Страница:
После того как командование 6-й армии 19 августа 1942 года отдало приказ о захвате Сталинграда, LI армейский корпус, которым командовал генерал фон Зейдлиц, почти все время действовал на решающих участках битвы. В сентябре на его долю выпали самые тяжелые бои за упорно и ожесточенно обороняемый русскими центр города, в то время как противник при поддержке сотен танков все снова и снова пытался прорвать Северный фронт армии между Доном и Волгой, с тем чтобы зайти в тыл передовым пехотным дивизиям. В кровопролитных боях за каждую улицу и за каждый дом подразделения LI корпуса шаг за шагом продвигались вперед, захватив систему советских укреплений вокруг железнодорожной станции Гумрак, а также окрестные высоты. Преодолевая все более крепнущее сопротивление противника, они на несколько километров вклинились в самый центр города и, пробившись сквозь лабиринты городских развалин, разрушенных казарм и привокзальных сооружений, прорвались наконец к берегу Волги напротив центра города, у реки Царица, Красной Площади и Тракторного завода. После этого начались изнурительные затяжные бои, воскресившие в памяти жестокую битву под Верденом в первую мировую войну.
Немецкое наступление, которое началось как удар бьющего с размаху кулака, выродилось, в конце концов, во множество разрозненных кровопролитных стычек, когда противники, сцепившись, врукопашную, ожесточенно дрались друг с другом не только на земле, но и под землей, зачастую находясь один внизу, а другой – наверху. Уже во второй половине октября стало очевидным, что обескровленные части 6-й армии более не в силах ликвидировать яростно обороняемые русскими опорные пункты и плацдармы в городской черте Сталинграда. Центр города вместе с паромной переправой через Волгу оставался в руках советских войск. Провалилась попытка полностью овладеть Сталинградом путем захвата его в клещи с севера и юга силами 6-й армии и 4-й танковой армии.
Генерал Зейдлиц с растущей озабоченностью и тревогой следил за ходом казавшихся ему все более бесперспективных позиционных боев. В эти трудные октябрьские и ноябрьские недели в состав его корпуса входило девять дивизий. Бремя ответственности давило на него еще больше из-за того, что он оказался вынужденным изменить своим твердым и испытанным военным принципам. Когда-то он особенно гордился тем, что вверенным ему войскам удается малой кровью обеспечивать выполнение поставленных боевых задач. За проявленные им еще в начале русской кампании тактическую гибкость и осмотрительность, с которыми он в ходе наступления провел свою 12-ю мекленбургскую пехотную дивизию от Восточной Пруссии до истоков Волги и Валдайских высот, он уже в конце 1941 года был удостоен «Дубовых листьев к рыцарскому кресту». При освобождении окруженной группировки в районе Демянска он сумел использовать свое положение для того, чтобы энергичными возражениями свести на нет роковое вмешательство Гитлера в ход операций, за которое немецким частям пришлось бы заплатить кровавыми потерями{169}. То, что происходило теперь в Сталинграде, генерал Зейдлиц считал бессмысленным принесением в жертву подчиненных ему дивизий, которые вот уже больше двух месяцев беспрерывно находились в боях, растрачивая последние остатки своих наступательных возможностей. Боевая численность рот в среднем составляла немногим более 30-40 человек. Сводки потерь в этих ожесточенных боях за каждую пядь усеянной развалинами земли выглядели ужасающе. Потери в живой силе и боевой технике ни в коей мере не соответствовали ничтожным тактическим успехам. Это должно было повлечь за собой тем более губительные последствия, что части не получали уже ни малейшего пополнения и таким образом потери ничем не компенсировались.
Плачевное положение LI корпуса ничем не отличалось от состояния других соединений армии, которая с момента начала наступления в июне – иными словами, до непосредственного штурма города на Волге, принесшего с собой еще более жестокие испытания, – вынесла чудовищные невзгоды. Дивизии были перемолоты в боях. Необходимо было заменить части. Если боевой дух войск и их вера в свое превосходство еще и не были сломлены, то с точки зрения боевой полноценности окруженная группировка уже во время решающих боев за овладение «крепостью» на Волге представляла собой изрядно потрепанное соединение. Не в последнюю очередь из-за трудного положения со снабжением группировка рисковала в значительной мере утратить оперативную маневренность.
Учитывая измотанность дивизий, опасности, связанные с нахождением на самом дальнем выступе немецкого фронта, а также приближение русской зимы, генерал фон Зейдлиц в октябре 1942 года представил командованию армии обстоятельный письменный доклад. В этом докладе он ставил вопрос о немедленном прекращении дальнейшей бесперспективной борьбы за овладение Сталинградом и, прежде всего, боев на территории завода «Красный Октябрь», с тем чтобы сберечь войска и подготовить их к надвигающейся суровой зиме. Он предлагал, далее, отвести с передней линии фронта входившие в состав его корпуса 14-ю и 24-ю танковые дивизии, чтобы, дав им передышку, создать из них мобильный резерв для отражения ожидаемого зимнего наступления русских. Все эти предложения были отвергнуты командованием армии. Мало того, был издан даже приказ о том, чтобы по примеру XIV танкового корпуса использовать танкистов в качестве пехотинцев{170}.
То была горькая пилюля для Зейдлица, и его разочарование еще более усилилось, когда в середине ноября командование армии, невзирая на ясно обнаружившиеся за несколько недель до этого приготовления русских к переходу в генеральное наступление, потребовало продолжать изнуряющие наступательные бои по окончательному овладению всей территорией Сталинграда и берегом Волги. Это указание было дано во исполнение специального приказа Гитлера, взывавшего к «испытанным в боях руководителям и генералам 6-й армии» и «столько раз покрывавшим себя славой их частям»{171}. Но давно выдохшиеся дивизии никоим образом не были способны выполнить эту задачу. После достигнутых вначале кратковременных успехов все их атаки захлебнулись, принеся лишь тяжелые, невосполнимые потери, хотя для штурма металлургического завода, который превратился в неприступную крепость, были специально подброшены на самолетах из Германии и с других участков фронта пять саперных батальонов. Такая же судьба постигла и XIV танковый корпус, которому тогда была поставлена задача ликвидировать русский плацдарм севернее тракторного завода в районе Рынка и Спартаковки. «При таких обстоятельствах к моменту начала большого русского наступления 19 ноября 1942 года все дивизии продолжали истекать кровью, а измотанные танковые соединения, не имея пополнений, глубоко завязли в уличных боях»{172}.
На 6-ю армию обрушилась катастрофа.
Самостоятельные действия на первом этапе битвы в окружении
Генералу фон Зейдлицу было прекрасно известно, что командование армии в те предгрозовые осенние недели ожесточенных боев за Сталинград сознавало опасность создавшейся ситуации. Командование не раз предостерегало вышестоящие инстанции, направляло туда тревожные донесения, хорошо обоснованные соображения и заявляло протесты. Но он не понимал, почему командование не проявляло максимальной настойчивости, чтобы изменить то положение вещей, которое оно само считало чрезвычайно опасным и чреватым роковыми последствиями. Генерал Зейдлиц и начальник его штаба полковник Клаузиус не питали ни малейших иллюзий по поводу чудовищной стратегической угрозы, нависшей над 6-й армией еще до того, как она попала в окружение. Русские, готовясь к наступлению, сосредоточивали крупные силы к югу от Сталинграда и у северной излучины Дона. Но с немецкой стороны предпринимались лишь весьма недостаточные меры. Со страхом взирая на приближение грозной русской зимы, оба руководителя корпуса и многие их офицеры чувствовали себя отданными во власть неотвратимого рока, и это вызывало у них глубокий внутренний протест. То, что они пережили за последние месяцы и недели, противоречило их стратегическим представлениям и все больше подрывало доверие к верховному руководству. В свете надвигающейся катастрофы перед ними предстала во всей своей неотвратимости сплошная цепь логически связанных обстоятельств и фактов: необузданность при разработке оперативных замыслов и выборе цели, недостаток сил, полное отсутствие резервов, беспрестанное изматывание частей, пренебрежение психологическими и моральными факторами, хронические трудности в снабжении армии, невнимание к солдатским нуждам, самоуспокоенность, доходящая до самообмана, и недооценка противника. Ввязавшись в беспрерывные изнурительные бои с противником, силы которого нарастали, в лабиринте сталинградских развалин накрепко застряли две немецкие армии. Оперативная инициатива была уже перехвачена советской стороной. И не свидетельствовали ли последние выступления Гитлера о том, что вместо трезвой военно-стратегической оценки создавшейся ситуации имел место фанатичный произвол, опасное стремление во что бы то ни стало сохранить престиж и что верховное командование руководствовалось пропагандистскими соображениями?
Когда началось русское контрнаступление, приближение которого нельзя было не видеть, оно застало 6-ю армию фактически неподготовленной. Генерал фон Зейдлиц сразу же понял, что глубокий прорыв противника на обоих флангах армии влечет за собой смертельную угрозу. После всего случившегося не могло быть ни малейшего сомнения в том, что немецкую группировку ожидает катастрофа. Спасение Зейдлиц видел лишь в том, чтобы вновь обрести оперативную свободу, незамедлительно отведя войска назад или вырвавшись из начавшего уже обрисовываться кольца. Руководители армии, как и вышестоящее командование группы армий, которое из-за отсутствия резервов ничем не могло помочь, в то время тоже подумывали об этом. Из штаба 6-й армии поступил приказ в целях подготовки к намеченному на 25 ноября прорыву в числе прочих мер сжечь излишнее боевое имущество, и генерал фон Зейдлиц соответствующим образом проинструктировал штабных офицеров восьми своих дивизий. При этом он напомнил присутствующим об исторической битве в окружении под Лодзью в 1914 году и знаменитом прорыве в районе Бржезины, в котором он молодым лейтенантом ровно 28 лет назад сам принимал участие. Зейдлиц был убежден, что 6-я армия должна как можно скорее вырваться из роковых объятий противника. Он заявил, что немецкой группировке угрожают «Бржезины» или новые «Канны».
Твердо рассчитывая на предстоящий прорыв и на получение соответствующих указаний от командования армии, штаб которой пока еще располагался на западном берегу Дона, генерал фон Зейдлиц распорядился эвакуировать вдающийся к Волге особенно опасный выступ на северо-восточном отрезке своего участка фронта. К этому его побуждали чисто военные соображения. После отвода основной массы частей XIV танкового корпуса с занимаемого ими участка, чтобы защитить подвергавшийся серьезной опасности северный фронт армии, LI танковый корпус был вынужден дополнительно принять на себя оборону оголившегося участка протяженностью 30 километров от Спартаковки до района Котлубань. Это означало, что линия обороны корпуса увеличилась почти что вдвое. Занявшие новый участок потрепанные подразделения – для этой цели были выделены 60-я моторизованная пехотная дивизия и остатки разгромленной 94-й пехотной дивизии – были не в состоянии прочно закрыть образовавшуюся брешь. Поэтому стыковые фланги обеих дивизий, которые не могли удерживать растянувшийся и находящийся под ударом фронт, были отведены назад на спрямленные позиции, что укоротило линию обороны корпуса на 15 километров. Конечно, Зейдлиц поступил самовольно. Однако он считал себя вправе так поступать. Ибо в первые горячие дни русского наступления не было тесного контакта со штабом армии, который был расположен далеко. Штаб был обременен тяжелыми заботами. Вместе с тем Зейдлиц учитывал ожидавшийся приказ о прорыве. Он был убежден, что начатое им оттягивание фронта поможет предстоящей операции по прорыву. «Мне казалось, что в эти первые дни я могу и должен действовать самостоятельно, с тем чтобы облегчить положение всей армии, однако, разумеется, руководствуясь при этом общим оперативным замыслом командования армии, то есть в духе энергично отстаиваемого штабом единственно правильного решения спастись от гибели путем незамедлительного прорыва на юго-запад в направлении Котельниково». Не вина Зейдлица, что прорыв так и не состоялся и что его продиктованные обстановкой самостоятельные действия имели отрицательные последствия для войск, лишившихся отрезка своих старых зимних позиций. Потерявшие боеспособность пехотные подразделения 94-й дивизии были разгромлены наступавшими им на пятки русскими. И все же позиции на сокращенной линии обороны удалось удержать, что подтверждает в своих воспоминаниях помощник начальника штаба этой дивизии Г. Тепке, который был тогда непосредственным участником событий и позднее ярко описал их{173}.
Начальник штаба LI корпуса полковник Клаузиус, как говорили, в своем запоздалом донесении штабу армии заявлял, что оттяжка оборонительного фронта в районе Ерзовка была осуществлена также с целью дать командованию армии дополнительный аргумент в пользу прорыва из окружения{174}. Однако для генерала фон Зейдлица главную и решающую роль при этом играли другие побуждения. Сокращение линии фронта представлялось ему, прежде всего, тактической необходимостью. Очень скоро после самовольного решения командира корпуса командование армии само оказалось вынужденным укоротить линию фронта и на других участках, с тем чтобы высвободить войска. При осуществлении этих мер повсюду возникали точно такие же осложнения, так как оборудованных позиций или укрепленных опорных пунктов нигде не было{175}.
Между прочим, в своих «Принципиальных замечаниях» по поводу операций под Сталинградом Паулюс ни единым словом не упоминает о вызванных тактической необходимостью мерах генерала фон Зейдлица, которые не оказали существенного влияния на общий ход событий. Когда главное командование сухопутных сил в резкой форме потребовало отчета за произведенное без санкции сокращение линии северного участка фронта, Паулюс заявил, что он одобряет эту меру.
Мы столь подробно остановились на этих событиях лишь по той причине, что в литературе о Сталинграде они большей частью рисуются в искаженном свете, драматизируются или преувеличиваются по своим последствиям. Неправильное изображение, как самой сути дела, так и хронологической взаимосвязи событий мы встречаем, в частности, у Тепке и Шретера. В заблуждение впал здесь и генерал Дерр, говоря о «нарушении дисциплины одним из корпусных командиров на передовой линии фронта в самый разгар тяжелого кризиса»{176}. Позднее он сам сожалел о том, что бросил подобный упрек, и обещал внести соответствующую поправку при переиздании своей книги{177}. Его во всех остальных отношениях безупречное исследование о Сталинградской битве страдает рядом изъянов как раз в том разделе, где рассматриваются обстоятельства окружения немецкой группировки, поскольку он не имел еще возможности пользоваться достоверными свидетельствами руководителей 6-й армии. Вальтер Герлиц, прояви он больше добросовестности в своей работе, вполне мог бы разыскать более точные сведения. Но он не сделал этого и в своей оценке поведения командира LI корпуса дошел до невежественных и абсурдных утверждений. «Это был по сути дела бунт, – заявляет он, – и будь генерал Паулюс не таким мягким человеком, Зейдлицу не миновать бы военного трибунала»{178}.
Столь же тенденциозно и превратно изображает Герлиц проникнутое чувством ответственности намерение Зейдлица осуществить прорыв из окружения. Эта проблема требует поэтому дополнительного освещения.
Оценка обстановки Зейдлицем
22 ноября Паулюс со своим непосредственным штабом, который первое время все еще оставался в Нижне-Чирской, был доставлен на самолете в начавший обрисовываться «котел», с тем, чтобы разбить свой новый командный пункт вблизи железнодорожной станции Гумрак. До этого дня армия – непосредственно или через штаб группы армий – получила ряд приказов главного командования сухопутных сил, которые гласили, что Сталинград и фронт на Волге должны быть при всех обстоятельствах удержаны. Командование сообщило, что уже принимаются контрмеры в крупных масштабах и 6-я армия должна удерживать фронт, а затем последуют дальнейшие указания. Тем временем обстановка становилась все более угрожающей и возникла необходимость вопреки имевшимся директивам отвести назад части армии, которые были втянуты в тяжелые оборонительные бои к западу от Дона и не могли больше удерживать занимаемые позиции. Последняя радиограмма Гитлера от 22 ноября обходила полным молчанием неоднократные просьбы командующего о предоставлении ему свободы действий, а требовала лишь, чтобы 6-я армия организовала круговую оборону и ждала выручки извне. Однако Паулюс и его начальник штаба были твердо намерены избрать единственно возможный путь к спасению и всей армией прорываться на юго-запад. С этой целью предполагалось послать последний решительный запрос в адрес верховного главнокомандующего, предварительно выяснив мнение по этому вопросу командиров корпусов.
Генерал фон Зейдлиц прибыл незамедлительно, поскольку его командный пункт располагался рядом со штабом армии. О состоявшейся тогда памятной беседе он вспоминает: «Вечером 22 ноября Паулюс вызвал меня и начальника моего штаба, полковника Клаузиуса, к себе в блиндаж на совещание, в котором, кроме нас троих, принял участие и начальник штаба армии генерал Шмидт. Целью этого совещания была совместная подготовка телеграммы Гитлеру, в которой Паулюс намеревался, ссылаясь на неосуществимость приказа Гитлера от 22 ноября, согласно которому армия должна занять круговую оборону и ждать выручки извне, просить о предоставлении ему свободы действий. Я до мельчайших подробностей помню весь ход этой трудной дискуссии. В моих ушах до сих пор звучат беспрестанные вопросы Паулюса и Шмидта, которыми сопровождалась каждая составляемая фраза телеграммы: „Не слишком ли резко это будет? А можно ли так сказать?“ Что касается нас с Клаузиусом, то мы, напротив, неизменно рекомендовали выбирать такие категорические формулировки, которые не допускали в этой грозной ситуации никакого иного решения, кроме незамедлительного осуществления уже готовившегося прорыва. Мы с тем большей энергией настаивали на этом, что внутри нашей четверки царило полное единство мнений о том, что единственный выход из катастрофической ситуации заключается в немедленном прорыве. Считать приказ о бездеятельном высиживании на месте невыполнимым вовсе не означало еще оказывать сознательное неповиновение. Если нам позднее и удалось организовать круговую оборону, то лишь благодаря тому, что русские слишком вяло преследовали отступавшие части. Поэтому у меня не было никаких особых причин уже тогда склонять Паулюса к сознательному неповиновению Гитлеру. Но раз уж было сочтено нужным еще раз запросить Гитлера, то, естественно, нужно было дожидаться его решения. О сознательном неповиновении можно было бы говорить лишь после того, как был бы получен отрицательный ответ»{179}.
Итак, Зейдлиц и Клаузиус предлагали вообще больше не запрашивать Гитлера и не добиваться санкции на самостоятельные действия, а считать приказ о занятии круговой обороны невыполнимым и утратившим свою силу в результате бурно развивающихся событии. Они рекомендовали в категорических выражениях сообщить ставке, что из-за коренного изменения обстановки остается лишь единственная возможность – прорываться на юго-запад и что действовать надо незамедлительно. Однако Паулюс, не решавшийся действовать без предварительной санкции Гитлера, не принял совета. Окончательного текста радиограммы Зейдлиц и его начальник штаба в тот вечер так и не увидели, поскольку время было уже слишком позднее. Как бы то ни было, они считали нужным использовать более решительные и недвусмысленные формулировки. «Можно ли утверждать, – писал Зейдлиц по поводу этой важной радиограммы, – что ее текст соответствовал чрезвычайной серьезности ситуации? По моему мнению, этого сказать нельзя. То был грамотный, толковый и тщательно составленный штабной документ! Но настоящий полководец в подобной ситуации говорит не таким языком!»
На эту радиограмму так и не последовало ответа, если только не усматривать в качестве такового полученный утром 24 ноября пресловутый приказ Гитлера, который окончательно пригвоздил 6-ю армию к Сталинграду и обрек ее на пагубное выжидание. Примерно в то же время поступил еще один приказ верховного главнокомандования, согласно которому на генерала фон Зейдлица возлагалось единое командование северным и восточным участками фронта внутри «котла», за удержание которых он отныне нес личную ответственность перед «фюрером»{180}. По поводу мотивов такой необычайной меры в литературе можно встретить всевозможные спекуляции. Однако утверждение, будто Гитлер хотел таким путем нейтрализовать проявленную Зейдлицем склонность к самовольным действиям, является, во всяком случае, необоснованным. В генеральном штабе сухопутных сил о такой склонности Зейдлица вообще не знали. На самом деле этот приказ отражал известное недоверие к Паулюсу, которое могло возникнуть у Гитлера в результате неоднократно повторяемых командующим просьб о предоставлении ему свободы действий. Что касается Зейдлица, то он, как свидетельствуют воспоминания Хойзингера об оперативных совещаниях в главной ставке, пользовался репутацией «самого непреклонного человека» в немецкой группировке, на которого, учитывая его опыт боев в окружении под Демянском, можно особенно положиться{181}. Какой же иронией судьбы, какой трагедией был этот приказ по отношению к командиру корпуса, который тоньше и вернее, чем кто бы то ни было из военачальников немецкой группировки на Волге, учуял безответственное дилетантство верховного главнокомандующего и энергичнее всех ратовал за прорыв из окружения!
Генерал фон Зейдлиц, находившийся на своем командном пункте, был совершенно огорошен этими двумя приказами Гитлера, которые Паулюс лично вручил ему сразу же после их поступления. Глубоко удручен был и Паулюс, однако он явно готов был смириться с неотвратимой судьбой. Возложенная на него личная ответственность перед Гитлером за оборону восточного и западного фронта окружения совершенно выбила Зейдлица из колеи. По этому поводу он писал: «Я был так ошеломлен этим странным приказом и до такой степени смутно представлял себе, как он при существующем положении может повлиять на дальнейший ход событий, что не нашел ничего иного, как ответить: „Тут уж, конечно, ничего не поделаешь“{182}. Этот по-дружески откровенный разговор, происходивший с глазу на глаз между двумя генералами, которых мучили тяжелые душевные переживания, вспоминает в своих записках и Паулюс. При этом Паулюс подчеркивает, что Зейдлиц воспринял полученный приказ как солдат, обязанный повиноваться, позднее же он „тем не менее непрестанно склонял меня к самостоятельным действиям, невзирая на поступавшие свыше приказы“{183}.
Командующий армией доверялся решениям, которые принимались верховным руководством, Зейдлиц же в душе не мог согласиться с ними и был не в силах долго сдерживать себя. С болью он сознавал, что он связан по рукам и ногам. Ведь вырваться из окружения могла лишь вся армия в целом и сигнал к этому мог подать лишь один-единственный человек – командир осажденной «крепости», каким являлся Паулюс. Вверенные ему войсковые соединения были скреплены воедино общей судьбой, уйти от которой в одиночку не было дано никому. Подавленность и возмущение в связи с приказом Гитлера, который бесцеремонно игнорировал все тревожные предупреждения командования армии и штаба группы армий, не давали покоя генералу фон Зейдлицу и начальнику его штаба. В их памяти вновь оживали многие недобрые явления и события, свидетелями которых они были за последние недели и месяцы. Они вспомнили все безрезультатные просьбы и представления командования армии о необходимости укрепления флангов, создания резервов, пополнения в живой силе, нормализации снабжения. Почему же самая крупная армия немецкого Восточного фронта, сражающаяся на опасном выступе фронта и выполняющая столь важную стратегическую задачу, не получила своевременной помощи?
Очевидно, сколько-нибудь значительных резервов вообще не имелось, ибо в противном случае они давно были бы уже подброшены для полного овладения Сталинградом. Можно ли было теперь, когда вдобавок к зиме на армию обрушились давно предвиденные бедствия, вдруг проникнуться доверием к верховному руководству, которое из-за своих непростительных промахов поставило 22 дивизии на грань катастрофы и после этого еще требовало от них нечто такое, что выглядело издевательством над общепризнанными и испытанными стратегическими доктринами и принципами? Можно ли было предположить, что теперь по мановению волшебного жезла наземный транспорт и транспортная авиация совершат то, на что они никогда не были способны раньше? Причем совершат как раз в тот момент, когда на дальних театрах военных действий – достаточно упомянуть британское контрнаступление против танковой армии Роммеля и высадку англо-американских войск в Марокко – назревает глубокий кризис?
Немецкое наступление, которое началось как удар бьющего с размаху кулака, выродилось, в конце концов, во множество разрозненных кровопролитных стычек, когда противники, сцепившись, врукопашную, ожесточенно дрались друг с другом не только на земле, но и под землей, зачастую находясь один внизу, а другой – наверху. Уже во второй половине октября стало очевидным, что обескровленные части 6-й армии более не в силах ликвидировать яростно обороняемые русскими опорные пункты и плацдармы в городской черте Сталинграда. Центр города вместе с паромной переправой через Волгу оставался в руках советских войск. Провалилась попытка полностью овладеть Сталинградом путем захвата его в клещи с севера и юга силами 6-й армии и 4-й танковой армии.
Генерал Зейдлиц с растущей озабоченностью и тревогой следил за ходом казавшихся ему все более бесперспективных позиционных боев. В эти трудные октябрьские и ноябрьские недели в состав его корпуса входило девять дивизий. Бремя ответственности давило на него еще больше из-за того, что он оказался вынужденным изменить своим твердым и испытанным военным принципам. Когда-то он особенно гордился тем, что вверенным ему войскам удается малой кровью обеспечивать выполнение поставленных боевых задач. За проявленные им еще в начале русской кампании тактическую гибкость и осмотрительность, с которыми он в ходе наступления провел свою 12-ю мекленбургскую пехотную дивизию от Восточной Пруссии до истоков Волги и Валдайских высот, он уже в конце 1941 года был удостоен «Дубовых листьев к рыцарскому кресту». При освобождении окруженной группировки в районе Демянска он сумел использовать свое положение для того, чтобы энергичными возражениями свести на нет роковое вмешательство Гитлера в ход операций, за которое немецким частям пришлось бы заплатить кровавыми потерями{169}. То, что происходило теперь в Сталинграде, генерал Зейдлиц считал бессмысленным принесением в жертву подчиненных ему дивизий, которые вот уже больше двух месяцев беспрерывно находились в боях, растрачивая последние остатки своих наступательных возможностей. Боевая численность рот в среднем составляла немногим более 30-40 человек. Сводки потерь в этих ожесточенных боях за каждую пядь усеянной развалинами земли выглядели ужасающе. Потери в живой силе и боевой технике ни в коей мере не соответствовали ничтожным тактическим успехам. Это должно было повлечь за собой тем более губительные последствия, что части не получали уже ни малейшего пополнения и таким образом потери ничем не компенсировались.
Плачевное положение LI корпуса ничем не отличалось от состояния других соединений армии, которая с момента начала наступления в июне – иными словами, до непосредственного штурма города на Волге, принесшего с собой еще более жестокие испытания, – вынесла чудовищные невзгоды. Дивизии были перемолоты в боях. Необходимо было заменить части. Если боевой дух войск и их вера в свое превосходство еще и не были сломлены, то с точки зрения боевой полноценности окруженная группировка уже во время решающих боев за овладение «крепостью» на Волге представляла собой изрядно потрепанное соединение. Не в последнюю очередь из-за трудного положения со снабжением группировка рисковала в значительной мере утратить оперативную маневренность.
Учитывая измотанность дивизий, опасности, связанные с нахождением на самом дальнем выступе немецкого фронта, а также приближение русской зимы, генерал фон Зейдлиц в октябре 1942 года представил командованию армии обстоятельный письменный доклад. В этом докладе он ставил вопрос о немедленном прекращении дальнейшей бесперспективной борьбы за овладение Сталинградом и, прежде всего, боев на территории завода «Красный Октябрь», с тем чтобы сберечь войска и подготовить их к надвигающейся суровой зиме. Он предлагал, далее, отвести с передней линии фронта входившие в состав его корпуса 14-ю и 24-ю танковые дивизии, чтобы, дав им передышку, создать из них мобильный резерв для отражения ожидаемого зимнего наступления русских. Все эти предложения были отвергнуты командованием армии. Мало того, был издан даже приказ о том, чтобы по примеру XIV танкового корпуса использовать танкистов в качестве пехотинцев{170}.
То была горькая пилюля для Зейдлица, и его разочарование еще более усилилось, когда в середине ноября командование армии, невзирая на ясно обнаружившиеся за несколько недель до этого приготовления русских к переходу в генеральное наступление, потребовало продолжать изнуряющие наступательные бои по окончательному овладению всей территорией Сталинграда и берегом Волги. Это указание было дано во исполнение специального приказа Гитлера, взывавшего к «испытанным в боях руководителям и генералам 6-й армии» и «столько раз покрывавшим себя славой их частям»{171}. Но давно выдохшиеся дивизии никоим образом не были способны выполнить эту задачу. После достигнутых вначале кратковременных успехов все их атаки захлебнулись, принеся лишь тяжелые, невосполнимые потери, хотя для штурма металлургического завода, который превратился в неприступную крепость, были специально подброшены на самолетах из Германии и с других участков фронта пять саперных батальонов. Такая же судьба постигла и XIV танковый корпус, которому тогда была поставлена задача ликвидировать русский плацдарм севернее тракторного завода в районе Рынка и Спартаковки. «При таких обстоятельствах к моменту начала большого русского наступления 19 ноября 1942 года все дивизии продолжали истекать кровью, а измотанные танковые соединения, не имея пополнений, глубоко завязли в уличных боях»{172}.
На 6-ю армию обрушилась катастрофа.
Самостоятельные действия на первом этапе битвы в окружении
Генералу фон Зейдлицу было прекрасно известно, что командование армии в те предгрозовые осенние недели ожесточенных боев за Сталинград сознавало опасность создавшейся ситуации. Командование не раз предостерегало вышестоящие инстанции, направляло туда тревожные донесения, хорошо обоснованные соображения и заявляло протесты. Но он не понимал, почему командование не проявляло максимальной настойчивости, чтобы изменить то положение вещей, которое оно само считало чрезвычайно опасным и чреватым роковыми последствиями. Генерал Зейдлиц и начальник его штаба полковник Клаузиус не питали ни малейших иллюзий по поводу чудовищной стратегической угрозы, нависшей над 6-й армией еще до того, как она попала в окружение. Русские, готовясь к наступлению, сосредоточивали крупные силы к югу от Сталинграда и у северной излучины Дона. Но с немецкой стороны предпринимались лишь весьма недостаточные меры. Со страхом взирая на приближение грозной русской зимы, оба руководителя корпуса и многие их офицеры чувствовали себя отданными во власть неотвратимого рока, и это вызывало у них глубокий внутренний протест. То, что они пережили за последние месяцы и недели, противоречило их стратегическим представлениям и все больше подрывало доверие к верховному руководству. В свете надвигающейся катастрофы перед ними предстала во всей своей неотвратимости сплошная цепь логически связанных обстоятельств и фактов: необузданность при разработке оперативных замыслов и выборе цели, недостаток сил, полное отсутствие резервов, беспрестанное изматывание частей, пренебрежение психологическими и моральными факторами, хронические трудности в снабжении армии, невнимание к солдатским нуждам, самоуспокоенность, доходящая до самообмана, и недооценка противника. Ввязавшись в беспрерывные изнурительные бои с противником, силы которого нарастали, в лабиринте сталинградских развалин накрепко застряли две немецкие армии. Оперативная инициатива была уже перехвачена советской стороной. И не свидетельствовали ли последние выступления Гитлера о том, что вместо трезвой военно-стратегической оценки создавшейся ситуации имел место фанатичный произвол, опасное стремление во что бы то ни стало сохранить престиж и что верховное командование руководствовалось пропагандистскими соображениями?
Когда началось русское контрнаступление, приближение которого нельзя было не видеть, оно застало 6-ю армию фактически неподготовленной. Генерал фон Зейдлиц сразу же понял, что глубокий прорыв противника на обоих флангах армии влечет за собой смертельную угрозу. После всего случившегося не могло быть ни малейшего сомнения в том, что немецкую группировку ожидает катастрофа. Спасение Зейдлиц видел лишь в том, чтобы вновь обрести оперативную свободу, незамедлительно отведя войска назад или вырвавшись из начавшего уже обрисовываться кольца. Руководители армии, как и вышестоящее командование группы армий, которое из-за отсутствия резервов ничем не могло помочь, в то время тоже подумывали об этом. Из штаба 6-й армии поступил приказ в целях подготовки к намеченному на 25 ноября прорыву в числе прочих мер сжечь излишнее боевое имущество, и генерал фон Зейдлиц соответствующим образом проинструктировал штабных офицеров восьми своих дивизий. При этом он напомнил присутствующим об исторической битве в окружении под Лодзью в 1914 году и знаменитом прорыве в районе Бржезины, в котором он молодым лейтенантом ровно 28 лет назад сам принимал участие. Зейдлиц был убежден, что 6-я армия должна как можно скорее вырваться из роковых объятий противника. Он заявил, что немецкой группировке угрожают «Бржезины» или новые «Канны».
Твердо рассчитывая на предстоящий прорыв и на получение соответствующих указаний от командования армии, штаб которой пока еще располагался на западном берегу Дона, генерал фон Зейдлиц распорядился эвакуировать вдающийся к Волге особенно опасный выступ на северо-восточном отрезке своего участка фронта. К этому его побуждали чисто военные соображения. После отвода основной массы частей XIV танкового корпуса с занимаемого ими участка, чтобы защитить подвергавшийся серьезной опасности северный фронт армии, LI танковый корпус был вынужден дополнительно принять на себя оборону оголившегося участка протяженностью 30 километров от Спартаковки до района Котлубань. Это означало, что линия обороны корпуса увеличилась почти что вдвое. Занявшие новый участок потрепанные подразделения – для этой цели были выделены 60-я моторизованная пехотная дивизия и остатки разгромленной 94-й пехотной дивизии – были не в состоянии прочно закрыть образовавшуюся брешь. Поэтому стыковые фланги обеих дивизий, которые не могли удерживать растянувшийся и находящийся под ударом фронт, были отведены назад на спрямленные позиции, что укоротило линию обороны корпуса на 15 километров. Конечно, Зейдлиц поступил самовольно. Однако он считал себя вправе так поступать. Ибо в первые горячие дни русского наступления не было тесного контакта со штабом армии, который был расположен далеко. Штаб был обременен тяжелыми заботами. Вместе с тем Зейдлиц учитывал ожидавшийся приказ о прорыве. Он был убежден, что начатое им оттягивание фронта поможет предстоящей операции по прорыву. «Мне казалось, что в эти первые дни я могу и должен действовать самостоятельно, с тем чтобы облегчить положение всей армии, однако, разумеется, руководствуясь при этом общим оперативным замыслом командования армии, то есть в духе энергично отстаиваемого штабом единственно правильного решения спастись от гибели путем незамедлительного прорыва на юго-запад в направлении Котельниково». Не вина Зейдлица, что прорыв так и не состоялся и что его продиктованные обстановкой самостоятельные действия имели отрицательные последствия для войск, лишившихся отрезка своих старых зимних позиций. Потерявшие боеспособность пехотные подразделения 94-й дивизии были разгромлены наступавшими им на пятки русскими. И все же позиции на сокращенной линии обороны удалось удержать, что подтверждает в своих воспоминаниях помощник начальника штаба этой дивизии Г. Тепке, который был тогда непосредственным участником событий и позднее ярко описал их{173}.
Начальник штаба LI корпуса полковник Клаузиус, как говорили, в своем запоздалом донесении штабу армии заявлял, что оттяжка оборонительного фронта в районе Ерзовка была осуществлена также с целью дать командованию армии дополнительный аргумент в пользу прорыва из окружения{174}. Однако для генерала фон Зейдлица главную и решающую роль при этом играли другие побуждения. Сокращение линии фронта представлялось ему, прежде всего, тактической необходимостью. Очень скоро после самовольного решения командира корпуса командование армии само оказалось вынужденным укоротить линию фронта и на других участках, с тем чтобы высвободить войска. При осуществлении этих мер повсюду возникали точно такие же осложнения, так как оборудованных позиций или укрепленных опорных пунктов нигде не было{175}.
Между прочим, в своих «Принципиальных замечаниях» по поводу операций под Сталинградом Паулюс ни единым словом не упоминает о вызванных тактической необходимостью мерах генерала фон Зейдлица, которые не оказали существенного влияния на общий ход событий. Когда главное командование сухопутных сил в резкой форме потребовало отчета за произведенное без санкции сокращение линии северного участка фронта, Паулюс заявил, что он одобряет эту меру.
Мы столь подробно остановились на этих событиях лишь по той причине, что в литературе о Сталинграде они большей частью рисуются в искаженном свете, драматизируются или преувеличиваются по своим последствиям. Неправильное изображение, как самой сути дела, так и хронологической взаимосвязи событий мы встречаем, в частности, у Тепке и Шретера. В заблуждение впал здесь и генерал Дерр, говоря о «нарушении дисциплины одним из корпусных командиров на передовой линии фронта в самый разгар тяжелого кризиса»{176}. Позднее он сам сожалел о том, что бросил подобный упрек, и обещал внести соответствующую поправку при переиздании своей книги{177}. Его во всех остальных отношениях безупречное исследование о Сталинградской битве страдает рядом изъянов как раз в том разделе, где рассматриваются обстоятельства окружения немецкой группировки, поскольку он не имел еще возможности пользоваться достоверными свидетельствами руководителей 6-й армии. Вальтер Герлиц, прояви он больше добросовестности в своей работе, вполне мог бы разыскать более точные сведения. Но он не сделал этого и в своей оценке поведения командира LI корпуса дошел до невежественных и абсурдных утверждений. «Это был по сути дела бунт, – заявляет он, – и будь генерал Паулюс не таким мягким человеком, Зейдлицу не миновать бы военного трибунала»{178}.
Столь же тенденциозно и превратно изображает Герлиц проникнутое чувством ответственности намерение Зейдлица осуществить прорыв из окружения. Эта проблема требует поэтому дополнительного освещения.
Оценка обстановки Зейдлицем
22 ноября Паулюс со своим непосредственным штабом, который первое время все еще оставался в Нижне-Чирской, был доставлен на самолете в начавший обрисовываться «котел», с тем, чтобы разбить свой новый командный пункт вблизи железнодорожной станции Гумрак. До этого дня армия – непосредственно или через штаб группы армий – получила ряд приказов главного командования сухопутных сил, которые гласили, что Сталинград и фронт на Волге должны быть при всех обстоятельствах удержаны. Командование сообщило, что уже принимаются контрмеры в крупных масштабах и 6-я армия должна удерживать фронт, а затем последуют дальнейшие указания. Тем временем обстановка становилась все более угрожающей и возникла необходимость вопреки имевшимся директивам отвести назад части армии, которые были втянуты в тяжелые оборонительные бои к западу от Дона и не могли больше удерживать занимаемые позиции. Последняя радиограмма Гитлера от 22 ноября обходила полным молчанием неоднократные просьбы командующего о предоставлении ему свободы действий, а требовала лишь, чтобы 6-я армия организовала круговую оборону и ждала выручки извне. Однако Паулюс и его начальник штаба были твердо намерены избрать единственно возможный путь к спасению и всей армией прорываться на юго-запад. С этой целью предполагалось послать последний решительный запрос в адрес верховного главнокомандующего, предварительно выяснив мнение по этому вопросу командиров корпусов.
Генерал фон Зейдлиц прибыл незамедлительно, поскольку его командный пункт располагался рядом со штабом армии. О состоявшейся тогда памятной беседе он вспоминает: «Вечером 22 ноября Паулюс вызвал меня и начальника моего штаба, полковника Клаузиуса, к себе в блиндаж на совещание, в котором, кроме нас троих, принял участие и начальник штаба армии генерал Шмидт. Целью этого совещания была совместная подготовка телеграммы Гитлеру, в которой Паулюс намеревался, ссылаясь на неосуществимость приказа Гитлера от 22 ноября, согласно которому армия должна занять круговую оборону и ждать выручки извне, просить о предоставлении ему свободы действий. Я до мельчайших подробностей помню весь ход этой трудной дискуссии. В моих ушах до сих пор звучат беспрестанные вопросы Паулюса и Шмидта, которыми сопровождалась каждая составляемая фраза телеграммы: „Не слишком ли резко это будет? А можно ли так сказать?“ Что касается нас с Клаузиусом, то мы, напротив, неизменно рекомендовали выбирать такие категорические формулировки, которые не допускали в этой грозной ситуации никакого иного решения, кроме незамедлительного осуществления уже готовившегося прорыва. Мы с тем большей энергией настаивали на этом, что внутри нашей четверки царило полное единство мнений о том, что единственный выход из катастрофической ситуации заключается в немедленном прорыве. Считать приказ о бездеятельном высиживании на месте невыполнимым вовсе не означало еще оказывать сознательное неповиновение. Если нам позднее и удалось организовать круговую оборону, то лишь благодаря тому, что русские слишком вяло преследовали отступавшие части. Поэтому у меня не было никаких особых причин уже тогда склонять Паулюса к сознательному неповиновению Гитлеру. Но раз уж было сочтено нужным еще раз запросить Гитлера, то, естественно, нужно было дожидаться его решения. О сознательном неповиновении можно было бы говорить лишь после того, как был бы получен отрицательный ответ»{179}.
Итак, Зейдлиц и Клаузиус предлагали вообще больше не запрашивать Гитлера и не добиваться санкции на самостоятельные действия, а считать приказ о занятии круговой обороны невыполнимым и утратившим свою силу в результате бурно развивающихся событии. Они рекомендовали в категорических выражениях сообщить ставке, что из-за коренного изменения обстановки остается лишь единственная возможность – прорываться на юго-запад и что действовать надо незамедлительно. Однако Паулюс, не решавшийся действовать без предварительной санкции Гитлера, не принял совета. Окончательного текста радиограммы Зейдлиц и его начальник штаба в тот вечер так и не увидели, поскольку время было уже слишком позднее. Как бы то ни было, они считали нужным использовать более решительные и недвусмысленные формулировки. «Можно ли утверждать, – писал Зейдлиц по поводу этой важной радиограммы, – что ее текст соответствовал чрезвычайной серьезности ситуации? По моему мнению, этого сказать нельзя. То был грамотный, толковый и тщательно составленный штабной документ! Но настоящий полководец в подобной ситуации говорит не таким языком!»
На эту радиограмму так и не последовало ответа, если только не усматривать в качестве такового полученный утром 24 ноября пресловутый приказ Гитлера, который окончательно пригвоздил 6-ю армию к Сталинграду и обрек ее на пагубное выжидание. Примерно в то же время поступил еще один приказ верховного главнокомандования, согласно которому на генерала фон Зейдлица возлагалось единое командование северным и восточным участками фронта внутри «котла», за удержание которых он отныне нес личную ответственность перед «фюрером»{180}. По поводу мотивов такой необычайной меры в литературе можно встретить всевозможные спекуляции. Однако утверждение, будто Гитлер хотел таким путем нейтрализовать проявленную Зейдлицем склонность к самовольным действиям, является, во всяком случае, необоснованным. В генеральном штабе сухопутных сил о такой склонности Зейдлица вообще не знали. На самом деле этот приказ отражал известное недоверие к Паулюсу, которое могло возникнуть у Гитлера в результате неоднократно повторяемых командующим просьб о предоставлении ему свободы действий. Что касается Зейдлица, то он, как свидетельствуют воспоминания Хойзингера об оперативных совещаниях в главной ставке, пользовался репутацией «самого непреклонного человека» в немецкой группировке, на которого, учитывая его опыт боев в окружении под Демянском, можно особенно положиться{181}. Какой же иронией судьбы, какой трагедией был этот приказ по отношению к командиру корпуса, который тоньше и вернее, чем кто бы то ни было из военачальников немецкой группировки на Волге, учуял безответственное дилетантство верховного главнокомандующего и энергичнее всех ратовал за прорыв из окружения!
Генерал фон Зейдлиц, находившийся на своем командном пункте, был совершенно огорошен этими двумя приказами Гитлера, которые Паулюс лично вручил ему сразу же после их поступления. Глубоко удручен был и Паулюс, однако он явно готов был смириться с неотвратимой судьбой. Возложенная на него личная ответственность перед Гитлером за оборону восточного и западного фронта окружения совершенно выбила Зейдлица из колеи. По этому поводу он писал: «Я был так ошеломлен этим странным приказом и до такой степени смутно представлял себе, как он при существующем положении может повлиять на дальнейший ход событий, что не нашел ничего иного, как ответить: „Тут уж, конечно, ничего не поделаешь“{182}. Этот по-дружески откровенный разговор, происходивший с глазу на глаз между двумя генералами, которых мучили тяжелые душевные переживания, вспоминает в своих записках и Паулюс. При этом Паулюс подчеркивает, что Зейдлиц воспринял полученный приказ как солдат, обязанный повиноваться, позднее же он „тем не менее непрестанно склонял меня к самостоятельным действиям, невзирая на поступавшие свыше приказы“{183}.
Командующий армией доверялся решениям, которые принимались верховным руководством, Зейдлиц же в душе не мог согласиться с ними и был не в силах долго сдерживать себя. С болью он сознавал, что он связан по рукам и ногам. Ведь вырваться из окружения могла лишь вся армия в целом и сигнал к этому мог подать лишь один-единственный человек – командир осажденной «крепости», каким являлся Паулюс. Вверенные ему войсковые соединения были скреплены воедино общей судьбой, уйти от которой в одиночку не было дано никому. Подавленность и возмущение в связи с приказом Гитлера, который бесцеремонно игнорировал все тревожные предупреждения командования армии и штаба группы армий, не давали покоя генералу фон Зейдлицу и начальнику его штаба. В их памяти вновь оживали многие недобрые явления и события, свидетелями которых они были за последние недели и месяцы. Они вспомнили все безрезультатные просьбы и представления командования армии о необходимости укрепления флангов, создания резервов, пополнения в живой силе, нормализации снабжения. Почему же самая крупная армия немецкого Восточного фронта, сражающаяся на опасном выступе фронта и выполняющая столь важную стратегическую задачу, не получила своевременной помощи?
Очевидно, сколько-нибудь значительных резервов вообще не имелось, ибо в противном случае они давно были бы уже подброшены для полного овладения Сталинградом. Можно ли было теперь, когда вдобавок к зиме на армию обрушились давно предвиденные бедствия, вдруг проникнуться доверием к верховному руководству, которое из-за своих непростительных промахов поставило 22 дивизии на грань катастрофы и после этого еще требовало от них нечто такое, что выглядело издевательством над общепризнанными и испытанными стратегическими доктринами и принципами? Можно ли было предположить, что теперь по мановению волшебного жезла наземный транспорт и транспортная авиация совершат то, на что они никогда не были способны раньше? Причем совершат как раз в тот момент, когда на дальних театрах военных действий – достаточно упомянуть британское контрнаступление против танковой армии Роммеля и высадку англо-американских войск в Марокко – назревает глубокий кризис?