Ветер Андрей. Во власти мракобесия

А.Ю. Ветер, В.А. Стрелецкий
Во власти мракобесия

   Быть возле императора – всё равно что спать с тигром.
   Когда в горах нет хорошего тигра, и мартышка сойдёт за правителя.

Древняя китайская мудрость

ПРОЛОГ

   Полковник Смеляков тщательно раздавил окурок в массивной стеклянной пепельнице, покрытой изнутри чёрным слоем окаменевшего пепла, и сказал вслух:
   – Это была последняя. С сигаретами покончено.
   Он как будто давал кому-то обещание, но в комнате никого не было. Он сидел за своим столом и вслушивался в тишину. Рабочий день давно закончился, из коридора не доносилось ни звука. Виктору Смелякову нравилось, когда огромное здание МУРа погружалось в дремотное состояние. В последнее время шум утомлял его, мешал думать. Должно быть, сказывалась общая усталость. Дух опустошённости, неуверенности, а в последнее время и злобы окутал всю страну.
   Виктор отодвинул пепельницу и поднялся, громко скрипнув стулом. За окном сгущался синий сентябрьский вечер.
   Всё чаще Смеляков возвращался мыслями к событиям, произошедшим в стране в последние годы. Он пришёл работать в милицию в 1975 году, а в уголовный розыск попал в конце 1979-го. Много воды утекло с тех пор, немало несправедливости и чужого горя повидал, будучи сыщиком, не раз горечь и отчаянье становились его спутниками, но никогда он не испытывал такой безысходности, как в последнее время.
   Как только Михаил Горбачёв в 1985 году возглавил Советский Союз, в государстве начались необратимые процессы, вошедшие в историю как перестройка и гласность. Поначалу народ смотрел на Горбачёва с надеждой: после долгих десятилетий жёсткого идеологического давления стало можно говорить вслух о недостатках, не боясь понести за это неоправданно тяжёлое наказание. Впервые за многие годы руководитель страны стал выходить на улицу и общаться с простыми людьми. Казалось, наступили светлые времена…
   Поверил в перемены и Виктор Смеляков.
   Однако перестройка не спешила созидать, она лишь расшатывала, сотрясала и клеймила, шаг за шагом ввергая Советский Союз в пучину хаоса. Всё, что за семьдесят лет советской власти справедливо или несправедливо попало под запрет и было предано забвению, теперь хлынуло на страницы газет и журналов и затопило страну нескончаемым потоком чёрной информации. Перестройка привела к тому, что из тёмных углов повылезали, как тараканы, обиженные и неудачники всех мастей и бросились рвать зубами вчерашний день. Новая экономическая политика Горбачёва породила в торговле частный сектор, который сразу предложил широкий выбор товаров, оставив государственные предприятия далеко позади. Коммунистическая партия Советского Союза, прежде управлявшая всеми процессами, с каждым днём теряла почву под ногами. Старая партийная номенклатура почувствовала, что власть стремительно уплывает из её рук: слишком часто звучали свободолюбивые речи, чересчур много публиковалось статей с критикой существующего строя, у многих редакторов вошло в привычку кивать, когда на них смотрели строго, в сторону Запада: мол, там всё видят, так что не вздумайте поступить с нами, как во времена Сталина. О сталинских репрессиях говорили открыто, и мало-помалу вся история СССР свелась только к террору ЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. Советский Союз превратился в «империю зла», словно не было в этой стране ничего хорошего – не было выдающихся учёных, художников, писателей, актёров. Идея «самого справедливого и непобедимого социалистического государства» настойчиво развенчивалась в прессе изо дня в день, прилавки же в магазинах катастрофически пустели. Всё больше в моду входили мистика и оккультизм: с телевизионных экранов вещали экстрасенсы, обещая излечить всех от всего, а вылупившиеся невесть откуда бесчисленные астрологи и угрюмые пророки наперебой грозили близкой катастрофой, ссылаясь на какие-то таинственные древние тексты. Атмосфера пропиталась слухами о том, что в Библии или каком-то ином священном писании будто бы сказано, что последним царём России будет Михаил и что после него наступит конец света. И страна вчерашних воинствующих атеистов разом поверила в грядущий конец света и стала смотреть на Михаила Горбачёва по-новому, даже в багровом родимом пятне на его почти лысой голове многие видели недобрый знак. А когда в Москве пропал хлеб и перед булочными выстроились многочасовые очереди, то разнеслись слухи о каком-то военном заговоре и о стягивающихся к столице войсках.
   Тем не менее за пределами Советского Союза о Горбачёве отзывались только в самых светлых тонах. Его ласково называли Горби и видели в этом выходце из Ставрополья залог перемен к лучшему. Руководители всех держав радостно принимали Горбачёва у себя. Майки и нагрудные эмблемы с его портретом превратились в самый ходовой товар, и, конечно, в каждой стране мира знали слово «perestroika». На это слово молились, на нём делали политику. Впервые генеральный секретарь ЦК КПСС^[1] был избран президентом СССР. Поначалу народ воспринял это как шутку, ведь понятие «президент» было чуждо Советскому Союзу. Вскоре после этого президенты появились в каждой республике Советского Союза. Россию возглавил Борис Ельцин.
   Маховик дестабилизации государства крутился в полную силу. Деньги стремительно обесценивались, накопления граждан, хранившиеся в государственных сберегательных кассах, таяли на глазах и в считанные месяцы превратились в ничто. На Кавказе один за другим разгорались межнациональные и религиозные конфликты, мусульмане восстали против христиан. Всё, что совсем недавно казалось незыблемым, вдруг рассыпалось. Великая держава рушилась на глазах.
   Утром 19 августа 1991 года была предпринята попытка отстранить Горбачёва от власти. Он был объявлен больным, хотя в действительности находился в запланированном летнем отпуске в Форосе. Документ, заявивший о недееспособности Горбачёва, назывался «Заявление советского руководства» и гласил, что, «в связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачёвым Михаилом Сергеевичем обязанностей Президента СССР», в соответствии со статьей 127 Конституции СССР полномочия Президента Союза ССР переходят к вице-президенту СССР Янаеву Геннадию Ивановичу. Сообщалось о необходимости преодолеть глубокий и всесторонний кризис, политическую, межнациональную и гражданскую конфронтацию, хаос и анархию, которые угрожают жизни и безопасности граждан Советского Союза, суверенитету, территориальной целостности, свободе и независимости Отечества. В состав ГКЧП вошли, помимо прочих, председатель КГБ СССР, министр внутренних дел и министр обороны.
   В тот день Смеляков выехал утром с опергруппой на задержание известного в воровском мире авторитета и не смотрел экстренного выпуска новостей. Все мысли были заняты последними согласованиями деталей предстоящей операции. Преступник отказался выйти из квартиры, забаррикадировался и дважды выстрелил из пистолета. Пришлось вызывать дополнительные силы. И тут кто-то из сыщиков, глядя из окна подъезда, воскликнул со смешком: «А вон и подмога! На танках прикатили!»
   По проспекту и впрямь двигались танки. Но никакого отношения к проводимой группой Смелякова операции они, разумеется, не имели. С громким рёвом и устрашающим лязганьем гусениц тяжёлая техника ползла к центру столицы.
   – Что за бред? На парад они едут, что ли? – изумились оперативники.
   Связавшись с МУРом, они узнали об отстранении Горбачёва от власти.
   – Вот тебе и ёлки-палки! А танки-то зачем? Военный переворот?
   Телевизионные программы были свёрнуты, никакой информации, кроме как о пресс-конференции ГКЧП, не поступало, центральный телевизионный канал транслировал только балет «Лебединое озеро». Столица в одночасье погрузилась в атмосферу самых мрачных предчувствий. На улицах и в домах говорили о фашистском перевороте. Предсказывалось возвращение худших времён советской инквизиции.
   Уже в полдень на Манежной площади в Москве начался стихийный митинг, люди всё прибывали и прибывали. Вскоре к Манежной площади со стороны Большого театра двинулась колонна БТРов, однако несколько тысяч человек, взявшись за руки, остановили их перед площадью. Народ стал пробираться на Краснопресненскую набережную к Белому дому. К ночи там собралась огромная масса людей. Они, выходцы из самых разных слоёв общества, сооружали баррикады из скамеек, всевозможных труб, заборов, спиленных деревьев. Там были старики и молодёжь, и все они ждали наступления танков и готовились умереть под гусеницами и от автоматных пуль, и никто из них не соглашался опуститься на колени перед ГКЧП. Не только в Москве, но по всей стране прокатилась волна протестов, всюду на улицах виднелись наскоро написанные плакаты: «Фашизм не пройдёт! Долой путчистов!», но именно Москва в те дни стала символом сопротивления, во главе которого стоял Борис Ельцин.
   Люди не желали возвращаться в прошлое. Внезапно стало абсолютно ясно, что начавшиеся в стране перемены, несмотря на опустевшие магазины и неясное будущее, были желаннее хорошо знакомой советской действительности. Право говорить вслух и открыто выражать собственное мнение без боязни «получить срок» за антисоветскую агитацию оказалось важнее мифического «светлого будущего»…
   На третий день противостояния члены ГКЧП помчались в Форос к Михаилу Горбачёву. Следом вылетели соратники Ельцина, и зачинщики переворота были арестованы. Страну захлестнуло продолжительное ликование. День за днём перед Белым домом собирались многотысячные толпы, с балкона не переставали звучать речи о свободе и независимости, аплодисменты раскатывались, как шум моря. И с каждым днём в трезвых умах рождался один и тот же вопрос: «Как долго будет продолжаться этот праздник победы? Когда же вы займётесь делом?..»
   Год 1991-й от Рождества Христова принёс России новых правителей. Им нравилось обличать свергнутую власть, хотя сами они были ею вскормлены и взращены. Но как всякий подлец без колебаний отрекается от своей матери, так и они с лёгкостью отреклись от прежней страны. Они обожали покрасоваться перед журналистами, страстно любили взбираться на революционную трибуну, слушать восторженные вопли толпы и в угоду этой толпе сбрасывать прежних идолов с пьедесталов.
   В декабре 1991 года руководители России, Украины и Белоруссии встретились в Беловежской пуще и подписали соглашение о создании так называемого содружества независимых государств и об упразднении союзных органов, что фактически означало конец СССР. Через два дня Верховные Советы республик в спешном порядке ратифицировали Беловежское соглашение. Руководители союзных республик торопились стать верховными правителями своих новоявленных королевств, где с торжествующим злорадством зазвучали речи о «долгожданном освобождении от власти русских оккупантов». Как по мановению волшебной палочки, во всех бывших республиках СССР началась травля русского населения.
   Россия же занималась собой. Предательский шаг по отношению к Отечеству, разваливший великую державу, был преподнесён народу как очередное революционное завоевание. Начался стремительный передел собственности. Реформаторы всех мастей стаями кружили вокруг Ельцина, спеша урвать при разделе добычи куски пожирнее. Приватизацию в народе называли не иначе как «при-хватизация» – такого невероятного по наглости и размаху воровства Россия ещё не знала. Страна кубарем летела в пропасть нищеты, разрухи и преступности. А политики продолжали драться за власть. Битва за президентский трон велась беспощадно. С телевизионных экранов хлынули потоки компрометирующих материалов, депутаты всех возрастов и рангов поливали грязью окружение Ельцина, а из Кремля ожесточённо и жёлчно клеймили своих оппонентов. Недавние соратники быстро превратились в заклятых врагов. Верховный Совет, недавно с готовностью ратифицировавший Беловежское соглашение, теперь выступил против Бориса Ельцина…
   Потерявший терпение Ельцин подписал указ о роспуске парламента, в Белом доме были отключены вода, отопление и электричество, вокруг появились колючая проволока и милицейское оцепление. Милиционеры не были вооружены, но всё-таки это был кордон. Затем по Москве прокатились митинги, тут и там происходили столкновения с милицией. В конце концов оцепление вокруг Белого дома было сметено натиском толпы. Из здания высыпали какие-то вооружённые люди в камуфлированной форме, взметнулись алые знамёна, откуда-то повылезали ораторы, все истерично кричали, призывали, требовали сейчас же идти штурмом на мэрию. Над толпой полоснули автоматные очереди, пули защёлкали по асфальту и стенам ближайших домов. С улюлюканьем и воем толпа, увлекаемая вооружёнными мужчинами, ринулась к зданию мэрии. Милиция спешно отступила.
   Если до этого дня у многих была надежда на мирное разрешение политического кризиса, то теперь, когда загремели выстрелы и озверевшие люди принялись мордовать попавших к ним в руки милиционеров, стало ясно, что крови не избежать. Президент Ельцин сделал всё, чтобы его противники, загнанные в угол, пошли на насилие. Теперь у него были развязаны руки…

ГЛАВА ПЕРВАЯ. 4 ОКТЯБРЯ 1993

   Всю ночь напролёт в радиоэфире открыто переговаривались омоновцы, грубо распаляя друг друга речами о предстоявшем штурме и обещая жестоко расправиться со всеми, кто укрылся в Доме Советов. Их слова пробуждали в Борисе животный страх. Он никогда не слышал таких голосов: они словно выдавливались из удушающей мути кошмарного сна, вот-вот готовые вылепиться из тьмы в человеческом обличье и ринуться вперёд, сея вокруг ужас: «Что-то усатый таракан молчит. Сухари, что ли, сушит? Так мёртвым сухари не нужны… Запомните, никого живым не брать… Когда штурм будет? Руки чешутся…» Эти голоса были заряжены смертью.
   Но вот ночь отступила, мрачный хрип пьяных голосов в радиоэфире внезапно смолк. Наступила тишина – такая желанная и такая пронзительная. Сидевший на корточках Борис не заметил, как провалился в глубокий сон, из которого его вырвало какое-то тарахтение…
   Утро выдалось необыкновенно солнечным, и первая мысль Бориса была о том, что теперь всё обойдётся.
   «Какое яркое солнце… Такое солнце приходит только для жизни… И прозрачное небо… В такой день никто не может погибнуть…»
   Он с трудом поднялся и, медленно переставляя затёкшие ноги, направился к окну. Перед Домом Советов ездил по кругу бронетранспортер. Чуть поодаль Борис заметил несколько притаившихся фигур в военной форме.
   «Они всё ещё здесь… Или уже здесь? Сколько же их собралось? Неужели начнут стрелять?..»
   Внезапно раздался громкий и резкий голос, потребовавший сложить оружие.
   «Кто это? Откуда?..» – Борис не сразу понял, что голос нёсся из громкоговорителя, закреплённого на бронемашине.
   В следующее мгновение бойко застучал пулемёт, и с улицы в здание метнулись перепуганные люди, до этого наблюдавшие за приближением БМП. Мешая друг другу, они проталкивались сквозь двери, но не могли все сразу прорваться в здание, началась паника, давка. Едва оказавшись внутри, люди бросались на пол, прячась от жужжавших пуль и закрывая голову руками. Бронемашины неторопливо катили к Белому дому, за ними вырисовывались в синьке выхлопных газов фигуры в кожаных куртках и с автоматами.
   За спиной Бориса кто-то тихонько запричитал. Он оглянулся и увидел на лестничной клетке нескольких человек. Они осторожно, крадучись, сходили вниз, и на их бледных осунувшихся лицах был написан беспредельный страх.
   – Вы куда?.. – начал было Борис, но осёкся, заметив слабый жест утомлённой женской руки.
   Стук каблуков и шарканье подошв гулко отдавались в подъезде. Кто-то кашлял. Издали доносилось чьё-то громкое дыхание. Кое-где пыльная утренняя мгла, мутно заполнявшая пространство всего этажа, была прорезана косыми лучами раннего солнца, на высвеченных кусках пола белыми пятнами сияли листы разбросанной бумаги. У входной двери застыл небритый молодой парень с автоматом в руках. Он с неохотой посторонился, освобождая путь группе испуганных людей.
   – Решились всё же свалить? – глухо спросил он, едва шевельнув пересохшими губами.
   Они не ответили и гуськом, робко подталкивая друг друга в спину, выбрались наружу. Подняв руки вверх, засеменили прочь от здания.
   – Не ходите, – прошептал Борис, внезапно потеряв голос.
   Он даже кинулся вниз, чтобы остановить их, но они уже вышли из подъезда на залитое солнцем пространство. Он взглянул на угрюмое лицо парня с автоматом. «Какие у него отсутствующие глаза… Пустые… Зачем он здесь? Разве он верит во что-то? Нет, он появился здесь, чтобы воевать. Больше ему ничего не нужно…»
   Борис остановился у двери.
   – Жрать охота, – произнёс парень и пошарил в карманах. – Курить тоже хочется… У тебя есть?
   Он смотрел не на Бориса – на удалявшуюся группу. Кто-то высунулся из-за угла и замахал им рукой. Кто-то в каске…
   – Может, так лучше? – почти не слыша себя, пробормотал Борис. – Ведь что мы можем? Ничего.
   – Но уж постреляю я сполна. Душу отведу. Сейчас начнётся… А этим только бы зенки пялить!
   Парень мотнул головой в сторону Калининского моста, на котором разлилась тёмная масса людей. Тысячи любопытных собрались посмотреть, как будут разворачиваться события.
   – Что это за звук? – насторожился Борис, напрягая слух.
   – Танки…
   Густая толпа, запрудившая мост, послушно расступилась, пропуская танки.
   – Сейчас начнут утюжить нас. Теперь держись!
   У Бориса засосало в животе и сразу заложило уши. Окружающий мир онемел. «Нервы…»
   – У тебя семья есть? – спросил парень.
   – Жена… Родители…
   – У меня никого. Никто плакать не будет… А тебя жаль…
   – Вчера я отца видел здесь… Перед домом…
   – Он на нашей стороне?
   Борис пожал плечами и побрёл к лестнице. Под ногами что-то хрустело. Собравшиеся в фойе люди понемногу вставали, отряхивались, едва слышно переговаривались. Откуда-то издалека слышался тоскливый голос, читавший молитву. Борис вдруг сорвался с места и побежал вверх по лестнице, тяжело дыша. Сердце бешено колотилось, кровь шумела в голове, а Борис продолжал бежать, готовый загнать себя насмерть, лишь бы не оставаться бездейственным в эти жуткие минуты ожидания.
   «Папа… Вот бы сейчас поспорить с тобой, как всегда… Что бы ты сказал мне?..»
   Вчера он видел отца возле входа в Дом Советов. Сначала Борис усомнился, отец ли это, настолько сосредоточенным и непохожим на себя было лицо Николая Константиновича.
   «Что он тут делал? По службе или как я? Где он сейчас? Если здесь, то надо его отыскать… Вчера был здесь…»
   Борис измождённо упал на колени перед окном на пятом этаже. Отсюда пространство перед зданием казалось вымершим. Вдалеке виднелись теснившиеся милиционеры, вытянулась цепочка десантников, два танка на Калининском мосту лихо, как на учениях, развернулись и подняли орудия.
   «Что дальше?»
   Борис немного отдышался и попытался встать. В ту же минуту над головой звонко застрекотали о стену пули. Они сыпались, как град, обильно, безостановочно. Борис распластался, обхватив голову обеими руками. Воином он себя не считал и в Белый дом пришёл не воевать, а требовательно стучать кулаком, спорить, отстаивать. И вот здесь началась война, маленькая гражданская война в столице, в пределах Садового кольца, но всё же настоящая война.

* * *

   Николай Константинович Жуков нырнул во двор и остановился. Пройти сквозь кордон милиции он смог, благодаря своему удостоверению полковника контрразведки. В нескольких шагах перед собой он увидел пятерых мужчин в штатском. Двое были вооружены автоматами, остальные держали пистолеты.
   – Вадим! – воскликнул Жуков, узнав в одном из мужчин бывшего коллегу. Почти десять лет они проработали в одном отделе Пятого управления КГБ, но года три назад Вадим Тихомиров подал рапорт и перешёл работать в службу безопасности группы «Мост». Вадим был лет на семь моложе Николая Константиновича, но они всегда общались на «ты».
   – Николай? – удивился Тихомиров. – Ты что тут?
   – От Белого дома иду… Мне надо срочно на Лубянку.
   – Ты всё ещё там? – спросил Вадим, подойдя вплотную к Жукову. Николай Константинович кивнул.
   Где-то совсем близко громыхнула автоматная очередь.
   – А ты-то что тут? – в свою очередь спросил Жуков. – С оружием!
   – Нам велено держать оцепление.
   – Кем велено? Вы же частная структура!
   – Зато у нас много людей, несколько тысяч. Милиция ведь бездействует, да и чекисты тоже. Вот Гусинский^[2] и решил оказать помощь Ельцину.
   – Гусинский?
   – Да… Послушай, Николай, не задавай лишних вопросов… Времена нынче не похожи на прежние, не в Советском Союзе живём. Теперь всё иначе делается.
   Жуков пристально посмотрел на решительное лицо Тихомирова. В глазах бывшего товарища горел огонь, от которого у Николая Константиновича сжалось сердце. Чуть в стороне сухо треснули одиночные выстрелы, затем коротко ударила пулемётная очередь.
   – Это твои люди? – Он кивнул на стоявших за спиной Тихомирова мужчин.
   – Да.
   – Ладно, делайте что вам велено, – пробормотал он. – Мне надо идти.
   – Коля, прости, но я не могу пропустить тебя.
   – Что? – Жуков опешил.
   – У нас приказ… Никого не пропускать к Белому дому и не выпускать оттуда за оцепление. – Тихомиров крепко взял Николая Константиновича за локоть.
   – Ты рехнулся! – Жуков рванулся вперёд.
   Помощники Тихомирова мгновенно подскочили к нему и грубо оттеснили к кирпичной стене. В грудь ему упёрся автоматный ствол.
   – Спокойно, ребята, спокойно! – крикнул Вадим. – Николай, не надо резких движений! Будь благоразумен!
   – Благоразумен?! – Жуков яростно выругался, почувствовав полное бессилие.
   С противоположного конца двора послышались громкие возгласы, и Николай Константинович увидел пятерых запыхавшихся молодых людей. Тихомиров резко обернулся.
   – Всем стоять! – скомандовал он.
   Те застыли в нелепых позах. На их пылающих азартом лицах появилось замешательство.
   – Да мы туда! – самый молодой махнул рукой в сторону Белого дома. – Мы же на помощь!
   – На помощь? – мрачно уточнил один из помощников Тихомирова и шагнул к молодым людям. – В геройство захотелось поиграть?
   Юноша, ничего не понимая, неопределённо развёл руками и растерянно обвёл глазами вооружённых людей.
   В следующее мгновение он получил сильный удар пистолетом по лицу.
   – Вы что?! – взревел Жуков.
   Он увидел, как люди Тихомирова набросились на молодёжь, сбили всех с ног и принялись молотить их сначала ногами, затем и оружием.
   – Не дёргайся, Коля! Не вынуждай меня! – глухо пророкотал Вадим, вдавив ствол автомата в живот Жукову.
   – Ах ты мразь! Это же пацаны! Совсем ещё дети!
   – Так надо, Коля! Так надо!
   – Они же прибьют их!
   – Остынь, Коля! Ты не понимаешь! Ты ничего не понимаешь!
   Жуков с неожиданной для самого себя силой ударил головой Тихомирова в нос и освободился. Однако Вадим не разжал рук и не выпустил автомат. Наоборот, падая, он надавил на спусковой крючок, и пули застучали по кирпичной стене, веером хлестнув снизу вверх. Посыпалась труха, брызнуло стекло в каком-то окне. Николай Константинович без оглядки бросился со двора, но споткнулся…
   От обрушившихся на него ударов в глазах потемнело.
   – Нет… Не надо его мудохать… – донеслось до Николая Константиновича сквозь наплывающую чёрную пелену.
   Тихомиров, отплёвываясь от лившейся из ноздрей крови и пытаясь свободной рукой вправить свёрнутый нос, подошёл к скорчившемуся Жукову и направил на него ствол «калашникова».
   – Зря ты так, Коля…
   Автомат в его руке загрохотал и затрясся, изрыгая пламя. Тонко звякнули об асфальт гильзы. Резкий звук выстрелов заметался в узком дворике, словно испугавшись сам себя, стремительно взбираясь вверх, колотясь о стены и спеша вырваться на простор холодного октябрьского неба, чтобы смешаться там с гулом броневиков, выстроившихся на соседних улицах.
   – Ну раз так случилось, то и этих теперь тоже, – Тихомиров мотнул головой в сторону избитых юношей, обезумевшими глазами наблюдавших за происходящим. – Свидетели не нужны.

* * *

   Танк дрогнул и окутался белёсым дымом. Тяжёлый свист гулко вспорол холодный утренний воздух, и на верхних этажах здания оглушительно жахнуло. Белый дом тряхнуло.
   Борис вжался в стену. Ноги подгибались. Ему нестерпимо хотелось выглянуть в окно и посмотреть, что там происходит, но при одной мысли, что придётся выбраться из-за стены, голова его заныла. Он рухнул на усыпанный битым стеклом пол, не в силах держаться прямо. В животе разлился холод.
   Поодаль лежало несколько неподвижных тел. На противоположной от Бориса стене при каждом новом выстреле кусок за куском отскакивала облицовка. Пахло пылью, туалетом и чем-то ещё очень едким, какой-то химией.
   – Дайте мне автомат! Дайте мне автома-а-а-ат! – истошно вопил кто-то.
   «Что же дальше?» – пульсировала единственная мысль.
   Страх парализовал Бориса. Никогда прежде он не испытывал такого изнурительного страха.
   «Что же мне делать? Так и лежать в этом проклятом углу? Зачем я тут нужен? Какой от меня прок? Какой вообще от всех нас прок?»
   Откуда-то сверху короткими очередями бил автомат.