Вильямс Чарльз. Канун дня всех святых

   - Мистер Дрейтон, не у вас ли Ричард?
   - Подождите минутку, - сказал Джонатан. - Эй, Ричард, подойди, это тебя!
   Вскоре после разговора с сослуживцем Ричарду позвонил Джонатан и от имени обоих влюбленных так тепло пригласил пообедать с ними, что отказаться было совершенно невозможно. Ричард зашел за ними в мастерскую, они присели на минутку и вскоре уже забыли о том, что собирались идти куда-то. Их захватило обсуждение последних событий. Бетти хотела как можно скорее избавиться от картины с Клерком и его паствой, а заодно, чтобы покончить со всей этой историей, принялась уговаривать Ричарда принять полотно с городским пейзажем. Ричард, хотя и был немного смущен неожиданным подарком, не стал отказываться. После всех происшествий, он привязался к этой картине. Ему даже казалось, что если присмотреться повнимательнее, можно разглядеть в сплетении улиц летящую походку Лестер. Он и самого себя словно видел там, на полотне.., они могли бы встретиться. Все трое как раз обсуждали, насколько удалось Джонатану передать на картине природу лондонских улиц, их неповторимое лицо, когда зазвонил телефон.
   Несколько удивленный Ричард взял трубку.
   - Ричард Фанивэл, - назвался он и услышал, к своему удивлению (отнюдь не чрезмерному), голос Лестер.
   Голос прерывался какими-то хрипами - Ричард сначала решил, что аппарат неисправен, но он ясно расслышал свое имя и узнал неповторимые интонации, поэтому откликнулся даже более уверенно, чем мог ожидать от себя:
   - Это ты, дорогая?
   В телефонной будке гомункул безвольно прислонился к стене; для прохожих картина выглядела совершенно обычно. По проводу бежал земной и одновременно неземной голос.
   - Послушай, милый. Кое-кто собирается повидать тебя - такая невысокая и довольно неприятная женщина - по крайней мере, на вид. Но я надеюсь, что буду с ней - очень надеюсь. Ты сумеешь ласково отнестись к ней? Ну, как отнесся бы ко мне? Понимаешь, Тебе ведь может быть неприятно...
   - Ну что ты говоришь! - воскликнул Ричард. - Я сделаю для тебя все, что хочешь, все, что смогу. Здесь со мной Джонатан и Бетти...
   - Это хорошо, - перебил его родной голос. - И еще одно. Прежде чем я уйду, прежде чем я покину тебя... О, мой ненаглядный!
   Голос заполнила такая неизбывная грусть, что Ричард похолодел и поторопился сказать:
   - Послушай, нас ничто не заставит расстаться теперь. Я только-только начал тебя находить.
   - И все же мы расстанемся, даже если ничто не заставит тебя, - произнес голос. - Так надо. Но сначала я все же приду. Не мучай себя понапрасну, что бы ни случилось. Попроси Джонатана впустить меня, я не хочу говорить на улице. До свидания. Я люблю тебя, Ричард.
   Какое-то гудение ворвалось в разговор, сквозь механические хрипы начал проступать чей-то чужой голос, но тут еще раз, ясно и звонко, он услышал Лестер:
   - Ждите нас. До свидания.
   Клацнула повешенная на рычаг трубка. Ричард еще с минуту постоял возле смолкшего аппарата, а потом медленно и осторожно положил свою трубку. Джонатан и Бетти с напряженным ожиданием смотрели на него из-за стола.
   - Сюда идет нечто, - с трудом проговорил Ричард. - Нечто вроде женщины. И Лестер. Больше я ничего не знаю. Она сказала, что будет с ней.
   - Но... Лестер... - начал Джонатан.
   - Если это звонила не Лестер, - с нажимом сказал Ричард, - значит, и это - не Бетти.
   Оба поглядели на Бетти. Она стояла у окна и смотрела в быстро сгущавшуюся октябрьскую мглу.
   - Какой у нее голос - встревоженный? - серьезно. спросила она.
   - Я бы не сказал, - ответил Ричард. Он помолчал, потом вдруг с мукой выкрикнул:
   - Ну почему человека не учат, КАК быть любимым? Почему нас вообще ничему не учат?
   - Не горячись, Ричард, - сказала Бетти. - Нас нельзя научить до тех пор, пока мы неспособны учиться.
   Хотела бы я, чтобы Джонатану так же повезло с женой, как тебе. Она не похожа на нас, ей едва ли приходилось задумываться, как учиться. Джон, сними эту штуку с мольберта, ладно? Этим же вечером мы от нее избавимся. Обязательно.
   В голосе прорвалось нетерпение. Они до сих пор ничего не сделали, этот проповедующий ужас все еще находился здесь, а ведь сюда придет Лестер. Джонатан подошел, снял полотно с мольберта и положил на стол изображением вниз.
   - А знаете, какой сегодня день? - спросил он. - Канун Дня Всех Святых.
   - Хорошая ночь для того, что нам предстоит совершить, - заметил Ричард.
   - И хорошая ночь для Лестер, чтобы прийти сюда, - добавила Бетти. Они замолчали и потом почти не разговаривали. Через некоторое время Джонатан пробормотал что-то насчет еды. Они с Бетти на скорую руку накрыли на стол хлеб, сыр, остатки еды из холодильника, вино. Набралось немного, но им хватило. Они ели и пили стоя, как делал Израиль, когда ангелы его Всемогущего трудились в Египте. Снаружи прильнула к окнам тяжелая ночь. Там шел дождь. Все трое ждали.
   Наконец зазвонил колокольчик. Они переглянулись.
   - Иди ты, Джонатан, - сказал Ричард. - Она просила, чтобы ты открыл.
   Джонатан спустился вниз и распахнул дверь. Из темноты в освещенный прямоугольник у порога вступила невысокая, бледная женщина. Джонатан посторонился, пропуская ее. Когда она шагнула мимо него в коридор, он заметил, какие пустые у нее глаза, какого мертвенно-тусклого цвета ее кожа. Он мог бы поклясться, что она узнала его и даже попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась, мышцы лица не повиновались ей. Ни он, ни она не сказали ни слова. Видимо, она знала дорогу и прошла впереди него в комнату, где ждали остальные.
   Они смотрели, как она входит. Джонатан закрыл дверь комнаты. Бетти приветливо окликнула незнакомку:
   - Лестер!
   Она разглядела то, чего не могли видеть остальные: под чужой, чуждой плотью она узнала облик подруги. Но виделся он уже не так ясно, как раньше. Их относило все дальше друг от друга. Лестер уходила, погружалась в тот, другой мир, которому не слиться с земным миром до той поры, пока прошлое не воскреснет и не встанет наравне с настоящим и будущим. Воскрешение, доставшееся ей, было случайным воскрешением чистилища, а не рая, хотя временами грань между ними становилась неразличимой. Бетти тоже менялась. Дарованное ей свыше свободное, чистое "я" готовилось теперь принять одно из условий своего земного существования. Вступали в силу природные законы. Кончалось действие чуда, охранявшее ее. Бетти стояла на пороге горестей и искушений обычной земной жизни. Ее тоже относило прочь, и потому слабела ее способность ясновидения. Сегодня она пользовалась ей в последний раз, но уже двоились, подергивались дымкой черты женщины, которая так недавно стала для нее лучшим другом.
   И все-таки она пока еще видела ее, чего нельзя было сказать о Ричарде и Джонатане. Они с удивлением и жалостью рассматривали неуклюжую посетительницу: пустой бегающий взгляд, прилизанные волосы, опущенные плечи, одна нога короче другой, уродливое платье. Оба не могли вымолвить ни слова. Неужели это страшилище имеет какое-то отношение к Лестер? Если бы ей самой удалось увидеть всю сцену со стороны, она пожалела бы, что пришла сюда. Но Лестер ни о чем не жалела. Все свершалось по путям, угодным Провидению. Когда придет срок, она скажет то, что должно сказать. Она уже достаточно хорошо понимала Закон и легко подчинялась его воле. С того момента, как убогое вместилище двинулось в сторону квартиры Джонатана, Провидение решило поторопиться и закончить искупительную работу. Пока тело тащилось вверх по Виллэр-стрит, вдоль Стрэнда и Флит-стрит, вверх по Лудгейт-Хилл, вдоль Олд-Бейли, высшие силы трудились над ней. А магическая форма влеклась все дальше, с каждым шагом все медленнее и тяжелее, сквозь дождь и тьму; временами Лестер начинало казаться, что возвращаются прежние ощущения. Это мучило ее. Она любила свое земное тело, пожалуй, немного гордилась им; она хорошо помнила, что и Ричард любил его. И теперь, когда представилась возможность снова повидать мужа, как же ей хотелось протянуть ему ту же изящную, тонкую руку, которую он знал и помнил, и говорить с ним теми губами, которые он целовал. Не ради физического желания, а только из стремления предстать перед ним в том виде, к которому он привык. Но едва подумав об этом, она испытала тревогу.
   В жизни ее тела не было ошибок. За ним не тянулся шлейф внебрачных связей или супружеских измен, поэтому не было нужды в мистическом очищении от всех этих напастей. Ее прежнее тело не знало других, чужих тел, не опутывало себя союзами плоти и не нуждалось в искуплении или освящении этих союзов. Не связывали ее и другие обременительные свойства физической сущности. Лестер никто не упрекнул бы в жадности или лени, короче, тело ее при жизни было достаточно чистым. Чем с большей благодарностью вспоминала она свое прежнее тело, тем больше не нравилась ей подделка, которая теперь заменяла его. Она шла и припоминала снова и снова свою энергию, свою ловкость и грацию.
   Да, при жизни она была разборчива, и если искушала других, то вполне естественно, невольно, совсем не поддаваясь искушению сама. Сами собой приходили на память множество удовольствий, которые предоставляла ей жизнь, она таяла в этих воспоминаниях, незаметно попадая в зависимость от них, и так прониклась этими ощущениями, что в какой-то момент перестала различать прежнее тело и нынешнее. Так во второй раз умерло ее земное тело. Лестер только обрадовала его смерть. Через нее открылось ей новое и важное: тело это всего лишь тело, и то, которым владела она прежде, ничуть не больше того, в котором она пребывала сейчас. Все гимны телесных ощущений не стоят предстоящей встречи с кроткой Бетти, верным Ричардом, не стоят Города, раскинувшегося вокруг, и его сути, выраженной еще непривычным для Лестер именем Бога. Прошлое всю дорогу шло рядом с ней, и к концу пути научило ее этому.
   Чем бы ни были заняты ее мысли по дороге, стоило ей войти в дом, как она забыла обо всем, кроме Ричарда.
   Если она заговорит как Лестер в этом обличье, Ричарда ждет удар. Приветствие Бетти осталось незамеченным.
   Да, она пришла, чтобы говорить, но посметь заговорить оказалось невозможно. Ричард смотрел - на нее? - нет, он смотрел на ЭТО. Он же был ее мужем; неужели она должна заставить его страдать? Ей случалось демонстрировать холодность, случалось сердиться на него, но кого обманут маленькие горести любви, порой неотделимые от ее радостей? Как бы они ни ссорились, как бы ни расходились во взглядах, все это можно было поправить.., когда она была жива. А теперь? Разве можно поправить то положение, в котором оба они оказались? Лестер испугалась. Ричард, единственный, наполнявший смыслом ее жизнь, должен узнать, что она пришла к нему в этом невыносимом теле! Тяжелое молчание повисло в комнате. Положение спасла Бетти. Она первая начала действовать - метнулась через комнату и схватила за руки Джонатана и Ричарда.
   - Идите сюда! - крикнула она.
   Ее порыв освободил их, они неуверенно подчинились. Она потащила их к окну и сказала:
   - Повернитесь кругом, вы оба.
   Она тряхнула головой, и Джонатану показалось, словно золотой дождь прошумел в ночи и исчез. Они молча подчинились. Обнимая мужчин за плечи и удерживая лицами к ненастной ночи, она воскликнула, обернувшись через плечо:
   - Лестер, скажи же нам что-нибудь.
   Лестер благодарно отозвалась. Она сказала всего лишь "Привет!" - но голос несомненно принадлежал ей, он мгновенно заполнил всю комнату, хотя звучал не громче, чем обычно на земле. Джонатан подскочил от неожиданности. Ричард не шелохнулся. На дне океана и в глубинах Вселенной он узнал бы этот голос и радость, звучавшую в нем. Он ответил, не раздумывая, повинуясь только велению любви:
   - Привет, дорогая!
   Первая волна всеохватного покоя мягко колыхнула Лестер. Забыв об остальных, забыв обо все на свете, она заботливо произнесла:
   - Я не очень опоздала? Прости, пожалуйста.
   Слово "прости" может содержать множество смыслов.
   Иногда в нем встречаются благодарность и блаженство.
   Именно это услышал Ричард.
   - Мы так замешкались. Ты долго ждал?
   Бетти сняла руку с плеча Ричарда. Разговор шел настолько личный, что даже рука на плече казалась неуместной. А голос Лестер между тем продолжал:
   - - Я иногда так надоедала тебе, дорогой мой. Я...
   - Никогда ты не надоедала мне, - запротестовал Ричард, но она перебила:
   - Нет, нет, говори все как есть, мой родной.
   - Хорошо, - согласился он, - бывало, конечно. Но какое это, ради Бога или черт побери, имеет сейчас значение? Мы что, отчитываемся друг перед другом? Если даже это мое последнее слово, то я могу сказать, что ты была слишком хороша для меня.
   - Правда? - в голосе Лестер прозвучал не смех, это была чистая радость. - Продолжай, дорогой, говори, как будто это и в самом деле наши последние слова.
   - Правда, - сказал Ричард. - Позволь мне теперь повернуться. Все в порядке, обещаю тебе, все будет в порядке.
   - Повернись, дорогой, - сказала она.
   Он повернулся, и остальные тоже отвернулись от окна. Они увидели в противоположном конце мастерской Город на мольберте. Он властно заполнил пространство студии, отменил, уничтожил заднюю стену, так что комната открывалась прямо в картину, на ее улицы; свет, идущий от полотна, связал разные измерения и создал напряженные вибрации в воздухе. Стол с остатками еды, вино в бокалах, подрамник другой картины, лежащей на столе - все отяжелело от света. Перед столом стояло убогое создание, но облик его уже ни для кого не имел значения. Прекрасный, нежный голос прозвучал так, словно заговорила густая ночная тень, явившаяся на свет:
   - Так приятно снова всех вас увидеть.
   - Такое блаженство видеть тебя, - откликнулась Бетти. - Но в чем это ты пришла, дорогая? - она окинула взглядом неказистую фигуру.
   - Ее сделал какой-то... Я даже не знаю, кто он, в общем, тот человек, которого я видела у тебя в комнате, - сказала Лестер.
   - Его зовут Саймон, а иногда - Клерк, - сказал Ричард. - Похоже, он довольно высокого мнения о себе.
   Он не сделал тебе ничего плохого?
   - Совсем ничего, - успокоила его Лестер. - Я хожу в этом, потому что сама так решила. Но вот сейчас, когда я вас увидела, я поняла, что надо сделать. Эту штуку надо отвести к нему.
   Внезапно для нее многое прояснилось. Она здесь - вместе с Ричардом, и Бетти, и Джонатаном - для того, чтобы вовремя вернуть магическую форму Саймону. От него она пришла, к нему должна и уйти. Законы Города действовали, и она хорошо понимала их требования.
   Фальшивое создание должно быть возвращено своему фальшивому создателю.
   - А мы как раз собирались отдать ему портрет, который нарисовал Джонатан, - сказала Бетти. - Ты его еще не видела, да это неважно. Очень хороший портрет, только пусть лучше забирает его себе. Джон, как святой, дарит его ему... Господи, Лестер, с тобой еще кто-то!
   К счастью, законы Города позволили всем троим за несколько минут привыкнуть и к голосу и к фигуре. Гомункул вдруг быстро шагнул вперед и издал невнятный возглас. Ни Ричард, ни Джонатан не узнали, да и не могли узнать новый, хрипящий и кудахчущий голос, зато Бетти узнала его сразу же. Слишком сильно и слишком долго он донимал ее, чтобы теперь остаться неузнанным. Она вздрогнула, словно этот хрип ударил ее, но не отступила.
   - Эвелин!
   Шум резко оборвался. Джонатан шагнул вперед, но Бетти удержала его за руку.
   - Право, не стоит, Джон, - сказала она. - Ничего страшного. Я просто удивилась. Лестер, не держи ее. Ты со мной говоришь, Эвелин?
   - Никому, - хрипло вымолвил гомункул, - никому до меня дела нет. Мне же много не надо. Я много не прошу. Я просто хочу тебя, Бетти. Лестер жестокая. Она не хочет плакать. А мне всего и надо - посмотреть, как ты плачешь, - она попыталась поднять руки, но они только слабо качнулись. Тело поникло, голова бессильно упала набок. Оно еще издавало какие-то звуки, но разбирать их становилось все труднее. Но вот, сопровождаемые мерзким смешком, четко прозвучали слова:
   - Бетти такая забавная, когда плачет. Я хочу смотреть, как Бетти плачет.
   - Господи, помилуй! - выдохнул Джонатан.
   - Эвелин, если хочешь говорить, давай поговорим, - сказала Бетти. - Не обещаю, что буду плакать, но тебя послушаю.
   - Может, не стоит терять время? - сказал Ричард.
   Гомункул судорожно дернул головой и мутно посмотрел на всех по очереди. Ясные взгляды троих людей заставили его отступить. С видимым усилием в недрах фигуры родились слова:
   - Мне больно. Я не хочу, чтобы вы так смотрели на меня. Это я хочу смотреть на вас. Бетти, ты же всегда меня боялась. Я хочу, чтобы ты испугалась меня опять.
   - Ладно, - сказал Джонатан с внезапной решимостью. - Давайте делать то, что в наших силах. Раз мы решили идти, надо идти, - он подошел к столу и взял картину.
   - Нам идти, Лестер? - спросила Бетти.
   Другой голос, снова заполнив всю комнату, легко ответил:
   - Лучше бы пойти. Эвелин не справится, а тело нужно обязательно вернуть. Идемте.
   Ричард вслед за Джонатаном быстро подошел к столу и схватил свой бокал. Все посмотрели на него. Он попытался заговорить и не смог. Всех опять выручила Бетти.
   Она тоже подняла бокал и просто пожелала:
   - Удачи тебе, Лестер!
   Люди выпили. Ричард уронил бокал, и осколки зазвенели по полу. Гомункул повернулся и заковылял к двери. Остальные отправились за ним.
   Когда они вышли на улицу, было уже очень поздно.
   В круг света от ближайшего фонаря выкатилось такси.
   Джонатан поднял руку, машина остановилась и шофер, перегнувшись через сиденье, открыл дверцу. Мужчины ждали, пока гомункул медленно и неуклюже забирался внутрь. Бетти быстро нырнула вслед за ним. Ричарду пришлось устраиваться напротив. Джонатан сел рядом. Он пытался припомнить, назвал ли он адрес, но машина ехала вперед, водитель ни о чем не спрашивал, и он решил, что все-таки назвал. Напротив он видел милое лицо Бетти, но даже оно не могло отогнать вдруг охвативший его липкий страх. В памяти возникали то ли вычитанные, то ли слышанные где-то истории, начинавшиеся с подобных полуночных поездок: так бежали свергнутые короли, так увозили в сумасшедшие дома несчастных по коварным наветам, так похищали людей наемные убийцы. Сквозь эти воспоминания сквозил другой слой: аресты еретиков, захват заложников, мученики за веру, ведьмы-жертвы или жертвы ведьм... Во всех городах всего мира зловеще шуршат шинами темные полночные автомобили, и ждут своего часа вещи, неназываемые при свете дня. Что-то мрачное, какое-то простое, жуткое действо под стать этой ночи ждало их впереди. А то не случилось бы худшего. Вдруг ночь сменится рассветом, а вокруг - не привычные лондонские улицы, а другой город, страшный и зыбкий, населенный созданиями, подобными сидящему сейчас напротив, или жуками с жесткими надкрыльями, спешащими по своим делам. А вдруг он и вправду видел их, незримых при свете земного солнца, но становящихся тошнотворно реальными в другом свете, так похожем на призрачную мглу за окнами машины?
   Рядом с ним откинулся на спинку сиденья Ричард.
   Тоска не мучила его, это он давно пережил. С некоторых пор он пришел к выводу, что на свете вряд ли найдутся вещи, способные потрясти его, и вот ошибся. Вселенная всегда готова доставить нам больше неприятностей, чем мы рассчитываем. Достаточно знать об этом, чтобы обходиться без особенных потрясений. Какие бы кошмары ни измышлял Джонатан, боль от них не сравнится с болью матери, ночь напролет сидящей у постели ребенка, заходящегося в кашле. Ричард испытывал примерно то же самое. Ему не было нужды придумывать кошмары, вполне хватало реальных, упрямых фактов. Оказывается, на свете есть вещи, которых, по его мнению, быть не может. То, чему не следует быть, тем не менее существовало, молчаливо утверждая, что может существовать и большее. В природе вещей, а значит, и в его собственной природе, возникла брешь. То же произошло с его привычными самооправданиями. Здравый смысл больше не приходил к нему на выручку. Самое странное, что Ричард и не звал его. Он принял новое, готов был войти в этот счастливый мир, но уже маячила впереди боль разлуки вечной и окончательной. Он не мог не верить Лестер, когда она говорила об уходе; он даже не сомневался в том, что это правильно, что так и должно быть. Но кроме этого "должно быть" холод, сжимавший его сердце, ничем не отличался от прежнего холода вдруг наступившего одиночества. Ему отказали в новом рождении.
   Он все никак не мог понять, что для второго рождения есть только один путь. Он отчаялся.
   Лестер тоже было знакомо это отчаяние по первым часам после смерти, проведенным в мертвом Городе.
   Позже непреложность его законов вытеснила чувство покинутое(tm). Еще ненадолго она поддалась нетерпению, когда обучалась управлять магическим телом, но теперь ее не занимало и это. Ее нынешняя сила позволяла одинаково принять и "миллионнолетнее ожидание", и тщетность всех ожиданий. Когда она садилась в машину, фальшивая плоть передала ей ощущение дождевых капель на фальшивой коже; эти капли стали предвестниками сияющих вод разлуки. Оставались две задачи, всего две: убрать гомункула с лондонских улиц, а потом уйти самой. Беззаконие должно вернуться к своему истоку и там перестать быть. Прах да возвратится во прах. Город получит принадлежащее ему в том виде, в котором допустил его к жизни на своих улицах. Она больше не думала о туннелях и подземных переходах. Они не пугали ее. Материя была чиста и земля свободна, а если еще нет, то обязательно станет такой. Но вместо тоннелей текла неумолимая река. Лестер тоже пора было уходить.
   Такси неторопливо катило по улицам. Лестер видела все четыре фигуры в салоне автомобиля. Она знала, что стоит ее новому видению укрепиться еще немного, и ей станут видны не только цилиндры и поршни работающего двигателя, но и внутренняя сущность плоти истинной и плоти ложной. Она уже видела так Ричарда, чудесный замысел, все частицы которого были одновременно и плотью, и духом, а все вместе составляли человека. Таким она любила его еще больше. Лестер смотрела, как шевельнулась Бетти, как она повернулась к уродливой фигуре в углу, и как та под ее живым и понимающим взглядом начала терять подобие женщины. Она увидела яркую, живую ладонь, поглаживающую мертвую лапу.
   Она услышала голос Бетти: "Эвелин!" И еще раз: "Эвелин! Давай поговорим!" а затем расслышала сквозь невнятное бормотание ответ Эвелин:
   - Я тебя больше не хочу.
   Она увидела - и больше уже не могла смотреть - как плавится неподвижная, мертвенно-бледная маска лица, с какой испуганной злобой выглядывает из фальшивой плоти призрак, и тоже вскрикнула:
   - Эвелин, не уходи от нас!
   Она попыталась удержать ее, но тут же отступила.
   Справиться с фальшивой плотью не составило бы для нее труда, но с тем, что теперь находилось в ней, она справиться не могла, и даже не старалась. Эвелин прошипела:
   - Я вас ненавижу!
   Мертвая лапа, почти потерявшая даже отдаленное сходство с человеческой рукой, попыталась стряхнуть руку Бетти, а когда та сильнее сжала ее, задергалась, высвобождаясь. И как только распадающийся гомункул сумел освободить руку, такси остановилось.
   Глава 10
   Законы Города
   Канун Дня Всех Святых выдался дождливым и тусклым. Прохожих на лондонских улицах почти не осталось, большинство освещенных окон отгородилось от ненастной ночи плотными занавесками. Даже радости наступившего мира не хватало, чтобы открыто смотреть в глаза приближающемуся празднику. Да и погода не благоприятствовала.
   Клерк в одиночестве так и сидел в своей большой гостиной с тех пор, как отправил гомункула во внешний мир. Где-то в Городе, как он полагал, бродил в магическом теле и тот дух, который столь бесцеременно помешал его работе. Маг не хотел признаваться даже самому себе, насколько его беспокоило развитие событий. Две причины не давали ему покоя. Во-первых, почему Бетти не нашла ни слова о нем, когда пересказывала заголовки будущих газет? Он видел только одно объяснение: она, неожиданно ослабела и не смогла доставить ему полной информации. Вообще-то, это объясняло и неудачу магического ритуала. Существо, которое он поймал и послал теперь подальше, наверное, подействовало на нее и заставило молчать. Поэтому будущее не соответствовало ее рассказам. Он даже не допускал возможности, что будущее не содержало упоминания о нем по той простой причине, что его там не было. Он, словно наркотиком, взбадривал сознание иллюзией. Иллюзия для чародея - вещь не менее опасная, чем для святого. Но этим страдали и величайшие из мастеров некромантов. В глубине сердца каждого из них обязательно селилась крошечная иллюзия. Рано или поздно ее отрава расползалась по всему существу мага, предвещая его конец. Саймон уже испытал на себе ее воздействие. Она заставила его спешить.
   Пока он удерживал себя от шагов, к которым принуждала царившая с некоторых пор в сознании сумятица.
   Последнее дело для посвященного высокой ступени - возвращаться к примитивным методам. Чародейство, как и святость, не допускает возврата. Мастер, отказавшийся от достигнутых вершин и скатившийся к привычкам подмастерья, сильно рискует. Ни одному влюбленному (даже влюбленному в самого себя) не дано вернуться из зрелости в юность. Прошлое можно вызвать из памяти настоящего, оно искупается настоящим, но настоящее нельзя покинуть ради прошлого. Лестер нашла правильный путь, прокладывая дорогу в будущее; Эвелин настойчиво искала ошибочный, стремясь к прошлому. Но чародей рискует неизмеримо сильнее, чем рисковала по недоумию Эвелин. Если он возвращается к прошлому, то неизбежно утрачивает накопленный опыт. Саймон прекрасно знал об этом и раньше, но никогда не думал, что такая возможность станет искушать его. Он сам не заметил, как начал скатываться к ранним, грубым магическим методам. Он уже пошел на поводу у своих желаний, сотворив фальшивое тело. Теперь он готов был уступать и дальше. Чтобы вернуть власть над Бетти духовными способами, требуется тщательно спланированная, ювелирная работа. Он сидел, не отводя глаз от окна, и даже не думал, а просто страстно желал увидеть в нем туманные контуры ее покорного духа. А ведь он прекрасно понимал, что сначала должен приостановить ее физическую жизнь и отделить дух от тела. Ах как не вовремя это" тело обогатилось новым знанием! Дурацкое, своевольное чувство явилось совершенно некстати, но теперь любовь служит ей дополнительной охраной. Он должен разрушить тело быстро и сразу. Лицо мага, устремленное к окну, приобрело совершенное сходство с изображением на картине Джонатана.