Страница:
Внезапно она подняла на него испуганные глаза. Лесдигьер выпустил ее руку и отшатнулся: такого взгляда он никогда не видел у Дианы. Глаза широко раскрылись, грудь заволновалась, и теперь уже она сама, поневоле выступая в своеобразной роли заговорщицы, схватила Лесдигьера за руку.
– Эти перчатки были в ларце? – быстро спросила она.
– В ларце… – повторил Лесдигьер, не понимая, к чему клонит герцогиня.
– Ларец зеленый… с золотым ободком? На нем выгравированы библейские сюжеты?
– Все именно так, как вы говорите… Но я не понимаю, откуда вам известно?..
– А сами перчатки? Вы видели их?
– Королева заглянула в шкатулку и показала их мне.
– Розовые?.. Расшитые узорами, между которыми вкраплены разноцветные камешки?
– Клянусь, это те самые перчатки… Но откуда…
– Королева надевала их? – и Диана сильно сдавила руку Лесдигьера.
– Нет. Она сказала, что наденет их перед самым выездом.
– А без вас она выезжать не будет?
– Разумеется.
– Слава богу!
Лесдигьер все еще ничего не понимал и, прочтя это по его лицу, Диана стала торопливо объяснять:
– Сегодня утром я видела шкатулку с этими перчатками у королевы-матери. Она хотела подарить их вашей королеве, но внезапно передумала и решила оставить их себе. Позже, когда мы с ней расстались, я увидела этот ларец у нее в руках, когда она выходила из Лувра. Мы как раз беседовали с Алоизой де Сен-Поль, и когда я увидела королеву-мать, мне стало любопытно, куда это она собралась с перчатками? В том, что это были именно они, я нисколько не сомневалась, увидя синий бархат, накрывающий шкатулку. Я сделала вид, будто не замечаю ее и проследила до того момента, когда носилки скрылись из виду.
– Должно быть, она понесла их королеве Наваррской? – предположил Лесдигьер.
– Ничуть не бывало. Носилки повернули не в сторону улицы Гренель, а в противоположную. Желая разгадать эту загадку, я послала своего человека, и он проследил весь путь Екатерины до места, где носилки остановились; она вышла и скрылась вместе с ларцом в одном из домов. Полчаса спустя вернулась, но уже без ларца, села в портшез и вернулась в Лувр.
– Ну и что же? – все еще ничего не понимая, спросил Лесдигьер.
– Знаете ли вы, где стоит этот дом, в который заходила королева?
– Где же?
– В начале моста Сен-Мишель. Догадываетесь теперь, кто там живет?
– Признаюсь, я теряюсь в догадках…
Диана подошла совсем близко к нему, оглянулась по сторонам и прошептала:
– В этом доме живет господин Рене, личный парфюмер Медичи, или, как его называют, королевский отравитель!
Лесдигьер вздрогнул и отшатнулся, как будто сам Рене стоял сейчас перед ним и предлагал выпить сильнейший яд. Только теперь он вспомнил тот двухэтажный дом на мосту Сен-Мишель, в который он заходил лет пять назад. Он припомнил дурную славу, окружавшую этого человека, и со страхом подумал, что перчатки, побывавшие в руках Рене, лежат сейчас на столе у Жанны Д’Альбре, и что через час она наденет их на руки. Но, быть может, это не так, и он просто опрыскал их каким-то ароматическим составом, которого нет у Екатерины Медичи? Что же, только ради этого она и предприняла поездку к мосту Сен-Мишель?
Весь во власти противоречивых чувств, не желая, ввиду слабого здоровья Жанны, лишний раз попусту беспокоить ее, если подозрения Дианы окажутся беспочвенными, Лесдигьер тем не менее готов был уже сорваться с места и тут же начать действовать, но Диана удержала его:
– Постойте, куда же вы?
– К миланцу Рене!
– Зачем?
– Я спрошу его, что он сделал с этими перчатками.
– И вы думаете, он вам ответит? Как бы не так, он не выдает секретов своей госпожи.
– Мне он скажет, мы с ним давние хорошие знакомые. Однажды я спас ему жизнь. Правда, и он отплатил мне тем же, но сказал, что я всегда могу рассчитывать на его дружескую помощь.
– Однако и знакомые же у вас, господин граф! Хотелось бы и мне иметь такое же хорошее знакомство, чтобы знать наверняка, что тебе не грозит опасность не проснуться в одно прекрасное утро. Но вам незачем идти домой к Рене, потому что он сам давно уже здесь.
– Как! Рене в Лувре? И вы говорите мне об этом только сейчас?!
– Я ведь не знала, что он ваш хороший знакомый и изъявит готовность поделиться с вами секретами, доверенными ему королевой.
– Где же он? Как мне его найти?
– В апартаментах Маргариты Валуа, если, конечно, еще не выходил оттуда. Идемте со мной, я вызову его. Скажу, что он нужен для подбора духов и опиата для губ.
Они прошли на половину королевских детей, и Диана скрылась в одной из комнат, оставив Лесдигьера дожидаться возвращения в оконной нише коридора. Через несколько минут она вышла и направилась прямо к окну. Следом шел наш старый знакомый итальянец Рене.
– Господин Лесдигьер, я рад вас видеть, – произнес парфюмер, подходя, и сдержанно поклонился.
– Не могу то же самое сказать про себя, мэтр, – ответил Лесдигьер, – ибо дело, которое у меня есть, чрезвычайно тревожит меня.
– Вам понадобилась моя услуга? Всегда готов оказать ее человеку, которому обязан спасением жизни.
Лесдигьер перевел взгляд на герцогиню:
– Мадам, не знаю, как мне вас благодарить. Без вас мне никогда бы не найти господина Рене.
– Пустяки, для вас, граф, я сделала бы и большее, если бы могла. Знайте, что вы всегда можете рассчитывать на мою помощь. Однако мне пора идти, и я вас оставляю ненадолго, мы встретимся на балу.
Рене внезапно повернулся и устремил тяжелый взгляд на Диану:
– У меня есть одна просьба, ваша светлость. Обещайте, что исполните ее, либо мне придется отказаться от беседы с мсье Лесдигьером.
– Я сделаю все, что смогу.
– Не говорите никому, и особенно королеве-матери, что устроили нашу встречу. Я говорю это из соображений безопасности господина Лесдигьера, так как королева не любит тех, кто слишком много знает.
– Вы уже догадываетесь о содержании предстоящей беседы?
– Это написано на лице у мсье Лесдигьера.
– Я даю вам слово, господин Рене.
– Благодарю вас, мадам.
И Диана ушла.
Рене быстро повернулся к Лесдигьеру:
– Вы пришли, чтобы спросить у меня, что я сделал с перчатками, которые привезла Екатерина Медичи, и кому они предназначались в подарок?
Лесдигьер даже опешил, видя такую проницательность миланца.
– Черт возьми, как вы догадались?
– Ну, во-первых, со мной ни о чем ином, кроме моей работы, не говорят, а во-вторых, это единственный заказ, который сделала мне вдовствующая королева за последние несколько месяцев, и поскольку связан он, несомненно, с прибытием в столицу большого числа гугенотов, то я сделал справедливый вывод, что дело это напрямую касается и вас.
– Как, оказывается, все просто. Вы угадали, Рене, я пришел, чтобы спросить у вас: что вы сделали с перчатками, которые привезла вам сегодня утром королева-мать?
Рене скрестил руки на груди и устремил бесстрастный взгляд в окно:
– Этого я не могу сказать, сударь – профессиональная тайна. И касается она только трех человек: меня, королевы и того лица, которому подарок предназначен.
– Рене, вы пропитали их ядом?
Миланец медленно перевел на Лесдигьера спокойный взгляд черных глаз.
– Господин Лесдигьер, при всем моем уважении я не могу сказать, что вы отличаетесь тактом и умением держать язык за зубами. В этом доме, где повсюду имеются уши, совсем небезопасно говорить о таких вещах.
– К черту ваш такт и умение! Да знаете ли вы, кому предназначен был этот подарок?!
– Меня это не касается, – холодно произнес Рене. – Мне делают заказ, и я выполняю работу, не спрашивая имени адресата. Кто меньше знает, тот дольше живет.
– Да ведь так вы можете убить даже собственную мать!
– Я сирота, мои родители давно умерли.
– Я не знал этого.
– Вы хотите еще что-нибудь спросить у меня?
– Слушайте меня внимательно, Рене. Перчатки, которые привозила вам сегодня королева-мать, предназначались в подарок Жанне Д’Адьбре, королеве Наваррской! Сейчас они лежат на ее столе. Она наденет их на руки перед самым выездом на бал в городской Ратуше!
Лицо Рене осталось совершенно непроницаемым. Глаза, не мигая, смотрели в одну точку.
– Я равнодушен к вопросам религии и не вмешиваюсь в политику, – ответил он.
– А в любовные дела вы вмешиваетесь? – не выдержал Лесдигьер.
– Иногда. Когда меня об этом просят.
– Теперь прошу вас я. Мне вы можете помочь?
Миланец быстро перевел взгляд на собеседника:
– Что же вы сразу не сказали, что дело касается именно вас? Я правильно вас понял?
– Да, Рене.
– Но какое отношение лично вы имеете к королеве Наваррской?
– Самое прямое. Жанна Д’Альбре – королева протестантов, к партии которых я принадлежу.
– Я ведь сказал вам, что не вмешиваюсь в политические дела.
– Рене, королева Наваррская – моя любовница!
Если бы пол внезапно провалился под ногами или обрушился на голову потолок, Рене был бы менее удивлен этим, чем известием, которое он только что услышал. Он судорожно схватил Лесдигьера за руку. Теперь в его глазах читалась тревога.
– И вы любите ее?
– Да, Рене. Мы объяснились в любви два года тому назад в Ла-Рошели.
– Святой боже! Сколько времени потрачено зря по вашей вине, безумец вы этакий! Торопитесь скорее, летите на крыльях к вашей возлюбленной королеве и не дайте ей надеть на руки перчатки! Они отравлены сильнейшим ядом, который проникает через поры кожи в организм и вызывает смерть через несколько часов! Молите господа, чтобы она не успела их надеть. Торопитесь, бал скоро начинается!
– Но что подумает королева-мать, не увидев своего подарка на руках Жанны Д’Альбре? Не заподозрит ли она вас в расстройстве своих планов, ведь знаете об этом только вы двое.
– Не беспокойтесь, я сейчас же пришлю ей другие, точно такие же. Я хорошо их запомнил и знаю, где достать похожую пару.
– Благодарю вас, Рене, вы возвращаете мне жизнь!
– Не забудьте, что с внешней стороны перчатки совершенно безвредны: яд только внутри.
Лесдигьер кивнул и стремительно исчез.
Рене вновь скрестил руки на груди, поглядел хмурым взглядом в окно и пробормотал еле слышно:
– Однажды вы спасли мою собственную…
И добавил мгновение спустя, думая теперь уже не о Лесдигьере, а о Екатерине Медичи и Жанне Д’Альбре:
– Видно, так хочет бог.
Глава 2. О пользе огня
Глава 3. Второе предназначение экстракта для заживления ран
– Эти перчатки были в ларце? – быстро спросила она.
– В ларце… – повторил Лесдигьер, не понимая, к чему клонит герцогиня.
– Ларец зеленый… с золотым ободком? На нем выгравированы библейские сюжеты?
– Все именно так, как вы говорите… Но я не понимаю, откуда вам известно?..
– А сами перчатки? Вы видели их?
– Королева заглянула в шкатулку и показала их мне.
– Розовые?.. Расшитые узорами, между которыми вкраплены разноцветные камешки?
– Клянусь, это те самые перчатки… Но откуда…
– Королева надевала их? – и Диана сильно сдавила руку Лесдигьера.
– Нет. Она сказала, что наденет их перед самым выездом.
– А без вас она выезжать не будет?
– Разумеется.
– Слава богу!
Лесдигьер все еще ничего не понимал и, прочтя это по его лицу, Диана стала торопливо объяснять:
– Сегодня утром я видела шкатулку с этими перчатками у королевы-матери. Она хотела подарить их вашей королеве, но внезапно передумала и решила оставить их себе. Позже, когда мы с ней расстались, я увидела этот ларец у нее в руках, когда она выходила из Лувра. Мы как раз беседовали с Алоизой де Сен-Поль, и когда я увидела королеву-мать, мне стало любопытно, куда это она собралась с перчатками? В том, что это были именно они, я нисколько не сомневалась, увидя синий бархат, накрывающий шкатулку. Я сделала вид, будто не замечаю ее и проследила до того момента, когда носилки скрылись из виду.
– Должно быть, она понесла их королеве Наваррской? – предположил Лесдигьер.
– Ничуть не бывало. Носилки повернули не в сторону улицы Гренель, а в противоположную. Желая разгадать эту загадку, я послала своего человека, и он проследил весь путь Екатерины до места, где носилки остановились; она вышла и скрылась вместе с ларцом в одном из домов. Полчаса спустя вернулась, но уже без ларца, села в портшез и вернулась в Лувр.
– Ну и что же? – все еще ничего не понимая, спросил Лесдигьер.
– Знаете ли вы, где стоит этот дом, в который заходила королева?
– Где же?
– В начале моста Сен-Мишель. Догадываетесь теперь, кто там живет?
– Признаюсь, я теряюсь в догадках…
Диана подошла совсем близко к нему, оглянулась по сторонам и прошептала:
– В этом доме живет господин Рене, личный парфюмер Медичи, или, как его называют, королевский отравитель!
Лесдигьер вздрогнул и отшатнулся, как будто сам Рене стоял сейчас перед ним и предлагал выпить сильнейший яд. Только теперь он вспомнил тот двухэтажный дом на мосту Сен-Мишель, в который он заходил лет пять назад. Он припомнил дурную славу, окружавшую этого человека, и со страхом подумал, что перчатки, побывавшие в руках Рене, лежат сейчас на столе у Жанны Д’Альбре, и что через час она наденет их на руки. Но, быть может, это не так, и он просто опрыскал их каким-то ароматическим составом, которого нет у Екатерины Медичи? Что же, только ради этого она и предприняла поездку к мосту Сен-Мишель?
Весь во власти противоречивых чувств, не желая, ввиду слабого здоровья Жанны, лишний раз попусту беспокоить ее, если подозрения Дианы окажутся беспочвенными, Лесдигьер тем не менее готов был уже сорваться с места и тут же начать действовать, но Диана удержала его:
– Постойте, куда же вы?
– К миланцу Рене!
– Зачем?
– Я спрошу его, что он сделал с этими перчатками.
– И вы думаете, он вам ответит? Как бы не так, он не выдает секретов своей госпожи.
– Мне он скажет, мы с ним давние хорошие знакомые. Однажды я спас ему жизнь. Правда, и он отплатил мне тем же, но сказал, что я всегда могу рассчитывать на его дружескую помощь.
– Однако и знакомые же у вас, господин граф! Хотелось бы и мне иметь такое же хорошее знакомство, чтобы знать наверняка, что тебе не грозит опасность не проснуться в одно прекрасное утро. Но вам незачем идти домой к Рене, потому что он сам давно уже здесь.
– Как! Рене в Лувре? И вы говорите мне об этом только сейчас?!
– Я ведь не знала, что он ваш хороший знакомый и изъявит готовность поделиться с вами секретами, доверенными ему королевой.
– Где же он? Как мне его найти?
– В апартаментах Маргариты Валуа, если, конечно, еще не выходил оттуда. Идемте со мной, я вызову его. Скажу, что он нужен для подбора духов и опиата для губ.
Они прошли на половину королевских детей, и Диана скрылась в одной из комнат, оставив Лесдигьера дожидаться возвращения в оконной нише коридора. Через несколько минут она вышла и направилась прямо к окну. Следом шел наш старый знакомый итальянец Рене.
– Господин Лесдигьер, я рад вас видеть, – произнес парфюмер, подходя, и сдержанно поклонился.
– Не могу то же самое сказать про себя, мэтр, – ответил Лесдигьер, – ибо дело, которое у меня есть, чрезвычайно тревожит меня.
– Вам понадобилась моя услуга? Всегда готов оказать ее человеку, которому обязан спасением жизни.
Лесдигьер перевел взгляд на герцогиню:
– Мадам, не знаю, как мне вас благодарить. Без вас мне никогда бы не найти господина Рене.
– Пустяки, для вас, граф, я сделала бы и большее, если бы могла. Знайте, что вы всегда можете рассчитывать на мою помощь. Однако мне пора идти, и я вас оставляю ненадолго, мы встретимся на балу.
Рене внезапно повернулся и устремил тяжелый взгляд на Диану:
– У меня есть одна просьба, ваша светлость. Обещайте, что исполните ее, либо мне придется отказаться от беседы с мсье Лесдигьером.
– Я сделаю все, что смогу.
– Не говорите никому, и особенно королеве-матери, что устроили нашу встречу. Я говорю это из соображений безопасности господина Лесдигьера, так как королева не любит тех, кто слишком много знает.
– Вы уже догадываетесь о содержании предстоящей беседы?
– Это написано на лице у мсье Лесдигьера.
– Я даю вам слово, господин Рене.
– Благодарю вас, мадам.
И Диана ушла.
Рене быстро повернулся к Лесдигьеру:
– Вы пришли, чтобы спросить у меня, что я сделал с перчатками, которые привезла Екатерина Медичи, и кому они предназначались в подарок?
Лесдигьер даже опешил, видя такую проницательность миланца.
– Черт возьми, как вы догадались?
– Ну, во-первых, со мной ни о чем ином, кроме моей работы, не говорят, а во-вторых, это единственный заказ, который сделала мне вдовствующая королева за последние несколько месяцев, и поскольку связан он, несомненно, с прибытием в столицу большого числа гугенотов, то я сделал справедливый вывод, что дело это напрямую касается и вас.
– Как, оказывается, все просто. Вы угадали, Рене, я пришел, чтобы спросить у вас: что вы сделали с перчатками, которые привезла вам сегодня утром королева-мать?
Рене скрестил руки на груди и устремил бесстрастный взгляд в окно:
– Этого я не могу сказать, сударь – профессиональная тайна. И касается она только трех человек: меня, королевы и того лица, которому подарок предназначен.
– Рене, вы пропитали их ядом?
Миланец медленно перевел на Лесдигьера спокойный взгляд черных глаз.
– Господин Лесдигьер, при всем моем уважении я не могу сказать, что вы отличаетесь тактом и умением держать язык за зубами. В этом доме, где повсюду имеются уши, совсем небезопасно говорить о таких вещах.
– К черту ваш такт и умение! Да знаете ли вы, кому предназначен был этот подарок?!
– Меня это не касается, – холодно произнес Рене. – Мне делают заказ, и я выполняю работу, не спрашивая имени адресата. Кто меньше знает, тот дольше живет.
– Да ведь так вы можете убить даже собственную мать!
– Я сирота, мои родители давно умерли.
– Я не знал этого.
– Вы хотите еще что-нибудь спросить у меня?
– Слушайте меня внимательно, Рене. Перчатки, которые привозила вам сегодня королева-мать, предназначались в подарок Жанне Д’Адьбре, королеве Наваррской! Сейчас они лежат на ее столе. Она наденет их на руки перед самым выездом на бал в городской Ратуше!
Лицо Рене осталось совершенно непроницаемым. Глаза, не мигая, смотрели в одну точку.
– Я равнодушен к вопросам религии и не вмешиваюсь в политику, – ответил он.
– А в любовные дела вы вмешиваетесь? – не выдержал Лесдигьер.
– Иногда. Когда меня об этом просят.
– Теперь прошу вас я. Мне вы можете помочь?
Миланец быстро перевел взгляд на собеседника:
– Что же вы сразу не сказали, что дело касается именно вас? Я правильно вас понял?
– Да, Рене.
– Но какое отношение лично вы имеете к королеве Наваррской?
– Самое прямое. Жанна Д’Альбре – королева протестантов, к партии которых я принадлежу.
– Я ведь сказал вам, что не вмешиваюсь в политические дела.
– Рене, королева Наваррская – моя любовница!
Если бы пол внезапно провалился под ногами или обрушился на голову потолок, Рене был бы менее удивлен этим, чем известием, которое он только что услышал. Он судорожно схватил Лесдигьера за руку. Теперь в его глазах читалась тревога.
– И вы любите ее?
– Да, Рене. Мы объяснились в любви два года тому назад в Ла-Рошели.
– Святой боже! Сколько времени потрачено зря по вашей вине, безумец вы этакий! Торопитесь скорее, летите на крыльях к вашей возлюбленной королеве и не дайте ей надеть на руки перчатки! Они отравлены сильнейшим ядом, который проникает через поры кожи в организм и вызывает смерть через несколько часов! Молите господа, чтобы она не успела их надеть. Торопитесь, бал скоро начинается!
– Но что подумает королева-мать, не увидев своего подарка на руках Жанны Д’Альбре? Не заподозрит ли она вас в расстройстве своих планов, ведь знаете об этом только вы двое.
– Не беспокойтесь, я сейчас же пришлю ей другие, точно такие же. Я хорошо их запомнил и знаю, где достать похожую пару.
– Благодарю вас, Рене, вы возвращаете мне жизнь!
– Не забудьте, что с внешней стороны перчатки совершенно безвредны: яд только внутри.
Лесдигьер кивнул и стремительно исчез.
Рене вновь скрестил руки на груди, поглядел хмурым взглядом в окно и пробормотал еле слышно:
– Однажды вы спасли мою собственную…
И добавил мгновение спустя, думая теперь уже не о Лесдигьере, а о Екатерине Медичи и Жанне Д’Альбре:
– Видно, так хочет бог.
Глава 2. О пользе огня
Лесдигьер, словно вихрь, ворвался в апартаменты Жанны, когда на ней уже было надето платье и она примеряла украшения, которые подавали фрейлины. Увидев его в зеркале, королева спокойно спросила, накладывая на губы тонким слоем опиат:
– Что-нибудь случилось, граф? Вы врываетесь сюда, будто Менелай, узнавший о похищении жены Парисом[7], а на лице написан такой ужас, будто это не Алкмена, а вы сами увидели в детской колыбели Геракла двух страшных змей.[8]
– Ваше величество, – стараясь говорить спокойным голосом ответил Лесдигьер, – мне сказали, что вы уже выехали, поэтому я так торопился.
Говоря это, он внимательно осматривал комнату и наконец остановил взгляд на злополучной шкатулке, спокойно лежащей на банкетке близ туалетного столика.
– Я вижу, мадам, ваш наряд уже закончен, остались лишь некоторые детали.
– Да, Франсуа, сейчас я подберу брошь и ожерелье и буду вполне готова. Останется только надеть перчатки, подаренные мадам Екатериной.
Лесдигьер вздрогнул.
– Какие перчатки? – быстро спросил он.
– Да те самые, которые вы уже видели. Они лежат в ларце, у туалетного столика, – небрежно ответила Жанна, глядясь в зеркало и поправляя прическу.
– Откуда вы знаете, что это подарок Медичи?
– Она сама мне сказала, когда приходила сюда недавно.
– Королева-мать приходила сюда?
Она удивленно посмотрела на него:
– Что же в этом плохого, Лесдигьер?
– А вы… надевали уже эти перчатки?
– Нет еще.
– А королева просила вас об этом?
– Она не настаивала, но выразила надежду, что они очень подойдут к моему наряду.
– А вам самой они нравятся?
– Они великолепно выполнены, я уже успела их рассмотреть.
Лесдигьер похолодел: сам не зная почему, но он сомневался в последних словах миланца – следствие перенапряжения нервов.
– Как! Вы брали их в руки?
– Ну да, что же тут такого? Ее понимаю, почему это вас удивляет. Хотите, я надену их, чтобы вы полюбовались, как они будут сидеть на моих руках?
– Нет! – вскричал Лесдигьер.
Она оторвалась от зеркала и повернулась к нему. На ее лице было удивление, граничащее с испугом.
– Что с вами, граф? Вы так смотрите на меня, будто видите впервые.
– Я хочу спросить, хорошо ли вы себя чувствуете?
– Я? Великолепно. Я свежа и бодра, как никогда, хотя мне и не очень хочется ехать на бал, где опять до утра будут продолжаться надоевшие танцы.
Лесдигьер смотрел на ее лицо, но не видел на нем никаких признаков, которые говорили бы об отравлении. И он понял, что Рене не солгал: яд был только внутри, ведь эти перчатки мог взять в руки кто угодно, даже сама Екатерина Медичи.
– Так вы говорите, что сюда приходила богиня Гера в образе королевы-матери?
Жанна пожала плечами:
– Она пришла, чтобы полюбоваться моим праздничным платьем, которое висело в шкафу. Странные какие-то причуды, честное слово, стоило ради этого приезжать.
Лесдигьер подошел к шкафу и открыл его. Он был пуст.
– Где же оно? – спросил он.
– Платье? Оно давно уже на мне, разве вы не видите? Его я впервые надела в Ла-Рошели, когда… когда вы с Шомбергом вернулись из похода. Помните, вы гостили у герцогини Д’Этамп?
Но Лесдигьер не слушал. Теперь все его внимание было сосредоточено на платье с высоким вырезным воротником вокруг шеи.
– Она подходила к этому платью? – спросил он.
Жанна недоумевающе глядела на него, и на ее лице он прочел некоторые следы тревоги.
– Франсуа, что за вопросы вы задаете сегодня? Сначала перчатки, теперь это платье… Вы подозреваете что-нибудь?
Ее фрейлины и камеристки молча стояли вокруг королевы, ожидая ее дальнейших распоряжений. Частые разговоры графа с госпожой были им не вновинку, но такого странного диалога слышать еще не приходилось, поэтому они с удивлением смотрели на Лесдигьера. Он махнул рукой, прося выйти, и они исчезли одна за другой, потому что и этот жест тоже видели не впервые.
– Она брала в руки это платье? – спросил Лесдигьер.
– Франсуа, ты пугаешь меня… Неужели ты подозреваешь, что она могла…
– Я подозреваю все что угодно, потому что не верю в искренность Екатерины Медичи. Вокруг этой женщины витает смерть, все, к чему она ни прикоснется, оказывается зараженным ядом… Вспомни нелепую смерть Д’Андело, а ведь этот яд предназначался его брату. А кардинал Шатильон? Тебе прекрасно известно, что он был отравлен по ее приказу.
Жанна задумалась. Теперь она начала понимать причину странного поведения Лесдигьера.
– Но платье, Франсуа… – пробормотала она, прижимая руки к сердцу. – Что можно сделать с ним? Она ведь даже не брала его в руки, а только смотрела…
– В чьих еще руках, кроме твоих, оно побывало?
– Моих камеристок, они одевали меня.
– Ты полагаешь, им всем без исключения можно доверить собственную жизнь?
– Разумеется, Франсуа, ведь ты их хорошо знаешь. Они из знатных протестантских семей и приехали со мной из Беарна.
Это заставило его немного успокоиться, но сомнения все же остались, и он снова спросил, придирчиво разглядывая детали одежды королевы:
– Не показались ли подозрительными некоторые запахи, когда ты надевала платье? Не появились ли они сразу после ухода королевы-матери?
– Нет, Франсуа, ничего такого… – пожала плечами Жанна. – Да полно, все это вздор, с какой стати ей желать моей смерти, ведь отныне мы не враги. Ты стал чересчур подозрительным, повсюду мерещатся заговоры, убийства и отравления…
Он бросил такой выразительный взгляд, что она замолчала, осеклась на полуслове, глядя на него.
– Потому что я долго жил при дворе Екатерины Медичи, и знаю цену ее сладким речам и чрезмерной обходительности, за которыми прячутся коварство и измена. А теперь я хочу взглянуть на перчатки, которые так расхваливала королева-мать.
– Что ж, посмотри, они в том ларце, о котором я тебе говорила.
Лесдигьер медленно подошел, осторожно приподнял крышку ларца и заглянул внутрь его. Розовые перчатки лежали на дне, обитом красным бархатом.
– Ну как? – спросила Жанна. – Что скажешь?
Лесдигьер с опаской, будто на дне шкатулки лежали две ядовитые змеи, уже изготовившиеся для смертельного броска, вытащил обе, покрутил их перед собой, разглядывая со всех сторон, и неожиданно брезгливо поморщился.
– Как! – воскликнула Жанна, выражая голосом всю степень ее удивления и возмущения. – Они тебе не нравятся?!
– Фи, как от них дурно пахнет! – фыркнул Лесдигьер и отвернулся, зажав нос одной рукой, а другую, в которой были злополучные перчатки, вытянув во всю длину. – И ты собираешься надеть их на руки? Это убожество, годное, чтобы их носила в холодную погоду какая-нибудь прачка или белошвейка!
– Белошвейка?! Так-то ты называешь подарок, достойный руки королевы?
– Он достоин только огня, которому все равно что сожрать.
И он протянул руку к очагу, в котором, несмотря на начало июня, лениво потрескивали дрова. Угадав его намерение, Жанна бросилась, собираясь отобрать перчатки, но Лесдигьер оказался проворнее, и бросил подарок Екатерины в огонь.
Пламя сначала резво, словно тоже боясь быть отравленным, раздалось в стороны, с готовностью предоставляя место для неожиданных гостей, потом с любопытством лизнуло перчатки, будто желая поближе познакомиться с будущей жертвой, и они сразу же покоробились и зашипели, возмущенные таким неподобающим обхождением. Но огонь, узрев наконец пищу и не собираясь либеральничать. Словно палач охватил их со всех сторон, и они исчезли в его объятиях, горя фиолетовым пламенем.
– Что ты наделал! – воскликнула Жанна. – Ведь других у меня нет! Ты что, с ума сошел?
– Ах, что же я натворил? – сокрушенно покачал головой Лесдигьер. – Они и в самом деле были такими красивыми, а уж как они смотрелись бы на твоих руках…
Она бросилась на него с кулаками, но он крепко обнял ее и закрыл ей рот, готовый разразиться проклятиями, сладким поцелуем.
– Что я скажу теперь королеве-матери? – спросила Жанна, когда поцелуй закончился. – Ведь она наверняка спросит про подарок.
– Скажешь, что перчатки тебе очень нравятся и как нельзя лучше гармонируют с твоим нарядом.
– Ты издеваешься? Быть может, прикажешь достать их из огня?
– Можно сделать и так, – проговорил Лесдигьер и, живо представив себе эту сцену, не мог не улыбнуться. – Но лучше все же показать королеве-матери, как изящно сидят эти перчатки на твоих пальчиках.
Жанна не могла сказать в ответ ни слова, только ошарашенно смотрела на возлюбленного, полуоткрыв рот от удивления. Лесдигьер рассмеялся и окончательно поверг ее в состояние полной отрешенности от всего происходящего, когда неожиданно сказал:
– Бал еще не успеет начаться, как на твоих руках будут точно такие же перчатки, как и эти. На мой взгляд, даже краше.
И прибавил немного погодя:
– Когда-нибудь, когда твоя болезнь окончательно отступит и мы будем далеко отсюда, я объясню тебе, что произошло, а пока зови камеристок и не задавай никаких вопросов.
Жанна только вздохнула и покачала головой, но все же улыбнулась, склонив голову набок и разглядывая его. Это и послужило Лесдигьеру знаком прощения.
У входа в Ратушу к Лесдигьеру подошел человек и незаметно вложил в руку маленький сверток, источавший тонкий аромат самых лучших флорентийских духов. Через минуту на руках королевы Наваррской красовались такие же прекрасные перчатки, как и те, что полчаса назад ярким фиолетовым пламенем сгорели в огне.
– Что-нибудь случилось, граф? Вы врываетесь сюда, будто Менелай, узнавший о похищении жены Парисом[7], а на лице написан такой ужас, будто это не Алкмена, а вы сами увидели в детской колыбели Геракла двух страшных змей.[8]
– Ваше величество, – стараясь говорить спокойным голосом ответил Лесдигьер, – мне сказали, что вы уже выехали, поэтому я так торопился.
Говоря это, он внимательно осматривал комнату и наконец остановил взгляд на злополучной шкатулке, спокойно лежащей на банкетке близ туалетного столика.
– Я вижу, мадам, ваш наряд уже закончен, остались лишь некоторые детали.
– Да, Франсуа, сейчас я подберу брошь и ожерелье и буду вполне готова. Останется только надеть перчатки, подаренные мадам Екатериной.
Лесдигьер вздрогнул.
– Какие перчатки? – быстро спросил он.
– Да те самые, которые вы уже видели. Они лежат в ларце, у туалетного столика, – небрежно ответила Жанна, глядясь в зеркало и поправляя прическу.
– Откуда вы знаете, что это подарок Медичи?
– Она сама мне сказала, когда приходила сюда недавно.
– Королева-мать приходила сюда?
Она удивленно посмотрела на него:
– Что же в этом плохого, Лесдигьер?
– А вы… надевали уже эти перчатки?
– Нет еще.
– А королева просила вас об этом?
– Она не настаивала, но выразила надежду, что они очень подойдут к моему наряду.
– А вам самой они нравятся?
– Они великолепно выполнены, я уже успела их рассмотреть.
Лесдигьер похолодел: сам не зная почему, но он сомневался в последних словах миланца – следствие перенапряжения нервов.
– Как! Вы брали их в руки?
– Ну да, что же тут такого? Ее понимаю, почему это вас удивляет. Хотите, я надену их, чтобы вы полюбовались, как они будут сидеть на моих руках?
– Нет! – вскричал Лесдигьер.
Она оторвалась от зеркала и повернулась к нему. На ее лице было удивление, граничащее с испугом.
– Что с вами, граф? Вы так смотрите на меня, будто видите впервые.
– Я хочу спросить, хорошо ли вы себя чувствуете?
– Я? Великолепно. Я свежа и бодра, как никогда, хотя мне и не очень хочется ехать на бал, где опять до утра будут продолжаться надоевшие танцы.
Лесдигьер смотрел на ее лицо, но не видел на нем никаких признаков, которые говорили бы об отравлении. И он понял, что Рене не солгал: яд был только внутри, ведь эти перчатки мог взять в руки кто угодно, даже сама Екатерина Медичи.
– Так вы говорите, что сюда приходила богиня Гера в образе королевы-матери?
Жанна пожала плечами:
– Она пришла, чтобы полюбоваться моим праздничным платьем, которое висело в шкафу. Странные какие-то причуды, честное слово, стоило ради этого приезжать.
Лесдигьер подошел к шкафу и открыл его. Он был пуст.
– Где же оно? – спросил он.
– Платье? Оно давно уже на мне, разве вы не видите? Его я впервые надела в Ла-Рошели, когда… когда вы с Шомбергом вернулись из похода. Помните, вы гостили у герцогини Д’Этамп?
Но Лесдигьер не слушал. Теперь все его внимание было сосредоточено на платье с высоким вырезным воротником вокруг шеи.
– Она подходила к этому платью? – спросил он.
Жанна недоумевающе глядела на него, и на ее лице он прочел некоторые следы тревоги.
– Франсуа, что за вопросы вы задаете сегодня? Сначала перчатки, теперь это платье… Вы подозреваете что-нибудь?
Ее фрейлины и камеристки молча стояли вокруг королевы, ожидая ее дальнейших распоряжений. Частые разговоры графа с госпожой были им не вновинку, но такого странного диалога слышать еще не приходилось, поэтому они с удивлением смотрели на Лесдигьера. Он махнул рукой, прося выйти, и они исчезли одна за другой, потому что и этот жест тоже видели не впервые.
– Она брала в руки это платье? – спросил Лесдигьер.
– Франсуа, ты пугаешь меня… Неужели ты подозреваешь, что она могла…
– Я подозреваю все что угодно, потому что не верю в искренность Екатерины Медичи. Вокруг этой женщины витает смерть, все, к чему она ни прикоснется, оказывается зараженным ядом… Вспомни нелепую смерть Д’Андело, а ведь этот яд предназначался его брату. А кардинал Шатильон? Тебе прекрасно известно, что он был отравлен по ее приказу.
Жанна задумалась. Теперь она начала понимать причину странного поведения Лесдигьера.
– Но платье, Франсуа… – пробормотала она, прижимая руки к сердцу. – Что можно сделать с ним? Она ведь даже не брала его в руки, а только смотрела…
– В чьих еще руках, кроме твоих, оно побывало?
– Моих камеристок, они одевали меня.
– Ты полагаешь, им всем без исключения можно доверить собственную жизнь?
– Разумеется, Франсуа, ведь ты их хорошо знаешь. Они из знатных протестантских семей и приехали со мной из Беарна.
Это заставило его немного успокоиться, но сомнения все же остались, и он снова спросил, придирчиво разглядывая детали одежды королевы:
– Не показались ли подозрительными некоторые запахи, когда ты надевала платье? Не появились ли они сразу после ухода королевы-матери?
– Нет, Франсуа, ничего такого… – пожала плечами Жанна. – Да полно, все это вздор, с какой стати ей желать моей смерти, ведь отныне мы не враги. Ты стал чересчур подозрительным, повсюду мерещатся заговоры, убийства и отравления…
Он бросил такой выразительный взгляд, что она замолчала, осеклась на полуслове, глядя на него.
– Потому что я долго жил при дворе Екатерины Медичи, и знаю цену ее сладким речам и чрезмерной обходительности, за которыми прячутся коварство и измена. А теперь я хочу взглянуть на перчатки, которые так расхваливала королева-мать.
– Что ж, посмотри, они в том ларце, о котором я тебе говорила.
Лесдигьер медленно подошел, осторожно приподнял крышку ларца и заглянул внутрь его. Розовые перчатки лежали на дне, обитом красным бархатом.
– Ну как? – спросила Жанна. – Что скажешь?
Лесдигьер с опаской, будто на дне шкатулки лежали две ядовитые змеи, уже изготовившиеся для смертельного броска, вытащил обе, покрутил их перед собой, разглядывая со всех сторон, и неожиданно брезгливо поморщился.
– Как! – воскликнула Жанна, выражая голосом всю степень ее удивления и возмущения. – Они тебе не нравятся?!
– Фи, как от них дурно пахнет! – фыркнул Лесдигьер и отвернулся, зажав нос одной рукой, а другую, в которой были злополучные перчатки, вытянув во всю длину. – И ты собираешься надеть их на руки? Это убожество, годное, чтобы их носила в холодную погоду какая-нибудь прачка или белошвейка!
– Белошвейка?! Так-то ты называешь подарок, достойный руки королевы?
– Он достоин только огня, которому все равно что сожрать.
И он протянул руку к очагу, в котором, несмотря на начало июня, лениво потрескивали дрова. Угадав его намерение, Жанна бросилась, собираясь отобрать перчатки, но Лесдигьер оказался проворнее, и бросил подарок Екатерины в огонь.
Пламя сначала резво, словно тоже боясь быть отравленным, раздалось в стороны, с готовностью предоставляя место для неожиданных гостей, потом с любопытством лизнуло перчатки, будто желая поближе познакомиться с будущей жертвой, и они сразу же покоробились и зашипели, возмущенные таким неподобающим обхождением. Но огонь, узрев наконец пищу и не собираясь либеральничать. Словно палач охватил их со всех сторон, и они исчезли в его объятиях, горя фиолетовым пламенем.
– Что ты наделал! – воскликнула Жанна. – Ведь других у меня нет! Ты что, с ума сошел?
– Ах, что же я натворил? – сокрушенно покачал головой Лесдигьер. – Они и в самом деле были такими красивыми, а уж как они смотрелись бы на твоих руках…
Она бросилась на него с кулаками, но он крепко обнял ее и закрыл ей рот, готовый разразиться проклятиями, сладким поцелуем.
– Что я скажу теперь королеве-матери? – спросила Жанна, когда поцелуй закончился. – Ведь она наверняка спросит про подарок.
– Скажешь, что перчатки тебе очень нравятся и как нельзя лучше гармонируют с твоим нарядом.
– Ты издеваешься? Быть может, прикажешь достать их из огня?
– Можно сделать и так, – проговорил Лесдигьер и, живо представив себе эту сцену, не мог не улыбнуться. – Но лучше все же показать королеве-матери, как изящно сидят эти перчатки на твоих пальчиках.
Жанна не могла сказать в ответ ни слова, только ошарашенно смотрела на возлюбленного, полуоткрыв рот от удивления. Лесдигьер рассмеялся и окончательно поверг ее в состояние полной отрешенности от всего происходящего, когда неожиданно сказал:
– Бал еще не успеет начаться, как на твоих руках будут точно такие же перчатки, как и эти. На мой взгляд, даже краше.
И прибавил немного погодя:
– Когда-нибудь, когда твоя болезнь окончательно отступит и мы будем далеко отсюда, я объясню тебе, что произошло, а пока зови камеристок и не задавай никаких вопросов.
Жанна только вздохнула и покачала головой, но все же улыбнулась, склонив голову набок и разглядывая его. Это и послужило Лесдигьеру знаком прощения.
У входа в Ратушу к Лесдигьеру подошел человек и незаметно вложил в руку маленький сверток, источавший тонкий аромат самых лучших флорентийских духов. Через минуту на руках королевы Наваррской красовались такие же прекрасные перчатки, как и те, что полчаса назад ярким фиолетовым пламенем сгорели в огне.
Глава 3. Второе предназначение экстракта для заживления ран
Как и предполагала Жанна, бал продлился почти до рассвета. Было много выходов; танцевали, разбившись парами, менуэт, котильон, павану и куранту[9]. Первыми шли, как и подобает, король с супругой, за ними его братья, герцоги, графы, маршалы и капитаны. Не отставали и послы: итальянский, испанский и английский. Лучшей танцевальной парой была признана королевская, за ней шли Маргарита Валуа и юный принц Конде. В перерывах между танцами придворное общество потешалось над комическими номерами балаганных шутов, слушало пение и стихи; потом усаживалось за столы, обильно заставленные яствами и питьем, и веселилось вовсю, рассказывая всевозможные анекдоты как из повседневной жизни, так не обходя вниманием и деяния древних, в число которых попали, конечно же, Калигула, Нерон, Цезарь и другие.
Жанна почти не притрагивалась к еде и питью, но не потому, что боялась быть отравленной: она знала, что ей это не грозит, поскольку она регулярно принимала в небольших дозах яд, который заставлял ее пить Лесдигьер. Она чувствовала себя не совсем здоровой, и это лишало ее и аппетита, и бодрого настроения. Танцевала она тоже мало, поскольку временами чувствовала, как начинает кружиться голова и становится трудно дышать. В эти минуты она бледнела и, виновато улыбаясь, брала Лесдигьера под руку и уходила с ним в сторону. Неожиданный приступ вскоре проходил, румянец возвращался на щеки, и она, озорно улыбаясь, вновь возвращалась к танцующим парам и шла по кругу, держа за руку то Лесдигьера, то Шомберга, то одного из сыновей Екатерины Медичи. Но проходило какое-то время, и ей опять становилось дурно: ее начинало тошнить, глаза заволакивал белесой пеленой странный туман, она чувствовала сильную слабость и едва не падала на пол, если бы Лесдигьер и Шомберг, всегда находившиеся рядом, не поддерживали под руки и не уводили к лестничному маршу, где воздух был свежее. Ее личный врач, находившийся поблизости, высказал опасение за здоровье и посоветовал как можно скорее вернуться домой и лечь в постель. Но она только кивала в ответ и уверяла, что сейчас все пройдет и нет причин волноваться, просто стало душно и она немного устала.
Екатерина, не сводившая глаз с политической соперницы, все хорошо видела, и зловещая улыбка искажала лицо всякий раз, когда Жанна, опираясь на руки спридворных, выходила из круга танцующих. Ей знакомы симптомы внезапного удушья, и она с торжеством глядела на бледное лицо королевы Наваррской, в частности, на ее руки, облаченные в великолепные розовые перчатки. Сама она почти не танцевала, было не до этого. Сегодняшний день стал началом триумфа, о результатах которого она впоследствии доложит его святейшеству Григорию XIII.
С первыми проблесками рассвета Жанне стало настолько плохо, что она уже еле стояла на ногах. Врач ужаснулся, найдя у нее высокую температуру и учащенное сердцебиение. Дышала она неглубоко и часто, легкие плохо справлялись. Решено было немедленно везти ее домой, как вдруг по лицу мгновенно разлилась смертельная бледность, она пошатнулась и без сознания упала на руки Лесдигьера.
Бал сразу же прекратили, и гугеноты толпой бросились к Жанне Д’Альбре.
– Что с королевой? Что случилось? – слышалось отовсюду. – Ответит нам кто-нибудь? Скажите вы, Лесдигьер!
– Королеве внезапно стало плохо, – громко объявил Лесдигьер. – У нее сильный жар, лицо все горит!
На мгновение воцарилась тишина. Все молча глядели, как Лесдигьер нес на руках Жанну к выходу из Ратуши, где ждали носилки и конные экипажи. И вдруг в толпе гугенотов кто-то крикнул:
– Нашу королеву отравили! Ей подсыпали яд в питье!
– Отравили!.. Отравили!.. – то тихо, то громко послышалось со всех сторон.
В это время сквозь толпу пробились король и его мать, за ними герцог Анжуйский и некоторые придворные.
– Кто здесь говорит об отравлении? – огляделась кругом Екатерина, и голоса утихли, остались только гневные взгляды. – Королева Наваррская, вероятно, здорово простудилась, на улице прохладно, ветер, а она всегда так легко одевается… Что скажете вы, доктор? – обратилась она к врачу, который все еще был здесь.
– Судя по симптомам, я подозреваю сильное воспаление легких. Быстрое повышение температуры, общая слабость, потеря сознания.
– Вот видите! – воскликнула королева. – Она просто больна. Но ее будут лечить лучшие придворные врачи, и оснований для беспокойства меньше, чем вы думаете. Пройдет несколько дней, и королева Наваррская вновь будет здорова.
Но их уже не успокоить. Гугеноты выбежали из Ратуши и помчались к дому Конде.
Жанна почти не притрагивалась к еде и питью, но не потому, что боялась быть отравленной: она знала, что ей это не грозит, поскольку она регулярно принимала в небольших дозах яд, который заставлял ее пить Лесдигьер. Она чувствовала себя не совсем здоровой, и это лишало ее и аппетита, и бодрого настроения. Танцевала она тоже мало, поскольку временами чувствовала, как начинает кружиться голова и становится трудно дышать. В эти минуты она бледнела и, виновато улыбаясь, брала Лесдигьера под руку и уходила с ним в сторону. Неожиданный приступ вскоре проходил, румянец возвращался на щеки, и она, озорно улыбаясь, вновь возвращалась к танцующим парам и шла по кругу, держа за руку то Лесдигьера, то Шомберга, то одного из сыновей Екатерины Медичи. Но проходило какое-то время, и ей опять становилось дурно: ее начинало тошнить, глаза заволакивал белесой пеленой странный туман, она чувствовала сильную слабость и едва не падала на пол, если бы Лесдигьер и Шомберг, всегда находившиеся рядом, не поддерживали под руки и не уводили к лестничному маршу, где воздух был свежее. Ее личный врач, находившийся поблизости, высказал опасение за здоровье и посоветовал как можно скорее вернуться домой и лечь в постель. Но она только кивала в ответ и уверяла, что сейчас все пройдет и нет причин волноваться, просто стало душно и она немного устала.
Екатерина, не сводившая глаз с политической соперницы, все хорошо видела, и зловещая улыбка искажала лицо всякий раз, когда Жанна, опираясь на руки спридворных, выходила из круга танцующих. Ей знакомы симптомы внезапного удушья, и она с торжеством глядела на бледное лицо королевы Наваррской, в частности, на ее руки, облаченные в великолепные розовые перчатки. Сама она почти не танцевала, было не до этого. Сегодняшний день стал началом триумфа, о результатах которого она впоследствии доложит его святейшеству Григорию XIII.
С первыми проблесками рассвета Жанне стало настолько плохо, что она уже еле стояла на ногах. Врач ужаснулся, найдя у нее высокую температуру и учащенное сердцебиение. Дышала она неглубоко и часто, легкие плохо справлялись. Решено было немедленно везти ее домой, как вдруг по лицу мгновенно разлилась смертельная бледность, она пошатнулась и без сознания упала на руки Лесдигьера.
Бал сразу же прекратили, и гугеноты толпой бросились к Жанне Д’Альбре.
– Что с королевой? Что случилось? – слышалось отовсюду. – Ответит нам кто-нибудь? Скажите вы, Лесдигьер!
– Королеве внезапно стало плохо, – громко объявил Лесдигьер. – У нее сильный жар, лицо все горит!
На мгновение воцарилась тишина. Все молча глядели, как Лесдигьер нес на руках Жанну к выходу из Ратуши, где ждали носилки и конные экипажи. И вдруг в толпе гугенотов кто-то крикнул:
– Нашу королеву отравили! Ей подсыпали яд в питье!
– Отравили!.. Отравили!.. – то тихо, то громко послышалось со всех сторон.
В это время сквозь толпу пробились король и его мать, за ними герцог Анжуйский и некоторые придворные.
– Кто здесь говорит об отравлении? – огляделась кругом Екатерина, и голоса утихли, остались только гневные взгляды. – Королева Наваррская, вероятно, здорово простудилась, на улице прохладно, ветер, а она всегда так легко одевается… Что скажете вы, доктор? – обратилась она к врачу, который все еще был здесь.
– Судя по симптомам, я подозреваю сильное воспаление легких. Быстрое повышение температуры, общая слабость, потеря сознания.
– Вот видите! – воскликнула королева. – Она просто больна. Но ее будут лечить лучшие придворные врачи, и оснований для беспокойства меньше, чем вы думаете. Пройдет несколько дней, и королева Наваррская вновь будет здорова.
Но их уже не успокоить. Гугеноты выбежали из Ратуши и помчались к дому Конде.