Страница:
Если всякие политические убийства, с какой бы стороны они ни шли возмутительны, и не могут иметь никакого оправдания, то они в особенности возмутительны, когда относятся до лиц не лживых, не коварных, не подлых, а лишь исполняющих свой долг, хотя бы лиц, может быть, и тупых. Я об генерале Мине и этого сказать не могу и, вообще, я о нем не знаю ничего дурного.
В Москве он распоряжался при подавлении восстания, может быть, сурово-прямолинейно, но когда идет открытая бойня, с баррикадами, то военные всегда должны быть прежде всего военными, а войска - войсками, иначе это не будут войска и от их непосредственных начальников нельзя требовать бисмарковских дипломатических способностей. Вечная ему память...
(дополнение ldn-knigi
http://www.coinexpert.ru/misc/biograf.nsf/ByID/NT000012CA
Мин, Г. А. - генерал, командир гвардейского Семеновского полка. Приобрел печальную известность, как жестокий усмиритель вооруженного восстания в декабре 1905 года в Москве. Особенно отличился расстрелами и артиллерийским погромом Пресни. Выделенный им, уже после подавления восстания, карательный отряд, под начальством полковника Римана, получил приказ "арестованных не иметь и действовать беспощадно". Карательный отряд полковника Римана, действуя по линии Московско-Казанской ж. д. на участке Москва - Голутвино, расстрелял 150 человек. Осенью 1906 года генерал Мин был убит эсеркой Коноплянниковой.
http://www.coolsoch.ru/arh/history/arh/136.htm
.....Но, довольно любопытен тот факт, что прежде чем Семеновскому полку отправиться на усмирение московского восстания, по приглашению генерала Мина, полк часто посещали выдающиеся члены Союза Русского Народа и Русского Собрания (среди них профессор Б. Никольский, - впоследствии расстрелянный большевиками) и объясняли офицерам и солдатам смысл и значение творившейся разрухи государства "по еврейской указке"...)
http://polygamist.narod.ru/manybook/smert/smert.htm
Борис Владимирович Никольский (1870-1919) сын профессора русской словесности и автора книги "Идеалы Пушкина" (1887). Специалист по римскому праву, ждал министерских должностей, профессор в Училище правоведения. С 1905 в руководстве Союза русского народа. Устроил обед в честь проигравших процесс обвинителей по делу Бейлиса в 1913 году. В ноябре 1912 в Русском собрании публично подрался с Н.Е. Марковым (2-м) и вызвал его на дуэль. Примкнул к А. И. Дубровину. Отрицательно относился к Распутину, видел в "пьяном хлысте" опасность для Империи. Выпустил первое ПСС А.Фета. В 1899 выпустил "Сборник стихотворений". Разочаровался в царизме. Расстрелян в 1919 и его тело скормлено зверям зоологического сада. Если достать фотографию зверей из того сада и поставить рядом со снимком усатого лысоватого молодца, то получится страшная взаимосвязь.
http://www.balfort.com/ru/news/2003/history_civillawdep_2.shtml
В 1899 г. кафедра гражданского права Санкт-Петербургского университета пополнилась еще одним замечательным цивилистом: после успешной сдачи магистерского экзамена лекции по римскому и гражданскому праву начал читать Борис Владимирович Никольский (1870 - 1919). Он проработал в университете до 1907 г. и запомнился такими работами, как "Система и текст XII таблиц: исследование по истории римского права" (СПб., 1899), "К истории дарения между супругами" (СПб, 1915). Будучи убежденным и последовательным монархистом, Б.В. Никольский, кроме преподавания, активно занимался политикой. В июне 1919 г. он был взят чекистами в заложники и вскоре расстрелян, причем тело его бросили в зоопарк на съедение диким зверям. )
Итак, я вызвал генерала Мина к телефону и говорю ему, в чем дело. Он принял обидчивый тон и указал мне на закон, по которому, раз вызваны войска, дело и ответственность переходят на военноначальника, что значило, что это его дело. Я ему отвечаю, что закон этот я знаю, что он прав, что он теперь полный хозяин, но я тем не менее имею все-таки нравственное право просить его не проливать без крайней нужды крови и постараться окончить дело спокойно. "Я ведь не имею претензии вам отдавать приказания, а просто вас прошу, как человек, которому Его Величество счел необходимым оказать доверие", сказал я.
Этим наш разговор по телефону и кончился.
Я узнал после, что этот инцидент кончился так. Насколько помню, несколько, во всяком случае не десятков, а единиц пострадали, причем профессору Тарле была легко расшиблена голова. Это было единственное {89} кровопролитие правительственною силою в Петербурге за все время моего премьерства. Признаться, я тогда Тарле не пожалел, так как он все смутное время в университете читал тенденциозные лекции о французской революции и не счел приличным хотя бы после 17 октября держать себя спокойно, как подобало бы себя уважающему профессору.
Возвращаюсь к образованию моего министерства после 17 октября. Из предыдущего изложения видно, что к замещению подлежали следующие посты: министра народного просвещения, министра внутренних дел, министра торговли, министра земледелия и государственного контролера и что для замещения сих должностей мною были приглашены: князь Е. Трубецкой, князь Урусов, М. А. Стахович, Гучков и Д. Н. Шипов и что они съехались с некоторым замедлением вследствие забастовки на железных дорогах. Вот, с этими лицами у меня состоялось несколько совещаний, продолжавшихся дня два или три.
В этих совещаниях кроме перечисленных лиц участвовал и князь А. Д. Оболенский, уже назначенный обер-прокурором святейшего синода, и более никто.
В настоящее время идут различные рассказы о том, что говорилось на этих совещаниях. Все эти рассказы не верны и ими преследуются те, или другие цели. Только перечисленные лица могут воспроизвести в точности, что на совещаниях этих говорилось.
Во время этих совещаний уже выяснилось, что министрами юстиции будет Манухин, иностранных дел - граф Ламсдорф, военным - генерал Редигер, морским - адмирал Бирилев, обер-прокурором синода - князь Оболенский, финансов - Шипов (И. П) и земледелия - Кутлер, так как Шванебах ушел и Стахович ранее совещания заявил, что никакого места в министерстве не примет, желая выбираться в Думу. На Кутлере я остановился, как на одном из наиболее деловых сотрудников моих во время управления мною финансами Империи и как на человеке чистом и вообще весьма порядочном. Все перечисленные лица не сделали никаких возражений в сказанных совещаниях, т. е. приглашенные мной общественные деятели не сделали препятствий быть коллегами сказанных лиц. Точно так при обмене мыслей относительно политики министерства также не произошло никаких несогласий, впрочем, на этом предмете долго не останавливались, так как политика моего министерства определялась моим всеподданнейшим докладом, опубликованным одновременно с {90} манифестом 17 октября. Относительно этой политики больше всего разговора вызвал вопрос о выборах в Государственную Думу. Лица из общественных деятелей желали знать, какой политики я буду держаться относительно выборов в Думу, и здесь также у нас не вышло никаких разногласий.
Было выяснено, что вопрос о выборах уже значительно предрешен п. 2-ым манифеста 17 октября, который гласит: "Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе по мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие избирательного права вновь установленному порядку". Значит, создание новых начал для выборов против уже установленных законом 6-го августа в бытность мою в Америке было невозможно, можно было только расширить круг избирателей, не нарушая основания выборного закона и не замедляя этим расширением созыва первой Государственной Думы, т. е. осуществление на деле конституции.
Таким образом не мне принадлежали основания выборного закона, давшего первую и вторую Думы; между тем, левые упрекали меня при объявлении манифеста 17 октября, что я не провозгласил прямых, всеобщих и равных для всех выборов, а впоследствии правые, которые совсем забыли п. 2-ой манифеста 17 октября, меня упрекали, что выборный закон, давший первую и вторую Думы, был чересчур широк.
(* Это побудило Столыпина самым бесцеремонным образом нарушить манифест 17 октября, основные законы, изданные после манифеста, а, следовательно, конституцию и издать своеобразный избирательный закон 3-го июня 1907 года посредством манифеста. Если бы этот закон был лучше прежнего выборного закона и надолго покончил с революционными эксцессами, я бы мог его оправдать, хотя, конечно, закон этот был актом государственного переворота, но мне представляется, что этот закон искусственный, что он не даст успокоения, как основанный не на каких либо твердых принципах, а на крайне шатких подсчетах и построениях.
В законе этом выразилась все та же тенденциозная мысль, которую Столыпин выражал в Государственной Думе, что Россия существует для избранных 130 000, т. е. для дворян, что законы делаются, имея в виду сильных, а не слабых, а потому закон 3-го июня не может претендовать на то, что он дает "выборных" членов думы, он дает "подобранных" членов думы, подобранных так, чтобы решения были преимущественно в пользу привилегированных в сильных. Теперешняя Государственная Дума есть дума но "выборная", а "подобранная". *).
{91} Затем после 6-го августа, т. е. закона о законосовещательной думе, с Высочайшего соизволения последовал циркуляр министра внутренних дел Булыгина (от 22-го сентября 1905 года за № 63), требующий безотлагательного составления списков выборщиков, причем рекомендовалось, чтобы распубликование списков последовало не позднее 15-го октября (т. е. за два дня до манифеста 17-го). В этом циркуляре объявлялось о Высочайшей воле, чтобы Дума была собрана не позднее половины января 1906-го года (а между тем лишь одно расширение выборного закона без изменения его оснований было одною из главных причин, что Дума была собрана к 23-ему апреля). Далее в этом циркуляре говорилось:
"Священная воля Его Императорского Величества обязывает всех, на коих лежит наблюдение за правильностью производства выборов, всеми мерами обеспечить населению возможность спокойно и без всякого постороннего вмешательства указать тех именно избранников, которые пользуются его наибольшим доверием. Посему я поручаю вашему особливому вниманию наблюдение за тем, чтобы должностные лица и учреждения не допускали с своей стороны никакого, даже самого отдаленного вмешательства в производство населением выборов в Государственную Думу"
(* А за сим, когда во второй половине апреля 1906 г. я покинул пост председателя совета, "священная воля Его Императорского Величества", чтобы выборы были свободны, но помешала Государю выразить мне как бы упрек, что я и правительство не воздействовали на выборы и что потому получилась дума такая левая. Теперь действительно выборы в значительной степени фальсифицируются, чему наглядным и поразительным примером служить то, что происходит в Одессе относительно выборов в Думу одного члена Думы завтра, 27 сентября 1908-го года. Это не выборы, а издевательство над населением.*).
Таким образом, в совещании с общественными деятелями, приглашенными принять участие в министерстве, был поднят только вопрос, в какой именно степени будет расширен закон, соблюдая п. 2 манифеста 17-го октября. По этому предмету я передал присутствующим, что этот вопрос не предрешен именно потому, что министерство окончательно не сформировано и что, если они войдут {92} в министерство, то будут совершенно свободны высказывать свои мнения и принять активное и ответственное участие в составлении закона, расширяющего выборный закон 6-го августа.
Действительно, ранее этого совещания до переезда моего в дворцовый дом, но после 17-го октября, я как-то собрал в здании Государственного Совета совещание с бывшими тогда министрами, в том числе и Шванебахом, переговорить об исполнении п. 2 манифеста 17-го октября, но на этом совещании ничего не было предрешено.
Князь Оболенский (новый прокурор святейшего синода) желал, по моему мнению, чересчур широкого расширения контингента выборщиков, а, напротив, Шванебах проповедывал необходимость не допускать к выборам ни рабочих, ни лиц так называемых либеральных профессий, и мои замечания по поводу доводов, представленных Шванебахом, дали ему ясно понять, что он оставаться в моем министерстве не может.
Мое разногласие с приглашенными общественными деятелями произошло на вопросе, кто будет министр внутренних дел?
К этому времени уже выяснилось, что крайне левые не успокоились манифестом 17-го октября и вообще буржуазной конституцией, что вообще смута в умах так распространилась, что еще придется переживать больше эксцессы с их стороны; но что было самое серьезное, это то, что конституционно-демократическая партия (кадеты), затем изменившая для большей популярности кличку в партию "народной свободы", которая, конечно, в особенности тогда, имела в своей среде людей наиболее культурных и серьезно образованных, не решалась явно порвать свои связи с крайними революционерами, исповедующими революционные насилия, до бомб включительно.
Такое положение вещей, конечно, требовало со стороны начальника полиции во всей Империи большой опытности, в особенности в виду того, что в последние годы полиция везде была совершенно дезорганизована. Самое поверхностное знакомство с кн. Урусовым привело меня к заключению, что он в этом деле не имеет никакой опытности. Князь Оболенский, который так усиленно мне рекомендовал князя Урусова, после приезда сказанных общественных деятелей на совещание, сам выразил мне сомнение в том, может ли князь Урусов занять пост министра внутренних дел. Это меня побудило в совещании высказать, что чем более я думаю, тем более прихожу к необходимости предложить пост министра внутренних {93} дел П. Н. Дурново, но большинство членов совещания высказалось против Дурново, с своей стороны не указывая ни на кого, кто бы мог занять этот пост. Было кем то упомянуто имя Столыпина, некоторые отнеслись к этому предложению сочувственно, но были и такие, которые сказали, что он очень неопределенный, умеет уживаться со всяким направлением. Насколько помню, это выражал Д. Н. Шипов. Я, с своей стороны, сказал, что Столыпина не знаю, но что, как губернатор, он пользуется хорошею репутацией.
Затем члены совещания настаивали, чтобы я принял на себя министерство внутренних дел. Я на это согласиться не мог, так как во первых чувствовал, что не буду иметь на это времени, и, действительно, занимая лишь пост председателя совета в это еще не столько революционное, как сумасшедшее время, я занимался по 16-18 часов в сутки, а во вторых, главное потому, что министр внутренних дел есть и министр полиции всей Империи и Империи полицейской par excellence, я же полицейским делом ни с какой стороны никогда в жизни не занимался, знал только, что там творится много и много гадостей.
Не в такое время, как мы переживали во время моего министерства, можно было спокойно изучать и затем преобразовывать полицию. В это время нужно было действовать, и каждый день был дорог. Поэтому в крайности я согласился бы принять всякое министерство, не исключая даже военного, тем более, что многие мне были хорошо известны, но я никогда не согласился бы принять министерство внутренних дел, которое было и до настоящего времени у нас в России есть по преимуществу министерство полиции. Отделять же в то время полицию от министерства внутренних дел и образовывать особое министерство полиции (в виде бывшего III-го отделения), значило бы в глазах общества идти совершенно в разрез принципам, провозглашенным манифестом 17-го октября, т. е. водворения гражданской свободы.
Вся предыдущая карьера П. Н. Дурново, как я высказывал присутствующим, не дает мне основания относиться к нему критически в такое трудное время. Во всяком случае я его предпочитаю сотрудникам Горемыкина (Рачковский; директор департамента полиции, ныне сенатор, Зволянский), сотрудникам Плеве (Лопухин, Зубатов, Штюрмер), и сотрудникам Трепова (тот же Рачковский, Гарин, Зубатов).
Теперь же я сказал бы, что я его предпочитаю сотрудникам Столыпина (Курлов, Толмачев, Азеф, Гартинг, Ландезен и проч.).
Князь Оболенский поддерживал мои соображения относительно Дурново. Но кто меня удивил, это князь Урусов, который высказал, {94} что в такое время не следует вносить рознь из-за личных симпатий или антипатий и, чтобы показать на деле, что он не имеет ничего против назначения П. Н. Дурново министром внутренних дел, он готов пойти к нему в товарищи.
После этого наше совещание было прервано, так как приглашенные решили, ранее чем сказать окончательно да или нет, переговорить и обдумать.
Тем временем я виделся с Дурново и высказал ему откровенно, что общественные деятели во всем находятся со мной в согласии и готовы вступить в министерство, но что разногласие произошло лишь по вопросу о назначении министра внутренних дел, я высказался за назначение его - Дурново, а общественные деятели желают, чтобы я принял это министерство и во всяком случае, по-видимому, не желают служить с ним. Он был очень сконфужен, просил меня, если он не будет назначен, скорее его освободить от временного управления министерством после ухода Булыгина и спросил: "Что они против меня имеют?" Я ему ответил, что они не объясняют, но, вероятно, все это женские его истории, довольно в свое время нашумевшие. На это он ответил: "Да, действительно, в этом я грешен". Так мы и разошлись.
В то время, когда общественные деятели совещались, войти ли им в мое министерство при министр внутренних дел Дурново или нет, я с своей стороны окончательно решил назначить Дурново. Решение это основывалось на том, что я решительно не видел, кого мне предложить назначить помимо его из таких деятелей, которые знали бы то дело, к которому призываются, не подпадали бы под влияние всей полицейской клики и не были бы манекенами в руках удалившегося, чтобы иметь еще большее влияние, генерала Трепова.
Между тем, когда я заговорил с Государем о предстоящем совещании с общественными деятелями и о Дурново, то по поводу предложения о назначении князя Урусова министром внутренних дел Его Величество ничего не сказал, а к назначение Дурново отнесся довольно отрицательно. Сам же во время этого разговора ни на кого не указал.
Когда же, уже будучи комендантом, меня спросил Трепов о моих кандидатах на пост министра внутренних дел, и я сказал, {95} что вопрос этот еще не решен, но имеется в виду князь Урусов, он отнесся к Урусову крайне враждебно, к Дурново недоброжелательно и советовал мне самому взять это министерство. Я ему ответил только, что это невозможно.
Такое отношение к Дурново в Царском Селе служило мне также одним из доводов именно в пользу назначения Дурново, так как я уже тогда инстинктивно понимал, что Трепов стремится управлять министерством внутренних дел или, вернее, полицией во всех ее видах, а потому желает или чтобы министром внутренних дел был его человек, или был совершенным новичком и профаном в тех тайнах и пружинах, на которых основывается все полицейское управление Империей.
Вечером того же дня, когда у меня было совещание, или на другой день, хорошо не помню, мы опять собрались в том же составе, причем Д. Н. Шипов, А. И. Гучков и князь Трубецкой высказались, что они не могут войти в министерство в случае, если министром внутренних дел будет Дурново; я же заявил, что принять министерство внутренних дел не могу и не вижу никого, кто бы мог быть назначен министром внутренних дел в настоящее время, кроме Дурново; князь Урусов заявил, что он согласен принять место товарища Дурново по министерству внутренних дел. На этом мы разошлись, причем я был бы не искренен, если бы не высказал то, может быть совершенно неосновательное, впечатление, что в то время общественные деятели побаивались бомб и браунингов, которые были в большом ходу против власть имущих, и что это был одним из внутренних мотивов, который шептал каждому в глубине души: "Лучше подальше от опасности".
Мы разошлись совершенно дружески, употребляя это слово в деловом смысле, и я просил этих лиц обсудить вопрос о том, в каком смысле и объеме можно расширить выборный закон, оставаясь в пределах манифеста 17-го октября. Они мне сказали, что им удобнее исполнить эту работу в Москве, я просил их сделать это возможно скорее, так как исполнением ст. 2 манифеста замедляются выборы и, следовательно, созыв Думы.
После этого для пополнения министерства мне предстояло пригласить министров: внутренних дел, просвещения, торговли и государственного контролера. В министры внутренних дел я {96} представил Дурново, прося одновременно назначить его и в Государственный Совет, так как Дурново, если бы и не вошел в министерство, по всем бывшим примерам имел на то право. Государь согласился назначить Дурново членом Государственного Совета, что же касается министра внутренних дел, то назначил его лишь управляющим министерством и не охотно. Таким назначением Его Величество сразу дал понять Дурново - потрафишь мне, тогда на все прошедшее и в том числе на сенаторский либерализм будет поставлен крест, не потрафишь, тогда будешь начальствовать недолго. А ведь для того, чтобы потрафить Государю, нужно было прежде всего потрафить генералу Трепову.
Вот Дурново и не выдержал этот искус, он начал подделываться под Государя, под Великого Князя Николая Николаевича, под Дубровина и даже под Трепова, поскольку Трепов качался направо, и относился к нему - Трепову благожелательно-равнодушно при его - Трепова - скачках налево.
Дурново, во время моего премьерства, ни разу мне не говорил о своих докладах и беседах с Его Величеством, но, зная хорошо Государя, я ясно себе представляю разговор Государя с министром внутренних дел. Дурново, например, говорит: "Ваше Величество, на это место следовало бы назначить такого то, он бы показал, как либеральничать" - ответ: "да, это отличное назначение, почему же вы его не представляете?" - "Я не знаю, как к этому назначению отнесется граф Витте, он всех таких лиц называет черносотенцами". - "А какое до этого дело Витте, его дело председательствовать в совете и только". Или я себе представляю такую беседу: - "Вот, Ваше Величество, мы решили в совете уволить графа Подгоричани из корпуса жандармов, за то, что он устроил еврейский погром в Гомеле". - "Я еще не видел журнала, неужели единогласно, разве вы, как министр внутренних дел и шеф жандармов, на это согласились?" "Да, Ваше Величество, я не мог пойти в этом деле против графа Витте". "Напрасно, это графа Витте совсем не касается, это не его дело. Вообще, каждый министр должен действовать самостоятельно и испрашивать моих указаний".
Когда П. Н. Дурново увидал направление Государя и то, что я был назначен председателем по необходимости, что я играть роль ширмы не намерен, и что Государь, как только Ему окажется возможным найти более солидную ширму, со мной охотно расстанется, то {97} он - Дурново - и решил, что лучше быть persona gratissima в Царском Селе, нежели в Петербурге у графа Витте, тем более, что наша жизнь так коротка, а пребывание на постах министров еще короче.
Дурново к 1-ому января уже был утвержден министром и произведен в действительные тайные советники помимо моего представления, а затем на Святую Пасху его дочь была сделана также без всякого моего участия фрейлиной Их Величеств.
Эта своего рода награда была особливо показательна. П.Н. Дурново не особенно примерный семьянин, но обожает свою дочь. Его дочь некрасива, не знатна и не богата, конечно, для сердца Дурново при таких условиях было большой наградою, если бы его дочь была фрейлиною. Он всячески пытался этого достигнуть, но никак не мог. Об этом в свое время хлопотали и Сипягин (когда Дурново был его товарищем по министерству) и другие, но ничего не выходило. Фрейлины не делались и, кажется, до сего времени не делаются без согласия обеих Императриц, а Императрица Мария Феодоровна, помня случай Дурново с испанским послом и резолюцию благородного Императора Александра III, о назначении дочери Дурново фрейлиною и слышать не хотела. Конечно, Дурново должен был особенно услужить Императору Николаю II-му, чтобы Он переломил благородное упрямство своей Матушки относительно возведения девицы Дурново во фрейлины Их Величеств. А затем, когда совершенно неожиданно для него, Дурново должен был оставить пост министра внутренних дел, после того, как, наконец, моя просьба об оставлении поста премьера была принята, то в вознаграждение за такой конфуз Его Величеству благоугодно было выдать Дурново двести тысяч рублей, но, конечно, не из своего кармана, а из государственной казны.
Изменил ли я свое мнение относительно Дурново? - Нисколько. Я никогда не считал его человеком твердых этических правил, я в нем ценил и продолжаю ценить ум, опытность, энергию и трудоспособность, но, конечно, Дурново человек не принципов. Если бы Государь сразу поставил его на корректную точку и дал ему ясно понять, что, покуда я председатель совета его выбравший в министры, то я отвечаю за него, и он ничего серьезного не может делать без моего согласия или без моего ведома, то Дурново был бы именно тем министром, который мне был необходим в то время. Затем князь Урусов мог бы его естественно заменить, если бы это оказалось нужным.
В Москве он распоряжался при подавлении восстания, может быть, сурово-прямолинейно, но когда идет открытая бойня, с баррикадами, то военные всегда должны быть прежде всего военными, а войска - войсками, иначе это не будут войска и от их непосредственных начальников нельзя требовать бисмарковских дипломатических способностей. Вечная ему память...
(дополнение ldn-knigi
http://www.coinexpert.ru/misc/biograf.nsf/ByID/NT000012CA
Мин, Г. А. - генерал, командир гвардейского Семеновского полка. Приобрел печальную известность, как жестокий усмиритель вооруженного восстания в декабре 1905 года в Москве. Особенно отличился расстрелами и артиллерийским погромом Пресни. Выделенный им, уже после подавления восстания, карательный отряд, под начальством полковника Римана, получил приказ "арестованных не иметь и действовать беспощадно". Карательный отряд полковника Римана, действуя по линии Московско-Казанской ж. д. на участке Москва - Голутвино, расстрелял 150 человек. Осенью 1906 года генерал Мин был убит эсеркой Коноплянниковой.
http://www.coolsoch.ru/arh/history/arh/136.htm
.....Но, довольно любопытен тот факт, что прежде чем Семеновскому полку отправиться на усмирение московского восстания, по приглашению генерала Мина, полк часто посещали выдающиеся члены Союза Русского Народа и Русского Собрания (среди них профессор Б. Никольский, - впоследствии расстрелянный большевиками) и объясняли офицерам и солдатам смысл и значение творившейся разрухи государства "по еврейской указке"...)
http://polygamist.narod.ru/manybook/smert/smert.htm
Борис Владимирович Никольский (1870-1919) сын профессора русской словесности и автора книги "Идеалы Пушкина" (1887). Специалист по римскому праву, ждал министерских должностей, профессор в Училище правоведения. С 1905 в руководстве Союза русского народа. Устроил обед в честь проигравших процесс обвинителей по делу Бейлиса в 1913 году. В ноябре 1912 в Русском собрании публично подрался с Н.Е. Марковым (2-м) и вызвал его на дуэль. Примкнул к А. И. Дубровину. Отрицательно относился к Распутину, видел в "пьяном хлысте" опасность для Империи. Выпустил первое ПСС А.Фета. В 1899 выпустил "Сборник стихотворений". Разочаровался в царизме. Расстрелян в 1919 и его тело скормлено зверям зоологического сада. Если достать фотографию зверей из того сада и поставить рядом со снимком усатого лысоватого молодца, то получится страшная взаимосвязь.
http://www.balfort.com/ru/news/2003/history_civillawdep_2.shtml
В 1899 г. кафедра гражданского права Санкт-Петербургского университета пополнилась еще одним замечательным цивилистом: после успешной сдачи магистерского экзамена лекции по римскому и гражданскому праву начал читать Борис Владимирович Никольский (1870 - 1919). Он проработал в университете до 1907 г. и запомнился такими работами, как "Система и текст XII таблиц: исследование по истории римского права" (СПб., 1899), "К истории дарения между супругами" (СПб, 1915). Будучи убежденным и последовательным монархистом, Б.В. Никольский, кроме преподавания, активно занимался политикой. В июне 1919 г. он был взят чекистами в заложники и вскоре расстрелян, причем тело его бросили в зоопарк на съедение диким зверям. )
Итак, я вызвал генерала Мина к телефону и говорю ему, в чем дело. Он принял обидчивый тон и указал мне на закон, по которому, раз вызваны войска, дело и ответственность переходят на военноначальника, что значило, что это его дело. Я ему отвечаю, что закон этот я знаю, что он прав, что он теперь полный хозяин, но я тем не менее имею все-таки нравственное право просить его не проливать без крайней нужды крови и постараться окончить дело спокойно. "Я ведь не имею претензии вам отдавать приказания, а просто вас прошу, как человек, которому Его Величество счел необходимым оказать доверие", сказал я.
Этим наш разговор по телефону и кончился.
Я узнал после, что этот инцидент кончился так. Насколько помню, несколько, во всяком случае не десятков, а единиц пострадали, причем профессору Тарле была легко расшиблена голова. Это было единственное {89} кровопролитие правительственною силою в Петербурге за все время моего премьерства. Признаться, я тогда Тарле не пожалел, так как он все смутное время в университете читал тенденциозные лекции о французской революции и не счел приличным хотя бы после 17 октября держать себя спокойно, как подобало бы себя уважающему профессору.
Возвращаюсь к образованию моего министерства после 17 октября. Из предыдущего изложения видно, что к замещению подлежали следующие посты: министра народного просвещения, министра внутренних дел, министра торговли, министра земледелия и государственного контролера и что для замещения сих должностей мною были приглашены: князь Е. Трубецкой, князь Урусов, М. А. Стахович, Гучков и Д. Н. Шипов и что они съехались с некоторым замедлением вследствие забастовки на железных дорогах. Вот, с этими лицами у меня состоялось несколько совещаний, продолжавшихся дня два или три.
В этих совещаниях кроме перечисленных лиц участвовал и князь А. Д. Оболенский, уже назначенный обер-прокурором святейшего синода, и более никто.
В настоящее время идут различные рассказы о том, что говорилось на этих совещаниях. Все эти рассказы не верны и ими преследуются те, или другие цели. Только перечисленные лица могут воспроизвести в точности, что на совещаниях этих говорилось.
Во время этих совещаний уже выяснилось, что министрами юстиции будет Манухин, иностранных дел - граф Ламсдорф, военным - генерал Редигер, морским - адмирал Бирилев, обер-прокурором синода - князь Оболенский, финансов - Шипов (И. П) и земледелия - Кутлер, так как Шванебах ушел и Стахович ранее совещания заявил, что никакого места в министерстве не примет, желая выбираться в Думу. На Кутлере я остановился, как на одном из наиболее деловых сотрудников моих во время управления мною финансами Империи и как на человеке чистом и вообще весьма порядочном. Все перечисленные лица не сделали никаких возражений в сказанных совещаниях, т. е. приглашенные мной общественные деятели не сделали препятствий быть коллегами сказанных лиц. Точно так при обмене мыслей относительно политики министерства также не произошло никаких несогласий, впрочем, на этом предмете долго не останавливались, так как политика моего министерства определялась моим всеподданнейшим докладом, опубликованным одновременно с {90} манифестом 17 октября. Относительно этой политики больше всего разговора вызвал вопрос о выборах в Государственную Думу. Лица из общественных деятелей желали знать, какой политики я буду держаться относительно выборов в Думу, и здесь также у нас не вышло никаких разногласий.
Было выяснено, что вопрос о выборах уже значительно предрешен п. 2-ым манифеста 17 октября, который гласит: "Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе по мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие избирательного права вновь установленному порядку". Значит, создание новых начал для выборов против уже установленных законом 6-го августа в бытность мою в Америке было невозможно, можно было только расширить круг избирателей, не нарушая основания выборного закона и не замедляя этим расширением созыва первой Государственной Думы, т. е. осуществление на деле конституции.
Таким образом не мне принадлежали основания выборного закона, давшего первую и вторую Думы; между тем, левые упрекали меня при объявлении манифеста 17 октября, что я не провозгласил прямых, всеобщих и равных для всех выборов, а впоследствии правые, которые совсем забыли п. 2-ой манифеста 17 октября, меня упрекали, что выборный закон, давший первую и вторую Думы, был чересчур широк.
(* Это побудило Столыпина самым бесцеремонным образом нарушить манифест 17 октября, основные законы, изданные после манифеста, а, следовательно, конституцию и издать своеобразный избирательный закон 3-го июня 1907 года посредством манифеста. Если бы этот закон был лучше прежнего выборного закона и надолго покончил с революционными эксцессами, я бы мог его оправдать, хотя, конечно, закон этот был актом государственного переворота, но мне представляется, что этот закон искусственный, что он не даст успокоения, как основанный не на каких либо твердых принципах, а на крайне шатких подсчетах и построениях.
В законе этом выразилась все та же тенденциозная мысль, которую Столыпин выражал в Государственной Думе, что Россия существует для избранных 130 000, т. е. для дворян, что законы делаются, имея в виду сильных, а не слабых, а потому закон 3-го июня не может претендовать на то, что он дает "выборных" членов думы, он дает "подобранных" членов думы, подобранных так, чтобы решения были преимущественно в пользу привилегированных в сильных. Теперешняя Государственная Дума есть дума но "выборная", а "подобранная". *).
{91} Затем после 6-го августа, т. е. закона о законосовещательной думе, с Высочайшего соизволения последовал циркуляр министра внутренних дел Булыгина (от 22-го сентября 1905 года за № 63), требующий безотлагательного составления списков выборщиков, причем рекомендовалось, чтобы распубликование списков последовало не позднее 15-го октября (т. е. за два дня до манифеста 17-го). В этом циркуляре объявлялось о Высочайшей воле, чтобы Дума была собрана не позднее половины января 1906-го года (а между тем лишь одно расширение выборного закона без изменения его оснований было одною из главных причин, что Дума была собрана к 23-ему апреля). Далее в этом циркуляре говорилось:
"Священная воля Его Императорского Величества обязывает всех, на коих лежит наблюдение за правильностью производства выборов, всеми мерами обеспечить населению возможность спокойно и без всякого постороннего вмешательства указать тех именно избранников, которые пользуются его наибольшим доверием. Посему я поручаю вашему особливому вниманию наблюдение за тем, чтобы должностные лица и учреждения не допускали с своей стороны никакого, даже самого отдаленного вмешательства в производство населением выборов в Государственную Думу"
(* А за сим, когда во второй половине апреля 1906 г. я покинул пост председателя совета, "священная воля Его Императорского Величества", чтобы выборы были свободны, но помешала Государю выразить мне как бы упрек, что я и правительство не воздействовали на выборы и что потому получилась дума такая левая. Теперь действительно выборы в значительной степени фальсифицируются, чему наглядным и поразительным примером служить то, что происходит в Одессе относительно выборов в Думу одного члена Думы завтра, 27 сентября 1908-го года. Это не выборы, а издевательство над населением.*).
Таким образом, в совещании с общественными деятелями, приглашенными принять участие в министерстве, был поднят только вопрос, в какой именно степени будет расширен закон, соблюдая п. 2 манифеста 17-го октября. По этому предмету я передал присутствующим, что этот вопрос не предрешен именно потому, что министерство окончательно не сформировано и что, если они войдут {92} в министерство, то будут совершенно свободны высказывать свои мнения и принять активное и ответственное участие в составлении закона, расширяющего выборный закон 6-го августа.
Действительно, ранее этого совещания до переезда моего в дворцовый дом, но после 17-го октября, я как-то собрал в здании Государственного Совета совещание с бывшими тогда министрами, в том числе и Шванебахом, переговорить об исполнении п. 2 манифеста 17-го октября, но на этом совещании ничего не было предрешено.
Князь Оболенский (новый прокурор святейшего синода) желал, по моему мнению, чересчур широкого расширения контингента выборщиков, а, напротив, Шванебах проповедывал необходимость не допускать к выборам ни рабочих, ни лиц так называемых либеральных профессий, и мои замечания по поводу доводов, представленных Шванебахом, дали ему ясно понять, что он оставаться в моем министерстве не может.
Мое разногласие с приглашенными общественными деятелями произошло на вопросе, кто будет министр внутренних дел?
К этому времени уже выяснилось, что крайне левые не успокоились манифестом 17-го октября и вообще буржуазной конституцией, что вообще смута в умах так распространилась, что еще придется переживать больше эксцессы с их стороны; но что было самое серьезное, это то, что конституционно-демократическая партия (кадеты), затем изменившая для большей популярности кличку в партию "народной свободы", которая, конечно, в особенности тогда, имела в своей среде людей наиболее культурных и серьезно образованных, не решалась явно порвать свои связи с крайними революционерами, исповедующими революционные насилия, до бомб включительно.
Такое положение вещей, конечно, требовало со стороны начальника полиции во всей Империи большой опытности, в особенности в виду того, что в последние годы полиция везде была совершенно дезорганизована. Самое поверхностное знакомство с кн. Урусовым привело меня к заключению, что он в этом деле не имеет никакой опытности. Князь Оболенский, который так усиленно мне рекомендовал князя Урусова, после приезда сказанных общественных деятелей на совещание, сам выразил мне сомнение в том, может ли князь Урусов занять пост министра внутренних дел. Это меня побудило в совещании высказать, что чем более я думаю, тем более прихожу к необходимости предложить пост министра внутренних {93} дел П. Н. Дурново, но большинство членов совещания высказалось против Дурново, с своей стороны не указывая ни на кого, кто бы мог занять этот пост. Было кем то упомянуто имя Столыпина, некоторые отнеслись к этому предложению сочувственно, но были и такие, которые сказали, что он очень неопределенный, умеет уживаться со всяким направлением. Насколько помню, это выражал Д. Н. Шипов. Я, с своей стороны, сказал, что Столыпина не знаю, но что, как губернатор, он пользуется хорошею репутацией.
Затем члены совещания настаивали, чтобы я принял на себя министерство внутренних дел. Я на это согласиться не мог, так как во первых чувствовал, что не буду иметь на это времени, и, действительно, занимая лишь пост председателя совета в это еще не столько революционное, как сумасшедшее время, я занимался по 16-18 часов в сутки, а во вторых, главное потому, что министр внутренних дел есть и министр полиции всей Империи и Империи полицейской par excellence, я же полицейским делом ни с какой стороны никогда в жизни не занимался, знал только, что там творится много и много гадостей.
Не в такое время, как мы переживали во время моего министерства, можно было спокойно изучать и затем преобразовывать полицию. В это время нужно было действовать, и каждый день был дорог. Поэтому в крайности я согласился бы принять всякое министерство, не исключая даже военного, тем более, что многие мне были хорошо известны, но я никогда не согласился бы принять министерство внутренних дел, которое было и до настоящего времени у нас в России есть по преимуществу министерство полиции. Отделять же в то время полицию от министерства внутренних дел и образовывать особое министерство полиции (в виде бывшего III-го отделения), значило бы в глазах общества идти совершенно в разрез принципам, провозглашенным манифестом 17-го октября, т. е. водворения гражданской свободы.
Вся предыдущая карьера П. Н. Дурново, как я высказывал присутствующим, не дает мне основания относиться к нему критически в такое трудное время. Во всяком случае я его предпочитаю сотрудникам Горемыкина (Рачковский; директор департамента полиции, ныне сенатор, Зволянский), сотрудникам Плеве (Лопухин, Зубатов, Штюрмер), и сотрудникам Трепова (тот же Рачковский, Гарин, Зубатов).
Теперь же я сказал бы, что я его предпочитаю сотрудникам Столыпина (Курлов, Толмачев, Азеф, Гартинг, Ландезен и проч.).
Князь Оболенский поддерживал мои соображения относительно Дурново. Но кто меня удивил, это князь Урусов, который высказал, {94} что в такое время не следует вносить рознь из-за личных симпатий или антипатий и, чтобы показать на деле, что он не имеет ничего против назначения П. Н. Дурново министром внутренних дел, он готов пойти к нему в товарищи.
После этого наше совещание было прервано, так как приглашенные решили, ранее чем сказать окончательно да или нет, переговорить и обдумать.
Тем временем я виделся с Дурново и высказал ему откровенно, что общественные деятели во всем находятся со мной в согласии и готовы вступить в министерство, но что разногласие произошло лишь по вопросу о назначении министра внутренних дел, я высказался за назначение его - Дурново, а общественные деятели желают, чтобы я принял это министерство и во всяком случае, по-видимому, не желают служить с ним. Он был очень сконфужен, просил меня, если он не будет назначен, скорее его освободить от временного управления министерством после ухода Булыгина и спросил: "Что они против меня имеют?" Я ему ответил, что они не объясняют, но, вероятно, все это женские его истории, довольно в свое время нашумевшие. На это он ответил: "Да, действительно, в этом я грешен". Так мы и разошлись.
В то время, когда общественные деятели совещались, войти ли им в мое министерство при министр внутренних дел Дурново или нет, я с своей стороны окончательно решил назначить Дурново. Решение это основывалось на том, что я решительно не видел, кого мне предложить назначить помимо его из таких деятелей, которые знали бы то дело, к которому призываются, не подпадали бы под влияние всей полицейской клики и не были бы манекенами в руках удалившегося, чтобы иметь еще большее влияние, генерала Трепова.
Между тем, когда я заговорил с Государем о предстоящем совещании с общественными деятелями и о Дурново, то по поводу предложения о назначении князя Урусова министром внутренних дел Его Величество ничего не сказал, а к назначение Дурново отнесся довольно отрицательно. Сам же во время этого разговора ни на кого не указал.
Когда же, уже будучи комендантом, меня спросил Трепов о моих кандидатах на пост министра внутренних дел, и я сказал, {95} что вопрос этот еще не решен, но имеется в виду князь Урусов, он отнесся к Урусову крайне враждебно, к Дурново недоброжелательно и советовал мне самому взять это министерство. Я ему ответил только, что это невозможно.
Такое отношение к Дурново в Царском Селе служило мне также одним из доводов именно в пользу назначения Дурново, так как я уже тогда инстинктивно понимал, что Трепов стремится управлять министерством внутренних дел или, вернее, полицией во всех ее видах, а потому желает или чтобы министром внутренних дел был его человек, или был совершенным новичком и профаном в тех тайнах и пружинах, на которых основывается все полицейское управление Империей.
Вечером того же дня, когда у меня было совещание, или на другой день, хорошо не помню, мы опять собрались в том же составе, причем Д. Н. Шипов, А. И. Гучков и князь Трубецкой высказались, что они не могут войти в министерство в случае, если министром внутренних дел будет Дурново; я же заявил, что принять министерство внутренних дел не могу и не вижу никого, кто бы мог быть назначен министром внутренних дел в настоящее время, кроме Дурново; князь Урусов заявил, что он согласен принять место товарища Дурново по министерству внутренних дел. На этом мы разошлись, причем я был бы не искренен, если бы не высказал то, может быть совершенно неосновательное, впечатление, что в то время общественные деятели побаивались бомб и браунингов, которые были в большом ходу против власть имущих, и что это был одним из внутренних мотивов, который шептал каждому в глубине души: "Лучше подальше от опасности".
Мы разошлись совершенно дружески, употребляя это слово в деловом смысле, и я просил этих лиц обсудить вопрос о том, в каком смысле и объеме можно расширить выборный закон, оставаясь в пределах манифеста 17-го октября. Они мне сказали, что им удобнее исполнить эту работу в Москве, я просил их сделать это возможно скорее, так как исполнением ст. 2 манифеста замедляются выборы и, следовательно, созыв Думы.
После этого для пополнения министерства мне предстояло пригласить министров: внутренних дел, просвещения, торговли и государственного контролера. В министры внутренних дел я {96} представил Дурново, прося одновременно назначить его и в Государственный Совет, так как Дурново, если бы и не вошел в министерство, по всем бывшим примерам имел на то право. Государь согласился назначить Дурново членом Государственного Совета, что же касается министра внутренних дел, то назначил его лишь управляющим министерством и не охотно. Таким назначением Его Величество сразу дал понять Дурново - потрафишь мне, тогда на все прошедшее и в том числе на сенаторский либерализм будет поставлен крест, не потрафишь, тогда будешь начальствовать недолго. А ведь для того, чтобы потрафить Государю, нужно было прежде всего потрафить генералу Трепову.
Вот Дурново и не выдержал этот искус, он начал подделываться под Государя, под Великого Князя Николая Николаевича, под Дубровина и даже под Трепова, поскольку Трепов качался направо, и относился к нему - Трепову благожелательно-равнодушно при его - Трепова - скачках налево.
Дурново, во время моего премьерства, ни разу мне не говорил о своих докладах и беседах с Его Величеством, но, зная хорошо Государя, я ясно себе представляю разговор Государя с министром внутренних дел. Дурново, например, говорит: "Ваше Величество, на это место следовало бы назначить такого то, он бы показал, как либеральничать" - ответ: "да, это отличное назначение, почему же вы его не представляете?" - "Я не знаю, как к этому назначению отнесется граф Витте, он всех таких лиц называет черносотенцами". - "А какое до этого дело Витте, его дело председательствовать в совете и только". Или я себе представляю такую беседу: - "Вот, Ваше Величество, мы решили в совете уволить графа Подгоричани из корпуса жандармов, за то, что он устроил еврейский погром в Гомеле". - "Я еще не видел журнала, неужели единогласно, разве вы, как министр внутренних дел и шеф жандармов, на это согласились?" "Да, Ваше Величество, я не мог пойти в этом деле против графа Витте". "Напрасно, это графа Витте совсем не касается, это не его дело. Вообще, каждый министр должен действовать самостоятельно и испрашивать моих указаний".
Когда П. Н. Дурново увидал направление Государя и то, что я был назначен председателем по необходимости, что я играть роль ширмы не намерен, и что Государь, как только Ему окажется возможным найти более солидную ширму, со мной охотно расстанется, то {97} он - Дурново - и решил, что лучше быть persona gratissima в Царском Селе, нежели в Петербурге у графа Витте, тем более, что наша жизнь так коротка, а пребывание на постах министров еще короче.
Дурново к 1-ому января уже был утвержден министром и произведен в действительные тайные советники помимо моего представления, а затем на Святую Пасху его дочь была сделана также без всякого моего участия фрейлиной Их Величеств.
Эта своего рода награда была особливо показательна. П.Н. Дурново не особенно примерный семьянин, но обожает свою дочь. Его дочь некрасива, не знатна и не богата, конечно, для сердца Дурново при таких условиях было большой наградою, если бы его дочь была фрейлиною. Он всячески пытался этого достигнуть, но никак не мог. Об этом в свое время хлопотали и Сипягин (когда Дурново был его товарищем по министерству) и другие, но ничего не выходило. Фрейлины не делались и, кажется, до сего времени не делаются без согласия обеих Императриц, а Императрица Мария Феодоровна, помня случай Дурново с испанским послом и резолюцию благородного Императора Александра III, о назначении дочери Дурново фрейлиною и слышать не хотела. Конечно, Дурново должен был особенно услужить Императору Николаю II-му, чтобы Он переломил благородное упрямство своей Матушки относительно возведения девицы Дурново во фрейлины Их Величеств. А затем, когда совершенно неожиданно для него, Дурново должен был оставить пост министра внутренних дел, после того, как, наконец, моя просьба об оставлении поста премьера была принята, то в вознаграждение за такой конфуз Его Величеству благоугодно было выдать Дурново двести тысяч рублей, но, конечно, не из своего кармана, а из государственной казны.
Изменил ли я свое мнение относительно Дурново? - Нисколько. Я никогда не считал его человеком твердых этических правил, я в нем ценил и продолжаю ценить ум, опытность, энергию и трудоспособность, но, конечно, Дурново человек не принципов. Если бы Государь сразу поставил его на корректную точку и дал ему ясно понять, что, покуда я председатель совета его выбравший в министры, то я отвечаю за него, и он ничего серьезного не может делать без моего согласия или без моего ведома, то Дурново был бы именно тем министром, который мне был необходим в то время. Затем князь Урусов мог бы его естественно заменить, если бы это оказалось нужным.