Терех опять заерзал на бревне.
– Я могу, конечно, взять тебя в жены, Фетинья, токмо зачем спешить с этим? – пробормотал он. – Мы еще можем охладеть друг к другу. Мы знаемся-то всего второй месяц.
– Лично мне этого времени хватило, чтобы сделать свой выбор, – сказала Фетинья. И негромко добавила: – Иначе я и не отдалась бы тебе. Отвечай же, Терех, готов ли ты заслать сватов к моему отцу?
– Нет, Фетинья, я покуда к этому еще не готов, – усмехнулся гридень. – Дело это такое… Тут покумекать надоть!
– Чего же кумекать-то?! – возмутилась Фетинья. – Ты же сам сказал, что люба я тебе. Иль солгал?
– Я от своих слов не отказываюсь, – зашипел Терех на Фетинью. – Но и ты пойми, дуреха, что любовь – это одно, а семья – совсем другое.
– По мне, где любовь, там и семья, – заявила Фетинья, – ведь одно без другого не бывает. Не должно быть, во всяком случае.
– Не-ет, – возразил Терех с ухмылкой простака, – семья есть опора и выгода. Семья – это, знаешь ли, как крепость. Ого-го! – Терех сжал кулак и потряс им. – А любовь – это так, шалости, лобзания по кустикам, игры у костра по вечерам. Развлечение, одним словом.
– Развлечение, говоришь! – Фетинья швырнула туесок с халвой себе под ноги и угрожающе повернулась к Тереху, который враз оробел, увидев так близко от себя ее злые глаза. – Так для тебя это шалости? А я-то, безмозглая, ношу под сердцем твоего младенчика и радуюсь, какая славная у нас семья будет!
– К-какого младенчика? – растерялся гридень, слегка отодвигаясь от рассерженной девушки. – Про младенчика уговора не было, Фетинья. Это уж слишком! Это твои бабьи штучки! Но меня этим не проймешь, не из таковских я. Вытравляй дите у бабок-знахарок. Как хочешь, так и избавляйся от него!
– Ах ты, глуздырь белобрысый! – Фетинья влепила Тереху звонкую пощечину. – Вона какие песни запел, подлюка!
Фетинья схватила гридня за волосы и рванула изо всей силы.
Терех вскрикнул от боли и кое-как вырвался из цепких девичьих рук. Выскочив из сруба как ошпаренный, Терех столкнулся нос к носу с Варькой, младшей сестрой Фетиньи.
– Ополоумел, что ли? – недовольно воскликнула Варвара, которую Терех едва не сбил с ног. – Где Фетинья? Мать ее кличет.
Ничего не ответив, Терех припустил бегом прочь по переулку.
Варвара недоумевающе посмотрела ему вслед, затем громко спросила:
– Фетинья, ты здесь ли?
– Здесь, – прозвучал из сруба голос старшей сестры.
По интонации этого голоса Варвара сразу догадалась, что у Фетиньи что-то стряслось.
Четырнадцатилетняя Варвара была девочкой рослой и крепкой. Она без особых затруднений перебралась через невысокую бревенчатую стенку сруба и предстала перед сестрой, сидящей на бревне с печалью на лице.
Варвара уже знала сокровенную тайну взаимоотношений между мужчиной и женщиной, а потому участливо спросила у сестры:
– Вляпалась?
Фетинья грустно кивнула, не глядя на младшую сестру.
– А Терех сбежал, узнав об этом? – вновь спросила Варька.
– Как видишь, – вздохнула Фетинья.
– У-у, кобель белобрысый! – зло промолвила Варвара и уселась на бревно рядом с сестрой. – А это что такое?
Варька указала пальцем на рассыпанную среди древесных стружек халву.
– Прощальное угощение, – невесело усмехнулась Фетинья. – Попробуй, если хочешь. Мне это пришлось по вкусу.
– Что делать-то думаешь? – озабоченно поинтересовалась Варька, собирая кусочки халвы себе в ладонь. – Тятя прибьет тебя, коль узнает, что ты непраздная.
– К знахарке Акулине пойду, – безразличным голосом ответила Фетинья, – а может, в реку брошусь. Все равно мне счастья в этой жизни не видать!
Плакать Фетинья не умела, но по ее лицу было видно, как тяжело у нее на сердце.
Варвара прижалась к сестре, обняв ее за плечи. В ней бурлила и клокотала ненависть к непутевому гридню Тереху, ко всему мужскому племени на свете!
Васса без промедления взялась за дело. Сначала она пригласила Фетинью к себе в гости и в беседе с глазу на глаз запретила ей даже помышлять об умерщвлении плода.
– Не вздумай брать такой грех на душу! – молвила Васса, глядя в очи Фетинье. – С таким грехом тебе и вовсе удачи в жизни не будет, уж поверь мне, милая.
– А с дитятей на руках кому я буду нужна? – чуть не плача, проговорила Фетинья.
– Добрый человек возьмет тебя в жены и с дитятей, – уверенно сказала Васса. – Неча раньше времени отчаиваться.
– Где же он этот добрый человек, тетя Васса? – простонала Фетинья. – Я уже за любого замуж пойти рада, лишь бы сраму избежать!
– Любому я и сама тебя не отдам, ибо ты – девица ладная и неизбалованная, – ободряюще произнесла мать Пребраны. – По-моему, лучший жених для тебя все-таки Ивор Бокшич. Пусть он гораздо старше тебя, зато с достатком и без ветра в голове в отличие от юнцов-сладострастников.
– Возьмет ли меня замуж Ивор Бокшич, коль узнает, что я непраздная? – засомневалась Фетинья.
– Ивор Бокшич тебя не забыл и по сию пору тобой интересуется, – сказала Васса. – Хватай удачу за хвост, девка, а не то Ивор Бокшич другой молодухе достанется!
– Я согласна стать женой Ивора Бокшича, тетя Васса! – торопливо проговорила Фетинья. – Согласна пойти с ним к алтарю хоть сегодня!
– Вот и славно! – Васса улыбнулась и запечатлела на лбу Фетиньи теплый материнский поцелуй. – А теперь ступай домой и никому ни слова! Как все уладится, я дам тебе знать через Пребрану.
Домой Фетинья не шла, а летела на крыльях! Как это замечательно, думала она, что на свете есть такие чуткие люди, как Пребрана и ее мать!
Венчание Ивора Бокшича и Фетиньи состоялось в начале ноября.
С переездом в дом мужа для Фетиньи началась совсем другая жизнь. Она стала хозяйкой небольшого, но добротного деревянного дома с погребом и пристройкой. Рядом с домом находился небольшой огород. Просторный двор был обнесен высоким тыном. С первого же дня совместной жизни Ивор Бокшич доверил своей юной жене ключи от всех клетей и сундуков.
Фетинья накупила дорогой ткани, нашила себе нарядов. Супруг сработал ей по ноге легкие чиры из тонкой кожи и еще для непогоды сшил из сафьяна добротные полусапожки, в каких боярышни ходят.
Пребрана и Стояна, придя как-то в гости к Фетинье, лишь завистливо вздыхали, видя, как похорошела и преобразилась их подруга, став замужней женщиной.
Глава девятая
Глава десятая
– Я могу, конечно, взять тебя в жены, Фетинья, токмо зачем спешить с этим? – пробормотал он. – Мы еще можем охладеть друг к другу. Мы знаемся-то всего второй месяц.
– Лично мне этого времени хватило, чтобы сделать свой выбор, – сказала Фетинья. И негромко добавила: – Иначе я и не отдалась бы тебе. Отвечай же, Терех, готов ли ты заслать сватов к моему отцу?
– Нет, Фетинья, я покуда к этому еще не готов, – усмехнулся гридень. – Дело это такое… Тут покумекать надоть!
– Чего же кумекать-то?! – возмутилась Фетинья. – Ты же сам сказал, что люба я тебе. Иль солгал?
– Я от своих слов не отказываюсь, – зашипел Терех на Фетинью. – Но и ты пойми, дуреха, что любовь – это одно, а семья – совсем другое.
– По мне, где любовь, там и семья, – заявила Фетинья, – ведь одно без другого не бывает. Не должно быть, во всяком случае.
– Не-ет, – возразил Терех с ухмылкой простака, – семья есть опора и выгода. Семья – это, знаешь ли, как крепость. Ого-го! – Терех сжал кулак и потряс им. – А любовь – это так, шалости, лобзания по кустикам, игры у костра по вечерам. Развлечение, одним словом.
– Развлечение, говоришь! – Фетинья швырнула туесок с халвой себе под ноги и угрожающе повернулась к Тереху, который враз оробел, увидев так близко от себя ее злые глаза. – Так для тебя это шалости? А я-то, безмозглая, ношу под сердцем твоего младенчика и радуюсь, какая славная у нас семья будет!
– К-какого младенчика? – растерялся гридень, слегка отодвигаясь от рассерженной девушки. – Про младенчика уговора не было, Фетинья. Это уж слишком! Это твои бабьи штучки! Но меня этим не проймешь, не из таковских я. Вытравляй дите у бабок-знахарок. Как хочешь, так и избавляйся от него!
– Ах ты, глуздырь белобрысый! – Фетинья влепила Тереху звонкую пощечину. – Вона какие песни запел, подлюка!
Фетинья схватила гридня за волосы и рванула изо всей силы.
Терех вскрикнул от боли и кое-как вырвался из цепких девичьих рук. Выскочив из сруба как ошпаренный, Терех столкнулся нос к носу с Варькой, младшей сестрой Фетиньи.
– Ополоумел, что ли? – недовольно воскликнула Варвара, которую Терех едва не сбил с ног. – Где Фетинья? Мать ее кличет.
Ничего не ответив, Терех припустил бегом прочь по переулку.
Варвара недоумевающе посмотрела ему вслед, затем громко спросила:
– Фетинья, ты здесь ли?
– Здесь, – прозвучал из сруба голос старшей сестры.
По интонации этого голоса Варвара сразу догадалась, что у Фетиньи что-то стряслось.
Четырнадцатилетняя Варвара была девочкой рослой и крепкой. Она без особых затруднений перебралась через невысокую бревенчатую стенку сруба и предстала перед сестрой, сидящей на бревне с печалью на лице.
Варвара уже знала сокровенную тайну взаимоотношений между мужчиной и женщиной, а потому участливо спросила у сестры:
– Вляпалась?
Фетинья грустно кивнула, не глядя на младшую сестру.
– А Терех сбежал, узнав об этом? – вновь спросила Варька.
– Как видишь, – вздохнула Фетинья.
– У-у, кобель белобрысый! – зло промолвила Варвара и уселась на бревно рядом с сестрой. – А это что такое?
Варька указала пальцем на рассыпанную среди древесных стружек халву.
– Прощальное угощение, – невесело усмехнулась Фетинья. – Попробуй, если хочешь. Мне это пришлось по вкусу.
– Что делать-то думаешь? – озабоченно поинтересовалась Варька, собирая кусочки халвы себе в ладонь. – Тятя прибьет тебя, коль узнает, что ты непраздная.
– К знахарке Акулине пойду, – безразличным голосом ответила Фетинья, – а может, в реку брошусь. Все равно мне счастья в этой жизни не видать!
Плакать Фетинья не умела, но по ее лицу было видно, как тяжело у нее на сердце.
Варвара прижалась к сестре, обняв ее за плечи. В ней бурлила и клокотала ненависть к непутевому гридню Тереху, ко всему мужскому племени на свете!
* * *
Беспокоясь за сестру, Варвара сообщила Пребране о постигшем Фетинью несчастье. Пребрана тотчас передала все своей матери, которая по доброте душевной продолжала подыскивать жениха для Фетиньи. Привыкнув при любом затруднении советоваться с матерью, Пребрана поступила так и на этот раз.Васса без промедления взялась за дело. Сначала она пригласила Фетинью к себе в гости и в беседе с глазу на глаз запретила ей даже помышлять об умерщвлении плода.
– Не вздумай брать такой грех на душу! – молвила Васса, глядя в очи Фетинье. – С таким грехом тебе и вовсе удачи в жизни не будет, уж поверь мне, милая.
– А с дитятей на руках кому я буду нужна? – чуть не плача, проговорила Фетинья.
– Добрый человек возьмет тебя в жены и с дитятей, – уверенно сказала Васса. – Неча раньше времени отчаиваться.
– Где же он этот добрый человек, тетя Васса? – простонала Фетинья. – Я уже за любого замуж пойти рада, лишь бы сраму избежать!
– Любому я и сама тебя не отдам, ибо ты – девица ладная и неизбалованная, – ободряюще произнесла мать Пребраны. – По-моему, лучший жених для тебя все-таки Ивор Бокшич. Пусть он гораздо старше тебя, зато с достатком и без ветра в голове в отличие от юнцов-сладострастников.
– Возьмет ли меня замуж Ивор Бокшич, коль узнает, что я непраздная? – засомневалась Фетинья.
– Ивор Бокшич тебя не забыл и по сию пору тобой интересуется, – сказала Васса. – Хватай удачу за хвост, девка, а не то Ивор Бокшич другой молодухе достанется!
– Я согласна стать женой Ивора Бокшича, тетя Васса! – торопливо проговорила Фетинья. – Согласна пойти с ним к алтарю хоть сегодня!
– Вот и славно! – Васса улыбнулась и запечатлела на лбу Фетиньи теплый материнский поцелуй. – А теперь ступай домой и никому ни слова! Как все уладится, я дам тебе знать через Пребрану.
Домой Фетинья не шла, а летела на крыльях! Как это замечательно, думала она, что на свете есть такие чуткие люди, как Пребрана и ее мать!
Венчание Ивора Бокшича и Фетиньи состоялось в начале ноября.
С переездом в дом мужа для Фетиньи началась совсем другая жизнь. Она стала хозяйкой небольшого, но добротного деревянного дома с погребом и пристройкой. Рядом с домом находился небольшой огород. Просторный двор был обнесен высоким тыном. С первого же дня совместной жизни Ивор Бокшич доверил своей юной жене ключи от всех клетей и сундуков.
Фетинья накупила дорогой ткани, нашила себе нарядов. Супруг сработал ей по ноге легкие чиры из тонкой кожи и еще для непогоды сшил из сафьяна добротные полусапожки, в каких боярышни ходят.
Пребрана и Стояна, придя как-то в гости к Фетинье, лишь завистливо вздыхали, видя, как похорошела и преобразилась их подруга, став замужней женщиной.
Глава девятая
Моисей
Пристрастился брат Саломеи в кости играть, благо желающих подразнить удачу среди молодых гридней было немало. Моисею обычно везло, и сноровка у него была заправская, кости почти всегда ложились удачно. Однако верна поговорка: не хвались силой, найдется более сильный; не хвались удачей, сыщется и более удачливый.
Лучшим игроком в кости среди младших дружинников рязанского князя был Терех Левша. Гридни, знавшие Тереха и игравшие с ним в кости, полагали, что везение его основывается на том, что тот кости левой рукой метает. Мол, с леворуким противником и в сече нелегко совладать, и в кости обыграть такого непросто.
Осознал это и Моисей, который однажды много денег поставил на кон, желая отыграться, но в результате остался в проигрыше. Тогда разгорячившийся Моисей стал играть с Терехом на свое будущее жалованье и опять проиграл. Не желая влезать в долги к ростовщикам, Моисей пришел домой к сестре и стал просить у нее взаймы восемь гривен серебром.
– Куда тебе столько? – недовольно спросила Саломея.
– Долг отдать нужно одному хорошему человеку, – пряча глаза, ответил Моисей.
– Этот хороший человек тебя, случаем, не в кости обыграл? – подозрительно прищурилась Саломея, знавшая о пагубном пристрастии брата. – Опять небось в кости проигрался! Забыл отцовские наставления, братец!
– Проигрался – не проигрался, какая тебе разница? – проворчал Моисей. – У твоего мужа гривен много, чай, не обеднеет.
– Гривен-то у Бронислава много, да токмо щедрости мало, – с усмешкой заметила Саломея. – Не выдает мне Бронислав по стольку гривен сразу.
– А сколько у тебя есть? – жадно спросил у сестры Моисей.
Саломея заглянула в шкатулку из слоновой кости, достав ее с полки.
– Три гривны наберется, – пересчитав серебряные монеты, сказала Саломея, – но эти деньги мне самой нужны. Так что, извини, братец!
Саломея захлопнула крышку шкатулки.
– Умоляю, сестричка! – простонал Моисей. – Выручи, иначе мне хоть в омут головой!
– Не даст мне Бронислав столько денег, ибо в раздоре мы с ним, – промолвила Саломея, оттолкнув брата.
– Хотя бы три гривны дай, – умолял Моисей.
– Сначала признайся, для чего тебе эти гривны надобны, – выставила условие Саломея и побренчала серебром в шкатулке, – тогда дам.
– Обыграл меня в кости Тереха-подлец! – раздраженно вымолвил Моисей, с надеждой взирая на сестру. – Ну, и требует расплаты, а мне до жалованья еще две седьмицы ждать.
Моисей умолчал, что будущее жалованье им тоже проиграно.
– Ты же обещал отцу больше не играть в кости, – рассердилась Саломея, – при мне же обещал! Опять за старое принялся! Проваливай отсель, не дам я тебе ни ногаты.
– Ты же обещала, змеючка! – нервно взвизгнул Моисей.
– Передумала я, – отрезала Саломея. – Проваливай, говорю! В омуте тебе и место!
Вышел Моисей из хором Бронислава на подкашивающихся ногах. Постоял на вечерней улице, теребя застежку на плаще. У кого еще можно взаймы попросить? Кроме Саломеи и ее мужа, у Моисея в Рязани родни больше не было.
«Поскачу к отцу в Ольгов!» – мысленно решил гридень.
Чтобы отлучиться из города на несколько дней, нужно было получить дозволение от гридничего. На свадьбу, похороны или к больным родителям обычно гридней отпускали без разговоров, но для этого был нужен человек, подтверждающий случившееся торжество или несчастье. За самовольную отлучку могли посадить под замок на хлеб и квас, могли тяжелой работой загрузить на конюшне или в кузнице. Для ленивого Моисея это было худшей из пыток.
Конечно, гридничему можно дать взятку, чтобы отлучиться из Рязани по своим делам на пару деньков. Обычно так и поступают те из гридней, которые ладят с гридничим и у которых водятся денежки. Впрочем, гридничий потворствует далеко не каждому, но лишь тому, кто преуспел в воинском мастерстве и за кого ему перед князем не стыдно. А Моисей к таковым дружинникам не относился.
Шагая ко княжескому терему, Моисей ломал голову над тем, как ему уговорить гридничего отпустить его в Ольгов, какую выдумать причину, если денег на взятку у него все равно нет.
Последующие два дня Моисей терзался теми же мыслями, упражняясь ли в стрельбе из лука, затачивая ли меч, находясь ли ночью на страже.
Помог Моисею случай.
Понадобилось Юрию Игоревичу отправить гонца в укрепленный городок Нузу, что на самой границе степей. Юрий Игоревич хотел известить тамошнего воеводу Воинега о том, что сын у него родился и по этому случаю тот может ненадолго приехать в Рязань, оставив гарнизон Нузы на своего помощника сотника Лукояна.
Гридничий хотел было поручить это дело Тереху, но у того внезапно конь захромал. Оказавшийся рядом Моисей вызвался заменить Тереха.
– Дорогу до Нузы знаешь? – спросил гридничий.
– Отлично знаю, – ответил Моисей, хотя сам бывал в Нузе лишь один раз.
– Тогда собирайся в путь, – скомандовал гридничий, – чтобы к вечеру ты уже был в Нузе. Обратно в Рязань вернешься вместе с Воинегом.
Обрадованный Моисей мигом оседлал своего коня, взял ествы на дорогу, оделся потеплее. Вскоре он уже мчался галопом по размокшей от осенних дождей дороге в сторону Ольгова. До Нузы вела и более короткая дорога, но Моисей выбрал дальний путь через Ольгов, желая непременно повидаться с отцом.
Пейсах очень удивился, увидев перед собой сына, облепленного грязью. Пейсах ожидал Моисея только в декабре.
– Надолго ли тебя отпустили, сынок? – суетилась вокруг Моисея мать, выставляя угощение на стол. – Что-то ты исхудал! И почему ты такой грязный?
Моисей, не слушая мать, потащил отца в его покои, делая ему молчаливые знаки, мол, есть серьезный разговор.
Пейсах был заинтригован.
Выслушав сбивчивые объяснения своего чада, Пейсах зашмыгал носом. Это означало, что он рассержен.
Начав с длинного нравоучения, из которого следовало, что во всяком деле нужно умение, а для игры в кости тем паче, Пейсах постепенно перешел к тому, что он на старости лет все больше разочаровывается в своих детях. Дочь не смогла княжеского сына окрутить, так и осталась боярской женой. От сына и вовсе проку никакого, одни только хлопоты и расходы.
– Я отдал тебя в дружину княжескую в надежде, что к тридцати годам ты в сотники выйдешь, а к сорока станешь тиуном или воеводой. Ну, на худой конец – княжеским подъездным, – выговаривал сыну Пейсах. – А у тебя, дурня, лишь игральные кости в голове! Гридничий тебя не хвалит, с княжескими сыновьями ты дружбу не водишь, среди боярских сыновей и то друзей не заимел.
– Давно ли я в дружине, отец! – защищался Моисей. – Дай срок, сведу дружбу и с княжичами, и с бояричами! Я же иудей, потому меня и сторонятся.
– Денег я тебе не дам, сын мой. Выпутывайся сам, как хочешь! – продолжал ворчать Пейсах. – Нам с матерью и для себя пожить хочется. И Саломея правильно сделала, что ничего тебе не дала.
Моисей чуть не зарыдал от отчаяния. Ему показалось, что весь белый свет ополчился на него!
– Так ты желаешь мне позора, отец? – дрогнувшим голосом спросил Моисей.
– А ты думал о позоре, садясь играть в кости? – вопросом на вопрос ответил Пейсах. – Может, ты надеешься на то, что твой отец до конца дней своих будет хлопотать за тебя?
– Отец, последний раз помоги, умоляю! – простонал Моисей. – Больше я не сяду играть. Богом клянусь!
– Ты уже клялся Богом, сын мой, – проворчал Пейсах. – Клятв своих и то не помнишь!
– Что мне сделать, чтобы ты мне поверил? – в отчаянии воскликнул Моисей.
– Повторяю тебе, сын мой, выпутывайся сам! – сказал Пейсах и брезгливым движением отнял свою руку из рук Моисея.
Рассерженный Моисей нагрубил матери, которая принесла ему чистую одежду. Наскоро похватав со стола самые лакомые куски, Моисей велел отцовскому слуге выводить коня.
Солнце было еще высоко, когда Моисей выехал из Ольгова, направляясь в южную, степную сторону. Он ехал то рысью, то галопом через заливные луга и перелески, мотался по дорогам, отыскивая широкий степной шлях. Какой-то путник указал ему направление, но, как вскоре выяснилось, не совсем верное. Дорога вывела Моисея к речке Купавне, на крутом берегу которой раскинулось село с таким же названием.
Дом, в котором Моисей остановился на ночлег, принадлежал местному торговцу льном.
Дабы произвести впечатление на хозяина, Моисей с важным видом намекнул ему, будто он пользуется особым доверием рязанского князя и тот поручает ему разные тайные дела.
– Никаких грамот я с собой не вожу, ибо память имею отменную, на лету все запоминаю, – разглагольствовал Моисей, сидя за столом и уплетая за обе щеки пироги с капустой.
Хозяин дома взирал с почтением на незваного гостя, имеющего такой зверский аппетит, то и дело подливая гридню в кружку медовой сыты.
– Разбудишь меня, как рассвет займется, – сказал хозяину Моисей, заваливаясь спать на печи.
От Купавны Моисей ехал в полной уверенности, что теперь-то он не заплутает.
Торговец подробно растолковал ему, где протекает река Пара и ее приток речушка Нуза, на которой и стоит одноименный с ней сторожевой городок.
Выбравшись из леса, Моисей лишь к полудню очутился на берегу реки Пары. Он поехал вдоль берегового ивняка, отыскивая брод. Объезжая глубокий овраг, Моисей вновь углубился в лес, уже растерявший листву и от этого казавшийся более редким и светлым.
Когда Моисей опять оказался на берегу реки, то его зоркий взгляд заприметил троих всадников на мохнатых приземистых лошадках. Эта троица тоже выехала из леса. Неизвестные всадники тоже заметили Моисея и поскакали к нему с такой прытью, словно именно за ним и охотились. При этом один из странных наездников изготовился пустить в дело аркан.
«Ну что за напасть! – сердито подумал Моисей. – Поганые шастают под самой Рязанью, а Юрий Игоревич и не чешется!»
Моисей повернул обратно к лесу. Он намеревался проскакать через лес и вырваться на простор, уповая на резвость своего скакуна.
«Мне бы токмо оторваться, а там и до Купавны недалече!» – размышлял Моисей, погоняя коня и уворачиваясь от веток.
Лес скоро кончился.
Моисей гнал коня по холмистым увалам. Невдалеке, за редкими деревьями, поблескивала в лучах солнца река Пара. Вот впереди показалась знакомая дорога, укатанная возами.
Моисей понукал коня, слыша сзади топот копыт. Степняки явно догоняли его. Их резкие гортанные выкрики раздавались все ближе и ближе.
На скользком от росы склоне холма жеребец Моисея поскользнулся, припав на задние ноги. При этом Моисей едва не вывалился из седла. В следующий миг Он услышал какой-то свист и почувствовал, как волосяной аркан крепко стянул ему плечи, прижав руки к телу. Затем последовал сильный рывок, и Моисей грянулся оземь, больно ударившись локтем.
Моисей отчаянно пытался вытащить из ножен меч, покуда его волокли по земле, но ему мешал плащ, в котором он запутался, как младенец в пеленках. Шапка слетела с головы Моисея.
Осознание того, что с ним случилось что-то непоправимое и ужасное, постигло Моисея в тот миг, когда он увидел над собой узкоглазые, скуластые, темные от загара лица в мохнатых шапках с высоким узким верхом. Короткие фразы на незнакомом языке, слетавшие с уст степняков, подсказывали Моисею, что это явно не половцы. Половецкий язык был хорошо знаком Моисею. Обликом своим и одеянием пленившие Моисея люди также совсем не походили на половцев. Отличались они и от мордвы, и от черемисов. И тех и других Моисею доводилось встречать в своей жизни.
«Что это за люди? – со страхом думал Моисей. – И зачем я им сдался?»
Моисей попытался было вступить в разговор со степняками, но те не стали с ним разговаривать, явно спеша куда-то. Сильный удар по затылку рукоятью кинжала погрузил Моисея в беспамятство.
Лучшим игроком в кости среди младших дружинников рязанского князя был Терех Левша. Гридни, знавшие Тереха и игравшие с ним в кости, полагали, что везение его основывается на том, что тот кости левой рукой метает. Мол, с леворуким противником и в сече нелегко совладать, и в кости обыграть такого непросто.
Осознал это и Моисей, который однажды много денег поставил на кон, желая отыграться, но в результате остался в проигрыше. Тогда разгорячившийся Моисей стал играть с Терехом на свое будущее жалованье и опять проиграл. Не желая влезать в долги к ростовщикам, Моисей пришел домой к сестре и стал просить у нее взаймы восемь гривен серебром.
– Куда тебе столько? – недовольно спросила Саломея.
– Долг отдать нужно одному хорошему человеку, – пряча глаза, ответил Моисей.
– Этот хороший человек тебя, случаем, не в кости обыграл? – подозрительно прищурилась Саломея, знавшая о пагубном пристрастии брата. – Опять небось в кости проигрался! Забыл отцовские наставления, братец!
– Проигрался – не проигрался, какая тебе разница? – проворчал Моисей. – У твоего мужа гривен много, чай, не обеднеет.
– Гривен-то у Бронислава много, да токмо щедрости мало, – с усмешкой заметила Саломея. – Не выдает мне Бронислав по стольку гривен сразу.
– А сколько у тебя есть? – жадно спросил у сестры Моисей.
Саломея заглянула в шкатулку из слоновой кости, достав ее с полки.
– Три гривны наберется, – пересчитав серебряные монеты, сказала Саломея, – но эти деньги мне самой нужны. Так что, извини, братец!
Саломея захлопнула крышку шкатулки.
– Умоляю, сестричка! – простонал Моисей. – Выручи, иначе мне хоть в омут головой!
– Не даст мне Бронислав столько денег, ибо в раздоре мы с ним, – промолвила Саломея, оттолкнув брата.
– Хотя бы три гривны дай, – умолял Моисей.
– Сначала признайся, для чего тебе эти гривны надобны, – выставила условие Саломея и побренчала серебром в шкатулке, – тогда дам.
– Обыграл меня в кости Тереха-подлец! – раздраженно вымолвил Моисей, с надеждой взирая на сестру. – Ну, и требует расплаты, а мне до жалованья еще две седьмицы ждать.
Моисей умолчал, что будущее жалованье им тоже проиграно.
– Ты же обещал отцу больше не играть в кости, – рассердилась Саломея, – при мне же обещал! Опять за старое принялся! Проваливай отсель, не дам я тебе ни ногаты.
– Ты же обещала, змеючка! – нервно взвизгнул Моисей.
– Передумала я, – отрезала Саломея. – Проваливай, говорю! В омуте тебе и место!
Вышел Моисей из хором Бронислава на подкашивающихся ногах. Постоял на вечерней улице, теребя застежку на плаще. У кого еще можно взаймы попросить? Кроме Саломеи и ее мужа, у Моисея в Рязани родни больше не было.
«Поскачу к отцу в Ольгов!» – мысленно решил гридень.
Чтобы отлучиться из города на несколько дней, нужно было получить дозволение от гридничего. На свадьбу, похороны или к больным родителям обычно гридней отпускали без разговоров, но для этого был нужен человек, подтверждающий случившееся торжество или несчастье. За самовольную отлучку могли посадить под замок на хлеб и квас, могли тяжелой работой загрузить на конюшне или в кузнице. Для ленивого Моисея это было худшей из пыток.
Конечно, гридничему можно дать взятку, чтобы отлучиться из Рязани по своим делам на пару деньков. Обычно так и поступают те из гридней, которые ладят с гридничим и у которых водятся денежки. Впрочем, гридничий потворствует далеко не каждому, но лишь тому, кто преуспел в воинском мастерстве и за кого ему перед князем не стыдно. А Моисей к таковым дружинникам не относился.
Шагая ко княжескому терему, Моисей ломал голову над тем, как ему уговорить гридничего отпустить его в Ольгов, какую выдумать причину, если денег на взятку у него все равно нет.
Последующие два дня Моисей терзался теми же мыслями, упражняясь ли в стрельбе из лука, затачивая ли меч, находясь ли ночью на страже.
Помог Моисею случай.
Понадобилось Юрию Игоревичу отправить гонца в укрепленный городок Нузу, что на самой границе степей. Юрий Игоревич хотел известить тамошнего воеводу Воинега о том, что сын у него родился и по этому случаю тот может ненадолго приехать в Рязань, оставив гарнизон Нузы на своего помощника сотника Лукояна.
Гридничий хотел было поручить это дело Тереху, но у того внезапно конь захромал. Оказавшийся рядом Моисей вызвался заменить Тереха.
– Дорогу до Нузы знаешь? – спросил гридничий.
– Отлично знаю, – ответил Моисей, хотя сам бывал в Нузе лишь один раз.
– Тогда собирайся в путь, – скомандовал гридничий, – чтобы к вечеру ты уже был в Нузе. Обратно в Рязань вернешься вместе с Воинегом.
Обрадованный Моисей мигом оседлал своего коня, взял ествы на дорогу, оделся потеплее. Вскоре он уже мчался галопом по размокшей от осенних дождей дороге в сторону Ольгова. До Нузы вела и более короткая дорога, но Моисей выбрал дальний путь через Ольгов, желая непременно повидаться с отцом.
Пейсах очень удивился, увидев перед собой сына, облепленного грязью. Пейсах ожидал Моисея только в декабре.
– Надолго ли тебя отпустили, сынок? – суетилась вокруг Моисея мать, выставляя угощение на стол. – Что-то ты исхудал! И почему ты такой грязный?
Моисей, не слушая мать, потащил отца в его покои, делая ему молчаливые знаки, мол, есть серьезный разговор.
Пейсах был заинтригован.
Выслушав сбивчивые объяснения своего чада, Пейсах зашмыгал носом. Это означало, что он рассержен.
Начав с длинного нравоучения, из которого следовало, что во всяком деле нужно умение, а для игры в кости тем паче, Пейсах постепенно перешел к тому, что он на старости лет все больше разочаровывается в своих детях. Дочь не смогла княжеского сына окрутить, так и осталась боярской женой. От сына и вовсе проку никакого, одни только хлопоты и расходы.
– Я отдал тебя в дружину княжескую в надежде, что к тридцати годам ты в сотники выйдешь, а к сорока станешь тиуном или воеводой. Ну, на худой конец – княжеским подъездным, – выговаривал сыну Пейсах. – А у тебя, дурня, лишь игральные кости в голове! Гридничий тебя не хвалит, с княжескими сыновьями ты дружбу не водишь, среди боярских сыновей и то друзей не заимел.
– Давно ли я в дружине, отец! – защищался Моисей. – Дай срок, сведу дружбу и с княжичами, и с бояричами! Я же иудей, потому меня и сторонятся.
– Денег я тебе не дам, сын мой. Выпутывайся сам, как хочешь! – продолжал ворчать Пейсах. – Нам с матерью и для себя пожить хочется. И Саломея правильно сделала, что ничего тебе не дала.
Моисей чуть не зарыдал от отчаяния. Ему показалось, что весь белый свет ополчился на него!
– Так ты желаешь мне позора, отец? – дрогнувшим голосом спросил Моисей.
– А ты думал о позоре, садясь играть в кости? – вопросом на вопрос ответил Пейсах. – Может, ты надеешься на то, что твой отец до конца дней своих будет хлопотать за тебя?
– Отец, последний раз помоги, умоляю! – простонал Моисей. – Больше я не сяду играть. Богом клянусь!
– Ты уже клялся Богом, сын мой, – проворчал Пейсах. – Клятв своих и то не помнишь!
– Что мне сделать, чтобы ты мне поверил? – в отчаянии воскликнул Моисей.
– Повторяю тебе, сын мой, выпутывайся сам! – сказал Пейсах и брезгливым движением отнял свою руку из рук Моисея.
Рассерженный Моисей нагрубил матери, которая принесла ему чистую одежду. Наскоро похватав со стола самые лакомые куски, Моисей велел отцовскому слуге выводить коня.
Солнце было еще высоко, когда Моисей выехал из Ольгова, направляясь в южную, степную сторону. Он ехал то рысью, то галопом через заливные луга и перелески, мотался по дорогам, отыскивая широкий степной шлях. Какой-то путник указал ему направление, но, как вскоре выяснилось, не совсем верное. Дорога вывела Моисея к речке Купавне, на крутом берегу которой раскинулось село с таким же названием.
Дом, в котором Моисей остановился на ночлег, принадлежал местному торговцу льном.
Дабы произвести впечатление на хозяина, Моисей с важным видом намекнул ему, будто он пользуется особым доверием рязанского князя и тот поручает ему разные тайные дела.
– Никаких грамот я с собой не вожу, ибо память имею отменную, на лету все запоминаю, – разглагольствовал Моисей, сидя за столом и уплетая за обе щеки пироги с капустой.
Хозяин дома взирал с почтением на незваного гостя, имеющего такой зверский аппетит, то и дело подливая гридню в кружку медовой сыты.
– Разбудишь меня, как рассвет займется, – сказал хозяину Моисей, заваливаясь спать на печи.
От Купавны Моисей ехал в полной уверенности, что теперь-то он не заплутает.
Торговец подробно растолковал ему, где протекает река Пара и ее приток речушка Нуза, на которой и стоит одноименный с ней сторожевой городок.
Выбравшись из леса, Моисей лишь к полудню очутился на берегу реки Пары. Он поехал вдоль берегового ивняка, отыскивая брод. Объезжая глубокий овраг, Моисей вновь углубился в лес, уже растерявший листву и от этого казавшийся более редким и светлым.
Когда Моисей опять оказался на берегу реки, то его зоркий взгляд заприметил троих всадников на мохнатых приземистых лошадках. Эта троица тоже выехала из леса. Неизвестные всадники тоже заметили Моисея и поскакали к нему с такой прытью, словно именно за ним и охотились. При этом один из странных наездников изготовился пустить в дело аркан.
«Ну что за напасть! – сердито подумал Моисей. – Поганые шастают под самой Рязанью, а Юрий Игоревич и не чешется!»
Моисей повернул обратно к лесу. Он намеревался проскакать через лес и вырваться на простор, уповая на резвость своего скакуна.
«Мне бы токмо оторваться, а там и до Купавны недалече!» – размышлял Моисей, погоняя коня и уворачиваясь от веток.
Лес скоро кончился.
Моисей гнал коня по холмистым увалам. Невдалеке, за редкими деревьями, поблескивала в лучах солнца река Пара. Вот впереди показалась знакомая дорога, укатанная возами.
Моисей понукал коня, слыша сзади топот копыт. Степняки явно догоняли его. Их резкие гортанные выкрики раздавались все ближе и ближе.
На скользком от росы склоне холма жеребец Моисея поскользнулся, припав на задние ноги. При этом Моисей едва не вывалился из седла. В следующий миг Он услышал какой-то свист и почувствовал, как волосяной аркан крепко стянул ему плечи, прижав руки к телу. Затем последовал сильный рывок, и Моисей грянулся оземь, больно ударившись локтем.
Моисей отчаянно пытался вытащить из ножен меч, покуда его волокли по земле, но ему мешал плащ, в котором он запутался, как младенец в пеленках. Шапка слетела с головы Моисея.
Осознание того, что с ним случилось что-то непоправимое и ужасное, постигло Моисея в тот миг, когда он увидел над собой узкоглазые, скуластые, темные от загара лица в мохнатых шапках с высоким узким верхом. Короткие фразы на незнакомом языке, слетавшие с уст степняков, подсказывали Моисею, что это явно не половцы. Половецкий язык был хорошо знаком Моисею. Обликом своим и одеянием пленившие Моисея люди также совсем не походили на половцев. Отличались они и от мордвы, и от черемисов. И тех и других Моисею доводилось встречать в своей жизни.
«Что это за люди? – со страхом думал Моисей. – И зачем я им сдался?»
Моисей попытался было вступить в разговор со степняками, но те не стали с ним разговаривать, явно спеша куда-то. Сильный удар по затылку рукоятью кинжала погрузил Моисея в беспамятство.
Глава десятая
Чужаки неведомые
Очнувшись, Моисей обнаружил, что его везут связанным по рукам и ногам, перебросив поперек седла наподобие тюка. Под Моисеем был его угорский скакун.
Ехали долго.
Захватившие Моисея всадники таились от людских глаз, обходили стороной всякое жилье, о котором Моисей догадывался лишь по отдаленному лаю собак.
На опушке леса странные иноплеменники сняли Моисея с коня и посадили возле дерева. Сами, привязав коней поблизости, уселись на опавшую листву и стали подкрепляться пищей. Степняки жевали вяленое мясо, от которого исходил такой запах, что Моисей и при сильном голоде не взял бы его в рот.
Сидя у дерева, Моисей разглядывал три коренастые фигуры в вонючих овчинных шубах. От степняков сильно пахло лошадиным потом, дымом костров и еще какой-то неприятной вонью.
Из оружия у чужаков имелись большие тугие луки и у каждого по два колчана стрел. Причем стрелы в колчанах у этих неведомых воинов находились не оперением кверху, как было принято у русичей и половцев, а кверху наконечниками. Столь массивных и разнообразных наконечников стрел Моисею еще не приходилось видеть. По всему было видать, что обращаться с луками и стрелами эти вонючие чужаки умеют мастерски. Кроме луков и стрел узкоглазые иноплеменники имели при себе кривые сабли, ножи и арканы. У одного за поясом торчал легкий топорик-чекан.
Как ни приглядывался Моисей, но так и не смог разобрать, кто же из троих чужаков старший. Ни в одежде, ни в оружии у этой троицы не было никаких отличий. Обращались чужаки друг к другу запросто, по-товарищески.
Насытившись, чужаки принялись бормотать какие-то заклинания, став на колени и повернувшись лицом к заходящему солнцу. Потом двое отошли к лошадям и стали осматривать их копыта. Третий же, ловко забравшись на высокий вяз, стал нюхать ветер, налетавший порывами с северо-запада.
Едва начало темнеть, иноплеменники опять двинулись в путь. Моисея снова закинули на спину угорского иноходца, как мешок с соломой. Теперь они ехали степью, постоянно держа направление на юго-запад.
Когда совсем стемнело, крупными хлопьями повалил мокрый снег.
Ветер утих. Стало заметно теплее.
Во время очередной передышки Моисею развязали ноги и посадили его на коня, но при этом ему завязали глаза какой-то грязной засаленной тряпкой.
Глубокой ночью измученного долгой скачкой Моисея стащили наконец с седла и освободили от пут, сняли с глаз повязку.
Оглядевшись, Моисей увидел, что находится в глубокой лощине, где устроили стоянку около тридцати таких же узкоглазых и вонючих чужаков. Теперь-то Моисей сразу определил, кто здесь старший.
Моисея подвели к костру и посадили прямо на недавно выпавший снег. Перед этим с него сняли теплый плащ и яловые сапоги.
Костер горел в центре треугольной площадки, вершины которой были обозначены тремя шалашами из свеженарубленных ветвей тальника. У костра сидел на попоне, поджав ноги калачиком, немолодой воин в панцире из металлических пластин. За поясом у него торчал кинжал. На голове была войлочная шапка, опушенная хвостами черно-бурых лисиц.
Тут же у костра сидел молодой степняк с черными раскосыми подвижными глазами и длинными густыми бровями. У него были рыжие волосы, заплетенные в две косы, свисающие ему на плечи из-под мохнатой шапки.
Позади Моисея застыли два стражника с обнаженными саблями.
Воин помоложе заговорил с Моисеем на половецком наречии, перед этим перекинувшись несколькими фразами на своем непонятном языке с военачальником в шапке из черно-бурых лисиц.
– Перед тобой славный батыр Боурюк, предводитель полусотни в войске непобедимого Бату-хана, – сказал рыжеволосый, указав Моисею на пожилого воина. – Славный Боурюк хочет знать, кто ты и куда ехал?
– Я – дружинник рязанского князя, ехал в городок Нузу с поручением, – ответил Моисей, припоминая половецкие слова.
– Батыр Боурюк хочет знать твое имя, – вновь промолвил рыжеволосый.
– Меня зовут Моисей, – сказал гридень.
Рыжеволосый переводил все, сказанное Моисеем, угрюмому военачальнику чужаков. В чужой гортанной речи, лишенной мягких звуков, Моисей расслышал свое имя, прозвучавшее в устах рыжеволосого как «Мосха». Распознал он и слова «Рязань» и «Нуза», хоть и исковерканные на чужой лад.
Моисей старался вспомнить, слышал ли он раньше про Бату-хана. То, что среди половецких ханов такого не было, Моисей знал точно.
Рыжеволосый степняк опять обратился к Моисею:
– Если ты расскажешь славному Боурюку все, что знаешь про рязанского князя и соседних с ним князей, то останешься жив. Если нет, то умрешь.
По знаку рыжеволосого молчаливые стражи подняли Моисея на ноги и отвели его в сторону. Там, под кустами ольхи, лежало голое тело обезглавленного мужчины, уже припорошенное снегом. Судя по сложению, это был русич.
– Твой соплеменник не пожелал с нами разговаривать, даже когда ему прижгли пятки раскаленными углями, – сказал рыжеволосый толмач Моисею, которого стражи вновь усадили на снег возле костра. – Если не хочешь, чтобы тебя постигла та же участь, рассказывай все, что знаешь. И не вздумай хитрить, ибо ложь мы сразу распознаем.
Моисей торопливо закивал, выражая свое согласие, столь сильное впечатление произвело на него безголовое мертвое тело. Еще Моисея страшил главный из этих чужаков, у которого был вид прирожденного убийцы. Эти безжалостные узкие глаза взирали на Моисея из-под надвинутой на самые брови лисьей шапки. Боурюк был похож на рысь, которая наблюдает за своей добычей.
«Спаси и сохрани, Отец-Вседержитель!» – трясясь не столько от холода, сколько от страха, подумал Моисей, стараясь собраться с мыслями.
Половецкий язык казался Моисею той спасительной ниточкой, держась за которую он сможет избежать смерти. Моисей старательно выговаривал половецкие слова, тщательно подбирал фразы, и все лишь для того, чтобы у этого угрюмого военачальника с рысьими глазами не пропал интерес к нему. Моисей подробно отвечал на все вопросы рыжеволосого толмача.
Сначала Моисей поведал чужакам все, что знал про князя Юрия Игоревича, про его братьев Ингваря и Олега Игоревичей, про сыновей и племянников рязанского князя. Не забыл Моисей упомянуть и про дальних родственников рязанских князей, правивших в Муроме и Пронске. Затем Моисей завел речь про суздальских князей, надеясь в душе хоть немного напугать этих неведомых пришельцев мощью и воинственностью истинных владетелей Руси.
Оказалось, что узкоглазым чужакам кое-что известно про князя Георгия, которого они называли на свой манер «коназ Гюрга». Знали чужаки и про Ярослава Всеволодовича, имя которого на их языке звучало как «коназ Орусла».
– Правда ли, что князь Ярослав в недалеком прошлом не единожды разбил литовцев и рыцарей-меченосцев? – вопрошал рыжеволосый толмач. – Правда ли, что князь Ярослав вообще не знает поражений?
Ехали долго.
Захватившие Моисея всадники таились от людских глаз, обходили стороной всякое жилье, о котором Моисей догадывался лишь по отдаленному лаю собак.
На опушке леса странные иноплеменники сняли Моисея с коня и посадили возле дерева. Сами, привязав коней поблизости, уселись на опавшую листву и стали подкрепляться пищей. Степняки жевали вяленое мясо, от которого исходил такой запах, что Моисей и при сильном голоде не взял бы его в рот.
Сидя у дерева, Моисей разглядывал три коренастые фигуры в вонючих овчинных шубах. От степняков сильно пахло лошадиным потом, дымом костров и еще какой-то неприятной вонью.
Из оружия у чужаков имелись большие тугие луки и у каждого по два колчана стрел. Причем стрелы в колчанах у этих неведомых воинов находились не оперением кверху, как было принято у русичей и половцев, а кверху наконечниками. Столь массивных и разнообразных наконечников стрел Моисею еще не приходилось видеть. По всему было видать, что обращаться с луками и стрелами эти вонючие чужаки умеют мастерски. Кроме луков и стрел узкоглазые иноплеменники имели при себе кривые сабли, ножи и арканы. У одного за поясом торчал легкий топорик-чекан.
Как ни приглядывался Моисей, но так и не смог разобрать, кто же из троих чужаков старший. Ни в одежде, ни в оружии у этой троицы не было никаких отличий. Обращались чужаки друг к другу запросто, по-товарищески.
Насытившись, чужаки принялись бормотать какие-то заклинания, став на колени и повернувшись лицом к заходящему солнцу. Потом двое отошли к лошадям и стали осматривать их копыта. Третий же, ловко забравшись на высокий вяз, стал нюхать ветер, налетавший порывами с северо-запада.
Едва начало темнеть, иноплеменники опять двинулись в путь. Моисея снова закинули на спину угорского иноходца, как мешок с соломой. Теперь они ехали степью, постоянно держа направление на юго-запад.
Когда совсем стемнело, крупными хлопьями повалил мокрый снег.
Ветер утих. Стало заметно теплее.
Во время очередной передышки Моисею развязали ноги и посадили его на коня, но при этом ему завязали глаза какой-то грязной засаленной тряпкой.
Глубокой ночью измученного долгой скачкой Моисея стащили наконец с седла и освободили от пут, сняли с глаз повязку.
Оглядевшись, Моисей увидел, что находится в глубокой лощине, где устроили стоянку около тридцати таких же узкоглазых и вонючих чужаков. Теперь-то Моисей сразу определил, кто здесь старший.
Моисея подвели к костру и посадили прямо на недавно выпавший снег. Перед этим с него сняли теплый плащ и яловые сапоги.
Костер горел в центре треугольной площадки, вершины которой были обозначены тремя шалашами из свеженарубленных ветвей тальника. У костра сидел на попоне, поджав ноги калачиком, немолодой воин в панцире из металлических пластин. За поясом у него торчал кинжал. На голове была войлочная шапка, опушенная хвостами черно-бурых лисиц.
Тут же у костра сидел молодой степняк с черными раскосыми подвижными глазами и длинными густыми бровями. У него были рыжие волосы, заплетенные в две косы, свисающие ему на плечи из-под мохнатой шапки.
Позади Моисея застыли два стражника с обнаженными саблями.
Воин помоложе заговорил с Моисеем на половецком наречии, перед этим перекинувшись несколькими фразами на своем непонятном языке с военачальником в шапке из черно-бурых лисиц.
– Перед тобой славный батыр Боурюк, предводитель полусотни в войске непобедимого Бату-хана, – сказал рыжеволосый, указав Моисею на пожилого воина. – Славный Боурюк хочет знать, кто ты и куда ехал?
– Я – дружинник рязанского князя, ехал в городок Нузу с поручением, – ответил Моисей, припоминая половецкие слова.
– Батыр Боурюк хочет знать твое имя, – вновь промолвил рыжеволосый.
– Меня зовут Моисей, – сказал гридень.
Рыжеволосый переводил все, сказанное Моисеем, угрюмому военачальнику чужаков. В чужой гортанной речи, лишенной мягких звуков, Моисей расслышал свое имя, прозвучавшее в устах рыжеволосого как «Мосха». Распознал он и слова «Рязань» и «Нуза», хоть и исковерканные на чужой лад.
Моисей старался вспомнить, слышал ли он раньше про Бату-хана. То, что среди половецких ханов такого не было, Моисей знал точно.
Рыжеволосый степняк опять обратился к Моисею:
– Если ты расскажешь славному Боурюку все, что знаешь про рязанского князя и соседних с ним князей, то останешься жив. Если нет, то умрешь.
По знаку рыжеволосого молчаливые стражи подняли Моисея на ноги и отвели его в сторону. Там, под кустами ольхи, лежало голое тело обезглавленного мужчины, уже припорошенное снегом. Судя по сложению, это был русич.
– Твой соплеменник не пожелал с нами разговаривать, даже когда ему прижгли пятки раскаленными углями, – сказал рыжеволосый толмач Моисею, которого стражи вновь усадили на снег возле костра. – Если не хочешь, чтобы тебя постигла та же участь, рассказывай все, что знаешь. И не вздумай хитрить, ибо ложь мы сразу распознаем.
Моисей торопливо закивал, выражая свое согласие, столь сильное впечатление произвело на него безголовое мертвое тело. Еще Моисея страшил главный из этих чужаков, у которого был вид прирожденного убийцы. Эти безжалостные узкие глаза взирали на Моисея из-под надвинутой на самые брови лисьей шапки. Боурюк был похож на рысь, которая наблюдает за своей добычей.
«Спаси и сохрани, Отец-Вседержитель!» – трясясь не столько от холода, сколько от страха, подумал Моисей, стараясь собраться с мыслями.
Половецкий язык казался Моисею той спасительной ниточкой, держась за которую он сможет избежать смерти. Моисей старательно выговаривал половецкие слова, тщательно подбирал фразы, и все лишь для того, чтобы у этого угрюмого военачальника с рысьими глазами не пропал интерес к нему. Моисей подробно отвечал на все вопросы рыжеволосого толмача.
Сначала Моисей поведал чужакам все, что знал про князя Юрия Игоревича, про его братьев Ингваря и Олега Игоревичей, про сыновей и племянников рязанского князя. Не забыл Моисей упомянуть и про дальних родственников рязанских князей, правивших в Муроме и Пронске. Затем Моисей завел речь про суздальских князей, надеясь в душе хоть немного напугать этих неведомых пришельцев мощью и воинственностью истинных владетелей Руси.
Оказалось, что узкоглазым чужакам кое-что известно про князя Георгия, которого они называли на свой манер «коназ Гюрга». Знали чужаки и про Ярослава Всеволодовича, имя которого на их языке звучало как «коназ Орусла».
– Правда ли, что князь Ярослав в недалеком прошлом не единожды разбил литовцев и рыцарей-меченосцев? – вопрошал рыжеволосый толмач. – Правда ли, что князь Ярослав вообще не знает поражений?