Виан Борис. Красная трава

   Площадка для пентюхов простиралась у самой границы Квадрата, за южной стеной. Трава здесь была уже не красной, а прелестного искусственного зеленого цвета, украшенная к тому же перелесками и пустошами для косоглазых кроликов. Здесь можно было тюхать часами, не поворачивая вспять; это составляло одну из главных прелестей места. Вольф шел быстрым шагом, смакуя бодрящий воздух свежеиспеченного утра. То и дело он окликал сенатора Дюпона и подтрунивал над ним.
   — Ты все еще голоден? — спросил он, когда сенатор набросился на особенно хорошо уродившийся кустик пырея. — Надо будет сказать, чтобы тебе его время от времени давали.
   — Ладно-ладно, — пробормотал сенатор. — Как не стыдно насмехаться над старым горемыкой, которому едва достает сил влачить свое тело и которого заставляют сверх того тащить за собой тяжеленные повозки.
   — Тебе это просто необходимо, — сказал Вольф. — Иначе у тебя отрастет брюхо. Потом вылезет шерсть, ты подцепишь чумку и в конце концов запаршивеешь.
   — Для всего этого свинства, что мне приходится делать, я сойду и таким, — сказал сенатор. — А горничная в любом случае выдерет всю шерсть, что у меня останется, с рвением меня причесывая.
   Вольф шагал впереди, засунув руки в карманы, и говорил, не оглядываясь.
   — Ну а все же, — сказал он. — Предположим, что кто-то обоснуется здесь по соседству с нами и что у него будет, скажем… сучка…
   — Этим меня не пронять, — сказал сенатор, — я от всего уже освободился.
   — Кроме пырея, — сказал Вольф. — Странный вкус. Лично я предпочел бы симпатичную маленькую сучку.
   — Валяйте, не отказывайте себе в этом, — сказал сенатор. — Я не ревнив. Вот потроха чуть барахлят.
   — Но когда ты жрал все это, — сказал Вольф, — в тот момент, в конце концов, тебе же это нравилось.
   — Гм… — сказал сенатор. — За исключением земляной кашицы и горчицы в ухе. Прочее было вполне сносно.
   — Тебе лишь надо постоять за себя, — сказал Вольф. — Ты вполне мог бы заставить ее себя уважать.
   — Какое уж там уважение! — сказал сенатор. — Я старый вонючий пес и жру целый день без передыха. Ик!.. — добавил он, поднося дряблую лапу к морде… — Прошу прощения, я на секундочку… Какой превосходный пырей… Он действует, да еще как… Если вас не затруднит, отцепите тележку, боюсь, она может мне помешать.
   Вольф наклонился и освободил сенатора от кожаной упряжки. Уткнувшись носом в землю, сенатор умчался на поиски кустика, с одной стороны — наделенного соответствующим запахом, а с другой — пригодного, чтобы скрыть от глаз Вольфа ту позорную деятельность, которая вот-вот воспоследует. Вольф остановился его подождать.
   — Не спеши, — сказал он. — У нас есть время.
   Целиком поглощенный тем, чтобы икать в такт, сенатор не отвечал. Вольф уселся прямо на землю и, подтянув к себе пятки и обняв колени руками, принялся раскачиваться взад-вперед. Чтобы повысить содержательность этого действия, он с чувством замурлыкал сентиментальную мелодию.
   За этим занятием и обнаружила его минут через пять Лиль. Сенатору было никак не облегчиться, и Вольф уже собирался постучать его по спине. Поспешные шага Лиль остановили Вольфа: кто это — он знал и не глядя. На ней было платье из тонкого полотна, а распущенные волосы прыгали у нее по плечам. Повиснув на шее Вольфа, она опустилась рядом с ним на колени и зашептала ему на ухо:
   — Почему ты меня не подождал? Что же это за каникулы?
   — Мне не хотелось тебя будить, — сказал Вольф. — У тебя был усталый вид.
   — Я очень устала, — сказала она. — Ты и в самом деле хотел потюхать сегодня утром?
   — Скорее я хотел чуть-чуть пройтись, — сказал Вольф. — И сенатор тоже, но по пути он изменил свое мнение. Так что я готов на все твои предложения.
   — Ты так любезен, — сказала Лиль. — Я как раз пришла тебе сказать, что совсем забыла об одной очень важной вылазке в город, так что ты в результате можешь потюхать безо всяких угрызений совести.
   — У тебя есть еще минут десять? — спросил Вольф.
   — Я на бегу, — объяснила Лиль. — Я спешу, у меня свидание.
   — У тебя есть еще минут десять? — спросил Вольф.
   — Конечно, — сказала Лиль. — Бедный сенатор. Я так и знала, что он заболеет.
   — Не заболеет, — удалось выдавить из себя сенатору из-за своего куста. — Отравится, это совсем другое дело.
   — Ну вот! — запротестовала Лиль. — Скажи еще, что кухня была плоха.
   — Земля — была, — пробубнил сенатор и вновь принялся подтявкивать.
   — Прогуляемся вместе, пока я не ушла, — сказала Лиль. — Куда пойдем?
   — Куда глаза глядят, — сказал Вольф.
   Он поднялся вместе с Лиль и забросил свои клюшки в тележку.
   — Я вернусь, — сказал он сенатору. — Не спеши и не переутомляйся.
   — Не волнуйтесь, — сказал сенатор. — Боже мой! У меня трясутся лапы, что за ужас.
   Они шли по солнцепеку. Просторные лужайки вклинивались, как заливы, в мрачно-зеленые боры. Издали казалось, что деревья прижимаются друг к дружке, и хотелось быть одним из них. Сухая травянистая почва медленно повышалась, и площадка для пентюха осталась слева от них и чуть внизу. Два-три пентюха добросовестно тюхали, используя все подобающие принадлежности.
   — Ну а вчера, — сказал Вольф, — вчера тебе было весело?
   — Очень, — сказала Лиль, — я все время танцевала.
   — Я видел, — сказал Вольф, — с Ляписом. Я страшно ревнив.
   Они взяли вправо, чтобы войти в лес. Было слышно, как зеленые еще дятлы стучали на короткой ноге друг на друга, играя в морзянку.
   — Ну а ты что поделывал с Хмельмаей? — перешла в наступление Лиль.
   — Спал в траве, — ответил Вольф.
   — Она хорошо целуется? — спросила Лиль.
   — Дуреха, — сказал Вольф, — я об этом и не думал даже.
   Лиль засмеялась и прижалась к нему, стараясь шагать в ногу, что вынуждало ее очень сильно раздвигать бедра.
   — Мне бы хотелось, чтобы каникулы были всегда, — сказала она. — Я бы все время гуляла с тобой.
   — Тебе бы это тут же приелось, — сказал Вольф. — Видишь, тебе уже нужно куда-то бежать.
   — Это не так, — сказала Лиль. — Чистая случайность. Зато ты предпочитаешь свою работу. Ты без нее не можешь. Отсутствие работы сводит тебя с ума.
   — С ума меня сводит вовсе не отсутствие работы, — сказал Вольф. — Я таков от природы. Хоть у меня и все дома, мне не по себе.
   — Если только не спишь с Хмельмаей, — сказала Лиль.
   — Или с тобой, — сказал Вольф. — Но сегодня утром спала ты, и я предпочел уйти.
   — Почему? — спросила Лиль.
   — Иначе, — сказал Вольф, — я бы тебя разбудил.
   — Почему? — невинно повторила Лиль.
   — Вот почему, — сказал Вольф.
   Слово у него не разошлось с делом, и они растянулись на лесной траве.
   — Не здесь, — сказала Лиль, — здесь слишком людно.
   Не похоже было, что она хоть немного верит своему доводу.
   — После этого ты уже не сможешь тюхать, — сказала она.
   — Я люблю и эту игру, — прошептал Вольф ей на ухо, к тому же вполне съедобное.
   — Были бы у тебя всегда каникулы… — вздохнула почти счастливая Лиль, а затем и совершенно счастливая между разноглубокими вздохами и некоторой активностью.
   Она снова открыла глаза.
   — Я так, так их люблю, — закончила она свою мысль.
   Вольф нежно поцеловал ее ресницы, чтобы подчеркнуть грусть даже и сугубо локального разъединения.
   — Куда ты бежишь? — спросил он.
   — Так, забегу в одно место, — сказала Лиль. — Пойдем быстрее… Я опаздываю.
   Она поднялась, схватила его за руку. Они припустили бегом к тележке. Обессилевший сенатор Дюпон валялся на земле, раскинув все четыре лапы, и пускал на камни слюну.
   — Вставай, сенатор, — сказал Вольф. — Пойдем тюхать.
   — Пока, — сказала Лиль. — Возвращайся пораньше.
   — А ты? — сказал Вольф.
   — Я скоро буду! — прокричала Лиль на бегу.

ГЛАВА VII

   — Гм-м-м… прекрасный удар! — оценил сенатор.
   Шар взлетел очень высоко, и в небе повис прочерченный им кильватерный след из рыжего дымка. Вольф опустил клюшку, и они отправились дальше.
   — Да, — равнодушно сказал Вольф, — я прогрессирую. Если бы я тренировался регулярно…
   — Никто вам в этом не мешает, — сказал сенатор Дюпон.
   — Как ни верти, — ответил Вольф, — всегда найдется кто-нибудь, кто играет лучше тебя. И что тогда? Чего ради?
   — Ну и что, — сказал сенатор. — Это же игра.
   — Именно потому, — сказал Вольф, — что это игра, нужно быть первым. Иначе все это глупости и только. Да! К тому же вот уже пятнадцать лет, как я играю в пентюх… ты что, думаешь, это меня еще возбуждает…
   Тележка разболтанно вихляла из стороны в сторону позади сенатора и при первой же возможности воспользовалась легкой покатостью, чтобы подкатиться и исподтишка стукнуть его под зад. Сенатор запричитал.
   — О горе! — простонал он. — У меня до поры будет плешь на заду!..
   — Не будь таким неженкой, — сказал Вольф.
   — И это, — сказал сенатор, — в моем-то возрасте! Унизительно!
   — Немного прогуляться тебе на пользу, — сказал Вольф, — уверяю тебя.
   — Какую пользу может принести то, что досаждает? — спросил сенатор.
   — Но досаждает все, — сказал Вольф, — и что-то все же делается…
   — О! — сказал сенатор. — Под тем предлогом, что вас ничто не привлекает, вы считаете, что всем все опротивело.
   — Ну хорошо, — сказал Вольф, — вот сию минуту чего ты хочешь?
   — Ну а если бы этот же вопрос задали вам, — проворчал сенатор, — вам ведь было бы трудно на него ответить, не так ли?
   Действительно, Вольф сразу не ответил. Он размахивал клюшкой и забавы ради обезглавливал стебли распердунчиков кривляющихся, росших там и сям на площадке для пентюха. Из каждого отрубленного стебля извергалась клейкая струя черного сока, которая надувалась в небольшой черный воздушный шарик, украшенный золотой монограммой.
   — Трудно бы мне не было, — сказал Вольф. — Просто сообщил бы тебе, что ничто больше не вызывает во мне желания.
   — Что-то новенькое, — захохотал сенатор, — ну а как же тогда машина?
   — Это скорее от отчаяния, — в свою очередь усмехнулся Вольф.
   — Возможно, — сказал сенатор, — но ведь вы же не все перепробовали.
   — Верно, — сказал Вольф. — Еще не все. Но это дело наживное. Прежде всего, необходимо ясное понимание вещей. Ну да ладно, этак я не догадаюсь, чего же ты хочешь.
   Сенатор посерьезнел.
   — А вы не будете надо мной смеяться? — спросил он.
   Уголки его пасти были влажны и подергивались.
   — Отнюдь, — сказал Вольф. — Узнай я, что кто-то действительно чего-то хочет, у меня бы поднялось настроение.
   — Мне только-только стукнуло три месяца, — сказал сенатор доверительным тоном, — а я уже хотел гав… гав… гав-виана.
   — Гавиана, — рассеянно поправил Вольф.
   И тут же спохватился:
   — Гавиана!..
   Сенатор вновь осмелел. Его голос окреп.
   — По крайней мере, — объяснил он, — это четкое и точно сформулированное желание. Гавиан, он такой зелененький, у него такие остренькие кругляжки, а когда его бросаешь в воду, он хлюпает. В общем… для меня… гавиан таков.
   — Так ты хочешь именно его?
   — Да, — гордо сказал сенатор. — У меня в жизни есть цель, и поэтому я счастлив. Я хочу сказать, был бы счастлив без этой мерзкой тележки.
   Вольф, принюхиваясь, сделал несколько шагов и перестал сшибать головки распердунчиков. Он остановился.
   — Хорошо, — сказал он. — Я выпрягу тебя из тележки, и мы пойдем искать гавиана. Увидишь, меняется ли что-нибудь, когда имеешь то, что хочешь.
   Сенатор остановился и оторопело заржал.
   — Как? — сказал он. — Вы это сделаете?
   — Я же сказал…
   — Только без шуток, — у сенатора перехватило дыхание. — Не нужно подавать такую надежду старому, усталому псу…
   — Тебе везет, ты чего-то хочешь, — сказал Вольф, — ну а я собираюсь тебе помочь, это так естественно…
   — Блин! — сказал сенатор. — В богословии это называется забавной метафизикой.
   Во второй раз Вольф наклонился и высвободил сенатора из постромок. Оставив себе одну из пентюклюшек, он сложил остальные на тележку. Никто ее не тронет, ибо моральный кодекс пентюха особо строг.
   — В дорогу, — сказал он. — За гавианом нужно идти на восток и пригнувшись.
   — Даже пригнувшись, — сказал Дюпон, — вы все равно выше меня. Так что я останусь как есть.
   И они отправились, тщательно обнюхивая почву. Ветерок колыхал небо, посеребренное и подвижное брюшко которого опускалось иногда приласкать огромные голубые зонтики майских кардамошек, они все еще были в цветах, и их перечный запах подрагивал в теплом воздухе.

ГЛАВА VIII

   Расставшись с Вольфом, Лиль заспешила. Перед ней запрыгал голубенький лягушонок. Квакушка без комплементарного пигмента. Она прыгала в сторону дома и обставила Лиль на два прыжка. Квакушка вознамерилась было увеличить отрыв, но Лиль быстро поднялась наверх, чтобы подкраситься у себя перед трельяжем. Кисточкой сикось, щеточкой накось, жидкость на лобную кость, взлохматить ради хохмы лохмы, состроить миникуры ноготкам — и все готово. Часок — не больше. Пробегая мимо, она попрощалась с горничной и была такова. Пересекла Квадрат и через маленькую дверцу выбралась на улицу.
   Улица подыхала со скуки и, пытаясь развлечься, лопалась от тоски длинными причудливыми расщелинами.
   В оживленной зыби теней сверкали яркоцветные каменья, неясные отраженья, пятна света, гасшие вслед за случайными неровностями почвы. Опальный отблеск, чуть дальше — кто-то из семейства горных, возможно хрусталь, из тех, что на манер каракатиц пускают золотую пыль в глаза желающим их схватить; трескучая молния дикого изумруда и вдруг — нежные колонии малолетних бериллов. Семеня мимо, Лиль обдумывала, какие вопросы стоит задать. А платье, ни на шаг не отставая, льстиво ластилось к ее ногам.
   Пробивавшиеся из-под земли дома росли с каждым шагом, теперь это была уже самая настоящая улица с жилыми домами и уличным движением. Пройти три перекрестка, на четвертом повернуть направо; пронюхивательница (а в просторечии — нюхалка) жила в высокой хибаре, водруженной на долговязые ноги из мозолистого дерева, вокруг которых перекручивалась лестница с развешанными на перилах отвратительными лохмотьями, призванными, насколько это было возможно, придавать месту особый колорит. Ароматы карри, чеснока и пумперникеля беспорядочно блуждали в воздухе, оттененные, начиная с пятого лестничного пролета, кислой капустой и рыбой не первой молодости и свежести. В конце лестницы, на самой верхотуре, ворон с выбеленной не по годам наисвирепейшей перекисью водорода головой встречал гостей, протягивая им дохлую крысу, которую он аккуратно держал за хвост. Крыса служила долго, ибо посвященные приношение отклоняли, а кроме них сюда никто и не заглядывал.
   Лиль вежливо улыбнулась ворону и трижды постучала в дверь подвешенной на шнурке колотушкой — для того чтобы вас принять, будьте так любезны.
   — Войдите! — сказала нюхалка, которая поднималась по лестнице за ней по пятам.
   Лиль и вошла, специалистка за нею. В лачуге было на метр воды, и передвигаться, чтобы не попортить мастику пола, приходилось на плавучих матрасах; Лиль осторожно взяла курс на обитое потертым репсом кресло, предназначенное для посетителей, в то время как нюхалка лихорадочно вычерпывала воду и выливала ее из окна проржавевшей насквозь кастрюлей. Когда вода спала, она, в свою очередь, уселась за нюхательный столик, на котором покоился ингалятор из синтетического хрусталя. А под ним, пригвожденная к блеклому сукну его весом, лежала без памяти большая бежевая бабочка.
   Нюхалка приподняла инструмент и, брезгливо поджав губы, подула на бабочку. Затем, отставив свой аппарат налево, вытащила из-за корсажа обливающуюся дымящимся потом колоду карт.
   — Вам как, на полную катушку? — спросила она.
   — У меня мало времени, — сказала Лиль.
   — Тогда на полкатушки с остатком? — предложила нюхалка.
   — Да, и остатки, — сказала Лиль в надежде, что они будут сладки.
   Бабочка начала слегка подрагивать. И издала легкий вздох. Колода таро расточала запах зверинца. Нюхалка быстро выложила на стол шесть первых попавшихся карт и свирепо в них внюхалась.
   — Черт возьми, черт возьми, — сказала она. — Я не учуиваю в вашем раскладе ничего особенного. Плюньте-ка на землю, надо посмотреть, и наступите ногой.
   Лиль подчинилась.
   — Теперь уберите ногу.
   Лиль убрала ногу, а нюхалка зажгла маленькую бенгальскую свечку. Комната наполнилась светящимся дымом и ароматом зеленого пороха.
   — Так-так, ну вот, — сказала нюхалка. — Теперь вынюхивается куда яснее. Чую для вас новости о ком-то, к кому вы расположены. И еще деньги. Незначительная сумма. Но как-никак деньги. Ничего, очевидно, сногсшибательного. Называя вещи своими именами, можно, пожалуй, даже сказать, что ваше финансовое положение не изменится. Подождите.
   Она выложила поверх первых шесть новых карт.
   — Ага! — сказала она. — В точности то, что я и говорила. Вам придется слегка поистратиться. Но зато письмо, оно затронет вас очень близко. Быть может, ваш муж. А это означает, что он с вами поговорит, ведь было бы, право, довольно странно, если бы ваш муж написал вам письмо. Теперь дальше. Выберите карту.
   Лиль взяла первую попавшуюся, на сей раз пятую.
   — Смотрите-ка! — сказала нюхалка. — Не это ли точное подтверждение всего того, что я вам предсказала! Большое счастье для кого-то из вашего дома. Он найдет то, что ищет уже очень давно, после болезни.
   Лиль подумала, что Вольф не зря построил машину и что наконец-то его усилия будут вознаграждены, но — побереги печенку!
   — Это правда? — спросила она.
   — Самая что ни на есть достоверная и официальная, — сказала нюхалка, — запахи никогда не лгут.
   — Да-да, я знаю, — сказала Лиль.
   В этот миг обесцвеченный ворон постучал клювом в дверь, варварски имитируя прощание славянки.
   — Мне надо пошевеливаться, — сказала нюхалка. — Вы и в самом деле настаиваете на остатках?
   — Нет-нет, — сказала Лиль. — Мне достаточно знать, что мой муж получит наконец то, что ищет. Сколько я вам должна, мадам?
   — Дюжину плюх, — сказала нюхалка.
   Матерая бежевая бабочка на глазах оживала. Вдруг она поднялась в воздух. Летела она тяжело, неуверенно, как самая немощная летучая мышь. Лиль отшатнулась. Ей стало страшно.
   — Чепуха, — сказала нюхалка.
   Она выдвинула ящик и вынула револьвер. Не вставая, прицелилась в бархатистую тварь и выстрелила. Раздался мерзкий хруст. Бабочка, пораженная прямо в голову, сложила крылья на груди и безучастно спикировала вниз. С мягким стуком она шмякнулась на пол, поднялась пыль шелковистых чешуек. Лиль толкнула дверь и вышла. Ворон вежливо с ней попрощался. Следующая посетительница ждала своей очереди. Маленькая худая девчушка с беспокойными черными глазами, сжимавшая в чумазой руке монетку. Лиль начала спускаться по лестнице. Чуть поколебавшись, девчушка двинулась за ней следом.
   — Простите, мадам, — сказала она. — Она говорит правду?
   — Да нет же, — сказала Лиль, — она говорит о будущем. Это, знаете ли, совсем не одно и то же.
   — Это заслуживает доверия? — спросила девчушка.
   — Это иногда заслуживает доверия, — сказала Лиль.
   — Меня пугает ворон, — сказала девчушка. — А дохлая крыса противно воняет. Терпеть не моту крыс.
   — Я тоже, — сказала Лиль. — Но на этой нюхалке не разоришься… Ей не по средствам дохлые ящерицы, как у разнюхивательниц высокого полета.
   — Тогда я возвращаюсь, мадам, — сказала девчушка. — Спасибо, мадам.
   — До свидания, — сказала Лиль.
   Девчушка быстро взобралась обратно по искореженным ступенькам. Лиль торопилась поскорее вернуться домой, и на всем пути скорченные горбункулы бросали сверкающие блики на ее красивые ноги, в то время как день начинал наполняться просыпанными дорожками янтаря и пронзительным сумеречным стрекотанием.

ГЛАВА IX

   Сенатор Дюпон ширил шаг, ибо Вольф шел быстро, и хотя у сенатора было целых четыре лапы, а у Вольфа вдвое менее, но зато каждая была втрое длиннее, отчего сенатора и одолевала потребность время от времени высовывать язык и издавать «фух», «фух», дабы поведать миру об одолевшей его усталости.
   Почва постепенно стала каменистой, теперь ее покрывал жесткий мох, прошпигованный крохотными, схожими с шариками душистого воска цветочками. Меж стеблей летали насекомые, они вспарывали цветы ударами мандибул, дабы испить налитого внутрь. Для того чтобы глотать хрустящих букашек, сенатор даже и не останавливался, а лишь время от времени на ходу подпрыгивал. Вольф шел широченными шагами, сжимая в руке пентюклюшку, а его глаза обшаривали окрестность с тщанием, которое позволило бы разобраться в подлиннике Калевалы. В поисках наилучшего места для прекрасного облика Лиль он перетасовывал видимое с тем, что уже хранилось у него в голове. Раз-другой он даже попытался включить в пейзаж изображение Хмельмаи, но какой-то полуосознанный стыд побудил его убрать этот монтаж. С некоторым усилием он сумел сосредоточиться на мысли о гавиане.
   К тому же по разнообразным показателям, таким, как спирали помета и полупереваренные ленты для пишущей машинки, он распознал близость животного и приказал оживленному и взволнованному сенатору сохранять спокойствие.
   — Выследили? — выдохнул Дюпон.
   — Естественно, — прошептал в ответ Вольф. — А теперь — шутки в сторону. Оба на брюхо.
   Он распластался по земле и медленно пополз вперед. Сенатор пробормотал было: «Оно дерет между ляжек», но Вольф велел ему замолчать. Через три метра он вдруг заметил то, что искал: большой, на три четверти ушедший в землю камень, в котором сверху была проделана маленькая совершенно квадратная дыра, открывавшаяся как раз в его направлении. Он подобрался к камню и трижды стукнул по нему клюшкой.
   — С четвертым ударом как раз пробьет час!.. — сказал он, подражая голосу Господина.
   Он ударил в четвертый раз. В тот же миг обезумевший гавиан выскочил, судорожно гримасничая, из норы.
   — Смилуйтесь, Владыка! — запричитал он. — Я отдам брильянты. Даю слово дворянина!.. Я ни в чем не повинен!.. Уверяю вас!..
   Сверкающий от вожделения глаз сенатора Дюпона разглядывал его, если так можно выразиться, облизываясь. Вольф уселся и уставился на гавиана.
   — Попался, — сказал он. — Сейчас всего лишь полшестого. Ты пойдешь с нами.
   — Фига с два! — запротестовал гавиан. — Не пойдет. Это не по правилам.
   — Если бы было двадцать часов двенадцать минут, — сказал Вольф, — а мы находились здесь, с тобой уже всяко было бы все кончено.
   — Вы пользуетесь той информацией, которую выдал один из предков, — сказал гавиан. — Это подло. Вы же прекрасно знаете, что у нас ужасная часовая восприимчивость.
   — Это не основание, на которое ты мог бы опереться, защищаясь в суде, — сказал Вольф, желая произвести на собеседника впечатление сообразным обстоятельствам языком.
   — Хорошо, иду, — согласился гавиан. — Но уберите от меня подальше эту зверюгу, судя по взгляду, она, кажется, жаждет меня прикончить.
   Всклокоченные усы сенатора поникли.
   — Но… — пробормотал он. — Я пришел с самыми лучшими в мире намерениями…
   — Какое мне дело до мира! — сказал гавиан.
   — Закатишь тираду? — спросил Вольф.
   — Я ваш узник, месье, — сказал гавиан, — и целиком полагаюсь на вашу добрую волю.
   — Замечательно, — сказал Вольф. — Пожми руку сенатору и трогай.
   Чрезвычайно взволнованный, сенатор Дюпон сопя протянул гавиану свою здоровенную лапу.
   — Не могу ли я взобраться на спину месье? — провозгласил гавиан, указывая на сенатора.
   Последний согласно кивнул, и гавиан, очень довольный, обосновался у него на спине. Вольф зашагал в обратном направлении. Возбужденный, восхищенный, за ним следовал сенатор. Наконец-то его идеал воплотился… реализовался… Елей безмятежности обволок его душу, и он не чуял под собой ног.
   Вольф шагал, исполненный грусти.

ГЛАВА X

   У машины был ажурный вид разглядываемой издали паутины. Стоя рядом, Ляпис присматривал за ее работой, каковая со вчерашнего дня протекала вполне нормально. Он обследовал точнейшее круговращение зубчатых шестеренок мотора. Совсем близко, растянувшись на скошенной траве, с гвоздикой в губах грезила Хмельмая. Земля вокруг машины слегка подрагивала, но это не было неприятно.
   Ляпис выпрямился и посмотрел на свои замасленные руки. С такими руками приблизиться к Хмельмае он не мог. Открыв жестяной шкафчик, он захватил в нем пригоршню пакли и оттер то, что удалось. Затем намазал пальцы минеральной пастой и потер их. Зерна пемзы скреблись у него в ладонях. Он ополоснул руки в помятом ведре. Под каждым ногтем осталось по синей полоске грязи, в остальном руки были чисты. Ляпис закрыл шкафчик и обернулся. У него перед глазами была Хмельмая, тонюсенькая, с рассыпавшимися полбу длинными желтыми волосами, с округлым, почти своевольным подбородком и утонченными, словно перламутр лагун, ушками. Рот с полными, почти одинаковыми губами, груди натягивали спереди слишком короткий свитер, и он задирался у бедра, приоткрывая полоску золотистой кожи. Ляпис следовал за волнующей линией ее тела. Он присел рядом с девушкой и нагнулся, чтобы ее поцеловать. И тут же вдруг подскочил и мгновенно выпрямился. Рядом с ним стоял человек и его разглядывал. Ляпис попятился и прислонился к металлическому остову, пальцы его сжали холодный металл, в свою очередь и он вперился взглядом в стоявшего перед ним человека; мотор вибрировал у него под руками и передавал ему свою мощь. Человек не двигался, серел, таял и наконец вроде бы растворился в воздухе; больше ничего не было.