Фрида Абрамовна Вигдорова
Мой класс
Высокое призвание советского учителя
Каждый год в ноябрьский день в нашей школе собираются выпускники минувших лет. И тогда школьные стены становятся свидетелями необычного зрелища: за партами сидят не подростки, не юноши, а взрослые и даже пожилые люди – рабочие, инженеры, врачи, архитекторы, учёные и воины – герои Великой Отечественной войны.
По давно установившейся традиции, они рассказывают о том, как живут, как работают, какие строят планы на будущее. И всегда эти люди, разных возрастов и профессий, окончившие школу много лет назад, находят для своих учителей слова, полные глубокой любви и благодарности. Одного педагог научил серьёзно, добросовестно работать, другому помог преодолеть неуверенность в своих силах, третьему подсказал любимое дело. И всех учитель научил отличать хорошее от плохого, благородное от низкого, научил понимать, в чём счастье и смысл жизни, в чём долг советского человека.
Давно это было, но и через много лет после окончания десятого класса эти люди с волнением говорят о том, какой неизгладимый след оставила в их жизни школа, о том, как дорого им всё связанное с нею, с учителями. Они и теперь, став взрослыми, проверяя свои поступки, спрашивают себя: а что сказал бы, что посоветовал бы тот, кто учил меня в детстве?
Каким же настоящим, душевно богатым человеком надо быть, чтобы щедро делиться с детьми – год за годом, из поколения в поколение – всем лучшим, что в тебе есть, отдавать им лучшие силы ума и сердца и, отдавая, постоянно, день ото дня становиться богаче!
Михаил Иванович Калинин, глубоко чтивший работу учителя, говорил: «Учитель отдаёт свою энергию, кровь, всё, что у него есть ценного, своим ученикам, народу… Учитель, с одной стороны, отдаёт, а с другой стороны, как губка, впитывает в себя, берёт всё лучшее от народа, жизни, науки, и это лучшее снова отдаёт детям».
Да, работа учителя поистине требует всего человека и в то же время делает его счастливым, потому что это большое счастье – видеть, как при твоей помощи растут и складываются новые люди, как зреет их мысль, как формируется характер.
Каждый из вас, читателей, задумывается над тем, какое дело избрать для себя в жизни. И, наверное, многие из вас уже теперь, на школьной скамье, спрашивают себя: а не стать ли мне учителем? Но для того чтобы решить это, надо заглянуть в глубь профессии, узнать о её трудностях и о том, каких качеств требует она от человека. Вот почему так важны и ценны для нас книги учителей, книги, в которых педагоги рассказывают о своей работе, делятся своим опытом и раздумьем.
В повести «Мой класс» автор, сам по профессии педагог, рассказывает о молодой девушке, которая только начинает работать в школе, о том, как она ищет, думает, иной раз серьёзно ошибается, огорчается и радуется, учит ребят и в то же время учится сама, познавая наопыте высокое счастье быть советской учительницей.
Ещё далеко не всё ладится в её работе, но любовь к детям, стремление узнать их помогают ей найти верный путь во многих случаях. Учительница, от лица которой написана эта книга, повествует о своей работе правдиво и просто, это и заставит читателей волноваться вместе с нею, думать о рассказанном.
Мне кажется, что эту книгу с интересом и пользой для себя прочтёт и студент педагогического вуза, и молодой учитель, и пионервожатый. А старшеклассник, ознакомившись с записками молодой учительницы, более глубоко, чем прежде, задумается об учителе и его нелёгком, но благородном и радостном труде.
Заслуженный учитель РСФСР,
кандидат педагогических наук,
директор 110-й школы Москвы
И. Новиков.
По давно установившейся традиции, они рассказывают о том, как живут, как работают, какие строят планы на будущее. И всегда эти люди, разных возрастов и профессий, окончившие школу много лет назад, находят для своих учителей слова, полные глубокой любви и благодарности. Одного педагог научил серьёзно, добросовестно работать, другому помог преодолеть неуверенность в своих силах, третьему подсказал любимое дело. И всех учитель научил отличать хорошее от плохого, благородное от низкого, научил понимать, в чём счастье и смысл жизни, в чём долг советского человека.
Давно это было, но и через много лет после окончания десятого класса эти люди с волнением говорят о том, какой неизгладимый след оставила в их жизни школа, о том, как дорого им всё связанное с нею, с учителями. Они и теперь, став взрослыми, проверяя свои поступки, спрашивают себя: а что сказал бы, что посоветовал бы тот, кто учил меня в детстве?
Каким же настоящим, душевно богатым человеком надо быть, чтобы щедро делиться с детьми – год за годом, из поколения в поколение – всем лучшим, что в тебе есть, отдавать им лучшие силы ума и сердца и, отдавая, постоянно, день ото дня становиться богаче!
Михаил Иванович Калинин, глубоко чтивший работу учителя, говорил: «Учитель отдаёт свою энергию, кровь, всё, что у него есть ценного, своим ученикам, народу… Учитель, с одной стороны, отдаёт, а с другой стороны, как губка, впитывает в себя, берёт всё лучшее от народа, жизни, науки, и это лучшее снова отдаёт детям».
Да, работа учителя поистине требует всего человека и в то же время делает его счастливым, потому что это большое счастье – видеть, как при твоей помощи растут и складываются новые люди, как зреет их мысль, как формируется характер.
Каждый из вас, читателей, задумывается над тем, какое дело избрать для себя в жизни. И, наверное, многие из вас уже теперь, на школьной скамье, спрашивают себя: а не стать ли мне учителем? Но для того чтобы решить это, надо заглянуть в глубь профессии, узнать о её трудностях и о том, каких качеств требует она от человека. Вот почему так важны и ценны для нас книги учителей, книги, в которых педагоги рассказывают о своей работе, делятся своим опытом и раздумьем.
В повести «Мой класс» автор, сам по профессии педагог, рассказывает о молодой девушке, которая только начинает работать в школе, о том, как она ищет, думает, иной раз серьёзно ошибается, огорчается и радуется, учит ребят и в то же время учится сама, познавая наопыте высокое счастье быть советской учительницей.
Ещё далеко не всё ладится в её работе, но любовь к детям, стремление узнать их помогают ей найти верный путь во многих случаях. Учительница, от лица которой написана эта книга, повествует о своей работе правдиво и просто, это и заставит читателей волноваться вместе с нею, думать о рассказанном.
Мне кажется, что эту книгу с интересом и пользой для себя прочтёт и студент педагогического вуза, и молодой учитель, и пионервожатый. А старшеклассник, ознакомившись с записками молодой учительницы, более глубоко, чем прежде, задумается об учителе и его нелёгком, но благородном и радостном труде.
Заслуженный учитель РСФСР,
кандидат педагогических наук,
директор 110-й школы Москвы
И. Новиков.
I
НАЧАЛО ПУТИ
1-е СЕНТЯБРЯ
По тихому переулку, по середине мостовой, шагает мальчик лет семи, в длинных брюках и куртке с золотыми пуговицами. В руке у нет портфель, а на лице такое выражение, что и не расскажешь. Он, видно, уверен, что все глаза устремлены на него. Он старается быть скромным, но сознание, что он, такой нарядный и деловитый, идет в школу, переполняет его счастливым волнением.
Я тоже иду в школу и тоже впервые. В руках у меня список учеников. Изредка я заглядываю в него и снова читаю фамилии, которые знаю уже наизусть: Антонов Володя… Выручка Ваня… Мне почему-то кажется, что он высокий, худощавый. Гай Саша… Ильинский Витя – мой однофамилец… Какие они все?
Чем ближе к школе, тем больше ребят идёт в том же направлении и тем тревожнее у меня на сердце. Просто-напросто я боюсь. Мне кажется, войдя в класс, я забуду всё, что приготовилась сказать. «Здравствуйте, дети, – говорю я шёпотом. – Я ваша учительница. Меня зовут…»
Вот она, школа – большое кирпичное здание. Во дворе людно и шумно, и я отчётливо замечаю всё, что происходит. Повсюду тесные кучки оживлённых, громко разговаривающих ребят. Малыши, такие же торжественные и принаряженные, как тот, что первый встретился мне на улице, держатся за руки матерей. Высокий майор, слегка наклонившись, разговаривает с немолодой женщиной, как видно учительницей, и бережно, чуть прижав к себе, держит за плечо сына, а у того на лице сквозь первую робость так и светится любопытство. У самого крыльца ещё один малыш горько, громко плачет и повторяет сквозь слёзы:
– Не хочу в первый класс. Хочу во второй, к Вове!
Вова, немного растерянный, стоит рядом.
– Мы с ним в одной квартире живём, – поясняет он. – Я его привёл, а он… – и, немного справившись со своим смущением, доканчивает: – маленький ещё, не понимает…
Со всех сторон слышатся весёлые приветствия, удивлённые возгласы:
– Как вырос! Не узнать!
– Что ж ты не писал?
– У нас полкласса новеньких – видали список? Целых восемь человек!
Всё это я, как ни странно, вижу, слышу, запоминаю и… чувствую, что сердце у меня колотится куда быстрее обычного.
Из дверей школы выходит Людмила Филипповна, директор. Два дня назад, когда я говорила с нею в ее кабинете, она показалась мне маленькой, худенькой, немного сутулой старушкой, очень похожей на мою соседку Татьяну Ивановну. Но сейчас я не замечаю никакого сходства: Людмила Филипповна быстро, почти не сутулясь, проходит по двору, легко поднимается по ступенькам дощатой трибуны. Всё затихает. И директор совсем молодым, звонким и сильным, голосом поздравляет нас всех, учеников и учителей, с началом учебного года.
– Это первый послевоенный учебный год, – говорит она. – Мы с вами навсегда запомним его, запомним это ясное сентябрьское утро и то, как мы собрались у дверей школы, чтоб начать занятия под чистым, свободным небом. И сегодня, в такой большой праздничный день, я хочу напомнить вам о тех людях, которым мы обязаны своей свободой и счастьем, – о тех, кто храбро, самоотверженно сражался с врагом на фронтах Отечественной войны. В этих боях погибли наши бывшие ученики – Гриша Данилов, Павлик Медведев, Нина Полянская.
Мы слушаем её в глубокой тишине. Она желает нам успеха, надеется, что мы будем упорно и хорошо работать. Потом она поднимает руку – что-то сверкает: это колокольчик; по всему двору разносится его весёлый звон, и по его зову двери школы широко распахиваются перед нами.
Я тоже иду в школу и тоже впервые. В руках у меня список учеников. Изредка я заглядываю в него и снова читаю фамилии, которые знаю уже наизусть: Антонов Володя… Выручка Ваня… Мне почему-то кажется, что он высокий, худощавый. Гай Саша… Ильинский Витя – мой однофамилец… Какие они все?
Чем ближе к школе, тем больше ребят идёт в том же направлении и тем тревожнее у меня на сердце. Просто-напросто я боюсь. Мне кажется, войдя в класс, я забуду всё, что приготовилась сказать. «Здравствуйте, дети, – говорю я шёпотом. – Я ваша учительница. Меня зовут…»
Вот она, школа – большое кирпичное здание. Во дворе людно и шумно, и я отчётливо замечаю всё, что происходит. Повсюду тесные кучки оживлённых, громко разговаривающих ребят. Малыши, такие же торжественные и принаряженные, как тот, что первый встретился мне на улице, держатся за руки матерей. Высокий майор, слегка наклонившись, разговаривает с немолодой женщиной, как видно учительницей, и бережно, чуть прижав к себе, держит за плечо сына, а у того на лице сквозь первую робость так и светится любопытство. У самого крыльца ещё один малыш горько, громко плачет и повторяет сквозь слёзы:
– Не хочу в первый класс. Хочу во второй, к Вове!
Вова, немного растерянный, стоит рядом.
– Мы с ним в одной квартире живём, – поясняет он. – Я его привёл, а он… – и, немного справившись со своим смущением, доканчивает: – маленький ещё, не понимает…
Со всех сторон слышатся весёлые приветствия, удивлённые возгласы:
– Как вырос! Не узнать!
– Что ж ты не писал?
– У нас полкласса новеньких – видали список? Целых восемь человек!
Всё это я, как ни странно, вижу, слышу, запоминаю и… чувствую, что сердце у меня колотится куда быстрее обычного.
Из дверей школы выходит Людмила Филипповна, директор. Два дня назад, когда я говорила с нею в ее кабинете, она показалась мне маленькой, худенькой, немного сутулой старушкой, очень похожей на мою соседку Татьяну Ивановну. Но сейчас я не замечаю никакого сходства: Людмила Филипповна быстро, почти не сутулясь, проходит по двору, легко поднимается по ступенькам дощатой трибуны. Всё затихает. И директор совсем молодым, звонким и сильным, голосом поздравляет нас всех, учеников и учителей, с началом учебного года.
– Это первый послевоенный учебный год, – говорит она. – Мы с вами навсегда запомним его, запомним это ясное сентябрьское утро и то, как мы собрались у дверей школы, чтоб начать занятия под чистым, свободным небом. И сегодня, в такой большой праздничный день, я хочу напомнить вам о тех людях, которым мы обязаны своей свободой и счастьем, – о тех, кто храбро, самоотверженно сражался с врагом на фронтах Отечественной войны. В этих боях погибли наши бывшие ученики – Гриша Данилов, Павлик Медведев, Нина Полянская.
Мы слушаем её в глубокой тишине. Она желает нам успеха, надеется, что мы будем упорно и хорошо работать. Потом она поднимает руку – что-то сверкает: это колокольчик; по всему двору разносится его весёлый звон, и по его зову двери школы широко распахиваются перед нами.
СОРОК ПЯТЬ МИНУТ
– Что ж, пора, – говорит заведующий учебной частью Анатолий Дмитриевич. – Сейчас вместе войдём в класс, и я познакомлю вас с детьми.
– А можно мне самой?
Он внимательно смотрит на меня и, помедлив, отвечает.
– Не полагается… Ну да ладно, идите. И не надо так волноваться, пожалуйста…
И вот я открываю дверь и вхожу в класс. Вижу распахнутое настежь окно, яркое голубое небо за ним и красную крышу дома напротив, но не различаю ни стен класса, ни лиц учеников. Кое-кто из ребят встаёт, другие продолжают сидеть. Я молча стою у стола и жду. Постепенно, не спеша, с грохотом и стуком поднимаются остальные.
– Здравствуйте! Садитесь! – говорю я громко и не узнаю своего голоса. В горле у меня пересохло, в ушах шумит. Так же громко, словно мне предстоит перекричать целую толпу, я продолжаю: – Меня зовут Марина Николаевна. Я ваша классная руководительница… («Ведь я даже написала всё, что скажу, – мелькает у меня в голове. – И ничего-ничего не помню… как же так?») На уроках географии мы с вами будем изучать нашу страну – её леса и реки, долины и горы. На уроках естествознания мы будем…
На последней парте двое ребят перешёптываются, а мальчики, сидящие слева, даже и голоса не понижают: их, видно, совсем не заботит, что я слышу их беседу.
– Пожалуйста, тише, – прошу я.
Они взглядывают на меня внимательно, даже удивлённо, умолкают ровно на секунду – и снова разговаривают. Один из них – черноглазый, с живым, смышлёным лицом. Другой – светловолосый, худенький: воротничок голубой рубашки свободно болтается вокруг длинной, тонкой шеи, глаза смотрят пристально и чуть насмешливо.
Тогда я беру в руки хрестоматию для четвёртого класса и начинаю читать совсем тихо:
– «Жила-была на свете лягушка-квакушка. Сидела она в болоте, ловила комаров да мошку, весною громко квакала вместе со своими подругами. И весь век она прожила бы благополучно – конечно, в том случае, если бы не съел её аист. Но случилось одно происшествие…»
Шум продолжается. Не повышая голоса, я продолжаю читать. Сидящие поближе прислушиваются к чтению.
– «…Я придумала! Я нашла! Пусть две из вас возьмут в свои клювы прутик, а я прицеплюсь к нему посредине…»
– Потише, вы! Не мешайте слушать! – ворчит кто-то.
Я делаю вид, будто ничего не заметила, и продолжаю читать. Понемногу становится тихо, и только в самых забавных местах вспыхивает дружный смех. Вот лягушка летит над лугами и лесами, все восхищаются ею, а ей не терпится похвастать своей выдумкой, и наконец она квакает что есть мочи: «Это я! Я!» Конец сказки я читаю в полной тишине, у ребят оживлённые, улыбающиеся лица. Когда раздаётся звонок, они окружают мой стол и начинают наперебой спрашивать;
– А в моей хрестоматии этой сказки нет – почему?
– А английский язык у нас будет?
– А тетрадки будут давать? А то у меня только две, и обе в клетку.
Я стараюсь ответить всем. Голос у меня уже обычный, и я забыла, что сорок пять минут назад мне было страшно. Кого бояться? Ребят? Но вот мы с ними посмеялись над храброй хвастуньей-лягушкой и уже чувствуем себя так, словно не первый день знакомы.
…Я совершила немало ошибок на этом своём первом уроке: не сделала переклички, не произнесла вступительного слова и прочла сказку Гаршина, которую совсем не собиралась читать. Если уж говорить правду, я просто спряталась за эту самую лягушку, чтобы выиграть время и справиться со своим волнением. Я не выполнила ничего, что намечала, когда шла на урок. Но эти первые сорок пять минут научили меня простому и необходимому правилу, которого, как ни странно, я до сих пор не знала: если хочешь, чтобы тебя слушали, не кричи.
И ещё много простых, несложных истин усвоила я в те дни, уже далёкие, но такие памятные, словно всё это было вчера.
– А можно мне самой?
Он внимательно смотрит на меня и, помедлив, отвечает.
– Не полагается… Ну да ладно, идите. И не надо так волноваться, пожалуйста…
И вот я открываю дверь и вхожу в класс. Вижу распахнутое настежь окно, яркое голубое небо за ним и красную крышу дома напротив, но не различаю ни стен класса, ни лиц учеников. Кое-кто из ребят встаёт, другие продолжают сидеть. Я молча стою у стола и жду. Постепенно, не спеша, с грохотом и стуком поднимаются остальные.
– Здравствуйте! Садитесь! – говорю я громко и не узнаю своего голоса. В горле у меня пересохло, в ушах шумит. Так же громко, словно мне предстоит перекричать целую толпу, я продолжаю: – Меня зовут Марина Николаевна. Я ваша классная руководительница… («Ведь я даже написала всё, что скажу, – мелькает у меня в голове. – И ничего-ничего не помню… как же так?») На уроках географии мы с вами будем изучать нашу страну – её леса и реки, долины и горы. На уроках естествознания мы будем…
На последней парте двое ребят перешёптываются, а мальчики, сидящие слева, даже и голоса не понижают: их, видно, совсем не заботит, что я слышу их беседу.
– Пожалуйста, тише, – прошу я.
Они взглядывают на меня внимательно, даже удивлённо, умолкают ровно на секунду – и снова разговаривают. Один из них – черноглазый, с живым, смышлёным лицом. Другой – светловолосый, худенький: воротничок голубой рубашки свободно болтается вокруг длинной, тонкой шеи, глаза смотрят пристально и чуть насмешливо.
Тогда я беру в руки хрестоматию для четвёртого класса и начинаю читать совсем тихо:
– «Жила-была на свете лягушка-квакушка. Сидела она в болоте, ловила комаров да мошку, весною громко квакала вместе со своими подругами. И весь век она прожила бы благополучно – конечно, в том случае, если бы не съел её аист. Но случилось одно происшествие…»
Шум продолжается. Не повышая голоса, я продолжаю читать. Сидящие поближе прислушиваются к чтению.
– «…Я придумала! Я нашла! Пусть две из вас возьмут в свои клювы прутик, а я прицеплюсь к нему посредине…»
– Потише, вы! Не мешайте слушать! – ворчит кто-то.
Я делаю вид, будто ничего не заметила, и продолжаю читать. Понемногу становится тихо, и только в самых забавных местах вспыхивает дружный смех. Вот лягушка летит над лугами и лесами, все восхищаются ею, а ей не терпится похвастать своей выдумкой, и наконец она квакает что есть мочи: «Это я! Я!» Конец сказки я читаю в полной тишине, у ребят оживлённые, улыбающиеся лица. Когда раздаётся звонок, они окружают мой стол и начинают наперебой спрашивать;
– А в моей хрестоматии этой сказки нет – почему?
– А английский язык у нас будет?
– А тетрадки будут давать? А то у меня только две, и обе в клетку.
Я стараюсь ответить всем. Голос у меня уже обычный, и я забыла, что сорок пять минут назад мне было страшно. Кого бояться? Ребят? Но вот мы с ними посмеялись над храброй хвастуньей-лягушкой и уже чувствуем себя так, словно не первый день знакомы.
…Я совершила немало ошибок на этом своём первом уроке: не сделала переклички, не произнесла вступительного слова и прочла сказку Гаршина, которую совсем не собиралась читать. Если уж говорить правду, я просто спряталась за эту самую лягушку, чтобы выиграть время и справиться со своим волнением. Я не выполнила ничего, что намечала, когда шла на урок. Но эти первые сорок пять минут научили меня простому и необходимому правилу, которого, как ни странно, я до сих пор не знала: если хочешь, чтобы тебя слушали, не кричи.
И ещё много простых, несложных истин усвоила я в те дни, уже далёкие, но такие памятные, словно всё это было вчера.
С ЧЕГО НАЧИНАТЬ?
Вечер. Я сижу за своим столом. Передо мною груда тетрадей – первый диктант. Сбоку пристроилась Галя. Перед нею тоже тетрадь, в руках чёрный карандаш. Посапывая, склоняя голову то на один бок, то на другой, она старательно выводит палочки. Светлые волосы поминутно падают ей на лоб. Мне видны только эти непослушные вихры, краешек щеки и курносый нос.
Галя – моя соседка по квартире. Мы с нею знакомы уже семь лет – с самого её рождения. Её уважение ко мне безгранично: в этом году она поступила в первый класс и исполнена почтения ко всему, что связано со школой и ученьем. Мы с нею всегда дружили, но теперь я учительница – это не шутка! Галя, с колыбели звавшая меня просто Мариной, стала теперь называть меня по имени-отчеству. Время от времени она поднимает на меня круглые карие глаза и тихонько вздыхает. Я велела, не мешать мне, и она добросовестно молчит; но я вижу, что ей это нелегко.
Скоро я забываю о Гале и целиком погружаюсь в тетрадки. Красный карандаш не остаётся без дела – я подчёркиваю слово за словом (исправлять ошибки будут сами ребята).
Вот чистая, аккуратная тетрадь, красивый, ровный почерк. Чья это? Толи Горюнова… Ага, такой невысокий, хрупкий и худенький. Ребята зовут его Тоней, и он в самом деле похож на девочку: чуть что, сразу смущается и краснеет. У него нет ни одной ошибки. А вот в следующей тетрадке все буквы топорщатся, разбегаются, полей нет, и в конце – жирная клякса. Кира Глазков? Нет, не помню, какой он. Ошибки у Киры странные: «мальчик» без мягкого знака, в двух местах пропущены слова и вместо «корзинка» почему-то «курзинка».
Вид следующей тетради приводит меня в ужас: грязно, неразборчиво, что ни слово, то ошибка. Вот ещё такая же тетрадь, ещё… Я откладываю их в сторону.
– Что, плохо пишут? – слышу я сочувственный Галин голос.
– Плохо, – отвечаю я сердито и думаю: что делать с такими? Тут даже не поймёшь, с чего начинать…
– Галя, ужинать и спать! – слышится из коридора, и в дверь заглядывает Татьяна Ивановна, Галина бабушка.
– Тише! – строго говорит Галя. – Марина Николаевна проверяет тетради.
Бабушка поспешно прикрывает рот ладонью: ясно, что я занимаюсь очень важным делом и мне нельзя мешать. Она замечает моё огорчённое лицо и спрашивает участливо, совсем как Галя:
– Что, плохо пишут?
– Вот, поглядите, – отвечаю я: – маленький диктант, всего страница, а ошибок…
– Да-а, – задумчиво говорит Татьяна Ивановна. – Как ни говори, война тоже виновата. Дети из Москвы уезжали, некоторые не одну школу переменили. Ребятам трудно приходится – и по хозяйству, и в магазин сходить, и за меньшими приглядеть. Тоже ведь и лето за плечами, позабыли всё. Ну, ничего, вспомнят понемножку!
Галя с бабушкой уходят, а я снова принимаюсь за работу.
Галя – моя соседка по квартире. Мы с нею знакомы уже семь лет – с самого её рождения. Её уважение ко мне безгранично: в этом году она поступила в первый класс и исполнена почтения ко всему, что связано со школой и ученьем. Мы с нею всегда дружили, но теперь я учительница – это не шутка! Галя, с колыбели звавшая меня просто Мариной, стала теперь называть меня по имени-отчеству. Время от времени она поднимает на меня круглые карие глаза и тихонько вздыхает. Я велела, не мешать мне, и она добросовестно молчит; но я вижу, что ей это нелегко.
Скоро я забываю о Гале и целиком погружаюсь в тетрадки. Красный карандаш не остаётся без дела – я подчёркиваю слово за словом (исправлять ошибки будут сами ребята).
Вот чистая, аккуратная тетрадь, красивый, ровный почерк. Чья это? Толи Горюнова… Ага, такой невысокий, хрупкий и худенький. Ребята зовут его Тоней, и он в самом деле похож на девочку: чуть что, сразу смущается и краснеет. У него нет ни одной ошибки. А вот в следующей тетрадке все буквы топорщатся, разбегаются, полей нет, и в конце – жирная клякса. Кира Глазков? Нет, не помню, какой он. Ошибки у Киры странные: «мальчик» без мягкого знака, в двух местах пропущены слова и вместо «корзинка» почему-то «курзинка».
Вид следующей тетради приводит меня в ужас: грязно, неразборчиво, что ни слово, то ошибка. Вот ещё такая же тетрадь, ещё… Я откладываю их в сторону.
– Что, плохо пишут? – слышу я сочувственный Галин голос.
– Плохо, – отвечаю я сердито и думаю: что делать с такими? Тут даже не поймёшь, с чего начинать…
– Галя, ужинать и спать! – слышится из коридора, и в дверь заглядывает Татьяна Ивановна, Галина бабушка.
– Тише! – строго говорит Галя. – Марина Николаевна проверяет тетради.
Бабушка поспешно прикрывает рот ладонью: ясно, что я занимаюсь очень важным делом и мне нельзя мешать. Она замечает моё огорчённое лицо и спрашивает участливо, совсем как Галя:
– Что, плохо пишут?
– Вот, поглядите, – отвечаю я: – маленький диктант, всего страница, а ошибок…
– Да-а, – задумчиво говорит Татьяна Ивановна. – Как ни говори, война тоже виновата. Дети из Москвы уезжали, некоторые не одну школу переменили. Ребятам трудно приходится – и по хозяйству, и в магазин сходить, и за меньшими приглядеть. Тоже ведь и лето за плечами, позабыли всё. Ну, ничего, вспомнят понемножку!
Галя с бабушкой уходят, а я снова принимаюсь за работу.
ТАЙНЫ ОБЫКНОВЕННЫХ СЛОВ
На ближайшем уроке грамматики мы стали разбирать ошибки первого диктанта.
– Почему ты написал «мидведь»? – допытывалась я у Вани Выручки, который оказался вовсе не высоким и не худощавым, а напротив, маленьким, плечистым крепышом.
Он молчал.
– Скажи, что называется корнем слова?
На этот вопрос Ваня ответил бойко, отчётливо, но это не меняло дела: на столе передо мной лежал диктант, и там рукою Вани так же ясно и отчётливо было написано: «мидведь».
– Ну, теперь подумай, какой корень в слове «медведь», – продолжала я.
– «Мед» и «вед»! – с каким-то забавным и радостным удивлением воскликнул со своего места Толя Горюнов.
Класс обрадованно всколыхнулся: всем показалось очень занятным, что в слове «медведь» названо уменье мишки ведать мёд. И хотя Толя поступил не по правилам (он должен был поднять руку и ответить только после того, как я разрешу), у меня не хватило духу сделать ему замечание.
– Некоторые из вас думают так, – сказала я: – грамматические правила сами по себе, а грамотность сама по себе. Одно другого не касается: можно писать правильно и не зная правил. Это неверно. Конечно, если просто заучить правило, как Ваня, не подумав о том, что медведи любят лакомиться мёдом, толку не будет. Но если учить правила осмысленно и помнить о них, когда пишешь, тогда другое дело. Не напишет «пирчатка» тот, кто знает, что корень этого слова «перст», то есть палец.
– А напёрсток! – снова воскликнул Толя. – Его тоже на палец надевают!
– И перстень тоже! – подхватил всё ещё стоявший у доски Ваня.
– Вот, вот. Смотрите, как интересно знать происхождение слова, его скрытый смысл! Каждый из вас, конечно, давно сообразил, что подушка – это вещь, которую кладут под ухо. А какие ещё слова вы мне назовёте с этим корнем?
Поднялись руки:
– Ушат!
– Наушники!
– Ушанка!
А Толя снова удивил нас своей находчивостью.
– Оплеуха! – заявил он с восторгом.
– Это простой корень, – подзадорила я. – А кто скажет, от какого корня происходит непривычное, странно для нас звучащее слово «скопидом», то есть скупой человек, скупец?
После небольшой заминки несколько ребят отыскали разгадку:
– Тут два корня – «копить» и «дом». Скупой, вот он и копит!
«Что ни говори, а если на уроке интересно – полдела сделано, – решила я. – Важно, чтобы ребята поняли: грамматика – вовсе не скучный предмет».
– Почему ты написал «мидведь»? – допытывалась я у Вани Выручки, который оказался вовсе не высоким и не худощавым, а напротив, маленьким, плечистым крепышом.
Он молчал.
– Скажи, что называется корнем слова?
На этот вопрос Ваня ответил бойко, отчётливо, но это не меняло дела: на столе передо мной лежал диктант, и там рукою Вани так же ясно и отчётливо было написано: «мидведь».
– Ну, теперь подумай, какой корень в слове «медведь», – продолжала я.
– «Мед» и «вед»! – с каким-то забавным и радостным удивлением воскликнул со своего места Толя Горюнов.
Класс обрадованно всколыхнулся: всем показалось очень занятным, что в слове «медведь» названо уменье мишки ведать мёд. И хотя Толя поступил не по правилам (он должен был поднять руку и ответить только после того, как я разрешу), у меня не хватило духу сделать ему замечание.
– Некоторые из вас думают так, – сказала я: – грамматические правила сами по себе, а грамотность сама по себе. Одно другого не касается: можно писать правильно и не зная правил. Это неверно. Конечно, если просто заучить правило, как Ваня, не подумав о том, что медведи любят лакомиться мёдом, толку не будет. Но если учить правила осмысленно и помнить о них, когда пишешь, тогда другое дело. Не напишет «пирчатка» тот, кто знает, что корень этого слова «перст», то есть палец.
– А напёрсток! – снова воскликнул Толя. – Его тоже на палец надевают!
– И перстень тоже! – подхватил всё ещё стоявший у доски Ваня.
– Вот, вот. Смотрите, как интересно знать происхождение слова, его скрытый смысл! Каждый из вас, конечно, давно сообразил, что подушка – это вещь, которую кладут под ухо. А какие ещё слова вы мне назовёте с этим корнем?
Поднялись руки:
– Ушат!
– Наушники!
– Ушанка!
А Толя снова удивил нас своей находчивостью.
– Оплеуха! – заявил он с восторгом.
– Это простой корень, – подзадорила я. – А кто скажет, от какого корня происходит непривычное, странно для нас звучащее слово «скопидом», то есть скупой человек, скупец?
После небольшой заминки несколько ребят отыскали разгадку:
– Тут два корня – «копить» и «дом». Скупой, вот он и копит!
«Что ни говори, а если на уроке интересно – полдела сделано, – решила я. – Важно, чтобы ребята поняли: грамматика – вовсе не скучный предмет».
РАЗГОВОР В УЧИТЕЛЬСКОЙ
У меня всегда был в запасе набор разноцветных мелков. Они помогали наблюдать состав слова: выписанные красным мелком суффикс или приставка легче определялись и запоминались лучше. К каждому уроку я старалась приготовить какие-нибудь занятные, неожиданные примеры и никогда не могла пожаловаться на невнимание ребят: они хорошо, слушали и хорошо запоминали. И я двигалась по программе очень быстро.
Мы проходили правописание приставок из – воз – низ – раз – без – чрез – через, и чтобы для ребят яснее стала разница между глухими и звонкими согласными, я затеяла игру. Да, это была почти игра.
– Как называется место для молотьбы? Ну-ка, Серёжа!
– Ток!
– А место, где ремонтируются суда? Кто знает?
– Док!
– Как называется помещение, в котором мы живём?
– Дом! – раздаётся дружный хор голосов.
– А отдельная книга в собрании сочинений?
– Том, том! – кричат ребята.
Мы перебрали много таких пар, много слов, которые отличались друг от друга только начальными согласными: одно начиналось со звонкого согласного звука, другое – с глухого. От меня в класс и от класса ко мне, словно мячи, летели слова: жар – шар, зуд – суд, бот – пот… При этом особенно отличались Боря Левин, Толя Горюнов и Саша Гай – они отвечали мне раньше, чем я успевала договорить.
Я была очень довольна: на меня смотрят смеющиеся, блестящие глаза, всем интересно – и мне не меньше.
Но всё время, пока шёл урок, я помнила, что в углу на последней парте сидит Анатолий Дмитриевич. Он сидит у меня уже четвёртый день кряду. И хотя лицо его спокойно, невозмутимо, мне кажется: что-то ему не нравится, что-то я делаю не так.
После уроков, в учительской, он сказал мне:
– Давайте поговорим, Марина Николаевна.
Я сажусь напротив, складываю руки на коленях и сама чувствую, что у меня вид провинившейся ученицы. Анатолия Дмитриевича неподвижное, почти угрюмое лицо, над глазами нависли густые, мохнатые брови. Мне становится не по себе. Вот он раскрывает свой блокнот и. к моему удивлению, говорит:
– У вас живые уроки. Они будят мысль ребят, заставляют их расшевелиться. Ведь именно этого вы и добивались?
– Да, конечно.
– Я рад, что вы понимаете: надо не просто заниматься грамматикой – надо научить ребят искусству открывать тайны обыкновенных слов. Это увлекательные поиски. И если запоминанию помогает игра, к которой вы прибегли сегодня, – в этом тоже нет беды. Но я хочу вас предостеречь. Вспомните, многие ли ребята принимали сегодня участие в уроке?
– Многие! Конечно, многие! Помните…
Анатолий Дмитриевич не даёт мне договорить. Кажется, он улыбается самым краешком губ.
– Про дом и том сообразили все, – говорит он. – Ну, а что… до остального, так ведь руку поднимал всё больше один мальчик – такой смуглый, черноглазый, как его…
– Горюнов.
– Да. И ещё Гай – этого я знаю, его брат у нас в восьмом классе. А вот рядом со мной сидел мальчуган, так он просто не поспевал следить за вашими вопросами. А вам, наверное, казалось, что понятно всем. Вы хорошо объясняете, но, не успев закрепить, двигаетесь дальше. Я боюсь, не забыли бы вы о повседневной, черновой работе. Если приучите ребят к таким вот особенным, развлекательным урокам, они будут ждать чего-то из ряда вон выходящего и с неохотой станут заниматься простыми, будничными упражнениями.
– Но ведь уроки не должны быть скучными?
– Нет, конечно. Нужно научить детей видеть интересное и в обычной работе… Скажите, – вдруг перебил себя Анатолий Дмитриевич, – какие ошибки делают ваши ученики?
– Как «какие ошибки»? Всякие…
– На какое правило ошибок больше всего? На безударные гласные? На сомнительные согласные?
Этого я не знала. Я помнила, что у меня десять двоек за диктант, но не могла сказать напамять, у кого из ребят какие ошибки.
– А это очень, очень важно, – заметил Анатолий Дмитриевич.
Мы проходили правописание приставок из – воз – низ – раз – без – чрез – через, и чтобы для ребят яснее стала разница между глухими и звонкими согласными, я затеяла игру. Да, это была почти игра.
– Как называется место для молотьбы? Ну-ка, Серёжа!
– Ток!
– А место, где ремонтируются суда? Кто знает?
– Док!
– Как называется помещение, в котором мы живём?
– Дом! – раздаётся дружный хор голосов.
– А отдельная книга в собрании сочинений?
– Том, том! – кричат ребята.
Мы перебрали много таких пар, много слов, которые отличались друг от друга только начальными согласными: одно начиналось со звонкого согласного звука, другое – с глухого. От меня в класс и от класса ко мне, словно мячи, летели слова: жар – шар, зуд – суд, бот – пот… При этом особенно отличались Боря Левин, Толя Горюнов и Саша Гай – они отвечали мне раньше, чем я успевала договорить.
Я была очень довольна: на меня смотрят смеющиеся, блестящие глаза, всем интересно – и мне не меньше.
Но всё время, пока шёл урок, я помнила, что в углу на последней парте сидит Анатолий Дмитриевич. Он сидит у меня уже четвёртый день кряду. И хотя лицо его спокойно, невозмутимо, мне кажется: что-то ему не нравится, что-то я делаю не так.
После уроков, в учительской, он сказал мне:
– Давайте поговорим, Марина Николаевна.
Я сажусь напротив, складываю руки на коленях и сама чувствую, что у меня вид провинившейся ученицы. Анатолия Дмитриевича неподвижное, почти угрюмое лицо, над глазами нависли густые, мохнатые брови. Мне становится не по себе. Вот он раскрывает свой блокнот и. к моему удивлению, говорит:
– У вас живые уроки. Они будят мысль ребят, заставляют их расшевелиться. Ведь именно этого вы и добивались?
– Да, конечно.
– Я рад, что вы понимаете: надо не просто заниматься грамматикой – надо научить ребят искусству открывать тайны обыкновенных слов. Это увлекательные поиски. И если запоминанию помогает игра, к которой вы прибегли сегодня, – в этом тоже нет беды. Но я хочу вас предостеречь. Вспомните, многие ли ребята принимали сегодня участие в уроке?
– Многие! Конечно, многие! Помните…
Анатолий Дмитриевич не даёт мне договорить. Кажется, он улыбается самым краешком губ.
– Про дом и том сообразили все, – говорит он. – Ну, а что… до остального, так ведь руку поднимал всё больше один мальчик – такой смуглый, черноглазый, как его…
– Горюнов.
– Да. И ещё Гай – этого я знаю, его брат у нас в восьмом классе. А вот рядом со мной сидел мальчуган, так он просто не поспевал следить за вашими вопросами. А вам, наверное, казалось, что понятно всем. Вы хорошо объясняете, но, не успев закрепить, двигаетесь дальше. Я боюсь, не забыли бы вы о повседневной, черновой работе. Если приучите ребят к таким вот особенным, развлекательным урокам, они будут ждать чего-то из ряда вон выходящего и с неохотой станут заниматься простыми, будничными упражнениями.
– Но ведь уроки не должны быть скучными?
– Нет, конечно. Нужно научить детей видеть интересное и в обычной работе… Скажите, – вдруг перебил себя Анатолий Дмитриевич, – какие ошибки делают ваши ученики?
– Как «какие ошибки»? Всякие…
– На какое правило ошибок больше всего? На безударные гласные? На сомнительные согласные?
Этого я не знала. Я помнила, что у меня десять двоек за диктант, но не могла сказать напамять, у кого из ребят какие ошибки.
– А это очень, очень важно, – заметил Анатолий Дмитриевич.
СКОРО СКАЗКА СКАЗЫВАЕТСЯ…
Да, это было очень важно. Я поняла это, когда в следующем диктанте Ваня Выручка написал «ночное» через «а». А казалось, он теперь твёрдо должен был знать, как внимательно надо думать над смыслом слова, над тем, каков его корень. Я увидела, что понимание и навык не одно и то же. Можно понимать, знать, а рука тем временем всё-таки пишет своё, привычное.
По совету Анатолия Дмитриевича, я стала приглядываться к ошибкам каждого. Теперь я знала, что у Выручки неладно с безударными гласными, у Лабутина – с падежными окончаниями, а Глазков просто рассеян и невнимателен – отсюда «курзинка» и «малчик». Поняв, у кого какое уязвимое место, я почувствовала себя увереннее, как врач, который сначала вздумал лечить своих пациентов одинаково от всех болезней, а потом разобрался, что глаз, ухо, печень, сердце и лёгкие – совсем разные вещи!
Да, в те первые дни и недели всему приходилось учиться. Вот, к примеру, сорок пять минут урока – как с ними быть? Готовилась я изо всех сил, старалась рассчитать каждую минуту, но мои расчёты постоянно нарушались. То быстро всё расскажу, повторю с ребятами, а глядишь – до звонка ещё двадцать минут, и не знаешь, чем их заполнить. В другой раз, кажется, и оглянуться не успела, не рассказала и половины того, что хотела, – уже звонок…
Программу первой четверти по русскому языку я прошла с классом в один месяц. Мне казалось: я толково всё рассказываю, ребята хорошо понимают, но потом я снова убеждалась, какой длинный и трудный путь от понимания до навыка. Поняла я и другое: надо думать не только о тех, кто соображает быстро, ловит объяснения на лету. Надо помнить о тех, к кому приходится обращаться не раз и не два, прежде чем убедишься; да, теперь он понял. Снова и снова мой красный карандаш изгонял из тетрадей неправильные окончания, лишние мягкие знаки, и снова я спрашивала Ваню: «Так какой же корень в слове «лесник»?»
Или выходил к доске Серёжа Селиванов, способный, неглупый мальчуган, и начинал, спотыкаясь и перевирая, не соблюдая знаков препинания, читать «У лукоморья дуб зелёный»:
И тогда я рассказала ребятам историю, памятную мне с детства. В одной книге, название которой я уже забыла, рассказывался такой случай. Одному мальчику велено было выучить басню «Волк и Ягнёнок». Заткнув пальцами уши, нагнувшись над книгой, он по двадцать раз безнадёжным тоном повторял одни и те же слова: «Ягнёнок в жаркий день зашёл к ручью напиться… Ягнёнок в жаркий день… Ягнёнок в жаркий день… в жаркий день…», но слова никак не укладывались в памяти: то одно, то другое ускользало, и приходилось начинать сначала.
К этой унылой зубрёжке прислушался другой мальчуган. «А я уже знаю», сказал он немного погодя и без запинки прочёл наизусть всю басню. И он объяснил удивлённому приятелю, каким образом ему удалось так быстро и легко всё запомнить: «Ты повторяешь слова и не думаешь, что они означают. А я, когда читаю, стараюсь представить себе всё, что описано в басне. Жаркий день – значит, солнце печёт, трава зелёная, и ручей течёт и журчит. А рядом густой, тёмный лес, из него выходит голодный волк – тощий, злой, зубастый. Увидал ягнёнка на берегу, обрадовался – и к нему! А ягнёнок весь белый, глаза круглые – испугался. Я так всё себе воображу, будто на картинке, и потом уже не забуду, не спутаю».
Пока он всё это говорил, первый мальчик тоже ясно увидел и волка, и ягнёнка, и их встречу у ручья. Все слова стали на места, наполнились живым и понятным значением, и басня быстро запомнилась вся целиком…
– Про волка и ягнёнка – это легко представить, а как представишь невиданных зверей?.. Ведь их никто не видал, – возразил Серёжа.
– Давайте попробуем представить себе, какие они, – предложила я.
После небольшого раздумья поднял руку Саша Гай:
– Неведомые дорожки – это, значит, по ним никто людей не ходил, никто их не знает, они заросшие, загадочные такие. А невиданные звери – это звери из сказок. Вот учёный кот. Конёк-горбунок, какие-нибудь необыкновенные звери с двумя головами. И жар-птица…
– Какой же жар-птица зверь? – критически заметил кто-то.
– Ну, не зверь, а всё-таки невиданная птица, сказочная. Конечно, она там тоже есть.
Саша положил начало: после него ребят уже трудно было остановить: каждый добавлял свои подробности к описанию невиданных, небывалых зверей. И потом, читая пушкинские строки, никто уже не путался и не называл зверей невидимыми, а дорожки невиданными.
По совету Анатолия Дмитриевича, я стала приглядываться к ошибкам каждого. Теперь я знала, что у Выручки неладно с безударными гласными, у Лабутина – с падежными окончаниями, а Глазков просто рассеян и невнимателен – отсюда «курзинка» и «малчик». Поняв, у кого какое уязвимое место, я почувствовала себя увереннее, как врач, который сначала вздумал лечить своих пациентов одинаково от всех болезней, а потом разобрался, что глаз, ухо, печень, сердце и лёгкие – совсем разные вещи!
Да, в те первые дни и недели всему приходилось учиться. Вот, к примеру, сорок пять минут урока – как с ними быть? Готовилась я изо всех сил, старалась рассчитать каждую минуту, но мои расчёты постоянно нарушались. То быстро всё расскажу, повторю с ребятами, а глядишь – до звонка ещё двадцать минут, и не знаешь, чем их заполнить. В другой раз, кажется, и оглянуться не успела, не рассказала и половины того, что хотела, – уже звонок…
Программу первой четверти по русскому языку я прошла с классом в один месяц. Мне казалось: я толково всё рассказываю, ребята хорошо понимают, но потом я снова убеждалась, какой длинный и трудный путь от понимания до навыка. Поняла я и другое: надо думать не только о тех, кто соображает быстро, ловит объяснения на лету. Надо помнить о тех, к кому приходится обращаться не раз и не два, прежде чем убедишься; да, теперь он понял. Снова и снова мой красный карандаш изгонял из тетрадей неправильные окончания, лишние мягкие знаки, и снова я спрашивала Ваню: «Так какой же корень в слове «лесник»?»
Или выходил к доске Серёжа Селиванов, способный, неглупый мальчуган, и начинал, спотыкаясь и перевирая, не соблюдая знаков препинания, читать «У лукоморья дуб зелёный»:
Нет, не так!
Там на невиданных дорожках
Следы невидимых зверей…
поправлялся он под смех всего класса. Под конец он безнадёжно запутывался и умолкал, беспомощно глядя на меня.
…на невидимых дорожках
Следы невиданных зверей… —
И тогда я рассказала ребятам историю, памятную мне с детства. В одной книге, название которой я уже забыла, рассказывался такой случай. Одному мальчику велено было выучить басню «Волк и Ягнёнок». Заткнув пальцами уши, нагнувшись над книгой, он по двадцать раз безнадёжным тоном повторял одни и те же слова: «Ягнёнок в жаркий день зашёл к ручью напиться… Ягнёнок в жаркий день… Ягнёнок в жаркий день… в жаркий день…», но слова никак не укладывались в памяти: то одно, то другое ускользало, и приходилось начинать сначала.
К этой унылой зубрёжке прислушался другой мальчуган. «А я уже знаю», сказал он немного погодя и без запинки прочёл наизусть всю басню. И он объяснил удивлённому приятелю, каким образом ему удалось так быстро и легко всё запомнить: «Ты повторяешь слова и не думаешь, что они означают. А я, когда читаю, стараюсь представить себе всё, что описано в басне. Жаркий день – значит, солнце печёт, трава зелёная, и ручей течёт и журчит. А рядом густой, тёмный лес, из него выходит голодный волк – тощий, злой, зубастый. Увидал ягнёнка на берегу, обрадовался – и к нему! А ягнёнок весь белый, глаза круглые – испугался. Я так всё себе воображу, будто на картинке, и потом уже не забуду, не спутаю».
Пока он всё это говорил, первый мальчик тоже ясно увидел и волка, и ягнёнка, и их встречу у ручья. Все слова стали на места, наполнились живым и понятным значением, и басня быстро запомнилась вся целиком…
– Про волка и ягнёнка – это легко представить, а как представишь невиданных зверей?.. Ведь их никто не видал, – возразил Серёжа.
– Давайте попробуем представить себе, какие они, – предложила я.
После небольшого раздумья поднял руку Саша Гай:
– Неведомые дорожки – это, значит, по ним никто людей не ходил, никто их не знает, они заросшие, загадочные такие. А невиданные звери – это звери из сказок. Вот учёный кот. Конёк-горбунок, какие-нибудь необыкновенные звери с двумя головами. И жар-птица…
– Какой же жар-птица зверь? – критически заметил кто-то.
– Ну, не зверь, а всё-таки невиданная птица, сказочная. Конечно, она там тоже есть.
Саша положил начало: после него ребят уже трудно было остановить: каждый добавлял свои подробности к описанию невиданных, небывалых зверей. И потом, читая пушкинские строки, никто уже не путался и не называл зверей невидимыми, а дорожки невиданными.
ПАРТИЯ В ШАХМАТЫ
Раз после уроков я увидела, что кое-кто из ребят не уходит: собрались вокруг парты Горюнова. Толя вытащил шахматную доску и расставляет фигуры.
– Кто из вас играет? – спросила я, подойдя ближе.
– Я, – ответил Толя. – И вот Саша, – кивнул он на Гая, – и Глазков.
– Можно мне попробовать? – спросила я.
Ребята переглянулись, и Толя, по обыкновению краснея, ответил:
– Кто из вас играет? – спросила я, подойдя ближе.
– Я, – ответил Толя. – И вот Саша, – кивнул он на Гая, – и Глазков.
– Можно мне попробовать? – спросила я.
Ребята переглянулись, и Толя, по обыкновению краснея, ответил: