. Все предки его по обеим линиям происходили из потомственных военных высшего эшелона. Был он высок и тонок в кости. Лицо Валентина было, пожалуй, слишком красивым и нежным для тех жутких былей, через которые протащила его фронтовая судьба. Картежный азарт и легкие наркотики, которыми он баловался на войне, а также несколько запретные удовольствия, о которых только догадывался Вадим, не оставили на нем никакого следа. Светло-русые волосы, волной откинутые с крутого, ясного лба. Глаза, ярко и ровно горящие, как у породистой лошади, и густые, почти девичьи ресницы. Тонкий хрящеватый нос прекрасной формы, капризно выступающая нижняя губа, слегка раздвоеннная, ало-прозрачная, как схваченная морозом ягода калины, и упрямый подбородок задиры и храбреца. Вот и весь портрет Валентина Кобылки.
Вадим и Валька были одногодки, но Валентин выглядел моложе. Его артистичный облик, дар перевоплощения, переменчивый темперамент, а главное утонченная игра в порочность, были частью его опасного обаяния и штрихом особой подготовки. Но, невзирая на внешнее несходство, эти двое одинаково умели и люто любить, и жарко ненавидеть, и мужественно следовать судьбе.
– У, Медвежья лапа, все сыскарем! – говорил Валентин, выставляя на стол высокую бутыль с золотой головкой. – Это тебе подарок из Штатов, я был там на стажировке. Вернулся буквально позавчера.
– Ну, рассказывай, зачем пожаловал, орлан белохвостый? Не поверю, что просто вспомнил друга после стольких лет забвения, – неуклюже острил Вадим Андреевич.
Валентин посерьезнел, и сразу будто растаяла дружба, осталась в кизиловом дыму равнинной Чечни.
– Вадим Андреевич, я к тебе по поводу твоего трофея. Все уже согласовано, и премию, и личную благодарность ваши следаки получат. Погибший старшина будет посмертно представлен к ордену Мужества. А ты… Ну, без экивоков, Вадим Андреевич, прямо как на войне. У меня есть вакансия, могу перетащить тебя на должность много лучшую, чем ты теперь занимаешь. Диапазон – страны Западной Европы, Дания, Швейцария. И деньги очень недурные! Я поручусь за тебя…
– Деньги лишь заменитель солнечного света, и неравноценный, – грустно усмехнулся Вадим.
– Ну, мы не в солнечно-виноградной Элладе, и ты не Диоген…
– Да и ты не Александр Македонский… Спасибо, друг, не волнуйся зря. Мое место все-таки здесь, хотя, честно говоря, я все меньше вижу в этом смысла. За что, однако, такие небывалые милости? За действие или бездействие?
Валентин тонко улыбнулся.
– Пойдем посмотрим на него при свете дня. Тебе многое станет ясным.
Вдвоем они спустились в подвал, в медицинский бункер, где на столе лежало нечто неподвижное, источающее ужас и холод. Охранник у дверей был землисто-сер.
Вадим заставил себя посмотреть на «упыря». Темное, как несвежее мясо, лицо казалось мертвым. На плоской голове, под рыжей отросшей щетиной белели грубые операционные швы.
– Обрати внимание, это существо – не личность. Он клон, собранный из различных частей живого конструктора. Твои люди во время задержания могли убедиться, что возможности его во много раз превышают человеческие и даже просто биологические. Например, он может дышать под водой. Посмотри… – Валентин рукою в резиновой перчатке повернул тяжелую голову полутрупа.
Под выемкой скулы Вадим разглядел маленькую дырочку-фистулу, вокруг нее пузырилась тонкая, как у саламандры, кожа. Валентин приложил к носу платок.
– Вонь – из-за отторжения некоторых тканей. Его давно не ремонтировали. Это антропомодель, созданная для выполнения особых задач. Совершенный солдат будущего…
– Это человек?
– Нет. У него нет души. Ведь душу нельзя вмонтировать. Зато можно пересадить стволовые клетки лягушачьего эмбриона, и он, как земноводное, оживет даже после полного проморожения. Можно подшить в легкие жаберную ткань, и он сможет дышать под водой. Я думаю, монтировали его в разных местах. Жабры пересажены в Пущино. Металлические суставы вживлены на Луганской биологической базе. Такой «оловянный солдатик» без повреждений прыгнет с пятнадцати – двадцатиметровой высоты. Монстр Франкенштейна – тряпичная кукла в сравнении с нашим атлетом. Для создания этой антропомодели широко использовалась физиология боевых искусств древности. Но это все так, экскурс в бионику, наша задача – вернуть этот «объект» хозяевам. Вадим, подавив приступ тошноты, отогнул простыню, чтобы взглянуть на руку «объекта».
– Не могу понять, почему он оставлял отпечатки босой ноги? Точнее, большого пальца…
Валентин поднял синеватую, перевитую жилами руку монстра. Она невесомо застыла в воздухе.
– Все понятно, пересажены меточные части органов. В данном случае меточный орган ноги – пальцы – пересажены на руку.
– Но зачем?!
– Такая рука приобретает силу ноги и может сокрушать железо. В сердце его, вероятно, вшит клапан свиньи, ты ведь уже убедился, что сто километров в час для него не рекорд. Кроме того, он, как крыса, может проникать всюду, где пролезает хотя бы голова. Наш «Щелкунчик» – образцовый служака, аскет, рыцарь без страха и упрека. Из всего многообразия мира его интересует только исполнение долга. Ничего другого просто не вместится в его рыжую квадратную башку.
– Почему рыжую?
– Спроси лучше, почему квадратную… – проворчал Кобылка. – Рыжий ген оказался наиболее подходящим, скажем, вездесущим в кровном наборе современного человечества… Но не будем отвлекаться от темы. Война, убийство – его призвание, и никаких проблем с гуманизмом или «слезой ребенка»… Мозг упрощен и гениально доработан нейрохирургами, чтобы он не просил пищи, воды, женщины, никогда не скучал и не занимался поисками справедливости. Так что никакого афганского или чеченского синдрома! Ни квартиру, ни бесплатный протез он просить не пойдет. Выть под гитару в переходах тоже не станет. После окончания военных действий его нужно будет только слегка починить, смазать и уложить в рефрижератор, до следующей войны. Можно даже штабелем. Они не умеют обижаться. Идеальные солдаты грядущего Армагеддона. Представь себе: из нескольких сломанных кукол прямо на поле боя можно будет собрать одну или две, вполне работоспособные. Фантастика? Нет, реальность… Кроме того, у него виртуозно прооперированы мозговые структуры. Раскрыт канал для постоянного поступления информации от хозяина.
«Неужели все убийства – результат эксперимента, злой воли „хозяина“? – думал Вадим. – И Валька – действующая часть этого эксперимента?»
– А кто хозяин?
– Я и сам толком не знаю… – Голос Валентина звучал вполне искренне. – Видишь ли, он оказался в режиме автономного существования. Короче, сбежал, вернее, улетел, но не далеко. Программа убивать – единственное, что заложено в его непробиваемую голову. Обрати внимание на его жертвы…
В памяти Вадима всплыл мертвый зрак включенного экрана. «Что смотрели все эти люди перед смертью? Старики интересовались кровавой мистикой. Худенький веснушчатый паренек играл в убийство. Телевизионный экран, монитор компьютера работали как генераторы зла, мертвенное „око смерти“, и биоробот настраивался, как приемник, на кодовую волну. Он врывался туда, где ребенок расстреливал солдат, где на экране взрывались дома и машины, лилась бутафорская кровь, где сатанинские щупальца жгли, мучили, расстреливали, рвали на части человеческую плоть… Значит, все погибшие были полноправными соучастниками бойни, их мозг содрогался от сладострастия, генерировал злобу, страх, жажду крови. Чудовище шло на бой с химерами и крушило живых кукол. “Академики” вскормили собственную смерть…»
– …Суммарное биополе города перегружено низкими разрушающими частотами – агрессия, похоть, страх, жадность… Он хорошо реагировал на импульсы, это уже своего рода достижение… – с вежливой грустью завершил лекцию Кобылка.
Они вновь поднялись в кабинет. Валентин задумчиво взялся за вспотевшую бутыль. Пока они осматривали Щелкунчика, невидимки успели накрыть стол, расставили блюда в ресторанных, прозрачных судках. Пахло сытной, дорогой снедью. Вадим сглотнул слюну, но не смог есть в присутствии человека, которому больше не доверял. Он решительно остановил руку Валентина, энергично встряхивающего бутыль.
– Спасибо, но я теперь не пью.
– Напрасно, Медвежья лапа, напрасно! – чуть натянуто рассмеялся Валентин. – Ну, не бычься. Чтобы немного расширить кредит доверия, давай расскажу тебе сказку для взрослых. Помнишь девяносто первый, волны убийств, прокатившиеся по высшим партийным этажам, прости, оговорился, это были самоубийства. Так вот, наш герой, что чуть не сыграл в отходняк в твоих могучих карающих дланях, был отнюдь не статистом в этой почти античной трагедии…
«Где он научился так болтать? Или ему тоже немного промыли мозги по доктору Хаббарду», – вяло подумал Вадим.
– Извини, Валентин, все это, конечно, интересно… А как же Муравьев?
– Какой Муравьев? – снова почти искренне удивился Кобылка.
– Убийство жены Муравьева тоже совершено этим вашим Щелкунчиком, Муравьев не виновен.
Валентин дожевал бутерброд, запил минералкой.
– Конечно, не виновен… Мы следили за этим делом… Но он уже не вполне вменяем и вряд ли когда-нибудь сможет жить без медицинского надзора… Потеря жены, пожар в типографии, где набирали книгу, а копии и файлы были изъяты и пропали… Кто бы вынес такое?
– Вот так, был человек и нет человека… Значит, Щелкунчика на него просто натравили…
Валентин молчал, увлеченно дожевывая закуску.
* * *
– Садись, я довезу тебя, – широким жестом песенного коробейника Валька распахнул дверцы огромной приземистой машины, а прощаясь, снял с руки крупные, тяжелые часы с черно-золотым циферблатом и протянул их Вадиму. – Поменяемся, то есть побратаемся часами? Бери, «Ролекс-сигма». На память о далеком друге.Вадим отстегнул потертый ремешок и протянул Валентину свой «Полет», подарок гарнизона. Новые часы были непоправимо, бесчеловечно хороши.
– Не передумаешь? – Валентин потряс в воздухе своим нищенским трофеем.
Машина бесшумно снялась с места и исчезла. Сверкающее чужое чудо. Дома Вадим встал под теплый душ, хотя обычно истязал себя ледяным, но сегодня он заслужил такую поблажку. Тяжелая грусть не отступала. Радость удачи, священного риска, мужских игр на свежем воздухе где-то потерялась, отстала в пути, не поспевая за лаковым катафалком последней модели.
В тот же вечер, едва отлежавшись после «ночного», Костобоков заторопился на Староконюшенный к старику-профессору. Этот немощный старик был единственной ниточкой, связующей его с миром загадочным и странным, где на оленьих упряжках подъезжали к Златоверхому Уру северные волшебники и вилами на воде писали письмена с заветами Бога. Но главное – только профессор мог помочь ему отыскать Гликерию.
Звонок неистовствовал, но тяжелая, старинная дверь оставалась недвижной. Вадим забеспокоился и приник ухом к замочной скважине. До его слуха донеслись громовые симфонические раскаты и звуки литавр. Вадим забарабанил кулаком по медной табличке, изобличающей научную степень владельца квартиры. Вскоре дверь отворилась. Профессор был разгорячен и взволнован. Редкие взмокшие волосенки дыбились вокруг буроватого черепа, как осенний туман у вершины Эльбруса.
– О, северный орел пожаловал! Чем обязан? А впрочем, потом… Слушайте, слушайте же, вот оно, священное состояние души, победившей страх. Высокое и горькое звучание, от коросты отмывающее человеческое сердце. Вот трубы запели о торжестве, о последнем дерзновенном порыве к горнему… Это окончательная победа над зовом животной жизни! Это же Вагнер, молодой человек! – бормотал старик, помогая Вадиму высвободиться из объятий плаща. – Пум-пурум-пум-пум! Запели небесные трубы, их звуки летят из обителей, где нет земных печалей и горе оставлено у порога вместе с одеждами земного тела. Вот снова звучит зов небес и все грознее и ближе полет Девы Валькирии. Ну, я готов вас слушать, прошу в гостиную. Скорее чайку горяченького с дороги…
Профессор посеменил на крохотную захламленную кухню. Вадима успокаивала стариковская суета. Он вообще любил старых. Этот возраст иногда бывал столь же трепетен и чист, как самое раннее детство. Вадим с наслаждением уселся в старое скрипучее кресло.
– Ну-с, рассказывайте, как движется расследование?
– Стоит, как лед на Двине, Викентий Иванович… Даже жалею, что ввязался в это дело. А вдруг никакого камня нет? Один мираж, фата моргана…