Владимиров Виталий. Крест

   - Вы извините, временно размещаемся в доме, предназначенном на снос, без мебели, без вывесок. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
   Ухожен, хорошо стрижен, легкая седина и ровный загар. Зимой. Пиджак от "Валентино", одеколон от "Диора". Так, наверное, выглядит Рокфеллер, подумал Леонид.
   - У вас металл, у нас деньги и квоты.
   Такие ходят на собственных яхтах и живут на собственных островах. Но те не говорят по-русски вообще, тем более, как этот, без акцента. И какое отношение он имеет к этому фонду?
   - Чьи интересы вы представляете? - осторожно спросил Леонид.
   - Как чьи? - усмехнулся "Рокфеллер" и призадумался. - У меня три паспорта: советский, латвийский и австрийский. Я - президент совместного акционерного общества в Вене, живу в Риге. Зато всем удобно. Фонду в первую очередь. Вы даете металл, мои партнеры в Вене - валютный аккредитив, фонд - квоту и рублевое обеспечение.
   В "кошачий" подъезд Леонид ходил или звонил еженедельно, но бестолку. Единственным достижением можно было считать приятельские отношения, установившиеся с одним из сотрудников фонда, одетого отнюдь не в пиджак от "Валентино". Он-то и объяснил Леониду, что президент австрийского СП на полученные кредиты накупил спирта "Ройял" для страждущих и алчущих российских граждан. Соло на "рояле" принесло ему деньги, большие деньги, дети же Чернобыля получили от гражданина трех государств комбинацию из трех пальцев.
   В отличие от кошачьего подъезда другой фонд размещался в уютном особняке в "тихом" центре Москвы.
   За большим черным столом в кожаном кресле с высокой спинкой несоразмерно малой выглядела белокурая в красном платье с золотой брошью женщина, ни дать, ни взять "Белоснежка"... лет шестидесяти.
   - Вам привет от Николая Николаевича, - сказал, представившись, Леонид.
   "Белоснежка" заулыбалась:
   - Колька Долин... Да-а, погуляли мы с ним на комсомольским активах. Рассказывал он мне про тебя, про твою историю с географией. Постой, постой... вспомнила. Стихи-то не бросил писать?
   ...дробился лошадиный цокот...
   Не бросил, ответил, смутившись, Леонид. Ему вдруг до жара в висках захотелось поделиться с "Белоснежкой" волшебным таинством поэзии, когда образ возникает из хрустально звучащего словосочетания, поведать о своих мытарствах по редакциям и издательствам, о том, с каким трудом увидел свет сборник стихов Леонида Долина, но вместо исповеди протяул тонкую книжку "Белоснежке".
   - Ишь ты, - уважительно приняла ее "Белоснежка".
   Надела очки, полистала.
   - А вот за это спасибо. Обязательно почитаю на досуге. С этой партийной работой семьей не обзавелась, так что вечерами...
   Достаточно одного, но особого взгляда женщины, чтобы не только понять без слов, но и ощутить ее интерес. Именно таким взглядом одарила "Белоснежка" Леонида при следующей встрече:
   - Прочла. Да-а-а... Редкий мужчина...
   Она не договорила и Леонид так и не узнал, что за строки и почему вызвали у "Белоснежки" такую ассоциацию - редкий...
   Она мотнула головой, словно стряхивая наваждение:
   - Что-нибудь еще печатал?
   - Нет, это единственная моя опубликованная книга, - отвечал Леонид. А стихи еще есть... И рассказы... Хочу издать за свой счет... Как деньги заработаю.
   - Грамотно, - одобрила "Белоснежка". - Хотя дело это дорогое, но поможем. Ты металл давай, а уж квотами мы обеспечены. Есть, не перевелись еще свои люди на самом верху. Даром что ли мы в президиумах вместе маялись, а?.. Значит, жду.
   И вновь в ее глазах затеплилось то, что в случае взаимности делает двоих родней родного друг другу. Леонид же неожиданно ярко представил, что ощущал в таких случаях новый фаворит стареющей императрицы. Как Зубов с Екатериной Второй.
   - Многостаночница, - усмехнулся Николай, когда Леонид рассказал ему о встрече с "Белоснежкой". - Ты фильм "Светлый путь" помнишь? С Орловой? Это про нее, в точности.
   Путь мой, светел ли ты?..
   Строка у Леонида сложилась разом - готовое начало нового стихотворения или его финал - Леонид подивился легкости ее явления и тут же улыбнулся, что же необычного, уже тлеет пожар осени и самое время стихам...
   Леонид и услышал и увидел строку - свой путь, не только сегодня, от вокзала по проспекту, а потом пешком по бульварчику, но и путь от географа до посредника в торговле металлами, и главный путь от мальчика Лени-тихони, задумчиво глядящего на этот свет разноцветными глазами - рыжим и серым - до Поэта.
   Глава четвертая
   Дробился лошадиный цокот
   И растворялись двери
   Влетал, как легкий ветер, Моцарт.
   Входил Сальери.
   На проходной Леонид назвал номер своего пропуска, ему выдали пластмассовый прямоугольничек, схожий с рамочкой для проездных билетов. Леонид пересек внутренний двор и поднялся на третий этаж отдельно стоящего кирпичного строения. Из дверей длинного коридора первых четыре по правую сторону принадлежали ассоциации Николая Долина : кабинет Николая, Ляля-секретарша, замы, бухгалтерия.
   Петухов и Голубович уже уставились в экран монитора, пытаясь догадаться, какую же команду следует выдать герою компьютерной игры - достать пистолет, телепортер или атомную бомбу. Дело в том, что герой изъяснялся на чистом французском, а что у Петухова, что и Голубовича и с чисто русским было туговато.
   Игры на компьютере занимали в ассоциации основное место по объему истраченного рабочего времени. Играли с утра и до глубокого вечера, играли до одури, до запирания вахтерами всех служебных помещений в том числе и туалетов - на этот случай имелась трехлитровая банка, куда справляли малую нужду.
   Петухов был чемпионом по всевозможным тетрисам - складывал кубики так складно, что только держись. Голубович, как бывший программист, предпочитал интеллектуальные задачки. Но самым заядлым игроком был, как ни странно, шеф "дядя Коля". Привычка руководить, начальствовать и здесь проявлялась вовсю: Николай то объявлял персональный чемпионат, то делил подчиненных на команды, обычно забирая себе подобострастно бессловесного Голубовича, а Петухову доставался Леонид. Здесь был свой расчет: брат, тем более старший, и есть брат, на брата особо и не прикрикнешь, не дашь ему совета-указания.
   Азарт игры достигал временами высокого накала - память Петухова до гробовой доски сохранит то время, когда он правил, будучи партийным начальником, народными массами, в том числе и Николаем Долиным, и выигрыш, пускай и на компьютере, как утешительный приз, доказывал профпригодность Петухова для начальствования и по сей день.
   Громко щелкнул, включаясь, селектор.
   - Леонид Николаич, зайди, - прозвучал голос брата.
   Лялина проходная была пуста, опаздывает, как всегда.
   - Присаживайся, Коляныч... - Николай долго задумчиво смотрел в окно, вертел карандаш в руках, прежде чем продолжил.
   - Посоветоваться хочу... Сколько ты у нас, года полтора?.. Даже больше... Ну, и как ты сам оцениваешь свою трудовую доблесть?
   Леонид понял, что должен состояться тот разговор, который давно назревал.
   Мозаика встреч и переговоров, в которых участвовал, которые проводил Леонид, была причудливо пестра, но едина по сути своей. Как на гигантских качелях надежда круто заработать, то взлетала до радужных высот, то рушилась в бездну пессимизма. За полтора года Леонид, казалось, прошел все стадии, все ступени, все состояния в покупке и продаже металлов, стал профессионалом - не было, не хватало, недоставало реального результата, завершения солидной сделки.
   - Ты же знаешь, Коляныч, твоя зарплата - фактически из кармана наших женщин. Лены Алисовой, Гали Уткиной, Люси Серпилиной, Ляли...
   Леонид представил себе, как портретную галерею, вереницу российских женских образов конца двадцатого века: маленькую, рыжую проныру Алисову, грузную, туповатую Уткину, мужеподобную, с вечным огарком "Беломора" во рту Серпилину, манерную, томную Лялю. Все они вроде бы неплохо относились к Леониду, приглашали на чай, кормили домашними пирогами, но... Леонид - брат шефа, а тот раздает конверты... с другой стороны, если в конверте не хватает...
   - Вчера Серпилина зашла с ведомостью на зарплату... - Николай профессионально выдержал паузу, - ...и спрашивает, а какого размера детородный орган у Гулькина? Я, говорю, не понял ни вопроса, ни степени Вашей заинтересованности в этом, Людмила Александровна, а она мне, видите эти фамилии в ведомости? Это кто? Миллиардеры наши, сделками крутыми ворочают, а заработали они с Гулькин... нос. Смех смехом, а народ интересуется, чем это Леонид Николаевич Долин полезен ассоциации и лично каждому ее члену.
   Что мог ответить Леонид на вопрос Николая - как Леонид оценивает свою собственную трудовую доблесть? Николай и сам все прекрасно знал.
   - Ты посуди сам, - Николай говорил доверительно, тихо, - возьмем того же Петухова. Ведь мудак мудаком, еще в райкоме у него кличка была "Путак", а старается... То там договорчик, то тут. Петя по зернышку клюет и сыт бывает. Хотя жалею я - был у меня момент, мог я его уволить, да не случилось...
   Николай говорил правду, но не всю - Петухова он держал далеко не просто из-за каких-то договорчиков. В августе девяносто первого, в первых два дня путча, Петухов снова почувствовал себя хозяином этого курятника - сила класса, класса коммунистов-аппаратчиков не иссякла, притаилась на время и Николай расчетливо страховался на тот случай, если власть вернется к верным ленинцам.
   - Я уж не говорю о Голубовиче... - вздохнул Николай. - Пашет парень не за страх, а за совесть...
   Пашет, внутренне согласился Леонид. Но за страх - это у него в крови. Комсомольской. А насчет совести... Голубович с шофером Юрой, как завхоз обеспечивал не только ассоциацию, он отвечал за домашнюю "продовольственную программу" шефа, за его гараж, дачу, медицинское обслуживание... И шеф ценил Георгия Голубовича, величая его при всех "князем Игорем", а то и просто "князем" и уж, конечно, не забывал его сервиса при распределении конвертов.
   - А наш слабый пол, ты же знаешь их... - Николай закрутил головой, как бы чураясь от дьявольского наваждения. - Недавно опять мне партийно-профсоюзное собрание устроили. Как ахнут по маленькой, так Серпилина грудь вперед, а это минимум пятый номер, за ней Уткина, наш бронетранспортер, и лиса Алисова - все, как одна: даешь повышение зарплаты. А ведь правы девки - не разгибаются с утра до вечера...
   Николай опять лукавил - "девки" не разгибались еще где-то с полгода назад, сейчас же просто не было такого объема работы, не было того изобилия договоров, что раньше, вот Николай и прикидывал, "советуясь" с братом, кем же поступиться, кого первым принести в жертву ради остальных, чтобы была обеспечена, в первую очередь, семейная продовольственная и другие программы Долина-старшего.
   - И еще... Между нами только... Жалуется на тебя Гулькин - груб ты бываешь на переговорах, несдержан, может, поэтому и не хочет никто с тобой...
   Перейдя на работу к брату, занимаясь совершенно новой для себя деятельностью, Леонид невольно проявлял новые, а может, просто дремавшие до поры до времени качества своей личности. Тот же Николай на переговорах всегда стремился быть лидером, боялся потерять лицо, почти болезненно относился к тому, как его принимают. Его "боевой" зам Петухов по райкомовской привычке был всегда по-государственному озабочен, энергичен, скрывая под этой маской полное отсутствие полезной мысли. Жора Голубович преданно молчал, благоговейно ожидая решения начальства.
   Леонид же, быстро схватывая схему и суть сделки, видел только одно как реально решить тот или иной вопрос. И тут Леонид мог поправить "при всем честном народе" брата-начальника, показать абсурдность громких заявлений Петухова, заставить что-то промямлить Голубовича.
   Леонид не расстраивался при неудачах, он размышлял над их причинами и учитывал их в последующем. Леонид привык во время экспедиций к взаимовыручке, как к само собой разумеющемуся, и поэтому ему тяжелее всего было, когда кто-то не делал того, что по мнению Леонида, было очевидным. "Чегой-то я им звонить буду, пусть они мне звонят", - заявлял Николай и дело стопорилось, Петухов всегда обещал, но никогда не выполнял, а Голубович ничего не предпринимал без указания.
   Было совершенно ясно, что Гулькин не жаловался Николаю, скорее всего Николай сам спросил у Гулькина, а как там Леонид, небось, позволяет себе лишнего? А Гулькин ответил, бывает...
   - Ладно, дядя Лень, придумаем чего-нибудь, - Николай не дождался ответа Леонида, а может, и не нужен он ему был. - Баня сегодня, помнишь?...
   Глава пятая
   На клавиши ронялся локон
   Осенний лист на сквере.
   Как к музыке тянулся Моцарт!
   Стоял Сальери.
   День выдался рядовой, схожий с чередой таких же совсем не по-весеннему серых и непримечательных. Ляля явилась и заняла свой форпост в предбаннике на страже начальника, тщательно отсеивая телефонные звонки и на подавляющее большинство отвечая, что Николай Николаич занят на переговорах. Николай же оседлал с Петуховым компьютер, отрядив Голубовича с шофером Юрой на исполнение очередных заданий. Бухгалтерия корпела над балансами, платежками, авансами, налогами и прочей экономической рутиной, не забывая совершить ежедневный рейд по окружным магазинам и палаткам.
   Бань на бывшем почтовом ящике было две - одна, отделанная резным деревом, представительская, для начальников, другая попроще, без затей, в цехе опытного производства. Сегодня шли париться в первую - Николай пригласил "нужного" человека, предупредив всех, чтобы были с высоким гостем поласковее. Гость и впрямь оказался длинным, с несовсем складной фигурой - к крепкому торсу были приделаны длинные руки и ноги крупной кости и маленькая губастая голова с торчащими ушами.
   Поначалу прогрелись в сухом тепле - тело разжалось, раскрылись поры и с проливным потом ушла, снялась усталость, скопившаяся за неделю. Поддали пару с мятой, хлестались веником, охаживая друг друга, с криками ныряли в холодную купель. Развели шайку мыльной пены и драились пока растертая мочалом, омытая горячим душем кожа не заскрипела от чистоты. И вот тогда, ощущая всем телом томную легкость, завернулись в простыни и сели по скамьям за стол янтарного дерева, на котором уже ждала крупно порезаная буженина с белым венчиком перченого жирка, по-детски розовая молочная колбаса, краснокожие помидорчики, кудрявая петрушка, белокачанная квашеная капуста с оранжевыми срезами моркови, и, конечно, стаканчики с прозрачной водочкой.
   Разопрели чистой испаринкой, а после первой и вовсе стало освобожденно.
   Хорошая баня красна не только паром, не только чаркой, но и мужской застольной беседой, где к месту и "соленый" анекдот, и охотничья байка. Николай видел, что гостю по вкусу и пар, и компания, он радовался этому, а с чего начать разговор не подумал. О делах? Это только для четырех ушей, с глазу на глаз: ты мне подкинь металла, а я уж в долгу не останусь. Про дико растущие цены? Про очередную схватку президента и спикера? Опасно, да и не к месту. А кому перемывают кости два начальника при встрече? Конечно, своим подчиненным.
   И Николай, хрустя капустой, подмигнул гостю, кивнул на Леонида и иронически-дружелюбным тоном начал скалиться:
   - Глянь-ка, Иван Степаныч, крест нацепил... А сам некрещеный. Это все равно, что взносы платить, а в партию не вступить...
   Даже не обиду, а остро, с вязкой горечью Леонид ощутил вечную, изначальную разницу шириной в пропасть с единокровным, единоутробным братом своим. Или таков постулат твоего и каждого бытия - быть одиноким даже с братом своим?
   Утром Николай сделал то, что Леонид никогда себе не позволил бы: вызвать брата, как начальник подчиненного, и сказать прямым намеком увольняться пора... Может, потому, что Леонид сам никогда начальником не был?
   Начальниками не рождаются, начальниками становятся и Леонид понимал, что дело тут совсем в ином. Леонид явился на свет с даром ощущать ритм и звукальность слова, видеть образы и цветные сны, слышать музыку и гармонию светил. Он долго жил, не подозревая о своих особенностях и наивно полагая, что его мироощущения - одинаковый удел всех, что всякому дано то, что ему было ниспослано, просто у других не случилось, не вспыхнуло ярким светом самосожжения. И Коляныч, брат, по разумению Леонида должен быть осенен, если не поэтическими, то способностями ученого-мыслителя или иными какими.
   С годами Леонид понял, что судьба совсем не по-братски разделила таланты меж Леонидом и Николаем, что ж тут поделаешь, но именно это, по разумению Леонида, служило причиной глубокого внутреннего расхождения родных по крови, но не по духу людей.
   Николай никогда не интересовался творчеством брата, не спрашивал, что пишешь, брат Пушкин, не помогал в мытарствах Леонида по редакциям и издательствам. Как будто отсутствовала, не существовала в пространстве братских душ сфера этих взаимоотношений.
   И никогда в жизни Леонид не разговаривал с братом о Боге.
   Чуждо это было Николаю. Кто Бог партийному вождю почтового щика? И где его храм?..
   А Николая словно понесло и не мог он остановиться:
   - Вот есть же люди, Иван Степаныч, понять их не могу, с двойным дном что ли, ненадежные, снаружи одни, внутри другие. Или поэты все такие?..
   Враз обрывался суетливый клекот
   и застывали, тихли звери
   играл на клавесине Моцарт.
   Молчал Сальери.
   Иван Степанович посмотрел на Леонида.
   - Издаетесь?
   - Сборник... - тягостно отозвался Леонид.
   - Представляю себе... - сказал Иван Степанович.
   Гость не закончил, повисла пауза, которая словно обнажила и без того голого Николая - бестактность его слов, его поступка. Так показалось Леониду.
   Петухов с Голубовичем иначе восприняли ситуацию. "Князь" профессионально споро разлил очередную и, как обычно, Гостю и шефу на малость, но побольше. Петухов же поднял свой стакан торжественно, как тамада в застолье:
   - Я спросил у мудрейшего: "Что ты извлек из своих манускриптов?" Мудрейший изрек: "Счастлив тот, кто в объятьях красавицы нежной по ночам от премудрости книжной далек!"
   - Хайям? - улыбнулся Гость.
   - Вот это стихи! - натужно весело восхитился Николай. - Вот это поэзия! - победоносно глянул он на Леонида. - Налей-ка водички Иван Степанычу, запить, - указал он Голубовичу.
   - Вода не утоляет жажды - я помню пил ее однажды, - неожиданно прорезался голос у Голубовича.
   Рассмеялись, выпили, напряженный момент миновал, но терпкий привкус горечи не покидал Леонида - и водка казалась некрепкой, и закуска невкусной. Его настроение усугубил Иван Степанович:
   - Большая разница у вас с братом? - имея ввиду возраст, спросил он Леонида, когда они остались наедине в парной.
   - Разница?... Смотря в чем...
   - И то верно, - деликатно согласился Гость.
   Глава шестая
   То траурен, как дух погоста,
   то отрешен, как инок в вере,
   смеялся, озаряясь, Моцарт.
   Мрачнел Сальери.
   Одеяло тяжелое, ватный слон, давит и душно, душно. Веки опущены, а глаза не спят, по черному мечутся красные иероглифы, они складываются в строчки письма.
   Брату.
   "Прочти это не при всех... Ни при ком... Один на один..."
   Леонид перестал ощущать тяжесть одеяла и вроде бы успокоился - вот и найден выход, он напишет письмо Николаю, тот прочтет и поймет...
   "Говорю сгоряча, после бани все-таки. Иван Степанович, чужой человек, но он-то и стал для меня зеркалом происходящего, его глазами я увидел нас с тобой со стороны..."
   А дальше где найти те единственные слова, чтобы разом объяли переживаемое годами, какие доводы привести...
   "Откуда в тебе такая душевная черствость? Крестик мой - мой крест и ничей больше. Его коснуться - осквернить святое, в глубине души спрятанное. Он света не знает иного, кроме Божьего..."
   И опять воспаленно вспыхнула, взметнулась обида и сожгла в дым, обессилила слова изреченные, ставшие ложью... Уже не письмо, а жаркий спор-монолог терзал Леонида в ночи. Он поначалу, как казалось ему, спокойно и рассудительно убеждал Николая, а потом распалялся и разом все обрывалось - ответа не было и не могло быть. Леонид переворачивался на другой бок и снова возникало...
   ... как они с Николаем завершили небольшую сделку, по которой заказчик остался должен еще двести тысяч рублей и Николай тогда сказал, как считаешь, может, хрен с ними, с этими копейками, пусть мужики тоже порадуются...
   ... как Леонид не выдержал - лучше бы отдал мне. Николай сразу скис, опять ты про свои писания... Вместо того, чтобы... лучше о детях наших вспомнил бы... Я же только ради них стараюсь и пока их не обеспечу...
   ... как на дне рождения Николая...
   .. как на своем дне рождения в родственном застолье Леонид говорил Николаю о цели и смысле жизни своей, но ответа так и не услышал...
   Может быть, ответ прозвучал в бане?.. Нет, раньше, гораздо раньше, подумал Леонид, еще когда был жив отец. Из глубоко запрятанного уголка памяти всплыло недоуменное потрясение, испытанное Леонидом в те дни, когда он пришел в книжный магазин и спросил продавца отдела поэзии, где можно получить авторские экземпляры своей книжки. Продавец, молодой парнишка в очках, вдруг широко заулыбался и застенчиво попросил автограф. Леонид впервые в жизни растерянно смотрел на титульный лист со своим именем и все никак не мог сообразить, что же пожелать своему первому, такому незнакомому и такому дорогому читателю. И директор магазина, немолодая женщина, маково вспыхнула, как девочка, узнав, что Леонид и есть тот самый...
   Их уважительное восхищение наполнило Леонида тихой гордостью и он с упоением раздаривал свои книги сотрудникам, родным и знакомым, считая, что все едино радуются его успеху, как результату напряженной духовной работы, как итогу неоднолетнего терпеливого труда и озаренного вдохновения. Но случилось никак не ожидаемое - чем ближе был кто-то Леониду, тем непредсказуемее оказывалась реакция на выход книги.
   Мать пришла с кухни, вытерла руки о фартук, подержала книжку в руках, улыбнулась ей ласково, как ребенку, тут же спохватилась, что у нее что-то подгорает и опять вернулась в свой "горячий цех".
   Отец торжественно, как при вручении переходящего Красного Знамени, встал, крепко пожал сыну руку, надел очки, открыл первую страницу и неумело прочитал первые строки первого стихотворения: По прихоти погоды странной притих пейзаж в дали туманной - старинный парк в весенней раме... Крякнул, крепко, со скрипом потер шершавую щеку и вынес приговор:
   - Не Пушкин, конечно, но все-таки... Тираж-то какой?
   Тираж и гонорар стали единственной темой обсуждения книжки Леонида коллегами по работе.
   Илья Жихаревич, школьный дружище, уставился на книжку, словно скульптор на кусок мрамора или столяр на доску, почему-то только переплет стал объектом его пристального внимания, он даже поковырял его пальцем, неопределенно хмыкнул и стал подробно рассказывать, как напряженно и интересно ему работается с редактором над новой своей научной статьей.
   Николай молча взял, не разворачивая, глянул - так смотрят случайно задержавшиеся у книжного прилавка: что-то привлекло на мгновение внимание, убедился, что не то, и пошел дальше. Так и Николай положил книжку в сторону - и ни гу-гу.
   Был бы Севка жив, тот бы оценил, сам стихи писал. Они с Леонидом даже завели традицию - дарить на дни рождения друг другу написанное за год. Собственно, так потихоньку и сложилась у Леонида рукопись, да и Севкины стихи, аккуратно перепечатанные, сохранились рядом, в ящике стола. Но Севка был в мире ином и Леонид тогда так и не стал разбираться в причинах происшедшего, слишком уж разными ему показались мотивы такого неприятного неприятия его детища, да и не желалось ему считать, что главное-то в другом...
   А может быть именно тогда Леонид в первый раз задумался и ощутил свою нестандартность, свое отличие от других? Вот и Татьяна, жена Леонида говорила ему сегодня о том же... Леонид развернулся в постели и в ночном сумраке различил, казавшуюся несоразмерно крупной голову жены. Лицо ее было темное, слепое от закрытых глаз и казалось неживым, если бы не сопение и тихий присвист дыхания. Жена... любимая,,, а в сущности, далекий, а вернее, совсем недалекий, чужой мне человек, подумал Леонид, и чего же я хочу от брата... от отца... от дочки... Кто они? Чужие или просто другие?..
   Кто был по-настоящему чужим Леониду, так это тесть с тещей, родители Татьяны. Как хороша была Танечка-Танюшка в девушках! Светлоголовая, стройная хохотушка, она нравилась Леониду своим мягким характером, своей участливостью и острым состраданием к чужой боли, беззаветной преданностью родителям и дому.
   Они познакомились на какой-то вечеринке, их факультеты, географический и химический были рядом, стали встречаться и как-то естественно, легко поженились. Словно соединились две половинки, предназначенные друг другу.
   Своего дома у молодоженов не было и жили они у родителей Татьяны. Особых проблем не было, тем более, что Леонид надолго исчезал в экспедициях, а когда появилась на свет маленькая Леночка, Аленушка, то помощь ее родителей была воистину ощутимой.
   Суть этих людей обнажилась, как дно во время отлива, когда Леонид вступил в жилищно-строительный кооператив и они въехали в свою двухкомнатную квартиру. Родители Татьяны вдруг заявили, что Аленушку они не отдадут. Леонид не мог поверить в невозможное, как это так, взять и отобрать дочку, как кошку, как игрушку. Иное дело Татьяна. Оказалось, что она не в силах разорваться надвое, пойти на ссору с родителями. Она панически боялась скандала, не могла представить себе даже простой размолвки и поэтому не видела ничего страшного в том, что Аленка по настоянию тещи называет папой и мамой своих деда с бабкой.