Страница:
Поэтому я позвал к себе дежурного чиновника и просил его приостановить рассылку проекта комиссии Кутлера. Чиновник мне доложил, что проект уже развозится и я приказал вытребовать его обратно и попросить ко мне завтра утром Кутлера.
На другой день утром я передал Кутлеру, что считаю неудобным подвергать обсуждению в совете проект его комиссии, что я уверен, что если даже сочувствовать этой идее, то самые предположения комиссии так не разработаны, что не могут подлежать обсуждению. Затем я его спросил, принял ли он меры, чтобы работа не пошла гулять и не послужила удобным предлогом для всяких интриг и возбуждений.
{176} Кутлер особенно не настаивал на предположениях комиссии, но просил меня хотя бы в частном совещании Совета министров обменяться мыслями относительно оснований проекта комиссии, находящейся под его председательством, так как не зная, на каких основаниях совет министров остановится, он не может разрабатывать какого бы то ни было проекта, что же касается вопроса моего, принял ли он меры, чтобы эта сырая работа комиссии не послужила основанием для интриг, то он на это ничего ответить не мог, так как видимо ему и в голову не приходила эта мысль.
Частное заседание Совета состоялось очень скоро, и на этом заседании все министры высказались против мысли о принудительном отчуждении частновладельческих земель, как мер для увеличения крестьянского землевладения, причем главный довод всеми выставлялся принцип неприкосновенности и "святости" частной собственности; я присоединился к заключениям моих коллег, но выразил сомнение в возможности объяснить народу неосуществимость принудительного отчуждения частновладельческих земель после того, как все великое освобождение крестьян было основано на этом принципе платного принудительного отчуждения; такая мера в настоящее время по моему мнению не возможна, потому что она способна окончательно поколебать и без того расшатанное финансовое и экономическое положение России войной и смутою.
Я говорил, что я буду поддерживать основание проекта, представленного Кутлером, только тогда, если он докажет, что то, что он предлагает, не обессилит России. Кутлер высказал, что он тоже думает, что принудительное отчуждение, им предлагаемое, может отрицательно повлиять на теперешнее экономическое состояние России, но что по его мнению это единственное средство устойчиво и не кратковременно успокоить крестьянство.
Но вообще он особенно настойчиво проект комиссии не защищал. Затем Совет поручил Кутлеру переработать проект комиссии, им председательствуемой, причем решил назначить в комиссии новых членов из других ведомств кроме членов ведомства земледелия. Тогда же было решено назначить из министерства финансов А. П. Никольского (управлявшего всеми сберегательными кассами, много занимавшегося крестьянским вопросом), из министерства внутренних дел Гурко (товарища министра внутренних дел) т. е. таких влиятельных членов, которые были известны, как решительные противники принудительного отчуждения.
{177} Кутлер против этих решений не возражал и согласился переработать проект. После заседания я еще говорил с Кутлером, он меня благодарил за то, что я ему дал возможность обменяться мыслями с коллегами, и отнесся к принятым решениям вполне доброжелательно.
Замечательно, что на другой день я получил от П. П. Семенова записочку (она, вероятно, хранится в моем архиве), в которой он сочувственно отнесся к проекту Кутлера.
Через несколько дней после сказанного заседания совета министров я получил от Государя записочку, требующую присылки проекта Кутлера о крестьянском устройстве и принудительном отчуждении. Я ответил Его Величеству, что такого проекта нет, что был составлен так сказать набросок (я его приложил к моему ответу), который рассматривался в частном совещании министров, и что все министры и я высказались против всякого проекта, основанного на принудительном отчуждении, точно так, как мы высказались против такого же проекта профессора Мигулина, переданного нам некоторое время тому назад Его Величеством, что Кутлер согласился с этим заключением и теперь комиссия в другом составе под его же председательством перерабатывает проект.
Затем, при одном из ближайших личных докладов Государь соизволил заговорить со мною о проекте Кутлера и сказать, что против Кутлера все восстают и что Он желал бы, чтобы вместо Кутлера был другой министр. Я просил Государя в случае. ухода Кутлера назначить его членом Государственного Совета, против чего Его Величество препятствий не встретил. Но не успел я возвратиться из Царского Села в Петербург, как получил собственноручную записочку Государя, в которой Он соизволил мне сообщить, что считает неудобным назначить Кутлера членом Государственного Совета.
Через несколько дней при личном докладе, когда возобновился разговор об уходе Кутлера, я просил Его Величество назначить его по крайней мере сенатором. Его Величество соизволил согласиться, но как только я возвратился домой, я снова получил Высочайшую записку, в которой сообщалось, что, обдумав, Он нашел неудобным назначить Кутлера и сенатором, причем мнение это Высочайше мотивировалось.
{178} Это меня вынудило написать Государю 2-го февраля следующее письмо, случайно сохранившееся у меня в копии:
"Вашему Императорскому Величеству благоугодно было мне сообщить, что назначение Кутлера в сенат столь же нежелательно, как и оставление его в настоящей должности и что следует отстать от привычки набивать Государственный Совет и Сенат бывшими министрами. Вместе с тем Вашему Величеству благоугодно указать, что в этом случае пример западных государств поучителен и полезен и что при переменах министров необходимо приобрести навык в этом направлении. Мне кажется, что было бы весьма полезно, как в отношении назначений и увольнений министров так и вообще в отношении организации государственной службы многое заимствовать из законов и практики западных государств, но при этом не следует упускать из виду, что в западных государствах все эти порядки вытекают из конституционного устройства и определяются или положительными законами или конституционною практикою. У нас же Государство правится Самодержавным Монархом и потому наша практика была совершенно иная. Но какою системою ни руководствоваться, всякая система должна иметь в своей основ справедливость, ибо только справедливостью определяется тот или другой образ действий. Кутлер до назначения министром занимал с успехом место товарища министра внутренних дел и товарища министра финансов и принял пост министра, подчиняясь велению Вашего Величества.
Обыкновенно товарищи министров назначаются в Сенат, а иногда и в Государственный Совет, как, например, недавно Рухлов (Товарищ В. Кн. Александра Михайловича по посту начальника Главного Управления Мореплавания, ушедший посла образования моего министерства.), очень недолго служивший, назначен членом Государственного Совета и бывший весьма недолго директором департамента полиции Гарин (ушедший вместе с Треповым) назначен сенатором. Поэтому я думал, что, ходатайствуя о назначении Кутлера сенатором, я не выходил из рамок возможного и справедливого.
Угодно ли Вашему Императорскому Величеству, чтобы я передал Кутлеру о том, чтобы он подал прошение об отставке, или Вам благоугодно это сделать другим путем?"
Государь мне изволил ответить, что Он признает дальнейшее пребывание Кутлера во глав ведомства нежелательным и потребовал представить Ему список намеченных мною кандидатов.
{179} Я попросил Кутлера прийти ко мне и сказал ему, что в виду целого ряда недоразумений, вызванных его проектом о принудительном отчуждении, я советую ему написать прошение об отставке. Кутлер тут же написал прошение и затем я с ним расстался (февраль 1906 г.) и встретился только теперь перед выездом из Петербурга (июль 1909 г.) у графини Гудович по ее личным делам. Он сначала был уверен, что я заставил его подать в отставку, а также что я его должным образом не защищал. Теперь, кажется, он знает, что я его защищал, но вероятно, убежден, что недостаточно.
Таким образом, лица в известном положении, в котором я так долго находился, делают себе недоброжелателей, а иногда и врагов...
Прошение его я отправил к Его Величеству, а затем был у Государя с докладом. Я просил назначить Кутлеру пенсию и Его Величество милостиво сейчас же изволил согласиться назначить пенсию в семь тысяч рублей в год. Государь высказал мне, что Он желал бы, чтобы Кутлера заменил его товарищ (помощник) по министерству Кривошеин. При этом указании Его Величества я сразу понял, откуда все идет, а потому высказался о назначении Кривошеина отрицательно. Государь соизволил заметить, что не потому ли я против Кривошеина, что мысли его консервативны. Я ответил Его Величеству:
"Ваше Величество, Вы Сами Кривошеина не знаете, а хотите его назначить по рекомендации лиц неответственных, я даже не могу допустить в министерство, в котором я председательствую, лиц, делающих себе карьеру не прямыми путями. Я готов, чтобы на место Кутлера был назначен человек с наиконсервативнейшими взглядами, но если он исповедует эти взгляды по убеждению, а не из-за выгоды и карьеризма".
На это Государь спросил:
"Кого же Вы могли бы из таких лиц рекомендовать?"
Я ответил: "например Федора Самарина, я его лично не знаю, вероятно мы во многом расходимся с ним, но он пользуется общею репутацией политически честного и убежденного общественного деятеля и я уважаю его имя".
На это Государь мне ответил :
"На Самарина и Я соглашусь; покуда же пусть Кутлер сдаст должность Кривошеину".
Видя, что я этого опасаюсь, Он добавил:
"Успокойтесь, временно, покуда не будет назначен постоянный".
{180} Я Кривошеина знал давно, с 80-х годов, когда он еще был юрисконсультом Донецкой жел. дороги, каковое место получил потому, что сроднился с московским купечеством, женившись на одной из Морозовых. Ничего дурного о Кривошеине я не знал и не знаю, считал и считаю его трудолюбивым, очень неглупым человеком, но карьеристом и карьеристом очень ловким.
У нас очень долго был домашним доктором корпусной врач пограничной стражи, тайный советник Шапиров, который поэтому был довольно близкий в нашем семействе. Он был женат на сестре вдовы начальника Военно-Медицинской Академии Пашутиной, которая была очень дружна с Кривошеиным. Там с ним Шапиров часто виделся. Кривошеин был назначен товарищем главноуправляющего земледелием еще при Шванебахе, а затем, конечно, остался и при Кутлере его товарищем. Шапиров после 17-го октября иногда рассказывал некоторые факты, касающиеся Трепова. Я его как то спросил: "откуда Вы это знаете?" Он ответил, что от Кривошеина, и объяснил, что Кривошеин через одного из своих бывших сослуживцев по министерству внутренних дел Трепова (директора департамента общих дел министерства внутренних дел при Сипягине и затем из-за какой то денежной истории переведенного с этого поста Таврическим губернатором, ныне, конечно, назначен членом Государственного Совета, как ультраправый) близко сошелся с генералом Треповым и иногда ездит к нему в Царское Село...
Я просил Самарина приехать в Петербург и сделал ему предложение занять пост министра земледелия. По этому случаю я имел довольно продолжительное объяснение с Самариным, который мне честно и с его точки зрения толково объяснил, что с одной стороны он считает 17-ое октября как несомненное введение в России конституции актом гибельным, ибо он исповедует идеи славянофильства (Аксаков, Самарин - 60-ые годы), а потому не может сделаться членом моего министерства, а во вторых его здоровье и недостаточность его знаний и опыта не позволяют ему принять такой важный и ответственный пост. Я его уговаривал, но безуспешно.
В заключение я просил Самарина написать мне причины его отказа, так как я должен буду наш разговор передать Государю и могут быть - как со стороны Его Величества, так и его - сомнения, все ли и точно ли я передал его причины отказа. Самарин мне, прислал {181} письмо, в котором он высказывает причины отказа так, как их мне передавал, и я в тот же день письмо это отправил Государю. Затем я больше никогда с Самариным наедине не виделся. Он был избран от дворянства в Государственный Совет и там как-то раз я с ним говорил. Это было в первую Думу. Он все революционные эксцессы приписывал 17-му октября, а я выражал мнение, что при бывших и данных обстоятельствах в нем Россия только и могла найти спасение. Но этот благородный человек остался верным себе.
Известно, что министерство Столыпина по статье 87-ой издало основание крестьяноустройства, в корне нарушившее так называемую конституцию. Статья эта помещена в основные законы, изданные в мое министерство, поэтому я имею право думать, что я могу знать ее смысл. Ее смысл не дает основания ни малейшему сомнению, что она дает право, помимо думы, принимать в экстраординарных случаях только такие меры, которые экстренны и которые могут быть отменены. Ни одному из этих условий не отвечает тот предмет, который касается указа 9 ноября, изданный по статье 87-ой. Крестьянский вопрос, ждавший десятки лет, мог подождать несколько месяцев и, очевидно, что раз начав применять новые основания землепользования крестьянами с явным нарушением общинного пользования, то будет затем невозможно перейти к прежним порядкам, не водворивши окончательного сумбура. Кроме того, правила, установленные указом 9-го ноября, в корне нарушили всю теорию славянофильства, основанную на особого рода общественных (общинных) порядках, будто бы социально составляющих особенность и суть русской крестьянской жизни. Когда приближалось время, что указ этот должен был пройти через Думу и было ясно, что услужливая Дума в качеств отделения столыпинской канцелярии, примет основания этого указа, а следовательно дело дойдет до Государственного Совета, то Самарин с одной стороны, чтобы не насиловать своих убеждений, а с другой - не подавать голоса против оснований санкционированных Царем, которые Царь по-видимому признает до сих пор правильными (если только Царь может сознательно разобраться в этом вопросе, я, конечно, знаю, что не может и говорить свои суждения с чужих нот), отказался от звания члена Государственного Совета.
После отказа Самарина я на словах предлагал Его Величеству назначить министром земледелия Ермолова, бывшего при Бунге {182} директором департамента неокладных сборов, затем моим товарищем (очень недолго), когда я стал министром финансов, и потом назначенного министром земледелия Александром III-м и бывшим на этом посту до 1904 г., каковой он оставил не по своему желанию. а вследствие интриг своего товарища Шванебаха и Горемыкина, будучи признан чересчур либеральных идей. Этот Ермолов - министр Александра III - чистейший и благороднейший человек, но тип образованного, либерального и маловольного чиновника, из каждой ноты коего течет либеральный мед, так хорошо приготовлявшийся в последние десятилетия в Царскосельском лице (что на Каменноостр. пр.).
Теперь он один из корифеев центра Государственного Совета, статс-секретарь Его Величества и Им до известной степени жалуемый. Государь на это не согласился. Я предлагал назначить начальника уделов князя Кочубея, большого землевладельца, весьма консервативного, но порядочного человека. Он, кажется, отказался. Тогда я предлагал кого-либо из товарищей других министров (кроме министерства земледелия), не чуждого поместной земледельческой жизни, например, товарища министра внутренних дел, князя Урусова. Государь на это не соизволил. Я просил подумать и переговорить с другими министрами. Между тем, интрига уже в это время шла во всю. Может быть, благодаря ей Трепов и многие другие, с испуга желавшие провести манифестом принудительное отчуждение (Мигулинский проект), предположение неосуществленное только потому, что я и затем мои коллеги (в том числе и Кутлер) по различным причинам признавали это невозможным и во всяком случай несвоевременным, затем, сами испугавшись своих радикальных проектов, внушенных трусостью, чтобы загладить свою вину и получить более солидную марку благонадежности и верности "истиннорусским началам", рады были свалить всю ересь на Кутлера и возопить: "ату его!"
До меня доходили почти ежедневно от лиц мне более или менее преданных, или сочувствующих, что Государю постоянно подаются большею частью через генерала Трепова доносы и различные записки и, по мере того, как шло успокоение и уменьшалась трусость, эти записки имели при дворе все больший и больший вес.
В январе по жел. дорогам делал инспекционную поездку министр путей сообщения и, возвратясь в Петербург, мне передал, что по России ходит для подписи между крупными землевладельцами записка, в которой предъявляются относительно Кутлера, министра {183} финансов Шипова (совершенно правого по убеждениям, но конечно не черносотенного), Путилова, (товарища его, управляющего дворянским и крестьянским банком), обвинения в революционных замыслах и требование смены моего министерства.
В это время мои отношения с Его Величеством уже были натянуты до крайности и я оставался на своем посту только из-за преданности к монархическому принципу; все это будет более ясно, если мне удастся окончить эти наброски. Но каковы были мои отношения, видно из следующего моего письма, сохранившегося у меня в копии, которое я тогда написал Государю: "При сем имею честь представить Вашему Императорскому Величеству петицию (ее можно найти в моих архивах), которая ходит по рукам землевладельцев для собирания подписей. Она напечатана в Киеве, хотя инициатива ее появления, конечно, исходит из Петербурга. Об замыслах сей петиции мне передавали несколько недель тому назад, а теперь мне передал ее приехавший с юга К. С. Немшаев. Конечно, я мог бы узнать о ее авторах и ее инициаторах, но я считаю излишним тратить на это время, тем более, что мне, как и всем живущим общественною жизнью, известно, что инициатива этого дела исходит от так называемой у нас в Государственном Совете "черной сотни Государственного Совета". А затем плодотворная мысль такой петиции принадлежит ли графу А. П. Игнатьеву, Стишинскому (Назначенному министром земледелия после моего ухода и образования министерства Горемыкина.) или Штюрмеру, или Горемыкину, или Абазе (Помощнику Безобразова по устройству авантюры на Ялу, приведшей к японской войне.), это совершенно безразлично.
Впрочем, я думаю, что эта почтенная компания не добивается (Покуда.) стать у власти, так как им не желательно ставить в игру (Т. е. под бомбы.) свои особы, а потому они предпочитают действовать и распространять всякую ложь из-за кустов в петербургских гостиных и посредством преданной им прессы" (Грингмут, Шарапов, Никольский-профессор, и проч.). Записка, которая была приложена к этому докладу, довольно длинная и начинается так :
"Пережив продолжительный период революционной смуты и правительственного безвластия, постепенно возраставших, не взирая на великодушно дарованные подвластным скипетру Вашему народам вольности, вся Россия с надеждою взирала на энергичные и разумные {184} мероприятия, который министр внутренних дел (Дурново) совместно с министром юстиции (Акимовым) и при самоотверженном содействии верных престолу и отечеству войск, предпринимал (?) в делах восстановления законности и порядка в стране".
Из этого введения уже ясно, откуда записка шла. Затем излагаются всякие страхи, грозящие землевладельцам от земельных проектов.
"Великую смуту как среди землевладельцев, так и среди крестьян (?), говорит в одном месте записка, внес опубликованный в печати слух о существовании законопроекта, выработанного одним из ближайших сотрудников графа Витте, действительным статским советником Кутлером, по которому предполагается установить максимальные нормы землевладения, с обязательным отчуждением в пользу крестьян всех частновладельческих земель, превышающих означенные нормы". (Конечно такого проекта не существовало, и авторы записки отлично это знали.)
"Трудно допустить, говорится еще далее в записке, чтобы лица, приявшие из рук Вашего Величества бразды правления, обладали недостаточными знаниями и житейскою опытностью, а потому немудрено, что в обществе раздаются голоса, утверждающие, будто бы утопические законопроекты кабинета графа Витте вырабатываются с затаенною целью неудавшуюся среди городов и рабочих классов революцию перенести в села и в деревни".
В заключение, между прочим, говорится: "Считаем священным долгом верноподданных удостоверить перед Вашим Величеством, что нынешнее правительство, олицетворяемое главою его, графом Витте, не пользуется доверием страны и что вся Р о с с и я ожидает от Вашего Величества замены этого всевластного сановника лицом более твердых государственных принципов и более опытного в выборе надежных и заслуживающих народного доверия сотрудников".
Наконец, около 10 февраля 1906 года, когда уже интрига против меня со стороны крайних правых успела окрепнуть, а левые в безумном стремлении считать недостаточным то, что было дано 17 октября и последующими действиями моего министерства, шли против меня, лишая меня поддержки, вследствие чего мое положение пошатнулось, я получил от Его Величества не то повеление, не то предположение назначить министром торговли и промышленности Рухлова, {185} а земледелия - Кривошеина. О последнем я уже говорил ранее. Что же касается Рухлова, то это умный и дельный, но мало культурный в европейском смысле чиновник и по политическому образу мыслей, это - "чего изволите".
Он был помощником Коковцева, когда Коковцев был статс-секретарем Государственного Совета по департаменту экономии Государственного Совета. Когда Коковцева я взял к себе, будучи министром финансов, в товарищи Рухлов занял его место. Когда же, опять таки благодаря моему ходатайству, Коковцев сделался государственным секретарем, то Рухлов хотел, чтобы я его взял в товарищи, о чем со мною заговаривал гр. Сольский, но я уклонился от этого шага.
Через некоторое время, когда у меня опять освободилось место товарища, я во внимание к просьбе гр. Сольского передал ему, что я готов взять в товарищи Рухлова, но тогда Рухлов от этого назначения уклонился, чему я был весьма рад. Когда образовалось пресловутое главное управление мореходства с главноуправляющим (министром) Вел. Кн. Александром Михайловичем, то он взял к себе товарищем прославившегося в дальневосточной авантюре Абазу, а когда контр-адмирал Абаза получил пост управляющего делами Дальнего Востока, комитета, который был последним этапом, приведшим нас к японской войне, то вместо него был назначен, вероятно, по рекомендации того же гр. Сольского Рухлов. Это назначение было по нем и как умный человек он, конечно, не мог не сознавать всю, вежливо выражаясь, не пахучую розами несостоятельность этого нового министерства, как угодливый человек он готов был преклоняться перед малейшими желаниями своего Великокняжеского шефа, а как хороший чиновник он все таки во внешних отношениях соблюдал припятью формы и давал видимость серьезности этому весьма несерьезному министерству.
Записочка Его Величества, в которой я извещался, что Он предполагает назначить министром земледелия Кривошеина, а министром торговли Рухлова меня так взорвала, что я решился послать прошение об отставке и, желая быть корректным в отношении моих коллег, созвал их, чтобы им об этом заявить. Они начали меня уговаривать остаться, каждый из них приводя свои доводы. После долгих разговоров я решил послать Государю следующий доклад, при них редактированный: "Все нарекания, обвинения и озлобления за действия правительства направляются прежде всего на меня. Это естественно вытекает из закона о совете министров, хотя закон этот в точности не исполняется и я часто узнаю о весьма серьезных и {186} печальных мерах, в особенности, местных властей из газет. Все это ставит меня в крайне трудное положение, которое я покуда выношу, несмотря на мою усталость и нездоровье, в виду критического положения государства по долгу присяги Вашему Императорскому Величеству и любви к родине. Но я и теперь лишен возможности должным образом объединять действия правительства.
Между тем, в скором времени предстоит открытие Думы, перед которой и преобразованным Государственным Советом я буду поставлен в тяжкую необходимость давать объяснения за действия, к которым я не причастен, за принятие мер, которые я привести в исполнение не имею возможности, и по проектам, которых я не разделяю.
На другой день утром я передал Кутлеру, что считаю неудобным подвергать обсуждению в совете проект его комиссии, что я уверен, что если даже сочувствовать этой идее, то самые предположения комиссии так не разработаны, что не могут подлежать обсуждению. Затем я его спросил, принял ли он меры, чтобы работа не пошла гулять и не послужила удобным предлогом для всяких интриг и возбуждений.
{176} Кутлер особенно не настаивал на предположениях комиссии, но просил меня хотя бы в частном совещании Совета министров обменяться мыслями относительно оснований проекта комиссии, находящейся под его председательством, так как не зная, на каких основаниях совет министров остановится, он не может разрабатывать какого бы то ни было проекта, что же касается вопроса моего, принял ли он меры, чтобы эта сырая работа комиссии не послужила основанием для интриг, то он на это ничего ответить не мог, так как видимо ему и в голову не приходила эта мысль.
Частное заседание Совета состоялось очень скоро, и на этом заседании все министры высказались против мысли о принудительном отчуждении частновладельческих земель, как мер для увеличения крестьянского землевладения, причем главный довод всеми выставлялся принцип неприкосновенности и "святости" частной собственности; я присоединился к заключениям моих коллег, но выразил сомнение в возможности объяснить народу неосуществимость принудительного отчуждения частновладельческих земель после того, как все великое освобождение крестьян было основано на этом принципе платного принудительного отчуждения; такая мера в настоящее время по моему мнению не возможна, потому что она способна окончательно поколебать и без того расшатанное финансовое и экономическое положение России войной и смутою.
Я говорил, что я буду поддерживать основание проекта, представленного Кутлером, только тогда, если он докажет, что то, что он предлагает, не обессилит России. Кутлер высказал, что он тоже думает, что принудительное отчуждение, им предлагаемое, может отрицательно повлиять на теперешнее экономическое состояние России, но что по его мнению это единственное средство устойчиво и не кратковременно успокоить крестьянство.
Но вообще он особенно настойчиво проект комиссии не защищал. Затем Совет поручил Кутлеру переработать проект комиссии, им председательствуемой, причем решил назначить в комиссии новых членов из других ведомств кроме членов ведомства земледелия. Тогда же было решено назначить из министерства финансов А. П. Никольского (управлявшего всеми сберегательными кассами, много занимавшегося крестьянским вопросом), из министерства внутренних дел Гурко (товарища министра внутренних дел) т. е. таких влиятельных членов, которые были известны, как решительные противники принудительного отчуждения.
{177} Кутлер против этих решений не возражал и согласился переработать проект. После заседания я еще говорил с Кутлером, он меня благодарил за то, что я ему дал возможность обменяться мыслями с коллегами, и отнесся к принятым решениям вполне доброжелательно.
Замечательно, что на другой день я получил от П. П. Семенова записочку (она, вероятно, хранится в моем архиве), в которой он сочувственно отнесся к проекту Кутлера.
Через несколько дней после сказанного заседания совета министров я получил от Государя записочку, требующую присылки проекта Кутлера о крестьянском устройстве и принудительном отчуждении. Я ответил Его Величеству, что такого проекта нет, что был составлен так сказать набросок (я его приложил к моему ответу), который рассматривался в частном совещании министров, и что все министры и я высказались против всякого проекта, основанного на принудительном отчуждении, точно так, как мы высказались против такого же проекта профессора Мигулина, переданного нам некоторое время тому назад Его Величеством, что Кутлер согласился с этим заключением и теперь комиссия в другом составе под его же председательством перерабатывает проект.
Затем, при одном из ближайших личных докладов Государь соизволил заговорить со мною о проекте Кутлера и сказать, что против Кутлера все восстают и что Он желал бы, чтобы вместо Кутлера был другой министр. Я просил Государя в случае. ухода Кутлера назначить его членом Государственного Совета, против чего Его Величество препятствий не встретил. Но не успел я возвратиться из Царского Села в Петербург, как получил собственноручную записочку Государя, в которой Он соизволил мне сообщить, что считает неудобным назначить Кутлера членом Государственного Совета.
Через несколько дней при личном докладе, когда возобновился разговор об уходе Кутлера, я просил Его Величество назначить его по крайней мере сенатором. Его Величество соизволил согласиться, но как только я возвратился домой, я снова получил Высочайшую записку, в которой сообщалось, что, обдумав, Он нашел неудобным назначить Кутлера и сенатором, причем мнение это Высочайше мотивировалось.
{178} Это меня вынудило написать Государю 2-го февраля следующее письмо, случайно сохранившееся у меня в копии:
"Вашему Императорскому Величеству благоугодно было мне сообщить, что назначение Кутлера в сенат столь же нежелательно, как и оставление его в настоящей должности и что следует отстать от привычки набивать Государственный Совет и Сенат бывшими министрами. Вместе с тем Вашему Величеству благоугодно указать, что в этом случае пример западных государств поучителен и полезен и что при переменах министров необходимо приобрести навык в этом направлении. Мне кажется, что было бы весьма полезно, как в отношении назначений и увольнений министров так и вообще в отношении организации государственной службы многое заимствовать из законов и практики западных государств, но при этом не следует упускать из виду, что в западных государствах все эти порядки вытекают из конституционного устройства и определяются или положительными законами или конституционною практикою. У нас же Государство правится Самодержавным Монархом и потому наша практика была совершенно иная. Но какою системою ни руководствоваться, всякая система должна иметь в своей основ справедливость, ибо только справедливостью определяется тот или другой образ действий. Кутлер до назначения министром занимал с успехом место товарища министра внутренних дел и товарища министра финансов и принял пост министра, подчиняясь велению Вашего Величества.
Обыкновенно товарищи министров назначаются в Сенат, а иногда и в Государственный Совет, как, например, недавно Рухлов (Товарищ В. Кн. Александра Михайловича по посту начальника Главного Управления Мореплавания, ушедший посла образования моего министерства.), очень недолго служивший, назначен членом Государственного Совета и бывший весьма недолго директором департамента полиции Гарин (ушедший вместе с Треповым) назначен сенатором. Поэтому я думал, что, ходатайствуя о назначении Кутлера сенатором, я не выходил из рамок возможного и справедливого.
Угодно ли Вашему Императорскому Величеству, чтобы я передал Кутлеру о том, чтобы он подал прошение об отставке, или Вам благоугодно это сделать другим путем?"
Государь мне изволил ответить, что Он признает дальнейшее пребывание Кутлера во глав ведомства нежелательным и потребовал представить Ему список намеченных мною кандидатов.
{179} Я попросил Кутлера прийти ко мне и сказал ему, что в виду целого ряда недоразумений, вызванных его проектом о принудительном отчуждении, я советую ему написать прошение об отставке. Кутлер тут же написал прошение и затем я с ним расстался (февраль 1906 г.) и встретился только теперь перед выездом из Петербурга (июль 1909 г.) у графини Гудович по ее личным делам. Он сначала был уверен, что я заставил его подать в отставку, а также что я его должным образом не защищал. Теперь, кажется, он знает, что я его защищал, но вероятно, убежден, что недостаточно.
Таким образом, лица в известном положении, в котором я так долго находился, делают себе недоброжелателей, а иногда и врагов...
Прошение его я отправил к Его Величеству, а затем был у Государя с докладом. Я просил назначить Кутлеру пенсию и Его Величество милостиво сейчас же изволил согласиться назначить пенсию в семь тысяч рублей в год. Государь высказал мне, что Он желал бы, чтобы Кутлера заменил его товарищ (помощник) по министерству Кривошеин. При этом указании Его Величества я сразу понял, откуда все идет, а потому высказался о назначении Кривошеина отрицательно. Государь соизволил заметить, что не потому ли я против Кривошеина, что мысли его консервативны. Я ответил Его Величеству:
"Ваше Величество, Вы Сами Кривошеина не знаете, а хотите его назначить по рекомендации лиц неответственных, я даже не могу допустить в министерство, в котором я председательствую, лиц, делающих себе карьеру не прямыми путями. Я готов, чтобы на место Кутлера был назначен человек с наиконсервативнейшими взглядами, но если он исповедует эти взгляды по убеждению, а не из-за выгоды и карьеризма".
На это Государь спросил:
"Кого же Вы могли бы из таких лиц рекомендовать?"
Я ответил: "например Федора Самарина, я его лично не знаю, вероятно мы во многом расходимся с ним, но он пользуется общею репутацией политически честного и убежденного общественного деятеля и я уважаю его имя".
На это Государь мне ответил :
"На Самарина и Я соглашусь; покуда же пусть Кутлер сдаст должность Кривошеину".
Видя, что я этого опасаюсь, Он добавил:
"Успокойтесь, временно, покуда не будет назначен постоянный".
{180} Я Кривошеина знал давно, с 80-х годов, когда он еще был юрисконсультом Донецкой жел. дороги, каковое место получил потому, что сроднился с московским купечеством, женившись на одной из Морозовых. Ничего дурного о Кривошеине я не знал и не знаю, считал и считаю его трудолюбивым, очень неглупым человеком, но карьеристом и карьеристом очень ловким.
У нас очень долго был домашним доктором корпусной врач пограничной стражи, тайный советник Шапиров, который поэтому был довольно близкий в нашем семействе. Он был женат на сестре вдовы начальника Военно-Медицинской Академии Пашутиной, которая была очень дружна с Кривошеиным. Там с ним Шапиров часто виделся. Кривошеин был назначен товарищем главноуправляющего земледелием еще при Шванебахе, а затем, конечно, остался и при Кутлере его товарищем. Шапиров после 17-го октября иногда рассказывал некоторые факты, касающиеся Трепова. Я его как то спросил: "откуда Вы это знаете?" Он ответил, что от Кривошеина, и объяснил, что Кривошеин через одного из своих бывших сослуживцев по министерству внутренних дел Трепова (директора департамента общих дел министерства внутренних дел при Сипягине и затем из-за какой то денежной истории переведенного с этого поста Таврическим губернатором, ныне, конечно, назначен членом Государственного Совета, как ультраправый) близко сошелся с генералом Треповым и иногда ездит к нему в Царское Село...
Я просил Самарина приехать в Петербург и сделал ему предложение занять пост министра земледелия. По этому случаю я имел довольно продолжительное объяснение с Самариным, который мне честно и с его точки зрения толково объяснил, что с одной стороны он считает 17-ое октября как несомненное введение в России конституции актом гибельным, ибо он исповедует идеи славянофильства (Аксаков, Самарин - 60-ые годы), а потому не может сделаться членом моего министерства, а во вторых его здоровье и недостаточность его знаний и опыта не позволяют ему принять такой важный и ответственный пост. Я его уговаривал, но безуспешно.
В заключение я просил Самарина написать мне причины его отказа, так как я должен буду наш разговор передать Государю и могут быть - как со стороны Его Величества, так и его - сомнения, все ли и точно ли я передал его причины отказа. Самарин мне, прислал {181} письмо, в котором он высказывает причины отказа так, как их мне передавал, и я в тот же день письмо это отправил Государю. Затем я больше никогда с Самариным наедине не виделся. Он был избран от дворянства в Государственный Совет и там как-то раз я с ним говорил. Это было в первую Думу. Он все революционные эксцессы приписывал 17-му октября, а я выражал мнение, что при бывших и данных обстоятельствах в нем Россия только и могла найти спасение. Но этот благородный человек остался верным себе.
Известно, что министерство Столыпина по статье 87-ой издало основание крестьяноустройства, в корне нарушившее так называемую конституцию. Статья эта помещена в основные законы, изданные в мое министерство, поэтому я имею право думать, что я могу знать ее смысл. Ее смысл не дает основания ни малейшему сомнению, что она дает право, помимо думы, принимать в экстраординарных случаях только такие меры, которые экстренны и которые могут быть отменены. Ни одному из этих условий не отвечает тот предмет, который касается указа 9 ноября, изданный по статье 87-ой. Крестьянский вопрос, ждавший десятки лет, мог подождать несколько месяцев и, очевидно, что раз начав применять новые основания землепользования крестьянами с явным нарушением общинного пользования, то будет затем невозможно перейти к прежним порядкам, не водворивши окончательного сумбура. Кроме того, правила, установленные указом 9-го ноября, в корне нарушили всю теорию славянофильства, основанную на особого рода общественных (общинных) порядках, будто бы социально составляющих особенность и суть русской крестьянской жизни. Когда приближалось время, что указ этот должен был пройти через Думу и было ясно, что услужливая Дума в качеств отделения столыпинской канцелярии, примет основания этого указа, а следовательно дело дойдет до Государственного Совета, то Самарин с одной стороны, чтобы не насиловать своих убеждений, а с другой - не подавать голоса против оснований санкционированных Царем, которые Царь по-видимому признает до сих пор правильными (если только Царь может сознательно разобраться в этом вопросе, я, конечно, знаю, что не может и говорить свои суждения с чужих нот), отказался от звания члена Государственного Совета.
После отказа Самарина я на словах предлагал Его Величеству назначить министром земледелия Ермолова, бывшего при Бунге {182} директором департамента неокладных сборов, затем моим товарищем (очень недолго), когда я стал министром финансов, и потом назначенного министром земледелия Александром III-м и бывшим на этом посту до 1904 г., каковой он оставил не по своему желанию. а вследствие интриг своего товарища Шванебаха и Горемыкина, будучи признан чересчур либеральных идей. Этот Ермолов - министр Александра III - чистейший и благороднейший человек, но тип образованного, либерального и маловольного чиновника, из каждой ноты коего течет либеральный мед, так хорошо приготовлявшийся в последние десятилетия в Царскосельском лице (что на Каменноостр. пр.).
Теперь он один из корифеев центра Государственного Совета, статс-секретарь Его Величества и Им до известной степени жалуемый. Государь на это не согласился. Я предлагал назначить начальника уделов князя Кочубея, большого землевладельца, весьма консервативного, но порядочного человека. Он, кажется, отказался. Тогда я предлагал кого-либо из товарищей других министров (кроме министерства земледелия), не чуждого поместной земледельческой жизни, например, товарища министра внутренних дел, князя Урусова. Государь на это не соизволил. Я просил подумать и переговорить с другими министрами. Между тем, интрига уже в это время шла во всю. Может быть, благодаря ей Трепов и многие другие, с испуга желавшие провести манифестом принудительное отчуждение (Мигулинский проект), предположение неосуществленное только потому, что я и затем мои коллеги (в том числе и Кутлер) по различным причинам признавали это невозможным и во всяком случай несвоевременным, затем, сами испугавшись своих радикальных проектов, внушенных трусостью, чтобы загладить свою вину и получить более солидную марку благонадежности и верности "истиннорусским началам", рады были свалить всю ересь на Кутлера и возопить: "ату его!"
До меня доходили почти ежедневно от лиц мне более или менее преданных, или сочувствующих, что Государю постоянно подаются большею частью через генерала Трепова доносы и различные записки и, по мере того, как шло успокоение и уменьшалась трусость, эти записки имели при дворе все больший и больший вес.
В январе по жел. дорогам делал инспекционную поездку министр путей сообщения и, возвратясь в Петербург, мне передал, что по России ходит для подписи между крупными землевладельцами записка, в которой предъявляются относительно Кутлера, министра {183} финансов Шипова (совершенно правого по убеждениям, но конечно не черносотенного), Путилова, (товарища его, управляющего дворянским и крестьянским банком), обвинения в революционных замыслах и требование смены моего министерства.
В это время мои отношения с Его Величеством уже были натянуты до крайности и я оставался на своем посту только из-за преданности к монархическому принципу; все это будет более ясно, если мне удастся окончить эти наброски. Но каковы были мои отношения, видно из следующего моего письма, сохранившегося у меня в копии, которое я тогда написал Государю: "При сем имею честь представить Вашему Императорскому Величеству петицию (ее можно найти в моих архивах), которая ходит по рукам землевладельцев для собирания подписей. Она напечатана в Киеве, хотя инициатива ее появления, конечно, исходит из Петербурга. Об замыслах сей петиции мне передавали несколько недель тому назад, а теперь мне передал ее приехавший с юга К. С. Немшаев. Конечно, я мог бы узнать о ее авторах и ее инициаторах, но я считаю излишним тратить на это время, тем более, что мне, как и всем живущим общественною жизнью, известно, что инициатива этого дела исходит от так называемой у нас в Государственном Совете "черной сотни Государственного Совета". А затем плодотворная мысль такой петиции принадлежит ли графу А. П. Игнатьеву, Стишинскому (Назначенному министром земледелия после моего ухода и образования министерства Горемыкина.) или Штюрмеру, или Горемыкину, или Абазе (Помощнику Безобразова по устройству авантюры на Ялу, приведшей к японской войне.), это совершенно безразлично.
Впрочем, я думаю, что эта почтенная компания не добивается (Покуда.) стать у власти, так как им не желательно ставить в игру (Т. е. под бомбы.) свои особы, а потому они предпочитают действовать и распространять всякую ложь из-за кустов в петербургских гостиных и посредством преданной им прессы" (Грингмут, Шарапов, Никольский-профессор, и проч.). Записка, которая была приложена к этому докладу, довольно длинная и начинается так :
"Пережив продолжительный период революционной смуты и правительственного безвластия, постепенно возраставших, не взирая на великодушно дарованные подвластным скипетру Вашему народам вольности, вся Россия с надеждою взирала на энергичные и разумные {184} мероприятия, который министр внутренних дел (Дурново) совместно с министром юстиции (Акимовым) и при самоотверженном содействии верных престолу и отечеству войск, предпринимал (?) в делах восстановления законности и порядка в стране".
Из этого введения уже ясно, откуда записка шла. Затем излагаются всякие страхи, грозящие землевладельцам от земельных проектов.
"Великую смуту как среди землевладельцев, так и среди крестьян (?), говорит в одном месте записка, внес опубликованный в печати слух о существовании законопроекта, выработанного одним из ближайших сотрудников графа Витте, действительным статским советником Кутлером, по которому предполагается установить максимальные нормы землевладения, с обязательным отчуждением в пользу крестьян всех частновладельческих земель, превышающих означенные нормы". (Конечно такого проекта не существовало, и авторы записки отлично это знали.)
"Трудно допустить, говорится еще далее в записке, чтобы лица, приявшие из рук Вашего Величества бразды правления, обладали недостаточными знаниями и житейскою опытностью, а потому немудрено, что в обществе раздаются голоса, утверждающие, будто бы утопические законопроекты кабинета графа Витте вырабатываются с затаенною целью неудавшуюся среди городов и рабочих классов революцию перенести в села и в деревни".
В заключение, между прочим, говорится: "Считаем священным долгом верноподданных удостоверить перед Вашим Величеством, что нынешнее правительство, олицетворяемое главою его, графом Витте, не пользуется доверием страны и что вся Р о с с и я ожидает от Вашего Величества замены этого всевластного сановника лицом более твердых государственных принципов и более опытного в выборе надежных и заслуживающих народного доверия сотрудников".
Наконец, около 10 февраля 1906 года, когда уже интрига против меня со стороны крайних правых успела окрепнуть, а левые в безумном стремлении считать недостаточным то, что было дано 17 октября и последующими действиями моего министерства, шли против меня, лишая меня поддержки, вследствие чего мое положение пошатнулось, я получил от Его Величества не то повеление, не то предположение назначить министром торговли и промышленности Рухлова, {185} а земледелия - Кривошеина. О последнем я уже говорил ранее. Что же касается Рухлова, то это умный и дельный, но мало культурный в европейском смысле чиновник и по политическому образу мыслей, это - "чего изволите".
Он был помощником Коковцева, когда Коковцев был статс-секретарем Государственного Совета по департаменту экономии Государственного Совета. Когда Коковцева я взял к себе, будучи министром финансов, в товарищи Рухлов занял его место. Когда же, опять таки благодаря моему ходатайству, Коковцев сделался государственным секретарем, то Рухлов хотел, чтобы я его взял в товарищи, о чем со мною заговаривал гр. Сольский, но я уклонился от этого шага.
Через некоторое время, когда у меня опять освободилось место товарища, я во внимание к просьбе гр. Сольского передал ему, что я готов взять в товарищи Рухлова, но тогда Рухлов от этого назначения уклонился, чему я был весьма рад. Когда образовалось пресловутое главное управление мореходства с главноуправляющим (министром) Вел. Кн. Александром Михайловичем, то он взял к себе товарищем прославившегося в дальневосточной авантюре Абазу, а когда контр-адмирал Абаза получил пост управляющего делами Дальнего Востока, комитета, который был последним этапом, приведшим нас к японской войне, то вместо него был назначен, вероятно, по рекомендации того же гр. Сольского Рухлов. Это назначение было по нем и как умный человек он, конечно, не мог не сознавать всю, вежливо выражаясь, не пахучую розами несостоятельность этого нового министерства, как угодливый человек он готов был преклоняться перед малейшими желаниями своего Великокняжеского шефа, а как хороший чиновник он все таки во внешних отношениях соблюдал припятью формы и давал видимость серьезности этому весьма несерьезному министерству.
Записочка Его Величества, в которой я извещался, что Он предполагает назначить министром земледелия Кривошеина, а министром торговли Рухлова меня так взорвала, что я решился послать прошение об отставке и, желая быть корректным в отношении моих коллег, созвал их, чтобы им об этом заявить. Они начали меня уговаривать остаться, каждый из них приводя свои доводы. После долгих разговоров я решил послать Государю следующий доклад, при них редактированный: "Все нарекания, обвинения и озлобления за действия правительства направляются прежде всего на меня. Это естественно вытекает из закона о совете министров, хотя закон этот в точности не исполняется и я часто узнаю о весьма серьезных и {186} печальных мерах, в особенности, местных властей из газет. Все это ставит меня в крайне трудное положение, которое я покуда выношу, несмотря на мою усталость и нездоровье, в виду критического положения государства по долгу присяги Вашему Императорскому Величеству и любви к родине. Но я и теперь лишен возможности должным образом объединять действия правительства.
Между тем, в скором времени предстоит открытие Думы, перед которой и преобразованным Государственным Советом я буду поставлен в тяжкую необходимость давать объяснения за действия, к которым я не причастен, за принятие мер, которые я привести в исполнение не имею возможности, и по проектам, которых я не разделяю.