А. Веста
ДОЛЯ АНГЕЛОВ
Пролог
Легенда о перстне Чингисхана
«...Воины спали, подложив под головы сёдла, привычно сжимая в ладонях костяные рукояти мечей. Сухой колючий снег заметал степь. Сквозь вой метели сонно перекликались караулы. Это недоброе время кочевники зовут часом волка. Волк никогда не выходит к огню. Другое дело – степные псы, прикормленные падалью. В войске этих рыжих собак звали „лисицы Чингисхана“. И были они так же яростны и неотступны, как свита из верных джунгаров: личной охраны Великого Кагана. „Лисицы Чингисхана“ повсюду следовали за войском, до рассвета успевая подобрать остатки конины и обглодать брошенные посреди степи трупы. Долгими зимними ночами они выводили свои унылые песни, тревожа сон Великого Кагана.
Чингиз стар, и силы его уходят, как вода в песок, но спит он, как в молодости, тревожно и чутко. Под пологом юрты – багровый сумрак, лишь серебряная лампа с душистым багдадским маслом освещает груды меховых одеял и мешки с драгоценным ясаком. Среди них сундук из индийского дерева, а в нем – резной ларец из слоновой кости.
Чингиз открывает ларец и достает перстень червонного золота: угрюмый змей свернулся кольцом и сжимает извивами тела красный кристалл. Камень тяжел и велик, он похож на яйцо огненной птицы, на тлеющий уголь в походном очаге, на искристое вино в византийской чаре, на молодую кровь. Камень вправлен в «колесо счастья», символ неукротимой воли и движения вперед. Ровный, немеркнущий свет наполняет юрту, и сумрак отступает. Всякий раз, глядя в алую переменчивую глубину, Чингиз вспоминает горную крепость в горах Кушана.
Весною, в месяц Верблюдицы под ударами монгольских мечей пали заставы халифата и крепость Аламут, обитель Горного Старца, встала на их пути. Молва о Гасансинах, «сынах Горного Старца» катилась от Хорезма и Византии до моря Хвалынского, от предгорий Тубота до Великой стены империи Сун. Неуловимых «ночных убийц» боялись правители полуночных стран.
Семь тысяч сабель было под началом Горного Старца. Белые стены крепости походили на каменные челюсти, сомкнутые злобой. Три дня и три ночи выстояли Гасансины против десяти отборных туменов Угедея. С гортанными кличами, похожими на крики стервятников, бросались они на чагатаев. Один воин вставал против десяти монгольских мечей, словно духи мести вытеснили из них человеческое дыхание.
В черном шелковом плаще с красным поясом, в глухой повязке, скрывающей лицо, стоял Хасан под дождем поющих стрел, пущенных из тугих монгольских колчанов. Перстень Бога Войны сиял в его руке, и боевое железо не смело коснуться его. Тогда белоголовый кипчак пробрался на башню Аламута и резким взмахом меча срубил руку с перстнем. В кровавом прахе под ногами коней блеснул и пропал перстень. И увидел Чингиз позор своих воинов: полки смешались, люди и кони барахтались в ржавой пыли. В бешенстве монголы разили друг друга, словно опились они хмельного кумыса, и самому Сульде, Богу Войны, стало стыдно за своих сыновей. Видя это, начальники-нойоны камчами образумили их. Тумен Угедея первым ворвался в крепость. Котел битвы вскипел кровью.
После взятия крепости тумены построились походным порядком и шаманка Саган-куул указала на молодого голубоглазого кипчака. Лицо его было как выбеленная солнцем кость, а волосы цветом напоминали зимнюю траву.
– Зачем ты держишь на языке красный камень? Разве не жжет он тебя, как уголь костра? – прошептала шаманка.
Взвизгнул кипчак и, дернув поводья, умчался в сторону перевала. Верные чагатаи, «Волки Чингисхана» сорвались в погоню и вскоре принесли на пике голову беглеца. На ладонь хана лег окровавленный перстень.
– Это перстень владыки гор, – прошептала шаманка.– Его страна Шембо-Ло лежит в долине, похожей на чашу лотоса. Смерть не знает туда дорог, и люди в той стране не старятся и пребывают в любви и мире пред светлым ликом Тенгри.
– О Высочайший! – возразил советник хана Данцон. – Это перстень Совершенных. Владеть им достоин лишь мудрец, познавший сокровенное Дао. Оглянись – где побывали твои войска, ныне растет терновник. Следом за войском идет голод. Мудрость и истину нельзя купить за деньги или взять силой. Этот перстень лишь умножит горе и кровь, вместо того чтобы умножить мудрость. Пусть пошлют гонца в обитель Совершенных и перстень вернется туда, откуда пришел.
– Я не знаю, кто из вас прав, – хмуро сказал Чингисхан, раздраженный советом ламы. – Пусть мои толмачи спросят о перстне у старейшин племен, покорных нашей силе.
Монголы не умели писать. Все указания Великого Кагана вестники учили наизусть и пели их перед войском, как звучную песнь.
Множество легенд достигло ушей Великого Кагана. В Хазарии говорили о перстне царя Соломона, изготовленном из осколков небесного камня. Из большого осколка волшебники страны Кем сделали чашу, а из малого – перстень, и сам Царь Царей носил его на своей благоуханной руке. Обладатель перстня мог повелевать духами и понимать язык животных и птиц.
Жители Кавказа и горного Кушана помнили о перстне царя Кобы, великого мага и чародея.
На дальнем Севере рассказывали о кольце Силы. Его выковали рыжие карлики, живущие во тьме пещер. Волшебники вправили в перстень солнечный камень, умножающий волю и мужество.
В выжженной солнцем Бактрии хранили иную легенду. Тысячу лет назад, Искандер Ненавистный на вспененном скакуне ворвался в благословенную страну пророка Зороастра. Он погасил огни священных башен. Великое множество магов и жрецов пало от его руки. Тогда навстречу воителю вышли из горных пещер отшельники и отдали Искандеру перстень Зороастра – знак таинственной страны.
Получив перстень, Искандер спешно покинул Бактрию. Драгоценная Индия несбыточной мечтой палила уста воителя, но иная сладость была суждена им. Тело его было залито медом и доставлено в страну пирамид, для тайного погребения.
Чингиз надевает перстень на левую руку и всматривается в камень. Он видит свое детство. Две таежных реки: Онон и Керулен качали его берестяную зыбку. Он родился в год Барса в лютый мороз, когда лопалась кора на березах и птицы замертво падали на землю. В его кулаке темнел кровавый сгусток – верный знак от Сульде, Бога Войны, и мщение рано вошло в его сердце. В детской ссоре из-за рыбы, он убил сводного брата: застрелил из детского лука и тем отворил кладезь, полный огня и крови.
Чингиз не послушал совета ламы и оставил перстень себе. Великая власть над жизнью и смертью и кровавый хмель побед выжгли в нем все человеческое. Пустынями-солончаками пролегли под копытами его коней плодородные долины. Смердящими руинами рассыпались древние города. Кочевники не брали пленных. Города, где мужи сложили оружие, древние крепости, взятые без боя, вырезали с еще большей жестокостью, чем те, где осмеливались сопротивляться.
Хан перенес перстень на правую руку и всмотрелся в смутное будущее: он никогда не придет к последней волне Последнего моря. Его сыновья перегрызутся между собой, как псы, кидающиеся без разбору. Пройдут столетия, и остатки кочевой империи впадут в немилость у Тенгри. Его потомки уйдут в безводные сухие степи, и дым полынных костров будет служить пищей его народу.
Много лет прошло с той давней битвы в горах Кушана. Ковылем и сорной колючкой поросли развалины Аламута, но не остыла погоня за перстнем Бога Войны. Хасансины умеют обращаться в злых степных лисиц и желтых змей. Два раза в шатер Чингисхана подбрасывали лепешки-хлебцы, темные от толченых трав и твердые, как солончаковая глина. Такие лепешки рассылал Горный Старец своим недругам, в знак скорой расправы.
«Перстень Чингисхана», ключ страны Шембо-Ло семь столетий хранился в монастырях Тибета, пока не перекочевал в монастырь Та Куре, в Ургу, столицу степной империи. Но во время кровавой распри внутри Тибета, китайской экспансии и русской революции, прокатившейся по окраинам Евразии, следы золотого «ключа от страны счастья» затерялись. Перстень исчез в человеческом море, словно его не было уже вчера ...»
Я поставил точку и выключил компьютер, крайне недовольный собой. Искать потерянные сокровища – все равно, что выворачивать карманы истории в поисках монетки, завалившейся за подкладку, но почему я вновь и вновь загораюсь, как мальчишка, при одной мысли о Копье Судьбы, о наговоренном кистене Стеньки Разина или перстне барона Унгерна?
Поэты и романтики часто опережают историков в погоне за мифическими дарами: « Пять коней подарил мне мой друг Люцифер. И один золотой с рубином перстень, чтобы мог я спускаться в глубины пещер и увидел зари молодое лицо », – писал Николай Гумилев. Не каждому дано дружить с Падшим Ангелом, и дорогостоящие подарки, обычно получают во временное пользование в обмен на нечто бесценное.
А может быть, дело в другом... Земные сокровища и святыни – лишь знаки на нашем пути, они якоря небесных кораблей, в чьи парусах ветер вечности.
Великое множество драгоценных духовных истин, принявших облик сияющих кристаллов, перлов и самоцветов, рассыпано по черному бархату прошлого. Свернувшимся змеем дремлет в них всемогущее время и великое знание Земли.
Чингиз стар, и силы его уходят, как вода в песок, но спит он, как в молодости, тревожно и чутко. Под пологом юрты – багровый сумрак, лишь серебряная лампа с душистым багдадским маслом освещает груды меховых одеял и мешки с драгоценным ясаком. Среди них сундук из индийского дерева, а в нем – резной ларец из слоновой кости.
Чингиз открывает ларец и достает перстень червонного золота: угрюмый змей свернулся кольцом и сжимает извивами тела красный кристалл. Камень тяжел и велик, он похож на яйцо огненной птицы, на тлеющий уголь в походном очаге, на искристое вино в византийской чаре, на молодую кровь. Камень вправлен в «колесо счастья», символ неукротимой воли и движения вперед. Ровный, немеркнущий свет наполняет юрту, и сумрак отступает. Всякий раз, глядя в алую переменчивую глубину, Чингиз вспоминает горную крепость в горах Кушана.
Весною, в месяц Верблюдицы под ударами монгольских мечей пали заставы халифата и крепость Аламут, обитель Горного Старца, встала на их пути. Молва о Гасансинах, «сынах Горного Старца» катилась от Хорезма и Византии до моря Хвалынского, от предгорий Тубота до Великой стены империи Сун. Неуловимых «ночных убийц» боялись правители полуночных стран.
Семь тысяч сабель было под началом Горного Старца. Белые стены крепости походили на каменные челюсти, сомкнутые злобой. Три дня и три ночи выстояли Гасансины против десяти отборных туменов Угедея. С гортанными кличами, похожими на крики стервятников, бросались они на чагатаев. Один воин вставал против десяти монгольских мечей, словно духи мести вытеснили из них человеческое дыхание.
В черном шелковом плаще с красным поясом, в глухой повязке, скрывающей лицо, стоял Хасан под дождем поющих стрел, пущенных из тугих монгольских колчанов. Перстень Бога Войны сиял в его руке, и боевое железо не смело коснуться его. Тогда белоголовый кипчак пробрался на башню Аламута и резким взмахом меча срубил руку с перстнем. В кровавом прахе под ногами коней блеснул и пропал перстень. И увидел Чингиз позор своих воинов: полки смешались, люди и кони барахтались в ржавой пыли. В бешенстве монголы разили друг друга, словно опились они хмельного кумыса, и самому Сульде, Богу Войны, стало стыдно за своих сыновей. Видя это, начальники-нойоны камчами образумили их. Тумен Угедея первым ворвался в крепость. Котел битвы вскипел кровью.
После взятия крепости тумены построились походным порядком и шаманка Саган-куул указала на молодого голубоглазого кипчака. Лицо его было как выбеленная солнцем кость, а волосы цветом напоминали зимнюю траву.
– Зачем ты держишь на языке красный камень? Разве не жжет он тебя, как уголь костра? – прошептала шаманка.
Взвизгнул кипчак и, дернув поводья, умчался в сторону перевала. Верные чагатаи, «Волки Чингисхана» сорвались в погоню и вскоре принесли на пике голову беглеца. На ладонь хана лег окровавленный перстень.
– Это перстень владыки гор, – прошептала шаманка.– Его страна Шембо-Ло лежит в долине, похожей на чашу лотоса. Смерть не знает туда дорог, и люди в той стране не старятся и пребывают в любви и мире пред светлым ликом Тенгри.
– О Высочайший! – возразил советник хана Данцон. – Это перстень Совершенных. Владеть им достоин лишь мудрец, познавший сокровенное Дао. Оглянись – где побывали твои войска, ныне растет терновник. Следом за войском идет голод. Мудрость и истину нельзя купить за деньги или взять силой. Этот перстень лишь умножит горе и кровь, вместо того чтобы умножить мудрость. Пусть пошлют гонца в обитель Совершенных и перстень вернется туда, откуда пришел.
– Я не знаю, кто из вас прав, – хмуро сказал Чингисхан, раздраженный советом ламы. – Пусть мои толмачи спросят о перстне у старейшин племен, покорных нашей силе.
Монголы не умели писать. Все указания Великого Кагана вестники учили наизусть и пели их перед войском, как звучную песнь.
Множество легенд достигло ушей Великого Кагана. В Хазарии говорили о перстне царя Соломона, изготовленном из осколков небесного камня. Из большого осколка волшебники страны Кем сделали чашу, а из малого – перстень, и сам Царь Царей носил его на своей благоуханной руке. Обладатель перстня мог повелевать духами и понимать язык животных и птиц.
Жители Кавказа и горного Кушана помнили о перстне царя Кобы, великого мага и чародея.
На дальнем Севере рассказывали о кольце Силы. Его выковали рыжие карлики, живущие во тьме пещер. Волшебники вправили в перстень солнечный камень, умножающий волю и мужество.
В выжженной солнцем Бактрии хранили иную легенду. Тысячу лет назад, Искандер Ненавистный на вспененном скакуне ворвался в благословенную страну пророка Зороастра. Он погасил огни священных башен. Великое множество магов и жрецов пало от его руки. Тогда навстречу воителю вышли из горных пещер отшельники и отдали Искандеру перстень Зороастра – знак таинственной страны.
Получив перстень, Искандер спешно покинул Бактрию. Драгоценная Индия несбыточной мечтой палила уста воителя, но иная сладость была суждена им. Тело его было залито медом и доставлено в страну пирамид, для тайного погребения.
Чингиз надевает перстень на левую руку и всматривается в камень. Он видит свое детство. Две таежных реки: Онон и Керулен качали его берестяную зыбку. Он родился в год Барса в лютый мороз, когда лопалась кора на березах и птицы замертво падали на землю. В его кулаке темнел кровавый сгусток – верный знак от Сульде, Бога Войны, и мщение рано вошло в его сердце. В детской ссоре из-за рыбы, он убил сводного брата: застрелил из детского лука и тем отворил кладезь, полный огня и крови.
Чингиз не послушал совета ламы и оставил перстень себе. Великая власть над жизнью и смертью и кровавый хмель побед выжгли в нем все человеческое. Пустынями-солончаками пролегли под копытами его коней плодородные долины. Смердящими руинами рассыпались древние города. Кочевники не брали пленных. Города, где мужи сложили оружие, древние крепости, взятые без боя, вырезали с еще большей жестокостью, чем те, где осмеливались сопротивляться.
Хан перенес перстень на правую руку и всмотрелся в смутное будущее: он никогда не придет к последней волне Последнего моря. Его сыновья перегрызутся между собой, как псы, кидающиеся без разбору. Пройдут столетия, и остатки кочевой империи впадут в немилость у Тенгри. Его потомки уйдут в безводные сухие степи, и дым полынных костров будет служить пищей его народу.
Много лет прошло с той давней битвы в горах Кушана. Ковылем и сорной колючкой поросли развалины Аламута, но не остыла погоня за перстнем Бога Войны. Хасансины умеют обращаться в злых степных лисиц и желтых змей. Два раза в шатер Чингисхана подбрасывали лепешки-хлебцы, темные от толченых трав и твердые, как солончаковая глина. Такие лепешки рассылал Горный Старец своим недругам, в знак скорой расправы.
* * *
Незадолго до смерти Хан Войны, послал перстень своему третьему сыну – любимцу Угедею. От Угедея перстень перешел к Хубилаю, избравшему путь желтой веры для степных народов.«Перстень Чингисхана», ключ страны Шембо-Ло семь столетий хранился в монастырях Тибета, пока не перекочевал в монастырь Та Куре, в Ургу, столицу степной империи. Но во время кровавой распри внутри Тибета, китайской экспансии и русской революции, прокатившейся по окраинам Евразии, следы золотого «ключа от страны счастья» затерялись. Перстень исчез в человеческом море, словно его не было уже вчера ...»
Я поставил точку и выключил компьютер, крайне недовольный собой. Искать потерянные сокровища – все равно, что выворачивать карманы истории в поисках монетки, завалившейся за подкладку, но почему я вновь и вновь загораюсь, как мальчишка, при одной мысли о Копье Судьбы, о наговоренном кистене Стеньки Разина или перстне барона Унгерна?
Поэты и романтики часто опережают историков в погоне за мифическими дарами: « Пять коней подарил мне мой друг Люцифер. И один золотой с рубином перстень, чтобы мог я спускаться в глубины пещер и увидел зари молодое лицо », – писал Николай Гумилев. Не каждому дано дружить с Падшим Ангелом, и дорогостоящие подарки, обычно получают во временное пользование в обмен на нечто бесценное.
А может быть, дело в другом... Земные сокровища и святыни – лишь знаки на нашем пути, они якоря небесных кораблей, в чьи парусах ветер вечности.
Великое множество драгоценных духовных истин, принявших облик сияющих кристаллов, перлов и самоцветов, рассыпано по черному бархату прошлого. Свернувшимся змеем дремлет в них всемогущее время и великое знание Земли.
Глава 1 CAPUT MORTUUM [1]
В моей крови – слепой Двойник.
Он редко кажет дымный лик...М. Волошин
Поздний телефонный звонок похож на взрыв хрустальной витрины. Я вскакиваю, чертыхаюсь в темноте и не сразу нахожу самого себя в сумрачном, ночном лабиринте. А телефон все звонит. В темной прихожей я на ощупь достаю из кармана забытый мобильник.
До меня доносится музыка, звон, бульканье и дразнящий женский смех. Где-то в разгаре ночная жизнь:
– Здорово, Маркел! День рождения?! – ору я в пластиковое ухо мобильника. – О, поздравляю! «Мертвая голова»?... Ха! Круто... Да... Записываю...
Итак, будем знакомы, Арсений Варрава, и если вы еще не видели моего портрета на обложках книг, то добавлю: я молод, бодр, у меня стальные мышцы, лицо аскета, темные брови и нелюдимый взгляд. Я не верю ни в один из священных мифов. Я одинок и свободен.
Из всей родни у меня – только брат Маркел, сводный по отцу, а по матушке он вообще гражданин другого государства. И если я все еще беден и неискусен в любви, то, судя по его жизненным успехам, он мне полная противоположность. Это он, Мара, вспомнил обо мне между переменой блюд и танцовщиц в стриптиз-шоу. Если честно, я позабыл про его день рождения, но по странной прихоти именинника, я мобилизован на этот смотр бизнес-достижений и парад амбиций.
Через день я бреду вдоль пологого берега, блаженно улыбаясь: еще бы! Справа плещет залив. Обветренная скала в километре от берега и старый маяк дополняют благостный пейзаж. Гусиный пух облаков не застит солнца. Босые ноги окатывает шипучая волна. Кривые сосенки осыпают рыжие иглы, это догорают сухие и тихие дни лета. Ветер Варяжского моря, так в старину называли Балтику, щекочет ноздри, шуршит в траве, пересыпает золотой песок времени.
В такие минуты я бываю почти счастлив.
У пристани яхт-клуба постукивают бортами шикарные посудины, и я сразу цепляюсь взглядом за белоснежную ладью. Легкая, как чайка на волне, она покачивается у пирса. Это и есть «Мертвая голова», о которой я узнал прошлой ночью. Суденышко радовало глаз женственными обводами корпуса и не имело в своей наружности ничего флибустьерского.
На берегу два дюжих молодца в тельняшках шаманят вокруг костра.
Потягиваясь из трюма вылезает Маркел, сумрачный гурман, из тех, что придирчиво изучают меню и подолгу выбирают женщин, но никогда не бывают довольны ни тем, ни другим. В миру он преуспевающий фотохудожник, мастер оптических иллюзий, талантище и счастливчик. Я не видел Маркела уже лет пять, зато частенько наблюдал его на голубом экране, в разделе светской хроники и скандалов, и за эти годы он преуспел, раздобрел и подернулся легким презрением к остальному человечеству.
На берегу лает и скачет на гнутых лапах гладкий пес, больше похожий на антикварный табурет, чем на спутника человека.
– Флинт, Флинтушка ...Фас! – Мара с борта заискивающе протягивает собаке колбасу. Но пес, должно быть, страдает морской болезнью и, поймав кусок на лету, бежит в сторону, поджав обрубок хвоста.
– Эй, Тело, лови! – Мара бросает с борта яхты початую бутылку пива. Бутылка шлепается в воду и выныривает, как поплавок.
Из-под сходней выходит бурый от запоя абориген, на ходу сбрасывает тельняшку, заходит в воду, хватает бутылку зубами и выходит на берег.
– Учись, Флинтушка!
Тело с головы до ног покрыто бесцветной шерстью, и для спившегося прощелыги он довольно упитан. На берегу пловец садится в песок и жадно выдувает бутылку пива. По щекам его бегут прозрачные капли.
– Родимый! Приехал-таки навестить... – Маркел раскидывает родственные объятия.
Я взбегаю по сосновому со слезинкой смолы трапу и вручаю Маркелу свой аляповатый подарок. Что можно подарить человеку, тонущему в море вещей и удовольствий? Спасательный круг! Точнее, брелок в виде человечьего скелета со спасательным кругом на костлявых бедрах, к ногам Веселого Роджера прикован увесистый якорь. Я чинно жму руку Маркелу, хотя после всего увиденного радость встречи убывает, как осеннее солнце.
Девушку я замечаю позже и внутренне вздрагиваю. Она покачивается на белом корабельном канате, как на качелях. Пушистый свитер, синие шорты... На длинных загорелых ногах наивные белые носочки а-ля Лолита, та самая, набоковская, заповедная: бессмертный демон женской мести, облеченный в нежную плоть. Ветер перебирает ее светлые волнистые пряди. На тонком смуглом лице светят ярко-синие глаза. Обветренные губы прозрачны и алы, как схваченная морозом ягода. Она лениво спокойна, как все на этом Острове Везения, но затаенный огонь в глубине зрачков выдает ее неземное происхождение, словно она – командированный ангел на задании.
И тут во мне просыпается мое второе я: слепое и жадное, как личинка хруща. Я жестоко завидую Маркелу. Я хочу всего и сразу: белую яхту, синее море и любви красотки с атласной кожей. Мне трудно дышать от нахлынувшей ненависти к его богатству и удаче, словно он и вправду любимчик богов. Как начинающий историк смею утверждать, что история – есть повторение одного и того же мифа, а отдельная жизнь часто повторяет земную историю. В эту злую минуту во мне оживает Каин, смертельно ужаленный змеем зависти в мозолистую пятку.
– Ты чего встрече не рад? А исхудал-то как! – пыхая жаром, как былинный Тугарин-змей, Мара мнет мои бурлацкие плечи.
Сам Маркел дебел и рыж. Его раздутые ноздри и бесцветные глаза навыкате напоминают библейского золотого тельца в пустыне Синая.
– Познакомься, брателло, это Маша, моя невеста.
Девушка скользит с качелей и подает мне зацелованную Варяжским морем ладонь. И я, обычно нордически спокойный, вместо дружеского пожатия, нежно касаюсь губами солоноватой жилки на ее запястье.
Да, в этой пташке есть все, что способно разбередить меня. И еще этот загадочный, русалочий взгляд, где на самом дне спрятана печаль и женская тайна.
Первым делом я оглаживаю шевелюру и вспоминаю, что небрит, хотя ей на это плевать. Этот рыжий минотавр ни словом не обмолвился о том, что будет не один, когда зазывал меня отпраздновать день рождения и искупать в шампанском новую яхту. Значит, кроме презентации «Мертвой головы», намечалось нечто вроде помолвки на волнах. Но вряд ли Маша знает, что Маркел каждую очередную пассию представлял друзьям как «невесту». Ну, ничего, еще узнает!
– Ну, братец-кролик, чем занимаешься?
– Пишу исторические новеллы.
– О как! И много платят?
– Не много.
– Историю курносой Расеюшки, этой уездной Татарии уже не исправишь и заново не напишешь. Советую вместо всякого хлама сочинять детективы. За писателей, за «совесть нации»! – балагурил Маркел, а я уже жалел, что отозвался на его приглашение.
– Кстати, о пчелках! – Мара вальяжно потянулся и зевнул. – Я тут затеял новый рекламный проект. Заказчик – ювелирная кампания «Де Брис». Представь себе сто голых телок, одетых только в бриллианты, рубины и изумруды. Камушки – это круто! Сейчас я открываю собственное дело, – доверительно шептал Маркел. – Бриллианты – это нетленка! В ближайшее время драгоценности вырастут в цене круче нефти! Так что, Иванушка-дурачок, лови момент и чаще советуйся со старшим братом. Я вижу будущее!
Откровения Мары давили свинцовой правдой . Долгое время я был уверен, что Мара всегда получает завтрашнюю газету. Некое сверхъестественное чутье приводило его к месту событий за несколько минут до начала очередного стихийного бедствия, захвата, штурма, пожара, взрыва или обрушения. За его кровавую свежатину дрались ведущие информагентства мира. Но Мара забросил оперативную журналистику и уже несколько лет «жил для души»: снимал «обнаженку» для мужских журналов и затевал скандальные проекты.
– В этом мире все имеет цену, а значит, и продается... – Мара закончил зажигательный спич и залил его жар пивом, крякнул, почесал волосатое брюхо и отправился в кают-кампанию, где за бамбуковыми жалюзи скрылась Маша.
На берегу трещал высокий ритуальный костер. В мореных бочках обреченно скребли крабы. Вокруг столиков мотыльками кружили официанты, яростно «давили песняка» пригашенные «звезды» и несколько напрочь обезжиренных девиц ритмично покачивались в объятиях солидных спутников. В вечернем небе вспыхивал салют. Мара в тельняшке и черной пиратской бандане, размахивая початой банкой пива, живописал скоростные достоинства своей новой яхты.
В сумерках к костру подошла Маша. Пламя костра красило ее лицо отблесками пожарищ: тени ресниц дрожали на ее щеках и горькая морщинка в уголках юных губ стала заметнее.
О, Боги, сжальтесь и откройте мне: что такого особенного есть в моем названом братце, чего нет во мне, ну кроме денег, конечно? Да, я не скоро забуду эту девчонку с золотисто-русой косой через плечо и такими глазами, что если долго глядеть в них, то вспоминаются прошлые жизни: зарева костров у Непрядвы, конское ржание за Сулой, ночной туман в росных луговинах и иконописные лики на стенах деревянных церквей.
Ни хмельные гости, ни я сам, трезвый как стеклышко сначала не поняли, что происходит. Из распахнутых дверей четырех черных джипов бесшумно, уверенно и стремительно, как в кино, вываливаются боевики в черной униформе. Автоматные очереди и одинокие выстрелы в воздух сливаются со взрывами петард, а резкие «люди в черном», окружившие пикник, кажутся участниками карнавала. Гром команд перекрывает вопли тамады.
– Всем лицом вниз! Это захват!!! – ревет мегафон.
Толпа шарахается в стороны, освобождая арену для мрачного представления, и тут же обреченно замирает. Группа захвата валит прикладами замешкавшихся. Официант, пытавшийся бежать, падает навзничь и судорожно бьет ногами. Все это я вижу, приподняв голову от земли, сбитый наземь и затоптанный табуном гостей.
Автоматные очереди рвут шелк вечернего неба. Маркел плашмя летит на песок, получив увесистый пинок под зад. Маша, упав на жениха, закрывает его от выстрелов растопыренными «крыльями», как малиновка огромного жирного кукушонка. Вот это любовь!
«Люди в черном» заламывают руки Маше и оттаскивают ее подальше от «жениха».
– Эй, горилла, отпусти девушку! – успеваю крикнуть я и получаю отрезвляющий удар прикладом.
Именинника поднимают с песка и ставят на ноги. Мара тихо воет, его брутальное мужество выдыхается вместе с винными парами:
– Циклоп, я все верну, Циклоп... – Мара дрожит, как гора холодца. От близкого выстрела он оседает на колени.
– Молчать, гнида! Козел опущенный!
На запястьях Маркела щелкает металл. Мара близоруко подносит к глазам толстый золотой браслет часов, украшенный алмазами. В руках главаря взрывается шампанское, боевики гогочут как безумные и стреляют короткими очередями в испуганно сжавшееся небо.
Главарь снимает с лица маску с прорезью для глаз: режиссер «черного розыгрыша» мрачен и страшен, а свирепое выражение его единственного ока устрашило бы любого Одиссея.
– Прошло время постановочных кадров, только кровавые драмы и съемки вживую! Посмотрите, как прекрасна жизнь, друзья! – вопит тамада.
Лихое одноглазое чудовище от души желает подмокшему имениннику «семи суток под килем», вместо жизненно необходимых всякому яхтсмену «семи футов» и разбивает шампанское о борт «Мертвой головы».
Бледный, всклокоченный Мара принимает поздравления с днем рождения от своих партнеров по бизнесу. В четырех развеселых автобусах, спрятанных за дюнами, Циклоп привез новомодное шоу «Мертвая голова». Праздник «зажигают» стриптизеры обоего пола, наряженные эсесовцами. В фуражках с лихо заломленной тульей и в галифе с декольтированными ягодицами, они явно намерены продолжить садистские выходки Циклопа. Приунывшее было общество быстро взбодрилось, и праздник завертелся с новой силой, словно в муравейник плеснули рюмку хереса.
Глава 2 Поcледний форпост
Этак гуторя, плывем в тишине...Н. Некрасов
Чертыхаясь на острых камнях, я босиком брел вдоль берега и бормотал проклятия Маркелу, его синеокой крале и «Мертвой голове» – кораблю сумасшедших. Заполошный ветер валил с ног. Море волновалось и расходилось с каждой минутой. Впереди помаргивал береговой маяк. На макушке маяка, под круглой крышей, похожей на шляпку гриба, светилось окошко. Этот золотой, едва теплящийся светоч будил грезы о зачарованных замках и мудрецах, бодрствующих в ночи: может быть – чернокнижниках, может быть – святых. Я добрел до маяка и постучал в дощатые двери.
Дверь подалась. По винтовой лестнице я поднялся наверх. Тусклый старческий приют, запах сельди и керосина развеял романтические грезы.
Высокий костистый старик, невзирая на поздний час корпел над котелком. Из кипятка выныривали зеленые рыбьи хвосты и плавники. Дребезжало неисправное радио, выплевывая марши.
– Отец, пустишь на ночь? – осведомился я.
Он молчал, всматриваясь в меня красными глазами с выпавшими от старости ресницами. Во взгляде читались недоумение и опаска, замешанные на достоинстве, редкой по нашим временам пробы.
Я поежился под этим немигающим волчьим взглядом. Вдоль спины прошла морозная волна.
– Я заплачу, разумеется.
– Для двоих здесь нет места, – проскрипел он с жестяным немецким акцентом.
– Разрешите я просто посижу в тепле?
Он пожал плечами и снова занялся рыбой. После поставил на стол сковородку с картошкой и жестом пригласил к столу:
– Ночлег надо заработать. Поможешь мне выбрать сети.
– Буду рад редкому развлечению.
Старик исподлобья зыркнул на меня:
– Радоваться нечему. Шторм идет северных румбов. Жди беды...
Набросив бушлат, старик вел меня к посаженной на цепь парусной ладье.
«Шпангоуты и форштевни!» – чье сердце не дрогнет, когда поскрипывает просмоленная посудина и ноздри обдает запахом свободы.
Ветер ломил в грудь, море глухо стонало, но до шторма было еще далеко. Мы вынули из песка ржавый якорь и погрузились в посудину. Я начал табанить веслами.
– Смотри не сломай...
Старик неодобрительно косился на мои босые ноги и бурчал:
– Мужчине полагаются ботинки...
Я налег на весла, старик командовал на корме:
– Табань левым веслом, а то завалит. Упустишь волну – каюк! В щепы о скалу разнесет, мозги на Чертов Клык выбросит!
Впереди, в клокочущей пасти маячила скала, та самая, что живописно дополняла утреннюю идиллию.
Метрах в ста от нас без огней шла яхта. Паруса были свернуты, посудина коптила дизелем. На гребне волны среди грозового неба мелькнул точеный силуэт и слился с темными волнами. Если бы я не знал, что Мара пирует на берегу, я бы решил, что вижу «Мертвую голову».
– Что-то они в доки зачастили, – проворчал старик.
Нашу ладью бросало с волны на волну. Шпангоуты вихлялись и скрипели, как суставы ревматика, и все плавсредство грозило рассыпаться от сильных боковых ударов. Налегая на весла, я боролся с волной. Каждая следующая волна била жестче, грозя уложить нас набок, но вместо страха я чуял отчаянную веселость безнадежного спорщика.
Я сам залез в утлое корыто с безумным стариком, и теперь судьбе надо было применить максимум изворотливости, чтобы мы благополучно достигли берега. Я абсолютно уверен, что глупая смерть не для меня.
– ...А доннер вэтер!!! – прорычал старик. – Фал! Руби фал!!!
Во тьме белело его страдальческое лицо.
Бросив весла, я прыгнул на корму. Капроновый шнур сети обкрутил его кисть и тянул вниз. Выхватив нож, я мигом перерезал его.
– Ух... Еще секунда и оторвало бы руку к чертям собачьим. Это правильно, что нож носишь, – похвалил меня старик, растирая запястье.