Страница:
Когда Шипов оставил пост и был заменен Тимирязевым, то Шипов был у меня, и я его спросил: скажите, пожалуйста, какая истинная причина вашего ухода; на это он мне ответил, что вообще не мог ужиться с режимом Столыпина; между прочим, указывал на то, что Столыпин человек довольно, в некотором отношении, мелкий, так, например, когда Шипов у него был первый раз, то он ему показывал целую коллекцию различных телеграмм, и поздравлений, которые он получает и собирает систематически и составляет целую библиотеку, причем прибавил мне, это такого рода поздравления, телеграммы, выражения радости, которые, конечно, и вы получали, будучи министром финансов и председателем совета министров, тысячами и которые вы рвали и бросали, а Столыпин все это не только собирает, но всякому новому человеку, который к нему приходит, показывает эти свои лавры с особым самодовольствием.
Когда я сказал Шипову: "Но однако же, ведь, не эти свойства характера Столыпина могли заставить вас подать в отставку с поста министра?"
На это мне Шипов ответил: "Да, ближайшей причиной было то, что мне приказывали делать то, что я по совести считал сделать невозможным, а именно, раздачу казенных нефтяных земель некоторым лицам, которым земли эти были обещаны Его Величеством. Я на это пойти не мог и должен был подать в отставку, причем, он мне прибавил усмехаясь - увидим, как из этого положения выйдет Тимирязев".
"Я знаю Тимирязева, - ответил я - очень просто выйдет, даст земли, кому прикажут, да еще сам поднесет Его Величеству предложение относительно раздачи земель тем лицам, которые ему, Тимирязеву, могут быть полезны".
Так и вышло, вскоре когда Тимирязев сделался министром и когда кидали жребий, кто должен уйти из членов Государственного Совета от торговли, то этот жребий пал на Тимирязева.
* Но по закону он остался в звании члена Государственного Совета до новых выборов.
Новые выборы должны были состояться и июне. Меня тогда Крестовников и Авдаков спрашивали, кого выбирать. Я им советовал, {456} не выбирать в члены Государственного Совета из чиновников, а из промышленников и торговцев, но Тимирязев, став министром торговли и промышленности, конечно, уже мог влиять на выборщиков, а в том числе на Крестовникова и Авдакова. Они мне дали это понять; я им сказал:
- Смотрите, выберете Тимирязева, затем он уйдет из министров в отставку, чтобы ему служить в частных обществах, а уже затем, согласно закону, должность члена Государственного Совета от торговли и промышленности ему будет обеспечена на 9 лет, так как уже в течении 9-ти лет он не подвергнется баллотировке (согласно закону).
Так и случилось. *
Так как он был министром торговли и промышленности и так как выборы зависят во многом от него, то он устроил сам выборы и был выбран в члены Государственного Совета на новый срок, затем, будучи очень короткое время министром торговли и промышленности, он испросил многим лицам, от которых он зависел, как деятель в Банке Русском для внешней торговли и других акционерных обществах, которые он номинально покинул, сделавшись министром торговли и промышленности, всевозможные награды. Таким образом, Все эти деятели получили через руки Тимирязева различные ордена, чины и почетные звания.
Устроив себе свое положение таким образом, он все-таки соболезновал, что покинул частную службу. Он в течение того времени, когда был министром торговли и промышленности, от этих частных обществ вознаграждения не получал, или если получал, то не в форме жалованья; поэтому он начал искать предлога, как бы ему снова уйти от поста министра торговли и промышленности, раз он снова выбран в члены Государственного Совета и одарил наградами лиц, от которых он зависел, находясь на частной службе.
К счастью, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло; у него умерла жена; он придрался к этому предлогу и заявил, что так на него действует это несчастье, что он больше заниматься не может, и просил его отпустить в отставку, одновременно упросив Столыпина, чтобы он был сделан первым чином двора, подобно тому, как был сделан Кауфман.
{457} Столыпин на это согласился и, послав Государю его отставку, послал письмо, прося сделать Тимирязева первым чином двора.
* Как раз в это время в Государственной Думе рассматривался бюджет на 1910 год и в общем собрании Государственного Совета рассматривалась смета Горного Департамента, причем был поднят вопрос о незаконной раздаче различных нефтяных земель. Тимирязев должен был давать объяснения и, давая эти объяснения, явился в крайне жалкой роли: ибо он признал, что эти земли были розданы незаконно, но все свалил на Его Величество и сказал в заключение громкую фразу, что "нельзя отнимать у Его Величества права, Ему Богом данным, утирать слезы несчастных, и что это одна из лучших сторон монархизма". На что было не без ехидства замечено, что тут идет дело об утере слез только егермейстерских и шталмейстерских.
Речь его была настолько бессовестна, что даже крайние правые, на которых он рассчитывал, не стали на его сторону, и вся Дума проводила его с кафедры с возмущением. Сказав эту речь и как бы сыграв роль защитника Монарха, носящего в своей душе призрак умирающего (а формально по закону уже 17 октября 1905 года умершего) принципа неограниченного самодержавия, послал немедленно в Ялту прошение об отставке. Отставка получилась с просьбою Столыпина при увольнении с поста министра дать Тимирязеву первый чин двора обер-гофмейстера. Так и было сделано, потому что это дело, дойдя до Государя, представилось так: "Бедный Тимирязев уходит вследствие смерти жены, во время своего кратковременного министерства он исполнял Все желания Государя, все приближенные Государя были им очень довольны, он оказался очень любезным человеком, перед уходом он сказал прекрасную речь в защиту прав Монарха, как же его не сделать первым чином двора".
Когда последовал приказ, то Тимирязев сейчас же себе заказал дорогостоящий мундир первого чина двора и одновременно начал справляться, может ли первый чин двора занять официальное место в коммерческом банке. Ему показали закон, гласящий, что не может, но что, конечно, Государь может все разрешить. Тогда он начал говорить, что он не просил его сделать первым чином двора, что это было сделано без его ведома, что он должен занять место председателя совета Русского банка для внешней торговли (еще бы - с таким громадным содержанием), а потому он поедет в Ялту просить Государя ему это разрешить. Конечно, он рассчитывал на то, что раз его сделали обер-гофмейстером, то не отнимут же у него этот {458} придворный чин, если он объяснить, что он должен служить в частных Обществах, так как он иначе существовать не может, и кроме того он не просил этой награды.
Расчет был очень тонкий, но может быть оттого, что был тонкий, он и прорвался. Государь его принял на несколько минут и как только он заикнулся, что не может существовать без службы в частном обществе, то ему было дано понять, чтобы он уходил из первых чинов двора, и через несколько недель последовал указ об увольнении в отставку первого чина двора Тимирязева с производством в действительные тайные советники. Случай небывалый. Прошло же это, как мне рассказывал В. Н. Коковцев, следующим образом. Столыпин сказал Коковцеву, что он просил Государя, так как Тимирязев умолял его сделать это для его дочери, оставшейся без матери. С другой стороны просьба Столыпина могла быть недостаточна для такой награды, Нужно было подготовить почву у министра двора, чтобы он если не оказал бы содействия, то по крайней мере не препятствовал бы. По объяснению Коковцева, как Тимирязев этого достиг, видно из телеграммы, у него находящейся в копии на имя ген. Мосолова, директора канцелярии почтеннейшего министра двора бар. Фредерикса. Телеграмма эта гласит: "Счастлив сообщить вам, что мой доклад о таком то удостоился утверждения Государя", а доклад касался отдачи без торгов одному кажется армянину не согласно с законом нефтяных земель, за которого хлопотал Мосолов.
Когда Тимирязев, оставив пост министра и будучи возведен в первый чин двора, приехал сейчас же после того в Ялту, чтобы благодарить и затем просить дозволить ему служить в частном банке, то ранее он, конечно, явился к министру двора, чтобы объяснить ему причину приезда и передать, что назначение его обер-гофмейстером, совершенно для него неожиданное, поставило его в крайнее затруднение, так как он должен принять место в частном обществе. Но как раз приблизительно в это время в Ялте появился Коковцев, который, представляя собою сосуд зависти, объяснил наивнейшему барону всю махинацию Тимирязева.
В результате его хитрый шаг не удался и теперь он, обеспечив себя выборами на 6 лет членом Государственного Совта от торговли и промышленности и состоя действительным тайным советником в отставке, занимается делами банка и другими коммерческими аферами.*
{459} Говоря о поездке Шипова на Дальний Восток, я, чтобы не пропустить дальнейших моих рассказов, не остановился на событиях, связанных с Дальним Востоком, и хочу их рассказать в настоящее время.
Когда я был в Портсмуте, то мне совершенно было ясно, что можно было достигнуть лучших мирных условий, если бы мирный договор касался не только раздела влияния и принадлежности Японии и Poccии, но и совершив этот раздел, мирный договор пошел бы далее и закрепил разделы между обеими странами, в том отношении, что каждая страна обязалась бы защищать права другой страны на то, что по разделу ей досталось, т. е. мирный договор продолжить в смысле договора союзного. Я об этом и вел весьма осторожный разговор с первым уполномоченным Японии - Комурой. Комура тоже дал мне ответ довольно уклончивый, но из этого ответа я понял, что я в состоянии буду достигнуть того, чтобы мирный договор содержал в себе положение, если не союзное, вообще, то во всяком случае, дружеское и союзное, в частности. Поэтому я телеграфировал министру иностранных дел, графу Ламсдорфу, что я считаю, что следует переговорам дать такое направление, и просил указаний из Петербурга.
Через несколько дней я получил на мое предложение ответ уклончивый и скорее отрицательный. Поэтому я более разговора по этому предмету с Комурой не поднимал. Таким образом, заключив мирный договор с Японией, мы разъехались не как друзья, которые бы обязались поддерживать то, что каждой стране доставалось, а как лица, договорившиеся, чтобы прекратить войну, но будет ли это прекращение на долгое время или это является более или менее продолжительным антрактом военных действий - вопрос этот остался на весу.
Когда я вернулся в Россию, то мне сделалось ясным, что тот ответ, который я получил из Петербурга на мою мысль - заключить договор не только мирный, но и более нужный, последовал потому, что не только между военными, но и между гражданскими лицами, все продолжала проявляться мысль и обсуждение о необходимости реванша. Эту мысль о реванш за проигранную нами и проигранную позорно войну с Японией проповедывала не только некоторая, довольно большая, кучка военных и гражданских чинов, но мысль эта проповедывалась ежедневно и в некоторых органах и газетах весьма распространенных и главою такого направления было "Новое Время".
{460} Такое настроение, конечно, имело влияние на высшие сферы и даже на самый престол. Большинство лиц, который трубили о реванше, конечно, трубили потому, что ни они, ни их родичи крови на войне не теряли, а что касается материальных дел, то даже от войны выиграли, играя на всяких спекуляциях. Но шумиха эта многими принималась совершенно всерьез.
Вопрос о реванше нашел весьма серьезного покровителя в комитете государственной обороны, находившемся под председательством Великого Князя Николая Николаевича. При такой протекции этой несуразной мысли, конечно, мысль эта принимала все больше и больше размеры, подобно хорошо вздуваемому мыльному пузырю.
В комитете обороны обсуждали целый ряд мер для осуществления реванша. Этою мыслью был, конечно, охвачен и председатель совета министров Столыпин, поэтому он совместно с военными лицами, проповедывавшими реванш, поднял вопрос о сооружении Амурской железной дороги, дабы иметь такой путь, который по мнению авторов этой затеи, пробегая по русской территории, мог быть обеспечен от захвата неприятелем, т. е. японцами.
Вопрос об этой дороге был внесен в Государственную Думу и в Государственной Думе он встретил полное сочувствие в пресловутой комиссии обороны г. Гучкова. Как в комиссии, так и в Государственной Дум для того, чтобы решить проведение этой железной дороги, лицами официальными предсказывалось, что война с Японией чуть ли не неизбежна и даже указывалось, что она должна случиться не позже 1911 или 1912 года, т. е. того года, который ныне протекает. Это показывает, в какой степени в то время было затемнение, под влиянием трубных звуков о реванше.
Государственная Дума приняла постройку этой громадной дороги, которая потребует громаднейших средств от бедного русского народа и в результате представит собою дело, которое принесет России гораздо более вреда, нежели пользы, если оно в состоянии принести Poccии какую бы то ни было пользу.
Под тем же трубным звуком реванша, сооружение этой дороги было проведено в Государственном Совете. Я энергично возражал против этой дороги, объяснял, что она в случае столкновения с Японией никакой пользы не принесет, ибо она может быть также захвачена неприятелем, как и Восточно-Китайская дорога. Между тем она послужит для окитаяния не только Северной Манджурии, но и всего {461} нашего Амурского края. Нам до поры до времени, гораздо выгоднее оставить наш Амурский край в том положении, в каком он находится - полудиком, малонаселенном, нежели поднять искуственно-экономически чрезвычайное кровообращение в этом крае; кровообращение, основанное на чуждой нам крови китайцев, корейцев и иностранцев. А главное, что эта дорога потребует громаднейших средств, которые могли бы быть с гораздо большею пользою употреблены на оборону наших дальних приморских окраин и Забайкальской области и Восточно-Китайской дороги.
Насколько это уже обрисовалось в настоящее время, едва ли мои предсказания не были основательны; по крайней мере теперь оттуда из-за Амурья идут те же сведения, какие я предсказывал.
Нужно отдать справедливость министру иностранных дел Извольскому, что он был едва ли не один во всем правительстве, который понял, что после того поражения, которое мы понесли на Дальнем Востоке и которое отразилось на полном нашем ослаблении в делах западных, нам необходимо найти прочный базис соглашения с Японией, дабы мы могли обернуться с востока на запад и постараться восстановить наш авторитет, который был так высоко поднять на запад Отцом Императора Николая II, блаженной памяти, Императором Александром III. Поэтому он сперва заключил с Японией договор о рыболовстве в водах Дальнего Востока, согласно тому, как это было определено в Портсмутском договоре, но дал Японии несколько более широкие права, нежели это истекало из смысла Портсмутского договора, а затем заключил с Японией договор, по которому об стороны, Россия и Япония, обязались поддерживать Status quo на Дальнем Восток, но вместе с тем он отдал Японии, в полное ее обладание, Корею, тогда как по Портсмутскому договору Япония имела право лишь на преобладающее влияние в Корее.
Несомненно, что если бы во время Портсмутского договора, я получил разрешение мирный договор продолжить в договор дружески, союзный, а в особенности, если бы я уступил Корею Японии - о чем в то время и подобной мысли не приходило в голову, и если бы она пришла в голову, считали бы ее дерзкой, изменнической, то не только не пришлось бы уступить Японии пол Сахалина, но, вероятно, и значительная часть южной ветви дороги, может быть до самого Мукдена, осталась бы за Россией.
{462} Тем не менее я не могу не признать, что то, что сделал Извольский, он сделал хорошо, ибо этим он дал возможность Poccии быть более или менее спокойной на Дальнем Востока и заняться делами на запад, дабы не обратиться на запад в страну, голос которой имеет второстепенное значение, подобно, например, голосу, скажем, Испании. Хотя, с одной стороны, несомненно, что ныне на Дальнем Востоке первой скрипкой являемся уже не мы, а Япония, а потому несомненно и то, что если мы не бросим авантюристический дух и снова будем затевать авантюры на Дальнем Востоке, то каждое приобретение нами какой-нибудь территории на Дальнем Востоке будет иметь последствия приобретений Японией территории, несоразмерно значительно большей важности. Поэтому нам бы следовало, в отношении Дальнего Востока, строго придерживаться Status quo и не пускаться в новые авантюры.
Между тем, насколько до меня доходят сведения, в последние месяцы, мы, по-видимому, пускаемся в авантюры в Монголии, и отделение Монголии от Китая, пользуясь неурядицей в Китае, ныне произошло не без нашего тайного влияния и, пожалуй, науськивания.
В 1909 году последовало увольнение министра путей сообщения Шауфуса, во-первых потому, что он не сходился со Столыпиным, а во-вторых потому, что он был болен. Вместо него был назначенен Рухлов, тот самый Рухлов, о котором я говорил в предыдущих моих воспоминаниях, которого Его Величество пожелал видеть на посту министра торговли и промышленности в моем министерстве, но я ходатайствовал перед Государем Императором о том, чтобы это назначение не состоялось, так как Рухлов не имеет решительно никакого понятия о делах министерства торговли и промышленности, хотя и представляет собою толкового и умного чиновника, а главным образом потому, что Рухлов человек - такого Великого Князя, как Александр Михайлович, вечно занимающегося интригами.
В феврале месяце последовало увольнение от должности обер-прокурора Святейшего Синода Извольского н назначение на его место Лукьянова. Как назначение Извольского обер-прокурором, так назначение затем, вместо него, Лукьянова обер-прокурором, представляет собою явление весьма удивительное. Извольский был {463} назначен обер-прокурором после вступления на пост председателя совета Столыпина и ухода из обер-прокуроров князя Ширинского-Шахматова.
Столыпин желал назначить обер-прокурором князя Алексея Оболенского, своего близкого родственника, который был обер-прокурором в моем министерстве, но Его Величество на это не изъявил своего согласия, и тогда был назначен Извольский. Лукьянов же был назначен вместо Извольского потому, что он был рекомендован Его Величеству министром народного просвещения Шварцем, как человек твердый, а тогда, как и теперь, была особенная мода на так называемых твердых людей.
25 мая последовало назначение товарища министра иностранных дел Чарыкова послом в Турцию, вместо весьма почтенного выдающегося дипломата, прекрасно знающего дела ближнего Востока, Зиновьева. Как раз сегодня появилось в газетах, что Чарыков назначен присутствующим в Сенат, иначе говоря уволен от должности Константинопольского посла и уволен при особых обстоятельствах; так как обыкновенно послы назначаются членами Государственного Совета, а не в Сенате.
Когда последовало назначение Чарыкова послом, то для всех лиц, которые хотя немного знали Чарыкова, было ясно, что Чарыков сколько бы то ни было удовлетворительным послом на месте, требующем деятельности, быть не может.
Чарыков человек не дурной, порядочный, весьма ограниченный, склонный к занятиям нумизматикой и другими подобными нерво-успокоительными учеными делами, но никоим образом не обладает тою светлостью ума н талантливостью, которые требуются от деятельного дипломата.
Было не ясно, почему именно потребовалось взятие из Константинополя такого выдающегося и компетентного человека, как бывший посол Зиновьев, и назначение такого - во всех отношениях ниже посредственности, как Чарыков. Тогда говорили, что это произошло от того, что Зиновьев очень стар, хотя Зиновьев в настоящее время состоит членом Государственного Совета и, несмотря на свои преклонные лета, очень бодр.
Затем уже после выяснилось, что нужно было освободить пост товарищи министра иностранных дел, для Сазонова, который был {464} нашим дипломатическим агентом в Риме при Папе, но главным его достоинством было то, по тому времени, что женат он на сестре жены Столыпина.
После довольно постыдной истории с присоединением Боснии и Герцеговины к Австрии, министр иностранных дел Извольский просил Государя освободить его от поста министра иностранных дел, так как его положение стало невозможным. Мне тогда Извольский говорил, что Государь на это согласиться соизволил, и он поедет послом в Испанию. Когда я его спросил: а кто же заимеет его пост? Он мне сказал: что, вот, говорят об нескольких кандидатах, все о лицах совершенно, по моему мнению, несоответствующих, и в том числе о князе Енгалычеве, бывшем военном агенте в Берлине, который если известен в высшей дворцовой сфере, то только известен, как человек, обладающий высшей способностью интриги, свойственной семейству графов Игнатьевых; вероятно, потому, что мать его сестра Николая Павловича и Алексея Павловича Игнатьевых.
Я тогда же высказал Извольскому мое удивление о том, каким образом подобные лица могут быть назначены министром иностранных дел. Тогда он мне сказал, что - "что же делать, когда некого". Я ему указал на несколько фамилий, между прочим, на Гартвига, нынешнего посланника в Сербии. Он мне ответил, что Государь никогда не назначит министром иностранных дел человека, не носящего русской фамилии.
Тогда я сказал Извольскому, что ваш большой грех, что вы себе не взяли таких сотрудников, которых могли бы подготовить на пост министра, и указал, что когда я был министром финансов, то имел около себя целый ряд помощников и сотрудников, которые ныне занимают самые высокие государственные посты. Тогда он мне ответил, что я в дипломатическом корпусе не вижу лиц, которых бы я мог назначить товарищами и подготовить в министры.
Я, между прочим, ему указал на Сазонова, сказавши, что будучи недавно в Рим, я познакомился с Сазоновым и что Сазонов, хотя человек мало опытный в делах политических, так как не сделал надлежащую карьеру, но если бы он был взят в товарищи, то как человек умный, он может быть прошел бы школу такую, что мог бы подготовиться к занятию поста министра.
{465} На это Извольский ответил, что это невозможно, что Сазонов был только секретарем посольства и советником посольства очень недолго в Лондоне, затем секретарем дипломатического агентства при Папе Римском и теперь дипломатическим агентом и что все остальные вопросы, особенно восточные и центральные, он не знает и о них понятия не имеет.
Через несколько месяцев после этого Извольский почел для себя выгодным, дабы укрепить свое отношение к Столыпину, назначить Сазонова своим товарищем, а прошло еще несколько месяцев - Извольский должен был покинуть пост министра иностранных дел, и Столыпин вывел Сазонова в министры иностранных дел.
Я почитаю Сазонова человеком порядочным, очень не глупым, болезненным, со средними способностями, не талантливым и сравнительно мало опытным.
В конце мая приехало в Петербург Турецкое Посольство с извещением Государю Императору о восшествии на престол оттоманской империи султана Магомета второго.
В конце 1908 года произошла в Турции революция. Султан Абдул Гамид был свергнут с трона. В Турции была объявлена либеральная конституция и на престол вступил родственник султана Магомет второй, который в сущности говоря является ничем иным, как пешкою. Переворот этот совершила так называемая младотурецкая партия, а в сущности говоря войско.
Таким образом турецкий переворот и перемена режима есть дело исключительно рук военных, и до сих пор новый режим в Турции держится силою военных. Я лично не особенно верю в долговечие этого режима. Мне представляется, что турецкая конституция в том виде, в каком она введена и действует, крайне не прочная, и что скорее Турция от этого переворота потеряла, нежели выиграла. Впрочем, другие лица, в том числе Константинопольский французский посол Бомпар, с которым я говорил об этом подробно, вполне не разделяют мое мнение, хотя и не ручаются за то, что существующий турецкий режим не подвергнется снова какому либо перевороту.
Замечательно, что господин Гучков, путешествуя по разным местам, а в том числе и по Турции, и затем, приехавши в Россию, восхищенно говорил о турецкой конституции и сравнивал младотурецкую партию с партией октябристов. Я думаю, что это сравнение не особенно лестно для младотурецкой партии и, с другой стороны, так {466} как эта младотурецкая партия представляет собою, в сущности говоря, изменников в отношении султана Абдул Гамида, то мне кажется, что и в этом отношении сравнение Гучкова не вполне удачно, так как он, если и имеет какие-нибудь изменнические замыслы, то во всяком случае их бережет при себе.
Я не имею никакого твердого основания утверждать, что Гучков имеет какие-нибудь замыслы такого рода, хотя это лето во Франции мне пришлось говорить с некоторыми живущими там русскими и один из них мне говорил, будто бы еще недавно ему Гучков сделал следующую конфиденцию; он говорил: в 1905 г. революция не удалась потому, что войско было за Государя, теперь нужно избежать ошибку, сделанную вожаками революции 1905 года; в случае наступления новой революции, необходимо, чтобы войско было на нашей стороне, потому я исключительно занимаюсь военными вопросами и военными делами, желая, чтобы в случае нужды, войско поддерживало более нас, нежели Царствующей Дом. Передаю эти слова без всякого утверждения в их достоверности.
Когда я сказал Шипову: "Но однако же, ведь, не эти свойства характера Столыпина могли заставить вас подать в отставку с поста министра?"
На это мне Шипов ответил: "Да, ближайшей причиной было то, что мне приказывали делать то, что я по совести считал сделать невозможным, а именно, раздачу казенных нефтяных земель некоторым лицам, которым земли эти были обещаны Его Величеством. Я на это пойти не мог и должен был подать в отставку, причем, он мне прибавил усмехаясь - увидим, как из этого положения выйдет Тимирязев".
"Я знаю Тимирязева, - ответил я - очень просто выйдет, даст земли, кому прикажут, да еще сам поднесет Его Величеству предложение относительно раздачи земель тем лицам, которые ему, Тимирязеву, могут быть полезны".
Так и вышло, вскоре когда Тимирязев сделался министром и когда кидали жребий, кто должен уйти из членов Государственного Совета от торговли, то этот жребий пал на Тимирязева.
* Но по закону он остался в звании члена Государственного Совета до новых выборов.
Новые выборы должны были состояться и июне. Меня тогда Крестовников и Авдаков спрашивали, кого выбирать. Я им советовал, {456} не выбирать в члены Государственного Совета из чиновников, а из промышленников и торговцев, но Тимирязев, став министром торговли и промышленности, конечно, уже мог влиять на выборщиков, а в том числе на Крестовникова и Авдакова. Они мне дали это понять; я им сказал:
- Смотрите, выберете Тимирязева, затем он уйдет из министров в отставку, чтобы ему служить в частных обществах, а уже затем, согласно закону, должность члена Государственного Совета от торговли и промышленности ему будет обеспечена на 9 лет, так как уже в течении 9-ти лет он не подвергнется баллотировке (согласно закону).
Так и случилось. *
Так как он был министром торговли и промышленности и так как выборы зависят во многом от него, то он устроил сам выборы и был выбран в члены Государственного Совета на новый срок, затем, будучи очень короткое время министром торговли и промышленности, он испросил многим лицам, от которых он зависел, как деятель в Банке Русском для внешней торговли и других акционерных обществах, которые он номинально покинул, сделавшись министром торговли и промышленности, всевозможные награды. Таким образом, Все эти деятели получили через руки Тимирязева различные ордена, чины и почетные звания.
Устроив себе свое положение таким образом, он все-таки соболезновал, что покинул частную службу. Он в течение того времени, когда был министром торговли и промышленности, от этих частных обществ вознаграждения не получал, или если получал, то не в форме жалованья; поэтому он начал искать предлога, как бы ему снова уйти от поста министра торговли и промышленности, раз он снова выбран в члены Государственного Совета и одарил наградами лиц, от которых он зависел, находясь на частной службе.
К счастью, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло; у него умерла жена; он придрался к этому предлогу и заявил, что так на него действует это несчастье, что он больше заниматься не может, и просил его отпустить в отставку, одновременно упросив Столыпина, чтобы он был сделан первым чином двора, подобно тому, как был сделан Кауфман.
{457} Столыпин на это согласился и, послав Государю его отставку, послал письмо, прося сделать Тимирязева первым чином двора.
* Как раз в это время в Государственной Думе рассматривался бюджет на 1910 год и в общем собрании Государственного Совета рассматривалась смета Горного Департамента, причем был поднят вопрос о незаконной раздаче различных нефтяных земель. Тимирязев должен был давать объяснения и, давая эти объяснения, явился в крайне жалкой роли: ибо он признал, что эти земли были розданы незаконно, но все свалил на Его Величество и сказал в заключение громкую фразу, что "нельзя отнимать у Его Величества права, Ему Богом данным, утирать слезы несчастных, и что это одна из лучших сторон монархизма". На что было не без ехидства замечено, что тут идет дело об утере слез только егермейстерских и шталмейстерских.
Речь его была настолько бессовестна, что даже крайние правые, на которых он рассчитывал, не стали на его сторону, и вся Дума проводила его с кафедры с возмущением. Сказав эту речь и как бы сыграв роль защитника Монарха, носящего в своей душе призрак умирающего (а формально по закону уже 17 октября 1905 года умершего) принципа неограниченного самодержавия, послал немедленно в Ялту прошение об отставке. Отставка получилась с просьбою Столыпина при увольнении с поста министра дать Тимирязеву первый чин двора обер-гофмейстера. Так и было сделано, потому что это дело, дойдя до Государя, представилось так: "Бедный Тимирязев уходит вследствие смерти жены, во время своего кратковременного министерства он исполнял Все желания Государя, все приближенные Государя были им очень довольны, он оказался очень любезным человеком, перед уходом он сказал прекрасную речь в защиту прав Монарха, как же его не сделать первым чином двора".
Когда последовал приказ, то Тимирязев сейчас же себе заказал дорогостоящий мундир первого чина двора и одновременно начал справляться, может ли первый чин двора занять официальное место в коммерческом банке. Ему показали закон, гласящий, что не может, но что, конечно, Государь может все разрешить. Тогда он начал говорить, что он не просил его сделать первым чином двора, что это было сделано без его ведома, что он должен занять место председателя совета Русского банка для внешней торговли (еще бы - с таким громадным содержанием), а потому он поедет в Ялту просить Государя ему это разрешить. Конечно, он рассчитывал на то, что раз его сделали обер-гофмейстером, то не отнимут же у него этот {458} придворный чин, если он объяснить, что он должен служить в частных Обществах, так как он иначе существовать не может, и кроме того он не просил этой награды.
Расчет был очень тонкий, но может быть оттого, что был тонкий, он и прорвался. Государь его принял на несколько минут и как только он заикнулся, что не может существовать без службы в частном обществе, то ему было дано понять, чтобы он уходил из первых чинов двора, и через несколько недель последовал указ об увольнении в отставку первого чина двора Тимирязева с производством в действительные тайные советники. Случай небывалый. Прошло же это, как мне рассказывал В. Н. Коковцев, следующим образом. Столыпин сказал Коковцеву, что он просил Государя, так как Тимирязев умолял его сделать это для его дочери, оставшейся без матери. С другой стороны просьба Столыпина могла быть недостаточна для такой награды, Нужно было подготовить почву у министра двора, чтобы он если не оказал бы содействия, то по крайней мере не препятствовал бы. По объяснению Коковцева, как Тимирязев этого достиг, видно из телеграммы, у него находящейся в копии на имя ген. Мосолова, директора канцелярии почтеннейшего министра двора бар. Фредерикса. Телеграмма эта гласит: "Счастлив сообщить вам, что мой доклад о таком то удостоился утверждения Государя", а доклад касался отдачи без торгов одному кажется армянину не согласно с законом нефтяных земель, за которого хлопотал Мосолов.
Когда Тимирязев, оставив пост министра и будучи возведен в первый чин двора, приехал сейчас же после того в Ялту, чтобы благодарить и затем просить дозволить ему служить в частном банке, то ранее он, конечно, явился к министру двора, чтобы объяснить ему причину приезда и передать, что назначение его обер-гофмейстером, совершенно для него неожиданное, поставило его в крайнее затруднение, так как он должен принять место в частном обществе. Но как раз приблизительно в это время в Ялте появился Коковцев, который, представляя собою сосуд зависти, объяснил наивнейшему барону всю махинацию Тимирязева.
В результате его хитрый шаг не удался и теперь он, обеспечив себя выборами на 6 лет членом Государственного Совта от торговли и промышленности и состоя действительным тайным советником в отставке, занимается делами банка и другими коммерческими аферами.*
{459} Говоря о поездке Шипова на Дальний Восток, я, чтобы не пропустить дальнейших моих рассказов, не остановился на событиях, связанных с Дальним Востоком, и хочу их рассказать в настоящее время.
Когда я был в Портсмуте, то мне совершенно было ясно, что можно было достигнуть лучших мирных условий, если бы мирный договор касался не только раздела влияния и принадлежности Японии и Poccии, но и совершив этот раздел, мирный договор пошел бы далее и закрепил разделы между обеими странами, в том отношении, что каждая страна обязалась бы защищать права другой страны на то, что по разделу ей досталось, т. е. мирный договор продолжить в смысле договора союзного. Я об этом и вел весьма осторожный разговор с первым уполномоченным Японии - Комурой. Комура тоже дал мне ответ довольно уклончивый, но из этого ответа я понял, что я в состоянии буду достигнуть того, чтобы мирный договор содержал в себе положение, если не союзное, вообще, то во всяком случае, дружеское и союзное, в частности. Поэтому я телеграфировал министру иностранных дел, графу Ламсдорфу, что я считаю, что следует переговорам дать такое направление, и просил указаний из Петербурга.
Через несколько дней я получил на мое предложение ответ уклончивый и скорее отрицательный. Поэтому я более разговора по этому предмету с Комурой не поднимал. Таким образом, заключив мирный договор с Японией, мы разъехались не как друзья, которые бы обязались поддерживать то, что каждой стране доставалось, а как лица, договорившиеся, чтобы прекратить войну, но будет ли это прекращение на долгое время или это является более или менее продолжительным антрактом военных действий - вопрос этот остался на весу.
Когда я вернулся в Россию, то мне сделалось ясным, что тот ответ, который я получил из Петербурга на мою мысль - заключить договор не только мирный, но и более нужный, последовал потому, что не только между военными, но и между гражданскими лицами, все продолжала проявляться мысль и обсуждение о необходимости реванша. Эту мысль о реванш за проигранную нами и проигранную позорно войну с Японией проповедывала не только некоторая, довольно большая, кучка военных и гражданских чинов, но мысль эта проповедывалась ежедневно и в некоторых органах и газетах весьма распространенных и главою такого направления было "Новое Время".
{460} Такое настроение, конечно, имело влияние на высшие сферы и даже на самый престол. Большинство лиц, который трубили о реванше, конечно, трубили потому, что ни они, ни их родичи крови на войне не теряли, а что касается материальных дел, то даже от войны выиграли, играя на всяких спекуляциях. Но шумиха эта многими принималась совершенно всерьез.
Вопрос о реванше нашел весьма серьезного покровителя в комитете государственной обороны, находившемся под председательством Великого Князя Николая Николаевича. При такой протекции этой несуразной мысли, конечно, мысль эта принимала все больше и больше размеры, подобно хорошо вздуваемому мыльному пузырю.
В комитете обороны обсуждали целый ряд мер для осуществления реванша. Этою мыслью был, конечно, охвачен и председатель совета министров Столыпин, поэтому он совместно с военными лицами, проповедывавшими реванш, поднял вопрос о сооружении Амурской железной дороги, дабы иметь такой путь, который по мнению авторов этой затеи, пробегая по русской территории, мог быть обеспечен от захвата неприятелем, т. е. японцами.
Вопрос об этой дороге был внесен в Государственную Думу и в Государственной Думе он встретил полное сочувствие в пресловутой комиссии обороны г. Гучкова. Как в комиссии, так и в Государственной Дум для того, чтобы решить проведение этой железной дороги, лицами официальными предсказывалось, что война с Японией чуть ли не неизбежна и даже указывалось, что она должна случиться не позже 1911 или 1912 года, т. е. того года, который ныне протекает. Это показывает, в какой степени в то время было затемнение, под влиянием трубных звуков о реванше.
Государственная Дума приняла постройку этой громадной дороги, которая потребует громаднейших средств от бедного русского народа и в результате представит собою дело, которое принесет России гораздо более вреда, нежели пользы, если оно в состоянии принести Poccии какую бы то ни было пользу.
Под тем же трубным звуком реванша, сооружение этой дороги было проведено в Государственном Совете. Я энергично возражал против этой дороги, объяснял, что она в случае столкновения с Японией никакой пользы не принесет, ибо она может быть также захвачена неприятелем, как и Восточно-Китайская дорога. Между тем она послужит для окитаяния не только Северной Манджурии, но и всего {461} нашего Амурского края. Нам до поры до времени, гораздо выгоднее оставить наш Амурский край в том положении, в каком он находится - полудиком, малонаселенном, нежели поднять искуственно-экономически чрезвычайное кровообращение в этом крае; кровообращение, основанное на чуждой нам крови китайцев, корейцев и иностранцев. А главное, что эта дорога потребует громаднейших средств, которые могли бы быть с гораздо большею пользою употреблены на оборону наших дальних приморских окраин и Забайкальской области и Восточно-Китайской дороги.
Насколько это уже обрисовалось в настоящее время, едва ли мои предсказания не были основательны; по крайней мере теперь оттуда из-за Амурья идут те же сведения, какие я предсказывал.
Нужно отдать справедливость министру иностранных дел Извольскому, что он был едва ли не один во всем правительстве, который понял, что после того поражения, которое мы понесли на Дальнем Востоке и которое отразилось на полном нашем ослаблении в делах западных, нам необходимо найти прочный базис соглашения с Японией, дабы мы могли обернуться с востока на запад и постараться восстановить наш авторитет, который был так высоко поднять на запад Отцом Императора Николая II, блаженной памяти, Императором Александром III. Поэтому он сперва заключил с Японией договор о рыболовстве в водах Дальнего Востока, согласно тому, как это было определено в Портсмутском договоре, но дал Японии несколько более широкие права, нежели это истекало из смысла Портсмутского договора, а затем заключил с Японией договор, по которому об стороны, Россия и Япония, обязались поддерживать Status quo на Дальнем Восток, но вместе с тем он отдал Японии, в полное ее обладание, Корею, тогда как по Портсмутскому договору Япония имела право лишь на преобладающее влияние в Корее.
Несомненно, что если бы во время Портсмутского договора, я получил разрешение мирный договор продолжить в договор дружески, союзный, а в особенности, если бы я уступил Корею Японии - о чем в то время и подобной мысли не приходило в голову, и если бы она пришла в голову, считали бы ее дерзкой, изменнической, то не только не пришлось бы уступить Японии пол Сахалина, но, вероятно, и значительная часть южной ветви дороги, может быть до самого Мукдена, осталась бы за Россией.
{462} Тем не менее я не могу не признать, что то, что сделал Извольский, он сделал хорошо, ибо этим он дал возможность Poccии быть более или менее спокойной на Дальнем Востока и заняться делами на запад, дабы не обратиться на запад в страну, голос которой имеет второстепенное значение, подобно, например, голосу, скажем, Испании. Хотя, с одной стороны, несомненно, что ныне на Дальнем Востоке первой скрипкой являемся уже не мы, а Япония, а потому несомненно и то, что если мы не бросим авантюристический дух и снова будем затевать авантюры на Дальнем Востоке, то каждое приобретение нами какой-нибудь территории на Дальнем Востоке будет иметь последствия приобретений Японией территории, несоразмерно значительно большей важности. Поэтому нам бы следовало, в отношении Дальнего Востока, строго придерживаться Status quo и не пускаться в новые авантюры.
Между тем, насколько до меня доходят сведения, в последние месяцы, мы, по-видимому, пускаемся в авантюры в Монголии, и отделение Монголии от Китая, пользуясь неурядицей в Китае, ныне произошло не без нашего тайного влияния и, пожалуй, науськивания.
В 1909 году последовало увольнение министра путей сообщения Шауфуса, во-первых потому, что он не сходился со Столыпиным, а во-вторых потому, что он был болен. Вместо него был назначенен Рухлов, тот самый Рухлов, о котором я говорил в предыдущих моих воспоминаниях, которого Его Величество пожелал видеть на посту министра торговли и промышленности в моем министерстве, но я ходатайствовал перед Государем Императором о том, чтобы это назначение не состоялось, так как Рухлов не имеет решительно никакого понятия о делах министерства торговли и промышленности, хотя и представляет собою толкового и умного чиновника, а главным образом потому, что Рухлов человек - такого Великого Князя, как Александр Михайлович, вечно занимающегося интригами.
В феврале месяце последовало увольнение от должности обер-прокурора Святейшего Синода Извольского н назначение на его место Лукьянова. Как назначение Извольского обер-прокурором, так назначение затем, вместо него, Лукьянова обер-прокурором, представляет собою явление весьма удивительное. Извольский был {463} назначен обер-прокурором после вступления на пост председателя совета Столыпина и ухода из обер-прокуроров князя Ширинского-Шахматова.
Столыпин желал назначить обер-прокурором князя Алексея Оболенского, своего близкого родственника, который был обер-прокурором в моем министерстве, но Его Величество на это не изъявил своего согласия, и тогда был назначен Извольский. Лукьянов же был назначен вместо Извольского потому, что он был рекомендован Его Величеству министром народного просвещения Шварцем, как человек твердый, а тогда, как и теперь, была особенная мода на так называемых твердых людей.
25 мая последовало назначение товарища министра иностранных дел Чарыкова послом в Турцию, вместо весьма почтенного выдающегося дипломата, прекрасно знающего дела ближнего Востока, Зиновьева. Как раз сегодня появилось в газетах, что Чарыков назначен присутствующим в Сенат, иначе говоря уволен от должности Константинопольского посла и уволен при особых обстоятельствах; так как обыкновенно послы назначаются членами Государственного Совета, а не в Сенате.
Когда последовало назначение Чарыкова послом, то для всех лиц, которые хотя немного знали Чарыкова, было ясно, что Чарыков сколько бы то ни было удовлетворительным послом на месте, требующем деятельности, быть не может.
Чарыков человек не дурной, порядочный, весьма ограниченный, склонный к занятиям нумизматикой и другими подобными нерво-успокоительными учеными делами, но никоим образом не обладает тою светлостью ума н талантливостью, которые требуются от деятельного дипломата.
Было не ясно, почему именно потребовалось взятие из Константинополя такого выдающегося и компетентного человека, как бывший посол Зиновьев, и назначение такого - во всех отношениях ниже посредственности, как Чарыков. Тогда говорили, что это произошло от того, что Зиновьев очень стар, хотя Зиновьев в настоящее время состоит членом Государственного Совета и, несмотря на свои преклонные лета, очень бодр.
Затем уже после выяснилось, что нужно было освободить пост товарищи министра иностранных дел, для Сазонова, который был {464} нашим дипломатическим агентом в Риме при Папе, но главным его достоинством было то, по тому времени, что женат он на сестре жены Столыпина.
После довольно постыдной истории с присоединением Боснии и Герцеговины к Австрии, министр иностранных дел Извольский просил Государя освободить его от поста министра иностранных дел, так как его положение стало невозможным. Мне тогда Извольский говорил, что Государь на это согласиться соизволил, и он поедет послом в Испанию. Когда я его спросил: а кто же заимеет его пост? Он мне сказал: что, вот, говорят об нескольких кандидатах, все о лицах совершенно, по моему мнению, несоответствующих, и в том числе о князе Енгалычеве, бывшем военном агенте в Берлине, который если известен в высшей дворцовой сфере, то только известен, как человек, обладающий высшей способностью интриги, свойственной семейству графов Игнатьевых; вероятно, потому, что мать его сестра Николая Павловича и Алексея Павловича Игнатьевых.
Я тогда же высказал Извольскому мое удивление о том, каким образом подобные лица могут быть назначены министром иностранных дел. Тогда он мне сказал, что - "что же делать, когда некого". Я ему указал на несколько фамилий, между прочим, на Гартвига, нынешнего посланника в Сербии. Он мне ответил, что Государь никогда не назначит министром иностранных дел человека, не носящего русской фамилии.
Тогда я сказал Извольскому, что ваш большой грех, что вы себе не взяли таких сотрудников, которых могли бы подготовить на пост министра, и указал, что когда я был министром финансов, то имел около себя целый ряд помощников и сотрудников, которые ныне занимают самые высокие государственные посты. Тогда он мне ответил, что я в дипломатическом корпусе не вижу лиц, которых бы я мог назначить товарищами и подготовить в министры.
Я, между прочим, ему указал на Сазонова, сказавши, что будучи недавно в Рим, я познакомился с Сазоновым и что Сазонов, хотя человек мало опытный в делах политических, так как не сделал надлежащую карьеру, но если бы он был взят в товарищи, то как человек умный, он может быть прошел бы школу такую, что мог бы подготовиться к занятию поста министра.
{465} На это Извольский ответил, что это невозможно, что Сазонов был только секретарем посольства и советником посольства очень недолго в Лондоне, затем секретарем дипломатического агентства при Папе Римском и теперь дипломатическим агентом и что все остальные вопросы, особенно восточные и центральные, он не знает и о них понятия не имеет.
Через несколько месяцев после этого Извольский почел для себя выгодным, дабы укрепить свое отношение к Столыпину, назначить Сазонова своим товарищем, а прошло еще несколько месяцев - Извольский должен был покинуть пост министра иностранных дел, и Столыпин вывел Сазонова в министры иностранных дел.
Я почитаю Сазонова человеком порядочным, очень не глупым, болезненным, со средними способностями, не талантливым и сравнительно мало опытным.
В конце мая приехало в Петербург Турецкое Посольство с извещением Государю Императору о восшествии на престол оттоманской империи султана Магомета второго.
В конце 1908 года произошла в Турции революция. Султан Абдул Гамид был свергнут с трона. В Турции была объявлена либеральная конституция и на престол вступил родственник султана Магомет второй, который в сущности говоря является ничем иным, как пешкою. Переворот этот совершила так называемая младотурецкая партия, а в сущности говоря войско.
Таким образом турецкий переворот и перемена режима есть дело исключительно рук военных, и до сих пор новый режим в Турции держится силою военных. Я лично не особенно верю в долговечие этого режима. Мне представляется, что турецкая конституция в том виде, в каком она введена и действует, крайне не прочная, и что скорее Турция от этого переворота потеряла, нежели выиграла. Впрочем, другие лица, в том числе Константинопольский французский посол Бомпар, с которым я говорил об этом подробно, вполне не разделяют мое мнение, хотя и не ручаются за то, что существующий турецкий режим не подвергнется снова какому либо перевороту.
Замечательно, что господин Гучков, путешествуя по разным местам, а в том числе и по Турции, и затем, приехавши в Россию, восхищенно говорил о турецкой конституции и сравнивал младотурецкую партию с партией октябристов. Я думаю, что это сравнение не особенно лестно для младотурецкой партии и, с другой стороны, так {466} как эта младотурецкая партия представляет собою, в сущности говоря, изменников в отношении султана Абдул Гамида, то мне кажется, что и в этом отношении сравнение Гучкова не вполне удачно, так как он, если и имеет какие-нибудь изменнические замыслы, то во всяком случае их бережет при себе.
Я не имею никакого твердого основания утверждать, что Гучков имеет какие-нибудь замыслы такого рода, хотя это лето во Франции мне пришлось говорить с некоторыми живущими там русскими и один из них мне говорил, будто бы еще недавно ему Гучков сделал следующую конфиденцию; он говорил: в 1905 г. революция не удалась потому, что войско было за Государя, теперь нужно избежать ошибку, сделанную вожаками революции 1905 года; в случае наступления новой революции, необходимо, чтобы войско было на нашей стороне, потому я исключительно занимаюсь военными вопросами и военными делами, желая, чтобы в случае нужды, войско поддерживало более нас, нежели Царствующей Дом. Передаю эти слова без всякого утверждения в их достоверности.