Она не могла понять, идет ли дождь в самом зале.
Если и шел, то, наверное, незримо для нее. Но пространство над ним продолжало оставаться распахнутым, а издали к дому приближались две фигуры. Прямо по водам шагали двое с огромными головами, закутанные в огромные плащи, удивительно похожие на Саймона; просто два Саймона, пришедшие издалека к Саймону здешнему.
Сначала ей показалось даже, что там целая вереница Саймонов, но потом она поняла, что их всего двое. Они направлялись прямо к проему над залом, и едва увидев их, Лестер вдруг остро ощутила, что никогда, ни при каких обстоятельствах не попросила бы этих людей принести ночью стакан воды. Она не осмелилась бы выпить то, что они принесут. Яд, подсыпанный в питье - это всего лишь человеческая злоба, понятная и в общем-то простительная для любого человеческого существа. Здесь же чувствовалась холодная инфернальная неприязнь ко всему живому. Они проходили словно бы под ней, хотя она не могла понять, откуда смотрит на них, и когда прошли, Лестер ужаснулась. На миг ей показалось, что внизу - не они, а она сама. Фигуры с огромными головами и в огромных плащах просто не могли иметь с ней ничего общего, и все-таки они были ею - двойственные, необъятные, скрытные, идущие сквозь внечувственный дождь по неподатливой воде, отвратительные, сами преданные только отвращению; словно в призрачном Городе ее ранней смерти она пошла по другому пути, и через глубокие туннели вышла к этой воде, чтобы разрастись, закутаться в плащ и отправиться дальше к тихому и страшному концу. Так вот каким был другой путь, тот, по которому она не пошла. Фигуры прошли, свет у них за спинами сгустился до кроваво-красного, потом стал багрово-огненным и, взметнувшись стеной, последовал за ними, впитывая и очищая то отвращение, которое исходило от них. А позади оставалась свобода, красота и свежесть воды и света.
На земле утро готовилось сменить ночь. Оно приходило незаметно, и никто из живущих не знал о наступлении истинного праздника. Никто? Клерк знал. Как человек отчетливо ощущает предрассветный холодок, который заметнее всего ранней весной или поздней осенью, так и он, задолго до появления солнца, ощутил в зале новый холод. Воздух внутри зачарованного круга стал неимоверно тяжел, но когда Законы Города взялись за дело и близость Всех Святых разлилась вокруг, внутри круга вдруг повлажнело и потянуло могильным холодом.
Наступало время нечеловеческих чудес. Струившаяся с небес благодать начала преобразовывать все находящееся в зале. Все формы тварного мира пропитывались ей и постепенно начинали проявлять свою божественную сущность. Они тоже были святыми, в них просыпалась жизнь, хотя сам Город еще не проснулся. Что-то шевелилось, ползло, шагало, летело, словно все сущее незримо присутствовало здесь. Уже вступали в действие Законы Города, а Саймон все еще смотрел на гомункула, протискивающегося сквозь барьер. Бетти пока не сдавалась и тормозила продвижение магического тела. Всех его рывков не хватало, чтобы справиться с молодым упорством. Но и сама Бетти почти вплотную приблизилась к барьеру. Джонатан продолжал крепко держать ее. Но как только носок ее туфли коснулся внешнего круга, она обернулась и сказала:
- Не надо меня больше держать, Джон. Я должна пойти с ней.
- Ты не сделаешь ничего подобного, - возразил Джонатан. - Чем это поможет? Пусть идет, куда хочет.
Может быть, ты и нужна ей, но мне нужна больше.
- Нет, правда, Джон, - задыхаясь, проговорила Бетти. - Я должна идти, в конце концов, мы были знакомы. А ты - дело другое, ты можешь справиться и сам.
Кроме того, я стану тебе обузой, если... Отпусти меня, дорогой. Я не могу позволить ей опять умереть. Я радовалась, когда она умерла в первый раз, так что позволь мне теперь быть с ней.
Джонатан попытался возразить, но все его усилия оказались тщетны. Он расставил ноги, они начали скользить. Он ухватился за тонкую фигурку Бетти, она продолжала неумолимо двигаться вперед.
- Не ходи туда, это - ад! - выкрикнул он. - Что мне делать?
- Ад? - Бетти вздохнула. - Он не в силах повредить мне. Я должна идти. Дорогой, ну позволь же.
Их голоса, в общем-то довольно тихие, громом отдавались по залу, на фоне непрестанного шума дождя.
- Ричард, помоги мне! - позвал Джонатан.
Пожалуй, ответ Ричарда удивил его. Но ведь сердце Ричарда страдало дольше, и он лучше Джонатана знал, что разлук не миновать. Может быть, чуть-чуть нетерпеливо - обычное дело для смертного - Ричард сказал:
- Я бы на твоем месте не стал так беспокоиться. Ты не получишь ее, если попытаешься удержать. Раз она хочет идти, значит, ей надо идти.
Он по-прежнему не сводил глаз с Клерка, а Клерк смотрел на Бетти. Происходящее казалось магу кошмарным сном. Вид собственной дочери, здоровой и свободной, ничем не напоминающей бессловесную рабыню недавнего времени, сбивал его с толку. Он как-то вдруг забыл теорию магии, философию и метафизику. Заклятия не удались, и подобия не имели ничего общего с оригиналами. Сейчас Клерк больше чем когда-либо напоминал обычного растерянного человека, он утратил способность рассуждать логично, в соответствии с принципами магии, и торопился действовать. Одна из последних идей всецело завладела им: убить! Он видел перед собой тело Бетти, и рука, державшая иглу, медленно поползла вверх. Бетти приближалась медленно-медленно и так же медленно Клерк поднимал свое оружие. Его глаза не отрывались от ее горла.
В зале происходили теперь только простые действия.
Время раздумий, споров, приготовлений кончилось. Они были в Городе. У одних остались силы действовать, у других - нет, вот и вся разница. Глаза женщины, все еще лежавшей поперек кресла и действовать неспособной, тоже не отрывались от Бетти. В них, как и в глазах Клерка, светилась только фанатичная жажда убивать.
Убогие, лишенные способности действовать уже давно, слабо постанывая, рассредоточились вдоль границ магического круга. Гомункул все еще двигался, силу ему давали притяжение создателя и стремление Эвелин обрести убежище.
Наверное, тяжелее всех приходилось Бетти. Со всех сторон на нее давила незримая энергия заклятий. Она опять повернулась к Джонатану и выдохнула:
- Пусти. Так надо. Я могу это сделать, а ты - нет.
Сможет только один, но я знаю ее.
Она выдернула руку и коротким жестом - то ли благословения, то ли проклятия, совсем как недавно Лестер Ричарда, оттолкнула Джонатана. Любовь и долг придали жесту такую силу, что он тут же выпустил ее и отступил на шаг. Ричард подхватил его и помог удержаться на ногах. И в тот момент, когда Бетти вошла в круг, туда проник и дождь.
О, это были совсем не те веселые, поблескивающие капельки, за которыми недавно наблюдала Лестер.
Дождь обрушился яростно, словно проломив или сорвав крышу дома. На самом деле, крыша осталась на месте, просто для дождя она не существовала. С неба хлестал поток, напор его сильнее всего был в центре круга. Под этим натиском кукла на кресле тут же растаяла, она вытекла из руки женщины и попросту исчезла, осталась только тоненькая пленочка жидкой гнили, кишащей какой-то простейшей жизнью. Леди Уоллингфорд увидела, что пальцы ее все еще кровоточат, и затрясла рукой, пытаясь вытащить ее из грязи. Однако мерзкая слизь не отпускала. И тогда она впервые в жизни заплакала, неумело, всхрюкивая и давясь слезами. А тем временем одержимость ее таяла, как недавно кукла под дождем, и кончилось тем, что она поднялась на ноги и поплелась к Саймону, вытянув вперед беспомощно скрюченные руки. Он даже не обратил на нее внимания, и в этом был его роковой просчет.
Магический барьер таял, словно тоже размытый струями небесного дождя. Гомункул стал двигаться проворнее, поскользнулся и чуть не упал, но удержался и заковылял вперед. Но и с этой формой происходили метаморфозы. Она начала терять даже то грубое человекоподобие, которое в ней еще оставалось. Благостный дождь хлестал сверху; голова формы опустилась в плечи, потом у нее уже не осталось ни головы, ни плеч, и все-таки она упорно продолжала тащиться вперед. Рука, которую сжимала Бетти, превратилась в жидкую грязь, субстанция начала просачиваться сквозь пальцы Бетти, ноги урода подогнулись и слиплись в бесформенный ком, но даже обезножев, обрубок продолжал подпрыгивать и продвигаться, пока на краю внутреннего круга силы его не иссякли окончательно и он рухнул к подножию кресла, забрызгав грязью ноги Саймона, идола, к которому он так стремился.
Когда рука гомункула растаяла под ее пальцами, Бетти остановилась. Саймон мельком глянул на брызги, а потом, быстрый, как сам святой дождь, метнулся вперед и вонзил иглу в горло дочери. Нет, он намеревался вонзить, но смертоносное движение не достигло цели, рука с иглой дрогнула и отклонилась в сторону. При первом движении мага оба молодых человека кинулись к нему, но их опередили окровавленные и грязные руки старой женщины, полуослепшей от слез. Леди Уоллингфорд повисла на локте Саймона, ей просто надо было держаться за кого-нибудь. Промахнувшись так нелепо, маг хрипло вскрикнул и отбросил стальную иглу. Бетти легко ее поймала. Она с любопытством осмотрела страшное оружие и с улыбкой передала Джонатану. Клерк с каким-то орлиным, яростным клекотом пытался отцепить от себя повисшую на нем женщину. Наконец это удалось ему. Тело, лишенное опоры, стало заваливаться набок и открыло Саймону багрово-алый проем в стене.
До сих пор он не замечал этой бреши, проделанной неведомыми силами в воротах его крепости, но как только увидел - понял, что это - конец.
В проеме стояли две фигуры, которые он тотчас же распознал. Они были совершенно одинаковыми; огромные головы-черепа выдаются вперед; мрачные плащи скрывают очертания тел; пустые глаза обращены к нему.
Когда-то он сотворил их своими точными копиями, но его человеческая плоть все же несла в себе отпечаток собственных переживаний и настоящего жизненного опыта, они же были созданиями только рационального ума. Поэтому теперь они выглядели как зловещие карикатуры на него - восковая кукла была такой же карикатурой на Бетти, а гомункул карикатурно изображал всех женщин вообще и никакую в частности. Самой природе магического мира свойственно производить не столько злое, сколько бездарное. Картина Джонатана больше соответствовала магической реальности, чем любое произведение, рожденное ей самой. Казалось, небесный дождь поливает фигуры без всякого видимого эффекта: они все-таки были сработаны из человеческой плоти, хотя и нерожденной. Их человечность можно было поставить под сомнение в той же степени, что и человечность самого Саймона. Закон пригнал их сюда.
Пламенное свечение позади них все сгущалось, а впереди собиралась тяжелая, грозная грозовая туча. Такая же туча заходила с запада над Лысой горой перед вознесением того, другого еврея. Это она скрыла от глаз учеников Его медленно поднимавшееся в иные измерения сияющее тело.
Но Он возносился в Закон и в соответствии с Законом. Теперь же Закон восполнял брешь, пролом, проделанный незаконным вторжением. Кровь всех жертв и гнев всех отмщений, от мирных подношений Авеля до германских гекатомб, пришли вместе с ним. И все-таки он оставался только Законом, чистым действием. Исполинской волной он вздымался за приближающимися фигурами. Клерк неподвижно замер, у ног его распростерлось тело его любовницы. По залу шагали к нему два других Клерка.
Он сделал еще одно, последнее усилие. Но в них было слишком много от него самого: все эти годы он подпитывал их из глубин своего сердца. В их головах роились его мысли, их голоса произносили его слова. Говорил он говорили они. Поэтому слова, с которыми он обращался к ним, неизбежно обращались и к нему самому. Как только он попытался лишить их способности двигаться, он тут же обнаружил, что сам утрачивает подвижность. Он пытался взглядом пригвоздить их к месту, но не смог поймать их взгляд, как никому не удавалось поймать его собственный. Он поднял руку, чтобы начертать магический знак, и тут же почувствовал, как под ним задрожала земля и воздух навалился на плечи невыносимой тяжестью. Чтобы разрушить их, он должен был разрушить себя. Оставалась, правда, одна возможность: немедленно, без всякой подготовки, снова воссоединить их в себе. Он должен действовать, все равно ничего другого не остается. Он решился.
Он вышел из круга и пошел им навстречу. Теперь они приближались, точно повторяя его собственные шаги. Он начал бормотать заклинания, но снова почувствовал ответный трепет собственной плоти и замолчал.
Он совершил очередную ошибку. Под защитой магического круга ему ничего не грозило. Здесь, в шуме дождя, он лишился последней надежды. Дождь выстукивал по голове и плечам Саймона беспорядочную дробь, не давая думать, он слепил глаза, не давая смотреть. Но дождь он мог вытерпеть, а вот красное свечение пугало его все больше. Из-за него он не смог верно оценить расстояние, и когда две темные фигуры внезапно оказались совсем рядом с ним, он подумал: "Это смерть" и понял, что мысль обессилила его.
Он заставил себя произнести приказ. Они остановились, но вместе с ними остановился и он. Он подчинялся сам себе. Если бы только у него было время! Всего лишь немного времени и место, чтобы укрыться от дождя, красного света и красного запаха, запаха не только роз, но и крови, костров, всех великих красных дел.
Красная пелена разделяла его и замерших двойников.
Ему приходилось дышать этой пеленой, зарево накрывало, обволакивало, сжималось вокруг них, оно сгущалось, словно превращаясь из света в текучее вещество, его можно было ощущать, даже закрыв глаза. Наконец плотный красный туман сомкнулся вокруг двоих безгласных и одного, имеющего голос, но не смеющего воспользоваться им. Порыв взаимной ненависти пронзил слои тумана. Он ненавидел их, а они, зеркально отражая его чувства, ненавидели его. Ненависть словно выжгла в тумане полость, края которой слой за слоем стали заворачиваться вовнутрь, словно лепестки засыпающего цветка.
Саймон уже инстинктивно рванулся, пытаясь в прыжке преодолеть закрывающуюся западню. То же сделали и двойники. Его постигла неудача, он рухнул назад - как и они. Запах изменился. Теперь в нем не оставалось ни единого намека на запах роз, - только кровь. Он поглядел вниз и увидел слоистые розовые глубины. Внезапный порыв дождя затянул его туда. Двое других последовали за ним. Струи дождя словно обрели сверкающие наконечники, сначала хрустальные, потом разноцветные - смотреть стало совершенно невозможно. Но вблизи Саймон все еще продолжал видеть лица двойников. По ним прокатывались те самые волны, которые часто видели на его собственном лице его приверженцы. Небесный ливень Дня Всех Святых бушевал вокруг. Все было бесполезно. Что бы он ни задумал против двойников, все обернется против него самого.
Красный туман двинулся и потащил его за собой.
Под ногами словно разверзлась багровая трясина. Запах крови стал нестерпимо сильным, на коже Клерк чувствовал опаляющий жар близкого огня. Он не знал, почему, но был уверен, что погружается. А сверху все летели цветные стрелы. Таким являлся ему Город. "Если и во ад сойду, там тоже Ты". Почему-то он решил, что если сможет следить за сверкающими наконечниками, то избежит ада. Если же не сможет - что ж, придется вечно изучать эти неизменные в своей изменчивости лица. Он тупо смотрел на них, и так же тупо смотрели на него они. Между тем всех троих несло все дальше и дальше, глубже и глубже, через красный свет, кровь и огонь.
В тот миг, когда Клерк встретился с двумя другими Клерками, когда красный свет начал конденсироваться вокруг всей троицы, Ричард и Джонатан тоже почувствовали дождь, падающий на них и даже сквозь них, но только поежились, приняв его за обыкновенный. Отмеченная благодатью Таинства, Бетти подняла лицо навстречу летящим струям и почувствовала, как они вливают в нее живительную силу. Потом у нее на глазах потоки небесных вод поредели, переместились в сторону, некоторое время еще падали отдельные капли, и дождь кончился. Остался только розовый туман. В воздухе стоял запах цветущего сада. Скоро туман рассеялся, а запах остался.
Глядя вниз будто с огромной высоты, она увидела маленькую лужицу, розовеющую на свету. Она высыхала на глазах, но прежде чем исчезнуть окончательно, ее поверхность отразила весь Город, через который ей так часто случалось проходить, живой и настоящий. В следующий миг видение исчезло, потому что она заметила, как панорама Города открывается повсюду вокруг нее, прямо здесь, в зале, залитом обычным солнечным светом.
Снаружи доносился привычный шум утреннего Лондона.
Она облегченно вздохнула и повернулась к рассветной радости, к своему любимому. Он улыбнулся ей в ответ, и она поняла, что несмотря на молодость, Джонатан успел узнать и понять некоторые Законы Города. А вот над Ричардом эти законы потрудились всерьез. Бетти подумала, что у него такое же лицо, как было тогда в ее комнате у Лестер. Скорбь, ранняя смерть, мрачноватая отрешенность покаяния...
Но в зале все еще оставались и другие. Больные молчали, только изредка кое-кто из них непроизвольно всхлипывал. В резком утреннем свете они выглядели совсем жалко. Тело Сары Уоллингфорд так и лежало возле кресла. Она не шевелилась. Но не мать, и не убогие калеки привлекли внимание Бетти. Там, где недавно пролегала линия магического круга, стояли две живые мертвые женщины. На первый взгляд - обычные земные обличья, обычные земные одежды. Бетти подошла поближе. Так они и стояли втроем во всемогущей обыденности, как стояли бы три любые женщины, решающие, чем заняться или обменивающиеся новостями. Первой заговорила Эвелин. Стреляя глазами от Бетти к Лестер и обратно, она дрожащим голоском заявила:
- Не вмешивайтесь в мои дела. Я вам не позволю. Я не хочу. И не пытайтесь.
- Послушай, Эвелин, мы так часто ходили вместисказала Лестер. - Давай так и сделаем. Пойдем со мной сегодня, а там посмотрим.
Бетти хотела заговорить, но Лестер легкой улыбкой удержала ее. Кажется, этот разговор уже не раз происходил между ними в прошлом.
- Пойдем, ты же можешь, - продолжала уговаривать Лестер. - Прости, если я иногда бывала.., ну, недогадлива. Если я когда-нибудь использовала тебя для своих целей. Ну что ж, теперь твоя очередь. Я только этого и хочу.
Правда-правда. Идем, посмотрим, что у нас впереди!
- Наверное, по-твоему это называется добротой, - укоризненно протянула Эвелин. - Ты небось думаешь, что лучше быть доброй? Я всегда терпеть не могла таскаться с тобой, и надеюсь, рано или поздно найду себе кого-нибудь еще. Спасибо.
- Да, - печально вздохнула Лестер, - боюсь, что найдешь.
Всем, кроме Эвелин, слова эти напомнили о зловещем мире, еще недавно окружавшем их. Но ведь Эвелин и там ничему не научилась. Когда ее вожделенные укрытия начали таять вокруг нее, она в отчаянии не знала, что делать. Теперь, настороженная, как зверек, она решила во что бы то ни стало не дать себя поймать. Именно этим и занимались, по ее мнению, хитрые Лестер и Бетти. Они хотели поймать ее, удержать, сделать больно; они всегда ненавидели ее. Но она с ними справится, и не с такими справлялась. Она неожиданно рванулась, пробежала между ними, растопырив руки и, крича "Пустите меня", промчалась сквозь толпу больных (они и не пытались удерживать ее) и мгновенно оказалась возле окна. За ним лежал подозрительно пустынный и призрачный дворик.
Она чуть не остановилась, но оглянулась через плечо и увидела, как Лестен шагнула вслед за ней.
- Думаешь, поймаешь? - крикнула Эвелин, и Бетти ужаснуло каменное выражение лица, со старательно нарисованной торжествующей гримасой. Жестокость и раньше доставляла ей удовольствие, но открыто торжествовать она все же не решалась. Теперь последние барьеры исчезли.
В следующий момент Эвелин прошла сквозь окно и оказалась в другом Городе, чтобы ждать там, бродить и ворчать, пока не найдется попутчик.
Бетти посмотрела на Лестер, обе помолчали. Потом Лестер сказала:
- Мы с ней могли бы вместе найти эти воды. Что ж, мне пора идти. Всего доброго, моя дорогая. Спасибо за ласку.
- А как же?.. - воскликнула Бетти. Она оборвала себя из жалости к тем, кто мог ее услышать, но глаза все равно обежали толпу несчастных, и она чуть заметно повела рукой в их сторону. Она не знала их, не знала, как они попали сюда, но видела, что они страдают. Лестер покачала головой.
- Это для тебя, дорогая моя, - сказала она. - Ты можешь это сделать, ты делала и куда более сложные вещи. Кое-чем я, конечно, помогу, но ты справишься.
Прощай, - она перевела взгляд на Ричарда. - Мой драгоценный, я так люблю тебя. Прости меня, и спасибо тебе, Ричард, спасибо, дорогой! Прощай, благословенный мой!
Она стояла перед ними, спокойная, очень настоящая, только немножко слишком сияющая. Потом яркий воздух начал дрожать, сияние усилилось, затмило дневной свет и распространилось на весь зал. По Городу прошли Все Святые, и она ушла с ними, ушла туда, где и встречи, и разлуки только приближают Последнюю Встречу, за которой уже не будет разлук. Трепетное сияние приняло ее.
Первой пошевелилась Бетти. Она оглядела тех, кто еще остался в зале. Теперь, после слов Лестер, она точно знала, что ей делать. Она чувствовала себя так же, как на Хайгейтском холме, только еще более спокойной. Приближалась трудная пора, в которую ей предстояло вступить по слову ее подруги. Нет, конечно, действовать будет не она - но без ее участия действие не сможет осуществиться. Зато сейчас с ней был тот, кого она звала тогда на холме и по которому тосковала.
Ей даровали большую милость, но и работу предложили немалую. А впрочем, много ли стоит милость, полученная даром?
- Джон, я постараюсь не быть занудой, - порывисто сказала она.
Вместо ответа он обнял ее за плечи и спросил:
- Что там с твоей матерью?
Они подошли к ней, осмотрели, потрогали, попробовали заговорить. Она была жива, но совсем не реагировала на окружающее. Если леди Уоллингфорд и предстояло прийти в себя, то нескоро. Память, знания, даже простейшие навыки уже никогда не вернутся к ней. Она будет жить, не зная, кто она, и как здесь оказалась, не различая, кто вокруг нее, и что они делают - или что уже сделали для нее - одевают ли, кормят, выносят на воздух - у нее просто не будет слов для этих понятий.
Она отдала себя целиком, от ее личности ничего не осталось. Ее, как новорожденного младенца, придется заново учить жить. Но поскольку, отдавая себя, она хотела добра Клерку, а не себе, поскольку она действительно пыталась отдать себя, Город лишил ее страсти, а дар ее принял в свое собственное божественное "я". Ей предстояло родиться заново. По крайней мере заново расти душой, а руководить этим ростом станет дочь. Ее нежность будет утолять нужды "новорожденной", а если речь когда-нибудь вернется к ней, дочь ответит на первые запинающиеся слова. Пока же она пребывала как раз в том состоянии, до которого маг хотел довести их дитя.
Подобное замещение тоже входило в законы Города. Ее духовное знание покоилось в полном неведении, ее тело лежало под обычным солнцем. Начиналось воскресение, и отныне Бетти предстояло делать для матери все, что способна сделать любовь.
Пока же они ничем не могли помочь ей. Бетти постояла над матерью, поцеловала Джонатана и, повернувшись, заметила Ричарда. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом она улыбнулась и протянула руки.
Он подошел к ней и немного смущенно произнес:
- Спасибо за картину.
Бетти кивнула, поцеловала и его тоже, а потом подошла к ближайшему из тех страждущих созданий, которые, как раздавленные черви, шевелились на полу. Она шла к ним и с каждым шагом наполнялась силой бессмертия. Первым на ее пути оказался Планкин. Она взяла его за руки; радость Города переполняла ее, и она поцеловала его в губы, заглянула в глаза и тихонько сказала:
- Ты поправишься.
Некоторое время он смотрел на нее совершенно ошалевшим взглядом. Потом лицо его постепенно прояснилось и внезапно по нему разлилось ликование. До этого он сидел, уронив голову на колени, а тут, беспорядочно размахивая руками, поднялся на ноги и издал какой-то утробный вопль.
- Все будет хорошо, - звонко пообещала Бетти и пошла дальше. Так она обошла весь круг - касаясь, гладя, исцеляя - просто и естественно, весело и звонко.
Но хотя голос ее ни разу не запнулся и руки ни на миг не потеряли силы, сама она менялась на ходу. Она становилась все бледнее; возле каждого следующего больного ей приходилось задерживаться все дольше. Джонатан все это время неотступно следовал за ней. И не напрасно. К концу обхода она уже тяжело опиралась на его руку, прежде чем сделать два шага к новому страдальцу. Высокая небесная сила вливалась через нее в эти измученные создания, и одновременно убывала ее собственная сила и радость обладания ей. Она, поднявшаяся из мудрых вод, оставалась самой собой и могла бы погибнуть, только предав саму себя, но эти целительные силы предназначались для других, их следовало истратить на них без остатка. Брать и отдавать, отдавать и брать - иногда первым становится одно, иногда - другое. Но и получая, и отдавая, и она, и Лестер, и все остальные идут к Городу. Как непросто научиться единству того и другого, но ради этого стоит стараться, а достичь этого можно лишь отказавшись от любого достижения. Ее волшебная жизнь переходила в других, но сама она оставалась прежней Бетти, ничего не оставившей для себя. Под конец она зашаталась и чуть не упала. Джонатан подхватил ее и подвел к Ричарду. Они вдвоем придерживали ее за плечи, а она, бледная и изможденная, стояла между любимым и другом и с последней проступившей на губах улыбкой едва смогла прошептать:
- Ну вот и готово!
Все те, кого она исцелила, были уже на ногах - двигались, болтали, охорашивались. Похоже, они так и не поняли, что произошло. Может быть, даже не заметили присутствия Бетти и уж во всяком случае не обращали на нее внимания. Кто-то сказал:
- Я знал, что отец нам поможет.
Другой добавил:
- Наверное, это был кошмар.
И еще кто-то:
- Вот ужас-то!
А потом смолкли голоса и негромкий смех. Бетти жалобно поглядела на Джонатана, и они втроем начали медленно пробираться к выходу. Праздничный утренний свет заливал зал. Уже у самой двери, когда белой хрупкости Бетти едва хватало на то, чтобы держаться на ногах, к ним подбежал Планкин.
- Простите меня, мисс, и вы, джентльмены, - заговорил он, - да только наверху еще одна есть - Элси Букин, которая у нас печатала. У нее вроде как паралич, и если она вдруг решила, что он вернулся, так, наверно, не смогла вместе со всеми вниз спуститься. Но ей, может быть, и правда плохо, так что если бы вам наверх подняться, она бы вам спасибо сказала.
Бетти поглядела на Планкина, и слабая улыбка едва шевельнула ее губы. Последним усилием она заставила себя выпрямиться.
- Ясно... - выговорила она. - Хорошо. Джон, ты не возражаешь?..
Если и шел, то, наверное, незримо для нее. Но пространство над ним продолжало оставаться распахнутым, а издали к дому приближались две фигуры. Прямо по водам шагали двое с огромными головами, закутанные в огромные плащи, удивительно похожие на Саймона; просто два Саймона, пришедшие издалека к Саймону здешнему.
Сначала ей показалось даже, что там целая вереница Саймонов, но потом она поняла, что их всего двое. Они направлялись прямо к проему над залом, и едва увидев их, Лестер вдруг остро ощутила, что никогда, ни при каких обстоятельствах не попросила бы этих людей принести ночью стакан воды. Она не осмелилась бы выпить то, что они принесут. Яд, подсыпанный в питье - это всего лишь человеческая злоба, понятная и в общем-то простительная для любого человеческого существа. Здесь же чувствовалась холодная инфернальная неприязнь ко всему живому. Они проходили словно бы под ней, хотя она не могла понять, откуда смотрит на них, и когда прошли, Лестер ужаснулась. На миг ей показалось, что внизу - не они, а она сама. Фигуры с огромными головами и в огромных плащах просто не могли иметь с ней ничего общего, и все-таки они были ею - двойственные, необъятные, скрытные, идущие сквозь внечувственный дождь по неподатливой воде, отвратительные, сами преданные только отвращению; словно в призрачном Городе ее ранней смерти она пошла по другому пути, и через глубокие туннели вышла к этой воде, чтобы разрастись, закутаться в плащ и отправиться дальше к тихому и страшному концу. Так вот каким был другой путь, тот, по которому она не пошла. Фигуры прошли, свет у них за спинами сгустился до кроваво-красного, потом стал багрово-огненным и, взметнувшись стеной, последовал за ними, впитывая и очищая то отвращение, которое исходило от них. А позади оставалась свобода, красота и свежесть воды и света.
На земле утро готовилось сменить ночь. Оно приходило незаметно, и никто из живущих не знал о наступлении истинного праздника. Никто? Клерк знал. Как человек отчетливо ощущает предрассветный холодок, который заметнее всего ранней весной или поздней осенью, так и он, задолго до появления солнца, ощутил в зале новый холод. Воздух внутри зачарованного круга стал неимоверно тяжел, но когда Законы Города взялись за дело и близость Всех Святых разлилась вокруг, внутри круга вдруг повлажнело и потянуло могильным холодом.
Наступало время нечеловеческих чудес. Струившаяся с небес благодать начала преобразовывать все находящееся в зале. Все формы тварного мира пропитывались ей и постепенно начинали проявлять свою божественную сущность. Они тоже были святыми, в них просыпалась жизнь, хотя сам Город еще не проснулся. Что-то шевелилось, ползло, шагало, летело, словно все сущее незримо присутствовало здесь. Уже вступали в действие Законы Города, а Саймон все еще смотрел на гомункула, протискивающегося сквозь барьер. Бетти пока не сдавалась и тормозила продвижение магического тела. Всех его рывков не хватало, чтобы справиться с молодым упорством. Но и сама Бетти почти вплотную приблизилась к барьеру. Джонатан продолжал крепко держать ее. Но как только носок ее туфли коснулся внешнего круга, она обернулась и сказала:
- Не надо меня больше держать, Джон. Я должна пойти с ней.
- Ты не сделаешь ничего подобного, - возразил Джонатан. - Чем это поможет? Пусть идет, куда хочет.
Может быть, ты и нужна ей, но мне нужна больше.
- Нет, правда, Джон, - задыхаясь, проговорила Бетти. - Я должна идти, в конце концов, мы были знакомы. А ты - дело другое, ты можешь справиться и сам.
Кроме того, я стану тебе обузой, если... Отпусти меня, дорогой. Я не могу позволить ей опять умереть. Я радовалась, когда она умерла в первый раз, так что позволь мне теперь быть с ней.
Джонатан попытался возразить, но все его усилия оказались тщетны. Он расставил ноги, они начали скользить. Он ухватился за тонкую фигурку Бетти, она продолжала неумолимо двигаться вперед.
- Не ходи туда, это - ад! - выкрикнул он. - Что мне делать?
- Ад? - Бетти вздохнула. - Он не в силах повредить мне. Я должна идти. Дорогой, ну позволь же.
Их голоса, в общем-то довольно тихие, громом отдавались по залу, на фоне непрестанного шума дождя.
- Ричард, помоги мне! - позвал Джонатан.
Пожалуй, ответ Ричарда удивил его. Но ведь сердце Ричарда страдало дольше, и он лучше Джонатана знал, что разлук не миновать. Может быть, чуть-чуть нетерпеливо - обычное дело для смертного - Ричард сказал:
- Я бы на твоем месте не стал так беспокоиться. Ты не получишь ее, если попытаешься удержать. Раз она хочет идти, значит, ей надо идти.
Он по-прежнему не сводил глаз с Клерка, а Клерк смотрел на Бетти. Происходящее казалось магу кошмарным сном. Вид собственной дочери, здоровой и свободной, ничем не напоминающей бессловесную рабыню недавнего времени, сбивал его с толку. Он как-то вдруг забыл теорию магии, философию и метафизику. Заклятия не удались, и подобия не имели ничего общего с оригиналами. Сейчас Клерк больше чем когда-либо напоминал обычного растерянного человека, он утратил способность рассуждать логично, в соответствии с принципами магии, и торопился действовать. Одна из последних идей всецело завладела им: убить! Он видел перед собой тело Бетти, и рука, державшая иглу, медленно поползла вверх. Бетти приближалась медленно-медленно и так же медленно Клерк поднимал свое оружие. Его глаза не отрывались от ее горла.
В зале происходили теперь только простые действия.
Время раздумий, споров, приготовлений кончилось. Они были в Городе. У одних остались силы действовать, у других - нет, вот и вся разница. Глаза женщины, все еще лежавшей поперек кресла и действовать неспособной, тоже не отрывались от Бетти. В них, как и в глазах Клерка, светилась только фанатичная жажда убивать.
Убогие, лишенные способности действовать уже давно, слабо постанывая, рассредоточились вдоль границ магического круга. Гомункул все еще двигался, силу ему давали притяжение создателя и стремление Эвелин обрести убежище.
Наверное, тяжелее всех приходилось Бетти. Со всех сторон на нее давила незримая энергия заклятий. Она опять повернулась к Джонатану и выдохнула:
- Пусти. Так надо. Я могу это сделать, а ты - нет.
Сможет только один, но я знаю ее.
Она выдернула руку и коротким жестом - то ли благословения, то ли проклятия, совсем как недавно Лестер Ричарда, оттолкнула Джонатана. Любовь и долг придали жесту такую силу, что он тут же выпустил ее и отступил на шаг. Ричард подхватил его и помог удержаться на ногах. И в тот момент, когда Бетти вошла в круг, туда проник и дождь.
О, это были совсем не те веселые, поблескивающие капельки, за которыми недавно наблюдала Лестер.
Дождь обрушился яростно, словно проломив или сорвав крышу дома. На самом деле, крыша осталась на месте, просто для дождя она не существовала. С неба хлестал поток, напор его сильнее всего был в центре круга. Под этим натиском кукла на кресле тут же растаяла, она вытекла из руки женщины и попросту исчезла, осталась только тоненькая пленочка жидкой гнили, кишащей какой-то простейшей жизнью. Леди Уоллингфорд увидела, что пальцы ее все еще кровоточат, и затрясла рукой, пытаясь вытащить ее из грязи. Однако мерзкая слизь не отпускала. И тогда она впервые в жизни заплакала, неумело, всхрюкивая и давясь слезами. А тем временем одержимость ее таяла, как недавно кукла под дождем, и кончилось тем, что она поднялась на ноги и поплелась к Саймону, вытянув вперед беспомощно скрюченные руки. Он даже не обратил на нее внимания, и в этом был его роковой просчет.
Магический барьер таял, словно тоже размытый струями небесного дождя. Гомункул стал двигаться проворнее, поскользнулся и чуть не упал, но удержался и заковылял вперед. Но и с этой формой происходили метаморфозы. Она начала терять даже то грубое человекоподобие, которое в ней еще оставалось. Благостный дождь хлестал сверху; голова формы опустилась в плечи, потом у нее уже не осталось ни головы, ни плеч, и все-таки она упорно продолжала тащиться вперед. Рука, которую сжимала Бетти, превратилась в жидкую грязь, субстанция начала просачиваться сквозь пальцы Бетти, ноги урода подогнулись и слиплись в бесформенный ком, но даже обезножев, обрубок продолжал подпрыгивать и продвигаться, пока на краю внутреннего круга силы его не иссякли окончательно и он рухнул к подножию кресла, забрызгав грязью ноги Саймона, идола, к которому он так стремился.
Когда рука гомункула растаяла под ее пальцами, Бетти остановилась. Саймон мельком глянул на брызги, а потом, быстрый, как сам святой дождь, метнулся вперед и вонзил иглу в горло дочери. Нет, он намеревался вонзить, но смертоносное движение не достигло цели, рука с иглой дрогнула и отклонилась в сторону. При первом движении мага оба молодых человека кинулись к нему, но их опередили окровавленные и грязные руки старой женщины, полуослепшей от слез. Леди Уоллингфорд повисла на локте Саймона, ей просто надо было держаться за кого-нибудь. Промахнувшись так нелепо, маг хрипло вскрикнул и отбросил стальную иглу. Бетти легко ее поймала. Она с любопытством осмотрела страшное оружие и с улыбкой передала Джонатану. Клерк с каким-то орлиным, яростным клекотом пытался отцепить от себя повисшую на нем женщину. Наконец это удалось ему. Тело, лишенное опоры, стало заваливаться набок и открыло Саймону багрово-алый проем в стене.
До сих пор он не замечал этой бреши, проделанной неведомыми силами в воротах его крепости, но как только увидел - понял, что это - конец.
В проеме стояли две фигуры, которые он тотчас же распознал. Они были совершенно одинаковыми; огромные головы-черепа выдаются вперед; мрачные плащи скрывают очертания тел; пустые глаза обращены к нему.
Когда-то он сотворил их своими точными копиями, но его человеческая плоть все же несла в себе отпечаток собственных переживаний и настоящего жизненного опыта, они же были созданиями только рационального ума. Поэтому теперь они выглядели как зловещие карикатуры на него - восковая кукла была такой же карикатурой на Бетти, а гомункул карикатурно изображал всех женщин вообще и никакую в частности. Самой природе магического мира свойственно производить не столько злое, сколько бездарное. Картина Джонатана больше соответствовала магической реальности, чем любое произведение, рожденное ей самой. Казалось, небесный дождь поливает фигуры без всякого видимого эффекта: они все-таки были сработаны из человеческой плоти, хотя и нерожденной. Их человечность можно было поставить под сомнение в той же степени, что и человечность самого Саймона. Закон пригнал их сюда.
Пламенное свечение позади них все сгущалось, а впереди собиралась тяжелая, грозная грозовая туча. Такая же туча заходила с запада над Лысой горой перед вознесением того, другого еврея. Это она скрыла от глаз учеников Его медленно поднимавшееся в иные измерения сияющее тело.
Но Он возносился в Закон и в соответствии с Законом. Теперь же Закон восполнял брешь, пролом, проделанный незаконным вторжением. Кровь всех жертв и гнев всех отмщений, от мирных подношений Авеля до германских гекатомб, пришли вместе с ним. И все-таки он оставался только Законом, чистым действием. Исполинской волной он вздымался за приближающимися фигурами. Клерк неподвижно замер, у ног его распростерлось тело его любовницы. По залу шагали к нему два других Клерка.
Он сделал еще одно, последнее усилие. Но в них было слишком много от него самого: все эти годы он подпитывал их из глубин своего сердца. В их головах роились его мысли, их голоса произносили его слова. Говорил он говорили они. Поэтому слова, с которыми он обращался к ним, неизбежно обращались и к нему самому. Как только он попытался лишить их способности двигаться, он тут же обнаружил, что сам утрачивает подвижность. Он пытался взглядом пригвоздить их к месту, но не смог поймать их взгляд, как никому не удавалось поймать его собственный. Он поднял руку, чтобы начертать магический знак, и тут же почувствовал, как под ним задрожала земля и воздух навалился на плечи невыносимой тяжестью. Чтобы разрушить их, он должен был разрушить себя. Оставалась, правда, одна возможность: немедленно, без всякой подготовки, снова воссоединить их в себе. Он должен действовать, все равно ничего другого не остается. Он решился.
Он вышел из круга и пошел им навстречу. Теперь они приближались, точно повторяя его собственные шаги. Он начал бормотать заклинания, но снова почувствовал ответный трепет собственной плоти и замолчал.
Он совершил очередную ошибку. Под защитой магического круга ему ничего не грозило. Здесь, в шуме дождя, он лишился последней надежды. Дождь выстукивал по голове и плечам Саймона беспорядочную дробь, не давая думать, он слепил глаза, не давая смотреть. Но дождь он мог вытерпеть, а вот красное свечение пугало его все больше. Из-за него он не смог верно оценить расстояние, и когда две темные фигуры внезапно оказались совсем рядом с ним, он подумал: "Это смерть" и понял, что мысль обессилила его.
Он заставил себя произнести приказ. Они остановились, но вместе с ними остановился и он. Он подчинялся сам себе. Если бы только у него было время! Всего лишь немного времени и место, чтобы укрыться от дождя, красного света и красного запаха, запаха не только роз, но и крови, костров, всех великих красных дел.
Красная пелена разделяла его и замерших двойников.
Ему приходилось дышать этой пеленой, зарево накрывало, обволакивало, сжималось вокруг них, оно сгущалось, словно превращаясь из света в текучее вещество, его можно было ощущать, даже закрыв глаза. Наконец плотный красный туман сомкнулся вокруг двоих безгласных и одного, имеющего голос, но не смеющего воспользоваться им. Порыв взаимной ненависти пронзил слои тумана. Он ненавидел их, а они, зеркально отражая его чувства, ненавидели его. Ненависть словно выжгла в тумане полость, края которой слой за слоем стали заворачиваться вовнутрь, словно лепестки засыпающего цветка.
Саймон уже инстинктивно рванулся, пытаясь в прыжке преодолеть закрывающуюся западню. То же сделали и двойники. Его постигла неудача, он рухнул назад - как и они. Запах изменился. Теперь в нем не оставалось ни единого намека на запах роз, - только кровь. Он поглядел вниз и увидел слоистые розовые глубины. Внезапный порыв дождя затянул его туда. Двое других последовали за ним. Струи дождя словно обрели сверкающие наконечники, сначала хрустальные, потом разноцветные - смотреть стало совершенно невозможно. Но вблизи Саймон все еще продолжал видеть лица двойников. По ним прокатывались те самые волны, которые часто видели на его собственном лице его приверженцы. Небесный ливень Дня Всех Святых бушевал вокруг. Все было бесполезно. Что бы он ни задумал против двойников, все обернется против него самого.
Красный туман двинулся и потащил его за собой.
Под ногами словно разверзлась багровая трясина. Запах крови стал нестерпимо сильным, на коже Клерк чувствовал опаляющий жар близкого огня. Он не знал, почему, но был уверен, что погружается. А сверху все летели цветные стрелы. Таким являлся ему Город. "Если и во ад сойду, там тоже Ты". Почему-то он решил, что если сможет следить за сверкающими наконечниками, то избежит ада. Если же не сможет - что ж, придется вечно изучать эти неизменные в своей изменчивости лица. Он тупо смотрел на них, и так же тупо смотрели на него они. Между тем всех троих несло все дальше и дальше, глубже и глубже, через красный свет, кровь и огонь.
В тот миг, когда Клерк встретился с двумя другими Клерками, когда красный свет начал конденсироваться вокруг всей троицы, Ричард и Джонатан тоже почувствовали дождь, падающий на них и даже сквозь них, но только поежились, приняв его за обыкновенный. Отмеченная благодатью Таинства, Бетти подняла лицо навстречу летящим струям и почувствовала, как они вливают в нее живительную силу. Потом у нее на глазах потоки небесных вод поредели, переместились в сторону, некоторое время еще падали отдельные капли, и дождь кончился. Остался только розовый туман. В воздухе стоял запах цветущего сада. Скоро туман рассеялся, а запах остался.
Глядя вниз будто с огромной высоты, она увидела маленькую лужицу, розовеющую на свету. Она высыхала на глазах, но прежде чем исчезнуть окончательно, ее поверхность отразила весь Город, через который ей так часто случалось проходить, живой и настоящий. В следующий миг видение исчезло, потому что она заметила, как панорама Города открывается повсюду вокруг нее, прямо здесь, в зале, залитом обычным солнечным светом.
Снаружи доносился привычный шум утреннего Лондона.
Она облегченно вздохнула и повернулась к рассветной радости, к своему любимому. Он улыбнулся ей в ответ, и она поняла, что несмотря на молодость, Джонатан успел узнать и понять некоторые Законы Города. А вот над Ричардом эти законы потрудились всерьез. Бетти подумала, что у него такое же лицо, как было тогда в ее комнате у Лестер. Скорбь, ранняя смерть, мрачноватая отрешенность покаяния...
Но в зале все еще оставались и другие. Больные молчали, только изредка кое-кто из них непроизвольно всхлипывал. В резком утреннем свете они выглядели совсем жалко. Тело Сары Уоллингфорд так и лежало возле кресла. Она не шевелилась. Но не мать, и не убогие калеки привлекли внимание Бетти. Там, где недавно пролегала линия магического круга, стояли две живые мертвые женщины. На первый взгляд - обычные земные обличья, обычные земные одежды. Бетти подошла поближе. Так они и стояли втроем во всемогущей обыденности, как стояли бы три любые женщины, решающие, чем заняться или обменивающиеся новостями. Первой заговорила Эвелин. Стреляя глазами от Бетти к Лестер и обратно, она дрожащим голоском заявила:
- Не вмешивайтесь в мои дела. Я вам не позволю. Я не хочу. И не пытайтесь.
- Послушай, Эвелин, мы так часто ходили вместисказала Лестер. - Давай так и сделаем. Пойдем со мной сегодня, а там посмотрим.
Бетти хотела заговорить, но Лестер легкой улыбкой удержала ее. Кажется, этот разговор уже не раз происходил между ними в прошлом.
- Пойдем, ты же можешь, - продолжала уговаривать Лестер. - Прости, если я иногда бывала.., ну, недогадлива. Если я когда-нибудь использовала тебя для своих целей. Ну что ж, теперь твоя очередь. Я только этого и хочу.
Правда-правда. Идем, посмотрим, что у нас впереди!
- Наверное, по-твоему это называется добротой, - укоризненно протянула Эвелин. - Ты небось думаешь, что лучше быть доброй? Я всегда терпеть не могла таскаться с тобой, и надеюсь, рано или поздно найду себе кого-нибудь еще. Спасибо.
- Да, - печально вздохнула Лестер, - боюсь, что найдешь.
Всем, кроме Эвелин, слова эти напомнили о зловещем мире, еще недавно окружавшем их. Но ведь Эвелин и там ничему не научилась. Когда ее вожделенные укрытия начали таять вокруг нее, она в отчаянии не знала, что делать. Теперь, настороженная, как зверек, она решила во что бы то ни стало не дать себя поймать. Именно этим и занимались, по ее мнению, хитрые Лестер и Бетти. Они хотели поймать ее, удержать, сделать больно; они всегда ненавидели ее. Но она с ними справится, и не с такими справлялась. Она неожиданно рванулась, пробежала между ними, растопырив руки и, крича "Пустите меня", промчалась сквозь толпу больных (они и не пытались удерживать ее) и мгновенно оказалась возле окна. За ним лежал подозрительно пустынный и призрачный дворик.
Она чуть не остановилась, но оглянулась через плечо и увидела, как Лестен шагнула вслед за ней.
- Думаешь, поймаешь? - крикнула Эвелин, и Бетти ужаснуло каменное выражение лица, со старательно нарисованной торжествующей гримасой. Жестокость и раньше доставляла ей удовольствие, но открыто торжествовать она все же не решалась. Теперь последние барьеры исчезли.
В следующий момент Эвелин прошла сквозь окно и оказалась в другом Городе, чтобы ждать там, бродить и ворчать, пока не найдется попутчик.
Бетти посмотрела на Лестер, обе помолчали. Потом Лестер сказала:
- Мы с ней могли бы вместе найти эти воды. Что ж, мне пора идти. Всего доброго, моя дорогая. Спасибо за ласку.
- А как же?.. - воскликнула Бетти. Она оборвала себя из жалости к тем, кто мог ее услышать, но глаза все равно обежали толпу несчастных, и она чуть заметно повела рукой в их сторону. Она не знала их, не знала, как они попали сюда, но видела, что они страдают. Лестер покачала головой.
- Это для тебя, дорогая моя, - сказала она. - Ты можешь это сделать, ты делала и куда более сложные вещи. Кое-чем я, конечно, помогу, но ты справишься.
Прощай, - она перевела взгляд на Ричарда. - Мой драгоценный, я так люблю тебя. Прости меня, и спасибо тебе, Ричард, спасибо, дорогой! Прощай, благословенный мой!
Она стояла перед ними, спокойная, очень настоящая, только немножко слишком сияющая. Потом яркий воздух начал дрожать, сияние усилилось, затмило дневной свет и распространилось на весь зал. По Городу прошли Все Святые, и она ушла с ними, ушла туда, где и встречи, и разлуки только приближают Последнюю Встречу, за которой уже не будет разлук. Трепетное сияние приняло ее.
Первой пошевелилась Бетти. Она оглядела тех, кто еще остался в зале. Теперь, после слов Лестер, она точно знала, что ей делать. Она чувствовала себя так же, как на Хайгейтском холме, только еще более спокойной. Приближалась трудная пора, в которую ей предстояло вступить по слову ее подруги. Нет, конечно, действовать будет не она - но без ее участия действие не сможет осуществиться. Зато сейчас с ней был тот, кого она звала тогда на холме и по которому тосковала.
Ей даровали большую милость, но и работу предложили немалую. А впрочем, много ли стоит милость, полученная даром?
- Джон, я постараюсь не быть занудой, - порывисто сказала она.
Вместо ответа он обнял ее за плечи и спросил:
- Что там с твоей матерью?
Они подошли к ней, осмотрели, потрогали, попробовали заговорить. Она была жива, но совсем не реагировала на окружающее. Если леди Уоллингфорд и предстояло прийти в себя, то нескоро. Память, знания, даже простейшие навыки уже никогда не вернутся к ней. Она будет жить, не зная, кто она, и как здесь оказалась, не различая, кто вокруг нее, и что они делают - или что уже сделали для нее - одевают ли, кормят, выносят на воздух - у нее просто не будет слов для этих понятий.
Она отдала себя целиком, от ее личности ничего не осталось. Ее, как новорожденного младенца, придется заново учить жить. Но поскольку, отдавая себя, она хотела добра Клерку, а не себе, поскольку она действительно пыталась отдать себя, Город лишил ее страсти, а дар ее принял в свое собственное божественное "я". Ей предстояло родиться заново. По крайней мере заново расти душой, а руководить этим ростом станет дочь. Ее нежность будет утолять нужды "новорожденной", а если речь когда-нибудь вернется к ней, дочь ответит на первые запинающиеся слова. Пока же она пребывала как раз в том состоянии, до которого маг хотел довести их дитя.
Подобное замещение тоже входило в законы Города. Ее духовное знание покоилось в полном неведении, ее тело лежало под обычным солнцем. Начиналось воскресение, и отныне Бетти предстояло делать для матери все, что способна сделать любовь.
Пока же они ничем не могли помочь ей. Бетти постояла над матерью, поцеловала Джонатана и, повернувшись, заметила Ричарда. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом она улыбнулась и протянула руки.
Он подошел к ней и немного смущенно произнес:
- Спасибо за картину.
Бетти кивнула, поцеловала и его тоже, а потом подошла к ближайшему из тех страждущих созданий, которые, как раздавленные черви, шевелились на полу. Она шла к ним и с каждым шагом наполнялась силой бессмертия. Первым на ее пути оказался Планкин. Она взяла его за руки; радость Города переполняла ее, и она поцеловала его в губы, заглянула в глаза и тихонько сказала:
- Ты поправишься.
Некоторое время он смотрел на нее совершенно ошалевшим взглядом. Потом лицо его постепенно прояснилось и внезапно по нему разлилось ликование. До этого он сидел, уронив голову на колени, а тут, беспорядочно размахивая руками, поднялся на ноги и издал какой-то утробный вопль.
- Все будет хорошо, - звонко пообещала Бетти и пошла дальше. Так она обошла весь круг - касаясь, гладя, исцеляя - просто и естественно, весело и звонко.
Но хотя голос ее ни разу не запнулся и руки ни на миг не потеряли силы, сама она менялась на ходу. Она становилась все бледнее; возле каждого следующего больного ей приходилось задерживаться все дольше. Джонатан все это время неотступно следовал за ней. И не напрасно. К концу обхода она уже тяжело опиралась на его руку, прежде чем сделать два шага к новому страдальцу. Высокая небесная сила вливалась через нее в эти измученные создания, и одновременно убывала ее собственная сила и радость обладания ей. Она, поднявшаяся из мудрых вод, оставалась самой собой и могла бы погибнуть, только предав саму себя, но эти целительные силы предназначались для других, их следовало истратить на них без остатка. Брать и отдавать, отдавать и брать - иногда первым становится одно, иногда - другое. Но и получая, и отдавая, и она, и Лестер, и все остальные идут к Городу. Как непросто научиться единству того и другого, но ради этого стоит стараться, а достичь этого можно лишь отказавшись от любого достижения. Ее волшебная жизнь переходила в других, но сама она оставалась прежней Бетти, ничего не оставившей для себя. Под конец она зашаталась и чуть не упала. Джонатан подхватил ее и подвел к Ричарду. Они вдвоем придерживали ее за плечи, а она, бледная и изможденная, стояла между любимым и другом и с последней проступившей на губах улыбкой едва смогла прошептать:
- Ну вот и готово!
Все те, кого она исцелила, были уже на ногах - двигались, болтали, охорашивались. Похоже, они так и не поняли, что произошло. Может быть, даже не заметили присутствия Бетти и уж во всяком случае не обращали на нее внимания. Кто-то сказал:
- Я знал, что отец нам поможет.
Другой добавил:
- Наверное, это был кошмар.
И еще кто-то:
- Вот ужас-то!
А потом смолкли голоса и негромкий смех. Бетти жалобно поглядела на Джонатана, и они втроем начали медленно пробираться к выходу. Праздничный утренний свет заливал зал. Уже у самой двери, когда белой хрупкости Бетти едва хватало на то, чтобы держаться на ногах, к ним подбежал Планкин.
- Простите меня, мисс, и вы, джентльмены, - заговорил он, - да только наверху еще одна есть - Элси Букин, которая у нас печатала. У нее вроде как паралич, и если она вдруг решила, что он вернулся, так, наверно, не смогла вместе со всеми вниз спуститься. Но ей, может быть, и правда плохо, так что если бы вам наверх подняться, она бы вам спасибо сказала.
Бетти поглядела на Планкина, и слабая улыбка едва шевельнула ее губы. Последним усилием она заставила себя выпрямиться.
- Ясно... - выговорила она. - Хорошо. Джон, ты не возражаешь?..