— О-о… Доминика, что ты делаешь? — от неожиданности у него перехватило дыхание.
— Хочешь знать, что я делаю? — шепнула она ему на ухо, растирая пальцами белый шелк.
Она снова поцеловала его, и светлая прядь волос упала ему на лицо. Это нежное прикосновение чуть было не стало последней каплей, переполнившей чашу сладостных мук Армана, нервы были напряжены до предела, он чувствовал, что вот-вот перестанет владеть собой. Подхлестываемый возбуждением, Арман попытался освободить руку, зажатую между бедер Доминики, чтобы самому включиться в дразнящую игру. Но Доминика крепко сжимала ноги, мешая ему добраться до уязвимого места, сама же продолжала мучить его с утонченной жестокостью.
— О да, знаю я, чего ты хочешь, — прошипела она язвительно, — но ты этого не получишь, хоть на коленях умоляй!
Но торжество тут же сменилось испугом, она поняла, что ее стараниями любовник зашел слишком далеко. Его спина напряглась и выпрямилась, ноги сильно вздрагивали, и Доминика уже не сомневалась, что вот-вот ощутит влажный взрыв страсти сквозь тонкий шарф и лайковую перчатку. Но в этот самый момент такси свернуло к обочине и, взвизгнув тормозами, остановилось, при этом оба пассажира едва не упали на пол. Шофер уверенно объявил, что они прибыли.
Бедный Арман не мог не пожалеть, что поездка закончилась так быстро, он не успел добраться до конца другого пути, того, по которому его вела Доминика. Она отодвинулась, разжала бедра и сбросила с себя его руку; он же сидел, с трудом переводя дух, изо всех сил стараясь успокоиться. Застегнуть брюки не было никакой возможности, так как шофер обернулся, чтобы сказать, сколько они ему должны. Арман неуклюже выбрался из машины, прикрываясь висевшим на локте пальто. Расплачивался он одной рукой, а Доминика стояла на тротуаре, посмеиваясь над его неловкостью и радуясь победе.
Квартира была на втором этаже. Консьержка давно спала; Доминика сама включила свет, и они принялись подниматься по лестнице. Арман тяжело дышал, словно взбирался не по ступенькам, а по крутой горе. Обняв даму за талию, он с маниакальной настойчивостью пытался добраться до нежной кожи, но одежда мешала ему. Воспользовавшись его замешательством, Доминика просунула руку под складки пальто и дотронулась до обнаженной части тела. Арман резко вздрогнул, что вызвало довольный смешок Доминики.
— Я выиграла этот раунд, дружочек мой, — сказала она весело и крепко сжала пальцы. — Ты так близко подошел к краю, что мне надо было сделать пару движений, и ты бы обрушился вниз.
— Нет! — воскликнул Арман; лицо его покраснело от переживаемых эмоций.
— Конечно, да! — возмутилась она. Да тебя и сейчас легко довести до предела.
— Доминика… нет!
От воодушевленной успехом Доминики совершенно ускользнул смысл его восклицаний. Она подумала, что Арман отказывает ей в победе, на самом же деле он предупреждал о том, насколько она близка к истине. Стремясь предотвратить нежелательные неожиданности, Доминика крепко сжала вздыбленную плоть. Прежде они должны добраться до дому, где она удобно раскинется на постели и пожнет плоды трудов, начатых в такси. Однако очень скоро ей пришлось признать, что она не сумела правильно разобраться в ситуации. Они поднялись еще на три ступеньки и оказались на лестничной площадке, и тут возбуждение, терзавшее Армана, сделалось окончательно невыносимым, долее сдерживаться не было никакой возможности.
Он оторвал от себя руку Доминики и прежде, чем она успела догадаться о его намерениях, схватил за плечи и рывком повернул лицом к лестничному пролету. Толчок был такой силы, что на мгновение Доминика вообразила, что он рехнулся от страсти и собирается сбросить ее вниз.
— Быстрей, быстрей, — простонал он. — Помоги мне, дорогая!
Испуг помешал ей хорошо расслышать слова, а тем более уловить их смысл. Побуждаемый отчаянным нетерпением, Арман действовал слишком быстро и, возможно, несколько необычно, так что Доминика пребывала в полной растерянности. Потеряв равновесие, она качнулась вперед и, чтобы не упасть, судорожно ухватилась обеими руками за деревянные поручни, таким образом невольно приняв именно ту позу, которая лучше всего отвечала намерениям Армана.
Хрипло дыша, дрожащими руками он задрал черное пальто и легкое платье, а лиловые трусики приспустил.
— Нет! — протестующе воскликнула Доминика, сообразив наконец, что убивать ее не собираются, но помять одежду могут. — Это глупо, Арман! Двенадцать ступенек — и мы будем дома.
Он обнажил великолепные грушевидные выпуклости, тем самым воплотив в реальность мечту многих мужчин, танцевавших с Доминикои в клубе, но приласкать их уже не было времени, внутреннее напряжение гнало его дальше. Он прижался к обнаженным прелестям с такой силой, что опасения Доминики сверзиться вниз головой через перила приобрели некоторые основания. Каблук на одной туфле сломался, когда Арман круто развернул Доминику к перилам, она неуверенно балансировала, чувствуя боль в лодыжке. Когда она приподняла ногу, чтобы совсем избавиться от негодной туфли, Арман немедленно воспользовался возможностью и с силой раздвинул ее ноги.
— Это дурацкая затея! Оставь меня, я не хочу! — злилась Доминика, пытаясь взглянуть на него через плечо.
Одной рукой она крепко держалась за перила, а другой пыталась дотянуться до трусиков и вернуть их на прежнее место. Но было уже поздно, она была бессильна против настойчивого желания Армана: трусики болтались вокруг колен, ее драгоценное достояние находилось в руках насильника, который мог делать с ним все, что ему заблагорассудится, а нога Армана, вставленная наподобие клина между ее ног, мешала ей сомкнуть бедра.
У нее перехватило дыхание, когда его пальцы решительно раздвинули полные ягодицы, словно разломили сочный персик, и она почувствовала прикосновение трепещущей плоти. Она попыталась вырваться, но любовник крепко обнимал ее за талию, а другой рукой ласкал живот.
— Нет! — воскликнула она, когда Арман сильно и резко вонзился в нее. — Это глупо, — повторила она настойчиво, с обидой в голосе, — прекрати немедленно!
С точки зрения Доминики, эта неожиданная атака была, возможно, и глупой, и неуместной, но для Армана решался вопрос жизни и смерти. В такси блестящая выдумка Доминики использовать шелковый шарф довела его до неистовства, а когда она и на лестнице не оставила любовника в покое, переполнявшие его эмоции вырвались из-под контроля. Оказалось, что ему достаточно было погрузиться в ее горячие бархатистые глубины, чтобы все было кончено. Она еще протестовала, его пальцы еще раздвигали нежную плоть, когда он, не сделав ни единого движения, выплеснул свою страсть.
— Невероятно! — возмущенно воскликнула Доминика. Тело Армана сотрясали экстатические судороги.
— Я люблю тебя… я люблю тебя… — бормотал он в упоении.
Доминика любила чувственные игры, особенно с Арманом, равным ей по изобретательности в подобных развлечениях. И хотя первой и естественной реакцией на нападение были изумление и гнев, спустя совсем немного времени, когда бурный порыв утих, она уже не сердилась на него, забавляясь в душе тем эффектом, который произвела ее выходка с шелковым шарфом. Кроме того, стихийность и мощь взрыва не могли не произвести на нее впечатления. Ей было чем гордиться: далеко не каждая женщина была способна спровоцировать столь бурную реакцию у поклонника. И когда Арман погладил ее по обнаженному животу, ее собственное желание, временно подавленное гневом, вновь стало расти.
Электрический счетчик, установленный скупым домовладельцем с целью экономии денег, отключил свет автоматически, и лестница внезапно погрузилась во тьму. Тем лучше, подумала Доминика, по крайней мере никто из поздно возвращающихся домой соседей не увидит ее с болтающимся вокруг колен нижним бельем и Армана, прильнувшего к ее заду! Она слегка отодвинулась, чтобы освободиться от вонзенного в нее предмета, и, повернувшись, пылко прижалась к Арману.
— Доминика, ты потрясающа! — прошептал он благодарно.
Одной рукой она обвила его шею, заставив пригнуть голову, так чтобы она могла поцеловать его, а другой дотронулась до влажной плоти, давая понять, что простила его дерзость. Арман нащупал под платьем безупречной формы выпуклости и сжал их как бы в знак благоговения, подобно смиренному и счастливому верующему в святилище, жертвы которого были приятны божеству. Поцелуй Доминики стал более страстным, однако Арман не отвечал на него так, как ей хотелось бы; казалось, он собирается всю ночь простоять на лестнице в блаженном забытьи! Доминика же все сильнее и сильнее нуждалась в утешении, она хотела сбросить одежды и предаться любви со всей обстоятельностью.
— Я же говорила тебе, что на этот раз выиграла я, — проговорила она нежно и лукаво. — И совсем не обязательно было насиловать меня на лестнице, чтобы убедиться в моей победе. Ну, теперь-то ты успокоился и сможешь добраться до двери?
Но Доминика совершенно напрасно считала себя победительницей в сегодняшней игре. Разумеется, она не могла знать об истинном положении дел, но никогда бы Арман так не распалился, никогда бы столь внезапно не вышел из себя, если бы не маленький секрет, возникший между ним и Мадлен. Заигрывания Доминики в такси имели не большее значение, чем последняя волна на поверхности реки, которая во время наводнения заставляет поток выйти из берегов и затопить округу.
Дерзкий и абсолютно неожиданный прорыв Армана в темные глубины ее плоти и наступивший затем мгновенный пароксизм страсти отнюдь не являлись неоспоримыми доказательствами неотразимости ее чар, что бы ни думала сама Доминика. Исступление, подчинившее себе разум и чувства, на время вырвало Армана из реальности, и он позабыл, кого обнимает. В тот момент он вообразил, что изливает восторженный пыл в женщину, которую желал больше всех на свете, — в Мадлен.
Приступы полного безумия, подобно приключившемуся с Арманом, случаются редко, что, возможно, и к лучшему, если исходить из соображений общественного спокойствия. Немного позже, в постели, Арман вполне здраво воспринимал реальность и прекрасно сознавал, кто лежит рядом — а именно Доминика. Она и в самом деле была очаровательна. Лежа на спине, она нежно водила пальцами по спине любовника, а он влажным языком ласкал твердые соблазнительные бутоны на пышной груди. Лампа у кровати не горела, и, хотя шторы были не задернуты, в комнате было очень темно. Но Арману и не требовалось зажигать свет, чтобы с грустью удостовериться, что живот, который он целует, принадлежит не Мадлен и выпуклый влажный холмик, где резвятся его пальцы, тоже принадлежит не ей.
Рука, дотронувшаяся до его взволнованной плоти с фамильярностью старой доброй знакомой, была не той рукой, что на мгновение коснулась его в фойе «Акаций». Ах, если бы это было не так! Мечты о Мадлен так измучили его, что ему казалось, достаточно мимолетного прикосновения ее ладони, чтобы исступленная страсть вырвалась наружу.
— Какой он крепкий! — воскликнула Доминика, энергично поглаживая предмет своего восторга; Арман же не смог удержаться от легкого вздоха сожаления о том, что не Мадлен открывает ему свои объятия.
Разумеется, он был готов исполнить приятный долг по отношению к Доминике; да и кто бы отказался, оказавшись в одной постели со столь аппетитной женщиной? Он быстро наклонился над ней, прижался животом к ее животу, и она приняла его с редкостным радушием, как долгожданного гостя. Но пока тело совершало положенные движения, разгоряченная фантазия рисовала образ Мадлен. Арман невольно представлял ее на месте Доминики: это ее длинные ноги обхватили его, это ее пятки отбивают дробь наслаждения на его спине. Он убеждал себя, что грудь, придавленная его весом, — это грудь Мадлен и горячие губы, прильнувшие к его губам, — это рот Мадлен.
И когда наступил завершающий момент, он вообразил, что изливает страсть в мягкий живот Мадлен и что чудные восклицания и стоны блаженства исторгнуты из ее груди. Оторвавшись от Доминики, он лег рядом. Несмотря на всю полноту испытанного удовлетворения, он чувствовал некоторое разочарование. Виной тому, видимо, была живость его воображения.
— Это было очень хорошо, Арман, — промурлыкала довольная Доминика, словно котенок, который трется о ногу хозяина.
Ей и в голову не приходило, что мысли Армана могут быть заняты другой женщиной, что даже в самые сокровенные моменты близости он забывает о ней и предается мечтам о сопернице. Однако, сама того не ведая, Доминика сумела извлечь немалую выгоду из тайны, незримо витавшей над Арманом все время, пока он наслаждался ее роскошным телом. Не успела она прийти в себя после первого сближения, как Армана вновь потянуло к ней, горячие губы приникли к ее груди, пальцы затрепетали по бедрам. Сила воображения толкала его на выдающиеся подвиги этой ночью, а Доминика с благодарностью принимала знаки обманчивой, не ею вызванной страсти еще дважды, прежде чем ей было позволено уснуть.
Истомленная, насытившаяся, она крепко заснула. Но внезапно среди ночи она почувствовала, что ее против воли возвращают к бодрствованию — что-то шевелилось на ее животе. Она открыла глаза, в комнате было темно. Она лежала на спине с раздвинутыми ногами, одеяло было отброшено в сторону, полностью раскрыв обнаженное тело. Она протянула руку, чтобы сбросить с живота то, что потревожило ее сон, — и наткнулась на голову Армана. Низко склонившись к ее ногам, он ласкал языком ее тайник, впрочем уже хорошо ему известный.
— Что ты делаешь? — недоуменно проговорила она, ей не хотелось просыпаться.
— Хочу разбудить тебя, дорогая, — ответил Арман, на секунду оторвавшись от своего занятия.
— Нет, хватит, Арман, я слишком устала.
— Ну, еще разок, — пробормотал он. — Я не отниму у тебя много времени, Доминика.
— Не сейчас, — зевнула она и оттолкнула его голову, пытаясь прекратить домогательства. — Спи и оставь меня в покое.
— Я спал, но мне приснилось, что мы с тобой занимаемся любовью. На тебе была длинная белая атласная ночная рубашка с разрезом на животе. Я запустил туда руку и ласкал тебя. А когда я прижался к тебе во сне, то почувствовал огромное возбуждение.
— М-м-м… — простонала она, вновь засыпая, поскольку язык любовника больше не беспокоил самое чувствительное место ее тела.
Стоит ли уточнять, что Арман опять солгал Доминике. Снилась ему Мадлен, и это ее маленький животик он ласкал во сне через длинный разрез в белой рубашке. Несмотря на продолжительные и бурные наслаждения, которым они предавались с Доминикой до того, как оба уснули, сон его был необыкновенно ярок. Проснувшись, он обнаружил, что мечется по атласным простыням, пытаясь как-то избыть охватившее его желание. Когда колдовство сна рассеялось, Арман усмехнулся про себя, подумав, что, если бы он не проснулся вовремя, его тело само, без участия сознания, нашло бы выход возбуждению, испачкав при этом простыни.
Здравомыслящий Арман сделал попытку успокоиться; решив утешить своего неразумного слугу, он взял его в руку, но тот не желал смиряться, всем своим видом показывая, что утихомирится и позволит хозяину заснуть только тогда, когда в полной мере удовлетворят его нужды. Хотя Мадлен была вне досягаемости, рядом лежала обворожительная Доминика, правда пока ничего не подозревающая о возникшем затруднении. Разбудить ее означало по крайней мере нарваться на отказ, если не на более грубый отпор. Арман решил применить другую тактику: потихоньку откинуть одеяло и подготовить ее прежде, чем она поймет, что происходит.
То, что она проснулась и недвусмысленно пресекла домогательства, ничего не значило для мужчины, находившегося в том состоянии, в каком пребывал сейчас Арман. Он подождал, пока ровное, тихое дыхание не подсказало ему, что она снова уснула, и осторожно встал на четвереньки над ее обнаженным телом. Медленно — о, как медленно! — сантиметр за сантиметром опускал он чресла, пока выпрямленная желанием плоть не коснулась маленькой копны волос под ее животом. Он опустился еще немного и коснулся пухлых лепестков, увлажненных стараниями его языка. Доминика пошевелилась во сне и пробормотала что-то невразумительное.
С чрезвычайной осторожностью он подался вперед, расположив тело так, чтобы точно попасть в цель. Прикосновение к жаркой плоти спящей вызвало в нем нетерпеливую дрожь. Видимо, почувствовав это, Доминика вновь зашевелилась, что едва не привело к катастрофе. Арман увидел, как она начинает поворачиваться на бок, чтобы избавиться от того, что тревожило ее сон. В тот же момент Арман нырнул в бархатистые глубины и, по-прежнему балансируя на руках и коленях, так, чтобы никакая иная часть тела не касалась Доминики, пустил коня во весь опор.
— Ум-ф! — забеспокоилась Доминика, просыпаясь. — Что?
Но дело было уже сделано, Арман выплеснул свою страсть, и прежде чем она окончательно проснулась и поняла, какие ощущения лишили ее сна, он уже закончил бег и, отпрянув, лежал рядом; лишь легкая приятная дрожь напоминала о пережитом наслаждении.
— Арман, — позвала Доминика, тряся его за плечо, — мне приснился такой странный сон. Что ты делал со мной?
— Ну, ну, — он обнял ее, стараясь успокоить, — все в порядке. Спи, дорогая!
Вскоре дрожь унялась, и Арман заснул, прижимая к себе Доминику. Но даже после украденного ночного блаженства он не смог проспать долго. Он очнулся на рассвете, возбужденный близостью теплого нежного тела. Несколько секунд спустя хорошо отдохнувшая и более восприимчивая Доминика пробудилась с приятным ощущением, что кто-то ласкает ее грушевидные выпуклости. Она лежала на боку, высоко поджав колени, и не пыталась защитить себя от посягательств. В полудреме она не сознавала да и не заботилась о том, чтобы знать, кто именно доставляет ей столь восхитительное удовольствие.
Она лежала неподвижно, в полусне наслаждаясь тем, что с ней делали, и через некоторое время почувствовала, как чуткие пальцы с невообразимой нежностью дотронулись до трепещущих лепестков между бедер. Легкий вздох сорвался с ее губ, когда те же пальцы коснулись глубоко спрятанного розового бутона и убедились в его влажной готовности. В следующий момент из-под ее бедра поднялась рука и раздвинула ее плоть для чего-то более толстого и длинного, чем пальцы, и это — что-то медленно проникло в нее.
— Как хорошо, — прошептала она, когда ее обняли и принялись играть с мягкой пышной грудью.
К этому моменту Доминика проснулась настолько, чтобы припомнить, что сегодня у нее ночует Арман, и придвинулась поближе, помогая ему. Кончик влажного языка ласкал ее ухо, пока Арман совершал положенные движения, прильнув к великолепной спине, и они вместе пришли к блаженному завершению. Доминика так и не открыла глаз во время этого небольшого эпизода ранним утром. Она лежала безвольно, трепеща от чудных ощущений. Как только возбуждение угасло, она тут же вновь уснула, даже раньше, чем Арман оставил ее.
Если бы Доминика могла знать, о чем думает Арман, лаская ее, если бы догадалась, что, прикрыв глаза, он воображает, что обнимает Мадлен, то, вне всякого сомнения, пришла бы в ярость. Она бы раскричалась и выгнала его, не дав одеться, спустила бы с лестницы и швырнула бы ему сверху, через перила, его изысканные тряпки. Но к своему счастью, она ни на секунду не заподозрила любовника в измене.
Доминика проспала крепко и спокойно до полудня; светлые волосы разметались по лбу, полная грудь с малиновым соском высунулась наружу, потому что покрывало было скомкано, а ночные рубашки она презирала. Проснувшись, она с удивлением обнаружила, что Армана нет рядом в теплой постели. Прежде, оставаясь у нее на ночь, он обычно дожидался ее пробуждения, целовал и желал доброго утра. Она позвонила горничной; та принесла утренний кофе и рассказала, что видела Армана, тихонько ускользнувшего из дома в восемь утра! Поведение Армана показалось Доминике весьма странным. Горничная поставила поднос на покрывало и занялась уборкой комнаты, подбирая разбросанную одежду — короткое оранжевое вечернее платье, шелковые чулки и скомканные лиловые трусики, валявшиеся на ковре; не иначе как хозяйка раздевалась впопыхах.
Удобно устроившись на подушках, Доминика потягивала кофе. Свободная рука покоилась на обнаженном теле под покрывалом, вызывая сладостные воспоминания о прошлой ночи и раннем утре.
«Интересно, почему это Арман так рано проснулся и ушел, — думала она. — Всю ночь он не мог оторваться от меня. Мне даже кажется, что он взял меня спящей, если это только был не сон. Он в меня влюбился, вот в чем дело».
Двусмысленность победы
— Хочешь знать, что я делаю? — шепнула она ему на ухо, растирая пальцами белый шелк.
Она снова поцеловала его, и светлая прядь волос упала ему на лицо. Это нежное прикосновение чуть было не стало последней каплей, переполнившей чашу сладостных мук Армана, нервы были напряжены до предела, он чувствовал, что вот-вот перестанет владеть собой. Подхлестываемый возбуждением, Арман попытался освободить руку, зажатую между бедер Доминики, чтобы самому включиться в дразнящую игру. Но Доминика крепко сжимала ноги, мешая ему добраться до уязвимого места, сама же продолжала мучить его с утонченной жестокостью.
— О да, знаю я, чего ты хочешь, — прошипела она язвительно, — но ты этого не получишь, хоть на коленях умоляй!
Но торжество тут же сменилось испугом, она поняла, что ее стараниями любовник зашел слишком далеко. Его спина напряглась и выпрямилась, ноги сильно вздрагивали, и Доминика уже не сомневалась, что вот-вот ощутит влажный взрыв страсти сквозь тонкий шарф и лайковую перчатку. Но в этот самый момент такси свернуло к обочине и, взвизгнув тормозами, остановилось, при этом оба пассажира едва не упали на пол. Шофер уверенно объявил, что они прибыли.
Бедный Арман не мог не пожалеть, что поездка закончилась так быстро, он не успел добраться до конца другого пути, того, по которому его вела Доминика. Она отодвинулась, разжала бедра и сбросила с себя его руку; он же сидел, с трудом переводя дух, изо всех сил стараясь успокоиться. Застегнуть брюки не было никакой возможности, так как шофер обернулся, чтобы сказать, сколько они ему должны. Арман неуклюже выбрался из машины, прикрываясь висевшим на локте пальто. Расплачивался он одной рукой, а Доминика стояла на тротуаре, посмеиваясь над его неловкостью и радуясь победе.
Квартира была на втором этаже. Консьержка давно спала; Доминика сама включила свет, и они принялись подниматься по лестнице. Арман тяжело дышал, словно взбирался не по ступенькам, а по крутой горе. Обняв даму за талию, он с маниакальной настойчивостью пытался добраться до нежной кожи, но одежда мешала ему. Воспользовавшись его замешательством, Доминика просунула руку под складки пальто и дотронулась до обнаженной части тела. Арман резко вздрогнул, что вызвало довольный смешок Доминики.
— Я выиграла этот раунд, дружочек мой, — сказала она весело и крепко сжала пальцы. — Ты так близко подошел к краю, что мне надо было сделать пару движений, и ты бы обрушился вниз.
— Нет! — воскликнул Арман; лицо его покраснело от переживаемых эмоций.
— Конечно, да! — возмутилась она. Да тебя и сейчас легко довести до предела.
— Доминика… нет!
От воодушевленной успехом Доминики совершенно ускользнул смысл его восклицаний. Она подумала, что Арман отказывает ей в победе, на самом же деле он предупреждал о том, насколько она близка к истине. Стремясь предотвратить нежелательные неожиданности, Доминика крепко сжала вздыбленную плоть. Прежде они должны добраться до дому, где она удобно раскинется на постели и пожнет плоды трудов, начатых в такси. Однако очень скоро ей пришлось признать, что она не сумела правильно разобраться в ситуации. Они поднялись еще на три ступеньки и оказались на лестничной площадке, и тут возбуждение, терзавшее Армана, сделалось окончательно невыносимым, долее сдерживаться не было никакой возможности.
Он оторвал от себя руку Доминики и прежде, чем она успела догадаться о его намерениях, схватил за плечи и рывком повернул лицом к лестничному пролету. Толчок был такой силы, что на мгновение Доминика вообразила, что он рехнулся от страсти и собирается сбросить ее вниз.
— Быстрей, быстрей, — простонал он. — Помоги мне, дорогая!
Испуг помешал ей хорошо расслышать слова, а тем более уловить их смысл. Побуждаемый отчаянным нетерпением, Арман действовал слишком быстро и, возможно, несколько необычно, так что Доминика пребывала в полной растерянности. Потеряв равновесие, она качнулась вперед и, чтобы не упасть, судорожно ухватилась обеими руками за деревянные поручни, таким образом невольно приняв именно ту позу, которая лучше всего отвечала намерениям Армана.
Хрипло дыша, дрожащими руками он задрал черное пальто и легкое платье, а лиловые трусики приспустил.
— Нет! — протестующе воскликнула Доминика, сообразив наконец, что убивать ее не собираются, но помять одежду могут. — Это глупо, Арман! Двенадцать ступенек — и мы будем дома.
Он обнажил великолепные грушевидные выпуклости, тем самым воплотив в реальность мечту многих мужчин, танцевавших с Доминикои в клубе, но приласкать их уже не было времени, внутреннее напряжение гнало его дальше. Он прижался к обнаженным прелестям с такой силой, что опасения Доминики сверзиться вниз головой через перила приобрели некоторые основания. Каблук на одной туфле сломался, когда Арман круто развернул Доминику к перилам, она неуверенно балансировала, чувствуя боль в лодыжке. Когда она приподняла ногу, чтобы совсем избавиться от негодной туфли, Арман немедленно воспользовался возможностью и с силой раздвинул ее ноги.
— Это дурацкая затея! Оставь меня, я не хочу! — злилась Доминика, пытаясь взглянуть на него через плечо.
Одной рукой она крепко держалась за перила, а другой пыталась дотянуться до трусиков и вернуть их на прежнее место. Но было уже поздно, она была бессильна против настойчивого желания Армана: трусики болтались вокруг колен, ее драгоценное достояние находилось в руках насильника, который мог делать с ним все, что ему заблагорассудится, а нога Армана, вставленная наподобие клина между ее ног, мешала ей сомкнуть бедра.
У нее перехватило дыхание, когда его пальцы решительно раздвинули полные ягодицы, словно разломили сочный персик, и она почувствовала прикосновение трепещущей плоти. Она попыталась вырваться, но любовник крепко обнимал ее за талию, а другой рукой ласкал живот.
— Нет! — воскликнула она, когда Арман сильно и резко вонзился в нее. — Это глупо, — повторила она настойчиво, с обидой в голосе, — прекрати немедленно!
С точки зрения Доминики, эта неожиданная атака была, возможно, и глупой, и неуместной, но для Армана решался вопрос жизни и смерти. В такси блестящая выдумка Доминики использовать шелковый шарф довела его до неистовства, а когда она и на лестнице не оставила любовника в покое, переполнявшие его эмоции вырвались из-под контроля. Оказалось, что ему достаточно было погрузиться в ее горячие бархатистые глубины, чтобы все было кончено. Она еще протестовала, его пальцы еще раздвигали нежную плоть, когда он, не сделав ни единого движения, выплеснул свою страсть.
— Невероятно! — возмущенно воскликнула Доминика. Тело Армана сотрясали экстатические судороги.
— Я люблю тебя… я люблю тебя… — бормотал он в упоении.
Доминика любила чувственные игры, особенно с Арманом, равным ей по изобретательности в подобных развлечениях. И хотя первой и естественной реакцией на нападение были изумление и гнев, спустя совсем немного времени, когда бурный порыв утих, она уже не сердилась на него, забавляясь в душе тем эффектом, который произвела ее выходка с шелковым шарфом. Кроме того, стихийность и мощь взрыва не могли не произвести на нее впечатления. Ей было чем гордиться: далеко не каждая женщина была способна спровоцировать столь бурную реакцию у поклонника. И когда Арман погладил ее по обнаженному животу, ее собственное желание, временно подавленное гневом, вновь стало расти.
Электрический счетчик, установленный скупым домовладельцем с целью экономии денег, отключил свет автоматически, и лестница внезапно погрузилась во тьму. Тем лучше, подумала Доминика, по крайней мере никто из поздно возвращающихся домой соседей не увидит ее с болтающимся вокруг колен нижним бельем и Армана, прильнувшего к ее заду! Она слегка отодвинулась, чтобы освободиться от вонзенного в нее предмета, и, повернувшись, пылко прижалась к Арману.
— Доминика, ты потрясающа! — прошептал он благодарно.
Одной рукой она обвила его шею, заставив пригнуть голову, так чтобы она могла поцеловать его, а другой дотронулась до влажной плоти, давая понять, что простила его дерзость. Арман нащупал под платьем безупречной формы выпуклости и сжал их как бы в знак благоговения, подобно смиренному и счастливому верующему в святилище, жертвы которого были приятны божеству. Поцелуй Доминики стал более страстным, однако Арман не отвечал на него так, как ей хотелось бы; казалось, он собирается всю ночь простоять на лестнице в блаженном забытьи! Доминика же все сильнее и сильнее нуждалась в утешении, она хотела сбросить одежды и предаться любви со всей обстоятельностью.
— Я же говорила тебе, что на этот раз выиграла я, — проговорила она нежно и лукаво. — И совсем не обязательно было насиловать меня на лестнице, чтобы убедиться в моей победе. Ну, теперь-то ты успокоился и сможешь добраться до двери?
Но Доминика совершенно напрасно считала себя победительницей в сегодняшней игре. Разумеется, она не могла знать об истинном положении дел, но никогда бы Арман так не распалился, никогда бы столь внезапно не вышел из себя, если бы не маленький секрет, возникший между ним и Мадлен. Заигрывания Доминики в такси имели не большее значение, чем последняя волна на поверхности реки, которая во время наводнения заставляет поток выйти из берегов и затопить округу.
Дерзкий и абсолютно неожиданный прорыв Армана в темные глубины ее плоти и наступивший затем мгновенный пароксизм страсти отнюдь не являлись неоспоримыми доказательствами неотразимости ее чар, что бы ни думала сама Доминика. Исступление, подчинившее себе разум и чувства, на время вырвало Армана из реальности, и он позабыл, кого обнимает. В тот момент он вообразил, что изливает восторженный пыл в женщину, которую желал больше всех на свете, — в Мадлен.
Приступы полного безумия, подобно приключившемуся с Арманом, случаются редко, что, возможно, и к лучшему, если исходить из соображений общественного спокойствия. Немного позже, в постели, Арман вполне здраво воспринимал реальность и прекрасно сознавал, кто лежит рядом — а именно Доминика. Она и в самом деле была очаровательна. Лежа на спине, она нежно водила пальцами по спине любовника, а он влажным языком ласкал твердые соблазнительные бутоны на пышной груди. Лампа у кровати не горела, и, хотя шторы были не задернуты, в комнате было очень темно. Но Арману и не требовалось зажигать свет, чтобы с грустью удостовериться, что живот, который он целует, принадлежит не Мадлен и выпуклый влажный холмик, где резвятся его пальцы, тоже принадлежит не ей.
Рука, дотронувшаяся до его взволнованной плоти с фамильярностью старой доброй знакомой, была не той рукой, что на мгновение коснулась его в фойе «Акаций». Ах, если бы это было не так! Мечты о Мадлен так измучили его, что ему казалось, достаточно мимолетного прикосновения ее ладони, чтобы исступленная страсть вырвалась наружу.
— Какой он крепкий! — воскликнула Доминика, энергично поглаживая предмет своего восторга; Арман же не смог удержаться от легкого вздоха сожаления о том, что не Мадлен открывает ему свои объятия.
Разумеется, он был готов исполнить приятный долг по отношению к Доминике; да и кто бы отказался, оказавшись в одной постели со столь аппетитной женщиной? Он быстро наклонился над ней, прижался животом к ее животу, и она приняла его с редкостным радушием, как долгожданного гостя. Но пока тело совершало положенные движения, разгоряченная фантазия рисовала образ Мадлен. Арман невольно представлял ее на месте Доминики: это ее длинные ноги обхватили его, это ее пятки отбивают дробь наслаждения на его спине. Он убеждал себя, что грудь, придавленная его весом, — это грудь Мадлен и горячие губы, прильнувшие к его губам, — это рот Мадлен.
И когда наступил завершающий момент, он вообразил, что изливает страсть в мягкий живот Мадлен и что чудные восклицания и стоны блаженства исторгнуты из ее груди. Оторвавшись от Доминики, он лег рядом. Несмотря на всю полноту испытанного удовлетворения, он чувствовал некоторое разочарование. Виной тому, видимо, была живость его воображения.
— Это было очень хорошо, Арман, — промурлыкала довольная Доминика, словно котенок, который трется о ногу хозяина.
Ей и в голову не приходило, что мысли Армана могут быть заняты другой женщиной, что даже в самые сокровенные моменты близости он забывает о ней и предается мечтам о сопернице. Однако, сама того не ведая, Доминика сумела извлечь немалую выгоду из тайны, незримо витавшей над Арманом все время, пока он наслаждался ее роскошным телом. Не успела она прийти в себя после первого сближения, как Армана вновь потянуло к ней, горячие губы приникли к ее груди, пальцы затрепетали по бедрам. Сила воображения толкала его на выдающиеся подвиги этой ночью, а Доминика с благодарностью принимала знаки обманчивой, не ею вызванной страсти еще дважды, прежде чем ей было позволено уснуть.
Истомленная, насытившаяся, она крепко заснула. Но внезапно среди ночи она почувствовала, что ее против воли возвращают к бодрствованию — что-то шевелилось на ее животе. Она открыла глаза, в комнате было темно. Она лежала на спине с раздвинутыми ногами, одеяло было отброшено в сторону, полностью раскрыв обнаженное тело. Она протянула руку, чтобы сбросить с живота то, что потревожило ее сон, — и наткнулась на голову Армана. Низко склонившись к ее ногам, он ласкал языком ее тайник, впрочем уже хорошо ему известный.
— Что ты делаешь? — недоуменно проговорила она, ей не хотелось просыпаться.
— Хочу разбудить тебя, дорогая, — ответил Арман, на секунду оторвавшись от своего занятия.
— Нет, хватит, Арман, я слишком устала.
— Ну, еще разок, — пробормотал он. — Я не отниму у тебя много времени, Доминика.
— Не сейчас, — зевнула она и оттолкнула его голову, пытаясь прекратить домогательства. — Спи и оставь меня в покое.
— Я спал, но мне приснилось, что мы с тобой занимаемся любовью. На тебе была длинная белая атласная ночная рубашка с разрезом на животе. Я запустил туда руку и ласкал тебя. А когда я прижался к тебе во сне, то почувствовал огромное возбуждение.
— М-м-м… — простонала она, вновь засыпая, поскольку язык любовника больше не беспокоил самое чувствительное место ее тела.
Стоит ли уточнять, что Арман опять солгал Доминике. Снилась ему Мадлен, и это ее маленький животик он ласкал во сне через длинный разрез в белой рубашке. Несмотря на продолжительные и бурные наслаждения, которым они предавались с Доминикой до того, как оба уснули, сон его был необыкновенно ярок. Проснувшись, он обнаружил, что мечется по атласным простыням, пытаясь как-то избыть охватившее его желание. Когда колдовство сна рассеялось, Арман усмехнулся про себя, подумав, что, если бы он не проснулся вовремя, его тело само, без участия сознания, нашло бы выход возбуждению, испачкав при этом простыни.
Здравомыслящий Арман сделал попытку успокоиться; решив утешить своего неразумного слугу, он взял его в руку, но тот не желал смиряться, всем своим видом показывая, что утихомирится и позволит хозяину заснуть только тогда, когда в полной мере удовлетворят его нужды. Хотя Мадлен была вне досягаемости, рядом лежала обворожительная Доминика, правда пока ничего не подозревающая о возникшем затруднении. Разбудить ее означало по крайней мере нарваться на отказ, если не на более грубый отпор. Арман решил применить другую тактику: потихоньку откинуть одеяло и подготовить ее прежде, чем она поймет, что происходит.
То, что она проснулась и недвусмысленно пресекла домогательства, ничего не значило для мужчины, находившегося в том состоянии, в каком пребывал сейчас Арман. Он подождал, пока ровное, тихое дыхание не подсказало ему, что она снова уснула, и осторожно встал на четвереньки над ее обнаженным телом. Медленно — о, как медленно! — сантиметр за сантиметром опускал он чресла, пока выпрямленная желанием плоть не коснулась маленькой копны волос под ее животом. Он опустился еще немного и коснулся пухлых лепестков, увлажненных стараниями его языка. Доминика пошевелилась во сне и пробормотала что-то невразумительное.
С чрезвычайной осторожностью он подался вперед, расположив тело так, чтобы точно попасть в цель. Прикосновение к жаркой плоти спящей вызвало в нем нетерпеливую дрожь. Видимо, почувствовав это, Доминика вновь зашевелилась, что едва не привело к катастрофе. Арман увидел, как она начинает поворачиваться на бок, чтобы избавиться от того, что тревожило ее сон. В тот же момент Арман нырнул в бархатистые глубины и, по-прежнему балансируя на руках и коленях, так, чтобы никакая иная часть тела не касалась Доминики, пустил коня во весь опор.
— Ум-ф! — забеспокоилась Доминика, просыпаясь. — Что?
Но дело было уже сделано, Арман выплеснул свою страсть, и прежде чем она окончательно проснулась и поняла, какие ощущения лишили ее сна, он уже закончил бег и, отпрянув, лежал рядом; лишь легкая приятная дрожь напоминала о пережитом наслаждении.
— Арман, — позвала Доминика, тряся его за плечо, — мне приснился такой странный сон. Что ты делал со мной?
— Ну, ну, — он обнял ее, стараясь успокоить, — все в порядке. Спи, дорогая!
Вскоре дрожь унялась, и Арман заснул, прижимая к себе Доминику. Но даже после украденного ночного блаженства он не смог проспать долго. Он очнулся на рассвете, возбужденный близостью теплого нежного тела. Несколько секунд спустя хорошо отдохнувшая и более восприимчивая Доминика пробудилась с приятным ощущением, что кто-то ласкает ее грушевидные выпуклости. Она лежала на боку, высоко поджав колени, и не пыталась защитить себя от посягательств. В полудреме она не сознавала да и не заботилась о том, чтобы знать, кто именно доставляет ей столь восхитительное удовольствие.
Она лежала неподвижно, в полусне наслаждаясь тем, что с ней делали, и через некоторое время почувствовала, как чуткие пальцы с невообразимой нежностью дотронулись до трепещущих лепестков между бедер. Легкий вздох сорвался с ее губ, когда те же пальцы коснулись глубоко спрятанного розового бутона и убедились в его влажной готовности. В следующий момент из-под ее бедра поднялась рука и раздвинула ее плоть для чего-то более толстого и длинного, чем пальцы, и это — что-то медленно проникло в нее.
— Как хорошо, — прошептала она, когда ее обняли и принялись играть с мягкой пышной грудью.
К этому моменту Доминика проснулась настолько, чтобы припомнить, что сегодня у нее ночует Арман, и придвинулась поближе, помогая ему. Кончик влажного языка ласкал ее ухо, пока Арман совершал положенные движения, прильнув к великолепной спине, и они вместе пришли к блаженному завершению. Доминика так и не открыла глаз во время этого небольшого эпизода ранним утром. Она лежала безвольно, трепеща от чудных ощущений. Как только возбуждение угасло, она тут же вновь уснула, даже раньше, чем Арман оставил ее.
Если бы Доминика могла знать, о чем думает Арман, лаская ее, если бы догадалась, что, прикрыв глаза, он воображает, что обнимает Мадлен, то, вне всякого сомнения, пришла бы в ярость. Она бы раскричалась и выгнала его, не дав одеться, спустила бы с лестницы и швырнула бы ему сверху, через перила, его изысканные тряпки. Но к своему счастью, она ни на секунду не заподозрила любовника в измене.
Доминика проспала крепко и спокойно до полудня; светлые волосы разметались по лбу, полная грудь с малиновым соском высунулась наружу, потому что покрывало было скомкано, а ночные рубашки она презирала. Проснувшись, она с удивлением обнаружила, что Армана нет рядом в теплой постели. Прежде, оставаясь у нее на ночь, он обычно дожидался ее пробуждения, целовал и желал доброго утра. Она позвонила горничной; та принесла утренний кофе и рассказала, что видела Армана, тихонько ускользнувшего из дома в восемь утра! Поведение Армана показалось Доминике весьма странным. Горничная поставила поднос на покрывало и занялась уборкой комнаты, подбирая разбросанную одежду — короткое оранжевое вечернее платье, шелковые чулки и скомканные лиловые трусики, валявшиеся на ковре; не иначе как хозяйка раздевалась впопыхах.
Удобно устроившись на подушках, Доминика потягивала кофе. Свободная рука покоилась на обнаженном теле под покрывалом, вызывая сладостные воспоминания о прошлой ночи и раннем утре.
«Интересно, почему это Арман так рано проснулся и ушел, — думала она. — Всю ночь он не мог оторваться от меня. Мне даже кажется, что он взял меня спящей, если это только был не сон. Он в меня влюбился, вот в чем дело».
Двусмысленность победы
Когда во взгляде женщины, тем более замужней женщины, появляется некое особенное выражение, то мужчина, кому предназначен этот взгляд, тотчас догадывается, что она решилась стать его любовницей. Ему открывается доступ к потаенным прелестям ее тела, однако взамен от него ждут, помимо телесных удовольствий, обожания и неустанного внимания. Именно таким образом, ясным и однозначным, истолковал Арман взгляд Мадлен, но превратить безмолвное обещание в восхитительную реальность поцелуев, ласк и победного обладания оказалось весьма непросто.
Первый раз, когда он позвонил, чтобы назначить свидание, к телефону подошел муж, Пьер-Луи, и Арману пришлось выдумывать более или менее убедительный предлог для разговора с ним. Он перезвонил позже в тот же день, но горничная ответила, что мадам Бове нет дома. Из осторожности Арман не назвался, опасаясь, как бы горничная не рассказала о звонке мужу вместо жены.
Повезло ему лишь на следующий день, когда на звонок ответила сама Мадлен. Однако, к его глубокому разочарованию, голос Мадлен звучал абсолютно невозмутимо, как будто и не было блеска в карих глазах, обещавшего близкую тайную встречу, как будто не ее рука якобы нечаянно скользнула по его животу в фойе клуба, когда они были защищены от любопытных взглядов. Огорченный Арман понял, что следует вести себя как можно ненавязчивее, чтобы вновь не спугнуть ее. Он предложил встретиться в каком-нибудь уютном кафе и выпить по бокалу вина, когда она пойдет за покупками, или даже позавтракать вместе, если у нее будет время.
Мужчине, обуреваемому столь сильным желанием, что он даже покинул постель другой женщины, не намереваясь более возвращаться, подобные невинные и ни к чему не обязывающие свидания должны были показаться обидными и унизительными. Но, увы, было слишком очевидно, что при свете дня Мадлен передумала и то, что произошло между ними в ночном клубе, теперь виделось ей иначе. Видимо, лишний бокал шампанского пробил брешь в обычной сдержанности, что и позволило Арману заметить тщательно скрываемое запретное желание. Как бы то ни было, Арман был уверен, что он — единственный мужчина, которому хотя бы на краткий миг приоткрылось то, что таилось под покровом приличий.
Однако нечего было и думать продолжать настаивать на своих желаниях. Тон, каким говорила Мадлен, ясно давал понять, что в таком случае он получит решительный и, возможно, окончательный отказ. Большего толка он добьется, если позволит событиям идти своим чередом. Пусть она оценит в полной мере его постоянство и скромность, и тогда, надеялся он, ему не придется долго ждать, пока любопытство — не говоря уж о тайной страсти, обнаруженной ею, — возьмет верх над условностями и приведет Мадлен в его объятия.
Однако ему не дали пустить в ход столь утонченную и вкрадчивую стратегию завоевания. Мадлен заявила, что слишком занята, чтобы встретиться с ним хотя бы на пять минут, при этом в голосе определенно звучала холодность, намекавшая на совершенную неуместность подобных приглашений со стороны Армана. Добродетель и верность, казалось, вновь прочно воцарились в сердце Мадлен. Разочарованный, Арман положил трубку. Его достоинству и мужской гордости был нанесен ощутимый урон.
Общеизвестно, что женщины весьма непостоянны в своих намерениях. Не прошло и двух дней с того злосчастного телефонного разговора, лишившего Армана всякой надежды, как Мадлен позвонила ему сама в девять утра и сказала, что нуждается в совете по одному очень важному делу. Холодности и отчужденности как не бывало. Она разговаривала по-дружески сердечно. Более того, интонации, звучавшие в голосе, несомненно предполагали нечто большее, чем дружбу. Голос в точности соответствовал взгляду, сказавшему «да, я твоя», и, услышав его, Арман без труда догадался, по какому вопросу она хочет с ним посоветоваться.
Они договорились, что она придет к нему на улицу Тюрбиго в три часа пополудни; этому дню суждено было стать переломным в судьбах обоих. В горячке нетерпеливого ожидания Арман думал о том, что его мечта вот-вот исполнится, что ему будет дарована великая милость, и — таково уж мужское самолюбие — был твердо уверен, что заслужил ее. В конце концов, не он ли был самым обворожительным и самым опытным любовником? И разве тот факт, что Мадлен выбрала именно его, отказав стольким претендентам, домогавшимся ее на протяжении восьми лет замужества, — разве этот факт не подтверждает его превосходства над другими мужчинами?
Разумеется, лишь чрезвычайно тщеславный человек, к тому же не чуждый романтики, может предаваться подобным мыслям. И то, что Арман думал так, свидетельствует не столько о его самомнении, сколько, о необычайной притягательности Мадлен. Что касается Армана, то он не зря прожил тридцать лет холостяком, узнав близко немало женщин, чтобы понять, что все они — брюнетки и блондинки, полные и стройные, с грудью пышной и маленькой, аккуратной, молчуньи и хохотушки — все скроены на один лад; так уж мудро распорядилось благое провидение на радость мужчинам.
Первый раз, когда он позвонил, чтобы назначить свидание, к телефону подошел муж, Пьер-Луи, и Арману пришлось выдумывать более или менее убедительный предлог для разговора с ним. Он перезвонил позже в тот же день, но горничная ответила, что мадам Бове нет дома. Из осторожности Арман не назвался, опасаясь, как бы горничная не рассказала о звонке мужу вместо жены.
Повезло ему лишь на следующий день, когда на звонок ответила сама Мадлен. Однако, к его глубокому разочарованию, голос Мадлен звучал абсолютно невозмутимо, как будто и не было блеска в карих глазах, обещавшего близкую тайную встречу, как будто не ее рука якобы нечаянно скользнула по его животу в фойе клуба, когда они были защищены от любопытных взглядов. Огорченный Арман понял, что следует вести себя как можно ненавязчивее, чтобы вновь не спугнуть ее. Он предложил встретиться в каком-нибудь уютном кафе и выпить по бокалу вина, когда она пойдет за покупками, или даже позавтракать вместе, если у нее будет время.
Мужчине, обуреваемому столь сильным желанием, что он даже покинул постель другой женщины, не намереваясь более возвращаться, подобные невинные и ни к чему не обязывающие свидания должны были показаться обидными и унизительными. Но, увы, было слишком очевидно, что при свете дня Мадлен передумала и то, что произошло между ними в ночном клубе, теперь виделось ей иначе. Видимо, лишний бокал шампанского пробил брешь в обычной сдержанности, что и позволило Арману заметить тщательно скрываемое запретное желание. Как бы то ни было, Арман был уверен, что он — единственный мужчина, которому хотя бы на краткий миг приоткрылось то, что таилось под покровом приличий.
Однако нечего было и думать продолжать настаивать на своих желаниях. Тон, каким говорила Мадлен, ясно давал понять, что в таком случае он получит решительный и, возможно, окончательный отказ. Большего толка он добьется, если позволит событиям идти своим чередом. Пусть она оценит в полной мере его постоянство и скромность, и тогда, надеялся он, ему не придется долго ждать, пока любопытство — не говоря уж о тайной страсти, обнаруженной ею, — возьмет верх над условностями и приведет Мадлен в его объятия.
Однако ему не дали пустить в ход столь утонченную и вкрадчивую стратегию завоевания. Мадлен заявила, что слишком занята, чтобы встретиться с ним хотя бы на пять минут, при этом в голосе определенно звучала холодность, намекавшая на совершенную неуместность подобных приглашений со стороны Армана. Добродетель и верность, казалось, вновь прочно воцарились в сердце Мадлен. Разочарованный, Арман положил трубку. Его достоинству и мужской гордости был нанесен ощутимый урон.
Общеизвестно, что женщины весьма непостоянны в своих намерениях. Не прошло и двух дней с того злосчастного телефонного разговора, лишившего Армана всякой надежды, как Мадлен позвонила ему сама в девять утра и сказала, что нуждается в совете по одному очень важному делу. Холодности и отчужденности как не бывало. Она разговаривала по-дружески сердечно. Более того, интонации, звучавшие в голосе, несомненно предполагали нечто большее, чем дружбу. Голос в точности соответствовал взгляду, сказавшему «да, я твоя», и, услышав его, Арман без труда догадался, по какому вопросу она хочет с ним посоветоваться.
Они договорились, что она придет к нему на улицу Тюрбиго в три часа пополудни; этому дню суждено было стать переломным в судьбах обоих. В горячке нетерпеливого ожидания Арман думал о том, что его мечта вот-вот исполнится, что ему будет дарована великая милость, и — таково уж мужское самолюбие — был твердо уверен, что заслужил ее. В конце концов, не он ли был самым обворожительным и самым опытным любовником? И разве тот факт, что Мадлен выбрала именно его, отказав стольким претендентам, домогавшимся ее на протяжении восьми лет замужества, — разве этот факт не подтверждает его превосходства над другими мужчинами?
Разумеется, лишь чрезвычайно тщеславный человек, к тому же не чуждый романтики, может предаваться подобным мыслям. И то, что Арман думал так, свидетельствует не столько о его самомнении, сколько, о необычайной притягательности Мадлен. Что касается Армана, то он не зря прожил тридцать лет холостяком, узнав близко немало женщин, чтобы понять, что все они — брюнетки и блондинки, полные и стройные, с грудью пышной и маленькой, аккуратной, молчуньи и хохотушки — все скроены на один лад; так уж мудро распорядилось благое провидение на радость мужчинам.