Страница:
Свои рассуждения Михаил Александрович заключил удивительной фразой:
– Я не хочу отбирать первенство еврейской нации в совершении Октябрьской революции в России. Каждому свое…
«Мне отмщение, и аз воздам». Каждый за свое в ответе. Так это прозвучало.
5 марта 1953 года Сталина не стало. В «Правде» появилось прощальное слово Шолохова, которое начиналось словами «Как страшно и внезапно мы осиротели…».
Тогда мало кто обратил внимание на эти слова. Страну встряхнуло не столько горе по «вождю народов», сколько начавшиеся крутые перемены.
Отменялся последний сталинский пересмотр истории революционного движения в России, последние его кадровые перестановки в руководстве не только КПСС, но и в странах народной демократии. Оглядываясь на этот период советской истории, я нахожу в оценках тех событий сегодня подтверждение догадки Шолохова о том, какую роль предназначал ему Сталин в ниспровержении авторитета Свердлова. У меня нет сомнений сегодня и в том, что после Свердлова пришла бы очередь и пересмотра значения Ленина. Все это развивалось на фоне политических процессов в Венгрии, в Польше, в Болгарии, в Румынии, а внутри страны Сталин предпринял жестокий поход против еврейства, не посчитавшись с тем, что еврейство его прославляло все годы восхождения к неограниченной власти.
Естественно, что после смерти Сталина началась еврейская реконкиста – отвоевание утраченных позиций у кормила власти и идеологии, отнятых Сталиным.
Одновременно неизбежен был и пересмотр дел политзаключенных, ибо продолжение тоталитарного террора вело народ к вырождению.
Сталин перед началом нового витка в пересмотре истории революции и ее вождей начал готовить устранение своих главных соратников: Молотова, Кагановича, Ворошилова, Микояна, Берии. Каждое время рождает и свои методы. Политбюро было волей Сталина преобразовано в Президиум ЦК КПСС. В Президиум были введены новые лица, можно сказать, что даже новое поколение партийных работников, явная смена прежним «соратникам». Осталось последнее действие: устранить «соратников», нежелательных свидетелей кремлевских тайн, на их место становились новые люди, в кремлевские тайны не посвященные, рабски готовые подчиниться сталинской воле.
Сталина торжественно проводили, забальзамировали и положили в Мавзолее рядом с Лениным. Пробурчали что-то о сооружении Пантеона-усыпальницы вождей, но никто не собирался превращать Сталина в предмет поклонения.
Константин Симонов разразился передовой статьей в «Литературной газете», в которой призывал посвятить многие годы освоению сталинского наследия. Его резко одернули. И уловители настроений верхов начали приглушать восторги, расточавшиеся Сталину.
Арест Берии, произведенный согласно всеми сталинскими соратниками, пошатнул посмертный сталинский трон. Обвинение Берии в пособничестве империализму прозвучало нелепо, но вот указание на нарушение им социалистической законности, арест его подсобных неизбежно поставил вопрос о пересмотре дел осужденных.
За всеми этими переменами угадывалась ожесточенная борьба за власть.
Однако всего лишь угадывалась. В лучшем большевистском стиле демонстрировалось единство и единодушие, а в это время вызревало, кому же вручить, какой персоналии, власть, отнюдь не равную сталинской, но чтобы она всех устраивала. В то же время каждая из персон хотела заполучить освободившийся трон вождя партии. В этой обстановке Хрущев проявил себя умнее, дальновиднее и смелее своих соперников. Он не побоялся поднять обоюдоострый меч разоблачения культа Сталина, нарушений Сталиным и его присными законности и нравственности. Этим мечом он сразил своих противников, ценой раскрытия кровавых и постыдных кремлевских тайн и изуверства вождей «коммунизма».
И сейчас же недруги Шолохова припомнили ему фразу: «Как страшно и внезапно мы осиротели». Не К. Симонову его реквием по Сталину, не восхваления Пастернака, не лизоблюдство Мехлиса и многих других, вдруг ополчившихся на Сталина с тем же неистовством, с каким его воспевали. Выворачивали слова, подстраивая обвинения чуть ли не в мракобесии. Вот, дескать, людоед Шолохов тоскует по другому людоеду…
Нет, не тоска в этих словах Шолохова, а человеческий поклон за то, что Сталин спас его «Тихий Дон» и спас жизнь его автору.
Шолохов свой, целиком в руках, и не было у него защиты ни в пролетарском прошлом, ни в славе пролетарского писателя, ни в графском титуле. Потрясение у Сталина талантом этого казачка? Положим, все говорит о том, что Сталин умел отличать талант от серости и бездарности. Ну а сколько талантов погубил он, не моргнув глазом?
Что побудило Сталина защитить тогда еще молодого писателя от Горького и Фадеева, когда последовало его твердое указание печатать «Тихий Дон», невзирая на оценку романа как антисоветского?
Сталина нет, его не спросишь, объяснение Шолохова и приводить не стоит, откуда бы могли быть ему известны мотивы, которыми руководствовался Сталин? Для Сталина всегда на первом месте стояли политические соображения.
В стране бушевал «Большой террор», как утвердились в истории аресты 1936–1938 годов. Именно эти годы вызвали особое пристальное внимание, хотя террор в эти годы был даже меньшим, чем в то время, когда Сталин стальной рукой осуществлял сплошную коллективизацию. Миллионы русских мужиков, немалое их число с семьями, были уничтожены в застенках, заморены голодом, сосланы на погибель, на смерть в холодные края волей тех, кто и сам попал позже в «ежовы рукавицы». О них не вспоминали, реквием звучал по палачам, а не по жертвам.
Уничтожалось высшее и среднее командование Красной армии. Холодный страх сковал страну. Останавливались заводы, ибо кадры инженеров поредели, обезлюдели министерства. Арестовывали невиновных, в этом и состоял ужас положения, никто не мог себя считать защищенным законом.
Троцкий изгнан из страны, объявлен врагом номер один, а на самом деле проводилась в жизнь его директива, оглашенная им 16 декабря 1918 года.
Вот она, эта людоедская программа: «Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожать десятками тысяч. У нас нет времени, нет возможности выискивать действительных, активных наших врагов. Мы вынуждены стать на путь уничтожения, уничтожения физического всех классов, всех групп населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти… Патриотизм, любовь к родине, к своему народу, к окружающим, далеким и близким, к живущим именно в этот момент, к жаждущим счастья малого, незаметного, самопожертвование, героизм – какую ценность представляют из себя все эти слова-пустышки перед подобной программой, которая уже осуществляется и бескомпромиссно проводится в жизнь!»
Еще не сказано последнего слова о троцкизме как о явлении в русской истории, ни о теориях Троцкого и его приспешников, о их практической работе по геноциду русского народа. Не здесь разбираться в этом явлении, важно лишь упомянуть, что руководящий состав карательных органов в годы «Большого террора» почти сплошь состоял из лиц одной национальности с Троцким.
Кучке политических авантюристов, а по существу, банде убийц, захвативших власть в стране, чтобы удержаться у власти, надо было физически уничтожать не тысячи, а миллионы, и в особенности тех, кто способен был понять и оценить, что происходит. Шолохов просто не мог не попасть в число тех, кого им было необходимо уничтожить. Ставленники этой банды в Ростовской области Коган и Эпштейн, при поддержке секретаря Ростовского краевого комитета Евдокимова и начальника Ростовского НКВД Гречухина в 1938 году подготовили арест и уничтожение Шолохова.
Не раз в печати рассказывалось об этом эпизоде. К сожалению, не всегда одинаково, поэтому возникло несколько версий. Я не хотел бы вступать в полемику с их авторами, ибо не знаю, каким образом они рождались. Я обязан рассказать так, как мне об этом рассказывали Михаил Александрович и участник операции, бывший чекист Иван Семенович Погорелов. Столь сложная история не могла не обрасти легендами.
Евдокимов, хозяин края, назначил лично чекиста Погорелова руководить арестом Шолохова, придавая особое значение этому акту. Непосредственные руководители операции Коган и Эпштейн пугали Евдокимова, что за Шолохова в момент ареста могут вступиться казаки.
Евдокимов взял с чекиста Погорелова подписку, что все касающиеся операции по аресту Шолохова он будет сообщать только лично ему.
Иван Семенович Погорелов геройски сражался во время гражданской войны и имел редкую для того времени награду – орден боевого Красного Знамени. Человек в Ростовском НКВД заметный. К тому же, что в те годы было очень вредно для НКВД, человек думающий и образованный. Не знал Евдокимов, не знали ни Эпштейн, ни Коган, что поручают темное дело поклоннику шолоховского таланта.
Погорелов не был лично знаком с Шолоховым. Это очень затруднило им задуманное. Он был из тех чекистов, кто уже понял, что в руководстве НКВД происходит неладное, что арестам подвергаются невиновные, что следствие ведется не по закону. А тут вот и над Шолоховым нависла смертельная угроза. Казак решил спасти автора казацкой эпопеи. И в ту глухую пору находились люди чести и совести. Он приехал в Вешенскую и явился к Шолохову. Предупредил, что готовится его арест, и порекомендовал выехать в Москву к Сталину. Добираться, минуя Миллерово, ибо там стояла засада.
Трудное, сложнейшее объяснение, немыслимая в нормальном обществе коллизия.
Чекист, а в общем понятии полицейский комиссар, предупреждает о готовящемся аресте не преступника, а писателя, ставшего к тому времени национальной гордостью России.
А как воспринять это откровение Михаилу Шолохову?
Шолохов говорил, что возможности нападения со стороны областного руководства он мог ожидать, в тот проклятый 1938 год ни один человек не мог считать себя вне опасности от ареста органами НКВД. Это касалось и высших партийных функционеров, даже и членов Политбюро, вознесенных на недосягаемую высоту для смертных.
И вдруг незнакомый человек, чекист, которому поручено осуществить «операцию захвата», советует бежать в Москву, искать там защиты. Сие могло быть и провокацией. Так в спешке и оценил Шолохов предупреждение Погорелова. Он выгнал его из дома, а потом, рассудив, счел за благо все же последовать его совету. И не через Миллерово, а по Сталинградской железной дороге выехал в Москву. В Москве он немедленно соединился по телефону с Поскребышевым, рассказал о предупреждении Погорелова и просил о встрече со Сталиным.
Поскребышев посоветовал Шолохову остановиться в гостинице «Националь» и ждать. Несомненно, что о просьбе Шолохова он тут же доложил Сталину.
Многие эпизоды такого рода дают нам возможность говорить о черте характера Сталина. Он не терпел, когда забегали вперед без его согласия в делах, к которым он когда-либо приложил руку.
Уже однажды у Горького он взял Шолохова под защиту, имея на то свои соображения, которыми ни с кем не поделился. И вот опять гроза над Шолоховым. НКВД конечно же был осведомлен и об отъезде Шолохова из Вешенской, и о том, где он остановился. Ареста не последовало, остановить это действо было по силам только Сталину.
Погорелов послал в Москву письмо к Сталину, в котором сообщил о готовящейся расправе над Шолоховым руководством ростовского НКВД. Не забыл он упомянуть и о нарушении чекистских традиций, о второй подписке, взятой у него Евдокимовым.
Но и самому Погорелову надо было спасаться. Он сумел уйти от своих коллег и добрался до Ворошиловграда, где секретарем горкома был его фронтовой друг. Естественно, что тот не знал о том, что Погорелова разыскивает ростовское НКВД, и разрешил Погорелову позвонить из горкома в Москву в секретариат Сталина. Оказалось, что Погорелова разыскивало не только его начальство, но и Сталин. Погорелова до странности просто соединили по телефону со Сталиным. Он даже усомнился, действительно ли его соединили со Сталиным. Сталин положил трубку, и раздался звонок из Москвы в горком по правилам связи в таких случаях. Сталин «посоветовал» Погорелову выехать в Москву и найти Шолохова в гостинице «Националь».
Погорелов и Шолохов сошлись в гостинице «Националь», их связал между собой Поскребышев и приказал ожидать вызова к Сталину, из гостиницы никуда не выходить.
Тоскливое, если не сказать больше, ожидание под дамокловым мечом. Каждое утро Шолохов звонил Поскребышеву и получал ответ: «Ждите…» Утренний звонок, ответ Поскребышева:
– Сегодня не будет!
Шолохов спросил:
– Можно расслабиться, отдохнуть?
Получен ответ:
– Не выходя из гостиницы…
Тревога тех дней сказалась, Шолохов и Погорелов только успели «посидеть», раздался звонок Поскребышева:
– Машина вышла, вас ждут!
– Саша, – взмолился Шолохов, – мы не ожидали, мы не в форме!
– Машина вышла, спускайтесь к машине!
Так и явились Шолохов и Погорелов, не сказать «навеселе», веселого не ожидалось, но, строго говоря, на столь ответственное заседание не по форме.
Заседание Политбюро.
– Все в тумане, – вспоминал Шолохов, – и не от хмеля, от волнения.
Члены Политбюро за столом, Сталин прохаживается по ковру. Встретил у дверей. И конечно же заметил, в каком состоянии явившиеся на вызов. Поздоровался с Шолоховым за руку и сказал с укоризной:
– Мне докладывали, что Шолохов много пьет.
– От такой жизни, товарищ Сталин, запьешь! – ответил Шолохов по обычаю своему в шутливом тоне. Но Сталин шутки не принял.
– У вас не столь горькая жизнь, чтобы пить, у вас задача закончить вашу эпопею о революции…
Усадили приглашенных у конца стола. Все – и руководство Ростовского крайкома, и энкавэдэшное начальство области в сборе, едва над столом возвышаясь, нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов, сталинский «железный» нарком, «ежовы рукавицы» Сталина!
Обстановка оказалась значительно более грозной, чем это могли предположить Шолохов и Погорелов. Операция не замыкалась лишь на Ростовской области. Доклад о контрреволюционной и антисоветской деятельности делал Ежов, оперируя «агентурными материалами».
Из этих «материалов» вырисовывалась картина, что будто бы Шолохов готовил на Дону контрреволюционный переворот. Коган и его агентура «поработали».
– Мне казалось, что я во сне, – вспоминал Шолохов, – что кто-то в бреду: или я, или все собравшиеся. Как могли люди, находившиеся на столь высокой властной вышке, спокойно выслушивать чудовищную чепуху? Мне трудно было сдержаться, и, чтобы подавить волнение, я прибег к простейшему: уставился в одну точку. Точкой этой оказались ноги Кагановича. Из-под брюк спускались ничем не прихваченные носки.
Сталин дал высказаться Ежову, терпеливо его выслушал до конца, все так же прохаживаясь по кабинету.
Остановился около Ежова и спросил:
– Товарищ Ежов, скажите, сколько дает подписок о неразглашении государственной тайны чекист?
– Одну, товарищ Сталин!
– А почему же товарищ Евдокимов взял вторую подписку с чекиста Погорелова? Подписку, что по делу Шолохова он обязан сообщать только ему, Евдокимову? Это что же означает? Товарищ Погорелов сообщает только Евдокимову. О том, что он сообщает, скрыто от всех, от вас, товарищ Ежов, от Политбюро, от Сталина.
На заседании воцарилось тяжкое и тревожное молчание.
Сталин вернулся к своему месту за столом и сказал:
– Товарищи Шолохов и Погорелов могут идти. К ним у меня вопросов нет.
Пронесло…
Евдокимов и все руководство НКВД Ростовской области вскоре было арестовано, не намного пережил их и Ежов.
И в третий раз пришлось вмешаться Сталину в судьбу Шолохова и его романа «Тихий Дон».
Роман был закончен и опубликован накануне Великой Отечественной войны. Его выхода в свет ждали миллионы читателей и в стране, и за рубежом. Его полная публикация становилась крупнейшим событием в мировой литературе XX столетия.
Литературным карликам ничего не оставалось, как дать «последний и решительный бой» автору «Тихого Дона» и русской литературе в лице Михаила Шолохова. Уже все было испробовано: обвинение в плагиате, доносы и клевета, авторитет Горького и Фадеева, чтобы остановить публикацию романа, и теперь были мобилизованы самые крупные критики «карликового племени». Предлог для разгромного выступления в печати предоставил им сам автор. Григорий Мелехов, главный герой романа, сражался за красных, оказался одним из вождей донского восстания, сражался с большевиками, ушел к буденновцам, потом судьба его привела в банду, и, наконец, разочаровавшись и в «зеленых», он возвращается домой к детям, и нигде не сказано, что он по убеждению принял советскую власть и большевистский режим.
А посмотрим на образы коммунистов в «Тихом Доне», на Штокмана, отличавшегося жестокостью и непримиримостью, столь распрямленного большевистского комиссара, что и в двери казачьих куреней не войти, Бунчук – палач, Михаил Кошевой – недалекий парень, ему ли найти душевную близость с казаками. Так что же произошло? Шолохов оставил донское казачество не примиренным с советской властью?
Раззудись, плечо, размахнись, рука. Готовое обвинение: Шолохов – идеолог донского восстания. В те годы никого из литературных карликов не могли тронуть литературные достоинства романа, идеология – вот главное, а не художественное величие книги.
Владимир Ермилов, взращенный рапповцами, искусный в критических статьях подать политический донос, приготовил статью для «Правды», уничтожающую «Тихий Дон».
По неукоснительному порядку план номера поступал в Центральный Комитет партии. О наиболее важных и острых материалах докладывали Сталину. Сталин, найдя в плане номера упоминание о статье Ермилова о «Тихом Доне», затребовал статью. Прочитал и посоветовал редакции статью отвергнуть, а вместо нее в номер поставить статью с совершенно противоположной оценкой романа, чем ту, которую давал Владимир Ермилов.
И на этот раз уничтожить великий русский талант не удалось.
Нападки продолжались, но больше исподтишка, по мелочам, но уже смертельной угрозы они не несли.
Еще раз показал себя Александр Фадеев. Он был единственным, кто голосовал на заседании Комитета по Сталинским премиям против присуждения этой, по тем временам высшей, премии Михаилу Шолохову.
И уже много лет спустя Александр Солженицын, писатель, чье литературное творчество сильно переоценено, слава к которому явилась в силу политической обстановки, ревнуя к шолоховскому таланту, опубликовал злобный пасквиль «Стремя Тихого Дона», подхватив легенду, рожденную в среде врагов Шолохова, о якобы имевшем место плагиате.
Сам Шолохов в моем присутствии никогда не объяснял своих отношений со Сталиным, ограничиваясь лишь пересказом их бесед. Попытки истолковать удивительное отношение Сталина к Шолохову, объяснить отклонение Сталина от обычной для него жестокости делались и друзьями, и врагами Шолохова. Но все эти попытки не выходили за рамки наивных предположений.
Некоторые считали, что Сталин поддерживал Шолохова в надежде, что он когда-нибудь восславит его имя, как это сделал Горький восхвалением Ленина. Однако и без Шолохова нашлось предостаточно славословов; хвалебные оды кем только не сочинялись, а в особенности теми, кто после смерти Сталина сделались его самыми горячими хулителями. Иные ищут ответа в наметившемся русофильстве Сталина, но в 30-х годах, когда Сталин защитил «Тихий Дон» от Горького и Фадеева, ничего русофильского в действии Сталина не найти.
Сталин не счел нужным поделиться своими соображениями, разве что назвал публично Шолохова замечательным писателем.
Мне довелось внимательно изучать эпоху Ивана Грозного. Сталин не любил исторических параллелей, точнее говоря, не хотел, чтобы кто-то находил подражательные мотивы в его деяниях. Но объективно в иных случаях от исторических параллелей не уйти.
Есть некоторая схожесть в деяниях Ивана Грозного и «пролетарского» вождя Иосифа Сталина. Тут даже не схожесть, а в иных случаях прямое заимствование. Самодержец, почитавший власть свою, полученную от Бога, и Генеральный секретарь Коммунистической партии, основанной на демократических принципах, им откровенно попранных. Оба эти самодержца, как и многие другие тираны, были склонны к театральности. Иван Грозный любил ставить жестокие спектакли перед ближайшим окружением, да и перед людскими массами то ж. Удивлял, поражал свое ближнее окружение и Сталин неожиданностями в решении судеб своих присных. И тот и другой любили поиграть в кошки-мышки, игра, конечно, заканчивалась не в пользу мышек, но иногда, подержав мышку меж когтей, отпускали ее на свободу до следующей игры. Примеров тому достаточно и из XVI века, и из сталинского времени.
Хотя бы звонок к Пастернаку с вопросом, не мог бы он поручиться за Мандельштама.
И все же, вплоть до недоумения с Подтелковским движением, Сталин оберегал Шолохова. Шолохов ему ответил в траурном своем слове: «Как страшно, как внезапно мы осиротели…»
Ох, немало обрушилось упреков в адрес Шолохова за эти слова, и все больше от тех, кто пресмыкался перед Сталиным при его жизни, а после смерти с усердием принялся лягать мертвого льва.
М. И. Привалова
– Я не хочу отбирать первенство еврейской нации в совершении Октябрьской революции в России. Каждому свое…
«Мне отмщение, и аз воздам». Каждый за свое в ответе. Так это прозвучало.
3
Размолвка Шолохова со Сталиным оказалась недолгой…5 марта 1953 года Сталина не стало. В «Правде» появилось прощальное слово Шолохова, которое начиналось словами «Как страшно и внезапно мы осиротели…».
Тогда мало кто обратил внимание на эти слова. Страну встряхнуло не столько горе по «вождю народов», сколько начавшиеся крутые перемены.
Отменялся последний сталинский пересмотр истории революционного движения в России, последние его кадровые перестановки в руководстве не только КПСС, но и в странах народной демократии. Оглядываясь на этот период советской истории, я нахожу в оценках тех событий сегодня подтверждение догадки Шолохова о том, какую роль предназначал ему Сталин в ниспровержении авторитета Свердлова. У меня нет сомнений сегодня и в том, что после Свердлова пришла бы очередь и пересмотра значения Ленина. Все это развивалось на фоне политических процессов в Венгрии, в Польше, в Болгарии, в Румынии, а внутри страны Сталин предпринял жестокий поход против еврейства, не посчитавшись с тем, что еврейство его прославляло все годы восхождения к неограниченной власти.
Естественно, что после смерти Сталина началась еврейская реконкиста – отвоевание утраченных позиций у кормила власти и идеологии, отнятых Сталиным.
Одновременно неизбежен был и пересмотр дел политзаключенных, ибо продолжение тоталитарного террора вело народ к вырождению.
Сталин перед началом нового витка в пересмотре истории революции и ее вождей начал готовить устранение своих главных соратников: Молотова, Кагановича, Ворошилова, Микояна, Берии. Каждое время рождает и свои методы. Политбюро было волей Сталина преобразовано в Президиум ЦК КПСС. В Президиум были введены новые лица, можно сказать, что даже новое поколение партийных работников, явная смена прежним «соратникам». Осталось последнее действие: устранить «соратников», нежелательных свидетелей кремлевских тайн, на их место становились новые люди, в кремлевские тайны не посвященные, рабски готовые подчиниться сталинской воле.
Сталина торжественно проводили, забальзамировали и положили в Мавзолее рядом с Лениным. Пробурчали что-то о сооружении Пантеона-усыпальницы вождей, но никто не собирался превращать Сталина в предмет поклонения.
Константин Симонов разразился передовой статьей в «Литературной газете», в которой призывал посвятить многие годы освоению сталинского наследия. Его резко одернули. И уловители настроений верхов начали приглушать восторги, расточавшиеся Сталину.
Арест Берии, произведенный согласно всеми сталинскими соратниками, пошатнул посмертный сталинский трон. Обвинение Берии в пособничестве империализму прозвучало нелепо, но вот указание на нарушение им социалистической законности, арест его подсобных неизбежно поставил вопрос о пересмотре дел осужденных.
За всеми этими переменами угадывалась ожесточенная борьба за власть.
Однако всего лишь угадывалась. В лучшем большевистском стиле демонстрировалось единство и единодушие, а в это время вызревало, кому же вручить, какой персоналии, власть, отнюдь не равную сталинской, но чтобы она всех устраивала. В то же время каждая из персон хотела заполучить освободившийся трон вождя партии. В этой обстановке Хрущев проявил себя умнее, дальновиднее и смелее своих соперников. Он не побоялся поднять обоюдоострый меч разоблачения культа Сталина, нарушений Сталиным и его присными законности и нравственности. Этим мечом он сразил своих противников, ценой раскрытия кровавых и постыдных кремлевских тайн и изуверства вождей «коммунизма».
И сейчас же недруги Шолохова припомнили ему фразу: «Как страшно и внезапно мы осиротели». Не К. Симонову его реквием по Сталину, не восхваления Пастернака, не лизоблюдство Мехлиса и многих других, вдруг ополчившихся на Сталина с тем же неистовством, с каким его воспевали. Выворачивали слова, подстраивая обвинения чуть ли не в мракобесии. Вот, дескать, людоед Шолохов тоскует по другому людоеду…
Нет, не тоска в этих словах Шолохова, а человеческий поклон за то, что Сталин спас его «Тихий Дон» и спас жизнь его автору.
4
Сталин трижды спас Шолохова от гибели. Что его подтолкнуло быть милостивым к Шолохову при немилости к другим, что влекло его к донскому казаку? Горький понадобился Сталину, чтобы устами пролетарского писателя была произнесена фраза: «Если враг не сдается, его уничтожают». От Горького нужно было благословение на уничтожение ленинской гвардии, сиречь старых большевиков. Для упрочения своего собственного авторитета, для показа гуманности своей диктатуры Сталин призвал на родину графа Алексея Толстого, обласкал, одарил, что дало возможность Молотову в одной из речей похвалиться, что и графы примкнули к советской власти. Это – политика, это заигрывание с эмиграцией.Шолохов свой, целиком в руках, и не было у него защиты ни в пролетарском прошлом, ни в славе пролетарского писателя, ни в графском титуле. Потрясение у Сталина талантом этого казачка? Положим, все говорит о том, что Сталин умел отличать талант от серости и бездарности. Ну а сколько талантов погубил он, не моргнув глазом?
Что побудило Сталина защитить тогда еще молодого писателя от Горького и Фадеева, когда последовало его твердое указание печатать «Тихий Дон», невзирая на оценку романа как антисоветского?
Сталина нет, его не спросишь, объяснение Шолохова и приводить не стоит, откуда бы могли быть ему известны мотивы, которыми руководствовался Сталин? Для Сталина всегда на первом месте стояли политические соображения.
В стране бушевал «Большой террор», как утвердились в истории аресты 1936–1938 годов. Именно эти годы вызвали особое пристальное внимание, хотя террор в эти годы был даже меньшим, чем в то время, когда Сталин стальной рукой осуществлял сплошную коллективизацию. Миллионы русских мужиков, немалое их число с семьями, были уничтожены в застенках, заморены голодом, сосланы на погибель, на смерть в холодные края волей тех, кто и сам попал позже в «ежовы рукавицы». О них не вспоминали, реквием звучал по палачам, а не по жертвам.
Уничтожалось высшее и среднее командование Красной армии. Холодный страх сковал страну. Останавливались заводы, ибо кадры инженеров поредели, обезлюдели министерства. Арестовывали невиновных, в этом и состоял ужас положения, никто не мог себя считать защищенным законом.
Троцкий изгнан из страны, объявлен врагом номер один, а на самом деле проводилась в жизнь его директива, оглашенная им 16 декабря 1918 года.
Вот она, эта людоедская программа: «Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожать десятками тысяч. У нас нет времени, нет возможности выискивать действительных, активных наших врагов. Мы вынуждены стать на путь уничтожения, уничтожения физического всех классов, всех групп населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти… Патриотизм, любовь к родине, к своему народу, к окружающим, далеким и близким, к живущим именно в этот момент, к жаждущим счастья малого, незаметного, самопожертвование, героизм – какую ценность представляют из себя все эти слова-пустышки перед подобной программой, которая уже осуществляется и бескомпромиссно проводится в жизнь!»
Еще не сказано последнего слова о троцкизме как о явлении в русской истории, ни о теориях Троцкого и его приспешников, о их практической работе по геноциду русского народа. Не здесь разбираться в этом явлении, важно лишь упомянуть, что руководящий состав карательных органов в годы «Большого террора» почти сплошь состоял из лиц одной национальности с Троцким.
Кучке политических авантюристов, а по существу, банде убийц, захвативших власть в стране, чтобы удержаться у власти, надо было физически уничтожать не тысячи, а миллионы, и в особенности тех, кто способен был понять и оценить, что происходит. Шолохов просто не мог не попасть в число тех, кого им было необходимо уничтожить. Ставленники этой банды в Ростовской области Коган и Эпштейн, при поддержке секретаря Ростовского краевого комитета Евдокимова и начальника Ростовского НКВД Гречухина в 1938 году подготовили арест и уничтожение Шолохова.
Не раз в печати рассказывалось об этом эпизоде. К сожалению, не всегда одинаково, поэтому возникло несколько версий. Я не хотел бы вступать в полемику с их авторами, ибо не знаю, каким образом они рождались. Я обязан рассказать так, как мне об этом рассказывали Михаил Александрович и участник операции, бывший чекист Иван Семенович Погорелов. Столь сложная история не могла не обрасти легендами.
Евдокимов, хозяин края, назначил лично чекиста Погорелова руководить арестом Шолохова, придавая особое значение этому акту. Непосредственные руководители операции Коган и Эпштейн пугали Евдокимова, что за Шолохова в момент ареста могут вступиться казаки.
Евдокимов взял с чекиста Погорелова подписку, что все касающиеся операции по аресту Шолохова он будет сообщать только лично ему.
Иван Семенович Погорелов геройски сражался во время гражданской войны и имел редкую для того времени награду – орден боевого Красного Знамени. Человек в Ростовском НКВД заметный. К тому же, что в те годы было очень вредно для НКВД, человек думающий и образованный. Не знал Евдокимов, не знали ни Эпштейн, ни Коган, что поручают темное дело поклоннику шолоховского таланта.
Погорелов не был лично знаком с Шолоховым. Это очень затруднило им задуманное. Он был из тех чекистов, кто уже понял, что в руководстве НКВД происходит неладное, что арестам подвергаются невиновные, что следствие ведется не по закону. А тут вот и над Шолоховым нависла смертельная угроза. Казак решил спасти автора казацкой эпопеи. И в ту глухую пору находились люди чести и совести. Он приехал в Вешенскую и явился к Шолохову. Предупредил, что готовится его арест, и порекомендовал выехать в Москву к Сталину. Добираться, минуя Миллерово, ибо там стояла засада.
Трудное, сложнейшее объяснение, немыслимая в нормальном обществе коллизия.
Чекист, а в общем понятии полицейский комиссар, предупреждает о готовящемся аресте не преступника, а писателя, ставшего к тому времени национальной гордостью России.
А как воспринять это откровение Михаилу Шолохову?
Шолохов говорил, что возможности нападения со стороны областного руководства он мог ожидать, в тот проклятый 1938 год ни один человек не мог считать себя вне опасности от ареста органами НКВД. Это касалось и высших партийных функционеров, даже и членов Политбюро, вознесенных на недосягаемую высоту для смертных.
И вдруг незнакомый человек, чекист, которому поручено осуществить «операцию захвата», советует бежать в Москву, искать там защиты. Сие могло быть и провокацией. Так в спешке и оценил Шолохов предупреждение Погорелова. Он выгнал его из дома, а потом, рассудив, счел за благо все же последовать его совету. И не через Миллерово, а по Сталинградской железной дороге выехал в Москву. В Москве он немедленно соединился по телефону с Поскребышевым, рассказал о предупреждении Погорелова и просил о встрече со Сталиным.
Поскребышев посоветовал Шолохову остановиться в гостинице «Националь» и ждать. Несомненно, что о просьбе Шолохова он тут же доложил Сталину.
Многие эпизоды такого рода дают нам возможность говорить о черте характера Сталина. Он не терпел, когда забегали вперед без его согласия в делах, к которым он когда-либо приложил руку.
Уже однажды у Горького он взял Шолохова под защиту, имея на то свои соображения, которыми ни с кем не поделился. И вот опять гроза над Шолоховым. НКВД конечно же был осведомлен и об отъезде Шолохова из Вешенской, и о том, где он остановился. Ареста не последовало, остановить это действо было по силам только Сталину.
Погорелов послал в Москву письмо к Сталину, в котором сообщил о готовящейся расправе над Шолоховым руководством ростовского НКВД. Не забыл он упомянуть и о нарушении чекистских традиций, о второй подписке, взятой у него Евдокимовым.
Но и самому Погорелову надо было спасаться. Он сумел уйти от своих коллег и добрался до Ворошиловграда, где секретарем горкома был его фронтовой друг. Естественно, что тот не знал о том, что Погорелова разыскивает ростовское НКВД, и разрешил Погорелову позвонить из горкома в Москву в секретариат Сталина. Оказалось, что Погорелова разыскивало не только его начальство, но и Сталин. Погорелова до странности просто соединили по телефону со Сталиным. Он даже усомнился, действительно ли его соединили со Сталиным. Сталин положил трубку, и раздался звонок из Москвы в горком по правилам связи в таких случаях. Сталин «посоветовал» Погорелову выехать в Москву и найти Шолохова в гостинице «Националь».
Погорелов и Шолохов сошлись в гостинице «Националь», их связал между собой Поскребышев и приказал ожидать вызова к Сталину, из гостиницы никуда не выходить.
Тоскливое, если не сказать больше, ожидание под дамокловым мечом. Каждое утро Шолохов звонил Поскребышеву и получал ответ: «Ждите…» Утренний звонок, ответ Поскребышева:
– Сегодня не будет!
Шолохов спросил:
– Можно расслабиться, отдохнуть?
Получен ответ:
– Не выходя из гостиницы…
Тревога тех дней сказалась, Шолохов и Погорелов только успели «посидеть», раздался звонок Поскребышева:
– Машина вышла, вас ждут!
– Саша, – взмолился Шолохов, – мы не ожидали, мы не в форме!
– Машина вышла, спускайтесь к машине!
Так и явились Шолохов и Погорелов, не сказать «навеселе», веселого не ожидалось, но, строго говоря, на столь ответственное заседание не по форме.
Заседание Политбюро.
– Все в тумане, – вспоминал Шолохов, – и не от хмеля, от волнения.
Члены Политбюро за столом, Сталин прохаживается по ковру. Встретил у дверей. И конечно же заметил, в каком состоянии явившиеся на вызов. Поздоровался с Шолоховым за руку и сказал с укоризной:
– Мне докладывали, что Шолохов много пьет.
– От такой жизни, товарищ Сталин, запьешь! – ответил Шолохов по обычаю своему в шутливом тоне. Но Сталин шутки не принял.
– У вас не столь горькая жизнь, чтобы пить, у вас задача закончить вашу эпопею о революции…
Усадили приглашенных у конца стола. Все – и руководство Ростовского крайкома, и энкавэдэшное начальство области в сборе, едва над столом возвышаясь, нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов, сталинский «железный» нарком, «ежовы рукавицы» Сталина!
Обстановка оказалась значительно более грозной, чем это могли предположить Шолохов и Погорелов. Операция не замыкалась лишь на Ростовской области. Доклад о контрреволюционной и антисоветской деятельности делал Ежов, оперируя «агентурными материалами».
Из этих «материалов» вырисовывалась картина, что будто бы Шолохов готовил на Дону контрреволюционный переворот. Коган и его агентура «поработали».
– Мне казалось, что я во сне, – вспоминал Шолохов, – что кто-то в бреду: или я, или все собравшиеся. Как могли люди, находившиеся на столь высокой властной вышке, спокойно выслушивать чудовищную чепуху? Мне трудно было сдержаться, и, чтобы подавить волнение, я прибег к простейшему: уставился в одну точку. Точкой этой оказались ноги Кагановича. Из-под брюк спускались ничем не прихваченные носки.
Сталин дал высказаться Ежову, терпеливо его выслушал до конца, все так же прохаживаясь по кабинету.
Остановился около Ежова и спросил:
– Товарищ Ежов, скажите, сколько дает подписок о неразглашении государственной тайны чекист?
– Одну, товарищ Сталин!
– А почему же товарищ Евдокимов взял вторую подписку с чекиста Погорелова? Подписку, что по делу Шолохова он обязан сообщать только ему, Евдокимову? Это что же означает? Товарищ Погорелов сообщает только Евдокимову. О том, что он сообщает, скрыто от всех, от вас, товарищ Ежов, от Политбюро, от Сталина.
На заседании воцарилось тяжкое и тревожное молчание.
Сталин вернулся к своему месту за столом и сказал:
– Товарищи Шолохов и Погорелов могут идти. К ним у меня вопросов нет.
Пронесло…
Евдокимов и все руководство НКВД Ростовской области вскоре было арестовано, не намного пережил их и Ежов.
И в третий раз пришлось вмешаться Сталину в судьбу Шолохова и его романа «Тихий Дон».
Роман был закончен и опубликован накануне Великой Отечественной войны. Его выхода в свет ждали миллионы читателей и в стране, и за рубежом. Его полная публикация становилась крупнейшим событием в мировой литературе XX столетия.
Литературным карликам ничего не оставалось, как дать «последний и решительный бой» автору «Тихого Дона» и русской литературе в лице Михаила Шолохова. Уже все было испробовано: обвинение в плагиате, доносы и клевета, авторитет Горького и Фадеева, чтобы остановить публикацию романа, и теперь были мобилизованы самые крупные критики «карликового племени». Предлог для разгромного выступления в печати предоставил им сам автор. Григорий Мелехов, главный герой романа, сражался за красных, оказался одним из вождей донского восстания, сражался с большевиками, ушел к буденновцам, потом судьба его привела в банду, и, наконец, разочаровавшись и в «зеленых», он возвращается домой к детям, и нигде не сказано, что он по убеждению принял советскую власть и большевистский режим.
А посмотрим на образы коммунистов в «Тихом Доне», на Штокмана, отличавшегося жестокостью и непримиримостью, столь распрямленного большевистского комиссара, что и в двери казачьих куреней не войти, Бунчук – палач, Михаил Кошевой – недалекий парень, ему ли найти душевную близость с казаками. Так что же произошло? Шолохов оставил донское казачество не примиренным с советской властью?
Раззудись, плечо, размахнись, рука. Готовое обвинение: Шолохов – идеолог донского восстания. В те годы никого из литературных карликов не могли тронуть литературные достоинства романа, идеология – вот главное, а не художественное величие книги.
Владимир Ермилов, взращенный рапповцами, искусный в критических статьях подать политический донос, приготовил статью для «Правды», уничтожающую «Тихий Дон».
По неукоснительному порядку план номера поступал в Центральный Комитет партии. О наиболее важных и острых материалах докладывали Сталину. Сталин, найдя в плане номера упоминание о статье Ермилова о «Тихом Доне», затребовал статью. Прочитал и посоветовал редакции статью отвергнуть, а вместо нее в номер поставить статью с совершенно противоположной оценкой романа, чем ту, которую давал Владимир Ермилов.
И на этот раз уничтожить великий русский талант не удалось.
Нападки продолжались, но больше исподтишка, по мелочам, но уже смертельной угрозы они не несли.
Еще раз показал себя Александр Фадеев. Он был единственным, кто голосовал на заседании Комитета по Сталинским премиям против присуждения этой, по тем временам высшей, премии Михаилу Шолохову.
И уже много лет спустя Александр Солженицын, писатель, чье литературное творчество сильно переоценено, слава к которому явилась в силу политической обстановки, ревнуя к шолоховскому таланту, опубликовал злобный пасквиль «Стремя Тихого Дона», подхватив легенду, рожденную в среде врагов Шолохова, о якобы имевшем место плагиате.
* * *
Я не хотел бы, чтобы у читателя сложилось мнение, что рассказом об отношении Сталина к Шолохову, о том, как он спасал Шолохова от гибели, я пытаюсь реабилитировать сталинские преступления. Тема этих отрывочных воспоминаний – личность Шолохова, Сталин в них появляется только в связи с Шолоховым. Я не беру на себя смелость объяснить причину снисходительности и даже милостивости Сталина к Шолохову. В конце концов, и Сталин умел отличить истинный талант от посредственности, а разглядев огромный талант, понимал, что послужит этот талант во славу его эпохи. Вместе с тем Сталин не поднял своего голоса в защиту других талантов, которые глухо погибли, а они бы могли украсить его «престол».Сам Шолохов в моем присутствии никогда не объяснял своих отношений со Сталиным, ограничиваясь лишь пересказом их бесед. Попытки истолковать удивительное отношение Сталина к Шолохову, объяснить отклонение Сталина от обычной для него жестокости делались и друзьями, и врагами Шолохова. Но все эти попытки не выходили за рамки наивных предположений.
Некоторые считали, что Сталин поддерживал Шолохова в надежде, что он когда-нибудь восславит его имя, как это сделал Горький восхвалением Ленина. Однако и без Шолохова нашлось предостаточно славословов; хвалебные оды кем только не сочинялись, а в особенности теми, кто после смерти Сталина сделались его самыми горячими хулителями. Иные ищут ответа в наметившемся русофильстве Сталина, но в 30-х годах, когда Сталин защитил «Тихий Дон» от Горького и Фадеева, ничего русофильского в действии Сталина не найти.
Сталин не счел нужным поделиться своими соображениями, разве что назвал публично Шолохова замечательным писателем.
Мне довелось внимательно изучать эпоху Ивана Грозного. Сталин не любил исторических параллелей, точнее говоря, не хотел, чтобы кто-то находил подражательные мотивы в его деяниях. Но объективно в иных случаях от исторических параллелей не уйти.
Есть некоторая схожесть в деяниях Ивана Грозного и «пролетарского» вождя Иосифа Сталина. Тут даже не схожесть, а в иных случаях прямое заимствование. Самодержец, почитавший власть свою, полученную от Бога, и Генеральный секретарь Коммунистической партии, основанной на демократических принципах, им откровенно попранных. Оба эти самодержца, как и многие другие тираны, были склонны к театральности. Иван Грозный любил ставить жестокие спектакли перед ближайшим окружением, да и перед людскими массами то ж. Удивлял, поражал свое ближнее окружение и Сталин неожиданностями в решении судеб своих присных. И тот и другой любили поиграть в кошки-мышки, игра, конечно, заканчивалась не в пользу мышек, но иногда, подержав мышку меж когтей, отпускали ее на свободу до следующей игры. Примеров тому достаточно и из XVI века, и из сталинского времени.
Хотя бы звонок к Пастернаку с вопросом, не мог бы он поручиться за Мандельштама.
И все же, вплоть до недоумения с Подтелковским движением, Сталин оберегал Шолохова. Шолохов ему ответил в траурном своем слове: «Как страшно, как внезапно мы осиротели…»
Ох, немало обрушилось упреков в адрес Шолохова за эти слова, и все больше от тех, кто пресмыкался перед Сталиным при его жизни, а после смерти с усердием принялся лягать мертвого льва.
М. И. Привалова
Две встречи С М.А. Шолоховым
Когда в 1932 году из печати вышел роман Шолохова «Поднятая целина», я работала председателем Сосницкого сельсовета в пограничном тогда Волосовском районе Ленинградской области. В Сосницах был в то время крохотный колхоз (всего 18 хозяйств). Каковы были трудности с проведением коллективизации – общеизвестно. Но в юности все казалось достаточно легкоосуществимым… В сельсовете было всего два члена партии и три комсомольца; большую помощь оказывали нам учителя школ и уполномоченные сельского совета в деревнях.
Чем была для нас «Поднятая целина» Шолохова? Она менее всего была для нас «художественной литературой». Это была сама жизнь, воспроизведенная каким-то удивительным способом, освещенная прожектором великой правды, а потому она была нашим непосредственным помощником в работе.
В 1935 году по Волосовскому району коллективизация была полностью завершена, в том числе, разумеется, и по Сосницкому сельсовету, и меня Леноблисполком откомандировал на учебу в Институт им. М.И. Калинина (позднее он был преобразован в Юридический институт). Через год я перешла на филологический факультет ЛГУ, так как со школьной скамьи мечтала заниматься изучением русской литературы. Творчество М.А. Шолохова теперь интересовало меня уже как образец прекрасной новой русской литературы. Поэтому, когда стал приближаться срок окончания учебы (1941 год), я решила поехать на работу в станицу Вешенскую. Однако комиссия по распределению направила меня в Елабужский учительский институт. Написала просьбу в Наркомпрос, получила отказ. И тогда я написала отчаянное письмо М.А. Шолохову… Но это было уже в середине июня 1941 года, а 22 июня сделало сразу все вопросы «посторонними», кроме одного – война!
Прошло четырнадцать лет. Только после окончания аспирантуры и защиты диссертации по языкознанию мне представилась возможность поехать в Вешенскую. Непосредственным поводом послужил выход нового, исправленного издания «Поднятой целины». Исправления касались преимущественно языка романа в плане приближения речи автора, а иногда и речи персонажей, к нормам общелитературного языка. Это выдвигало новые, более сложные вопросы для осмысления не только «стиля» автора в узкоязыковом плане, но и общей проблемы взаимоотношений языка индивидуально-авторско-го, диалекта и литературного языка. Можно было предположить, что основная причина столь тщательной правки романа кроется в объективных изменениях связи между этими категориями, возможно, в изменениях каких-то сторон диалекта.
Чем была для нас «Поднятая целина» Шолохова? Она менее всего была для нас «художественной литературой». Это была сама жизнь, воспроизведенная каким-то удивительным способом, освещенная прожектором великой правды, а потому она была нашим непосредственным помощником в работе.
В 1935 году по Волосовскому району коллективизация была полностью завершена, в том числе, разумеется, и по Сосницкому сельсовету, и меня Леноблисполком откомандировал на учебу в Институт им. М.И. Калинина (позднее он был преобразован в Юридический институт). Через год я перешла на филологический факультет ЛГУ, так как со школьной скамьи мечтала заниматься изучением русской литературы. Творчество М.А. Шолохова теперь интересовало меня уже как образец прекрасной новой русской литературы. Поэтому, когда стал приближаться срок окончания учебы (1941 год), я решила поехать на работу в станицу Вешенскую. Однако комиссия по распределению направила меня в Елабужский учительский институт. Написала просьбу в Наркомпрос, получила отказ. И тогда я написала отчаянное письмо М.А. Шолохову… Но это было уже в середине июня 1941 года, а 22 июня сделало сразу все вопросы «посторонними», кроме одного – война!
Прошло четырнадцать лет. Только после окончания аспирантуры и защиты диссертации по языкознанию мне представилась возможность поехать в Вешенскую. Непосредственным поводом послужил выход нового, исправленного издания «Поднятой целины». Исправления касались преимущественно языка романа в плане приближения речи автора, а иногда и речи персонажей, к нормам общелитературного языка. Это выдвигало новые, более сложные вопросы для осмысления не только «стиля» автора в узкоязыковом плане, но и общей проблемы взаимоотношений языка индивидуально-авторско-го, диалекта и литературного языка. Можно было предположить, что основная причина столь тщательной правки романа кроется в объективных изменениях связи между этими категориями, возможно, в изменениях каких-то сторон диалекта.