Страница:
–– Да, –– хитро улыбаясь, кивнула Катя. Парень помолчал, рассматривая ее, и вдруг спросил:
–– Слушай, киса, а может, и нам?...
–– Что? Напиться? Поссориться?
–– Нет, пожениться. По-моему, мы вполне созрели для серьезных отношений. Лучше меня тебе все равно не найти, а мне лучше тебя, так что ждать?
–– Ну, если на этой основе…
–– Почему ж только на этой… как я к тебе отношусь, ты знаешь.. –– Саша почувствовал себя неуютно, предложение руки и сердца давалось с трудом, появилось косноязычие, не ведомое ранее, и даже робость во взгляде, не присущая ему никогда.
–– И как? –– посерьезнела девушка.
–– Катя!…–– смутился парень, поерзал, покрутил салфетку в руке и кивнул, пряча глаза: люблю. И…почему бы нам не пожениться на этой основе?
Посмотрел на Катю, ожидая ответа. Та молчала.
–– Ты против?
–– Против чего? Извини, Саш, но я плохо поняла, что ты хочешь.
–– Я не хочу.. вернее хочу. Короче, Катерина, выходи за меня замуж!
Вот тут девушка счастливо улыбнулась:
–– Хорошо. Я согласна.
–– Правда? –– обрадовался Ворковский. Самый тяжелый момент остался позади. Все-таки Катя умница. Ни с кем ему не было так легко и спокойно. Правильно он решил, давно пора.
–– Да, Саша. Я ведь и не ждала уже.. а что люблю…так ты сам знаешь, –– пришло время и ей смутиться.
–– Ну, вот что, сейчас же идем к твоим! –– постановил парень. –– Торт, коньяк, конфеты. Все, как у людей. Поставим их в известность, а в понедельник в ЗАГС!
Но в тот понедельник Саша в состоянии близком к панике, рыскал по лесу в поисках сестры. В следующий ездил по больницам, опознавал изувеченных, больных в коме, потерявших память …
События закрутились, как карусель, и лишь к зиме все немного успокоилось, словно затаилось на время. Слепая надежда еще жила в квартире Ворковских, но и ее вскоре убили бездушные глаза молоденького лейтенанта.
–– Ничего, к весне всплывет, –– сообщил он, захлопывая папку.
–– Как это? –– не понял Саша и возмутился, увидев, как вытянулись лица родителей.
–– А вот так, молодой человек. Когда снег сходит, трупы из-под него, как подснежники, вырастают.
К весне мама слегла. Она не верила, что дочь вернется. В ее глазах поселилась скорбь. В квартиру как-то незаметно проник запах валерианы, нашатыря и других лекарств, вытесняя запах щей и выпечки. Отец держался. Катя сочувствовала и поддерживала. А весной слова лейтенанта сбылись, и они вновь закрутились по моргам и больницам. Трупы, трупы, трупы…. И каждый звонок, повторяющаяся сухая фраза: ‘Подойдите на опознание. Труп неизвестной женщины’, –– вызывали внутреннее содрогание и страх: а если Алена?
Летом мама попала в больницу, и они с отцом крутились, как могли, стараясь поспеть везде и при этом хорошо выглядеть, чтоб ее не расстраивать.
А в декабре мамы не стало. Она даже не умерла –– угасла в безмолвии поглотившего ее горя. Тихо стало в квартире, пусто. В апреле Катя переехала к Ворковским, пытаясь наладить их жизнь, вновь появились горячие обеды, зазвучал смех, и Саша сделал ей предложение второй раз, уже не смущаясь и не переживая. Но свадьба не состоялась. Отец благословил их и ..попал в больницу с инфарктом.
Вытащили, выходили, но не надолго, следом произошел инсульт, потом еще один инфаркт. Только тогда Саша понял, что отец просто не хочет оставаться здесь, когда мама там.
Он умер в июле. Вечером лег, а утром не встал.
Смерть всех близких за два года, настолько потрясла Александра, что он долго не мог прийти в себя. Он запил, чуть не развалил фирму, пытался порвать отношения с Катей, но та оказалась преданной и терпеливой. День за днем настойчиво боролась за него, вытаскивала из омута отчаянья, ухаживала, как за маленьким ребенком, прощая все, что можно и чего нельзя.
И Саша очнулся, посмотрел на себя со стороны на нее, маленькую хрупкую девчушку, взвалившую на свои плечи его беды, и устыдился. Уткнулся в ее ноги лицом и расплакался. А утром, ни слова не говоря, повел в ЗАГС.
Он готов был сделать для нее все, отплатить хоть немного за заботу, любовь, за тепло, что отогрело его душу, за бескорыстную преданность, столь редкую в этом жестоком мире. Он хотел хоть немного успокоить свою совесть, загладить те минуты, когда позволял себе хамство и грубость в отношении Кати.
Свадьбу назначили на конец ноября. Был заказан зал в самом дорогом ресторане города, две путевки в Египет –– свадебное путешествие лежали в столе. Кольцо он ей взял с россыпью брилиатиков. Платье заказал в Париже –– воздушное чудо и фата до пят с венчиком из страз…
За четыре дня до свадьбы его доставили в аэропорт, но приехать за ним Ворковский не мог –– заказы просто рухнули на его фирму в таком количестве, что ребята не справлялись. А деньги были нужны, как никогда. Он ведь хотел бросить к ногам любимой весь мир, а это дорого стоит.
–– Я съезжу, Марина отвезет, не переживай, –– безмятежно улыбнулась ему Катя и, чмокнув в щеку, выпорхнула из кабинета. Запах Eclat еще долго стоял в воздухе. Его Саша помнил четко, и ее лицо: чуть вздернутый носик, пушистые ресницы, белая кожа с веснушками…Остальное помнилось смутно и отчего-то в черно-белых тонах. Лишь покореженная красная тойота и два изуродованных окровавленных трупа на ее передних сиденьях, которые вырезали автогеном, воспринимались ярким пятном. Красная тойота, красный от крови снег и цветная, совершенно целая коробка с надписями на французком и фигурками жениха и невесты, кружащимися в туре вальса.
Всего лишь год назад он стоял на шоссе и даже не чувствовал порывов ледяного ветра, не видел людей –– отца, мать Кати, не слышал их причитаний и разговоров с ним, милицией…Он смотрел на машину и не понимал, почему там Катя, а не он? Почему она в крови, искалечена, а иностранная коробка с ненужным теперь платьем цела и невредима?
Катю хоронили в этом платье в день, когда она должна была под звуки марша Мендельсона ступить на красную дорожку ЗАГСА, стать женой. Вместо веселья в ресторане теперь будут поминки в маленькой квартирке Саблиных, вместо медового месяца под теплым солнцем Египта –– холодная вечность стылой земли, комьями летящей на гроб.
Саша вытащил билеты на самолет, путевки и выпустил из рук. Бумажки полетели, кружа на ветру, и упали в могилу. Что было потом, ему лишь рассказывали, сам он не помнил, не знал, да и не хотел знать. Белый больничный потолок, белые простыни и запах антисептиков –– это все, что он воспринимал.
Из больницы он вышел седым.
Алевтина Петровна, мать Кати, привезла домой, усадила за стол и, поставив перед ним тарелку горячего борща, заплакала. Его вид вызывал в ее добром сердце щемящую жалость. Она знала всю историю, принимала в ней живейшее участие, помогала, и теперь тем более не могла оставить того, кого давно называла сыном.
Месяц она регулярно ездила к нему домой, готовила, убирала и вела беседы, но глаза Саши были пусты, ни умом, ни душой он не воспринимал ничего. Тепло дома или холодно, есть что в холодильнике или нет, побрит он или нет, сколько ходит в грязной футболке - ему было все равно. Саблина, видя, что парень скатывается все ниже и находится фактически на грани безумия, притащила своего старшего сына, брата Кати:
–– Ты уж помоги, Сашенька, парню, институт заканчивать надо, а мои разве ж дадут заниматься? Пусть поживет у тебя, а? Я заплачу..
–– Да, ничего мне не надо. Я давно ему говорил, еще при Кате… Пусть заселяется, хоть все приходите и живите…
Так Михаил поселился у Ворковского, и к весне Саша, благодаря жильцу, немного пришел в себя, оттаял. Конечно, дома Мише заниматься было трудно - семья Саблиных относилась к разряду многодетных, покоя в доме не было, но парень учился хорошо, да и дальше бы учился не хуже, привычный к гаму и шуму неуемных братиков и крикливой сестрички. А вот Саша без него вряд ли выжил. А тут… Стыдно, если мужчина при пацане сопли распускать начнет, хоть и по теме, хоть и по делу. К тому же он брат Кати, и хотелось Ворковскому в его глазах выглядеть достойно. Вот и пришлось в руки себя брать, вставать по утрам, бриться, на работу ходить.
А теперь и Алена есть. Может, и наладится их жизнь…
Г Л А В А 2 8
‘Ни черта она не поправится! ‘–– подумал он через несколько дней, глядя, как сестра мешает сахар в чае. Мешает и смотрит в стену напротив глазами фарфоровой куклы
‘Это все Мальцев’, –– решил для себя Александр. И ведь объяснил по-человечески, нет, не понял. Целыми днями под их окнами сидит, ждет. Чего только? Нет, надо было, как в прошлый раз объяснить, носом об асфальт.
–– Хочешь, я его убью? –– тихо спросил у девушки.
Та недоумевающе посмотрела на него:
–– Кого? За что?
–– Мальцева. Просто так. Для души.
–– Причем тут Мальцев? Какое ему дело до нас, а нам до него?
–– Ты ведь из-за него расстраиваешься?
–– Саша, у меня и без него немало причин расстраиваться.
–– Из-за чего?
–– Из-за твоей мнительности, например. Ну, что ты придумываешь? Мальцев…кто он такой? Ты помнишь? Я - нет.
Саша промолчал, но не поверил.
А Алена сказала правду. Ей не было дела до старого знакомого. Она и знать не знала, что он караулит ее у подъезда. У нее были дела важней.
Она отучала себя думать о Рэйсли.
Она пыталась не вспоминать о детях.
Она пыталась разобраться в себе, выплыть на поверхность, не захлебнуться в собственном горе. Забыть все и жить, как все.
Но ей не давали.
На второй неделе ожидания, Мальцев не выдержал и явился к Ворковским домой с огромным букетом роз, чтоб еще раз объявить о своей негасимой любви. Алена еле отделалась от него. Потом выкинула всученный насилу букет и благополучно о том забыла. Но на следующий же день прошлое ей напомнила Марьяна. На этот раз в присутствии брата.
Армянка влетела в квартиру, как разъяренная фурия, и начала с порога стращать девушку ужасными карами, если она только посмеет еще раз взглянуть на ее милого и горячо любимого супруга. Заодно Алена узнала о себе массу новых и интересных вещей. Правда, нервный припадок бывшей подруги не произвел на нее должного впечатления, зато впечатлил Сашу. Он выволок разъяренную женщину и послал на лифте…далеко и надолго с подробной схемой маршрута, в котором квартира Ворковских обозначилась, как запрещенный объект.
Вечером их вновь посетил Мальцев, но зачем, Алена не узнала и не опечалилась. Саша на этот раз вежливость проявлять не стал, а выкинул парня по-простому, без сантиментов, тем же маршрутом, что и его жену, но в личном сопровождении до асфальта на улице и клятвенно пообещал в следующую встречу наградить того шикарной инвалидностью. Мальцев, видимо, внял, так как, к всеобщему облегчению, больше не появлялся.
Зато начали появляться другие. Лавина бывших друзей и знакомых обрушилась на их голову с естественной для данного процесса неожиданностью. Первой была Олеся. Алена внимательно слушала ее минут пять, а потом заскучала. Подруга слезно винилась, бог знает, в чем, и просила ее простить.
Затем появился Макс.
Потом пришла Маша с супругом. От них Алена и узнала, кто стал катализатором этих встреч.
Мальцев и Марьяна. Они обзвонили всех и оповестили о возвращении Ворковской. Он посылал к Алене с целью разведать обстановку, Марьяна –– глянуть, на кого она стала похожа, и выразить всеобщее ‘фи’ ее провокационному поведению.
Маша отметила явную неадекватность армянки и столь же явную лабильность Ворковской и обозначила следующую встречу в необозримом будущем, чем и порадовала. Расстались они вполне довольные друг другом.
Потом явился Сокол, потом опять Олеся …
Этот милый дружеский набег утомил Алену не столько своей интенсивностью, сколько выделяемым взглядами сочувствием и явным любопытством, сквозящим даже в интонациях голоса. Одни и те же взгляды, одни и те же вопросы….
Саша выказывал доблести гостеприимства, а Алена стойко игнорировала любого гостя, проявляя самую низкую степень вежливости. Одарит впечатляющим взглядом и уходит к себе.
–– Ты не хочешь их видеть? Тебе неинтересно с ними общаться? –– начал выпытывать брат.
–– Не хочу.
–– Хорошо, но проявить элементарную вежливость ты можешь?
–– Зачем?
–– Чтоб гостей не ставить в неудобное положение, не шокировать.
–– Саша, их неудобное положение –– их дело. Меня меньше всего волнуют глупые условности. Я не хочу общаться и ухожу. Ты хочешь –– общаешься. Я не мешаю. Какие могут быть претензии? –– равнодушным тоном спросила она и открыла банку с огурцами.
Миша лукаво посмотрел на Ворковского и пододвинул к себе тарелку с печеньем.’ Теперь не выгоните’, –– говорила его поза. Очень мальчику их прения послушать хотелось.
–– Хорошо. Предположим, ты не хочешь видеть Сокола, Макса, но Олесю? Вы ведь с ней подруги с ясельной группы. Она хочет возобновить отношения.
–– А я не хочу.
–– Почему? Обиделась? Считаешь ее виновной? Так, она раскаялась, постоянно у тебя прощения просит, плачет вон, а ты…Тебе ее не жалко?
–– А за что ее жалеть? Ее вина –– ее фантазия, ко мне это какое имеет отношение? Ни ее, ни кого-то другого я ни в чем виновным не считаю, а что они там себе придумали –– их дело. Может, им так нравится: виниться, плакаться. Не нравилось бы, подумали и поняли, что все это ерунда.
–– Алена, –– укоризненно качнул головой мужчина, –– откуда в тебе эта черствость? Разве этому тебя мама учила?
–– Саш, меня много чему учили и тебя, но в основе своей –– бесполезному и даже обременительному. Что ты хочешь? К чему этот разговор? Хочешь убедить меня, что я не права и должна надевать фальшивую улыбку радушия и сидеть в обществе бывших знакомых, пока те не соизволят испариться? Уволь. Эти игры уже не для меня. Я не желаю тратить свое время на пустую болтовню и не нуждаюсь в обществе других людей, кроме вас.
Миша шумно отхлебнул чай, скрывая хитрую улыбку. Саша нахмурился:
–– Ты рассуждаешь, как эгоистка.
–– Да, разумная эгоистка, –– кивнула девушка и захрустела соленым огурцом, поглядывая в кухонное окно. На улице шел снег. Середина декабря ознаменовалась снегопадами. Четыре года она не видела подобного великолепия, да и раньше, когда жила здесь, мало обращала внимания, а восхищалась разве в детстве, по наивности души.
–– Снег давно не видела? –– спросил Михаил.
–– Да, четыре года…
–– И соленые огурцы? –– спросил Саша.
Алена с укором глянула на брата:
–– Тоже. А что, напрягаю хрустом?
–– Нет, количеством. Каждый день по банке. Ты не беременна, случаем? –– взгляд мужчины был неумолим. Он будто наказывал ее за недавние высказывания.
–– Случаем?...Нет и обязуюсь забеременеть без случая –– по плану. А огурцы, к вашему сведению, монсеньер, не только будущие мамы любят.
–– Обиделась?
–– Нет.
–– Это он тебе пример шокирующей бестактности привел. Око за око, так сказать. Но на тебя не подействовало, –– пояснил Саблин.
–– Странно, да? –– выгнула бровь Алена.
–– Для меня –– нет. Я даже восхищен вашей платформой мировоззрения. Бис!
–– Виват эгоизму? –– недовольно посмотрел на него Саша.
–– Если подобное уважение к себе можно назвать эгоизмом, то разумным, в этом твоя сестра права.
–– А есть разница?
–– Огромная. Тебе самому-то гости не надоели? Набеги хана-Батыя: один Сокол ваш чего стоит…Нет, Алена умничка, завидую.
–– Я хочу, чтоб все встало на свои места. Чтоб у нее друзья появились, близкие,…
–– Зачем? –– озадачилась девушка.
–– Затем, что я не вечен, мало ли…С кем останешься?
–– Одна, –– равнодушно пожала та плечами.
–– Хорошо, а не страшно?
––Абсолютно. Привыкла.
–– А поговорить не хочется?
–– Когда хочется, я с вами разговариваю.
–– А если тема …не для мужского восприятия?
–– Например?
–– Женские дни! ––брякнул Саша и губы поджал: он дурак или она в дурочку играет?
–– И что? Это большая новость для вас?
–– Но это не принято…
–– Кем не принято, к тому и обращайся, а меня эта тема не напрягает, как и любая другая. Легко обсужу ее с вами.
–– И не постесняешься?
–– Чего?! –– раздраженно воскликнула Алене. Надоело!
Мужчина немного растерялся и задумчиво сказал:
–– Ты очень изменилась.
–– Это плохо? С чьей точки зрения? Твоей? Допустим. Но речь идет обо мне. Это моя жизнь. Мненравится проводить время в обществе Аристотеля и легких женских романчиков, а не в обществе Олеси Проживаловой. Мненравятся соленые огурцы и категорически не нравится навязчивое любопытство. У каждого есть право выбора. Лично свое. И если ты уважаешь себя, то выберешь то, что нравится тебе, а не другим, и будешь, удовлетворен потраченным временем, а не угнетен тем, что пришлось исполнять обременительную роль. Я знаю, что уважение основывается не на фальши, а на искренности, и если я не стану уважать себя, другие тем белее не станут. И пойми, для всех хорошим все равно не стать, проще стать хорошим для себя. И приятно, и не так хлопотно.
–– Бис! –– хлопнул в ладоши Михаил. –– Классные принципы, не поделитесь способом их приобретения и претворения в жизнь?
–– Четыре года в неизвестности, –– бросил Саша и покосился на парня. –– Весело тебе? А теперь представь, как она с ними будет жить?
–– Ну-у…тяжело, –– кивнул тот, признавая.
–– И одиноко.
–– А может именно к этому она и стремится?
–– Нормальный человек не может стремиться к одиночеству.
–– Почему? Ненормальные вон к общению стремятся, отчего не может быть наоборот?
–– Потому, что речь идет о моей сестре!
–– Я вам не мешаю? –– спросила Алена, поглядывая на мужчин, как на расшалившихся школьников.
–– Да, нет, –– блеснул озорной улыбкой Михаил.
––Спасибо, –– кивнула она.
Саша промолчал.
Ужин закончился умеренным нейтралитетом оппонентов.
Декабрь походил к концу, поток гостей схлынул, постепенно сойдя на нет, и Саша больше данную тему не поднимал. 29–го они втроем прошлись по магазинам и набрали всего, что нужно для празднования Нового года: елку, продукты на стол, включая мандарины и шампанское, и , конечно, подарки.
Предпраздничная суета вызывала у Алены чувство тихой радости с ноткой ностальгической грусти.
Мужчины начали устанавливать мохнатую ель в родительской комнате, а девушка стояла у входа, подпирая косяк, и с материнской улыбкой на устах наблюдала за их действиями. Ель была довольно большой, объемной и никак не хотела стоять: то кренилась влево, то заваливалась назад, то сваливала ветками Мишкины конспекты со стола, то лезла иглами в лицо Саши. Мужчины фыркали, незлобиво поругивались, препираясь, и к 11 вечера все ж смогли ее закрепить. Ворковский достал с антресолей коробку со старыми елочными игрушками и принес в комнату, а Миша, довольный проделанной работой, сидел на спинке дивана и чистил мандарины.
Честь наряжать новогоднее чудо была предоставлена девушке.
Алена села перед коробкой на колени и с благоговением начала извлекать мишуру, шары, стеклянные фигурки. Каждая рождала воспоминания, будила ощущения и запах тех лет.
Вот маленькая арфа, которую она считала волшебной и естественно самой настоящей, принадлежащей когда-то не иначе, как эльфам, вот Дед Мороз с поцарапанным носом…
Воспоминания слились с запахом мандарин и хвои, а ворвавшийся в форточку порыв стылого ветра довершил впечатление. Алена нахмурилась, вглядываясь в голубой пластиковый шар с радужными разводами –– голубой, как глаза Эйфии. И стало вдруг до слез, невыносимо грустно, что ее девочка никогда не увидит увешанную игрушками и серебристым дождиком елку, не полезет под нее, как это делала она, за шуршащими мешками с конфетами и апельсинами. Алена не купит ей игрушку и не положит под елку от имени Дед Мороза, не увидит, как радуется маленькая проказница, не услышит ее восхищенного возгласа…
Как она живет без матери? Как живет Рэнни? Здоровы ли они, счастливы? Помнят ли о ней? Скучают?
А много ли она сделала для них? Проявила ли достаточно тепла и любви, чтоб они скучали о ней, помнили?
Мать, которая не чувствовала себя матерью и с тайной радостью спихнула их на попечение нянек. Мать, исполняющая свой долг, как рабочую обязанность. Вправе ли она называть себя матерью?
Она родила слишком рано. Она была не готова к этому и хоть сильно любила их, но столь же сильно и тяготилась ими. Она не понимала всей меры ответственности. Материнские чувства лишь теплились в ее сердце, но не жили полнокровно, не имели почвы для развития и осознания. Она была занята борьбой с Лоан. Собой. Подругами и их проблемами. Фальшивые ценности были ей дороже истинных.
Почему она поняла это так поздно? Почему не тогда?
Девушка разрыдалась, прижимая к груди шар, как голову ребенка.
Ну, почему Рэй не вбил ей в голову истину? Почему был так терпелив и добр к ней? Потому, что любил? Ни разу не сказав об этом, доказывал делами свое отношение к ней, ежеминутно, ежечасно. А она ждала слов, возвышенных признаний. Она хотела играть, не любить самой, но позволять любить. Она словно жила по сюжету любовного романа и очень огорчалась, когда герой не соответствовал принятым описаниям. Глупая, избалованная девчонка!
–– Аленушка, ты что? –– испугался Саша, обнял, желая успокоить, но эта жалость вызвала в ней еще больший поток слез. Она смотрела на елку и пыталась сказать, что не может ее видеть, что она напоминает ей о детях и той безответственной, безалаберной жизни, что она вела. Но из горла вырывались лишь всхлипы.
Миша проследил за ее взглядом и, мгновенно сориентировавшись, подскочил, поднял, отпихивая мужчину, толкнул к выходу и тихо кинул на ходу растерявшемуся Саше:
–– Избавься от елки. Быстро!
Он вывел девушку в подъезд, накинул на нее пальто, оделся сам и легонько подтолкнул к лифту. Через минуту они стояли на улице. Морозный ветер еще не разгулялся снегопадом. Хлопья падали лениво и кружили, под его напором, в хаосе сбиваясь в кучу у поребриков заледеневшего тротуара.
Алена быстро пришла в себя, успокоилась и, нахохлившись, села на лавку, задумчиво рассматривая игры снежинок, крутящихся у ног. Миша поднял воротник, готовясь к длительному пребыванию на морозе, и сел рядом. Саша наверняка еще не все убрал, надо подождать.
–– У меня есть дети, –– неожиданно призналась девушка, и парень покосился на нее, не зная, как реагировать на это заявление. С одной стороны, хорошо –– заговорила, значит, легче на душе станет, а с другой…ничего себе –– двое детей! Неизвестно, где и у кого!
–– Я думал, это не правда…
–– Ты знал? Откуда? –– нахмурилась Алена.
–– Саша сказал. А ему этот…твой бывший. Саша решил, что ты специально про детей выдумала, чтоб от него отвязаться.
–– Нет, у меня действительно двое детей. Правда, мать из меня вышла хуже некуда… Доченька - шалунья, смешливая непоседа, любопытная… Мальчик, Рэнни, очень умный малыш, весь в отца. Еще маленький, а уже ясно –– мужчина растет. Рассудительный, основательный. Я ведь только там поняла, что мужчина –– это не половое отличие, это статус, ранг, если хочешь. А здесь.. небо и земля, два полюса, и хоть название одно –– суть разная. Здесь только Сашкин, отец, ты…да. А в остальном, что однокурсников моих возьми –– липучие, недалекие. Сергей вон…вроде мужчина, а вроде и нет, желе какое-то непонятное… –– и качнула головой. –– Впрочем, к чему я это? Разговорилась что-то…Пойдем домой?
Парень неуверенно кивнул. Он бы еще послушал, поговорил с ней, выяснил, а может, и помог чем, только приступ Алениной откровенности, видимо, закончился, и полезь сейчас, больше не вернется. А так есть шанс позже ее на откровенный разговор вывести.
Дома больше хвоей не пахло, даже признаков зеленой красавицы не осталось.
Но Алена этого не заметила, прошла к себе и плотно прикрыла дверь.
Новый год, посоветовавшись с Михаилом, Саша постановил справлять у них, а ему поручил привести как можно больше друзей и знакомых. Возраст у них с Аленой примерно одинаков: познакомятся, повеселятся, а там, глядишь, и подружатся. Михаил в это предприятие не верил, но перечить не стал, и 31–го привел домой внушительную компанию.
Ворковская скупо поприветствовала молодежь, помогла накрыть стол и ушла в свою комнату. Шумная компания, столь привлекательная раньше, сейчас раздражала ее и навевала тоску. Она надеялась, что ее исчезновение останется незамеченным, но ошиблась. Сначала брат, потом другие с досадной регулярностью вламывались в комнату и нудно уговаривали присоединиться к веселью. За дверью гремела музыка, раздавались крики и взрывы смеха. В конце концов, Алена поняла, что покоя дома не будет, и потихоньку выскользнула на улицу.
У подъезда сидела влюбленная пара, у другого веселилась молодежь, группа подростков с криками и смехом обстреливала друг друга снежками. Ворковская пошла в конец дома, желая найти укромное место и побыть в одиночестве, но скамейки были заняты, во дворе взрывали петарды, гуляли люди. .
Она свернула за угол, во двор другой девятиэтажки, здесь было относительно тихо и безлюдно, но единственная скамейка была занята. На ней, нахохлившись, сидела женщина в лохматой шубе. Девушка покосилась на нее, проходя мимо, и уловила слабый всхлип. Женщина плакала. ‘Надо быть очень несчастной, чтоб встречать Новый год в одиночестве, на улице и в слезах’, подумалось ей, и она остановилась, потопталась в нерешительности и подошла:
–– Простите, вам плохо? Я могу чем-то помочь? –– спросила тихо. Женщина подняла голову…
–– Слушай, киса, а может, и нам?...
–– Что? Напиться? Поссориться?
–– Нет, пожениться. По-моему, мы вполне созрели для серьезных отношений. Лучше меня тебе все равно не найти, а мне лучше тебя, так что ждать?
–– Ну, если на этой основе…
–– Почему ж только на этой… как я к тебе отношусь, ты знаешь.. –– Саша почувствовал себя неуютно, предложение руки и сердца давалось с трудом, появилось косноязычие, не ведомое ранее, и даже робость во взгляде, не присущая ему никогда.
–– И как? –– посерьезнела девушка.
–– Катя!…–– смутился парень, поерзал, покрутил салфетку в руке и кивнул, пряча глаза: люблю. И…почему бы нам не пожениться на этой основе?
Посмотрел на Катю, ожидая ответа. Та молчала.
–– Ты против?
–– Против чего? Извини, Саш, но я плохо поняла, что ты хочешь.
–– Я не хочу.. вернее хочу. Короче, Катерина, выходи за меня замуж!
Вот тут девушка счастливо улыбнулась:
–– Хорошо. Я согласна.
–– Правда? –– обрадовался Ворковский. Самый тяжелый момент остался позади. Все-таки Катя умница. Ни с кем ему не было так легко и спокойно. Правильно он решил, давно пора.
–– Да, Саша. Я ведь и не ждала уже.. а что люблю…так ты сам знаешь, –– пришло время и ей смутиться.
–– Ну, вот что, сейчас же идем к твоим! –– постановил парень. –– Торт, коньяк, конфеты. Все, как у людей. Поставим их в известность, а в понедельник в ЗАГС!
Но в тот понедельник Саша в состоянии близком к панике, рыскал по лесу в поисках сестры. В следующий ездил по больницам, опознавал изувеченных, больных в коме, потерявших память …
События закрутились, как карусель, и лишь к зиме все немного успокоилось, словно затаилось на время. Слепая надежда еще жила в квартире Ворковских, но и ее вскоре убили бездушные глаза молоденького лейтенанта.
–– Ничего, к весне всплывет, –– сообщил он, захлопывая папку.
–– Как это? –– не понял Саша и возмутился, увидев, как вытянулись лица родителей.
–– А вот так, молодой человек. Когда снег сходит, трупы из-под него, как подснежники, вырастают.
К весне мама слегла. Она не верила, что дочь вернется. В ее глазах поселилась скорбь. В квартиру как-то незаметно проник запах валерианы, нашатыря и других лекарств, вытесняя запах щей и выпечки. Отец держался. Катя сочувствовала и поддерживала. А весной слова лейтенанта сбылись, и они вновь закрутились по моргам и больницам. Трупы, трупы, трупы…. И каждый звонок, повторяющаяся сухая фраза: ‘Подойдите на опознание. Труп неизвестной женщины’, –– вызывали внутреннее содрогание и страх: а если Алена?
Летом мама попала в больницу, и они с отцом крутились, как могли, стараясь поспеть везде и при этом хорошо выглядеть, чтоб ее не расстраивать.
А в декабре мамы не стало. Она даже не умерла –– угасла в безмолвии поглотившего ее горя. Тихо стало в квартире, пусто. В апреле Катя переехала к Ворковским, пытаясь наладить их жизнь, вновь появились горячие обеды, зазвучал смех, и Саша сделал ей предложение второй раз, уже не смущаясь и не переживая. Но свадьба не состоялась. Отец благословил их и ..попал в больницу с инфарктом.
Вытащили, выходили, но не надолго, следом произошел инсульт, потом еще один инфаркт. Только тогда Саша понял, что отец просто не хочет оставаться здесь, когда мама там.
Он умер в июле. Вечером лег, а утром не встал.
Смерть всех близких за два года, настолько потрясла Александра, что он долго не мог прийти в себя. Он запил, чуть не развалил фирму, пытался порвать отношения с Катей, но та оказалась преданной и терпеливой. День за днем настойчиво боролась за него, вытаскивала из омута отчаянья, ухаживала, как за маленьким ребенком, прощая все, что можно и чего нельзя.
И Саша очнулся, посмотрел на себя со стороны на нее, маленькую хрупкую девчушку, взвалившую на свои плечи его беды, и устыдился. Уткнулся в ее ноги лицом и расплакался. А утром, ни слова не говоря, повел в ЗАГС.
Он готов был сделать для нее все, отплатить хоть немного за заботу, любовь, за тепло, что отогрело его душу, за бескорыстную преданность, столь редкую в этом жестоком мире. Он хотел хоть немного успокоить свою совесть, загладить те минуты, когда позволял себе хамство и грубость в отношении Кати.
Свадьбу назначили на конец ноября. Был заказан зал в самом дорогом ресторане города, две путевки в Египет –– свадебное путешествие лежали в столе. Кольцо он ей взял с россыпью брилиатиков. Платье заказал в Париже –– воздушное чудо и фата до пят с венчиком из страз…
За четыре дня до свадьбы его доставили в аэропорт, но приехать за ним Ворковский не мог –– заказы просто рухнули на его фирму в таком количестве, что ребята не справлялись. А деньги были нужны, как никогда. Он ведь хотел бросить к ногам любимой весь мир, а это дорого стоит.
–– Я съезжу, Марина отвезет, не переживай, –– безмятежно улыбнулась ему Катя и, чмокнув в щеку, выпорхнула из кабинета. Запах Eclat еще долго стоял в воздухе. Его Саша помнил четко, и ее лицо: чуть вздернутый носик, пушистые ресницы, белая кожа с веснушками…Остальное помнилось смутно и отчего-то в черно-белых тонах. Лишь покореженная красная тойота и два изуродованных окровавленных трупа на ее передних сиденьях, которые вырезали автогеном, воспринимались ярким пятном. Красная тойота, красный от крови снег и цветная, совершенно целая коробка с надписями на французком и фигурками жениха и невесты, кружащимися в туре вальса.
Всего лишь год назад он стоял на шоссе и даже не чувствовал порывов ледяного ветра, не видел людей –– отца, мать Кати, не слышал их причитаний и разговоров с ним, милицией…Он смотрел на машину и не понимал, почему там Катя, а не он? Почему она в крови, искалечена, а иностранная коробка с ненужным теперь платьем цела и невредима?
Катю хоронили в этом платье в день, когда она должна была под звуки марша Мендельсона ступить на красную дорожку ЗАГСА, стать женой. Вместо веселья в ресторане теперь будут поминки в маленькой квартирке Саблиных, вместо медового месяца под теплым солнцем Египта –– холодная вечность стылой земли, комьями летящей на гроб.
Саша вытащил билеты на самолет, путевки и выпустил из рук. Бумажки полетели, кружа на ветру, и упали в могилу. Что было потом, ему лишь рассказывали, сам он не помнил, не знал, да и не хотел знать. Белый больничный потолок, белые простыни и запах антисептиков –– это все, что он воспринимал.
Из больницы он вышел седым.
Алевтина Петровна, мать Кати, привезла домой, усадила за стол и, поставив перед ним тарелку горячего борща, заплакала. Его вид вызывал в ее добром сердце щемящую жалость. Она знала всю историю, принимала в ней живейшее участие, помогала, и теперь тем более не могла оставить того, кого давно называла сыном.
Месяц она регулярно ездила к нему домой, готовила, убирала и вела беседы, но глаза Саши были пусты, ни умом, ни душой он не воспринимал ничего. Тепло дома или холодно, есть что в холодильнике или нет, побрит он или нет, сколько ходит в грязной футболке - ему было все равно. Саблина, видя, что парень скатывается все ниже и находится фактически на грани безумия, притащила своего старшего сына, брата Кати:
–– Ты уж помоги, Сашенька, парню, институт заканчивать надо, а мои разве ж дадут заниматься? Пусть поживет у тебя, а? Я заплачу..
–– Да, ничего мне не надо. Я давно ему говорил, еще при Кате… Пусть заселяется, хоть все приходите и живите…
Так Михаил поселился у Ворковского, и к весне Саша, благодаря жильцу, немного пришел в себя, оттаял. Конечно, дома Мише заниматься было трудно - семья Саблиных относилась к разряду многодетных, покоя в доме не было, но парень учился хорошо, да и дальше бы учился не хуже, привычный к гаму и шуму неуемных братиков и крикливой сестрички. А вот Саша без него вряд ли выжил. А тут… Стыдно, если мужчина при пацане сопли распускать начнет, хоть и по теме, хоть и по делу. К тому же он брат Кати, и хотелось Ворковскому в его глазах выглядеть достойно. Вот и пришлось в руки себя брать, вставать по утрам, бриться, на работу ходить.
А теперь и Алена есть. Может, и наладится их жизнь…
Г Л А В А 2 8
‘Ни черта она не поправится! ‘–– подумал он через несколько дней, глядя, как сестра мешает сахар в чае. Мешает и смотрит в стену напротив глазами фарфоровой куклы
‘Это все Мальцев’, –– решил для себя Александр. И ведь объяснил по-человечески, нет, не понял. Целыми днями под их окнами сидит, ждет. Чего только? Нет, надо было, как в прошлый раз объяснить, носом об асфальт.
–– Хочешь, я его убью? –– тихо спросил у девушки.
Та недоумевающе посмотрела на него:
–– Кого? За что?
–– Мальцева. Просто так. Для души.
–– Причем тут Мальцев? Какое ему дело до нас, а нам до него?
–– Ты ведь из-за него расстраиваешься?
–– Саша, у меня и без него немало причин расстраиваться.
–– Из-за чего?
–– Из-за твоей мнительности, например. Ну, что ты придумываешь? Мальцев…кто он такой? Ты помнишь? Я - нет.
Саша промолчал, но не поверил.
А Алена сказала правду. Ей не было дела до старого знакомого. Она и знать не знала, что он караулит ее у подъезда. У нее были дела важней.
Она отучала себя думать о Рэйсли.
Она пыталась не вспоминать о детях.
Она пыталась разобраться в себе, выплыть на поверхность, не захлебнуться в собственном горе. Забыть все и жить, как все.
Но ей не давали.
На второй неделе ожидания, Мальцев не выдержал и явился к Ворковским домой с огромным букетом роз, чтоб еще раз объявить о своей негасимой любви. Алена еле отделалась от него. Потом выкинула всученный насилу букет и благополучно о том забыла. Но на следующий же день прошлое ей напомнила Марьяна. На этот раз в присутствии брата.
Армянка влетела в квартиру, как разъяренная фурия, и начала с порога стращать девушку ужасными карами, если она только посмеет еще раз взглянуть на ее милого и горячо любимого супруга. Заодно Алена узнала о себе массу новых и интересных вещей. Правда, нервный припадок бывшей подруги не произвел на нее должного впечатления, зато впечатлил Сашу. Он выволок разъяренную женщину и послал на лифте…далеко и надолго с подробной схемой маршрута, в котором квартира Ворковских обозначилась, как запрещенный объект.
Вечером их вновь посетил Мальцев, но зачем, Алена не узнала и не опечалилась. Саша на этот раз вежливость проявлять не стал, а выкинул парня по-простому, без сантиментов, тем же маршрутом, что и его жену, но в личном сопровождении до асфальта на улице и клятвенно пообещал в следующую встречу наградить того шикарной инвалидностью. Мальцев, видимо, внял, так как, к всеобщему облегчению, больше не появлялся.
Зато начали появляться другие. Лавина бывших друзей и знакомых обрушилась на их голову с естественной для данного процесса неожиданностью. Первой была Олеся. Алена внимательно слушала ее минут пять, а потом заскучала. Подруга слезно винилась, бог знает, в чем, и просила ее простить.
Затем появился Макс.
Потом пришла Маша с супругом. От них Алена и узнала, кто стал катализатором этих встреч.
Мальцев и Марьяна. Они обзвонили всех и оповестили о возвращении Ворковской. Он посылал к Алене с целью разведать обстановку, Марьяна –– глянуть, на кого она стала похожа, и выразить всеобщее ‘фи’ ее провокационному поведению.
Маша отметила явную неадекватность армянки и столь же явную лабильность Ворковской и обозначила следующую встречу в необозримом будущем, чем и порадовала. Расстались они вполне довольные друг другом.
Потом явился Сокол, потом опять Олеся …
Этот милый дружеский набег утомил Алену не столько своей интенсивностью, сколько выделяемым взглядами сочувствием и явным любопытством, сквозящим даже в интонациях голоса. Одни и те же взгляды, одни и те же вопросы….
Саша выказывал доблести гостеприимства, а Алена стойко игнорировала любого гостя, проявляя самую низкую степень вежливости. Одарит впечатляющим взглядом и уходит к себе.
–– Ты не хочешь их видеть? Тебе неинтересно с ними общаться? –– начал выпытывать брат.
–– Не хочу.
–– Хорошо, но проявить элементарную вежливость ты можешь?
–– Зачем?
–– Чтоб гостей не ставить в неудобное положение, не шокировать.
–– Саша, их неудобное положение –– их дело. Меня меньше всего волнуют глупые условности. Я не хочу общаться и ухожу. Ты хочешь –– общаешься. Я не мешаю. Какие могут быть претензии? –– равнодушным тоном спросила она и открыла банку с огурцами.
Миша лукаво посмотрел на Ворковского и пододвинул к себе тарелку с печеньем.’ Теперь не выгоните’, –– говорила его поза. Очень мальчику их прения послушать хотелось.
–– Хорошо. Предположим, ты не хочешь видеть Сокола, Макса, но Олесю? Вы ведь с ней подруги с ясельной группы. Она хочет возобновить отношения.
–– А я не хочу.
–– Почему? Обиделась? Считаешь ее виновной? Так, она раскаялась, постоянно у тебя прощения просит, плачет вон, а ты…Тебе ее не жалко?
–– А за что ее жалеть? Ее вина –– ее фантазия, ко мне это какое имеет отношение? Ни ее, ни кого-то другого я ни в чем виновным не считаю, а что они там себе придумали –– их дело. Может, им так нравится: виниться, плакаться. Не нравилось бы, подумали и поняли, что все это ерунда.
–– Алена, –– укоризненно качнул головой мужчина, –– откуда в тебе эта черствость? Разве этому тебя мама учила?
–– Саш, меня много чему учили и тебя, но в основе своей –– бесполезному и даже обременительному. Что ты хочешь? К чему этот разговор? Хочешь убедить меня, что я не права и должна надевать фальшивую улыбку радушия и сидеть в обществе бывших знакомых, пока те не соизволят испариться? Уволь. Эти игры уже не для меня. Я не желаю тратить свое время на пустую болтовню и не нуждаюсь в обществе других людей, кроме вас.
Миша шумно отхлебнул чай, скрывая хитрую улыбку. Саша нахмурился:
–– Ты рассуждаешь, как эгоистка.
–– Да, разумная эгоистка, –– кивнула девушка и захрустела соленым огурцом, поглядывая в кухонное окно. На улице шел снег. Середина декабря ознаменовалась снегопадами. Четыре года она не видела подобного великолепия, да и раньше, когда жила здесь, мало обращала внимания, а восхищалась разве в детстве, по наивности души.
–– Снег давно не видела? –– спросил Михаил.
–– Да, четыре года…
–– И соленые огурцы? –– спросил Саша.
Алена с укором глянула на брата:
–– Тоже. А что, напрягаю хрустом?
–– Нет, количеством. Каждый день по банке. Ты не беременна, случаем? –– взгляд мужчины был неумолим. Он будто наказывал ее за недавние высказывания.
–– Случаем?...Нет и обязуюсь забеременеть без случая –– по плану. А огурцы, к вашему сведению, монсеньер, не только будущие мамы любят.
–– Обиделась?
–– Нет.
–– Это он тебе пример шокирующей бестактности привел. Око за око, так сказать. Но на тебя не подействовало, –– пояснил Саблин.
–– Странно, да? –– выгнула бровь Алена.
–– Для меня –– нет. Я даже восхищен вашей платформой мировоззрения. Бис!
–– Виват эгоизму? –– недовольно посмотрел на него Саша.
–– Если подобное уважение к себе можно назвать эгоизмом, то разумным, в этом твоя сестра права.
–– А есть разница?
–– Огромная. Тебе самому-то гости не надоели? Набеги хана-Батыя: один Сокол ваш чего стоит…Нет, Алена умничка, завидую.
–– Я хочу, чтоб все встало на свои места. Чтоб у нее друзья появились, близкие,…
–– Зачем? –– озадачилась девушка.
–– Затем, что я не вечен, мало ли…С кем останешься?
–– Одна, –– равнодушно пожала та плечами.
–– Хорошо, а не страшно?
––Абсолютно. Привыкла.
–– А поговорить не хочется?
–– Когда хочется, я с вами разговариваю.
–– А если тема …не для мужского восприятия?
–– Например?
–– Женские дни! ––брякнул Саша и губы поджал: он дурак или она в дурочку играет?
–– И что? Это большая новость для вас?
–– Но это не принято…
–– Кем не принято, к тому и обращайся, а меня эта тема не напрягает, как и любая другая. Легко обсужу ее с вами.
–– И не постесняешься?
–– Чего?! –– раздраженно воскликнула Алене. Надоело!
Мужчина немного растерялся и задумчиво сказал:
–– Ты очень изменилась.
–– Это плохо? С чьей точки зрения? Твоей? Допустим. Но речь идет обо мне. Это моя жизнь. Мненравится проводить время в обществе Аристотеля и легких женских романчиков, а не в обществе Олеси Проживаловой. Мненравятся соленые огурцы и категорически не нравится навязчивое любопытство. У каждого есть право выбора. Лично свое. И если ты уважаешь себя, то выберешь то, что нравится тебе, а не другим, и будешь, удовлетворен потраченным временем, а не угнетен тем, что пришлось исполнять обременительную роль. Я знаю, что уважение основывается не на фальши, а на искренности, и если я не стану уважать себя, другие тем белее не станут. И пойми, для всех хорошим все равно не стать, проще стать хорошим для себя. И приятно, и не так хлопотно.
–– Бис! –– хлопнул в ладоши Михаил. –– Классные принципы, не поделитесь способом их приобретения и претворения в жизнь?
–– Четыре года в неизвестности, –– бросил Саша и покосился на парня. –– Весело тебе? А теперь представь, как она с ними будет жить?
–– Ну-у…тяжело, –– кивнул тот, признавая.
–– И одиноко.
–– А может именно к этому она и стремится?
–– Нормальный человек не может стремиться к одиночеству.
–– Почему? Ненормальные вон к общению стремятся, отчего не может быть наоборот?
–– Потому, что речь идет о моей сестре!
–– Я вам не мешаю? –– спросила Алена, поглядывая на мужчин, как на расшалившихся школьников.
–– Да, нет, –– блеснул озорной улыбкой Михаил.
––Спасибо, –– кивнула она.
Саша промолчал.
Ужин закончился умеренным нейтралитетом оппонентов.
Декабрь походил к концу, поток гостей схлынул, постепенно сойдя на нет, и Саша больше данную тему не поднимал. 29–го они втроем прошлись по магазинам и набрали всего, что нужно для празднования Нового года: елку, продукты на стол, включая мандарины и шампанское, и , конечно, подарки.
Предпраздничная суета вызывала у Алены чувство тихой радости с ноткой ностальгической грусти.
Мужчины начали устанавливать мохнатую ель в родительской комнате, а девушка стояла у входа, подпирая косяк, и с материнской улыбкой на устах наблюдала за их действиями. Ель была довольно большой, объемной и никак не хотела стоять: то кренилась влево, то заваливалась назад, то сваливала ветками Мишкины конспекты со стола, то лезла иглами в лицо Саши. Мужчины фыркали, незлобиво поругивались, препираясь, и к 11 вечера все ж смогли ее закрепить. Ворковский достал с антресолей коробку со старыми елочными игрушками и принес в комнату, а Миша, довольный проделанной работой, сидел на спинке дивана и чистил мандарины.
Честь наряжать новогоднее чудо была предоставлена девушке.
Алена села перед коробкой на колени и с благоговением начала извлекать мишуру, шары, стеклянные фигурки. Каждая рождала воспоминания, будила ощущения и запах тех лет.
Вот маленькая арфа, которую она считала волшебной и естественно самой настоящей, принадлежащей когда-то не иначе, как эльфам, вот Дед Мороз с поцарапанным носом…
Воспоминания слились с запахом мандарин и хвои, а ворвавшийся в форточку порыв стылого ветра довершил впечатление. Алена нахмурилась, вглядываясь в голубой пластиковый шар с радужными разводами –– голубой, как глаза Эйфии. И стало вдруг до слез, невыносимо грустно, что ее девочка никогда не увидит увешанную игрушками и серебристым дождиком елку, не полезет под нее, как это делала она, за шуршащими мешками с конфетами и апельсинами. Алена не купит ей игрушку и не положит под елку от имени Дед Мороза, не увидит, как радуется маленькая проказница, не услышит ее восхищенного возгласа…
Как она живет без матери? Как живет Рэнни? Здоровы ли они, счастливы? Помнят ли о ней? Скучают?
А много ли она сделала для них? Проявила ли достаточно тепла и любви, чтоб они скучали о ней, помнили?
Мать, которая не чувствовала себя матерью и с тайной радостью спихнула их на попечение нянек. Мать, исполняющая свой долг, как рабочую обязанность. Вправе ли она называть себя матерью?
Она родила слишком рано. Она была не готова к этому и хоть сильно любила их, но столь же сильно и тяготилась ими. Она не понимала всей меры ответственности. Материнские чувства лишь теплились в ее сердце, но не жили полнокровно, не имели почвы для развития и осознания. Она была занята борьбой с Лоан. Собой. Подругами и их проблемами. Фальшивые ценности были ей дороже истинных.
Почему она поняла это так поздно? Почему не тогда?
Девушка разрыдалась, прижимая к груди шар, как голову ребенка.
Ну, почему Рэй не вбил ей в голову истину? Почему был так терпелив и добр к ней? Потому, что любил? Ни разу не сказав об этом, доказывал делами свое отношение к ней, ежеминутно, ежечасно. А она ждала слов, возвышенных признаний. Она хотела играть, не любить самой, но позволять любить. Она словно жила по сюжету любовного романа и очень огорчалась, когда герой не соответствовал принятым описаниям. Глупая, избалованная девчонка!
–– Аленушка, ты что? –– испугался Саша, обнял, желая успокоить, но эта жалость вызвала в ней еще больший поток слез. Она смотрела на елку и пыталась сказать, что не может ее видеть, что она напоминает ей о детях и той безответственной, безалаберной жизни, что она вела. Но из горла вырывались лишь всхлипы.
Миша проследил за ее взглядом и, мгновенно сориентировавшись, подскочил, поднял, отпихивая мужчину, толкнул к выходу и тихо кинул на ходу растерявшемуся Саше:
–– Избавься от елки. Быстро!
Он вывел девушку в подъезд, накинул на нее пальто, оделся сам и легонько подтолкнул к лифту. Через минуту они стояли на улице. Морозный ветер еще не разгулялся снегопадом. Хлопья падали лениво и кружили, под его напором, в хаосе сбиваясь в кучу у поребриков заледеневшего тротуара.
Алена быстро пришла в себя, успокоилась и, нахохлившись, села на лавку, задумчиво рассматривая игры снежинок, крутящихся у ног. Миша поднял воротник, готовясь к длительному пребыванию на морозе, и сел рядом. Саша наверняка еще не все убрал, надо подождать.
–– У меня есть дети, –– неожиданно призналась девушка, и парень покосился на нее, не зная, как реагировать на это заявление. С одной стороны, хорошо –– заговорила, значит, легче на душе станет, а с другой…ничего себе –– двое детей! Неизвестно, где и у кого!
–– Я думал, это не правда…
–– Ты знал? Откуда? –– нахмурилась Алена.
–– Саша сказал. А ему этот…твой бывший. Саша решил, что ты специально про детей выдумала, чтоб от него отвязаться.
–– Нет, у меня действительно двое детей. Правда, мать из меня вышла хуже некуда… Доченька - шалунья, смешливая непоседа, любопытная… Мальчик, Рэнни, очень умный малыш, весь в отца. Еще маленький, а уже ясно –– мужчина растет. Рассудительный, основательный. Я ведь только там поняла, что мужчина –– это не половое отличие, это статус, ранг, если хочешь. А здесь.. небо и земля, два полюса, и хоть название одно –– суть разная. Здесь только Сашкин, отец, ты…да. А в остальном, что однокурсников моих возьми –– липучие, недалекие. Сергей вон…вроде мужчина, а вроде и нет, желе какое-то непонятное… –– и качнула головой. –– Впрочем, к чему я это? Разговорилась что-то…Пойдем домой?
Парень неуверенно кивнул. Он бы еще послушал, поговорил с ней, выяснил, а может, и помог чем, только приступ Алениной откровенности, видимо, закончился, и полезь сейчас, больше не вернется. А так есть шанс позже ее на откровенный разговор вывести.
Дома больше хвоей не пахло, даже признаков зеленой красавицы не осталось.
Но Алена этого не заметила, прошла к себе и плотно прикрыла дверь.
Новый год, посоветовавшись с Михаилом, Саша постановил справлять у них, а ему поручил привести как можно больше друзей и знакомых. Возраст у них с Аленой примерно одинаков: познакомятся, повеселятся, а там, глядишь, и подружатся. Михаил в это предприятие не верил, но перечить не стал, и 31–го привел домой внушительную компанию.
Ворковская скупо поприветствовала молодежь, помогла накрыть стол и ушла в свою комнату. Шумная компания, столь привлекательная раньше, сейчас раздражала ее и навевала тоску. Она надеялась, что ее исчезновение останется незамеченным, но ошиблась. Сначала брат, потом другие с досадной регулярностью вламывались в комнату и нудно уговаривали присоединиться к веселью. За дверью гремела музыка, раздавались крики и взрывы смеха. В конце концов, Алена поняла, что покоя дома не будет, и потихоньку выскользнула на улицу.
У подъезда сидела влюбленная пара, у другого веселилась молодежь, группа подростков с криками и смехом обстреливала друг друга снежками. Ворковская пошла в конец дома, желая найти укромное место и побыть в одиночестве, но скамейки были заняты, во дворе взрывали петарды, гуляли люди. .
Она свернула за угол, во двор другой девятиэтажки, здесь было относительно тихо и безлюдно, но единственная скамейка была занята. На ней, нахохлившись, сидела женщина в лохматой шубе. Девушка покосилась на нее, проходя мимо, и уловила слабый всхлип. Женщина плакала. ‘Надо быть очень несчастной, чтоб встречать Новый год в одиночестве, на улице и в слезах’, подумалось ей, и она остановилась, потопталась в нерешительности и подошла:
–– Простите, вам плохо? Я могу чем-то помочь? –– спросила тихо. Женщина подняла голову…