Страница:
Лестер охватило забытье. Она выполнила задачу и теперь отдыхала в ритме этого мира. Перед ней проплывали видения сна: вот Божественный Младенец прикрыл изумленные глаза, и мать его рядом с ним, и царственный Иосиф, их защитник. Лестер приняла на себя удар проклятья. Да, она не знала, на что идет, но суть совершенного ей от этого не изменилась. Она пострадала вместо Бетти, как Бетти однажды пострадала через нее; но мука была недолгой, а восстановление - быстрым. Так быстро Имя, которое и есть Город, пришло ей на помощь. Когда она снова ощутила себя, то оказалось, что она стоит у постели: мертвенный, бледный свет исчез, а на постели спит Бетти, блистающая истинной красотой, и дышит ровно и с удовольствием.
По другую сторону кровати стоял на коленях Клерк. Едва заслышав постороннюю ноту, он удвоил свои усилия. Ему казалось, что силы его на исходе, но они вот-вот начнут прибывать и будут прибывать до самого конца. Он сумел завершить повтор, в который ворвалась посторонняя нота, но усилие оказалось непомерно велико. Он продолжал заклинать, и по лбу его струился пот. Единственное, чего он достиг, это завершил собственное слово, как хотел, но так и не смог изгнать из него другую песню. Он протянул руку в сторону леди Уоллингфорд и сделал ей знак присоединить к заклинанию свою волю. Тут он сделал глупость. В магии существует мудрейшее правило: если действие пошло не так, адепту надлежит немедленно прервать его. В кругах адовых не прощают ошибок. Он обязан был начать все сначала. Едва увидев перед собой две формы, Клерк должен был остановиться. Даже новичок понял бы, что ход ритуала нарушен вторжением чего-то чуждого. Но маг не внял явному предостережению, он не мог допустить потерю контроля над ситуацией, ведь он заранее считал себя победителем. И он призвал на помощь свою наперсницу, тем самым ступив на не праведный и скользкий путь вниз, увлекавший многих подобных ему. Не раз и не два совершив подобную ошибку, могучие чародеи обращались к помощи своих учеников, слуг, наемников, к ядам и кинжалам, к восковым фигуркам, бормотали убийственные заклятия. Саймон еще не дошел до такого, но все быстрее и быстрее приближался к роковому финалу.
Сара Уоллингфорд все еще опиралась лбом о дверь.
По мере своего разумения, она понимала, что означает происходящее. Чем дольше звучало заклинание, тем сильнее охватывала ее жгучая ненависть. Она пробормотала: "Убей! Убей!" Ей было наплевать, что станется с Бетти, эта дрянь должна умереть! Смутно различив звенящее противодействие Имени, она испугалась, что Бетти останется жить. И в тот момент, когда она боролась с этим страхом, прозвучал безмолвный призыв хозяина.
Если бы только они были союзниками, пусть сколь угодно неравными по положению, то между ними, может быть, и существовало бы доверие. Это могло бы помочь - но никакого доверия не было. Ни разу не довелось им обменяться радостной улыбкой равенства, облагораживающей любое правильное человеческое или царственное руководительство. В их отношениях не было и намека на равенство - именно это так испугало Ричарда в улыбке Саймона. Оно должно было быть, потому что Всемогущий изначально умалил свою мощь, предоставив подчинению совершаться по доброй воле, а может быть, потому, что в самом Всемогуществе существует равенство подчинения самому себе. Иерархия бездны ничего не хочет знать ни о равенстве, ни о красоте внутреннего равновесия, и владыка этой иерархии (если он вообще существует) никогда не смотрит снизу вверх, подчиняясь своим подчиненным, и не видит над собой превосходящую славу его дома. Никогда ни в одном мифе о Сатане или Люцифере, Иблисе или Ахримане даже намека не было, чтобы этот владыка облекся в человеческую плоть.
С какой стати ему лежать в каких-то яслях, беспомощному, зависимому от этих жалких людишек вокруг? Подобно ему и Саймон в таинстве рождения обрел только то, над чем намеревался властвовать. Поэтому он, да и все его предшественники и последователи, никогда не удовлетворяются достигнутым. Бич жажды власти, не разделенной ни с кем, гонит их все дальше и дальше. "Как может устоять царство сатаны, если разделится само против себя?" - спрашивал Мессия, и мрачные педанты, к которым он обращался, не могли дать ответа, которого ждали его сияющие глаза. "Никак".
Мужчина позвал, женщина выпрямилась. У нее не оставалось выбора: она же только его орудие, она обязана подойти и дать использовать себя. Но она была и орудием своего прошлого, и даже в большей степени, чем предполагала сама. Едва она сделала шаг в сторону, как в дверь постучали. Стук был очень тихий, но для этих двоих он разнесся в тишине, как громовой призыв обыденного мира. Его услышали все трое. Для Лестер он прозвучал именно таким, каким и был: ясным и отчетливым.
Сказать, что она снова ощутила себя живой, было бы слишком мало: в ней зрело ощущение счастья, обещание еще большей полноты жизни. Даже простой стук в дверь нес в себе чистую и совершенную радость. Она знала, что если захочет, может проникнуть по ту сторону двери и посмотреть, кто это, но не захотела. Не стоит, пусть это утонченное открытие произойдет само.
Лицо Клерка исказилось, он сделал запрещающий жест.
Но он опоздал. Прошлое леди Уоллингфорд слишком впиталось в ее сущность. С прислугой надо считаться - это рефлекс хозяйки, и он давно подчинил ее себе. Она была слугой своих слуг. Знаменитый принцип, запечатленный навеки в титуле папы римского - servus servorum Dei <Слуга слуг Божьих (лат.).> - бесславно правил и ею. В эту секунду она забыла про Клерка, протянула руку и включила свет - не было времени отдергивать занавески, - отперла замок, открыла дверь и увидела горничную.
- Простите, госпожа, - заговорила служанка, - там внизу дожидаются два джентльмена, они говорят, что обязательно должны увидеть вас. Тот, который говорил, сказал, что вы вряд ли знаете его, а второй - мистер Дрейтон. Они говорят, что дело очень срочное и связано с мисс Бетти, - служанка была молода, мила и неопытна. Ее любопытные глаза обежали комнату и остановились на Бетти. - Ой, сегодня она выглядит куда лучше, ведь правда, госпожа? выпалила она.
Появление Джонатана возмутило теперешнее состояние леди Уоллингфорд, дерзость прислуги оскорбила ее прошлое. Столкновение двух времен нарушило и без того неустойчивое равновесие. В сознании взвихрились все невысказанные упреки, и пусть они не стали зримы, как поступки Лестер, но голос леди Уоллингфорд задрожал от них.
- Ты забываешься, Нина, - ледяным тоном произнесла она. - Передай другу мистера Дрейтона, что я не смогу встретиться с ними. Отошли их и проследи за тем, чтобы меня больше не прерывали.
Служанка сразу стала меньше ростом. Леди Уоллингфорд сердито смотрела на нее. И в этот самый момент ее охватило любопытное ощущение. Ей показалось, что она приросла к чему-то, оказалась закрепленной на каком-то невидимом устройстве. К ее спине прижималась доска; деревянные колодки охватили руки; ноги прижало железной хваткой. Она могла теперь только смотреть.
Она услышала собственный приказ: "Проследи, чтобы меня не прерывали", но тут же забыла, зачем сказала это. Служанка шагнула в сторону и торопливо ответила:
- Хорошо, госпожа.
Леди Уоллингфорд, не в силах шевельнуться, смотрела ей вслед. Служанка повернулась, но вдруг охнула и отступила на шаг, чуть не налетев на свою хозяйку. Послышались быстрые шаги, в коридоре появились две темные фигуры. Нина вылетела за дверь, и только тогда леди Уоллингфорд отпустили деревянные объятья. Ей позволили освободиться, но не раньше, чем Ричарду и Джонатану удалось проскользнуть мимо нее в комнату.
Ричард объяснялся на ходу.
- Вы должны извинить нас за вторжение, леди Уоллингфорд, - приговаривал он. - Мы оба осознаем - и я, и Джонатан - что ведем себя несколько необычно. Но нам абсолютно - именно абсолютно - необходимо увидеть Бетти, если вы, конечно, верите в Абсолют. Вот нам и пришлось прийти, - и он добавил, через всю комнату обращаясь к Лестер, ничуть не удивленный, но искренне озабоченный:
- Дорогая, я не заставил тебя ждать слишком долго? Я так виноват.
Лестер увидела его. Вся предыдущая земная жизнь вдруг нахлынула и заполнила ее существо. Бестелесная, она разом вспомнила все телесные радости, которые дарили они друг другу, пока были вместе. Он увидел ее улыбку, и в этой улыбке небеса были откровенны, а она - застенчива. Она сказала - и только он услышал, нет, скорее понял, но какой-то звук речи все же прозвенел в комнате, так что Клерк, уже поднявшийся на ноги, ошеломленно огляделся и даже взглянул и вверх, словно пытаясь увидеть непонятный звук она сказала:
- Да, я готова ждать тебя хоть миллион лет.
Внутри нее что-то шевельнулось, словно жизнь ускорилась, и она с новой радостью вспомнила, что смертный прилив не достигнет и даже не приблизится к вечному дому жизни. Если Ричард или она сейчас уйдут, это не будет иметь никакого значения: полнота их счастья уже обещана им, неважно, где и как им придется вкусить его.
Бетти открыла глаза. Она тоже видела Лестер.
- Лестер, так ты осталась! - сказала она. - Как мило с твоей стороны! она оглядела комнату. Глаза ее расширились, когда она заметила Ричарда. Не задерживаясь, скользнули по лицам Клерка и леди Уоллингфорд и остановились на Джонатане. Она вскрикнула и села, протягивая руки. Он подбежал к постели и взял их. А потом, обласкав ее взглядом, сказал, тщательно подбирая слова:
- Ты выглядишь лучше.
Больше он ничего не смог произнести. Бетти зарделась и прильнула к нему.
Клерк смотрел на них сверху вниз. Да, опыт не удался.
Он не сомневался, впрочем, что сумеет добиться успеха, но придется начать все сначала. Он не позволил себе никаких эмоций по поводу досадной помехи. Это было бы напрасной тратой энергии. Дело не в этих молодых людях.
Причины его неудачи лежали в другом мире, там их и надо искать. Сосредоточившись, он медленно повернул голову к леди Уоллингфорд. Она поняла и подчинилась.
- Нам лучше спуститься вниз, - сказала она. - Вы и сами видите, мистер Дрейтон, что Бетти получше. Правда, Бетти?
- Намного лучше, - весело откликнулась Бетти. - Джонатан, милый... она помедлила, потом договорила:
- Я сейчас встану и оденусь. Выйди на несколько минут, и я спущусь.
- Я бы предпочел не покидать тебя ни на секунду, - немедленно откликнулся Джонатан.
- Чепуха, - сказала Бетти. - Со мной все в порядке.
Увидишь, я мигом. Мама, ты не возражаешь?
О конечно, леди Уоллингфорд возражала. Но всему аду не дано изменить этот закон: рано или поздно дочь уходит от матери. Ярость, захлестнувшая леди Уоллингфорд до самых глаз, в основном принадлежала ей самой, впрочем, было там немного и от ярости Клерка.
Сам он давно и решительно избавился от эмоций, но не потому что преодолел их, а просто предоставив леди Уоллингфорд страдать и гневаться вместо него. Во всяком случае, она сказала только: "Не спуститесь ли вы вниз?" - а Клерк взмахнул рукой, пропуская молодых людей вперед себя. По лицу его прошла внезапная судорога. Он пристально всмотрелся в Ричарда. Но этот молодой человек был уже не тем Ричардом, который приходил в дом за Холборном. В квартире Джонатана он пригубил новой жизни, а теперь испил полной мерой, увидев глаза жены. Пока Джонатан разговаривал с Бетти, он не отрывал взгляда от Лестер, но она уже удалялась - или, скорее, не удалялась, а что-то - может, просто воздух земли - становилось между ними. Но в миг ее бессмертного приветствия, во вспышке ее страсти и обещания, прозвучавшего в ее словах, он освободился от последних остатков власти Клерка. Она исчезла, но Ричард, по-прежнему легко, повернулся, встретился взглядом с Саймоном и рассмеялся.
- Видите, дорогой мой отец, - сказал он, - мы с ней сами во всем разобрались. Но с вашей стороны было очень любезно предложить помощь. Нет, нет, после вас.
Леди Уоллингфорд ждет.
Несчастная служанка не знала, куда себя девать. Сначала она решила, что сейчас леди Уоллингфорд попросит ее выпроводить обоих джентльменов за дверь. Однако по короткому взгляду хозяйки она поняла, что ошиблась.
Странный доктор отправился вниз, а следом - оба посетителя. Мистер Дрейтон помедлил, оглянувшись на Бетти, потом тихонько прикрыл дверь. Служанка, несмотря на некоторое уныние, припомнила, как много раз говорила на кухне, что между ним и мисс Бетти что-то есть.
Глава 8
Магическая Тварь
А Эвелин Мерсер все сидела на ступеньках. Раньше она и помыслить не могла, что будет сидеть вот так, скрючившись и обхватив себя за плечи, как какая-нибудь старуха-нищенка. Нет, она молодая.., и все-таки нищая. С тех пор как она увидела властную фигуру в кресле, Эвелин только и думала о собственной нищете. Он кивнул ей, улыбнулся. Как было бы хорошо, если бы он заговорил. Ну что бы ему задать хоть один вопрос! Она бы рассказала обо всем - о своей занудной матери, о глупой Бетти, о жестокой Лестер. Пусть бы он сам молчал, только бы выслушал. Больше Эвелин ни о чем не стала бы просить, не того сорта она девушка. Не то что Лестер или эта замухрышка Бетти.
Смотреть на него было как-то больно, ну, не больно, а так.., неудобно. Чувствовалось какое-то томление в груди. Вот если бы она смогла заговорить, все сразу прошло бы. Он просто сидел и кивал, словно одобрял ее приход, а потом поднялся и кивнул уже совсем по-другому. Вместо того, чтобы приветить, теперь он прогонял ее. Сообразив, что пора уходить, она чуть не взвыла.
Просто ничего не могла с собой поделать. И она завыла-таки, как потерявшаяся кошка, уж очень не хотелось уходить; неприятное ощущение в груди немедленно усилилось. Но деваться было некуда - он хотел, чтобы она ушла. Правда, он все еще улыбался, и в улыбке этой Эвелин почудился намек. Только тут она вспомнила о собственной улыбке, той самой, с которой она гналась за Бетти. Она так и застыла у нее на лице. Властелин коротко, через плечо, глянул на нее и пошел к выходу. Тут же Эвелин обнаружила себя во дворе, снаружи. Почему-то она удалялась от него с той же скоростью, что и он от нее. Оказавшись напротив окна, она заглянула и поняла, что смотрит уже с противоположной стороны. В воздухе отчетливо ощущался запах, смутно напоминавший рыбный. Она принюхалась. Вдруг он еще вернется? Запах был как-то связан с ним и боль в груди тоже. Наконец она скользнула прочь от подоконника, за который цеплялась. Запах тянул ее за собой. А-а! Так пахла Бетти, когда слушала ее - только раньше она никак не могла этого понять. Она побежала, сначала - со двора, потом - по улице. Голова тянулась вперед, глаза сверкали, хотя видеть она могла только мостовую под ногами. Впрочем, бежала она не слишком долго, а когда остановилась, то оказалась возле двери - той самой, от которой убежала недавно.., или давно? Во всяком случае, теперь она снова стояла перед ней.
Что это она бегает, как собачонка, взад-вперед?
Этак никакого толка не будет. Кажется, она уже третий раз проходит по одному и тому же месту. Наверное, пока она остается на улице, ничего и не изменится. Но по-другому не получалось. Там ее не пустили внутрь, а здесь она сама не осмеливается войти.
Эвелин подошла вплотную к двери - здесь запах был сильнее всего, определенно рыбный запах - и остановилась, вслушиваясь. Внутри была Бетти; но и Он тоже мог оказаться там. Она даже положила руку на дверную ручку. Рука прошла насквозь. Она попыталась вытащить ее, но впечатление было такое, словно она влетела в середину тернового куста. Эвелин дернулась. Что-то острое полоснуло ее прямо по руке. От боли на глазах у нее выступили слезы. Она стоит тут совсем одна. Раненая. Она попыталась посмотреть, сильно ли порезалась, и долго не могла отыскать глазами не то что царапину, а даже собственную руку. Ладонь казалась тусклой, потому что она смотрела сквозь слезы, грязной, потому что она опиралась на ступеньку крыльца, и вдобавок кровоточила - или начинала кровоточить, если присмотреться как следует. Если вместо двери оказался какой-то терновый куст, нечего и думать открыть ее. Эвелин спустилась по ступенькам. Даже дышать было больно.
- Это нечестно, - громко сказала она.
То же самое говорила и Лестер, но если у той это звучало разумным выводом, то Эвелин не рассуждала, она просто жаловалась. В груди полегчало. Заметив это, она заговорила снова.
- Почему мне никто не поможет? - произнесла она, и ей стало еще легче. - По-моему, могли бы и помочь, - от боли осталось лишь легкое неудобство. Правильно, она всегда считала, что лондонский воздух ей не подходит, но они с матерью никак не могли договориться, куда переехать. И вот из-за материнского дурацкого упрямства они продолжали жить в Лондоне. Между прочим, в глубине души Эвелин побаивалась, как бы ее мать тоже не оказалась в этом темном доме. Хотя вряд ли: мать не любила рыбы, да и сама она вовсе не за рыбой сюда пришла. Вот если бы тот высокий был здесь!
Не сводя глаз с двери, Эвелин бочком присела на нижнюю ступеньку. Она почти забыла о царапине и вспоминала о ней, только когда с досадой смотрела на Дверь, прикинувшуюся дверью, а на самом деле скрывавшую терновые заросли. Когда ее донимала боль в легких, она принималась говорить вслух. Скоро, даже не заметив этого, она говорила уже без умолку. Говорила не о себе, а только о других. Она же не эгоистка, просто так получалось. Мужчины и женщины все, кого она знала, - в ее монологе становились меньше и хуже. Никому не пришло в голову обращаться с ней повнимательнее, и это понятно - среди них не найти ни одного чистого, понимающего человека, не говоря уж про человека нежного и заботливого. Чем больше она говорила, тем темнее становилось утро, а улицы с каждой минутой становились все грязнее, поражая своим убожеством.
Посреди длинной тирады о всеобщей испорченности Эвелин пришлось резко замолчать. Дверь открылась, на пороге стоял Он и снисходительно смотрел сверху вниз, пока она торопливо поднималась на ноги.
У Клерка были причины не обострять назревавший в доме конфликт. Он велел леди Уоллингфорд не выпускать Бетти, а сам отправился в Холборн. Теперь он мог наконец заполучить агента, и еще какого, для работы в местах духовных. Эта тень расскажет ему и о Бетти, и о том, что помешало великому действу. Он знал, что она никуда не денется и будет ждать, околдованная властью перевернутого Имени, открывшегося ей через этот странный запах.
Так и было. Она сидела и медленно задыхалась в нем.
Клерк шевельнул пальцем, и она встала. Он по-прежнему пребывал в своем мире, она - в своем, но они уже могли видеть друг друга. Потом он двинулся вперед, и так быстро, что обычные люди сразу перестали видеть его, а уж Эвелин у него за спиной была и вовсе незримой; так же были незримы для нее улицы настоящего Лондона.
В Холборне он, не оборачиваясь, вошел в дом; прошел длинным коридором в свой тайный зал, подошел к креслу и сел. Эвелин не очень хотелось входить в зал, и она осталась за дверью. Легкие снова разболелись, но теперь она не осмеливалась заговорить без его разрешения.
Правда, она надеялась на доброту повелителя, не может он быть таким жестоким, как Лестер. В сумрачном зале сильно пахло рыбой. Наверное, запах исходил из глубины вод. Эвелин чувствовала, как их толща давит ей на грудь, огромные водные пространства мраком окружали ее со всех сторон. Немного погодя ей стало легче, в голове прояснилось, вот только давление все возрастало.
Эвелин плыла, а где-то позади сидел он, хозяин всех морских чудовищ, и прозревал сквозь хляби, в которых ей надлежало плавать и ждать.
Когда боль стала всерьез тревожить ее, он наконец повернул голову. Глаза приказывали - она подбежала к его трону и пристроилась у ног повелителя так же, как сидела до того на ступеньках крыльца. Приходилось либо парить, либо сидеть съежившись, стоять оказалось намного труднее. Это совсем не удивило ее. Просто раньше она могла делать что-то, а теперь не могла. Клерк, казалось, не обратил на нее внимания, его глаза снова устремились вдаль.
- Что ты знаешь о том доме? - неожиданно спросил он.
Она тут же принялась болтать. Впрочем, после двух предложений выяснилось, что она открывает и закрывает рот, но голоса при этом не слышно. Боль не на шутку терзала ее. Приходилось говорить и говорить, но, видимо, сказать она могла только то, что он хотел знать. На глаза снова навернулись слезы и побежали по лицу. Однако это не помогло. Тогда она взяла себя в руки, заговорила как надо и немедленно почувствовала облегчение.
- Там была Бетти, - сказала она. - К ней Лестер отправилась.
Вот оно что! Имя помехи, имя той девчонки у постели - Лестер. Клерк посуровел. Он-то полагал, что во всех мирах Бетти избавлена от любых подруг. Конечно, всегда существовала возможность, что странная жизнь в духовных глубинах примет какие-нибудь уродливые формы, но уж от человеческих привязанностей он оградил свою дочь достаточно надежно. И вот пожалуйста всплывает какое-то вполне человеческое имя. Надо разобраться. Он спросил:
- Кто это - Лестер?
- Она училась в одной школе со мной и с Бетти, - заговорила Эвелин. - И что бы она теперь из себя ни строила, тогда от нее Бетти никакой пользы не было.
Она никогда не любила ее. Ее убили - тогда же, когда и меня, последние слова дались с трудом, ее встряхнула судорога.
- Она была твоей подругой?
- Да, была, ну и что? Злобная, высокомерная гордячка! Мы просто ходили вместе. Лучше бы ей и дальше оставаться со мной. А тут она взяла и бросила меня.
Клерк поразмыслил. Он знал о яростной жажде плоти, которая охватывает порой недавно умерших, даже величайших из них. Он знал о том, что некогда другой чародей из его народа, сын Иосифа, властью, данной ему, вернул душу в собственное тело и поддерживал его в течение сорока дней, пока наконец на склоне горы оно не превратилось в яркое облако. Если уж не устоял сам Иисус бен Иосиф, то что говорить о какой-то ничтожной Лестер. Особенно если ее приманит подружка. Он протянул руку над головой Эвелин, и она ощутила ее вес, хоть ладонь даже не коснулась ее.
- Чего бы тебе больше всего хотелось сейчас? - спросил он.
- Вернуться обратно, - жалобно проскулила Эвелин, - или чтобы было с кем поговорить. Никто меня не слушает.
Лицо Клерка скривила улыбка. Он презирал это жалкое существо и всех, ей подобных. Как же их много - миллионы! Они так и рвутся растратить силы в болтовне о друзьях, в болтовне об искусстве, в болтовне о религии, в болтовне о любви; растворить в пустой болтовне все строгие теории, все доказательства. Нетрудно заставить их гипнотически покачиваться под звуки его неторопливых, обдуманных речей. Они парят, они плавают в пустых словесах, и легко никнут к земле от словес пожестче. Они бегут от действительности. Да, он тоже говорит, но разница в том, что они не знают, что говорят, а он - знает. Поэтому они его слуги и останутся ими до той поры, пока не распадутся и не исчезнут как дым. То же самое ждет и эту. Ну и пусть ее, только она послужит ему инструментом и приманит ту, другую, от постели дочери. Ему не приходило в голову, что и сам он может оказаться только чьим-то орудием и точно так же исчезнуть, когда станет не нужен.
Сара Уоллингфорд, Бетти, Эвелин... Конечно, Эвелин - инструмент поплоше, чем Бетти. Беспомощной, покорной Бетти легче управлять, она больше похожа на точную машину, чем этот жалкий призрак, застрявший меж двух миров.
На самом деле даже для Эвелин существовала возможность спасения стоило лишь захотеть принять ее. И цена не велика - надо только согласиться замолчать, и молчать, чего бы это ни стоило. Близилось время, когда исчезнет и эта возможность, но оно еще не настало. Теперь же она украдкой посматривала из-под его руки, простершейся над ней, как тень на воде; а он по-прежнему смотрел в сторону.
Молчание все длилось и длилось, пока Клерк наконец не нарушил его.
- Это нетрудно. Я мог бы дать тебе тело. А что до разговоров, с кем бы тебе больше всего хотелось говорить?
Она поняла сразу. До сих пор в этом мире она бормотала едва слышно, а тут воскликнула в полный голос:
- Бетти!
И он ее понял. Желание обладать всего одной душой показалось ему убогим, - он-то считал, что количество принципиально важно, что оно меняет само качество желания, но такое желание он понимал. Потакая себе, даже благородный ум может дойти до такого слабоволия, что в конце концов от благородства и следа не останется. Божественный Мильтон прекрасно знал это, потому и заставил своего Мессию так торжественно отречься от подобного искушения. Рай не для того, кто не грешил, потому что случай не представился, а для того, кто волей своей противостоял собственной немощи.
Он поглядел на нее сверху вниз.
- Я могу отдать тебе Бетти, - сказал он.
Она только подняла голову и посмотрела на него. Он продолжал:
- Но сначала ты должна найти мне эту Лестер. Тогда получишь, что просишь.
- Навсегда? - переспросила она. - Я получу ее навсегда?
- Навсегда, - подтвердил он. Слово приобрело смутно видимые очертания, на миг возникло ощущение бесконечности, которую он назвал. Для них обоих зал изменился. Для Клерка - распахнулся наружу, для Эвелин - сомкнулся. Он видел, как открывается перед ним пространство временного мира; он видел, как один из его двойников распаляет толпу в уральском городишке, а другой сидит в своей комнате в Пекине и диктует страшнейшие заклятия ученым мужам Китая, а за ними зыблются восторженные тени и склоняются знамена Поднебесной Империи. Для нее же зал стал совсем маленькой комнаткой (и она продолжала уменьшаться), там сидели они с Бетти. Она говорила, а Бетти трепетала.
По другую сторону кровати стоял на коленях Клерк. Едва заслышав постороннюю ноту, он удвоил свои усилия. Ему казалось, что силы его на исходе, но они вот-вот начнут прибывать и будут прибывать до самого конца. Он сумел завершить повтор, в который ворвалась посторонняя нота, но усилие оказалось непомерно велико. Он продолжал заклинать, и по лбу его струился пот. Единственное, чего он достиг, это завершил собственное слово, как хотел, но так и не смог изгнать из него другую песню. Он протянул руку в сторону леди Уоллингфорд и сделал ей знак присоединить к заклинанию свою волю. Тут он сделал глупость. В магии существует мудрейшее правило: если действие пошло не так, адепту надлежит немедленно прервать его. В кругах адовых не прощают ошибок. Он обязан был начать все сначала. Едва увидев перед собой две формы, Клерк должен был остановиться. Даже новичок понял бы, что ход ритуала нарушен вторжением чего-то чуждого. Но маг не внял явному предостережению, он не мог допустить потерю контроля над ситуацией, ведь он заранее считал себя победителем. И он призвал на помощь свою наперсницу, тем самым ступив на не праведный и скользкий путь вниз, увлекавший многих подобных ему. Не раз и не два совершив подобную ошибку, могучие чародеи обращались к помощи своих учеников, слуг, наемников, к ядам и кинжалам, к восковым фигуркам, бормотали убийственные заклятия. Саймон еще не дошел до такого, но все быстрее и быстрее приближался к роковому финалу.
Сара Уоллингфорд все еще опиралась лбом о дверь.
По мере своего разумения, она понимала, что означает происходящее. Чем дольше звучало заклинание, тем сильнее охватывала ее жгучая ненависть. Она пробормотала: "Убей! Убей!" Ей было наплевать, что станется с Бетти, эта дрянь должна умереть! Смутно различив звенящее противодействие Имени, она испугалась, что Бетти останется жить. И в тот момент, когда она боролась с этим страхом, прозвучал безмолвный призыв хозяина.
Если бы только они были союзниками, пусть сколь угодно неравными по положению, то между ними, может быть, и существовало бы доверие. Это могло бы помочь - но никакого доверия не было. Ни разу не довелось им обменяться радостной улыбкой равенства, облагораживающей любое правильное человеческое или царственное руководительство. В их отношениях не было и намека на равенство - именно это так испугало Ричарда в улыбке Саймона. Оно должно было быть, потому что Всемогущий изначально умалил свою мощь, предоставив подчинению совершаться по доброй воле, а может быть, потому, что в самом Всемогуществе существует равенство подчинения самому себе. Иерархия бездны ничего не хочет знать ни о равенстве, ни о красоте внутреннего равновесия, и владыка этой иерархии (если он вообще существует) никогда не смотрит снизу вверх, подчиняясь своим подчиненным, и не видит над собой превосходящую славу его дома. Никогда ни в одном мифе о Сатане или Люцифере, Иблисе или Ахримане даже намека не было, чтобы этот владыка облекся в человеческую плоть.
С какой стати ему лежать в каких-то яслях, беспомощному, зависимому от этих жалких людишек вокруг? Подобно ему и Саймон в таинстве рождения обрел только то, над чем намеревался властвовать. Поэтому он, да и все его предшественники и последователи, никогда не удовлетворяются достигнутым. Бич жажды власти, не разделенной ни с кем, гонит их все дальше и дальше. "Как может устоять царство сатаны, если разделится само против себя?" - спрашивал Мессия, и мрачные педанты, к которым он обращался, не могли дать ответа, которого ждали его сияющие глаза. "Никак".
Мужчина позвал, женщина выпрямилась. У нее не оставалось выбора: она же только его орудие, она обязана подойти и дать использовать себя. Но она была и орудием своего прошлого, и даже в большей степени, чем предполагала сама. Едва она сделала шаг в сторону, как в дверь постучали. Стук был очень тихий, но для этих двоих он разнесся в тишине, как громовой призыв обыденного мира. Его услышали все трое. Для Лестер он прозвучал именно таким, каким и был: ясным и отчетливым.
Сказать, что она снова ощутила себя живой, было бы слишком мало: в ней зрело ощущение счастья, обещание еще большей полноты жизни. Даже простой стук в дверь нес в себе чистую и совершенную радость. Она знала, что если захочет, может проникнуть по ту сторону двери и посмотреть, кто это, но не захотела. Не стоит, пусть это утонченное открытие произойдет само.
Лицо Клерка исказилось, он сделал запрещающий жест.
Но он опоздал. Прошлое леди Уоллингфорд слишком впиталось в ее сущность. С прислугой надо считаться - это рефлекс хозяйки, и он давно подчинил ее себе. Она была слугой своих слуг. Знаменитый принцип, запечатленный навеки в титуле папы римского - servus servorum Dei <Слуга слуг Божьих (лат.).> - бесславно правил и ею. В эту секунду она забыла про Клерка, протянула руку и включила свет - не было времени отдергивать занавески, - отперла замок, открыла дверь и увидела горничную.
- Простите, госпожа, - заговорила служанка, - там внизу дожидаются два джентльмена, они говорят, что обязательно должны увидеть вас. Тот, который говорил, сказал, что вы вряд ли знаете его, а второй - мистер Дрейтон. Они говорят, что дело очень срочное и связано с мисс Бетти, - служанка была молода, мила и неопытна. Ее любопытные глаза обежали комнату и остановились на Бетти. - Ой, сегодня она выглядит куда лучше, ведь правда, госпожа? выпалила она.
Появление Джонатана возмутило теперешнее состояние леди Уоллингфорд, дерзость прислуги оскорбила ее прошлое. Столкновение двух времен нарушило и без того неустойчивое равновесие. В сознании взвихрились все невысказанные упреки, и пусть они не стали зримы, как поступки Лестер, но голос леди Уоллингфорд задрожал от них.
- Ты забываешься, Нина, - ледяным тоном произнесла она. - Передай другу мистера Дрейтона, что я не смогу встретиться с ними. Отошли их и проследи за тем, чтобы меня больше не прерывали.
Служанка сразу стала меньше ростом. Леди Уоллингфорд сердито смотрела на нее. И в этот самый момент ее охватило любопытное ощущение. Ей показалось, что она приросла к чему-то, оказалась закрепленной на каком-то невидимом устройстве. К ее спине прижималась доска; деревянные колодки охватили руки; ноги прижало железной хваткой. Она могла теперь только смотреть.
Она услышала собственный приказ: "Проследи, чтобы меня не прерывали", но тут же забыла, зачем сказала это. Служанка шагнула в сторону и торопливо ответила:
- Хорошо, госпожа.
Леди Уоллингфорд, не в силах шевельнуться, смотрела ей вслед. Служанка повернулась, но вдруг охнула и отступила на шаг, чуть не налетев на свою хозяйку. Послышались быстрые шаги, в коридоре появились две темные фигуры. Нина вылетела за дверь, и только тогда леди Уоллингфорд отпустили деревянные объятья. Ей позволили освободиться, но не раньше, чем Ричарду и Джонатану удалось проскользнуть мимо нее в комнату.
Ричард объяснялся на ходу.
- Вы должны извинить нас за вторжение, леди Уоллингфорд, - приговаривал он. - Мы оба осознаем - и я, и Джонатан - что ведем себя несколько необычно. Но нам абсолютно - именно абсолютно - необходимо увидеть Бетти, если вы, конечно, верите в Абсолют. Вот нам и пришлось прийти, - и он добавил, через всю комнату обращаясь к Лестер, ничуть не удивленный, но искренне озабоченный:
- Дорогая, я не заставил тебя ждать слишком долго? Я так виноват.
Лестер увидела его. Вся предыдущая земная жизнь вдруг нахлынула и заполнила ее существо. Бестелесная, она разом вспомнила все телесные радости, которые дарили они друг другу, пока были вместе. Он увидел ее улыбку, и в этой улыбке небеса были откровенны, а она - застенчива. Она сказала - и только он услышал, нет, скорее понял, но какой-то звук речи все же прозвенел в комнате, так что Клерк, уже поднявшийся на ноги, ошеломленно огляделся и даже взглянул и вверх, словно пытаясь увидеть непонятный звук она сказала:
- Да, я готова ждать тебя хоть миллион лет.
Внутри нее что-то шевельнулось, словно жизнь ускорилась, и она с новой радостью вспомнила, что смертный прилив не достигнет и даже не приблизится к вечному дому жизни. Если Ричард или она сейчас уйдут, это не будет иметь никакого значения: полнота их счастья уже обещана им, неважно, где и как им придется вкусить его.
Бетти открыла глаза. Она тоже видела Лестер.
- Лестер, так ты осталась! - сказала она. - Как мило с твоей стороны! она оглядела комнату. Глаза ее расширились, когда она заметила Ричарда. Не задерживаясь, скользнули по лицам Клерка и леди Уоллингфорд и остановились на Джонатане. Она вскрикнула и села, протягивая руки. Он подбежал к постели и взял их. А потом, обласкав ее взглядом, сказал, тщательно подбирая слова:
- Ты выглядишь лучше.
Больше он ничего не смог произнести. Бетти зарделась и прильнула к нему.
Клерк смотрел на них сверху вниз. Да, опыт не удался.
Он не сомневался, впрочем, что сумеет добиться успеха, но придется начать все сначала. Он не позволил себе никаких эмоций по поводу досадной помехи. Это было бы напрасной тратой энергии. Дело не в этих молодых людях.
Причины его неудачи лежали в другом мире, там их и надо искать. Сосредоточившись, он медленно повернул голову к леди Уоллингфорд. Она поняла и подчинилась.
- Нам лучше спуститься вниз, - сказала она. - Вы и сами видите, мистер Дрейтон, что Бетти получше. Правда, Бетти?
- Намного лучше, - весело откликнулась Бетти. - Джонатан, милый... она помедлила, потом договорила:
- Я сейчас встану и оденусь. Выйди на несколько минут, и я спущусь.
- Я бы предпочел не покидать тебя ни на секунду, - немедленно откликнулся Джонатан.
- Чепуха, - сказала Бетти. - Со мной все в порядке.
Увидишь, я мигом. Мама, ты не возражаешь?
О конечно, леди Уоллингфорд возражала. Но всему аду не дано изменить этот закон: рано или поздно дочь уходит от матери. Ярость, захлестнувшая леди Уоллингфорд до самых глаз, в основном принадлежала ей самой, впрочем, было там немного и от ярости Клерка.
Сам он давно и решительно избавился от эмоций, но не потому что преодолел их, а просто предоставив леди Уоллингфорд страдать и гневаться вместо него. Во всяком случае, она сказала только: "Не спуститесь ли вы вниз?" - а Клерк взмахнул рукой, пропуская молодых людей вперед себя. По лицу его прошла внезапная судорога. Он пристально всмотрелся в Ричарда. Но этот молодой человек был уже не тем Ричардом, который приходил в дом за Холборном. В квартире Джонатана он пригубил новой жизни, а теперь испил полной мерой, увидев глаза жены. Пока Джонатан разговаривал с Бетти, он не отрывал взгляда от Лестер, но она уже удалялась - или, скорее, не удалялась, а что-то - может, просто воздух земли - становилось между ними. Но в миг ее бессмертного приветствия, во вспышке ее страсти и обещания, прозвучавшего в ее словах, он освободился от последних остатков власти Клерка. Она исчезла, но Ричард, по-прежнему легко, повернулся, встретился взглядом с Саймоном и рассмеялся.
- Видите, дорогой мой отец, - сказал он, - мы с ней сами во всем разобрались. Но с вашей стороны было очень любезно предложить помощь. Нет, нет, после вас.
Леди Уоллингфорд ждет.
Несчастная служанка не знала, куда себя девать. Сначала она решила, что сейчас леди Уоллингфорд попросит ее выпроводить обоих джентльменов за дверь. Однако по короткому взгляду хозяйки она поняла, что ошиблась.
Странный доктор отправился вниз, а следом - оба посетителя. Мистер Дрейтон помедлил, оглянувшись на Бетти, потом тихонько прикрыл дверь. Служанка, несмотря на некоторое уныние, припомнила, как много раз говорила на кухне, что между ним и мисс Бетти что-то есть.
Глава 8
Магическая Тварь
А Эвелин Мерсер все сидела на ступеньках. Раньше она и помыслить не могла, что будет сидеть вот так, скрючившись и обхватив себя за плечи, как какая-нибудь старуха-нищенка. Нет, она молодая.., и все-таки нищая. С тех пор как она увидела властную фигуру в кресле, Эвелин только и думала о собственной нищете. Он кивнул ей, улыбнулся. Как было бы хорошо, если бы он заговорил. Ну что бы ему задать хоть один вопрос! Она бы рассказала обо всем - о своей занудной матери, о глупой Бетти, о жестокой Лестер. Пусть бы он сам молчал, только бы выслушал. Больше Эвелин ни о чем не стала бы просить, не того сорта она девушка. Не то что Лестер или эта замухрышка Бетти.
Смотреть на него было как-то больно, ну, не больно, а так.., неудобно. Чувствовалось какое-то томление в груди. Вот если бы она смогла заговорить, все сразу прошло бы. Он просто сидел и кивал, словно одобрял ее приход, а потом поднялся и кивнул уже совсем по-другому. Вместо того, чтобы приветить, теперь он прогонял ее. Сообразив, что пора уходить, она чуть не взвыла.
Просто ничего не могла с собой поделать. И она завыла-таки, как потерявшаяся кошка, уж очень не хотелось уходить; неприятное ощущение в груди немедленно усилилось. Но деваться было некуда - он хотел, чтобы она ушла. Правда, он все еще улыбался, и в улыбке этой Эвелин почудился намек. Только тут она вспомнила о собственной улыбке, той самой, с которой она гналась за Бетти. Она так и застыла у нее на лице. Властелин коротко, через плечо, глянул на нее и пошел к выходу. Тут же Эвелин обнаружила себя во дворе, снаружи. Почему-то она удалялась от него с той же скоростью, что и он от нее. Оказавшись напротив окна, она заглянула и поняла, что смотрит уже с противоположной стороны. В воздухе отчетливо ощущался запах, смутно напоминавший рыбный. Она принюхалась. Вдруг он еще вернется? Запах был как-то связан с ним и боль в груди тоже. Наконец она скользнула прочь от подоконника, за который цеплялась. Запах тянул ее за собой. А-а! Так пахла Бетти, когда слушала ее - только раньше она никак не могла этого понять. Она побежала, сначала - со двора, потом - по улице. Голова тянулась вперед, глаза сверкали, хотя видеть она могла только мостовую под ногами. Впрочем, бежала она не слишком долго, а когда остановилась, то оказалась возле двери - той самой, от которой убежала недавно.., или давно? Во всяком случае, теперь она снова стояла перед ней.
Что это она бегает, как собачонка, взад-вперед?
Этак никакого толка не будет. Кажется, она уже третий раз проходит по одному и тому же месту. Наверное, пока она остается на улице, ничего и не изменится. Но по-другому не получалось. Там ее не пустили внутрь, а здесь она сама не осмеливается войти.
Эвелин подошла вплотную к двери - здесь запах был сильнее всего, определенно рыбный запах - и остановилась, вслушиваясь. Внутри была Бетти; но и Он тоже мог оказаться там. Она даже положила руку на дверную ручку. Рука прошла насквозь. Она попыталась вытащить ее, но впечатление было такое, словно она влетела в середину тернового куста. Эвелин дернулась. Что-то острое полоснуло ее прямо по руке. От боли на глазах у нее выступили слезы. Она стоит тут совсем одна. Раненая. Она попыталась посмотреть, сильно ли порезалась, и долго не могла отыскать глазами не то что царапину, а даже собственную руку. Ладонь казалась тусклой, потому что она смотрела сквозь слезы, грязной, потому что она опиралась на ступеньку крыльца, и вдобавок кровоточила - или начинала кровоточить, если присмотреться как следует. Если вместо двери оказался какой-то терновый куст, нечего и думать открыть ее. Эвелин спустилась по ступенькам. Даже дышать было больно.
- Это нечестно, - громко сказала она.
То же самое говорила и Лестер, но если у той это звучало разумным выводом, то Эвелин не рассуждала, она просто жаловалась. В груди полегчало. Заметив это, она заговорила снова.
- Почему мне никто не поможет? - произнесла она, и ей стало еще легче. - По-моему, могли бы и помочь, - от боли осталось лишь легкое неудобство. Правильно, она всегда считала, что лондонский воздух ей не подходит, но они с матерью никак не могли договориться, куда переехать. И вот из-за материнского дурацкого упрямства они продолжали жить в Лондоне. Между прочим, в глубине души Эвелин побаивалась, как бы ее мать тоже не оказалась в этом темном доме. Хотя вряд ли: мать не любила рыбы, да и сама она вовсе не за рыбой сюда пришла. Вот если бы тот высокий был здесь!
Не сводя глаз с двери, Эвелин бочком присела на нижнюю ступеньку. Она почти забыла о царапине и вспоминала о ней, только когда с досадой смотрела на Дверь, прикинувшуюся дверью, а на самом деле скрывавшую терновые заросли. Когда ее донимала боль в легких, она принималась говорить вслух. Скоро, даже не заметив этого, она говорила уже без умолку. Говорила не о себе, а только о других. Она же не эгоистка, просто так получалось. Мужчины и женщины все, кого она знала, - в ее монологе становились меньше и хуже. Никому не пришло в голову обращаться с ней повнимательнее, и это понятно - среди них не найти ни одного чистого, понимающего человека, не говоря уж про человека нежного и заботливого. Чем больше она говорила, тем темнее становилось утро, а улицы с каждой минутой становились все грязнее, поражая своим убожеством.
Посреди длинной тирады о всеобщей испорченности Эвелин пришлось резко замолчать. Дверь открылась, на пороге стоял Он и снисходительно смотрел сверху вниз, пока она торопливо поднималась на ноги.
У Клерка были причины не обострять назревавший в доме конфликт. Он велел леди Уоллингфорд не выпускать Бетти, а сам отправился в Холборн. Теперь он мог наконец заполучить агента, и еще какого, для работы в местах духовных. Эта тень расскажет ему и о Бетти, и о том, что помешало великому действу. Он знал, что она никуда не денется и будет ждать, околдованная властью перевернутого Имени, открывшегося ей через этот странный запах.
Так и было. Она сидела и медленно задыхалась в нем.
Клерк шевельнул пальцем, и она встала. Он по-прежнему пребывал в своем мире, она - в своем, но они уже могли видеть друг друга. Потом он двинулся вперед, и так быстро, что обычные люди сразу перестали видеть его, а уж Эвелин у него за спиной была и вовсе незримой; так же были незримы для нее улицы настоящего Лондона.
В Холборне он, не оборачиваясь, вошел в дом; прошел длинным коридором в свой тайный зал, подошел к креслу и сел. Эвелин не очень хотелось входить в зал, и она осталась за дверью. Легкие снова разболелись, но теперь она не осмеливалась заговорить без его разрешения.
Правда, она надеялась на доброту повелителя, не может он быть таким жестоким, как Лестер. В сумрачном зале сильно пахло рыбой. Наверное, запах исходил из глубины вод. Эвелин чувствовала, как их толща давит ей на грудь, огромные водные пространства мраком окружали ее со всех сторон. Немного погодя ей стало легче, в голове прояснилось, вот только давление все возрастало.
Эвелин плыла, а где-то позади сидел он, хозяин всех морских чудовищ, и прозревал сквозь хляби, в которых ей надлежало плавать и ждать.
Когда боль стала всерьез тревожить ее, он наконец повернул голову. Глаза приказывали - она подбежала к его трону и пристроилась у ног повелителя так же, как сидела до того на ступеньках крыльца. Приходилось либо парить, либо сидеть съежившись, стоять оказалось намного труднее. Это совсем не удивило ее. Просто раньше она могла делать что-то, а теперь не могла. Клерк, казалось, не обратил на нее внимания, его глаза снова устремились вдаль.
- Что ты знаешь о том доме? - неожиданно спросил он.
Она тут же принялась болтать. Впрочем, после двух предложений выяснилось, что она открывает и закрывает рот, но голоса при этом не слышно. Боль не на шутку терзала ее. Приходилось говорить и говорить, но, видимо, сказать она могла только то, что он хотел знать. На глаза снова навернулись слезы и побежали по лицу. Однако это не помогло. Тогда она взяла себя в руки, заговорила как надо и немедленно почувствовала облегчение.
- Там была Бетти, - сказала она. - К ней Лестер отправилась.
Вот оно что! Имя помехи, имя той девчонки у постели - Лестер. Клерк посуровел. Он-то полагал, что во всех мирах Бетти избавлена от любых подруг. Конечно, всегда существовала возможность, что странная жизнь в духовных глубинах примет какие-нибудь уродливые формы, но уж от человеческих привязанностей он оградил свою дочь достаточно надежно. И вот пожалуйста всплывает какое-то вполне человеческое имя. Надо разобраться. Он спросил:
- Кто это - Лестер?
- Она училась в одной школе со мной и с Бетти, - заговорила Эвелин. - И что бы она теперь из себя ни строила, тогда от нее Бетти никакой пользы не было.
Она никогда не любила ее. Ее убили - тогда же, когда и меня, последние слова дались с трудом, ее встряхнула судорога.
- Она была твоей подругой?
- Да, была, ну и что? Злобная, высокомерная гордячка! Мы просто ходили вместе. Лучше бы ей и дальше оставаться со мной. А тут она взяла и бросила меня.
Клерк поразмыслил. Он знал о яростной жажде плоти, которая охватывает порой недавно умерших, даже величайших из них. Он знал о том, что некогда другой чародей из его народа, сын Иосифа, властью, данной ему, вернул душу в собственное тело и поддерживал его в течение сорока дней, пока наконец на склоне горы оно не превратилось в яркое облако. Если уж не устоял сам Иисус бен Иосиф, то что говорить о какой-то ничтожной Лестер. Особенно если ее приманит подружка. Он протянул руку над головой Эвелин, и она ощутила ее вес, хоть ладонь даже не коснулась ее.
- Чего бы тебе больше всего хотелось сейчас? - спросил он.
- Вернуться обратно, - жалобно проскулила Эвелин, - или чтобы было с кем поговорить. Никто меня не слушает.
Лицо Клерка скривила улыбка. Он презирал это жалкое существо и всех, ей подобных. Как же их много - миллионы! Они так и рвутся растратить силы в болтовне о друзьях, в болтовне об искусстве, в болтовне о религии, в болтовне о любви; растворить в пустой болтовне все строгие теории, все доказательства. Нетрудно заставить их гипнотически покачиваться под звуки его неторопливых, обдуманных речей. Они парят, они плавают в пустых словесах, и легко никнут к земле от словес пожестче. Они бегут от действительности. Да, он тоже говорит, но разница в том, что они не знают, что говорят, а он - знает. Поэтому они его слуги и останутся ими до той поры, пока не распадутся и не исчезнут как дым. То же самое ждет и эту. Ну и пусть ее, только она послужит ему инструментом и приманит ту, другую, от постели дочери. Ему не приходило в голову, что и сам он может оказаться только чьим-то орудием и точно так же исчезнуть, когда станет не нужен.
Сара Уоллингфорд, Бетти, Эвелин... Конечно, Эвелин - инструмент поплоше, чем Бетти. Беспомощной, покорной Бетти легче управлять, она больше похожа на точную машину, чем этот жалкий призрак, застрявший меж двух миров.
На самом деле даже для Эвелин существовала возможность спасения стоило лишь захотеть принять ее. И цена не велика - надо только согласиться замолчать, и молчать, чего бы это ни стоило. Близилось время, когда исчезнет и эта возможность, но оно еще не настало. Теперь же она украдкой посматривала из-под его руки, простершейся над ней, как тень на воде; а он по-прежнему смотрел в сторону.
Молчание все длилось и длилось, пока Клерк наконец не нарушил его.
- Это нетрудно. Я мог бы дать тебе тело. А что до разговоров, с кем бы тебе больше всего хотелось говорить?
Она поняла сразу. До сих пор в этом мире она бормотала едва слышно, а тут воскликнула в полный голос:
- Бетти!
И он ее понял. Желание обладать всего одной душой показалось ему убогим, - он-то считал, что количество принципиально важно, что оно меняет само качество желания, но такое желание он понимал. Потакая себе, даже благородный ум может дойти до такого слабоволия, что в конце концов от благородства и следа не останется. Божественный Мильтон прекрасно знал это, потому и заставил своего Мессию так торжественно отречься от подобного искушения. Рай не для того, кто не грешил, потому что случай не представился, а для того, кто волей своей противостоял собственной немощи.
Он поглядел на нее сверху вниз.
- Я могу отдать тебе Бетти, - сказал он.
Она только подняла голову и посмотрела на него. Он продолжал:
- Но сначала ты должна найти мне эту Лестер. Тогда получишь, что просишь.
- Навсегда? - переспросила она. - Я получу ее навсегда?
- Навсегда, - подтвердил он. Слово приобрело смутно видимые очертания, на миг возникло ощущение бесконечности, которую он назвал. Для них обоих зал изменился. Для Клерка - распахнулся наружу, для Эвелин - сомкнулся. Он видел, как открывается перед ним пространство временного мира; он видел, как один из его двойников распаляет толпу в уральском городишке, а другой сидит в своей комнате в Пекине и диктует страшнейшие заклятия ученым мужам Китая, а за ними зыблются восторженные тени и склоняются знамена Поднебесной Империи. Для нее же зал стал совсем маленькой комнаткой (и она продолжала уменьшаться), там сидели они с Бетти. Она говорила, а Бетти трепетала.