- Александра Москвина, - безнадежно спрашивает Андрей, с трудом шевеля губами.
- Как же, как же! - отвечает доктор. - Александра Москвина. Вы Москвин? Поздравляю, у вас родилась дочка.
- Потише, потише! - говорит толстая нянечка, проходя мимо Саши.
- Мама! - зовет кто-то.
- Теперь мама! А раньше-то что? Небось не вспоминала мамашу? - говорит нянечка.
Прижав ладонь к щеке, Саша дремлет. Потом просыпается от боли. Рядом с ней слышится бормотание, похожее на тяжелый бред.
- Трава, понимаешь, трава... Я говорю: кликну брата, а он говорит: кличь...
Саша опять засыпает. И вдруг все, что было: детство, Андрей, ее любовь, жизнь, воспоминания - все превращается в звон, боль, крик.
Она стыдится своего крика, пугается своего голоса - он не похож на ее обычный голос.
- Ну, вот и все! - вдруг говорит доктор Гуревич. Из-под белой докторской шапочки весело смотрят блеклые голубые глаза. - Девочка!
- Какая? - спрашивает Саша. - Хорошая?
- Еще бы! Отличная! Весьма прекрасная! - отвечает врач.
- Покажите! - требует Саша.
Вот она, ее дочка, ее ребенок. Она знала ее очень давно. С этими вот волосиками, которые прилипли к большому выпуклому лбу. С этими удивленно глядящими на нее темными глазами. Дочка облизывается. Она молчит. Саша разглядывает дочкины ножки, маленькие, жалкие руки.
- Хватит, хватит, мамаша, - говорит нянечка.
- А что у нее на ручке? - спрашивает Саша.
- Номерок. Тридцать семь, - говорит доктор.
- Когда родишь пятнадцатого, напишем миллион, - говорит нянечка.
Дочка орет. Ее дочка. "Я! - кричит Сашина дочка. - Я! Я! Я!"
Да, это ты, - думает Саша. Моя милая, моя хорошая. Андрюшина дочка.
В первую же секунду, увидев лицо своей девочки, Саша поняла, что дочь похожа на Андрея. Потом сотрется это первое воспоминание. Потом все будут вместе с Сашей гадать, на кого похожа дочка. Но в ту первую секунду, взглянув на красное, сморщенное личико, она узнала в нем Андрея - сходство было отчетливым, ясным, пронзительным.
- А что делает моя дочка? - спрашивает Саша.
- А известно что! Пошла с кавалером под ручку гулять по улице Горького! - отвечает нянечка.
***
Это было первое утро новой девочки. Она встретила его криком, приветствовала его отчаянным воплем. В ту ночь в этом маленьком родильном доме появилось на свет двенадцать ребятишек. Они были похожи на кукол. Или на мумий.
Говорят, все новорожденные на одно лицо: красные, сморщенные, лысые. Ну, это как когда. Не все красные и сморщенные. Вот по правую сторону от девочки Москвиной лежит мальчик Сорокин. Он кудрявый. Родился с длинными волосами - и это умиляет всех, даже нянечек.
- Ишь ты, лохматый! - говорят о нем.
По другую сторону от Москвиной лежит Захарчук. Он родился в сорочке. Это бывает редко. Из десяти только один родится в сорочке. И старые нянечки докладывают матери: "Счастливый! Родился в сорочке!" По народному поверью, не выброшенная сорочка хранит воина от ран, приносит счастье в семейной жизни, сулит богатство. Но тут не сохраняют рубашку новорожденного. И только няни между собой говорят:
- Ишь ты, родился в сорочке!
Новорожденные плачут, будто жалуются. Сегодня их первое утро, они еще не научились жить.
Молочными своими глазами смотрит Москвина на белый свет, на свое первое в жизни солнце. Наука говорит, что новорожденные видят все вверх ногами. Но может, это не правда? Москвиной нравится солнце, и она внимательно смотрит на него.
- Если бы ты знала, как беспокоился сегодня ночью твой папа! - говорит старый доктор. - Как он боялся! Такой высокий военный, красивый... Да... тебе не понять!
А может, она понимает? Она морщится, жует губами и принимается реветь. Она набирает силу и ревет уже гораздо громче, чем ночью.
- Ну что ж, доброе утро! - тихо говорит доктор. Его никто не слышит, только вот эти, для которых это доброе утро - первое в жизни.
Да, сегодня все его уважают. Не то, что вчера! Вчера его отсюда выталкивали, вчера его презирали и никто не хотел с ним говорить. Сегодня он отец. Отец Москвин. Все смотрят
На него одобрительно. Порядок: принес бульон. Ему говорят: "Папаша, шоколад возьмите обратно, шоколаду нельзя".
Удивительно: почему нельзя шоколад? На стене он читает: передавать разрешается фрукты, бульон, цветы.
Цветы! Ей нужны цветы! Да где же он их возьмет? Однако раздобыл. Сегодня все его любят. Когда он сказал: "Извините, но у меня родилась дочь..." - как все заулыбались: продавщица, кассирша. Не улыбался только старый
Садовник.
- Нашел чему радоваться, - сказал он хмуро. Однако собрал букет. Принес его откуда-то снизу. Это была сирень. Белая, будто восковая. Зимняя, без запаха, но все-таки сирень.
- Нет ли ландышей? - спросил Андрей, и все посмотрели на него как на сумасшедшего.
- А ты в следующий раз к маю подгадай, будут тебе ландыши! - мрачно ответил садовник.
- Спасибо! - сказал Андрей и побежал к Саше.
И вот он здесь. В третий раз за сегодняшний день. Родильный дом - уже не женское царство. Сегодня здесь царят отцы.
- Папаша Вздыхалкин! Вам записка! - кричит Оля. Папаша Вздыхалкин могучего роста, усатый. Через головы он протягивает огромную лапу и говорит: "Отдай!"
- Девочка, - сообщает он окружающим, - опять девочка. Пятая по счету. Ну что будешь делать?
- Так это же хорошо! Отлично! - говорит Андрей. - Я, например, очень хотел девочку.
- Много ты понимаешь! - махнув рукой, отвечает Вздыхалкин. - Сын для отца - это...
- Ясно, кормилец! - подхватывает чья-то бабушка.
- Мальчик - не девочка, - объясняет папаша Караваев. У него родилась двойня и оба - мальчики. Вот счастливец!
- Оля! - говорит Андрей. - Подите-ка сюда! Сегодня он разговаривает с ней по-свойски, сегодня он от нее не зависит.
Оля развертывает цветы, снимает бумагу и взвизгивает:
- Сирень! Глядите, сирень!
Девушка в белом халате стоит на ступеньке и, забыв о корзине с бульонами, задрав голову, смотрит на цветы. Зимняя, без запаха, это все-таки сирень. И все улыбаются этой зимней сирени, словно увидели что-то робкое, незащищенное, но прекрасное.
- Сирень, сирень, сирень, - проносится среди отцов и бабушек.
Оля взбегает по лестнице с сиренью в руках, оставив внизу корзину с бульонами и фруктами. Никто на нее не сердится; записки она унесла в кармане.
- Сирень! - кричит Оля, вбегая в палату. - Сирень! Сирень!
Первый час. Внизу посетителей все больше и больше. Открываются двери, входят пятеро молодых военных. Видно, все отцы. Народ вокруг затихает.
Халат! - отделившись от всех, требует их старший. Оля в недоумении:
- Какой такой халат?
- Мы пришли от академии. Навестить молодую мать Александру Москвину.
Тут Андрей открывает глаза. Ожидая от Саши ответа, он задремал на скамейке и вдруг видит своего друга Володю и с ним еще четверых ребят со своего курса.
- Очумели! - невежливо говорит Оля. - Тут вам что - обыкновенная больница? Тут родильный дом, кто вас пустит наверх? Там у нас все стерильное.
- Даже меня не пускают, - жалуется Андрей.
- А-а! Привет отцу! Привет папаше! - в один голосуют все пятеро. Качать его!
- Очумели! - кричит Оля. - Где вы находитесь? Сейчас выведу!
Пятеро товарищей хоть и похлопывают Андрея по плечу, но глядят на него растерянно. Никто из них не понимает, что надо говорить в таких случаях.
Шум стихает, чтобы вспыхнуть опять: пришли Сашины подруги. Молодежь стоит в уголку, оттуда слышится смех, Андрею не по себе. Странно, неужто сегодня жизнь на земле та же, что и вчера, и у людей те же заботы, желания?
Сегодня что-то случилось с Андреем: большое, таинственное. Он стал отцом. И сейчас, глядя, как Володя разговаривает с Сашиной подругой Юлей, Андрей думает: ну, что он... Куда он пришел, право? А Юля-то, Юля! В семье такое событие, а она хоть бы что - занята Володей. Мимоходом сказала: "Поздравляю" - и все.
- Ну, давайте, давайте подарки! - говорит Юля. - Мальчики, я надеюсь, вы догадались что-нибудь принести? Апельсины? Чудно! Испанские! Шоколад - не пойдет. Вы что - читать не умеете? Боже мой, Андрей, погляди!
Развернув бумагу и громко смеясь, она показывает матросский костюм, который впору разве что пятилетней девочке, и красные башмачки со шнуровкой.
Все хохочут.
- На вырост! - слышится голос какого-то опытного отца.
- Умора! - смеется чья-то бабушка.
- Я бы сказал - дальновидно! - подмечает какой-то мужчина в пенсне.
В корзину укладываются туфли, платье, апельсины, кукольная мебель, погремушки, яркий целлулоидный попугай и большой мяч.
Присев на корточки, Юля наводит в корзине порядок.
- Гражданочка, попрошу изъять все это, - сухо говорит Оля. - Вы что, дети? Это ж родильный дом! Вы бы двух колесный велосипед купили!
- А когда вечеринка? - шепчет на ухо Андрею Володя. Андрей опешил:
- Какая вечеринка?
- Ну, спрыснуть. Рождение там, бракосочетание. Событие все же, правда, Юля?
- Мне бы ваши заботы! - насмешливо отвечает Андрей.
В приемную входят Константин Артемьевич, Нина Викторовна, дядя Сурен из Милютинского переулка, и его жена тетя Вера, и тетя Маргарита, которая завещала Андрею две золотые пятерки.
Оля ошеломлена:
- Сколько вас тут, одних Москвиных? - спрашивает она.
- Константин Артемьевич, - говорит Володя, - а когда вечеринка?
- За нами не пропадет, - отвечает Константин Артемьевич и поглядывает на Юлю. - Сегодня и приходите!
- Кто будет крестной? - спрашивает тетя Маргарита.
- Конечно, я! - говорит Юля.
- И я! - говорит Володя. - Вы - крестная мать, я - отец.
- Товарищи, честно предупреждаю, - говорит Константин Артемьевич, кумовья не имеют права жениться. Они становятся вроде бы родственниками.
- Что ж такого? - независимо говорит Юля.
- Глупый предрассудок, - замечает Володя.
- Москвин! Москвин! Записка от Москвиной, - зовет Оля.
Волосы выбиваются у нее из-под шапочки. Она устала. Она не спала всю ночь.
- От Москвиной... - говорит она охрипшим голосом. - Скорее, папаша!
Только потом, вспоминая об этом дне, с его усталостью, бессонницей, многолюдьем и суетой, Андрей вдруг понял, что это и было счастьем: оно светилось апельсинами, гремело погремушками, сияло синевой матросского воротника (платье на вырост), алело красными башмачками, которые, должно быть, купили товарищи в складчину.
Красные башмачки! Все над ними смеялись. Но Андрею они не казались смешными. Ты пойдешь по траве, по росе, в алых башмачках, моя дочка без имени! Тебе минуло уже двадцать четыре часа. Целые сутки.
Они все сохранились, эти записки. Андрей всегда все хранил - конспекты лекций, отцовские письма. Он был военный, может быть, это еще усилило врожденную точность, почти педантизм. Об этой черте Саша прежде не знала: ведь не сразу все узнаешь о другом человеке. А Саша сохранила и привезла эти записки домой потому, что любила хранить знаки человеческой привязанности, как бы малы эти знаки ни были.
Вот они, эти записки и письма, они и сейчас лежат в нижнем ящике письменного стола.
"...Ну, если я дядя, то можете на меня положиться. Научу плавать, кататься на велосипеде и пр. Но при одном условии: пусть называет меня дядей.
Леха",
"...Жена нашего дорогого Андрея! До сих пор он тебя от нас прятал. О причинах догадаться нетрудно: Отелло! Его вечно грызла тайная ревность и уже почти сгрызла: отъела одно ухо. Но мы ворвались к тебе впятером как представители Военно-Воздушных Сил республики. Надеемся скоро тебя увидеть. Пьем твое здоровье. Привет ребенку. Ура!"
"...Сашенька, сейчас вечер. Я пришла к твоим. Пусто без тебя. Андрей сочиняет тебе длинный список приветствий и честно старается не забыть всех поздравивших. Разговаривать с Андреем стало немыслимо. Он такой гордый, как будто сам родил.
Пожалуйста, опиши мне дочку разумным литературным языком: внешность, наклонности характера, психофизические свойства... Как ты ее собираешься назвать? Неплохо было бы в честь меня.
А Володя Левин - ничего, симпатичный. Не без остроумия".
"Вы спрашиваете, какая дочка? - писала Саша. - На руках по пять пальчиков, в носу две дырочки. Как назвать ее, не знаю. Это очень сложно. Имя должно подходить к человеку. А какой она человек, пока еще не особенно ясно".
Но с именем оказалось не так уж сложно. Вопрос решил не лишенный остроумия Володя Левин. Он предложил всем членам семьи и ближайшим друзьям написать какое-нибудь милое их сердцу имя (лично он написал "Юлия"). Тетя Маргарита написала "Эвелина", и, готовая ко всему, Саша с ужасом думала о том, что не ровен час - она вытащит эту, свернутую трубочкой бумажку. Леша написал "Тамара" - так звали девочку, которая считалась самой умной во всех шестых классах. Разумеется, Константин Артемьевич написал "Нина", кто-то написал "Гаянэ". Возможности были неисчерпаемые, у каждого нашлось заветное имя. Дядя Сурен из Милютинского переулка, размечтавшись, написал имя девушки, за которой он ухаживал в юности, когда жил еще в Эривани. Ту далекую, прелестную девушку звали Офелия. Готовая ко всему, Саша вытащила билетик и дрожащими руками развернула его. На бумажке стояло "Анна".
Все облегченно вздохнули.
- Могло быть гораздо хуже! - сказала Нина Викторовна.
И маленькую сразу перестали звать "девчонка", "младенец", "крикунья". И как это раньше никто не понимал, что она Аня, Анюта. И только. Это имя написала Саша. Так звали мать Андрея. И так звали Сашину учительницу. А Саша ее очень любила.
***
Анюта орала. Ух, как она орала! Она совсем не думала о родителях. Днем она отсыпалась, а ночью - вопила.
Сначала к ней были применены средства самого сурового современного спартанского воспитания. Поставив все на строгую научную основу, проработав книги Сперанского и Конюс, Андрей запретил давать ребенку соску и брать его на руки. Об укачивании не могло быть и речи.
Нина Викторовна страдала.
- У ребенка затекла спинка. Вот попробуйте сами, полежите на спине двадцать четыре часа. Попробуйте.
- Профессор Сперанский говорит... - отвечал неумолимый Андрей.
- Звери, звери! - восклицала Нина Викторовна.
Когда Андрей уходил в академию, Саша вынимала девочку из коляски, пела ей песни и, оглядываясь, словно Андрей мог видеть сквозь стены, тихо укачивала ее.
Строгий отец не спал по ночам. Он тренькал по стакану чайной ложечкой. Но это почему-то не развлекало Анюту:
Она продолжала кричать. В глубокой ночи за дверью раздавался голубиный воркующий стон: "Боже, о Боже!"
Нина Викторовна работала в стройконторе и вставала в семь утра.
- Бяда! Вот бяда! - тосковала за стеной соседка тетя Даша. Она была уборщицей и вставала и того раньше.
- Не внучка, а богатырь! - радовался Константин Артемьевич. - Так их! Так!
- Андрюша, можно, я ее возьму? - просила Саша. - Ведь мы не одни, ведь люди работают.
Андрей был неумолим
- Нельзя! - говорил он.
Он вычитал у Чуковского, что культурные, наблюдающие за ростом своих детей родители ведут дневники. И поэтому записал в своей тетради:
"2 апреля 1937 года.
Анюте 12 дней. Вес 3820 гр. Рост 53 см. За четыре дня прибавилась в весе на 320 граммов и выросла на 1 см. Таким образом, через 40 лет она будет весить больше тонны, а рост будет равняться 37 метрам 3 см.
Говорят, что новорожденные не улыбаются. Аня улыбается. Бессознательно, бессмысленно - но это уж ее частное дело.
По ночам кричит. Сперанский говорит, что надо выдержать характер (не этими словами, но смысл такой). Кто кого переборет. Она должна сдаться и, несомненно, сдастся"
Семь часов утра. В окне едва брезжит зимний свет. Спит дочка, спит Саша. Лицо у Саши утомленное. Как тихо она спит. Не слышно ее дыхания. Андрею становится страшно. Он подходит к Сашиной кровати. Чуть приметно шевелится кружево на пододеяльнике. Смеясь над собой, он продолжает одеваться. Надо спешить. В девять начало занятий. Он наклоняется над дочкиной коляской. Как серьезно и строго ее крошечное лицо. От коляски тянет теплом, запахом молока. Андрею хочется сказать шепотом:
Любимая, маленькая или что-нибудь такое, похожее. Он сам изобрел эти слова - не вычитал, не слыхивал, - сам придумал.
- Андрей, чай уже на столе, - слышит он голос Нины Викторовны.
Они вместе с Лешей, обжигаясь, глотают горячий чай. За окном просыпается утро. Почти светло. Светло тем зябким, тусклым светом, который бывает только зимой.
- Сегодня не миновать, математичка спросит, - оживленно говорит Леша. Такая зануда!
И вот они выходят. Леша дорожит этими часами, нет, минутами. В эти минуты Андрей принадлежит только ему - можно говорить, спрашивать, спорить, гордиться. Оглядываться на встречных мальчишек. Андрей идет рядом в военной форме. Ни у кого в классе нет такого брата. В школе Леша любит называть его "братан". "Мой братан", - говорит он. До сих пор у него было, если считать двоюродных, три сестры и ни одного брата.
Это брат что надо. Его можно спросить о чем угодно - он все знает и обо всем может рассказать. Про Испанию рассказывает так, будто сам там побывал. Может решить любую задачу. И однажды он так выручил Лешу! Об этом знает только Леша, и Леша этого никогда не забудет!
Вот и сейчас - они идут и разговаривают как равные, два товарища.
У Арбатской площади они расстаются. Леша идет в школу, к Кропоткинским воротам, Андрей - в академию на Ленинградское шоссе. Ему не хочется в троллейбус, ему надо побыть одному. Он шагает по зимним улицам и смотрит на снег.
Я должен сказать, - думает Андрей, - почему я молчу? Берегу? Жалею? Но ведь надо подготовить, нельзя же бухнуть так сразу. Я должен был сказать ей давно. Я не смел молчать...
И он дает себе слово, что непременно скажет ей все нынче вечером, нынче ночью, как только они останутся одни.
Утро. Встает Саша. Вскакивает как встрепанная - ее разбудила Анюта. Ребенок плачет, а она спит, вот до чего дошло. Который час? Девятый? Десятый? Старые часы в столовой бьют девять. Саша встает, кое-как умывается, берет дочку на руки, но обиженная Анюта еще долго не затихает.
- Прости меня, дуру старую, неумытую, - говорит Саша словами, которые она еще в детстве слышала от своей бабушки.
Вместе с Анютой они смотрятся в зеркало. На одной руке у Саши - Анюта, в другой - гребешок. Все уже на работе. В доме не убрано, на кухне гора немытой посуды. Надо прибрать, приготовить обед, выстирать пеленки. Анюта не умолкает, и поэтому Саша вместе с ней идет на кухню. Она навострилась мыть посуду одной правой рукой. Но вытирать посуду одной рукой Саша еще не навострилась. Поэтому она и не вытирает, а просто, сполоснув тарелки в горячей воде, складывает их горкой: пускай сохнут сами.
- Ну что ты кричишь? - говорит она. - Ведь ты большая девочка. И умом тебя Бог не обидел. Ты ребенок сознательный, передовой. Ну по какому вопросу ты плачешь? Ну прояви чуткость.
Анюта громко вопит.
- Я должна подмести в столовой! - страстно убеждает ее Саша. - На мне весь дом. Мы одни с тобой в нашей семье лоботрясы. Люди работают, учатся, а мы с тобой что?
Саша кормит девочку и заворачивает ее в одеяло. Эту хитрость она сама придумала. Анюта, когда ее заворачивают в одеяло, воображает, что она уже на чистом воздухе, и засыпает. Хорошо на улице - так, должно быть, думает Анюта. А Саша тем временем вытирает пыль, подметает, чистит картошку и с раскаянием думает о том, что ребенку жарко и лежать в ватном одеяле дома вредно. "Но что прикажете делать? Прости ты меня, обманщицу", - мысленно обращается она к дочке. А пока подметает, заводит патефон: под звуки вальса из "Спящей красавицы" подметать гораздо ловчее.
Потом она спускается по лестнице. Дворник дядя Толя всегда помогает ей вынести коляску. Он знает Сашу с рождения, и его очень смешит, что у нее самой уже есть дочка. Хорошо во дворе под каштаном. Каштан сейчас голый, скучный, но Саша помнит, какой он летом. Этой весной дочка впервые увидит зеленый каштан. Она будет уже держать головку. Она увидит небо. И ворону. Саша наденет на Анюту платье - и все станут любоваться и говорить: какая красивая девочка.
Саша втайне уверена, что и сейчас Анюта очень красивая. Вот дядя Толя тоже восхищается. Стоит над коляской и говорит:
- Красавица! Подумать только! Давай иди домой, я тут пригляжу!
Саша поднимается наверх. И тут-то все на нее опрокидывается: обед, пеленки, нечищеные кастрюли... Каша всегда подгорает. Молоко убегает, на кухне чад, и соседка Ольга Сергеевна неодобрительно поводит носом. Она укоряет Сашу тайно, но упорно. Она безмолвствует, но Саша отчетливо слышит: "Чем в окно глядеть на свою Анюту, приглядела бы лучше за молоком".
Очень хочется спать. Вот тут прямо на кухне растянулась бы и заснула.
Бездельница я, бездельница, - думает Саша. Уж если не самого Софокла, так хоть бы хрестоматию почитать. И как я буду сдавать экзамены? А в ухо кто-то шепчет: "Ляг и усни".
Но в эту минуту раздается телефонный звонок.
- Саша, это ты? - говорит Юля. - Ну, как ты там? - И не дослушав:
- Сейчас бегу на лекции. Я спешу. Володя сегодня вечером к вам не заглянет?
Мне бы ваши заботы! - думает Саша, положив трубку.
Надо кормить Анюту, надо гулять с Анютой, Сперанский велел гулять не меньше шести часов! И о чем он только думал, когда велел такое? Где их взять, эти шесть часов?
Первый звонок в дверь. Бездельница Саша открывает.
- Ну, как ты тут? - говорит Нина Викторовна и тотчас берет Анюту на руки. Сразу становится легче.
И пошел кружиться вечер. Леша, папа. Леша приносит хлеб и триста граммов масла. Папа - рыбу на завтрашний обед. Врывается в дом Юля. Она начинает деятельно помогать. Хватает пузырек с вазелиновым маслом и сует его на кухне в чужой чайник. На беду это оказывается чайник Ольги Сергеевны.
- Я, конечно, ей ничего не сказала, - говорит Нине Викторовне Ольга Сергеевна, - но подумайте сами: чай с вазелиновым маслом. Я понимаю, ребенка надо смазывать теплым вазелиновым маслом. Но все же немного внимания. Ведь ребенок не захиреет, если вы поставите свое вазелиновое масло в свою же собственную кастрюлю.
А Юля забыла о вазелиновом масле. Она сидит перед зеркалом и очень внимательно смотрит на себя.
- Константин Артемьевич, - говорит она, - ну как, по-вашему... Я интересная? Или нет? По правде!
- Если по правде, интересная - это, пожалуй, несколько сильно. Но в тебе есть изюминка. А это гораздо важнее. Вот я тебе расскажу про себя. В Эривани у нас была одна девушка. Училась она в гимназии Шах-Арутюновой. Так вот она...
Юля уже не слышит: возвращаются из академии Андрей с Володей.
- По-моему, этот Володя совсем забыл дорогу домой, - говорит открывшая им дверь Ольга Сергеевна.
- А вам-то что до этого? - сердито отвечает Саша.
- Боже! Боже! - стонет соседка. - Была такая тихая, такая кроткая девочка, такой обаятельный ребенок, слова грубого, бывало, не услышишь. Нет, замужество не каждую женщину облагораживает.
Саша, которую замужество нисколько не облагородило, косится на нее исподлобья. У Саши зуб на соседку. Она не забыла и вовек не забудет, что Ольга Сергеевна сказала сегодня утром: "Никогда в жизни не видела такого беспокойного ребенка, как эта Анюта".
Саша стирает пеленки, Андрей полощет и выжимает. Леша в коридоре кричит в телефонную трубку:
- Эй, что сегодня задано по алгебре? Что? С ответом не сходится?..
В столовой Юля поет под гитару:
- "Ночь светла-а! Ночь тепла-а!"
Константин Артемьевич очень горячо и очень громко рассказывает Нине Викторовне, какой интересный случай был сегодня в их юридической консультации.
Понимаешь, приходит женщина и говорит...
Странно, - обращаясь к стене и насыпая в кофейник кофе, произносит соседка Ольга Сергеевна, - от шума у меня опухают ноги. Это нервы... да, нервы... Андрей Николаевич, - голос соседки вдруг становится ласковым, разве это мужское дело - стирать пеленки?
Самое что ни на есть мужское. Вы разве не знали?
"Ночь тепла-а!" - поет в столовой Юля.
Леша, который давно привык готовить уроки под аккомпанемент Юлиной гитары, бросает ей через плечо:
- Юлька, давай вот эту, про поцелуй, под нее здорово решать уравнение с двумя неизвестными.
- "Поцелуем дай забвенье!" - послушно поет Юля.
Остроумный Володя молчит и во все глаза смотрит на Юлю. Ужин. Андрей утверждает, что никто не умеет так жарить картошку, как Саша.
- Я тоже люблю свою жену, - говорит Константин Артемьевич, - но никогда не теряю объективности. Будем суровы и откровенны: картошка пересолена и пережарена.
- Попробуй, - говорит Нина Викторовна, - попробуй кормить, гулять, убирать, стряпать...
...готовиться к экзамену по политэкономии, греческой литературе... вставляет Саша.
- Да, и греческой литературе. Что бы ты запел?
"Ночь светла-а, ночь тиха-а!" - отвечает Константин Артемьевич.
...Они идут по коридору - впереди Саша, за нею Андрей. В руках Андрея горка тарелок. Саша несет чайную по суду.
- Кто самый красивый на свете? - спрашивает не оборачиваясь.
- Ты! - не задумываясь, отвечает Андрей.
- Кто самый умный?
- Ты!
- Кто самый образованный?
- Ты!
Саша уже не знает, что бы такое еще придумать:
- Кто лучше всех на свете жарит картошку? - спрашивает она.
- Конечно, ты! Кто же еще?
- То-то! - говорит Саша.
Тепло. Пахнет детским мылом. Комната переполнена сонным дыханием. Тихо. Они только что искупали Анюту и уложили ее. Уснула и Саша.
Сняв сапоги, он шагает по комнате. Он должен сказать. Если она пошевелится, он ей скажет сейчас. Саша вздыхает сквозь сон, и он замирает, притаившись в своем углу. Не проснулась. Ладно, он скажет ей утром.
Какая длинная ночь! Анюта и Саша тут, и он с ними рядом и все же один со своими мыслями. Андрей раскрывает тетрадь дневник. Так велит Чуковский, если отец культурен - записывай. И он пишет:
- Как же, как же! - отвечает доктор. - Александра Москвина. Вы Москвин? Поздравляю, у вас родилась дочка.
- Потише, потише! - говорит толстая нянечка, проходя мимо Саши.
- Мама! - зовет кто-то.
- Теперь мама! А раньше-то что? Небось не вспоминала мамашу? - говорит нянечка.
Прижав ладонь к щеке, Саша дремлет. Потом просыпается от боли. Рядом с ней слышится бормотание, похожее на тяжелый бред.
- Трава, понимаешь, трава... Я говорю: кликну брата, а он говорит: кличь...
Саша опять засыпает. И вдруг все, что было: детство, Андрей, ее любовь, жизнь, воспоминания - все превращается в звон, боль, крик.
Она стыдится своего крика, пугается своего голоса - он не похож на ее обычный голос.
- Ну, вот и все! - вдруг говорит доктор Гуревич. Из-под белой докторской шапочки весело смотрят блеклые голубые глаза. - Девочка!
- Какая? - спрашивает Саша. - Хорошая?
- Еще бы! Отличная! Весьма прекрасная! - отвечает врач.
- Покажите! - требует Саша.
Вот она, ее дочка, ее ребенок. Она знала ее очень давно. С этими вот волосиками, которые прилипли к большому выпуклому лбу. С этими удивленно глядящими на нее темными глазами. Дочка облизывается. Она молчит. Саша разглядывает дочкины ножки, маленькие, жалкие руки.
- Хватит, хватит, мамаша, - говорит нянечка.
- А что у нее на ручке? - спрашивает Саша.
- Номерок. Тридцать семь, - говорит доктор.
- Когда родишь пятнадцатого, напишем миллион, - говорит нянечка.
Дочка орет. Ее дочка. "Я! - кричит Сашина дочка. - Я! Я! Я!"
Да, это ты, - думает Саша. Моя милая, моя хорошая. Андрюшина дочка.
В первую же секунду, увидев лицо своей девочки, Саша поняла, что дочь похожа на Андрея. Потом сотрется это первое воспоминание. Потом все будут вместе с Сашей гадать, на кого похожа дочка. Но в ту первую секунду, взглянув на красное, сморщенное личико, она узнала в нем Андрея - сходство было отчетливым, ясным, пронзительным.
- А что делает моя дочка? - спрашивает Саша.
- А известно что! Пошла с кавалером под ручку гулять по улице Горького! - отвечает нянечка.
***
Это было первое утро новой девочки. Она встретила его криком, приветствовала его отчаянным воплем. В ту ночь в этом маленьком родильном доме появилось на свет двенадцать ребятишек. Они были похожи на кукол. Или на мумий.
Говорят, все новорожденные на одно лицо: красные, сморщенные, лысые. Ну, это как когда. Не все красные и сморщенные. Вот по правую сторону от девочки Москвиной лежит мальчик Сорокин. Он кудрявый. Родился с длинными волосами - и это умиляет всех, даже нянечек.
- Ишь ты, лохматый! - говорят о нем.
По другую сторону от Москвиной лежит Захарчук. Он родился в сорочке. Это бывает редко. Из десяти только один родится в сорочке. И старые нянечки докладывают матери: "Счастливый! Родился в сорочке!" По народному поверью, не выброшенная сорочка хранит воина от ран, приносит счастье в семейной жизни, сулит богатство. Но тут не сохраняют рубашку новорожденного. И только няни между собой говорят:
- Ишь ты, родился в сорочке!
Новорожденные плачут, будто жалуются. Сегодня их первое утро, они еще не научились жить.
Молочными своими глазами смотрит Москвина на белый свет, на свое первое в жизни солнце. Наука говорит, что новорожденные видят все вверх ногами. Но может, это не правда? Москвиной нравится солнце, и она внимательно смотрит на него.
- Если бы ты знала, как беспокоился сегодня ночью твой папа! - говорит старый доктор. - Как он боялся! Такой высокий военный, красивый... Да... тебе не понять!
А может, она понимает? Она морщится, жует губами и принимается реветь. Она набирает силу и ревет уже гораздо громче, чем ночью.
- Ну что ж, доброе утро! - тихо говорит доктор. Его никто не слышит, только вот эти, для которых это доброе утро - первое в жизни.
Да, сегодня все его уважают. Не то, что вчера! Вчера его отсюда выталкивали, вчера его презирали и никто не хотел с ним говорить. Сегодня он отец. Отец Москвин. Все смотрят
На него одобрительно. Порядок: принес бульон. Ему говорят: "Папаша, шоколад возьмите обратно, шоколаду нельзя".
Удивительно: почему нельзя шоколад? На стене он читает: передавать разрешается фрукты, бульон, цветы.
Цветы! Ей нужны цветы! Да где же он их возьмет? Однако раздобыл. Сегодня все его любят. Когда он сказал: "Извините, но у меня родилась дочь..." - как все заулыбались: продавщица, кассирша. Не улыбался только старый
Садовник.
- Нашел чему радоваться, - сказал он хмуро. Однако собрал букет. Принес его откуда-то снизу. Это была сирень. Белая, будто восковая. Зимняя, без запаха, но все-таки сирень.
- Нет ли ландышей? - спросил Андрей, и все посмотрели на него как на сумасшедшего.
- А ты в следующий раз к маю подгадай, будут тебе ландыши! - мрачно ответил садовник.
- Спасибо! - сказал Андрей и побежал к Саше.
И вот он здесь. В третий раз за сегодняшний день. Родильный дом - уже не женское царство. Сегодня здесь царят отцы.
- Папаша Вздыхалкин! Вам записка! - кричит Оля. Папаша Вздыхалкин могучего роста, усатый. Через головы он протягивает огромную лапу и говорит: "Отдай!"
- Девочка, - сообщает он окружающим, - опять девочка. Пятая по счету. Ну что будешь делать?
- Так это же хорошо! Отлично! - говорит Андрей. - Я, например, очень хотел девочку.
- Много ты понимаешь! - махнув рукой, отвечает Вздыхалкин. - Сын для отца - это...
- Ясно, кормилец! - подхватывает чья-то бабушка.
- Мальчик - не девочка, - объясняет папаша Караваев. У него родилась двойня и оба - мальчики. Вот счастливец!
- Оля! - говорит Андрей. - Подите-ка сюда! Сегодня он разговаривает с ней по-свойски, сегодня он от нее не зависит.
Оля развертывает цветы, снимает бумагу и взвизгивает:
- Сирень! Глядите, сирень!
Девушка в белом халате стоит на ступеньке и, забыв о корзине с бульонами, задрав голову, смотрит на цветы. Зимняя, без запаха, это все-таки сирень. И все улыбаются этой зимней сирени, словно увидели что-то робкое, незащищенное, но прекрасное.
- Сирень, сирень, сирень, - проносится среди отцов и бабушек.
Оля взбегает по лестнице с сиренью в руках, оставив внизу корзину с бульонами и фруктами. Никто на нее не сердится; записки она унесла в кармане.
- Сирень! - кричит Оля, вбегая в палату. - Сирень! Сирень!
Первый час. Внизу посетителей все больше и больше. Открываются двери, входят пятеро молодых военных. Видно, все отцы. Народ вокруг затихает.
Халат! - отделившись от всех, требует их старший. Оля в недоумении:
- Какой такой халат?
- Мы пришли от академии. Навестить молодую мать Александру Москвину.
Тут Андрей открывает глаза. Ожидая от Саши ответа, он задремал на скамейке и вдруг видит своего друга Володю и с ним еще четверых ребят со своего курса.
- Очумели! - невежливо говорит Оля. - Тут вам что - обыкновенная больница? Тут родильный дом, кто вас пустит наверх? Там у нас все стерильное.
- Даже меня не пускают, - жалуется Андрей.
- А-а! Привет отцу! Привет папаше! - в один голосуют все пятеро. Качать его!
- Очумели! - кричит Оля. - Где вы находитесь? Сейчас выведу!
Пятеро товарищей хоть и похлопывают Андрея по плечу, но глядят на него растерянно. Никто из них не понимает, что надо говорить в таких случаях.
Шум стихает, чтобы вспыхнуть опять: пришли Сашины подруги. Молодежь стоит в уголку, оттуда слышится смех, Андрею не по себе. Странно, неужто сегодня жизнь на земле та же, что и вчера, и у людей те же заботы, желания?
Сегодня что-то случилось с Андреем: большое, таинственное. Он стал отцом. И сейчас, глядя, как Володя разговаривает с Сашиной подругой Юлей, Андрей думает: ну, что он... Куда он пришел, право? А Юля-то, Юля! В семье такое событие, а она хоть бы что - занята Володей. Мимоходом сказала: "Поздравляю" - и все.
- Ну, давайте, давайте подарки! - говорит Юля. - Мальчики, я надеюсь, вы догадались что-нибудь принести? Апельсины? Чудно! Испанские! Шоколад - не пойдет. Вы что - читать не умеете? Боже мой, Андрей, погляди!
Развернув бумагу и громко смеясь, она показывает матросский костюм, который впору разве что пятилетней девочке, и красные башмачки со шнуровкой.
Все хохочут.
- На вырост! - слышится голос какого-то опытного отца.
- Умора! - смеется чья-то бабушка.
- Я бы сказал - дальновидно! - подмечает какой-то мужчина в пенсне.
В корзину укладываются туфли, платье, апельсины, кукольная мебель, погремушки, яркий целлулоидный попугай и большой мяч.
Присев на корточки, Юля наводит в корзине порядок.
- Гражданочка, попрошу изъять все это, - сухо говорит Оля. - Вы что, дети? Это ж родильный дом! Вы бы двух колесный велосипед купили!
- А когда вечеринка? - шепчет на ухо Андрею Володя. Андрей опешил:
- Какая вечеринка?
- Ну, спрыснуть. Рождение там, бракосочетание. Событие все же, правда, Юля?
- Мне бы ваши заботы! - насмешливо отвечает Андрей.
В приемную входят Константин Артемьевич, Нина Викторовна, дядя Сурен из Милютинского переулка, и его жена тетя Вера, и тетя Маргарита, которая завещала Андрею две золотые пятерки.
Оля ошеломлена:
- Сколько вас тут, одних Москвиных? - спрашивает она.
- Константин Артемьевич, - говорит Володя, - а когда вечеринка?
- За нами не пропадет, - отвечает Константин Артемьевич и поглядывает на Юлю. - Сегодня и приходите!
- Кто будет крестной? - спрашивает тетя Маргарита.
- Конечно, я! - говорит Юля.
- И я! - говорит Володя. - Вы - крестная мать, я - отец.
- Товарищи, честно предупреждаю, - говорит Константин Артемьевич, кумовья не имеют права жениться. Они становятся вроде бы родственниками.
- Что ж такого? - независимо говорит Юля.
- Глупый предрассудок, - замечает Володя.
- Москвин! Москвин! Записка от Москвиной, - зовет Оля.
Волосы выбиваются у нее из-под шапочки. Она устала. Она не спала всю ночь.
- От Москвиной... - говорит она охрипшим голосом. - Скорее, папаша!
Только потом, вспоминая об этом дне, с его усталостью, бессонницей, многолюдьем и суетой, Андрей вдруг понял, что это и было счастьем: оно светилось апельсинами, гремело погремушками, сияло синевой матросского воротника (платье на вырост), алело красными башмачками, которые, должно быть, купили товарищи в складчину.
Красные башмачки! Все над ними смеялись. Но Андрею они не казались смешными. Ты пойдешь по траве, по росе, в алых башмачках, моя дочка без имени! Тебе минуло уже двадцать четыре часа. Целые сутки.
Они все сохранились, эти записки. Андрей всегда все хранил - конспекты лекций, отцовские письма. Он был военный, может быть, это еще усилило врожденную точность, почти педантизм. Об этой черте Саша прежде не знала: ведь не сразу все узнаешь о другом человеке. А Саша сохранила и привезла эти записки домой потому, что любила хранить знаки человеческой привязанности, как бы малы эти знаки ни были.
Вот они, эти записки и письма, они и сейчас лежат в нижнем ящике письменного стола.
"...Ну, если я дядя, то можете на меня положиться. Научу плавать, кататься на велосипеде и пр. Но при одном условии: пусть называет меня дядей.
Леха",
"...Жена нашего дорогого Андрея! До сих пор он тебя от нас прятал. О причинах догадаться нетрудно: Отелло! Его вечно грызла тайная ревность и уже почти сгрызла: отъела одно ухо. Но мы ворвались к тебе впятером как представители Военно-Воздушных Сил республики. Надеемся скоро тебя увидеть. Пьем твое здоровье. Привет ребенку. Ура!"
"...Сашенька, сейчас вечер. Я пришла к твоим. Пусто без тебя. Андрей сочиняет тебе длинный список приветствий и честно старается не забыть всех поздравивших. Разговаривать с Андреем стало немыслимо. Он такой гордый, как будто сам родил.
Пожалуйста, опиши мне дочку разумным литературным языком: внешность, наклонности характера, психофизические свойства... Как ты ее собираешься назвать? Неплохо было бы в честь меня.
А Володя Левин - ничего, симпатичный. Не без остроумия".
"Вы спрашиваете, какая дочка? - писала Саша. - На руках по пять пальчиков, в носу две дырочки. Как назвать ее, не знаю. Это очень сложно. Имя должно подходить к человеку. А какой она человек, пока еще не особенно ясно".
Но с именем оказалось не так уж сложно. Вопрос решил не лишенный остроумия Володя Левин. Он предложил всем членам семьи и ближайшим друзьям написать какое-нибудь милое их сердцу имя (лично он написал "Юлия"). Тетя Маргарита написала "Эвелина", и, готовая ко всему, Саша с ужасом думала о том, что не ровен час - она вытащит эту, свернутую трубочкой бумажку. Леша написал "Тамара" - так звали девочку, которая считалась самой умной во всех шестых классах. Разумеется, Константин Артемьевич написал "Нина", кто-то написал "Гаянэ". Возможности были неисчерпаемые, у каждого нашлось заветное имя. Дядя Сурен из Милютинского переулка, размечтавшись, написал имя девушки, за которой он ухаживал в юности, когда жил еще в Эривани. Ту далекую, прелестную девушку звали Офелия. Готовая ко всему, Саша вытащила билетик и дрожащими руками развернула его. На бумажке стояло "Анна".
Все облегченно вздохнули.
- Могло быть гораздо хуже! - сказала Нина Викторовна.
И маленькую сразу перестали звать "девчонка", "младенец", "крикунья". И как это раньше никто не понимал, что она Аня, Анюта. И только. Это имя написала Саша. Так звали мать Андрея. И так звали Сашину учительницу. А Саша ее очень любила.
***
Анюта орала. Ух, как она орала! Она совсем не думала о родителях. Днем она отсыпалась, а ночью - вопила.
Сначала к ней были применены средства самого сурового современного спартанского воспитания. Поставив все на строгую научную основу, проработав книги Сперанского и Конюс, Андрей запретил давать ребенку соску и брать его на руки. Об укачивании не могло быть и речи.
Нина Викторовна страдала.
- У ребенка затекла спинка. Вот попробуйте сами, полежите на спине двадцать четыре часа. Попробуйте.
- Профессор Сперанский говорит... - отвечал неумолимый Андрей.
- Звери, звери! - восклицала Нина Викторовна.
Когда Андрей уходил в академию, Саша вынимала девочку из коляски, пела ей песни и, оглядываясь, словно Андрей мог видеть сквозь стены, тихо укачивала ее.
Строгий отец не спал по ночам. Он тренькал по стакану чайной ложечкой. Но это почему-то не развлекало Анюту:
Она продолжала кричать. В глубокой ночи за дверью раздавался голубиный воркующий стон: "Боже, о Боже!"
Нина Викторовна работала в стройконторе и вставала в семь утра.
- Бяда! Вот бяда! - тосковала за стеной соседка тетя Даша. Она была уборщицей и вставала и того раньше.
- Не внучка, а богатырь! - радовался Константин Артемьевич. - Так их! Так!
- Андрюша, можно, я ее возьму? - просила Саша. - Ведь мы не одни, ведь люди работают.
Андрей был неумолим
- Нельзя! - говорил он.
Он вычитал у Чуковского, что культурные, наблюдающие за ростом своих детей родители ведут дневники. И поэтому записал в своей тетради:
"2 апреля 1937 года.
Анюте 12 дней. Вес 3820 гр. Рост 53 см. За четыре дня прибавилась в весе на 320 граммов и выросла на 1 см. Таким образом, через 40 лет она будет весить больше тонны, а рост будет равняться 37 метрам 3 см.
Говорят, что новорожденные не улыбаются. Аня улыбается. Бессознательно, бессмысленно - но это уж ее частное дело.
По ночам кричит. Сперанский говорит, что надо выдержать характер (не этими словами, но смысл такой). Кто кого переборет. Она должна сдаться и, несомненно, сдастся"
Семь часов утра. В окне едва брезжит зимний свет. Спит дочка, спит Саша. Лицо у Саши утомленное. Как тихо она спит. Не слышно ее дыхания. Андрею становится страшно. Он подходит к Сашиной кровати. Чуть приметно шевелится кружево на пододеяльнике. Смеясь над собой, он продолжает одеваться. Надо спешить. В девять начало занятий. Он наклоняется над дочкиной коляской. Как серьезно и строго ее крошечное лицо. От коляски тянет теплом, запахом молока. Андрею хочется сказать шепотом:
Любимая, маленькая или что-нибудь такое, похожее. Он сам изобрел эти слова - не вычитал, не слыхивал, - сам придумал.
- Андрей, чай уже на столе, - слышит он голос Нины Викторовны.
Они вместе с Лешей, обжигаясь, глотают горячий чай. За окном просыпается утро. Почти светло. Светло тем зябким, тусклым светом, который бывает только зимой.
- Сегодня не миновать, математичка спросит, - оживленно говорит Леша. Такая зануда!
И вот они выходят. Леша дорожит этими часами, нет, минутами. В эти минуты Андрей принадлежит только ему - можно говорить, спрашивать, спорить, гордиться. Оглядываться на встречных мальчишек. Андрей идет рядом в военной форме. Ни у кого в классе нет такого брата. В школе Леша любит называть его "братан". "Мой братан", - говорит он. До сих пор у него было, если считать двоюродных, три сестры и ни одного брата.
Это брат что надо. Его можно спросить о чем угодно - он все знает и обо всем может рассказать. Про Испанию рассказывает так, будто сам там побывал. Может решить любую задачу. И однажды он так выручил Лешу! Об этом знает только Леша, и Леша этого никогда не забудет!
Вот и сейчас - они идут и разговаривают как равные, два товарища.
У Арбатской площади они расстаются. Леша идет в школу, к Кропоткинским воротам, Андрей - в академию на Ленинградское шоссе. Ему не хочется в троллейбус, ему надо побыть одному. Он шагает по зимним улицам и смотрит на снег.
Я должен сказать, - думает Андрей, - почему я молчу? Берегу? Жалею? Но ведь надо подготовить, нельзя же бухнуть так сразу. Я должен был сказать ей давно. Я не смел молчать...
И он дает себе слово, что непременно скажет ей все нынче вечером, нынче ночью, как только они останутся одни.
Утро. Встает Саша. Вскакивает как встрепанная - ее разбудила Анюта. Ребенок плачет, а она спит, вот до чего дошло. Который час? Девятый? Десятый? Старые часы в столовой бьют девять. Саша встает, кое-как умывается, берет дочку на руки, но обиженная Анюта еще долго не затихает.
- Прости меня, дуру старую, неумытую, - говорит Саша словами, которые она еще в детстве слышала от своей бабушки.
Вместе с Анютой они смотрятся в зеркало. На одной руке у Саши - Анюта, в другой - гребешок. Все уже на работе. В доме не убрано, на кухне гора немытой посуды. Надо прибрать, приготовить обед, выстирать пеленки. Анюта не умолкает, и поэтому Саша вместе с ней идет на кухню. Она навострилась мыть посуду одной правой рукой. Но вытирать посуду одной рукой Саша еще не навострилась. Поэтому она и не вытирает, а просто, сполоснув тарелки в горячей воде, складывает их горкой: пускай сохнут сами.
- Ну что ты кричишь? - говорит она. - Ведь ты большая девочка. И умом тебя Бог не обидел. Ты ребенок сознательный, передовой. Ну по какому вопросу ты плачешь? Ну прояви чуткость.
Анюта громко вопит.
- Я должна подмести в столовой! - страстно убеждает ее Саша. - На мне весь дом. Мы одни с тобой в нашей семье лоботрясы. Люди работают, учатся, а мы с тобой что?
Саша кормит девочку и заворачивает ее в одеяло. Эту хитрость она сама придумала. Анюта, когда ее заворачивают в одеяло, воображает, что она уже на чистом воздухе, и засыпает. Хорошо на улице - так, должно быть, думает Анюта. А Саша тем временем вытирает пыль, подметает, чистит картошку и с раскаянием думает о том, что ребенку жарко и лежать в ватном одеяле дома вредно. "Но что прикажете делать? Прости ты меня, обманщицу", - мысленно обращается она к дочке. А пока подметает, заводит патефон: под звуки вальса из "Спящей красавицы" подметать гораздо ловчее.
Потом она спускается по лестнице. Дворник дядя Толя всегда помогает ей вынести коляску. Он знает Сашу с рождения, и его очень смешит, что у нее самой уже есть дочка. Хорошо во дворе под каштаном. Каштан сейчас голый, скучный, но Саша помнит, какой он летом. Этой весной дочка впервые увидит зеленый каштан. Она будет уже держать головку. Она увидит небо. И ворону. Саша наденет на Анюту платье - и все станут любоваться и говорить: какая красивая девочка.
Саша втайне уверена, что и сейчас Анюта очень красивая. Вот дядя Толя тоже восхищается. Стоит над коляской и говорит:
- Красавица! Подумать только! Давай иди домой, я тут пригляжу!
Саша поднимается наверх. И тут-то все на нее опрокидывается: обед, пеленки, нечищеные кастрюли... Каша всегда подгорает. Молоко убегает, на кухне чад, и соседка Ольга Сергеевна неодобрительно поводит носом. Она укоряет Сашу тайно, но упорно. Она безмолвствует, но Саша отчетливо слышит: "Чем в окно глядеть на свою Анюту, приглядела бы лучше за молоком".
Очень хочется спать. Вот тут прямо на кухне растянулась бы и заснула.
Бездельница я, бездельница, - думает Саша. Уж если не самого Софокла, так хоть бы хрестоматию почитать. И как я буду сдавать экзамены? А в ухо кто-то шепчет: "Ляг и усни".
Но в эту минуту раздается телефонный звонок.
- Саша, это ты? - говорит Юля. - Ну, как ты там? - И не дослушав:
- Сейчас бегу на лекции. Я спешу. Володя сегодня вечером к вам не заглянет?
Мне бы ваши заботы! - думает Саша, положив трубку.
Надо кормить Анюту, надо гулять с Анютой, Сперанский велел гулять не меньше шести часов! И о чем он только думал, когда велел такое? Где их взять, эти шесть часов?
Первый звонок в дверь. Бездельница Саша открывает.
- Ну, как ты тут? - говорит Нина Викторовна и тотчас берет Анюту на руки. Сразу становится легче.
И пошел кружиться вечер. Леша, папа. Леша приносит хлеб и триста граммов масла. Папа - рыбу на завтрашний обед. Врывается в дом Юля. Она начинает деятельно помогать. Хватает пузырек с вазелиновым маслом и сует его на кухне в чужой чайник. На беду это оказывается чайник Ольги Сергеевны.
- Я, конечно, ей ничего не сказала, - говорит Нине Викторовне Ольга Сергеевна, - но подумайте сами: чай с вазелиновым маслом. Я понимаю, ребенка надо смазывать теплым вазелиновым маслом. Но все же немного внимания. Ведь ребенок не захиреет, если вы поставите свое вазелиновое масло в свою же собственную кастрюлю.
А Юля забыла о вазелиновом масле. Она сидит перед зеркалом и очень внимательно смотрит на себя.
- Константин Артемьевич, - говорит она, - ну как, по-вашему... Я интересная? Или нет? По правде!
- Если по правде, интересная - это, пожалуй, несколько сильно. Но в тебе есть изюминка. А это гораздо важнее. Вот я тебе расскажу про себя. В Эривани у нас была одна девушка. Училась она в гимназии Шах-Арутюновой. Так вот она...
Юля уже не слышит: возвращаются из академии Андрей с Володей.
- По-моему, этот Володя совсем забыл дорогу домой, - говорит открывшая им дверь Ольга Сергеевна.
- А вам-то что до этого? - сердито отвечает Саша.
- Боже! Боже! - стонет соседка. - Была такая тихая, такая кроткая девочка, такой обаятельный ребенок, слова грубого, бывало, не услышишь. Нет, замужество не каждую женщину облагораживает.
Саша, которую замужество нисколько не облагородило, косится на нее исподлобья. У Саши зуб на соседку. Она не забыла и вовек не забудет, что Ольга Сергеевна сказала сегодня утром: "Никогда в жизни не видела такого беспокойного ребенка, как эта Анюта".
Саша стирает пеленки, Андрей полощет и выжимает. Леша в коридоре кричит в телефонную трубку:
- Эй, что сегодня задано по алгебре? Что? С ответом не сходится?..
В столовой Юля поет под гитару:
- "Ночь светла-а! Ночь тепла-а!"
Константин Артемьевич очень горячо и очень громко рассказывает Нине Викторовне, какой интересный случай был сегодня в их юридической консультации.
Понимаешь, приходит женщина и говорит...
Странно, - обращаясь к стене и насыпая в кофейник кофе, произносит соседка Ольга Сергеевна, - от шума у меня опухают ноги. Это нервы... да, нервы... Андрей Николаевич, - голос соседки вдруг становится ласковым, разве это мужское дело - стирать пеленки?
Самое что ни на есть мужское. Вы разве не знали?
"Ночь тепла-а!" - поет в столовой Юля.
Леша, который давно привык готовить уроки под аккомпанемент Юлиной гитары, бросает ей через плечо:
- Юлька, давай вот эту, про поцелуй, под нее здорово решать уравнение с двумя неизвестными.
- "Поцелуем дай забвенье!" - послушно поет Юля.
Остроумный Володя молчит и во все глаза смотрит на Юлю. Ужин. Андрей утверждает, что никто не умеет так жарить картошку, как Саша.
- Я тоже люблю свою жену, - говорит Константин Артемьевич, - но никогда не теряю объективности. Будем суровы и откровенны: картошка пересолена и пережарена.
- Попробуй, - говорит Нина Викторовна, - попробуй кормить, гулять, убирать, стряпать...
...готовиться к экзамену по политэкономии, греческой литературе... вставляет Саша.
- Да, и греческой литературе. Что бы ты запел?
"Ночь светла-а, ночь тиха-а!" - отвечает Константин Артемьевич.
...Они идут по коридору - впереди Саша, за нею Андрей. В руках Андрея горка тарелок. Саша несет чайную по суду.
- Кто самый красивый на свете? - спрашивает не оборачиваясь.
- Ты! - не задумываясь, отвечает Андрей.
- Кто самый умный?
- Ты!
- Кто самый образованный?
- Ты!
Саша уже не знает, что бы такое еще придумать:
- Кто лучше всех на свете жарит картошку? - спрашивает она.
- Конечно, ты! Кто же еще?
- То-то! - говорит Саша.
Тепло. Пахнет детским мылом. Комната переполнена сонным дыханием. Тихо. Они только что искупали Анюту и уложили ее. Уснула и Саша.
Сняв сапоги, он шагает по комнате. Он должен сказать. Если она пошевелится, он ей скажет сейчас. Саша вздыхает сквозь сон, и он замирает, притаившись в своем углу. Не проснулась. Ладно, он скажет ей утром.
Какая длинная ночь! Анюта и Саша тут, и он с ними рядом и все же один со своими мыслями. Андрей раскрывает тетрадь дневник. Так велит Чуковский, если отец культурен - записывай. И он пишет: