Страница:
стартовала только в августе. Это было опубликовано в советской прессе, затем
повторено во всех биографиях Королева. Конструктору нужно было отчаянно
спешить. Он уповал, во-первых, на то, что ради пропаганды Хрущев ничего не
пожалеет -- и действительно, сразу получил в полное распоряжение весь НИИ-88
и завод в Калининграде. Во-вторых, Королев знал из американской прессы, что
до конца года в США вряд ли состоится первый запуск -- там-то ведь не
спешили нисколько!
Тем не менее, нужно было свести риск к минимуму. Королев понимал, что
важно было запустить на орбиту вокруг земли раньше американцев просто некий
предмет -- и заставить этот предмет сигнализировать о себе, чтобы мир
поверил в его реальность. Поэтому он сразу решил, что спутник должен быть
максимально простым и заключать в себе только достаточно мощный
радиопередатчик. Свидетельствует тот же П. Асташенков: "Сергей Павлович
предложил не усложнять конструкцию первого спутника -- сделать его
максимально простым. Он получил наименование ПС (простейший спутник)".
Конечно, биограф Королева не пишет, почему конструктор так стремился к
простоте. Но мы-то теперь знаем: он экономил каждую минуту и понимал, что
простой спутник изготовить быстрее, чем сложный.
Как ни странно, но ракета меньше беспокоила Королева, чем спутник. Она
ведь уже была в руках и нуждалась лишь в небольшой модификации -- вместо
боеголовки предстояло укрепить на верхней, второй ступени простейший
спутник. Конечно, и это требовало времени -- Королев дневал и ночевал на
заводе в Калининграде, где в соседних цехах шла сборка ракетных ступеней и
спутника. Говорят, что в последние дни перед стартом Королев уже не
обращался к чертежам -- он пригонял спутник к ракете, как говорят
конструкторы, "по месту": пользуясь своей блестящей инженерной интуицией и
опытом "спецтюрьмы", просто указывал, где и что нужно доделать. Тем более,
что он имел такого великолепного помощника как Л. Воскресенский, понимавшего
его с полуслова, и группу специально отобранных техников и
высококвалифицированных рабочих. Этим людям Королев откровенно обещал
"золотой дождь", как только спутник выйдет на орбиту, и они работали, не
щадя сил, по много часов подряд.
"Золотой дождь", действительно, пролился на всех, кто готовил спутник.
Даже уборщицы в помещениях, где его монтировали, получили по трехмесячному
окладу -- и чем выше, тем крупнее становились премии. Ибо уборщица в то
время получала едва 10 рублей в неделю (по нынешнему официальному советскому
курсу валюты -- это около 11 долларов, а фактически -- гораздо меньше), а
такие участники подготовки как академик Глушко, например, -- 350. (И сегодня
директор Советского завода или главный инженер получает в пятнадцать раз
больше, чем средний рабочий, в двадцать раз больше, чем уборщица...)
В советской печати опубликован отрывок из воспоминаний одного инженера,
в то время работавшего в группе Королева над первым спутником. Приведу
характерную выдержку, неплохо показывающую настроения Сергея Королева и его
чувства в тот период. Инженер пишет:
"Я люблю вот так, со стороны, наблюдать за Сергеем Павловичем. Зайдет
он другой раз поздно вечером в цех, где на стапелях лежало громадное тело
ракеты, отпустит сопровождающих его инженеров и конструкторов, сядет поодаль
и молчит. Лицо задумчивое-задумчивое. О чем-то думает. И тут же, словно
стряхнув с себя владевшие им только что мысли (выделено мною. -- Л. В.),
резко встанет. Другое, совсем не такое, как минуту назад, лицо. И каскад
категорических, бесспорных, четких указаний. Успевай только ловить их на
лету".
Читателям в Советском Союзе, для которых только и предназначен
приведенный отрывок, задумчивость Королева ничего не говорит. Большинство
населения СССР, оглушенного круглосуточной пропагандой о "наших блестящих
победах в космосе", не знает ни о прошлом Королева, ни о том, как зародилась
идея первого спутника. Никто, решительно никто в СССР не знает, что перед
запуском спутника над Сергеем Королевым как бы нависла тень мощного
противника -- Чаломея, кусавшего губы от зависти и немедленно "утопившего"
бы Королева в случае неудачи. Советские граждане понятия не имеют, что в то
время Королев думал и о другом сопернике -- о США. Всю силу этого соперника,
несомненно, должен был разбудить маленький, около 60 см диаметром шарик,
возле которого сидел в задумчивости Королев. Да, Сергею Королеву было о чем
задумываться в те решающие дни его жизни. Отступления ведь уже не было...
Впрочем, все, что мне известно о Королеве, свидетельствует против
"отступления". Отступать после того, как была поставлена самая высокая в
жизни ставка, Королев наверняка не хотел. Не такова была натура этого
человека. И все же он понимал, что идёт на авантюру, на блеф, что скоро
понадобятся новые авантюры, новый блеф -- и выхода из этой игры не
предвиделось. Отсталость советской техники была Королеву известна лучше, чем
кому бы то ни было. Ведь ракеты были самой важной в стране промышленной
продукцией -- и все равно даже для них не было ни жаростойких сплавов, ни
современных пластмасс, ни миниатюрной электроники, ни сотен других нужных
компонентов.
Кто-кто, а Королев-то уж знал, как советскому конструктору приходилось
постоянно изворачиваться, искать обходные решения и всяческие заменители
там, где американский и вообще западный инженер просто заказывал известные,
существующие у них, материалы и изделия. Любая мелочь -- прецизионный
клапан, мембрана с нужной характеристикой или нестандартная форсунка --
вырастали в гигантские проблемы. Такие "проблемы" приходилось ежедневно
решать на самом высшем уровне с огромными потерями времени, с невероятными
расходами, при сильнейшем нервном напряжении.
Я позволю себе сейчас небольшое отступление от непосредственной темы
этой главы, чтобы проиллюстрировать положение в советской промышленности.
В годы моего заключения я некоторое время пробыл в лагере,
расположенном... почти в центре Москвы -- на улице Шаболовка 46, как раз
напротив старой телевизионной башни. Лагерь на 700 заключенных принадлежал
небольшому заводу, выпускавшему технические изделия -- главным образом,
уплотнители -- из кожи и резины. Так вот, кожевенный цех этого предприятия
был абсолютным монополистом в стране по выпуску кожаных уплотнителей --
манжет, прокладок и колец всевозможного диаметра. Если бы в один прекрасный
день этот цех сгорел или почему-либо остановил работу, то произошла бы
страшная катастрофа -- стала бы выходить из строя одна промышленная отрасль
страны за другой. Ибо кожаные уплотнители -- необходимая принадлежность
всевозможных машин, прессов, станков, подъемников, железнодорожных думпкаров
и так далее.
Вероятно, заключенные были избраны в качестве рабочей силы на этом
заводе именно для "надежности". Ведь работоспособность заключенных
обеспечивается самой "крепкой" сталинской организацией -- Министерством
внутренних дел. По мысли организаторов завода, на нем при такой рабочей силе
не должно было быть нехватки персонала, никаких прогулов, опозданий на
работу, пьянства или споров об условиях труда. Кроме того, в случае нужды
можно было заставлять лагерников работать по воскресеньям (что, кстати,
очень часто и делалось).
И действительно, трудовая дисциплина была, что называется, на высоте.
Но вот техника производства поражала отсталостью. Ручные прессы,
механические ножницы, пропиточные ванны с ручной загрузкой -- все это
выглядело пришельцами из прошлого века. А в механической мастерской,
призванной поддерживать оборудование в работоспособном состоянии, действовал
токарный станок "Мюнхен", действительно выпущенный в XIX столетии, -- в 1896
году!
Завод выпускал двадцать тысяч разновидностей кожаных уплотнителей --
если учитывать все типы и размеры. Он отправлял их тысячам
предприятий-заказчиков по всей стране. Но никакое предприятие не могло
просто заказать заводу те или иные изделия. Для заказа следовало, во-первых,
получить у Госплана СССР так называемый "фонд кожи", то есть документ,
разрешающий заводу израсходовать столько-то кожи на нужды данного заказчика.
Во-вторых, нужно было представить ведомость изделий, которые требовались, с
точным указанием количества по каждому изделию на год вперед. Наконец,
предстояло согласовать технические условия и чертежи деталей -- это было
самое трудное: на допотопном заводском оборудовании никаких сложных
уплотнителей выпускать было нельзя. Как только тот или иной заказчик
приносил сложные технические условия, ему отвечали "нет". Часто бывало так,
что из-за этого "нет" заказчик был вынужден вносить изменения в конструкцию
своих машин -- приспосабливать машины к уплотнителям! В других случаях
заказчик пытался заставить завод принять его условия и с этой целью начинал
жаловаться в самые высокие инстанции -- в Совет министров и ЦК партии,
упирая на важность своей продукции. Случалось, что ЦК партии после этого
приказывал Министерству внутренних дел (не заводу, конечно -- в высших
кругах мыслили только министерскими категориями) "обеспечить выполнение
важного оборонного заказа". Тогда воцарялась паника, на завод приезжали
разные генералы госбезопасности, и в результате заключенных инженеров и
техников заставляли работать день и ночь, изобретая какой-нибудь сложный
штамп к существующему ручному прессу. Выпуск других видов изделий при этом
резко падал, и в тот же ЦК партии летели жалобы других -- тоже важных и тоже
"оборонных" -- предприятий о том, что "срывается выполнение заказов особой
государственной важности". Подобное паническое положение создавалось весьма
и весьма часто, а спокойной, нормальной работы без происшествий я не упомню
вообще, хотя пробыл там четыре года -- до самой смерти Сталина.
Сегодня на Шаболовке 46 лагеря больше нет -- но завод остался, на нем
работают вольнонаемные граждане и принадлежит он Управлению местной
промышленности Мосгорисполкома. Тем не менее, и лихорадка с заказами, и
"торговля" по поводу сложных изделий, и жалобы в ЦК партии продолжаются.
Ведь по сотням и сотням изделий завод продолжает еще оставаться
монополистом!
Это был лишь единичный, ничтожный по важности пример. До сих пор в
советских экспериментальных институтах, в том числе атомных и ракетных,
непременно есть собственные стеклодувные мастерские самого примитивного
типа, и хороший стеклодув-трубочник ценится выше самого способного инженера.
Почему? Да потому просто, что заказать изделие из стекла нужного состава и
нужной формы в СССР просто некому. То есть теоретически это возможно -- тоже
есть "монополисты" -- но практически ваш заказ не выполнят и через год.
Однажды президент Эйзенхауэр имел неосторожность похвалить на выставке
советский автомобиль "Москвич", и какой-то американский торговец
автомобилями быстро заказал в СССР 200 "Москвичей" на пробу. Это было
воспринято в Москве как заказ "особой государственной важности", и завод
приступил к изготовлению двухсот "суперавтомобилей" с особым контролем
каждой детали, с особой отделкой и окраской. Но беда в том, что по
американским стандартам безопасности ветровое стекло машины должно быть
обязательно из триплекса -- а в СССР, как вдруг выяснилось, гнутого
триплекса не выпускал никто. Один инженер-кузовщик с московского автозавода
прослышал, будто бы на маленьком экспериментальном стекольном заводе в
Москве такие опыты когда-то делались. Этот инженер отправился "в разведку"
-- под каким-то предлогом прошел на заводик, поговорил с мастерами и
выяснил, что, действительно, когда-то там пробовали гнуть триплекс. Тут же
полетела просьба в Совет министров СССР, и там "для выполнения заказа особой
государственной важности" обязали завод выпустить в короткий срок 200 гнутых
ветровых стекол из триплекса. На стекольном заводе быстро поняли, кто был
"разведчиком", позвонили инженеру-кузовщику по телефону и совершенно
серьезно сказали, что он подлец, что пусть, мол, не смеет и появляться у них
на заводе: ведь теперь будут сорваны все планы, никто не получит премий, а
все только будут возиться с проклятым этим триплексом, который еще к тому же
не получится.
Добавлю, что после долгих мучений некоторое число гнутых стекол из
триплекса все-таки сделали, после чего ни один "американский" "Москвич" так
в Америку и не отбыл -- над территорией СССР был сбит американский самолет
"У-2", и отношения между двумя странами обострились. Злые языки говорили,
что нигде у ЦРУ и сбитого пилота Пауэрса не было столько друзей, как на
маленьком стекольном заводике в Москве...
О таких вещах можно рассказывать без конца. Даже из моей скромной и
недолгой инженерной практики (я в 1955-56 годах работал инженером на
автозаводе) легко набрать сколько угодно примеров. Помню, допустим, как я
вез из Москвы в Горький, на завод "Красная Этна", три нажимных пружины
сцепления, снятых с английского автомобиля "Остин". Наш завод хотел, чтобы
"Красная Этна" (монополист по пружинам в СССР) навивал точно такие пружины
для "Москвича". Из этого ничего не вышло: на "Красной Этне" осмотрели
пружинки со вздохом, поставили на динамометр, на вибратор -- и печально
улыбнулись. "Такие пружины будем делать только при коммунизме", -- сказали
мне. На советском языке это означает "никогда".
Скопировать сцепление "Остина", как мечтали наши конструкторы, не
удалось. Пришлось пойти на упрощения и ухудшения. Этот упрощенный и
ухудшенный вариант сцепления работает на "Москвичах" по сей день. И
работает, конечно, неважно.
Я не работал в ракетной отрасли и лично не испытал тамошних "проблем"
такого рода. Но в этой промышленности у меня достаточно друзей. Не входя в
технические подробности, они заверяли меня, что в моей автомобильной
промышленности трудности с материалами и комплектующими изделиями -- просто
детская игра по сравнению с "проблемами", существующими у них.
Вернусь теперь к Королеву. Нет сомнения, что, понимая предстоящие
великие трудности, конструктор имел какой-то план борьбы с ними. Собственно
даже не "какой-то", а вполне определенный -- этот план выяснился из его
дальнейших действий. На ближайшее время его девизом, обращенным к
правительству, стало: дайте еще, а то нас обгонят. И это действовало. После
4 октября 1957 года, когда взлетел первый спутник, Королев получил нечто,
гораздо более для него ценное, чем "золотой дождь", -- он получил в свое
ведение сразу несколько предприятий и устроил из них что-то вроде
всесоюзного комбината по производству спутников.
Чего Королев, однако, не получил -- так это открытого признания. Хрущев
твердо решил, что этому не бывать, и навсегда сделал Королева и его
сотрудников "призраками". Эти люди, по адресу которых газеты упражнялись в
похвальных и высокопарных выражениях, обозначались, как "ученые и инженеры,
создавшие спутник", или "творцы спутника". Королева стало принято обозначать
словами "Главный Конструктор", а академика Келдыша -- словами "Теоретик
Космонавтики". Примечательно, что ныне, даже в пропагандных воплях по случаю
очередных космических стартов, эти определения отсутствуют. Первым, с
избранием Келдыша президентом Академии наук, из пропаганды исчезло
определение "Теоретик Космонавтики", вторым, со смертью Королева, сняли с
употребления термин "Главный Конструктор". Так что теперь и "главных" как бы
не существует -- полная безликость и анонимность.
...Первый искусственный спутник Земли был запущен 4 октября 1957 года в
Советском Союзе. Это было личным триумфом двух бывших заключенных сталинской
лагерной империи -- Королева и Воскресенского. Но в гораздо большей степени
спутник был триумфом того самого режима, который в свое время посадил
Королева и Воскресенского за решетку, который далеко превзошел Гитлера по
числу уничтоженных невинных людей, который по сей день продолжает
растаптывать права человека.
Начался великий космический блеф.
--------
Мне не нужно напоминать здесь, какое впечатление произвел на Западе
первый русский спутник. Скажу лишь, что эффект превзошел даже все ожидания
самих советских руководителей. Реакция Запада оказалась гораздо сильнее, чем
впечатление внутри страны. И это нетрудно объяснить.
Запад ошеломила неожиданность выхода "этих отсталых русских" из-за
спины американцев, первенство которых в создании искусственных спутников
Земли никогда не ставилось под вопрос. А советский гражданин эффекта
неожиданности не ощущал. Ведь ему еще при Сталине пропаганда трубила в уши,
что советская наука -- самая передовая, что все крупнейшие изобретения в
мире сделаны русскими и так далее. Ну, в самом деле, вы думаете, что
лампочку накаливания изобрел Эдисон? Ничего подобного -- это сделал до него
Яблочков в России! А первый самолет построили вовсе не братья Райт, а
русский военный инженер Можайский. А радио -- кто изобрел радио? Может быть,
Маркони? Как бы не так -- это Попов изобрел!
В начале пятидесятых годов в Советском Союзе были даже сняты
"биографические" фильмы о Можайском и Попове. Причем самолет Можайского
показан в полете, а Попов заодно с открытием радио изобретает также и
радиолокацию.
Пусть советская интеллигенция и посмеивалась над этими дикими
националистическими выдумками, пусть навесила на тогдашние "поиски" русского
приоритета иронический ярлык "Россия -- родина слонов" -- все равно миллионы
людей верили, что советские историки наконец-то разоблачили Стефенсона,
будто бы построившего первый паровоз, и его предшественника Уатта, якобы
создавшего первую паровую машину. Массы людей охотно согласились с тем, что
паровоз построил уралец Черепанов, а паровую машину -- алтайский шихтмейстер
Ползунов. Я хорошо помню, например, длиннейшую поэму, напечатанную в
советском литературном журнале и посвященную... открытию паровой машины
Иваном Ползуновым.
После таких достижений запуск Советским Союзом первого искусственного
спутника Земли рассматривался большей частью населения страны, если не как
закономерность, то, во всяком случае, как вполне понятное событие, логично
вытекавшее из всех предшествующих научных успехов. Если "мы" создали
паровоз, пароход (да-да, пароход тоже построил не Фултон, а Кулибин),
самолет, электрическую лампочку, радио и много других важных вещей, то
почему бы "нам" не запустить и спутник? Правда, в отличие от изобретателей
самолета, радио или электросварки (забыл сказать, что и сварка, и
электрическая дуга -- изобретения русские), имена создателей первого
спутника оставались неизвестными, но этому никто в СССР не удивлялся, А как
же! Имена крупных советских ученых, создавших спутник, надо держать в
секрете, а то американцы, отставшие в этом деле, подошлют к ним шпиона,
выкрадут чертежи либо даже убьют главных специалистов.
Простите, если приведенные соображения кажутся вам примитивными. Но
ведь имена лиц, работающих в СССР над созданием космических объектов, строго
засекречены по сей день. Купите туристскую путевку, поезжайте в Москву,
остановите на улице сто человек и спросите, как они думают -- по какой
причине имена творцов космической техники остаются в секрете? Девяносто пять
из ста Ваших собеседников дадут объяснения, приведенные выше. А если сегодня
вы возразите, что ведь США больше как будто не отстают от СССР в
исследовании космоса, даже вот на Луне побывали несколько раньше, стало быть
им советские секреты не очень нужны, то ваши собеседники вряд ли найдут
сколько-нибудь подходящие ответы. Но большинство из них ответит примерно
так: а если вам секреты наши не нужны, то чего вы так добиваетесь, чтобы мы
открыли имена советских ракетчиков? И будут очень довольны своим "логичным
возражением". Такова в Советском Союзе мощь внутренней пропаганды -- ее
нельзя недооценивать.
Но, повторяю, в данном случае, после запуска первого спутника,
пропагандная "подготовленность" советских граждан привела к тому, что они
реагировали на запуск хотя и положительно, однако не так восторженно, как
пресса, левые круги, а иногда и официальные инстанции западных стран.
Советские граждане, кроме того, понимали, что спутник не поможет улучшению
их бедственного положения с жилищами, одеждой, питанием, ничтожной оплатой
труда и так далее.
Тем не менее, власти были в восторге. Спутник моментально "закрыл"
собою венгерские события, хотя кровавая расправа с венгерским народом
состоялась меньше, чем за год до этого, и международные последствия
ощущались Советским Союзом очень сильно. Спутник странным образом "примирил"
с Советским Союзом и государственных деятелей западных стран, и
коммунистические партии этих стран. Не забудем, что за двадцать месяцев до
спутника был XX съезд коммунистической партии, на котором Хрущев сделал свой
секретный доклад о преступлениях Сталина. Спутник оказался в состоянии смыть
со страны и это пятно -- во всяком случае, в глазах очень многих иностранцев
и даже российских эмигрантов на Западе.
Еще более странно то, что спутник был воспринят многими в мире как
свидетельство "либерализации" СССР и уменьшения советской угрозы миру. И в
то же самое время он, как и следовало ожидать, произвел должное впечатление
в генеральных штабах мировых держав, доказав наличие у Советского Союза
достаточно мощных ракет. Словом, оправдалось скептическое изречение
советской интеллигенции о том, что "Запад все знает, но ничего не понимает".
Помимо всех этих реакций, была еще одна -- паническая. Эта реакция,
насколько можно было судить по выдержкам из американских газет, царила в
Вашингтоне. Положительным результатом вашингтонской паники было то, что
американские специалисты получили, наконец, нужные средства и стали
готовиться к запуску своих спутников.
Королев знал, как важно следить за американскими планами и намерениями.
В то время он, наверно, впервые был доволен советской секретностью,
позволявшей ничего не объявлять наперед и в то же время стараться опережать
откровенных американцев. При НИИ-88 была организована специальная группа
референтов по американской прессе. Один из этих людей позже стал моим
другом, и он рассказывал, что группа ежедневно представляла Королеву сводку
всех сообщений об американских космических планах, после чего Королев
помечал, какие сообщения нужно отправить личному помощнику Хрущева Лебедеву.
Из сообщений явствовало, что запуск первого американского спутника
планируется на начало декабря 1957 года. Чтобы сохранить первенство,
следовало отправить в космос еще один спутник до этого срока. И ровно через
месяц после первого успеха, 3 ноября, Королев запускает второй спутник с
собакой Лайкой на борту. Большое впечатление, произведенное этим запуском,
объясняется не столько Лайкой (собаку, обреченную на смерть, жалели во всем
мире), сколько весом спутника -- 508,3 килограмма против 83,6 килограммов у
первого спутника. Можно было подумать, что за месяц Советский Союз успел
построить в шесть раз более мощную ракету.
На самом деле ракета была та же самая, только теперь "спутником" была
названа вся ее вторая ступень, вышедшая на орбиту. Ведь дело в том, что эта
вторая ступень была выведена на орбиту и в первый раз, но тогда спутником
"не считалась". Эту "невинную хитрость" сегодня можно документально
проверить.
В 1969 году в Москве издана энциклопедия "Космонавтика". На странице
516 английского издания этой энциклопедии приведены данные о первых
спутниках. В таблице данных есть графа "количество объектов, выведенных на
орбиту". По первому спутнику в этой графе значится цифра 2 -- то есть на
орбиту вышли два объекта, сам спутник и последняя ступень ракеты. А против
второго спутника мы видим цифру 1 -- он ведь и был последней ступенью.
Затем, 6 декабря 1957 года, произошло событие, невероятно обрадовавшее
Хрущева и значительно в меньшей степени -- самого Королева. В Америке
потерпела неудачу попытка запустить спутник. Печать Соединенных Штатов
захлебывалась издевательскими самоунижениями -- одним из журналистских
изобретений тех дней было слово "капутник" применительно к американскому
сателлиту. Советские газеты сразу начали интенсивно перепечатывать наиболее
"острые" комментарии американских газет, но тут же, на второй день,
прекратили. В Советском Союзе не обратили на это особого внимания, но
причина того, что в Москве перестали воспроизводить американское улюлюканье
над собственной неудачей, мне известна. Седьмого декабря утром Королев
позвонил Лебедеву и попросил приема у Хрущева. Уезжая в Кремль, конструктор
был в ярости и ругался самыми отборными русскими словами, не относя эти
ругательства ни к кому персонально. В тот же день он сказал одному из своих
ведущих конструкторов, что советует кое-кому перечитать басню старого
русского поэта Крылова, где говорится: "чужой беде не смейся, голубок".
Королев прекрасно понимал, что, раз начав запускать спутники,
американцы смогут это делать в гораздо более широком масштабе, чем Советский
Союз. Ведь изготовление каждой следующей советской ракеты стоило огромных
повторено во всех биографиях Королева. Конструктору нужно было отчаянно
спешить. Он уповал, во-первых, на то, что ради пропаганды Хрущев ничего не
пожалеет -- и действительно, сразу получил в полное распоряжение весь НИИ-88
и завод в Калининграде. Во-вторых, Королев знал из американской прессы, что
до конца года в США вряд ли состоится первый запуск -- там-то ведь не
спешили нисколько!
Тем не менее, нужно было свести риск к минимуму. Королев понимал, что
важно было запустить на орбиту вокруг земли раньше американцев просто некий
предмет -- и заставить этот предмет сигнализировать о себе, чтобы мир
поверил в его реальность. Поэтому он сразу решил, что спутник должен быть
максимально простым и заключать в себе только достаточно мощный
радиопередатчик. Свидетельствует тот же П. Асташенков: "Сергей Павлович
предложил не усложнять конструкцию первого спутника -- сделать его
максимально простым. Он получил наименование ПС (простейший спутник)".
Конечно, биограф Королева не пишет, почему конструктор так стремился к
простоте. Но мы-то теперь знаем: он экономил каждую минуту и понимал, что
простой спутник изготовить быстрее, чем сложный.
Как ни странно, но ракета меньше беспокоила Королева, чем спутник. Она
ведь уже была в руках и нуждалась лишь в небольшой модификации -- вместо
боеголовки предстояло укрепить на верхней, второй ступени простейший
спутник. Конечно, и это требовало времени -- Королев дневал и ночевал на
заводе в Калининграде, где в соседних цехах шла сборка ракетных ступеней и
спутника. Говорят, что в последние дни перед стартом Королев уже не
обращался к чертежам -- он пригонял спутник к ракете, как говорят
конструкторы, "по месту": пользуясь своей блестящей инженерной интуицией и
опытом "спецтюрьмы", просто указывал, где и что нужно доделать. Тем более,
что он имел такого великолепного помощника как Л. Воскресенский, понимавшего
его с полуслова, и группу специально отобранных техников и
высококвалифицированных рабочих. Этим людям Королев откровенно обещал
"золотой дождь", как только спутник выйдет на орбиту, и они работали, не
щадя сил, по много часов подряд.
"Золотой дождь", действительно, пролился на всех, кто готовил спутник.
Даже уборщицы в помещениях, где его монтировали, получили по трехмесячному
окладу -- и чем выше, тем крупнее становились премии. Ибо уборщица в то
время получала едва 10 рублей в неделю (по нынешнему официальному советскому
курсу валюты -- это около 11 долларов, а фактически -- гораздо меньше), а
такие участники подготовки как академик Глушко, например, -- 350. (И сегодня
директор Советского завода или главный инженер получает в пятнадцать раз
больше, чем средний рабочий, в двадцать раз больше, чем уборщица...)
В советской печати опубликован отрывок из воспоминаний одного инженера,
в то время работавшего в группе Королева над первым спутником. Приведу
характерную выдержку, неплохо показывающую настроения Сергея Королева и его
чувства в тот период. Инженер пишет:
"Я люблю вот так, со стороны, наблюдать за Сергеем Павловичем. Зайдет
он другой раз поздно вечером в цех, где на стапелях лежало громадное тело
ракеты, отпустит сопровождающих его инженеров и конструкторов, сядет поодаль
и молчит. Лицо задумчивое-задумчивое. О чем-то думает. И тут же, словно
стряхнув с себя владевшие им только что мысли (выделено мною. -- Л. В.),
резко встанет. Другое, совсем не такое, как минуту назад, лицо. И каскад
категорических, бесспорных, четких указаний. Успевай только ловить их на
лету".
Читателям в Советском Союзе, для которых только и предназначен
приведенный отрывок, задумчивость Королева ничего не говорит. Большинство
населения СССР, оглушенного круглосуточной пропагандой о "наших блестящих
победах в космосе", не знает ни о прошлом Королева, ни о том, как зародилась
идея первого спутника. Никто, решительно никто в СССР не знает, что перед
запуском спутника над Сергеем Королевым как бы нависла тень мощного
противника -- Чаломея, кусавшего губы от зависти и немедленно "утопившего"
бы Королева в случае неудачи. Советские граждане понятия не имеют, что в то
время Королев думал и о другом сопернике -- о США. Всю силу этого соперника,
несомненно, должен был разбудить маленький, около 60 см диаметром шарик,
возле которого сидел в задумчивости Королев. Да, Сергею Королеву было о чем
задумываться в те решающие дни его жизни. Отступления ведь уже не было...
Впрочем, все, что мне известно о Королеве, свидетельствует против
"отступления". Отступать после того, как была поставлена самая высокая в
жизни ставка, Королев наверняка не хотел. Не такова была натура этого
человека. И все же он понимал, что идёт на авантюру, на блеф, что скоро
понадобятся новые авантюры, новый блеф -- и выхода из этой игры не
предвиделось. Отсталость советской техники была Королеву известна лучше, чем
кому бы то ни было. Ведь ракеты были самой важной в стране промышленной
продукцией -- и все равно даже для них не было ни жаростойких сплавов, ни
современных пластмасс, ни миниатюрной электроники, ни сотен других нужных
компонентов.
Кто-кто, а Королев-то уж знал, как советскому конструктору приходилось
постоянно изворачиваться, искать обходные решения и всяческие заменители
там, где американский и вообще западный инженер просто заказывал известные,
существующие у них, материалы и изделия. Любая мелочь -- прецизионный
клапан, мембрана с нужной характеристикой или нестандартная форсунка --
вырастали в гигантские проблемы. Такие "проблемы" приходилось ежедневно
решать на самом высшем уровне с огромными потерями времени, с невероятными
расходами, при сильнейшем нервном напряжении.
Я позволю себе сейчас небольшое отступление от непосредственной темы
этой главы, чтобы проиллюстрировать положение в советской промышленности.
В годы моего заключения я некоторое время пробыл в лагере,
расположенном... почти в центре Москвы -- на улице Шаболовка 46, как раз
напротив старой телевизионной башни. Лагерь на 700 заключенных принадлежал
небольшому заводу, выпускавшему технические изделия -- главным образом,
уплотнители -- из кожи и резины. Так вот, кожевенный цех этого предприятия
был абсолютным монополистом в стране по выпуску кожаных уплотнителей --
манжет, прокладок и колец всевозможного диаметра. Если бы в один прекрасный
день этот цех сгорел или почему-либо остановил работу, то произошла бы
страшная катастрофа -- стала бы выходить из строя одна промышленная отрасль
страны за другой. Ибо кожаные уплотнители -- необходимая принадлежность
всевозможных машин, прессов, станков, подъемников, железнодорожных думпкаров
и так далее.
Вероятно, заключенные были избраны в качестве рабочей силы на этом
заводе именно для "надежности". Ведь работоспособность заключенных
обеспечивается самой "крепкой" сталинской организацией -- Министерством
внутренних дел. По мысли организаторов завода, на нем при такой рабочей силе
не должно было быть нехватки персонала, никаких прогулов, опозданий на
работу, пьянства или споров об условиях труда. Кроме того, в случае нужды
можно было заставлять лагерников работать по воскресеньям (что, кстати,
очень часто и делалось).
И действительно, трудовая дисциплина была, что называется, на высоте.
Но вот техника производства поражала отсталостью. Ручные прессы,
механические ножницы, пропиточные ванны с ручной загрузкой -- все это
выглядело пришельцами из прошлого века. А в механической мастерской,
призванной поддерживать оборудование в работоспособном состоянии, действовал
токарный станок "Мюнхен", действительно выпущенный в XIX столетии, -- в 1896
году!
Завод выпускал двадцать тысяч разновидностей кожаных уплотнителей --
если учитывать все типы и размеры. Он отправлял их тысячам
предприятий-заказчиков по всей стране. Но никакое предприятие не могло
просто заказать заводу те или иные изделия. Для заказа следовало, во-первых,
получить у Госплана СССР так называемый "фонд кожи", то есть документ,
разрешающий заводу израсходовать столько-то кожи на нужды данного заказчика.
Во-вторых, нужно было представить ведомость изделий, которые требовались, с
точным указанием количества по каждому изделию на год вперед. Наконец,
предстояло согласовать технические условия и чертежи деталей -- это было
самое трудное: на допотопном заводском оборудовании никаких сложных
уплотнителей выпускать было нельзя. Как только тот или иной заказчик
приносил сложные технические условия, ему отвечали "нет". Часто бывало так,
что из-за этого "нет" заказчик был вынужден вносить изменения в конструкцию
своих машин -- приспосабливать машины к уплотнителям! В других случаях
заказчик пытался заставить завод принять его условия и с этой целью начинал
жаловаться в самые высокие инстанции -- в Совет министров и ЦК партии,
упирая на важность своей продукции. Случалось, что ЦК партии после этого
приказывал Министерству внутренних дел (не заводу, конечно -- в высших
кругах мыслили только министерскими категориями) "обеспечить выполнение
важного оборонного заказа". Тогда воцарялась паника, на завод приезжали
разные генералы госбезопасности, и в результате заключенных инженеров и
техников заставляли работать день и ночь, изобретая какой-нибудь сложный
штамп к существующему ручному прессу. Выпуск других видов изделий при этом
резко падал, и в тот же ЦК партии летели жалобы других -- тоже важных и тоже
"оборонных" -- предприятий о том, что "срывается выполнение заказов особой
государственной важности". Подобное паническое положение создавалось весьма
и весьма часто, а спокойной, нормальной работы без происшествий я не упомню
вообще, хотя пробыл там четыре года -- до самой смерти Сталина.
Сегодня на Шаболовке 46 лагеря больше нет -- но завод остался, на нем
работают вольнонаемные граждане и принадлежит он Управлению местной
промышленности Мосгорисполкома. Тем не менее, и лихорадка с заказами, и
"торговля" по поводу сложных изделий, и жалобы в ЦК партии продолжаются.
Ведь по сотням и сотням изделий завод продолжает еще оставаться
монополистом!
Это был лишь единичный, ничтожный по важности пример. До сих пор в
советских экспериментальных институтах, в том числе атомных и ракетных,
непременно есть собственные стеклодувные мастерские самого примитивного
типа, и хороший стеклодув-трубочник ценится выше самого способного инженера.
Почему? Да потому просто, что заказать изделие из стекла нужного состава и
нужной формы в СССР просто некому. То есть теоретически это возможно -- тоже
есть "монополисты" -- но практически ваш заказ не выполнят и через год.
Однажды президент Эйзенхауэр имел неосторожность похвалить на выставке
советский автомобиль "Москвич", и какой-то американский торговец
автомобилями быстро заказал в СССР 200 "Москвичей" на пробу. Это было
воспринято в Москве как заказ "особой государственной важности", и завод
приступил к изготовлению двухсот "суперавтомобилей" с особым контролем
каждой детали, с особой отделкой и окраской. Но беда в том, что по
американским стандартам безопасности ветровое стекло машины должно быть
обязательно из триплекса -- а в СССР, как вдруг выяснилось, гнутого
триплекса не выпускал никто. Один инженер-кузовщик с московского автозавода
прослышал, будто бы на маленьком экспериментальном стекольном заводе в
Москве такие опыты когда-то делались. Этот инженер отправился "в разведку"
-- под каким-то предлогом прошел на заводик, поговорил с мастерами и
выяснил, что, действительно, когда-то там пробовали гнуть триплекс. Тут же
полетела просьба в Совет министров СССР, и там "для выполнения заказа особой
государственной важности" обязали завод выпустить в короткий срок 200 гнутых
ветровых стекол из триплекса. На стекольном заводе быстро поняли, кто был
"разведчиком", позвонили инженеру-кузовщику по телефону и совершенно
серьезно сказали, что он подлец, что пусть, мол, не смеет и появляться у них
на заводе: ведь теперь будут сорваны все планы, никто не получит премий, а
все только будут возиться с проклятым этим триплексом, который еще к тому же
не получится.
Добавлю, что после долгих мучений некоторое число гнутых стекол из
триплекса все-таки сделали, после чего ни один "американский" "Москвич" так
в Америку и не отбыл -- над территорией СССР был сбит американский самолет
"У-2", и отношения между двумя странами обострились. Злые языки говорили,
что нигде у ЦРУ и сбитого пилота Пауэрса не было столько друзей, как на
маленьком стекольном заводике в Москве...
О таких вещах можно рассказывать без конца. Даже из моей скромной и
недолгой инженерной практики (я в 1955-56 годах работал инженером на
автозаводе) легко набрать сколько угодно примеров. Помню, допустим, как я
вез из Москвы в Горький, на завод "Красная Этна", три нажимных пружины
сцепления, снятых с английского автомобиля "Остин". Наш завод хотел, чтобы
"Красная Этна" (монополист по пружинам в СССР) навивал точно такие пружины
для "Москвича". Из этого ничего не вышло: на "Красной Этне" осмотрели
пружинки со вздохом, поставили на динамометр, на вибратор -- и печально
улыбнулись. "Такие пружины будем делать только при коммунизме", -- сказали
мне. На советском языке это означает "никогда".
Скопировать сцепление "Остина", как мечтали наши конструкторы, не
удалось. Пришлось пойти на упрощения и ухудшения. Этот упрощенный и
ухудшенный вариант сцепления работает на "Москвичах" по сей день. И
работает, конечно, неважно.
Я не работал в ракетной отрасли и лично не испытал тамошних "проблем"
такого рода. Но в этой промышленности у меня достаточно друзей. Не входя в
технические подробности, они заверяли меня, что в моей автомобильной
промышленности трудности с материалами и комплектующими изделиями -- просто
детская игра по сравнению с "проблемами", существующими у них.
Вернусь теперь к Королеву. Нет сомнения, что, понимая предстоящие
великие трудности, конструктор имел какой-то план борьбы с ними. Собственно
даже не "какой-то", а вполне определенный -- этот план выяснился из его
дальнейших действий. На ближайшее время его девизом, обращенным к
правительству, стало: дайте еще, а то нас обгонят. И это действовало. После
4 октября 1957 года, когда взлетел первый спутник, Королев получил нечто,
гораздо более для него ценное, чем "золотой дождь", -- он получил в свое
ведение сразу несколько предприятий и устроил из них что-то вроде
всесоюзного комбината по производству спутников.
Чего Королев, однако, не получил -- так это открытого признания. Хрущев
твердо решил, что этому не бывать, и навсегда сделал Королева и его
сотрудников "призраками". Эти люди, по адресу которых газеты упражнялись в
похвальных и высокопарных выражениях, обозначались, как "ученые и инженеры,
создавшие спутник", или "творцы спутника". Королева стало принято обозначать
словами "Главный Конструктор", а академика Келдыша -- словами "Теоретик
Космонавтики". Примечательно, что ныне, даже в пропагандных воплях по случаю
очередных космических стартов, эти определения отсутствуют. Первым, с
избранием Келдыша президентом Академии наук, из пропаганды исчезло
определение "Теоретик Космонавтики", вторым, со смертью Королева, сняли с
употребления термин "Главный Конструктор". Так что теперь и "главных" как бы
не существует -- полная безликость и анонимность.
...Первый искусственный спутник Земли был запущен 4 октября 1957 года в
Советском Союзе. Это было личным триумфом двух бывших заключенных сталинской
лагерной империи -- Королева и Воскресенского. Но в гораздо большей степени
спутник был триумфом того самого режима, который в свое время посадил
Королева и Воскресенского за решетку, который далеко превзошел Гитлера по
числу уничтоженных невинных людей, который по сей день продолжает
растаптывать права человека.
Начался великий космический блеф.
--------
Мне не нужно напоминать здесь, какое впечатление произвел на Западе
первый русский спутник. Скажу лишь, что эффект превзошел даже все ожидания
самих советских руководителей. Реакция Запада оказалась гораздо сильнее, чем
впечатление внутри страны. И это нетрудно объяснить.
Запад ошеломила неожиданность выхода "этих отсталых русских" из-за
спины американцев, первенство которых в создании искусственных спутников
Земли никогда не ставилось под вопрос. А советский гражданин эффекта
неожиданности не ощущал. Ведь ему еще при Сталине пропаганда трубила в уши,
что советская наука -- самая передовая, что все крупнейшие изобретения в
мире сделаны русскими и так далее. Ну, в самом деле, вы думаете, что
лампочку накаливания изобрел Эдисон? Ничего подобного -- это сделал до него
Яблочков в России! А первый самолет построили вовсе не братья Райт, а
русский военный инженер Можайский. А радио -- кто изобрел радио? Может быть,
Маркони? Как бы не так -- это Попов изобрел!
В начале пятидесятых годов в Советском Союзе были даже сняты
"биографические" фильмы о Можайском и Попове. Причем самолет Можайского
показан в полете, а Попов заодно с открытием радио изобретает также и
радиолокацию.
Пусть советская интеллигенция и посмеивалась над этими дикими
националистическими выдумками, пусть навесила на тогдашние "поиски" русского
приоритета иронический ярлык "Россия -- родина слонов" -- все равно миллионы
людей верили, что советские историки наконец-то разоблачили Стефенсона,
будто бы построившего первый паровоз, и его предшественника Уатта, якобы
создавшего первую паровую машину. Массы людей охотно согласились с тем, что
паровоз построил уралец Черепанов, а паровую машину -- алтайский шихтмейстер
Ползунов. Я хорошо помню, например, длиннейшую поэму, напечатанную в
советском литературном журнале и посвященную... открытию паровой машины
Иваном Ползуновым.
После таких достижений запуск Советским Союзом первого искусственного
спутника Земли рассматривался большей частью населения страны, если не как
закономерность, то, во всяком случае, как вполне понятное событие, логично
вытекавшее из всех предшествующих научных успехов. Если "мы" создали
паровоз, пароход (да-да, пароход тоже построил не Фултон, а Кулибин),
самолет, электрическую лампочку, радио и много других важных вещей, то
почему бы "нам" не запустить и спутник? Правда, в отличие от изобретателей
самолета, радио или электросварки (забыл сказать, что и сварка, и
электрическая дуга -- изобретения русские), имена создателей первого
спутника оставались неизвестными, но этому никто в СССР не удивлялся, А как
же! Имена крупных советских ученых, создавших спутник, надо держать в
секрете, а то американцы, отставшие в этом деле, подошлют к ним шпиона,
выкрадут чертежи либо даже убьют главных специалистов.
Простите, если приведенные соображения кажутся вам примитивными. Но
ведь имена лиц, работающих в СССР над созданием космических объектов, строго
засекречены по сей день. Купите туристскую путевку, поезжайте в Москву,
остановите на улице сто человек и спросите, как они думают -- по какой
причине имена творцов космической техники остаются в секрете? Девяносто пять
из ста Ваших собеседников дадут объяснения, приведенные выше. А если сегодня
вы возразите, что ведь США больше как будто не отстают от СССР в
исследовании космоса, даже вот на Луне побывали несколько раньше, стало быть
им советские секреты не очень нужны, то ваши собеседники вряд ли найдут
сколько-нибудь подходящие ответы. Но большинство из них ответит примерно
так: а если вам секреты наши не нужны, то чего вы так добиваетесь, чтобы мы
открыли имена советских ракетчиков? И будут очень довольны своим "логичным
возражением". Такова в Советском Союзе мощь внутренней пропаганды -- ее
нельзя недооценивать.
Но, повторяю, в данном случае, после запуска первого спутника,
пропагандная "подготовленность" советских граждан привела к тому, что они
реагировали на запуск хотя и положительно, однако не так восторженно, как
пресса, левые круги, а иногда и официальные инстанции западных стран.
Советские граждане, кроме того, понимали, что спутник не поможет улучшению
их бедственного положения с жилищами, одеждой, питанием, ничтожной оплатой
труда и так далее.
Тем не менее, власти были в восторге. Спутник моментально "закрыл"
собою венгерские события, хотя кровавая расправа с венгерским народом
состоялась меньше, чем за год до этого, и международные последствия
ощущались Советским Союзом очень сильно. Спутник странным образом "примирил"
с Советским Союзом и государственных деятелей западных стран, и
коммунистические партии этих стран. Не забудем, что за двадцать месяцев до
спутника был XX съезд коммунистической партии, на котором Хрущев сделал свой
секретный доклад о преступлениях Сталина. Спутник оказался в состоянии смыть
со страны и это пятно -- во всяком случае, в глазах очень многих иностранцев
и даже российских эмигрантов на Западе.
Еще более странно то, что спутник был воспринят многими в мире как
свидетельство "либерализации" СССР и уменьшения советской угрозы миру. И в
то же самое время он, как и следовало ожидать, произвел должное впечатление
в генеральных штабах мировых держав, доказав наличие у Советского Союза
достаточно мощных ракет. Словом, оправдалось скептическое изречение
советской интеллигенции о том, что "Запад все знает, но ничего не понимает".
Помимо всех этих реакций, была еще одна -- паническая. Эта реакция,
насколько можно было судить по выдержкам из американских газет, царила в
Вашингтоне. Положительным результатом вашингтонской паники было то, что
американские специалисты получили, наконец, нужные средства и стали
готовиться к запуску своих спутников.
Королев знал, как важно следить за американскими планами и намерениями.
В то время он, наверно, впервые был доволен советской секретностью,
позволявшей ничего не объявлять наперед и в то же время стараться опережать
откровенных американцев. При НИИ-88 была организована специальная группа
референтов по американской прессе. Один из этих людей позже стал моим
другом, и он рассказывал, что группа ежедневно представляла Королеву сводку
всех сообщений об американских космических планах, после чего Королев
помечал, какие сообщения нужно отправить личному помощнику Хрущева Лебедеву.
Из сообщений явствовало, что запуск первого американского спутника
планируется на начало декабря 1957 года. Чтобы сохранить первенство,
следовало отправить в космос еще один спутник до этого срока. И ровно через
месяц после первого успеха, 3 ноября, Королев запускает второй спутник с
собакой Лайкой на борту. Большое впечатление, произведенное этим запуском,
объясняется не столько Лайкой (собаку, обреченную на смерть, жалели во всем
мире), сколько весом спутника -- 508,3 килограмма против 83,6 килограммов у
первого спутника. Можно было подумать, что за месяц Советский Союз успел
построить в шесть раз более мощную ракету.
На самом деле ракета была та же самая, только теперь "спутником" была
названа вся ее вторая ступень, вышедшая на орбиту. Ведь дело в том, что эта
вторая ступень была выведена на орбиту и в первый раз, но тогда спутником
"не считалась". Эту "невинную хитрость" сегодня можно документально
проверить.
В 1969 году в Москве издана энциклопедия "Космонавтика". На странице
516 английского издания этой энциклопедии приведены данные о первых
спутниках. В таблице данных есть графа "количество объектов, выведенных на
орбиту". По первому спутнику в этой графе значится цифра 2 -- то есть на
орбиту вышли два объекта, сам спутник и последняя ступень ракеты. А против
второго спутника мы видим цифру 1 -- он ведь и был последней ступенью.
Затем, 6 декабря 1957 года, произошло событие, невероятно обрадовавшее
Хрущева и значительно в меньшей степени -- самого Королева. В Америке
потерпела неудачу попытка запустить спутник. Печать Соединенных Штатов
захлебывалась издевательскими самоунижениями -- одним из журналистских
изобретений тех дней было слово "капутник" применительно к американскому
сателлиту. Советские газеты сразу начали интенсивно перепечатывать наиболее
"острые" комментарии американских газет, но тут же, на второй день,
прекратили. В Советском Союзе не обратили на это особого внимания, но
причина того, что в Москве перестали воспроизводить американское улюлюканье
над собственной неудачей, мне известна. Седьмого декабря утром Королев
позвонил Лебедеву и попросил приема у Хрущева. Уезжая в Кремль, конструктор
был в ярости и ругался самыми отборными русскими словами, не относя эти
ругательства ни к кому персонально. В тот же день он сказал одному из своих
ведущих конструкторов, что советует кое-кому перечитать басню старого
русского поэта Крылова, где говорится: "чужой беде не смейся, голубок".
Королев прекрасно понимал, что, раз начав запускать спутники,
американцы смогут это делать в гораздо более широком масштабе, чем Советский
Союз. Ведь изготовление каждой следующей советской ракеты стоило огромных