Бадал отвесил низкий поклон и, пятясь спиной к выходу, исчез за тяжелым дверным пологом.
   Повелев слуге расстелить ему постель, хан Кюлькан хотел было лечь спать. Но тут появился гонец от хана Бури, стан которого находился в степи, в трех перестрелах из лука от лагеря хана Кюлькана.
   Хан Бури спешно звал Кюлькана к себе на совет.
   – Что случилось? – Хан Кюлькан недовольно взглянул на гонца. – До утра нельзя подождать?
   – Нельзя, господин, – ответил гонец, почтительно прижав ладонь к груди. – В степи, к югу от стана Бату-хана, появилась конница урусов. Урусы подкрались, как волки, и напали на становище хана Байдара, убили многих его людей, разогнали табуны его. Хан Байдар просит о помощи.
   Кюлькан мигом вскочил с ложа, его сонливости как ни бывало! Рявкая на слугу, он стал торопливо облачаться в боевой наряд. Другого слугу Кюлькан послал к своим конюхам: пусть готовят лошадей ему и его телохранителям.
   – Куда ты, мой бесстрашный? – Тулусун-хатун подскочила к хану Кюлькану. – В такую темень!
   – Слышала, урусы напали на лагерь хана Байдара? – промолвил Кюлькан, не глядя на жену. Он затягивал на талии пояс с пристегнутой к нему саблей. – Бури зовет меня на совет. Надо что-то делать, а не сидеть сложа руки!
   – Я понимаю, хан Байдар доводится Бури родным дядей, но ты и Бури находитесь в головном отряде всего монгольского войска, – сказала Тулусун-хатун, уперев руки в бока. – Не ваше дело беспокоиться о том, что творится в тыловых туменах. Для этого есть ханы правого и левого крыла. Это их забота! Если Гуюк-хан проспал появление урусов, пусть он и исправляет свою оплошность! Там же неподалеку становище хана Менгу. Уж ему-то гораздо сподручнее оказать помощь хану Байдару, нежели тебе и Бури.
   Тулусун-хатун в дневное время любила покататься верхом на коне между разбросанными по степи татарскими становищами, поэтому она прекрасно знала, где какой тумен находится. Знала Тулусун-хатун и всех ханов наперечет, поскольку была дружна со многими ханскими женами.
   – Я знаю, что делаю, – сухо обронил Кюлькан, взглянув на жену, перед тем как покрыть голову высокой монгольской шапкой с меховой опушкой.
   Кюлькан вышел из юрты, в спешке даже не обняв супругу.
   Тулусун-хатун это не понравилось.
   – Хан Бури слишком много себе позволяет, вызывая к себе моего мужа посреди ночи! – ворчала она, глядя на то, как Моисей вновь раскладывает на ковре палочки в четыре ряда. Он был полон решимости отыграться.
   – А ты упорен, Мосха! – с одобрительной улыбкой промолвила Тулусун-хатун, усаживаясь на ковер напротив Моисея. – Это мне нравится в тебе. Мужчина и должен быть таким!
   На этот раз везение покинуло Тулусун-хатун, а может, ее просто одолевало беспокойство о супруге и она была менее внимательна в игре, чем всегда. Моисей выиграл у ханши довольно уверенно и быстро.
   Моисей даже расхохотался от переполняющего его радостного восторга. Наконец-то он обыграл в боа самоуверенную проказницу Тулусун, хотя он обучился этой игре всего три дня назад!
   По круглому лицу Тулусун промелькнула тень досады. Бросившись на Моисея, она шутливо повалила его на спину и принялась теребить его за волосы своими сильными пальцами.
   – Как ты смеешь обыгрывать свою госпожу, наглец! – с притворным негодованием восклицала по-половецки Тулусун. – Да еще смеяться при этом! Я отучу тебя потешаться надо мной, негодник!
   Такой бурный напор Тулусун еще больше рассмешил Моисея, который продолжал смеяться, пытаясь сбросить с себя юную бойкую ханшу. При этом рука Моисея невольно несколько раз коснулась груди Тулусун. Невидимая искра, проскочившая между ними, слегка смутила юную монголку и Моисея, который вдруг осознал, что слишком смело тискает жену знатного чингизида, являясь, по сути, ее невольником.
   Моисей приподнялся, собираясь встать на ноги. В этот миг раскрасневшаяся Тулусун обвила его шею руками и быстро поцеловала Моисея в уста. Моисей смутился. Они были одни в юрте, поскольку слуги ушли вместе с ханом Кюльканом помогать конюхам седлать коней.
   – Это тебе награда за упорство, – с игривой улыбкой негромко промолвила Тулусун, глядя в глаза Моисею.
   Тулусун сидела на ковре совсем близко от Моисея. На ней был обычный для монголки теплый халат-чапан, прилегающий в талии, имеющий разрез с правой стороны. Такой халат запахивался слева направо, крепясь двумя застежками у правого плеча и на талии. В пылу шутливой борьбы с Моисеем Тулусун не заметила, как верхняя застежка расстегнулась. Верхние отвороты халата слегка распахнулись, открыв взору Моисея белое тело юной ханши пониже шеи.
   Во рту у Моисея вдруг пересохло, поскольку он ощутил сильное вожделение к этой игривой монголке, и одновременно его сковал страх из опасения, что Тулусун может почувствовать это. Еще Моисея настораживало выражение глаз Тулусун: эти темные раскосые очи глядели на него с неким немым призывом. По улыбке Тулусун Моисей понял, что та догадалась, каким именно волнением он объят. И это вовсе не рассердило ее, а даже наоборот…
   Тулусун смело положила свою руку Моисею на живот, потом быстро переместила ее вниз, нащупав сквозь порты его окаменевший детородный жезл. Моисей не посмел оттолкнуть ханшу и замер, покрывшись холодной испариной.
   – Ты должен оседлать меня! – решительно вымолвила Тулусун, кивнув Моисею на китайскую ширму из цветного шелка, стоящую в глубине юрты. – Поторопись, Мосха! Сюда скоро вернутся слуги моего мужа. Шевелись же!
   Подталкиваемый в спину нетерпеливой Тулусун, Моисей укрылся за ширмой. Там была постель ханши, рядом стоял ее сундук с нарядами и украшениями.
   Сбросив с себя халат и исподние ноговицы, Тулусун упала спиной поперек ложа и широко раздвинула ноги, подставляя Моисею свое лоно, совершенно скрытое густой порослью мягких черных волос. Моисею пришлось покопаться неуверенной рукой в этих интимных вьющихся дебрях, чтобы нащупать сочащуюся соком желания маленькую розовую щель ханши. Лишь после этого он соединился с Тулусун своим затвердевшим мужским естеством.
   Тулусун издала блаженный стон, крепко вцепившись пальцами в плечи Моисея, ее красивые пересохшие уста раскрылись, открыв два ряда белых ровных зубов, ресницы же ее, наоборот, сомкнулись, а на пылающем румянцем лице появилось выражение глубочайшего блаженства. Было видно, что эта юная монголка, рано выйдя замуж, уже постигла многие тайны любовных игр и испытала самые разные оттенки наслаждения. Могучий жезл Моисея был явно великоват для почти детского лона Тулусун, но, даже вскрикивая от боли, юная ханша лишь крепче вцеплялась в длинные рукава его рубахи, раз за разом подаваясь своим гибким телом навстречу его сильным телодвижениям.
   Моисей очень быстро вошел в раж, совершенно неожиданно дорвавшись до столь запретного плода. Стоны Тулусун только подхлестывали его. Даже излившись в глубину влажного чрева Тулусун, Моисей еще какое-то время продолжал вдавливать ханшу в ложе своим телом, словно желал испить до последней капли это пьянящее вино обладания женщиной.
   Какой-то шум и топот ног за стенкой юрты мигом отрезвили двух любовников. Быстро приведя себя в порядок, они выскочили из-за ширмы и уселись на ковре, снова раскладывая перед собой палочки для игры в боа.
   Слуги, вбежавшие в юрту, оба разом закричали, обращаясь к Тулусун:
   – Беда, госпожа! Урусы напали на лагерь хана Бури! Урусы близко! Спасайся, госпожа!..
   Тулусун вскочила и закричала на слуг:
   – Вы что, спятили, мерзавцы?! Откуда здесь взяться урусам?! Вон отсюда!
   Слуги повалились к ханше в ноги, продолжая твердить о том же.
   Моисей вытянул шею и прислушался. Сквозь гортанные выкрики татар за стенкой юрты он вдруг явственно расслышал где-то невдалеке боевой клич рязанцев и рев боевых русских труб.
   – Одевайся теплее и беги отсюда! – быстро заговорил Моисей, схватив Тулусун за руку и подтащив ее к сумкам, где хранились зимние вещи.
   Видя, что Моисей торопливо облачается в бараний тулуп, Тулусун немного растерянно обратилась к нему:
   – А ты куда? Ты бросаешь меня?
   – Я приведу лошадей ко входу в юрту, – ответил Моисей.
   Подбежав к загону, где стояли лошади, Моисей увидел в свете костров у дальних юрт вынырнувшие из мрака ночи боевые русские стяги, длинные наступающие шеренги русских пешцев, плотно укрытые большими щитами, и зловещий блеск частокола склоненных копий.
   Сомнений не оставалось: это надвигалось рязанское войско!

Глава семнадцатая
Сеча у Черного леса

   Лязг сталкивающихся мечей, глухой топот копыт, смятенные вопли татар, отступающих под натиском русичей, – все это обратило ночную тишину в некое подобие хаоса. А когда заполыхали в ночи подожженные русичами татарские юрты, то эти гигантские факелы озарили становище хана Кюлькана зловещими рыжими всполохами.
   У Моисея тряслись руки, когда он взнуздывал две подвернувшиеся ему под руки низкорослые лошадки: одну для себя, другую для Тулусун. Искать седла уже не было времени: сражение вот-вот должно было докатиться до ханской юрты. Русичи безжалостно рубили татар мечами и топорами, стремительно продвигаясь в глубь стана и поджигая все новые шатры.
   У выскочившей из юрты Тулусун глаза расширились от страха при виде объятых огнем шатров, на фоне которых громыхала и лязгала сталью клинков черная колышущаяся масса многих сотен русичей и татар, сошедшихся грудь в грудь.
   Моисей подвел к ханше чалого длиннохвостого конька и крикнул, чтобы она поскорее садилась верхом. Сам он уже сидел на рыжем поджаром мерине, готовый удариться в бегство.
   Тулусун продолжала стоять столбом, вглядываясь в яростную сечу, развернувшуюся всего в сотне шагов от нее. Она то ли не расслышала окрик Моисея, то ли пропустила его мимо ушей, захваченная зрелищем кровопролития и видом воинов-урусов, от ударов длинных мечей которых так и падали на истоптанный снег воины из тумена хана Кюлькана.
   Рядом с Тулусун просвистела русская стрела.
   Моисей рявкнул на ханшу, веля ей прыгать на лошадь. Слуги, выбежавшие из ханской юрты, настаивали на том же, мягко подталкивая Тулусун к лошади.
   Неожиданно из-за юрты выбежал кривоногий Хоилдар в сбитой набекрень шапке, в распахнутом чапане и с саблей в руке. Он сгреб юную ханшу в охапку и взгромоздил ее верхом на чалого конька.
   – Уходите скорее отсюда! – крикнул Хоилдар Моисею и Тулусун. – Скачите в стан Урянх-Кадана! Эй, Тайча, проводи их!..
   Хоилдар махнул рукой проезжающим мимо троим конным монголам. Один из них был сотник Тайча, из отряда кебтеулов.
   Стан Урянх-Кадана находился в полуверсте от лагеря хана Кюлькана, на самой опушке Черного леса.
   Тайча уверенно правил своим юрким гнедым скакуном, виляя между юртами, огибая загоны с овцами и тяжелые двухколесные повозки с поднятыми оглоблями. Два его воина, Моисей и Тулусун, не отставая, скакали за ним.
   Вылетев из освещенного огнями лагеря, маленький отряд мгновенно скрылся во мраке ночи. Белая снежная равнина стлалась под копытами летящих галопом коней. Позади постепенно затихал шум сражения, впереди вздымались пологие склоны холмистой гряды, за которой находился стан Урянх-Кадана.
   Моисей не мог понять, откуда вдруг вынырнули два десятка черных всадников на больших лошадях, замаячив цепью на вершине ближнего холма.
   Тайча издал предостерегающий свист и схватился за лук. Два других монгола тоже живо выдернули из саадаков свои тугие луки, изготовившись к стрельбе.
   – Скачите в овраг! – крикнул Тайча Моисею и Тулусун. – Мы отвлечем урусов на себя!
   Моисей без колебаний повернул коня и помчался вниз по склону холма к спуску в овраг, заросший густым кустарником. Тулусун повернула за ним, держась все время бок о бок с Моисеем. Она и без седла сидела на коне как влитая.
   Кони, спотыкаясь и припадая на задние ноги, спустились с крутизны на узкое глубокое дно оврага. Тулусун и Моисей, хватаясь руками за ветки кустов, помогли своим скакунам не завалиться набок. Проехав немного по извилистому ложу степной впадины, образованной руслом довольно широкого ручья, юная ханша и ее спутник остановили коней под нависающей у них над головой кручей. Отсюда не было слышно ни звуков сражения в лагере хана Кюлькана, ни топота копыт в степи.
   Моисей слез с коня на землю, так как он не привык ездить без седла и стремян.
   Неожиданно Тулусун тихонько засмеялась, прикрыв рот ладонью.
   – Чего ты? – обернулся к ней Моисей.
   – Я переполнена твоим семенем, оно теперь вытекает из меня и щекочет мне бедра, – громким шепотом ответила Тулусун и ловко спрыгнула с лошади.
   Она обхватила Моисея за пояс, уткнувшись лицом в отвороты его тулупа. Ее отороченная мехом островерхая войлочная шапочка оказалась возле самого носа Моисея. От нее пахло дымом и овечьим молоком.
   После долгого молчания Тулусун подняла голову, взглянув на Моисея снизу вверх. У нее были серьезные настороженные глаза.
   – Мосха, почему ты не убежал к своим? – тихо спросила Тулусун.
   Моисей едва не вздрогнул, услышав этот вопрос юной ханши. Его одолевали те же самые мысли. Еще дней двадцать назад он без колебаний сбежал бы из татарского стана, подвернись удобный случай для бегства. И вот случай подвернулся, а у Моисея почему-то нет желания бежать.
   Не дождавшись ответа, Тулусун вновь обратилась к Моисею, пытливо вглядываясь в его глаза:
   – Это из-за привязанности к Кюлькану или… ко мне?
   – Я не хочу расставаться с тобой, госпожа, – негромко ответил Моисей. – Я уже не мыслю своей жизни без тебя!
   Круглое лицо Тулусун озарилось самодовольной улыбкой женщины, довольной действием своих чар. Не желая признаваться самой себе, что она всерьез увлеклась молодым красивым невольником, юная ханша была несказанно рада этому признанию Моисея.
   Переполняемая этой радостью, Тулусун мягко притянула к себе Моисея за отвороты его тулупа и запечатлела нежный поцелуй у него на устах.
   Затем с наивным прямодушием Тулусун вымолвила, не пряча от Моисея страстного манящего взгляда:
   – Я давно мечтала о таком жеребце, как ты, Мосха. Так, как ты объездил меня сегодня, никто еще меня не объезжал!
* * *
   Яков пробудился от криков и топота ног за стенкой юрты. Сначала он подумал, что уже наступило утро и татары сворачивают стан, вновь выступая в путь. Однако, глянув в круглое отверстие для выхода дыма, Яков увидел черные ночные небеса.
   Он огляделся.
   На низеньком столе, мигая, горела масляная плошка. Над очагом вился слабый дымок от потухших углей. Постель Моисея была пуста, не было и его теплой одежды, которая обычно лежала рядом с ложем.
   «Та-ак, – подумал Яков, – Моисей опять заночевал в ханской юрте. А этот малый не промах! Что же там творится?..»
   Шум за стенкой юрты ширился и рос, растекаясь по всему стану, подобно бурной реке. Теперь Яков явственно расслышал помимо торопливого топота ног и беспокойных выкриков мунгалов также ржание напуганных степных коней, звон оружия и грохот сталкивающихся щитов. Определенно, в лагере хана Кюлькана шла битва, но почему ночью и с каким врагом?
   Яков выбрался из-под теплого стеганого одеяла и громко окликнул стражей, которые день и ночь дежурили у входа в юрту, где жили русские пленники. На его окрики никто из стражников не отозвался.
   Схватив свою потрепанную овчинную шубейку, Яков хотел было выглянуть из юрты, но в этот миг совсем рядом прозвучал громкий властный голос, отдающий приказы на русском языке. Яков даже замер, не поверив своим ушам!
   Он рванулся к выходу и налетел на кого-то, ворвавшегося в юрту, словно вихрь. Яков упал, сбитый с ног.
   – Еще один нехристь! – воскликнул вбежавший.
   – Руби его, Тимоха! – отозвался кто-то другой, заскочивший в юрту следом за первым.
   – Эй, соколик, не губи! – громко и радостно завопил Яков, подымаясь на ноги. – Свой я! Русич я! В плену тут мыкаюсь!..
   Два молодых русских ратника медленно опустили мечи, изумленно разглядывая в полумраке юрты длиннобородого незнакомца с волосами, стянутыми на лбу бечевкой.
   – Повезло тебе, человече, – промолвил один из воинов. – Ступай на волю! Кончились твои мучения!
   Оба ратника выбрались из юрты, наклоняя головы в низком дверном проеме.
   Яков поспешно последовал за ними. Его подвели к бородатому плечистому воеводе, сильный голос которого гудел, как труба.
   – Из Костромы, говоришь, родом? Из купеческого сословия? – пробасил воевода, разглядывая щуплого Якова с высоты своего роста. – С сентября, значит, в неволе у татар пребываешь. Долгонько, брат! Натерпелся, наверно, притеснений от нехристей, а?
   – Всякое бывало, друже, – молвил Яков, не в силах унять своей бурной радости. – Вы-то откуда будете? Какого князя вы ратники?
   – Из Мурома мы, брат, – ответил могучий воевода. – Из полка князя Юрия Давыдовича. С нами здесь и белгородский князь Олег Игоревич со своим полком. А верховодит всем нашим воинством рязанский князь Юрий Игоревич, его рать во-он там нехристей истребляет!
   Воевода указал рукой в степную даль, там, в низине, тоже шла битва среди пылающих яркими факелами татарских юрт. В разные стороны из охваченного пожарами становища разбегались татарские воины, слуги и визжащие женщины. Быстрыми стайками уносились в степную даль испуганные татарские кони, с беспокойным ревом метались долговязые верблюды, топча убитых воинов и рассыпавшихся повсюду блеющих овец.
   – Ну и дела! – проговорил Яков, пораженный увиденным. – Не убоялся, стало быть, рязанский князь орды Батыевой, пришел поквитаться с мунгалами за смерть своего сына! Храбрец, одно слово!
   – Чей там белый шатер? Не Батыги, случаем? – Воевода указал Якову на огромную юрту хана Кюлькана.
   – Стан Батыя дальше в степи, верстах в трех отсель. – Яков махнул рукой на юг. – Этот лагерь принадлежит хану Кюлькану, Батыеву дяде. И шатер сей ему принадлежит. Там должен быть еще один пленник, из Рязани родом. Моисеем его кличут.
   Сделав решительный жест в сторону ханского шатра, муромский воевода бросился вперед, увлекая за собой своих опьяненных быстрой победой ратников. Яков устремился туда же вместе со своими освободителями. Ему казалось, что происходящее вокруг просто какой-то удивительный сон! Однако сильный жар от горящих татарских юрт был настолько осязаем, что Якову приходилось закрывать лицо рукавом своей шубы. Ему в уши лезли истошные вопли умирающих под русскими мечами и копьями мунгалов. Он то и дело спотыкался о тела изрубленных татар, которые лежали повсюду на окровавленном снегу.
* * *
   Эти поспешные сборы и этот стремительный поход в Дикое поле пробудили в Юрии Игоревиче ратный пыл, его уже не волновала численность врагов, удаленность их становищ от Рязани. Юрий Игоревич был весь во власти данного самому себе зарока – отомстить мунгалам за смерть старшего сына! На душе у него было спокойно, ибо смерть его не страшила. Ненависть к татарам и желание мести уничтожили в душе Юрия Игоревича все страхи и беспокойства по поводу грядущего столкновения с заведомо сильнейшим врагом. Сильная воля, являющаяся основой характера этого человека, в сочетании с сильнейшей злобой против мунгалов превратили внутреннее состояние Юрия Игоревича в некое подобие сжатой пружины.
   Когда рязанские и пронские полки, разгоняя разбросанные по степи табуны татарских лошадей, обрушились на становище хана Бури, то эта невидимая пружина в душе Юрия Игоревича наконец распрямилась, превратив рязанского князя в беспощадного убийцу. Юрий Игоревич, спрыгнув с коня, метался по татарскому лагерю с развевающимся за спиной красным плащом, безжалостно рубя татар мечом направо и налево. Старшие дружинники не отставали от Юрия Игоревича, прикрывая его щитами от летящих татарских стрел. Их мечи тоже не знали жалости. Татар было гораздо больше, чем русичей, однако застигнутые врасплох степняки пребывали в сильнейшем смятении. К тому же многие из татарских военачальников нашли свою смерть от русских мечей, многие обратились в бегство, даже не пытаясь организовать сопротивление.
   Самому хану Бури и находившимся вместе с ним Кюлькану и Урянх-Кадану пришлось тоже бежать столь поспешно, что Бури вскочил на коня босым и без ханской шапки, а Кюлькан в спешке оставил в юрте свой дорогой пояс с саблей. Урянх-Кадан запрыгнул не на своего коня и был сброшен им наземь, едва не сломав себе шею. Одна из жен хана Бури, проносясь мимо барахтающегося на снегу Урянх-Кадана, придержала своего скакуна и подхватила хана к себе на седло.
   Едва ханы умчались из стана в ночь, как в шатер хана Бури ворвались рязанцы, перебив слуг и нукеров, подвернувшихся им под руку. Кто-то из гридней приволок за косы одну из наложниц хана Бури и швырнул ее к ногам рязанского князя.
   Забрызганный кровью порубленных им татар, Юрий Игоревич стоял посреди огромной юрты, устало опираясь на длинный меч, окрашенный кровью по самую рукоятку.
   – Где Батый? Это его шатер? – грозно спросил Юрий Игоревич.
   Княжеский толмач заговорил с молодой узкоглазой наложницей, перескакивая с одного степного наречия на другое.
   Монголка тряслась как осиновый лист, испуганно озираясь на стоящих вокруг нее плечистых русичей в блестящих кольчугах и островерхих шлемах с окровавленными мечами и топорами в руках. Толмач дергал наложницу за рукав ее длинного халата, вновь и вновь обращаясь к ней то на булгарском, то на половецком наречии.
   Стоящая на коленях монголка непонимающе хлопала своими темными раскосыми глазами. Было видно, что ей чужды местные степные говоры.
   – Вот тварь косоглазая! – сердито усмехнулся гридничий Супрун. – Какого же она роду-племени? Из каких далей ее сюда привезли?
   Толмач, объясняясь с монголкой на языке жестов, сумел выяснить, что она из племени хори-туматов и зовут ее Уки.
   – Спроси, как зовут ее господина? – повелел толмачу Юрий Игоревич.
   Толмач, опустившись на одно колено, опять заговорил с наложницей, помогая себе жестами рук. Ему удалось выяснить, что господином этой монголки является хан Бури, который доводится двоюродным племянником Бату-хану.
   – Про Батыево становище у нее спроси, где оно? – нетерпеливо бросил толмачу Юрий Игоревич.
   Однако все усилия толмача ни к чему не привели. Наложница не знала, где находится стан Бату-хана. Она лишь неопределенно указывала рукой куда-то в степь.
   – Кого вы мне притащили? Что эта дуреха может знать? – рявкнул на своих приближенных Юрий Игоревич. – Ищите какого-нибудь бея татарского! Живо!
   Дружинники бросились исполнять княжеское повеление, гурьбой выбежав из юрты. С князем остались лишь толмач и гридничий Супрун, который занялся перевязкой своей пораненной стрелой правой руки.
   Ханская наложница поспешно отбежала к войлочной стенке юрты и присела там на какой-то тюк, обхватив голову руками. Ее по-прежнему трясло от страха.
   Юрий Игоревич бесцельно бродил по просторной юрте, оглядывая нехитрую обстановку степного жилища. На деревянном низком столе стояли блюда с вареной бараниной, круглые серебряные чаши с недопитым кумысом, два изящных медных светильника, пламени которых не хватало, чтобы осветить все внутреннее пространство шатра.
   Вокруг стола были разбросаны круглые обтянутые разноцветным шелком подушки. Тут же валялись чьи-то сапоги из добротной кожи с загнутыми носками, рядом был брошен пояс, украшенный золотыми пластинами, с пристегнутой к нему саблей.
   В очаге догорали сосновые поленья.
   Подобрав из-под ног тонкое белое покрывало, Юрий Игоревич старательно обтер им свой меч, затем швырнул измазанную кровью накидку в пышущий жаром очаг. Упав на раскаленные уголья, ткань вспыхнула и быстро сгорела.
   «Что, нехристи, не ждали гостей? – мрачно усмехнулся Юрий Игоревич, воткнув свой узкий длинный меч в стоящее на столе серебряное блюдо с мясом. – Разбежались кто куда, даже барахлишко свое не прихватив! Здесь явно не рады рязанскому князю. Ох как не рады!»
   Князь подозвал толмача и велел ему взять сапоги и пояс с саблей.
   – Да еще пошарь тут по сумам и торобам, – сказал князь. – Не с пустыми же руками тебе в Рязань возвращаться. Можешь и невольницу эту себе взять. – Князь небрежно кивнул на ханскую наложницу.
   – Эге! Да тут добра всякого навалом! – воскликнул гридничий Супрун, вытряхнув себе под ноги содержимое одного из больших кожаных туесов.
   На ковер со звоном высыпались серебряные круглые зеркала с тонкими ручками, серебряные и золотые монеты с дыркой посередине, ожерелья из драгоценных камней, маленькие статуэтки из оникса и белой кости…
   – Эй, Шестак! – окликнул Супрун толмача. – Бери что хочешь!
   Толмач опустился на колени и стал перебирать ожерелья, браслеты, зеркала и золотые цепи… Его заинтересовали костяные статуэтки, он внимательно разглядывал каждую из них: это были мастерски вырезанные крепостные башни, пешие воины, всадники и даже боевые слоны.
   – Слышь, Супрун, – удивленно проговорил Шестак, – это же фигурки для игры в тавлеи. Надо же! Неужто мунгалы знают эту игру?
   Тавлеями на Руси называли шахматы.
   – Вряд ли мунгалам ведома эта мудреная игра, – отозвался Супрун, копаясь в другой походной суме. – Видишь, фигурки свалены в одну кучу с драгоценностями и деньгами? Эти мунгалы, скорее всего, просто хватают все, что им приглянется в разоренных ими землях, и возят потом с собой повсюду.
   Вскоре вернулись княжеские дружинники, притащив на руках истекающего кровью знатного татарина.