Святослав оживился, заулыбался. На юных девиц он был падок, держа в своем тереме целую дюжину молоденьких пригожих наложниц.
– А другая невеста для кого? – спросил он, вновь потянувшись к чаше с хмельным питьем.
– Другую невесту зовут Ута, ей семнадцать лет, – ответил Георгий, слегка развалясь на стуле. – Ее привезли для Ярополка, нашего племянника. Младень уже созрел для женитьбы. Это похлопотала его сестра Варвара, уехавшая в Саксонию.
– Помню я Варьку, ее очи колдовские и алые уста! – задумчиво обронил Святослав, пригубив из чаши. – Эх, брат, такую красавицу и немчуре отдали!..
– Видел я, как ты облизывался на Варвару, брат! – Голос Георгия налился строгостью. – Греховными помыслами голова твоя забита! Пора тебе за ум браться, семью заводить. Тебе ведь уже за сорок перевалило, брат.
– Когда смотрины? – спросил Святослав, со звоном опустив опорожненную чашу на стол.
– Сегодня, брат, – сказал Георгий.
В честь гостей из Германии князь Георгий устроил пиршество, пригласив во дворец имовитых бояр с женами и сыновьями. В гриднице двумя параллельными рядами были поставлены длинные столы, накрытые белыми скатертями, гости восседали на стульях из мореного дуба с высокими резными спинками.
Князь Георгий с супругой, братом Святославом и племянником Ярополком сидели на небольшом возвышении за отдельным столом, развернутым под прямым углом по отношению к длинным столам в зале. Таким образом, все присутствующие на пиру могли видеть властелина Владимиро-Суздальского княжества, его жену Агафью и обоих женихов.
Саксонские невесты намеренно были посажены поближе к великокняжескому столу, чтобы Святослав и Ярополк могли получше их рассмотреть. Было видно, что и две юные немки тоже с интересом приглядываются к Святославу и Ярополку. По лицу Уты и ее матери можно было догадаться, что они вполне довольны статью и мужественной красотой двадцатилетнего Ярополка. Ута смущенно улыбалась, когда ловила на себе взгляд княжича.
– Вижу, племяш, приглянулась тебе Ута, – шепнул Георгий Ярополку. – Что и говорить, девица прелестна, как майский цветок! Сестрицу свою благодари, племяш, это она тебе такую невесту присмотрела! Видать, Варвара по себе мерила, выбрав именно Уту из всех тамошних девиц.
Святослав сидел за столом и усердно грыз баранью лопатку.
– Зубы не сломай, брат, – обратился к нему Георгий. – Хоть бы улыбнулся разок своей невесте, сидишь, как сыч. Люневинда вон глаз с тебя не спускает! Взгляни и ты в ее сторону.
– Чего на нее смотреть: нос кривой, зубы редкие, бровей не видать совсем! – пробурчал Святослав, с чавканьем жуя вареное мясо. – Благодарю за заботу, брат. С такой невестой в пору только где-нибудь в темном закоулке сидеть, чтобы ее уродства не видеть!
Агафья, услышав недовольные слова Святослава, перестала жевать кусок рыбного пирога и с беспокойством переглянулась с Георгием.
По лицу Георгия промелькнула тень сдерживаемого гнева.
– Вот что, братец, – угрожающе прошептал он, чуть наклонившись к плечу Святослава, – обратного пути у тебя нет. Либо берешь в жены Люневинду, либо отправишься в заволочские леса волчий вой слушать. Но перед этим грехи свои замолишь трехгодичным постом и молитвами. Уразумел?
– Уразумел! – огрызнулся Святослав, швырнув обглоданную кость на стоящее перед ним широкое блюдо.
– Вот и славно! – как ни в чем не бывало улыбнулся Георгий. – Вижу, ты все-таки решил за ум взяться, брат.
По знаку великого князя в гридницу шумной толпой ввалились скоморохи, наряженные в цветастые рубахи и яркие колпаки, с бубнами, дудками и сопелками в руках.
Гости пьяно загалдели в предвкушении веселого зрелища. Среди скоморохов были не только мастера покривляться и попеть непристойные припевки, среди них непременно имелись искусные фокусники, акробаты и жонглеры.
Дабы гостям было лучше видно представление скоморохов, расторопные челядинцы принесли в гридницу еще несколько медных светильников на высоких подставках.
Скоморохи уже начали было кувыркаться и гримасничать, вытолкнув на середину зала троих жонглеров, но внезапный шум у дверей гридницы прервал их начавшееся представление. Взоры всех присутствующих на пиршестве обратились к дверному проему: там трое стражей в красных коротких кафтанах и багряных шапках вели борьбу с плечистым здоровяком в синем суконном плаще, который незвано пытался прорваться на это пышное застолье.
Георгий нахмурил густые светлые брови и жестом подозвал к себе огнищанина Сулирада, который был ответственен за кушанья, развлечения и порядок на пиру как управляющий княжеским хозяйством.
– Кто это рвется сюда столь рьяно? Боярич или купец? – обратился князь к огнищанину.
– Это гонец из Рязани, княже, – ответил Сулирад. – Я велел ему обождать до завтра, мол, ни к чему омрачать торжество невеселыми вестями, а этот упрямец ни в какую! Говорит, пустите меня ко князю Георгию, и все тут! Не пустите, говорит, силой прорвусь!
– Ладно, – Георгий милостиво кивнул огнищанину, – давай послушаем этого наглого гонца, вели страже пропустить его.
Сулирад почтительно поклонился Георгию, затем поспешным шагом подошел к двери, возле которой княжеские гридни кое-как скрутили ретивого рязанца, держа его за руки и за волосы.
– Ну, строптивец, везет тебе сегодня, – сказал Сулирад с добродушной усмешкой. – Князь Георгий желает тебя выслушать. Идем!
Повинуясь приказу огнищанина, стражи отпустили рязанца, который оправил на себе помятую одежду, подобрал с полу шапку и двинулся следом за Сулирадом к великокняжескому столу в глубине зала.
Гости, притихнув, с любопытством разглядывали гонца, по красному обветренному лицу которого было видно, что он проделал далекий путь верхом на коне. Гонец был крепкого сложения, с густыми светло-русыми вьющимися волосами и небольшой бородкой. На вид ему было около тридцати лет.
Рязанец отвесил сидящему за столом Георгию низкий поклон.
– Молви, с чем приехал, – сказал Георгий, неприветливо взирая на гонца.
– От рязанского князя Юрия Игоревича прискакал я во Владимир, – промолвил гонец, комкая в руках шапку. – Безбожные татары к землям нашим подвалили в великом множестве. Юрий Игоревич с братьями пытался миром урядиться с Батыем, но послы рязанские были перебиты татарами в Батыевой ставке. Там же был убит старший сын Юрия Игоревича. Князья рязанские собрали полки и выступили на татар к Черному лесу.
Юрий Игоревич просит тебя, княже, выйти к нему на помощь иль выслать войско хотя бы. – Гонец поднял свои усталые глаза на князя Георгия. – Юрий Игоревич умоляет тебя не медлить, ведь татар подождать не заставишь!
В гриднице повисла гнетущая тишина, даже скоморохи сняли свои увешанные бубенчиками колпаки, чтобы ненароком не раздался звон.
И в этой глубокой тишине прозвучал надменный голос владимирского князя:
– Не медлить?.. Ишь ты, быстрый какой!.. А скажи-ка, посылал ли Юрий Игоревич гонца в Чернигов?
– Гонец в Чернигов был послан еще раньше меня, – ответил рязанец. – Но известий оттуда пока нету.
– Ну, а ежели я вовсе не выйду, сам не выйду и войско не вышлю, что тогда? – Георгий горделиво усмехнулся. – Черниговские Ольговичи не торопятся помогать Рязани, а почто я должен спешить?
– Плохо, князь: все рязанцы потонут в крови! – проговорил гонец, потупясь угрюмо. – Как покончат татары с Рязанью, сразу двинут сюда, во Владимир. Ту же самую чашу ты выпьешь!
– Возвращайся домой, посланец! – сурово промолвил Георгий. – И передай рязанским князьям, что мы еще не забыли, как они разоряли окраины наши. Мы с братом Ярославом проучили их в свое время… Так пусть же теперь татары их накажут за те же бесчинства! – Георгий сделал паузу и продолжил: – Обо мне же, приятель, беспокоишься напрасно! Коль татары посмеют сунуть нос в мою вотчину, проучу их жестоко! Засею их костьми все поля вокруг Владимира!
– Что ж, княже, пируй и веселись, покуда татары далече! – Гонец с дерзкой ухмылкой взглянул на Георгия. – Токмо помяни мое слово: придет злая пора и во Владимир, станешь и ты звать на помощь, но останется твой зов без ответа. Прощай!
Громко топая сапогами, рязанец удалился из пиршественного зала.
Георгий встал со своего места с чашей в руке и провозгласил здравицу в честь прекрасных юных саксонских невест, которые прибыли во Владимир из далекого далека, чтобы осчастливить его брата и племянника.
Гости дружно осушили свои чаши вслед за великим князем.
Святослав едва пригубил хмельного меду из своей чаши, который вдруг показался ему не сладок, как прежде, словно ушедший рязанский посланец отравил его горечью слов.
– Не меды бы сейчас распивать, брат, – мрачно обронил Святослав. – Полки бы надо двигать к рязанцам на выручку! А то ведь дождемся…
– Мне лучше знать, что надо и чего не надо! – резко оборвал брата Георгий. – Твое дело ныне улыбаться Люневинде, а про все остальное забудь, братец! Я выше всех сижу и дальше всех гляжу. Вон Ярополк ни о чем не тужит, поглядывает на свою невесту, а та с него глаз не сводит! Гляжу на них, и душа радуется!
Скоморохи наконец запели свои веселые припевки, сопровождая все это жонглированием яблоками и деревянными шарами, кривляньями и прыжками через голову. Обширный покой наполнился громкими звуками бубнов, гудением дудок и рассыпной дробью трещеток.
Однако озорные песни скоморохов, их фокусы и шутливые проделки не пробудили в гостях того веселья, какое обычно возникало на застольях при появлении бродячих лицедеев. Бородатые бояре, забыв про меды и разносолы, тревожно переговаривались друг с другом, даже боярские жены поникли и нахмурились, слыша краем уха речи своих мужей. Татары близко, а они тут пируют!
Часть вторая
Глава первая
Глава вторая
– А другая невеста для кого? – спросил он, вновь потянувшись к чаше с хмельным питьем.
– Другую невесту зовут Ута, ей семнадцать лет, – ответил Георгий, слегка развалясь на стуле. – Ее привезли для Ярополка, нашего племянника. Младень уже созрел для женитьбы. Это похлопотала его сестра Варвара, уехавшая в Саксонию.
– Помню я Варьку, ее очи колдовские и алые уста! – задумчиво обронил Святослав, пригубив из чаши. – Эх, брат, такую красавицу и немчуре отдали!..
– Видел я, как ты облизывался на Варвару, брат! – Голос Георгия налился строгостью. – Греховными помыслами голова твоя забита! Пора тебе за ум браться, семью заводить. Тебе ведь уже за сорок перевалило, брат.
– Когда смотрины? – спросил Святослав, со звоном опустив опорожненную чашу на стол.
– Сегодня, брат, – сказал Георгий.
В честь гостей из Германии князь Георгий устроил пиршество, пригласив во дворец имовитых бояр с женами и сыновьями. В гриднице двумя параллельными рядами были поставлены длинные столы, накрытые белыми скатертями, гости восседали на стульях из мореного дуба с высокими резными спинками.
Князь Георгий с супругой, братом Святославом и племянником Ярополком сидели на небольшом возвышении за отдельным столом, развернутым под прямым углом по отношению к длинным столам в зале. Таким образом, все присутствующие на пиру могли видеть властелина Владимиро-Суздальского княжества, его жену Агафью и обоих женихов.
Саксонские невесты намеренно были посажены поближе к великокняжескому столу, чтобы Святослав и Ярополк могли получше их рассмотреть. Было видно, что и две юные немки тоже с интересом приглядываются к Святославу и Ярополку. По лицу Уты и ее матери можно было догадаться, что они вполне довольны статью и мужественной красотой двадцатилетнего Ярополка. Ута смущенно улыбалась, когда ловила на себе взгляд княжича.
– Вижу, племяш, приглянулась тебе Ута, – шепнул Георгий Ярополку. – Что и говорить, девица прелестна, как майский цветок! Сестрицу свою благодари, племяш, это она тебе такую невесту присмотрела! Видать, Варвара по себе мерила, выбрав именно Уту из всех тамошних девиц.
Святослав сидел за столом и усердно грыз баранью лопатку.
– Зубы не сломай, брат, – обратился к нему Георгий. – Хоть бы улыбнулся разок своей невесте, сидишь, как сыч. Люневинда вон глаз с тебя не спускает! Взгляни и ты в ее сторону.
– Чего на нее смотреть: нос кривой, зубы редкие, бровей не видать совсем! – пробурчал Святослав, с чавканьем жуя вареное мясо. – Благодарю за заботу, брат. С такой невестой в пору только где-нибудь в темном закоулке сидеть, чтобы ее уродства не видеть!
Агафья, услышав недовольные слова Святослава, перестала жевать кусок рыбного пирога и с беспокойством переглянулась с Георгием.
По лицу Георгия промелькнула тень сдерживаемого гнева.
– Вот что, братец, – угрожающе прошептал он, чуть наклонившись к плечу Святослава, – обратного пути у тебя нет. Либо берешь в жены Люневинду, либо отправишься в заволочские леса волчий вой слушать. Но перед этим грехи свои замолишь трехгодичным постом и молитвами. Уразумел?
– Уразумел! – огрызнулся Святослав, швырнув обглоданную кость на стоящее перед ним широкое блюдо.
– Вот и славно! – как ни в чем не бывало улыбнулся Георгий. – Вижу, ты все-таки решил за ум взяться, брат.
По знаку великого князя в гридницу шумной толпой ввалились скоморохи, наряженные в цветастые рубахи и яркие колпаки, с бубнами, дудками и сопелками в руках.
Гости пьяно загалдели в предвкушении веселого зрелища. Среди скоморохов были не только мастера покривляться и попеть непристойные припевки, среди них непременно имелись искусные фокусники, акробаты и жонглеры.
Дабы гостям было лучше видно представление скоморохов, расторопные челядинцы принесли в гридницу еще несколько медных светильников на высоких подставках.
Скоморохи уже начали было кувыркаться и гримасничать, вытолкнув на середину зала троих жонглеров, но внезапный шум у дверей гридницы прервал их начавшееся представление. Взоры всех присутствующих на пиршестве обратились к дверному проему: там трое стражей в красных коротких кафтанах и багряных шапках вели борьбу с плечистым здоровяком в синем суконном плаще, который незвано пытался прорваться на это пышное застолье.
Георгий нахмурил густые светлые брови и жестом подозвал к себе огнищанина Сулирада, который был ответственен за кушанья, развлечения и порядок на пиру как управляющий княжеским хозяйством.
– Кто это рвется сюда столь рьяно? Боярич или купец? – обратился князь к огнищанину.
– Это гонец из Рязани, княже, – ответил Сулирад. – Я велел ему обождать до завтра, мол, ни к чему омрачать торжество невеселыми вестями, а этот упрямец ни в какую! Говорит, пустите меня ко князю Георгию, и все тут! Не пустите, говорит, силой прорвусь!
– Ладно, – Георгий милостиво кивнул огнищанину, – давай послушаем этого наглого гонца, вели страже пропустить его.
Сулирад почтительно поклонился Георгию, затем поспешным шагом подошел к двери, возле которой княжеские гридни кое-как скрутили ретивого рязанца, держа его за руки и за волосы.
– Ну, строптивец, везет тебе сегодня, – сказал Сулирад с добродушной усмешкой. – Князь Георгий желает тебя выслушать. Идем!
Повинуясь приказу огнищанина, стражи отпустили рязанца, который оправил на себе помятую одежду, подобрал с полу шапку и двинулся следом за Сулирадом к великокняжескому столу в глубине зала.
Гости, притихнув, с любопытством разглядывали гонца, по красному обветренному лицу которого было видно, что он проделал далекий путь верхом на коне. Гонец был крепкого сложения, с густыми светло-русыми вьющимися волосами и небольшой бородкой. На вид ему было около тридцати лет.
Рязанец отвесил сидящему за столом Георгию низкий поклон.
– Молви, с чем приехал, – сказал Георгий, неприветливо взирая на гонца.
– От рязанского князя Юрия Игоревича прискакал я во Владимир, – промолвил гонец, комкая в руках шапку. – Безбожные татары к землям нашим подвалили в великом множестве. Юрий Игоревич с братьями пытался миром урядиться с Батыем, но послы рязанские были перебиты татарами в Батыевой ставке. Там же был убит старший сын Юрия Игоревича. Князья рязанские собрали полки и выступили на татар к Черному лесу.
Юрий Игоревич просит тебя, княже, выйти к нему на помощь иль выслать войско хотя бы. – Гонец поднял свои усталые глаза на князя Георгия. – Юрий Игоревич умоляет тебя не медлить, ведь татар подождать не заставишь!
В гриднице повисла гнетущая тишина, даже скоморохи сняли свои увешанные бубенчиками колпаки, чтобы ненароком не раздался звон.
И в этой глубокой тишине прозвучал надменный голос владимирского князя:
– Не медлить?.. Ишь ты, быстрый какой!.. А скажи-ка, посылал ли Юрий Игоревич гонца в Чернигов?
– Гонец в Чернигов был послан еще раньше меня, – ответил рязанец. – Но известий оттуда пока нету.
– Ну, а ежели я вовсе не выйду, сам не выйду и войско не вышлю, что тогда? – Георгий горделиво усмехнулся. – Черниговские Ольговичи не торопятся помогать Рязани, а почто я должен спешить?
– Плохо, князь: все рязанцы потонут в крови! – проговорил гонец, потупясь угрюмо. – Как покончат татары с Рязанью, сразу двинут сюда, во Владимир. Ту же самую чашу ты выпьешь!
– Возвращайся домой, посланец! – сурово промолвил Георгий. – И передай рязанским князьям, что мы еще не забыли, как они разоряли окраины наши. Мы с братом Ярославом проучили их в свое время… Так пусть же теперь татары их накажут за те же бесчинства! – Георгий сделал паузу и продолжил: – Обо мне же, приятель, беспокоишься напрасно! Коль татары посмеют сунуть нос в мою вотчину, проучу их жестоко! Засею их костьми все поля вокруг Владимира!
– Что ж, княже, пируй и веселись, покуда татары далече! – Гонец с дерзкой ухмылкой взглянул на Георгия. – Токмо помяни мое слово: придет злая пора и во Владимир, станешь и ты звать на помощь, но останется твой зов без ответа. Прощай!
Громко топая сапогами, рязанец удалился из пиршественного зала.
Георгий встал со своего места с чашей в руке и провозгласил здравицу в честь прекрасных юных саксонских невест, которые прибыли во Владимир из далекого далека, чтобы осчастливить его брата и племянника.
Гости дружно осушили свои чаши вслед за великим князем.
Святослав едва пригубил хмельного меду из своей чаши, который вдруг показался ему не сладок, как прежде, словно ушедший рязанский посланец отравил его горечью слов.
– Не меды бы сейчас распивать, брат, – мрачно обронил Святослав. – Полки бы надо двигать к рязанцам на выручку! А то ведь дождемся…
– Мне лучше знать, что надо и чего не надо! – резко оборвал брата Георгий. – Твое дело ныне улыбаться Люневинде, а про все остальное забудь, братец! Я выше всех сижу и дальше всех гляжу. Вон Ярополк ни о чем не тужит, поглядывает на свою невесту, а та с него глаз не сводит! Гляжу на них, и душа радуется!
Скоморохи наконец запели свои веселые припевки, сопровождая все это жонглированием яблоками и деревянными шарами, кривляньями и прыжками через голову. Обширный покой наполнился громкими звуками бубнов, гудением дудок и рассыпной дробью трещеток.
Однако озорные песни скоморохов, их фокусы и шутливые проделки не пробудили в гостях того веселья, какое обычно возникало на застольях при появлении бродячих лицедеев. Бородатые бояре, забыв про меды и разносолы, тревожно переговаривались друг с другом, даже боярские жены поникли и нахмурились, слыша краем уха речи своих мужей. Татары близко, а они тут пируют!
Часть вторая
Глава первая
Отчаяние и скорбь
Это неудачное для рязанцев сражение у Черного леса стало для боярина Бронислава сильнейшим потрясением, какого он, пройдя через многие битвы, доселе не испытывал никогда. Свист татарских стрел и боевой клич мунгалов отпечатались в мозгу Бронислава как некое сатанинское бедствие, от которого ни щитом не заслониться, ни мечом не отбиться. Многочисленность мунгалов, их поразительное умение действовать слаженно и стремительно как при нападении, так и при отступлении произвели на Бронислава неизгладимое впечатление. Бронислав впервые увидел, чтобы такое множество ратников полегло в сече не от вражеских мечей и копий, но от стрел. Длинные татарские стрелы с близкого расстояния пробивали любой панцирь, любую кольчугу… Меткость татарских лучников превосходила все виденное ранее Брониславом во время походов рязанцев на булгар, половцев и мордву.
От поголовного истребления рязанскую рать спасли лесные дебри и наступившие сумерки. В пеших рязанских полках ратников уцелело меньше половины, такое же положение было и в конных сотнях. Из двух сотен дружинников покойного Федора Юрьевича после сечи осталось в живых около шестидесяти человек. Из семидесяти гридней молодого Давыда Юрьевича живыми до спасительного леса добрались лишь двадцать воинов. Как ни прикрывали в битве гридни своего юного князя, все же не уберегли его от смертельного удара копьем.
– Ну вот, брат, можешь теперь без помех вернуть Саломею в свой дом, – сказал Брониславу его брат Яволод во время недолгой стоянки в лесу, когда была проведена перекличка в поредевшем рязанском войске.
На этой же стоянке скончался от ран тысяцкий Вериней, старший брат Яволода и Бронислава.
К полуночи измученные русские полки добрались до затерянной в лесу деревни Ярустово.
Здесь состоялся военный совет, на котором единство рязанских князей рассыпалось в прах.
Брат рязанского князя Олег Игоревич и сын муромского князя Олег Юрьевич решили от Ярустова вести остатки своих полков в Белгород. Олег Игоревич был крайне недоволен тем, что Юрий Игоревич проявил излишнее безрассудное упрямство, не вняв его предостережениям.
– Чего же ты добился, брат? – сердито вопрошал Олег Игоревич. – Батыгу убить не удалось, тело Федора не отыскали, полки наши разбиты… Что теперь делать?..
Юрий Игоревич угрюмо отмалчивался.
Олег Юрьевич заявил, что уходит домой в Муром, чтобы достойно похоронить прах своего отца. Для двадцатилетнего Олега Юрьевича эта сеча с татарами стала первым его далеким походом. В сражении он показал себя храбрым воином, но гибель отца и многих старших дружинников надломила неопытного юношу, который не привык обходиться без отцовских советов.
Юрий Игоревич не пытался удерживать брата и упавшего духом Олега Юрьевича. Первый рассчитывал отсидеться за стенами своего удельного града Белгорода, второй по молодости лет совершенно не годился в полководцы.
От Ярустова полки, оставшиеся под стягами Юрия Игоревича, лесными дорогами к рассвету следующего дня добрались до Исад. Здесь братья Глеб и Кир Михайловичи объявили, что уходят к Пронску. Им нужно было позаботиться о погребении павшего в сече Всеволода Михайловича, а также подготовить Пронск к обороне от Батыевой орды. Пронск был немногим меньше Рязани, имея мощные валы и стены, поэтому Глеб и Кир надеялись переждать татарское нашествие за сильными укреплениями Пронска.
К Рязани оставшееся войско подошло на исходе дня.
Боярин Твердислав, державший главенство над оставшимися в Рязани ратниками, приказал открыть Исадские и Пронские ворота.
При свете факелов в город вступило скопище усталых израненных воинов. Кто-то шагал, тяжело опираясь на копье, кто-то держался за плечо товарища. Наиболее ослабевшие от ран ратники ехали верхом на лошадях. Кто вообще не мог двигаться, тех везли на санях на залитой кровью соломе.
Толпившиеся у ворот горожане забрасывали вернувшихся из сечи воинов вопросами:
– С чем воротились, соколики?
– Чем завершилась битва с нехристями?
– Татары-то где?..
Ответы измученных ратников никому не оставляли сомнений в том, что самое страшное все же случилось:
– Разбили нас мунгалы, друже.
– Дурные вести, брат. Хуже некуда! Еле ноги унесли от нехристей!
– Татары скоро здесь будут, дядя.
Воевода Твердислав протолкался к саням, на которых везли боярина Веринея, укрытого окровавленным воинским плащом.
– Что с ним? – спросил Твердислав у возницы. – Спит иль в беспамятстве?
– Мертвый он, – мрачно ответил возница, не глядя на Твердислава.
Несмотря на вечерний час, улицы Рязани были полны народа: кто-то из горожан искал среди уцелевших воинов своих родных, другие, узнав о смерти близкого человека, не сдерживали слез, третьи желали узнать подробности этой роковой битвы. На улицах мелькали факелы, в их рыжевато-желтом свете поблескивали островерхие шлемы ратников и острия копий. Гул от множества голосов, скрип санных полозьев и шум от многих сотен ног по утоптанному снегу то и дело перекрывали безутешный женский плач.
Вся Рязань в эту декабрьскую ночь наполнилась отчаянием и скорбью.
– Не удалось нам, други мои, до Батыя мечом дотянуться, – сказал Юрий Игоревич, стоя над столом, на котором был расстелен кусок холста с нарисованной углем картой Рязанских земель. – Теперь Батый на Рязань двинет, это дело ясное. Я останусь в Рязани, буду оборонять город от татар. А вам, соколы мои, нужно спешно выступать в верхнеокские земли, набирать там новую рать. – Юрий Игоревич взглянул на Романа и Глеба Ингваревичей. – Времени у вас немного, поэтому передохните до рассвета – и в путь!
Затем Юрий Игоревич стал расспрашивать всех присутствующих про Олега Красного, желая выяснить, что с ним сталось. Убитым Олега Красного никто не видел, но и среди уцелевших воинов его не оказалось.
Кто-то из воевод поведал, что в разгар битвы мунгалы набросили аркан на Олега Красного, выдернули его из седла и уволокли куда-то в степь.
– Я тоже это видел, – хмуро подтвердил Глеб Ингваревич. – Случилось это, когда сеча шла уже у Батыева стана.
– И ты не бросился на выручку к брату своему! – гневно воскликнул Роман Ингваревич. – Позволил нехристям пленить Олега! Эх ты, размазня!
– Дружина моя тогда в полном окружении оказалась, нехристи на нас валом напирали! Что я мог поделать? – оправдывался Глеб. – Я сам на волосок от гибели был!
– Вот сам и расскажешь об этом отцу, когда он из Чернигова вернется, – сказал Роман, сердито сверкнув глазами на Глеба.
Из всех сыновей Ингваря Игоревича Олег Красный был самым его любимым сыном. Своей внешней привлекательностью Олег полностью уродился в мать, за что и получил прозвище Красный, то есть Красивый. Супруга Ингваря Игоревича, Софья Глебовна, имела неотразимую внешность как в юные годы, так и ныне, после двадцати семи лет замужества.
– Ежели соберем крепкую рать да дождемся подмоги из Суздаля и Чернигова, то тогда посечем орду Батыеву и Олега Красного из плена освободим, – проговорил Юрий Игоревич, желая ободрить Олеговых братьев.
Новым тысяцким, взамен погибшего боярина Веринея, Юрий Игоревич назначил Яволода, Веринеева брата.
Боярину Брониславу рязанский князь дал поручение выехать в Переяславец для сбора там рати, пешей и конной.
– От Переяславца недалече до Ожска, туда тоже наведайся, боярин, – молвил Юрий Игоревич, тыча пальцем в карту на холсте. – Набирай в войско всех: знать и смердов, отроков и старцев, тех, что покрепче… С оружием помоги тем, кто с голыми руками придет, ествой тоже снабди всех поровну. Пошарь в закромах и амбарах у брата моего Ингваря. Думаю, брат Ингварь простит мне мое самоуправство, ибо речь идет о спасении всего Рязанского княжества.
Бронислав кивал, слушая князя. Он знал, что Переяславец является вотчиной Ингваря Игоревича, а Ожск находится во владении Игоря, младшего из сыновей князя Ингваря. Уходя в поход на Киев вместе с суздальской ратью, Ингварь Игоревич взял двадцатилетнего Игоря с собой.
Бронислав решил перед отправлением в Переяславец повидаться с Саломеей. Он отправил в Ольгов своих челядинцев, повелев им привезти Саломею в Рязань, даже если для этого придется применить силу. Однако Саломея приехала к Брониславу без сопротивления, едва узнала, что Давыд Юрьевич пал в сражении с татарами.
Саломея изъявила готовность поехать с Брониславом в Переяславец, но попросила при этом отпустить ее в княжеский терем, чтобы последний раз взглянуть на бездыханного княжича. Бронислав не стал противиться этому, видя, что в Саломее случилась какая-то внутренняя перемена. Казалось, ее не столько угнетает смерть Давыда Юрьевича, сколько татарское нашествие, грозящее вот-вот докатиться и до Рязани.
Бронислав велел челядинцам еще затемно запрягать лошадей в сани. В один из крытых возков сели Саломея и Милолика, дочь Бронислава. Милолика была на седьмом месяце беременности, поэтому Бронислав убедил ее перебраться в Переяславец подальше от татарской напасти. Супруг Милолики, боярич Ратибор, поддержал тестя и живо собрал жену в дорогу.
Проститься с Брониславом пришел его брат Яволод.
Саломея краем уха услышала, как Бронислав и Яволод в беседе упоминают Гуряту, Брониславова сына. Оказывается, Гурята пропал без вести: назад он не вернулся, но и среди павших его не видели.
– Не иначе, заплутал младень в ночном лесу и отстал от войска, – молвил Яволод. – Коль так, Гурята все равно до Исад доберется, а оттуда и до Рязани близко.
– Может, и доберется Гурята до Рязани, ежели татары его не пленили, – хмуро заметил Бронислав, – ежели не истечет кровью от ран в зимнем лесу. И зачем токмо я потащил его в этот поход! Из Гуряты такой же вояка, как из Саломеи попадья!
Братья обнялись.
Затем Бронислав вскочил верхом на коня и зычным голосом велел возницам погонять лошадей.
С темного теремного двора в распахнутые настежь ворота выехали трое саней с поклажей, запряженные тройками разномастных лошадей, и два крытых приземистых возка, один из которых влекла тройка белых коней, другой – тройка вороных. В голове этого стремительного санного обоза мчались семеро гридней на гнедых лошадях во главе с Брониславом, в хвосте скакали пятеро конных челядинцев. Все всадники были с мечами и кинжалами на поясе, у челядинцев за спины были заброшены луки в кожаных чехлах и колчаны со стрелами, у гридней на спинах были овальные красные щиты.
Утром, провожая в путь обоих своих племянников Ингваревичей, Юрий Игоревич призвал к себе Апоницу.
– Поедешь в Борисов-Глебов, поведаешь княгине Евпраксии о том, как погиб ее супруг, – сказал князь, похлопав одноглазого великана по его могучей груди. – Возьмешь с собой мою дочь Радославу и десяток гридней из Федоровой дружины. Будешь недремлющим стражем при Евпраксии и Радославе. Ежели татары вдруг окажутся на реке Воже или близ Ожска, немедленно увези Евпраксию и Радославу в Перевитск или Ростиславль. Можешь уехать с ними в Коломну, туда мунгалы, полагаю, уже не сунутся. – Юрий Игоревич еще раз похлопал Апоницу по груди. – Ты знаешь, как Федор дорожил Евпраксией, так не допусти, чтобы она угодила в лапы мунгалов.
– Не беспокойся, княже, – пробасил Апоница. – Буду беречь Евпраксию и ее сыночка как зеницу ока! Буду начеку днем и ночью, как ястреб-тетеревятник!
И еще два человека побывали в то утро в покоях рязанского князя. Это были два новгородских боярина Микун и Жердята, из числа заложников, взятых суздальцами в Чернигове и отправленных в Рязань под опеку Юрия Игоревича.
– Удерживать вас в Рязани я более не хочу, отправляйтесь оба домой, – сказал новгородцам Юрий Игоревич. – В прошлом вы немало насолили Георгию и Ярославу Всеволодовичам. И ныне у вас опять развязаны руки для этого. Скажите боярам и люду новгородскому о том, что рязанцы не дождались помощи от суздальского князя и бьются одни с татарской ордой. Ежели кто-то из новгородцев пожелает протянуть нам руку помощи, для Рязани это будет благом. Ежели такового не случится, так пусть хотя бы в Новгороде узнают, каково верить обещаниям князя Георгия. Заключая с рязанцами вечный мир десять лет назад, князь Георгий клятвенно заверял, что окажет поддержку Рязани против любого недруга. И вот недруг пришел к нашим рубежам, но князь Георгий позабыл про свои обещания.
– Мы не последние люди в Новгороде, княже, – промолвил Микун. – Сказанное тобой мы донесем до новгородского веча. А заодно бросим клич и соберем охочих людей на подмогу Рязани! Я сам готов возглавить эту рать!
– Прими нашу благодарность, княже, – добавил Жердята. – За твое великодушие мы отплатим добром, Богом клянусь. Сколь сможем собрать ратников в Новгороде, всех приведем к вам на выручку! Я тоже в стороне не останусь, пойду в поход вместе с Микуном, ведь он мне как брат.
Оба новгородца и внешне были похожи, как братья. Оба плечистые, коренастые, с густыми темно-русыми шевелюрами и такими же бородами, голубоглазые и чуть курносые.
– Гривен на дорогу я вам дам, – молвил Юрий Игоревич, радуясь в душе, что хотя бы в далеком Новгороде к бедам рязанцев отнесутся с пониманием, – получите вы от меня коней и оружие. С дружинами моих племянников без помех доберетесь до Коломны. Ну, а дальше, други, промышляйте сами, как добираться до Новгорода через суздальские земли. Удачи вам в пути!
Оба новгородца отвесили поклон Юрию Игоревичу.
– И тебе удачи, княже, в сечах с мунгалами! – сказал Микун. – Верь нам, новгородцы не оставят Рязань в беде.
От поголовного истребления рязанскую рать спасли лесные дебри и наступившие сумерки. В пеших рязанских полках ратников уцелело меньше половины, такое же положение было и в конных сотнях. Из двух сотен дружинников покойного Федора Юрьевича после сечи осталось в живых около шестидесяти человек. Из семидесяти гридней молодого Давыда Юрьевича живыми до спасительного леса добрались лишь двадцать воинов. Как ни прикрывали в битве гридни своего юного князя, все же не уберегли его от смертельного удара копьем.
– Ну вот, брат, можешь теперь без помех вернуть Саломею в свой дом, – сказал Брониславу его брат Яволод во время недолгой стоянки в лесу, когда была проведена перекличка в поредевшем рязанском войске.
На этой же стоянке скончался от ран тысяцкий Вериней, старший брат Яволода и Бронислава.
К полуночи измученные русские полки добрались до затерянной в лесу деревни Ярустово.
Здесь состоялся военный совет, на котором единство рязанских князей рассыпалось в прах.
Брат рязанского князя Олег Игоревич и сын муромского князя Олег Юрьевич решили от Ярустова вести остатки своих полков в Белгород. Олег Игоревич был крайне недоволен тем, что Юрий Игоревич проявил излишнее безрассудное упрямство, не вняв его предостережениям.
– Чего же ты добился, брат? – сердито вопрошал Олег Игоревич. – Батыгу убить не удалось, тело Федора не отыскали, полки наши разбиты… Что теперь делать?..
Юрий Игоревич угрюмо отмалчивался.
Олег Юрьевич заявил, что уходит домой в Муром, чтобы достойно похоронить прах своего отца. Для двадцатилетнего Олега Юрьевича эта сеча с татарами стала первым его далеким походом. В сражении он показал себя храбрым воином, но гибель отца и многих старших дружинников надломила неопытного юношу, который не привык обходиться без отцовских советов.
Юрий Игоревич не пытался удерживать брата и упавшего духом Олега Юрьевича. Первый рассчитывал отсидеться за стенами своего удельного града Белгорода, второй по молодости лет совершенно не годился в полководцы.
От Ярустова полки, оставшиеся под стягами Юрия Игоревича, лесными дорогами к рассвету следующего дня добрались до Исад. Здесь братья Глеб и Кир Михайловичи объявили, что уходят к Пронску. Им нужно было позаботиться о погребении павшего в сече Всеволода Михайловича, а также подготовить Пронск к обороне от Батыевой орды. Пронск был немногим меньше Рязани, имея мощные валы и стены, поэтому Глеб и Кир надеялись переждать татарское нашествие за сильными укреплениями Пронска.
К Рязани оставшееся войско подошло на исходе дня.
Боярин Твердислав, державший главенство над оставшимися в Рязани ратниками, приказал открыть Исадские и Пронские ворота.
При свете факелов в город вступило скопище усталых израненных воинов. Кто-то шагал, тяжело опираясь на копье, кто-то держался за плечо товарища. Наиболее ослабевшие от ран ратники ехали верхом на лошадях. Кто вообще не мог двигаться, тех везли на санях на залитой кровью соломе.
Толпившиеся у ворот горожане забрасывали вернувшихся из сечи воинов вопросами:
– С чем воротились, соколики?
– Чем завершилась битва с нехристями?
– Татары-то где?..
Ответы измученных ратников никому не оставляли сомнений в том, что самое страшное все же случилось:
– Разбили нас мунгалы, друже.
– Дурные вести, брат. Хуже некуда! Еле ноги унесли от нехристей!
– Татары скоро здесь будут, дядя.
Воевода Твердислав протолкался к саням, на которых везли боярина Веринея, укрытого окровавленным воинским плащом.
– Что с ним? – спросил Твердислав у возницы. – Спит иль в беспамятстве?
– Мертвый он, – мрачно ответил возница, не глядя на Твердислава.
Несмотря на вечерний час, улицы Рязани были полны народа: кто-то из горожан искал среди уцелевших воинов своих родных, другие, узнав о смерти близкого человека, не сдерживали слез, третьи желали узнать подробности этой роковой битвы. На улицах мелькали факелы, в их рыжевато-желтом свете поблескивали островерхие шлемы ратников и острия копий. Гул от множества голосов, скрип санных полозьев и шум от многих сотен ног по утоптанному снегу то и дело перекрывали безутешный женский плач.
Вся Рязань в эту декабрьскую ночь наполнилась отчаянием и скорбью.
* * *
Юрий Игоревич едва вступил в свой княжеский терем на Соколиной горе, без промедления собрал в гриднице оставшихся князей и воевод.– Не удалось нам, други мои, до Батыя мечом дотянуться, – сказал Юрий Игоревич, стоя над столом, на котором был расстелен кусок холста с нарисованной углем картой Рязанских земель. – Теперь Батый на Рязань двинет, это дело ясное. Я останусь в Рязани, буду оборонять город от татар. А вам, соколы мои, нужно спешно выступать в верхнеокские земли, набирать там новую рать. – Юрий Игоревич взглянул на Романа и Глеба Ингваревичей. – Времени у вас немного, поэтому передохните до рассвета – и в путь!
Затем Юрий Игоревич стал расспрашивать всех присутствующих про Олега Красного, желая выяснить, что с ним сталось. Убитым Олега Красного никто не видел, но и среди уцелевших воинов его не оказалось.
Кто-то из воевод поведал, что в разгар битвы мунгалы набросили аркан на Олега Красного, выдернули его из седла и уволокли куда-то в степь.
– Я тоже это видел, – хмуро подтвердил Глеб Ингваревич. – Случилось это, когда сеча шла уже у Батыева стана.
– И ты не бросился на выручку к брату своему! – гневно воскликнул Роман Ингваревич. – Позволил нехристям пленить Олега! Эх ты, размазня!
– Дружина моя тогда в полном окружении оказалась, нехристи на нас валом напирали! Что я мог поделать? – оправдывался Глеб. – Я сам на волосок от гибели был!
– Вот сам и расскажешь об этом отцу, когда он из Чернигова вернется, – сказал Роман, сердито сверкнув глазами на Глеба.
Из всех сыновей Ингваря Игоревича Олег Красный был самым его любимым сыном. Своей внешней привлекательностью Олег полностью уродился в мать, за что и получил прозвище Красный, то есть Красивый. Супруга Ингваря Игоревича, Софья Глебовна, имела неотразимую внешность как в юные годы, так и ныне, после двадцати семи лет замужества.
– Ежели соберем крепкую рать да дождемся подмоги из Суздаля и Чернигова, то тогда посечем орду Батыеву и Олега Красного из плена освободим, – проговорил Юрий Игоревич, желая ободрить Олеговых братьев.
Новым тысяцким, взамен погибшего боярина Веринея, Юрий Игоревич назначил Яволода, Веринеева брата.
Боярину Брониславу рязанский князь дал поручение выехать в Переяславец для сбора там рати, пешей и конной.
– От Переяславца недалече до Ожска, туда тоже наведайся, боярин, – молвил Юрий Игоревич, тыча пальцем в карту на холсте. – Набирай в войско всех: знать и смердов, отроков и старцев, тех, что покрепче… С оружием помоги тем, кто с голыми руками придет, ествой тоже снабди всех поровну. Пошарь в закромах и амбарах у брата моего Ингваря. Думаю, брат Ингварь простит мне мое самоуправство, ибо речь идет о спасении всего Рязанского княжества.
Бронислав кивал, слушая князя. Он знал, что Переяславец является вотчиной Ингваря Игоревича, а Ожск находится во владении Игоря, младшего из сыновей князя Ингваря. Уходя в поход на Киев вместе с суздальской ратью, Ингварь Игоревич взял двадцатилетнего Игоря с собой.
Бронислав решил перед отправлением в Переяславец повидаться с Саломеей. Он отправил в Ольгов своих челядинцев, повелев им привезти Саломею в Рязань, даже если для этого придется применить силу. Однако Саломея приехала к Брониславу без сопротивления, едва узнала, что Давыд Юрьевич пал в сражении с татарами.
Саломея изъявила готовность поехать с Брониславом в Переяславец, но попросила при этом отпустить ее в княжеский терем, чтобы последний раз взглянуть на бездыханного княжича. Бронислав не стал противиться этому, видя, что в Саломее случилась какая-то внутренняя перемена. Казалось, ее не столько угнетает смерть Давыда Юрьевича, сколько татарское нашествие, грозящее вот-вот докатиться и до Рязани.
Бронислав велел челядинцам еще затемно запрягать лошадей в сани. В один из крытых возков сели Саломея и Милолика, дочь Бронислава. Милолика была на седьмом месяце беременности, поэтому Бронислав убедил ее перебраться в Переяславец подальше от татарской напасти. Супруг Милолики, боярич Ратибор, поддержал тестя и живо собрал жену в дорогу.
Проститься с Брониславом пришел его брат Яволод.
Саломея краем уха услышала, как Бронислав и Яволод в беседе упоминают Гуряту, Брониславова сына. Оказывается, Гурята пропал без вести: назад он не вернулся, но и среди павших его не видели.
– Не иначе, заплутал младень в ночном лесу и отстал от войска, – молвил Яволод. – Коль так, Гурята все равно до Исад доберется, а оттуда и до Рязани близко.
– Может, и доберется Гурята до Рязани, ежели татары его не пленили, – хмуро заметил Бронислав, – ежели не истечет кровью от ран в зимнем лесу. И зачем токмо я потащил его в этот поход! Из Гуряты такой же вояка, как из Саломеи попадья!
Братья обнялись.
Затем Бронислав вскочил верхом на коня и зычным голосом велел возницам погонять лошадей.
С темного теремного двора в распахнутые настежь ворота выехали трое саней с поклажей, запряженные тройками разномастных лошадей, и два крытых приземистых возка, один из которых влекла тройка белых коней, другой – тройка вороных. В голове этого стремительного санного обоза мчались семеро гридней на гнедых лошадях во главе с Брониславом, в хвосте скакали пятеро конных челядинцев. Все всадники были с мечами и кинжалами на поясе, у челядинцев за спины были заброшены луки в кожаных чехлах и колчаны со стрелами, у гридней на спинах были овальные красные щиты.
Утром, провожая в путь обоих своих племянников Ингваревичей, Юрий Игоревич призвал к себе Апоницу.
– Поедешь в Борисов-Глебов, поведаешь княгине Евпраксии о том, как погиб ее супруг, – сказал князь, похлопав одноглазого великана по его могучей груди. – Возьмешь с собой мою дочь Радославу и десяток гридней из Федоровой дружины. Будешь недремлющим стражем при Евпраксии и Радославе. Ежели татары вдруг окажутся на реке Воже или близ Ожска, немедленно увези Евпраксию и Радославу в Перевитск или Ростиславль. Можешь уехать с ними в Коломну, туда мунгалы, полагаю, уже не сунутся. – Юрий Игоревич еще раз похлопал Апоницу по груди. – Ты знаешь, как Федор дорожил Евпраксией, так не допусти, чтобы она угодила в лапы мунгалов.
– Не беспокойся, княже, – пробасил Апоница. – Буду беречь Евпраксию и ее сыночка как зеницу ока! Буду начеку днем и ночью, как ястреб-тетеревятник!
И еще два человека побывали в то утро в покоях рязанского князя. Это были два новгородских боярина Микун и Жердята, из числа заложников, взятых суздальцами в Чернигове и отправленных в Рязань под опеку Юрия Игоревича.
– Удерживать вас в Рязани я более не хочу, отправляйтесь оба домой, – сказал новгородцам Юрий Игоревич. – В прошлом вы немало насолили Георгию и Ярославу Всеволодовичам. И ныне у вас опять развязаны руки для этого. Скажите боярам и люду новгородскому о том, что рязанцы не дождались помощи от суздальского князя и бьются одни с татарской ордой. Ежели кто-то из новгородцев пожелает протянуть нам руку помощи, для Рязани это будет благом. Ежели такового не случится, так пусть хотя бы в Новгороде узнают, каково верить обещаниям князя Георгия. Заключая с рязанцами вечный мир десять лет назад, князь Георгий клятвенно заверял, что окажет поддержку Рязани против любого недруга. И вот недруг пришел к нашим рубежам, но князь Георгий позабыл про свои обещания.
– Мы не последние люди в Новгороде, княже, – промолвил Микун. – Сказанное тобой мы донесем до новгородского веча. А заодно бросим клич и соберем охочих людей на подмогу Рязани! Я сам готов возглавить эту рать!
– Прими нашу благодарность, княже, – добавил Жердята. – За твое великодушие мы отплатим добром, Богом клянусь. Сколь сможем собрать ратников в Новгороде, всех приведем к вам на выручку! Я тоже в стороне не останусь, пойду в поход вместе с Микуном, ведь он мне как брат.
Оба новгородца и внешне были похожи, как братья. Оба плечистые, коренастые, с густыми темно-русыми шевелюрами и такими же бородами, голубоглазые и чуть курносые.
– Гривен на дорогу я вам дам, – молвил Юрий Игоревич, радуясь в душе, что хотя бы в далеком Новгороде к бедам рязанцев отнесутся с пониманием, – получите вы от меня коней и оружие. С дружинами моих племянников без помех доберетесь до Коломны. Ну, а дальше, други, промышляйте сами, как добираться до Новгорода через суздальские земли. Удачи вам в пути!
Оба новгородца отвесили поклон Юрию Игоревичу.
– И тебе удачи, княже, в сечах с мунгалами! – сказал Микун. – Верь нам, новгородцы не оставят Рязань в беде.
Глава вторая
Сыновняя месть
Сноровка и расторопность, проявленные Моисеем при вызволении Тулусун-хатун из опасности, были высоко оценены ханом Кюльканом. В знак благодарности хан Кюлькан объявил Моисея свободным человеком и ввел его в круг своих приближенных в должности туаджи, то есть порученца. От обычного гонца порученец в войске монголов отличается тем, что ему доверяются более важные задания. Если гонец просто доставляет куда-нибудь устный приказ хана или нойона, то порученец, помимо этого, обязан еще проследить за точным выполнением приказа. Также порученец присутствует от имени своего покровителя при дележе добычи и пленников в захваченном вражеском городе или крепости. При каждом хане-чингизиде имелось по нескольку порученцев. Часто на эту важную должность назначали родственников и близких друзей.
Повинуясь приказу Бату-хана, хан Кюлькан со своим туменом совершил обходной маневр от Черного леса по правобережью Оки и вышел к городку Ольгову. Одновременно тумен хана Бури, пройдя по лесам на левобережье Оки, с ходу захватил Исады. Тумен хана Урянх-Кадана повернул на северо-восток к устью реки Кишни, взяв в осаду Белгород.
Бату-хан, недовольный тем, что предводители его головных туменов проспали ночное нападение русичей на татарские становища, повелел Кюлькану, Бури и Урянх-Кадану искупить свое позорное бегство от рязанцев взятием нижнеокских городков.
Продвигаясь к Ольгову, хан Кюлькан обнаружил три оставленных рязанцами пограничных городка. Ратники из этих городков были переведены Юрием Игоревичем в Ольгов, укрепления которого были гораздо внушительнее и не раз в прошлом выдерживали осаду половецких орд. Чтобы гарнизон Ольгова не испытывал нужды с пищей при длительной осаде, все женщины и дети из этого городка были отправлены в Рязань.
Повинуясь приказу Бату-хана, хан Кюлькан со своим туменом совершил обходной маневр от Черного леса по правобережью Оки и вышел к городку Ольгову. Одновременно тумен хана Бури, пройдя по лесам на левобережье Оки, с ходу захватил Исады. Тумен хана Урянх-Кадана повернул на северо-восток к устью реки Кишни, взяв в осаду Белгород.
Бату-хан, недовольный тем, что предводители его головных туменов проспали ночное нападение русичей на татарские становища, повелел Кюлькану, Бури и Урянх-Кадану искупить свое позорное бегство от рязанцев взятием нижнеокских городков.
Продвигаясь к Ольгову, хан Кюлькан обнаружил три оставленных рязанцами пограничных городка. Ратники из этих городков были переведены Юрием Игоревичем в Ольгов, укрепления которого были гораздо внушительнее и не раз в прошлом выдерживали осаду половецких орд. Чтобы гарнизон Ольгова не испытывал нужды с пищей при длительной осаде, все женщины и дети из этого городка были отправлены в Рязань.