Владимиров Виталий. Крест

   Не надо тратиться на социологические исследования, усмехнулся про себя Леонид, выйди на улицу и увидишь - богатый хозяин, нищий старик, проститутка...
   Прошли, поспешая, молодые муж и жена. Они держали за руки с двух сторон дочку. Словно три звена одной цепочки, оборванной с двух сторон. Между мерседесом и стариком.
   Леонид достал газету. Московский международный фестиваль провалился никто не приехал... Грузия воюет с Абхазией, по сообщениям грузинской стороны противник потерял шестьсот человек... Эротика и порнография: два лика богини секса... Япония опять претендует на Курилы... На совещании великой семерки решили дать России валютный кредит, но свои взносы внесли только Штаты и Япония... Спикер опять что-то против президента задумал в ответ на запрещение пользоваться самолетами... Парламент России объявил Севастополь российским городом, а парламент Украины этого не признал... Эстонцы попытались принять закон, что русские - иностранцы... Вице-президент нашел еще девять чемоданов обвинительных документов с фактами коррупции в высших органах власти... Штаты опять нанесли бомбовый удар по Багдаду... Сербия воюет с Боснией... ООН с Сомали...
   Была такая карикатурка. Муж на столе лезет головой в петлю, а жена стаскивает его вниз: "Опять газет начитался!" И правда, хоть не открывай почтовый ящик, не включай телевизор.
   Леонид дождался того, с кем была назначена встреча, отдал письмо и проект договора и поехал на работу.
   Она вошла и встала у противоположных дверей вагона. Сразу отличимая от других. Притягательная. Не надо слов, достаточно взгляда. И Леонид смотрел на нее, а она неожиданно улыбнулась в ответ.
   Глянулись мы друг другу, жарко ощутил Леонид. Встать и подойти... Слова понадобятся. Отыщутся, дело не в этом. Поверит она. Что потом? Вот я, пятидесятилетний, в кармане пусто, на сердце тоска, в душе только прошлое да стихи. Устраивает такой набор? Вряд ли...
   Она вышла через две остановки, оглянувшись напоследок - поманил и все? Старею...
   Это ребенок не осознает происходящего с ним, у него нет прошлого, открыл для себя Леонид. Другое ощущение возраста, иное, неведомое ранее. В детстве живешь даже не сегодняшним и не завтрашним днем - а будущим, что кажется таким далеким. Ребенок вырастает и забывает о своих переживаниях, он вспоминает их, когда становится старым, на спуске вниз по обратному склону жизни. И все чаще одолевают воспоминания детства - не упомнишь, что было вчера, зато ярко высвечивается то, что, казалось, навсегда кануло в Лету.
   А как хотелось скорее стать взрослым! Взрослый больше, сильнее. Мальчишки хвалятся друг другу своими папами, они ощущают их силу, как свою. Леонид тайно восхищался теткиным поклонником - морским полковником в черной форме и мечтал о времени, когда и ему можно будет носить китель, фуражку и кортик.
   У взрослого власть, он может разрешить и запретить. Став взрослым получишь то, что сейчас запретно... И будешь счастлив. Счастье? Детский миф, развеянный жизнью. В сущности, счастье - совпадение реальных жизненных обстоятельств с представлением о счастье. Мечтал о своем доме, получил квартиру - был счастлив пока не увидел трещин на потолке и отставшие обои.
   Напечатал-таки книжку - был счастлив пока не столкнулся с равнодушием близких.
   Полюбил Татьяну на всю жизнь, а счастлив был пока... Пока Танька не обернулась из красивой легкой бабочки в кокон Татьяны Алексеевны. А с другими было бы по-другому? Вот глянулась же сегодня в метро. Татьяна таких нутром чувствует. Как ясновидящая. Недавно неожиданно позвонила на работу и потребовала явиться домой. Гроза разразилась из-за брошки, лежащей на столе, на самом видном месте. Леонид пытался объяснить, что это с работы, что Николай просил Леонида передать брошку "Белоснежке" из фонда по случаю дня ее рождения - бесполезно. Было заявлено, что кроме брошки в туалете обнаружены два длинных женских волоса, а в постели еще один.
   Они кричали друг на друга, словно треснула плотина, годами державшая семьи хранилище. До остервенения, до потери человеческого облика, до остановки сердца.
   А потом Леонид сдался и умолк. Татяна еще что-то выговаривала ему, но всему есть предел.
   Леонид заговорил тихо, больше размышляя вслух, чем пытаясь найти виноватого. Он говорил, как любил ее, смешливую, солнечную Таньку, студентку с химфака, говорил, что они давным-давно друг другу чужие люди, что держит их вместе только недавно приватизированная квартира да то, что Татьяна - прекрасная домохозяйка. А любовь умерла. Это в молодости мужья ревнуют жен, а в старости жены ревнуют мужей.
   Вот она, старость - стареешь, когда в тебе умирает любовь. Татьяна неожиданно разревелась, поняла, что или надо смириться окончательно или разойтись, как в море корабли. Старые корабли...
   Неужели только в старости обжигают и другие воспоминания? Те, что являются так незванно... Как оставил в морозном чужом подъезде подаренного некстати котенка... Как, не подумав, разжег костер в сухом мхе прибалтийского леса и еле затоптал расползавшееся, словно нефть по воде, пятно пожара... Как ляпнул глупость, сказал пошлость... От таких озарений полыхает лицо - стыдно, мучительно стыдно. Почему же сейчас, а не прежде, когда был молод, почему?.. Или близок к концу и итоги жизни подводит душа?..
   Леонид нескоро добрался до работы, транспорт ходил из рук вон плохо. День прошел ни шатко, ни валко, но к вечеру, часов в пять, накрыли стол, выпили по случаю дня рождения Лены Алисовой и отпустила тоска повседневности, раскраснелись, заговорили, достали гитару, пели, почти как в старые времена: издалека, долго, течет река Волга... а где мне взять такую песню... отвори потихоньку калитку... Просили Леонида про любовь и он читал стихи про ожидание, про встречу, про разлуку.
   Именинница Лена Алисова вдруг расплакалась и убежала в другую комнату, Леонид пошел за ней, чувствуя свою поэтическую вину, но причина оказалась не в нем, а в брате. Лена призналась, что давно и безответно любит Николая. Она спросила Леонида, почему Николай так равнодушно жесток к преданным ему людям... Не только к преданным, но и к родному брату, подумал Леонид, что объединило его с Леной. Они горячо выговорились о Николае, на душе полегчало, вернулись за стол, хряпнули еще по одной, потом второй, созрел момент - компания хором грянула цыганщину, раздвинули столы, начались пляски...
   Кто-то погасил свет и Ляля в танце крепко прижалась к Леониду. Он коснулся ее лба губами, а она запрокинула лицо навстречу... Леонид вроде бы несвязно вспомнил ту, в метро, что глянулась...
   Глава девятая
   - Ой, Ле-о-онид Николаич!.. - обрадовалась ему на следующий день Ляля и по-дружески обняла его. Он хотел ее чмокнуть в щеку, а попал в гладкую нежность шеи, пахнущей свежим теплом.
   Ляля замерла и они постояли так - едино - мгновение, не больше - длиною в вечность и потому его хватило, чтобы у Леонида закружилась голова. Как в танце.
   Время шло, а танец танцевал, кружился, раскручивался по спирали вверх. Наяву Ляля и Леонид работали рядом, встречались каждодневно, но в памяти она бесцеремонно и властно являлась Леониду, совсем нежданно, в середине разговора с кем-то, Леонид замолкал, замолкал и собеседник, ощущая что на Леонида что-то нашло. Что-то необыкновенное. Не обыкновенное...
   Она вспоминалась Леониду резко, как вспышка, словно всполох фейерверка в небе, когда на мгновение вздрагивает от пронзительного света весь купол, или как слепящий свет фар встречной машины, вылетающей в ночи из поворота. Виделась картинка, но будто боковым зрением: нога, закинутая за ногу и в ритм легких качелей носка туфельки-лодочки подрагивание края платья на голом круглом колене. Ее веселая улыбка, ее тягучий голос, когда она звала к телефону: "Ле-о-онид Николаич!.." Вечно открытые двери их комнат соседствовали друг напротив друга и когда она выходила в коридор, он видел ее всю: высокую, стройную, а когда он шел коридором, то видел ее светлую, склоненую над книгой или маникюром голову.
   Воспоминания-вспышки обжигали Леонида, он физически ощущал их, да, ему было больно и он знал, что боль зовется ЛЮБОВЬ.
   Годы придали иной смысл, иное ощущение вечному понятию - Леонид уже давно осознал, что истинное чувство столь же остро, как и нетерпеливо, не признает оно иного, кроме ненасытной жажды получить "да" - улыбкой, фразой и улыбкой, и фразой, и тоном, каким сказана фраза, и касанием... А когда "нет" или чудится, что "нет", тогда прощай разум и здравый смысл.
   Когда-то Леонид прочитал английский роман Агаты Кристи. Нет, совершенно неожиданно не детектив, не загадочные убийства распутывала знаменитая Агата, а развязывала узелки и сплетения чувств женщины, что полюбила, да безответно, как Лена Алисова, и никак не может избавиться, никак не может справиться со своей... "обузой". Роман так и назывался "Обуза". Ноша... тяжесть... кладь... бремя... Обуза. Героине в конце концов удалось совершить "убийство" своей любви, она успокоилась и потекла мерная жизнь, пока не обнаружилось, что живется скучно и серо в ожидании неминуемого - старости и смертного часа. Кончилось тем, что героиня встретила героя и последняя фраза романа была началом новой истории: "...и она с радостью ощутила легкую поначалу тяжесть обузы."
   Леонид был старше героини Агаты лет на тридцать, женат, он с печальным ужасом понимал, что жизнь его неудержимо катится только вниз по склону, под откос, что тем круче, чем дальше и "обуза", не ведающая возраста, явилась, увиделась ею, стройной и уж тут выбирай: задавить "обузу", как цветок каблуком, или дать цвести и в дурмане жить, как с открытой раной.
   Влюбленный, влюбленные отличимы в толпе - им не спрятать ореола сияющих глаз, беспричинных улыбок, легкости и стремительности телодвижения, когда голос наполнен обертонами радуги, а щеки палит румянец. К этим уже неоднажды пережитым ощущениям у Леонида добавилось совершенно новое. Поначалу: слава Богу, открыта еще душа детской радости первоощущения жизни! А уж потом обожгло: ох, похоже, в последний раз и уже никогда не будет. Словно привкус острой приправы, дарящий двойную жажду, уже ничем неутолимую.
   Ничем.
   И никем.
   Неделей позже Леонид приболел не гриппом, не простудой, а болезнью уже типично стариковской - прыгнуло давление, медленным кругом ехала голова, полная гулкой пустотой и тупым буханьем в затылке. Леонид позвонил "дяде Коле", тот добродушно хмыкнул - пить меньше надо и тут же посетовал, что надо бы предупредить Юрия Сергеевича, шофера Юру, чтобы тот не заезжал за Леонидом. Леонид болезненно вспыхнул - что же ты, Коляныч, не чуешь, что я еле двигаюсь, но сдержался и сам перезвонил Юре.
   И на неделю ушел с поверхности суетливой жизни, как камешек булькнет по глади воды и мягко опустится на дно чистой заводи. Так и Леонид в первые два дня, словно веки смазали липкой дремой, не мог разлепить глаза, на третий - читал, не особо вникая в смысл кем-то написанных фраз, на четвертый полез в свои старые записи и еще два дня писал, правил и даже вышли строки:
   Потянуло на стихи,
   словно утром после сна
   отпустил Господь грехи
   и опять в душе весна.
   Ясен воздух, солнца луч
   передразнит блеск ручья,
   пробиваясь из-за туч
   утоли мою печаль,
   ибо гол и сер пейзаж
   и прощальна неба просинь
   наземь скинула витраж
   разноцветных листьев осень.
   Была в этих строчках по разумению Леонида радость выздоровления. Полнокровие жизни вернулось к нему.
   Леонид Долин долго сидел за столом, чуткий, как чуток композитор, вслушивающийся в гармонию зазвучавшей вдалеке музыки, безразличный, как безразличен влюбленный насмерть перед лицом чужой красоты, и усталый, как путник перед дальней нелегкой дорогой.
   И на чистом белом листе появились первые письмена.
   Точка.
   После точки начинается новая фраза. После точки - новая жизнь новому смыслу. Когда после точки обрыв, пустота, то тогда абзац.
   И начинай жизнь сначала. С начала. Великая иллюзия, что если по-другому заживешь, то значит заново - жизнь можно только кончить, оборвать, но не начать, и ничего уже никогда не вернуть.
   Жизнь.
   Перепечатать, переписать эти строки, перейти улицу, перешагнуть через самого себя - преодолеть - вот это можно. Если есть силы, желание взяться за перо, поднять ногу, вдеть нитку в иголку, если есть интерес, есть цель - что же, в конце концов, там, на другом стороне и какой корабль сойдет с белого стапеля листа.
   Есть цель - стреляй!
   Шагаешь и на пути по щиколотку, по колено, по пояс, по горло лужи, вязкая топь болота - и тонешь в пузырях и ряске, не дойдя, еще чаще сидишь, лежишь на берегу пространства, через которое надо бы перемахнуть, и рябь мутного отражения ласково чешет глаз.
   Ну-ка, встать!
   поминая мать и всеобщее благоденствие через райские врата в центр мирового равновесия сквозь кулацкий саботаж трижды по лесенке горла на весь город выпученно
   ВСТАТЬ!
   Кто орет внутри меня, кто поднимает?
   КРЕСТ.
   Кто держит меня распято гвоздями в руках?
   КРЕСТ.
   Кто мой крест?
   Я.
   Я несу его на свою Голгофу ежедневно, еженощно, ежечасно, не ощущая его супертяжести в потоке утренней необходимости умывания, бритья, завтрака, городского транспорта, суеты дел, свиданий и встреч, позже вечером, ночью, но проснется строка:
   ...мне душу разорвали на бинты...
   ниоткуда, сама, словно квант Божьего света и все бремя предназначенности, обреченной на полнокровное ощущение ГАРМОНИИ, на захватывающее дух общение с ней и великую муку неотвратимого расставания...
   и тогда, в момент рождения строки все бремя предназначенности на мне крестом
   МОЙ КРЕСТ.
   Он встанет не на могиле моей, а увидится тому, перед глазами которого строки эти...
   Хорошее начало для рассказа. Леониду мечтательно захотелось легко написать вещь - рассказ или повесть, от которой станет и грустно и светло читающему, и будет радостно и светло написавшему, ибо смог, сотворил, и будет пусто, потому что ушедшее из-под пера уже не принадлежит автору.
   Начало началом, но где же все остальное? Как всегда в таких случаях Леонид взялся за свои дневники. Что за смесь впечатлений, событий, раздумий, открытий, сюжетов, историй и случаев... Жизнь... И фантазия... Некое пространство, в котором живут и общаются четверо. Лучше пятеро для неравновесности.
   Отсюда и название - "Пейзаж пяти".
   Любые фантазии каждого персонажа, его желания, его похоти и прихоти реализуемы. Есть такое волшебство. Или просто трехмерное телевидение. Вольное течение действия, переброс, неожиданные стыки, незаконченные новеллы, их продолжение потом, выворот наизнанку, калейдоскоп, карнавал мыслей и чувств. Кто-то пирует на празднике жизни и тела, сладострастно пьяного от пульса горячей крови, кто-то путешествует по времени, общаясь с лучшими умами, кто-то ищет в неземных цивилизациях эликсир бессмертия, кто-то просто созерцает восход солнца...
   Только мало человеку, все мало. Есть слово "гениальный", он придумывает слово "конгениальный". Да еще присматривается как залезть еще повыше.
   Немного чертовщины: хочешь поклоняться Богу поставь свечку Сатане. Пусть за столом идет странная игра, где ставка - жизнь. Проигрыш известен - главное игра. Если чьи-то образы-иллюзии несовместимы с иными, наступают паузы... Как сделать паузу в прозе? Поставить точку.
   Точка. После точки начинается новая фраза. После точки новая жизнь новому смыслу...
   И еще в "Пейзаже" никак не покидает ощущение некоторой неценности происходящего, как рассказа о желанном, но несуществующем, реальность скучнее и страшнее самой великой фантазии, все равно вещь напишется о времени прошлом, о времени, прожитом бесповоротно, история сделала крюк не в ту сторону и эта старица будет забыта, когда воды пойдут главным руслом. К тому же невозможно совпадение мироощущения одного и каждого, как не передает типографский шрифт своеобразие почерка. Отсюда и вечное одиночество...
   Если только не счастлив ответной любовью.
   А Леонид был уже озаренно счастлив одной только верой в Лялину улыбку и не желал потерять, расстаться с "обузой" - без влюбленности неполнокровно писались стихи и проза, не расцветала метафора, не сверкал радужной многогранностью кристалл образа, не сплетались в узор нити сюжета.
   Отболев, Леонид летел на работу. Ля-ля-ля, пела душа, Ля-ля, пела любовь. В автобусе Леонид увидел через плечо соседа заглавие рассказа из детской книжки - "Счастливый ослик". Это про меня, усмехнулся он.
   Леонид свернул на аллейку, ведущую в глубь квартала, и стал стихать шум дороги, словно не он шел вперед, а дорога с ревущим потоком машин уезжала куда-то, тонула в пространстве неба. Ляля вышла из магазина, словно ждала Леонида, он взял у нее сумки, а она его под руку и они пошли рядом.
   - На работу не хочется... - вздохнула Ляля.
   Леонид посмотрел ей в глаза - так рядом и свернул во двор ближайшего дома. Скамейка словно ждала их.
   Леонид, не помня, с чего-то начал, признание состоялось.
   Про невыносимую легкость "обузы", про фантазии "Пейзажа", про пустоту одиночества, если не любишь, про озаренность, если любишь...
   Ляля не отодвинулась, не оттолкнула:
   - Мне бы ваши заботы, Леонид Николаевич. Да по-моему не было ни одного мужика в нашем институте, кто бы не признавался мне в любви. Да и я не деревянная, как вы заметили. Женщина я, Леонид Николаевич, и счастья мне хочется, также, как и всем, понимаете. Не получается, не выходит. Может, потому, что живу с родителями в Одинцово. Загород. Две комнаты в трехкомнатной квартире. Куда мне деваться, посоветуйте, а? Господи, как же мне хочется иметь свой дом! И чтобы не ходить на работу. Готовила бы что-то вкусненькое, это я умею, смотрела бы телесериал про просто Марию, кормила бы живность свою - кошку, пару попугайчиков, ждала бы мужа и ребенка... Такая вот любовь...
   Такой вот пейзаж со счастливым осликом, растерянно подумал Леонид.
   Глава десятая
   Время для Леонида замерло и потеряло свое измерение в своей протяженности. Вставало солнце, налетал ветер, шел дождь, спускалась ночь, но наяву и во сне - неизменным оставалось полновесное ощущение тяжести неразделенной "обузы". Некому утешить безутешного, подвластно это только той, от кого так и веет холодком равнодушия. Ах, Ляля, Ляля... А Ляля по-летнему цвела в открытых платьях...
   Случился опять праздник - день рождения Николая. Отмечали по-купечески широко и обильно. Тосты... Песни... Танцы... И в какой-то момент Леонид и Ляля, выйдя покурить, остались вдвоем на лестничной площадке. Не удержался Леонид:
   - Ляленька, как вижу тебя, сердце обрывается... Любишь - и жизнь другая...
   - Да бросьте вы придумывать, Леонид Николаевич! Что я, не знаю... Как пришло, так и уйдет...
   Ляля говорила, Леонид слушал ее молча, но мысленно вел с ней свой диалог:
   "А может прав был трубадур Арнаут де Марейль - не думаю, что любовь может быть разделена, ибо, если она будет разделена, должно быть изменено ее имя..."
   - Помогли бы лучше. Вот Серпилина говорит, что денег у ассоциации почти нет, Николай Николаевич штаты сокращать собрался, с меня и начнет, вы бы поговорили с ним по-братски...
   "Ну, это еще неизвестно, кого первого..."
   - Еще слышала я американец приезжает, совместную компанию с ним организуете...
   "И откуда они все знают, ведь об американце Николай говорил вроде бы мне одному..."
   - Вот и взяли бы меня... За доллары. Только, чтобы на работу раза два-три в неделю ходить...
   "Не любит работать. Не хочет. Как моя дочка... Да она и впрямь в дочки мне годится... Другое поколение... Уж лучше желать то, что имеешь, чем иметь то, что желаешь. Вот Галя Уткина - опять потолстела. Для нее время измеряется килограммами - не месяц минул, а три килограмма назад..."
   - Жизнь другая, говорите?.. Да не другая она, такая же, только все хуже с каждым днем. А тут еще лезут разные, на Красной площади концерты устраивают, как жить советуют. Целовались бы со своим Западом...
   Ненависть увидел Леонид в глазах своей любимой. И такое же выражение лица, как у жены Тани. Брезгливо-усталое.
   "Все вам плохо, все не так... Ненавидишь, когда не любишь.."
   И что-то случилось, произошло, что-то умерло, когда Леонид незаметно для себя соединил Лялю и Татьяну Алексеевну, что было ранее никак невозможно...
   Глава одинадцатая
   У Николая, действительно, объявился "друг" из Америки.
   Светлый костюм, пестрый галстук, такой же платочек уголком из верхнего кармашка пиджака, массивный золотой перстень на левом мизинце.
   - Спасибо вам, Николай Николаевич. Вери мач, как говорят американы. Если бы не вы, что бы я сейчас делал, вы знаете? Что-нибудь, конечно, делал, Алик Коган не может без дела, уж так у него голова устроена. Это вы должны хорошо знать и помнить, когда я работал на вас в лаборатории, скажите своему брату, кто был ваш мозговой трест? Ну, хорошо, хорошо, был еще Свиридов, кстати, где он сейчас?
   - Ушел. В концерн "Металлтехпром", - ответил Николай.
   - Большому кораблю... Вы дадите мне его телефон? Спасибо... О чем это я? Да, именно вы тогда на парткоме дали мне характеристику на выезд в Израиль, а ведь не хотели... Понимаю, указание оттуда, да?.. И характеристика была хуже некуда, но дали же! Я еще обещал тогда всему партбюро приглашение прислать в Израиль, помните, как они побледнели? Не прислал... Правильно сделал, чего интересного им на моей исторической родине? Мне тоже там не понравилось. Вот Штаты, это простор, хотя все далеко не так просто, доложу я вам. Устроился работать на фирму. Присмотрелся, работать можно, да, по моей проектно-конструкторской части. Уж в этом я понимаю. Через полгода - случай, начальник мой вернулся с обеда, я не ходил, экономил, жил впроголодь, снял комнату да матрас какой-то нашел на помойке. Видит он, что я решил сложную головоломку в журнальчике и предложил мне подумать, как сократить процесс подготовки комплекта технической документации для заказчика.
   - Вы же и здесь давали какое-то предложение, - вспомнил Николай.
   - Вот-вот, - обрадовался Коган. - Три месяца сидел вечерами, делал расчеты и получил-таки схему, по которой отпадала необходимость в емкой по времени и затратам части нашей работы без ущерба для качества заказа. Наша фирма сразу вырвалась вперед, мы стали все делать в полтора раза быстрее, чем другие, недурно, а? Кроме того, двоих уволили, опять экономия. Мне выплатили приличную премию, обещали повышение, но я ушел. Стал играть на бирже.
   - Удачно?
   - Когда как... Но в среднем обязательно с плюсом. Что на моей визитке?.. Президент компании. Два моих американских друга вкладывают свой капитал в меня. Я играю, мы выигрываем. Деньги к деньгам идут. Я теперь сижу в своем, своем! доме...
   На том же матрасе с помойки, с трудом удержался, но не сказал вслух Леонид. Словно актер во время бенефиса, президент американской фирмы, Алик Коган вел свой монолог. Ему надо было говорить, не мог он остановиться, такой расчетливый, такой упорный, такой рациональный, слишком высок эмоциональный подъем - трамплином ему долгие годы лишений, борьбы и выживания. Несет свой крест...
   - ...и слушаю по супер-стерео-системе суперкачественные музыкальные записи... Лучано Паваротти... Слава тебе, Господь...
   - Вы верите в Бога? - неожиданно для себя и Когана спросил Леонид.
   - Да. Только не в вашего. Это нелогично.
   - Бог и логика?.. Как это? - удивился Леонид.
   У Когана загорелись глаза:
   - Это же просто, - торжествующе произнес он. - Вы утверждаете, что бог един в трех лицах, а я не могу поклоняться сразу трем богам. У меня один бог - Иегова.
   - Сами же сказали: в трех лицах, но един...
   - Мужики, а вам не кажется, что ситуация какая-то нелепая, - неодобрительно прервал брата Николай. - Сидят в кабинете бывший парторг, невозвращенец и беспартийный родственник парторга и чешут языки про божественное. Лучше скажите, Александр Исакович, как там ваш новый президент?
   - О!.. О!.. Вот это вопрос! Это по делу. Что я могу вам сказать, дорогой мой парторг, Николай Николаевич? Когда я пересек границу в Шереметьево, что я думал? Я думал - весь мир перед тобой, Алик, возьми глобус и реши, где бы ты хотел остаться, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы, как сказал-таки специалист по закалке стали ваш тезка Николай с еврейской фамилией Островский. А когда я добрался-таки до Штатов, понял - это то, что я искал. Есть место на Земле, где тебе платят за твой труд, за твои мозги и не платят, если ты этого не заслужил. Я состою в партии республиканцев, я - патриот своей страны, я горжусь ею, но что творят эти демократы, дорвавшиеся до власти? Они придумали строить социализм. Опять я, Алик Коган, буду истекать мозговым потом, а кто-то будет бить баклуши на партсобраниях, извините, Николай Николаевич. И с чего они начали? Разрешили педерастам служить в армии. Теперь наши авиаматки превратятся в плавучие бордели. На что идут мои налоги, спрашиваю я вас?
   Николай озабоченно сдвинул брови:
   - А я считаю, что товарищ президент Социалистических Штатов Америки прав. Человечество обязательно вернется к светлым и бессмертным идеям. И пора пока не поздно вам, гражданин Коган, заняться организацией социалистического соревнования на вашей бирже за переходящее знамя, вступить в борьбу за высокое звание лучшего по профессии среди брокеров, работать бригадным подрядом, что вы уже делаете со своими партнерами.
   - Тут незаменим опыт Николая Николаевича, - подхватил Леонид. - Пришлите приглашение, обещали же...
   Надо было видеть Когана.
   - А вас-то как теперь называть?.. Строители капитализма?.. В России воровали всегда, потому что были бедные, даже те, кто что-то имел. Мне рассказывали, как великий советский скрипач, чуть ли не мой тезка, гастролировал в застойные времена в Англии. Фирма поселила его в отель "Георг Пятый". Престижно, выше некуда. Потому что и дом, и его содержимое сохранилось со времен Георга, не чета России, разоренной собственным народом, а там все осталось подлинное, даже мебель, гобелены и прочее. Скрипач, конечно, получал свою долю, пятнадцать долларов в день, но разве это деньги, и потому кипятильник с собой возил обязательно. Случилось так, что он его включил, а тут звонок, положил он кипятильник на кресло, поговорил по телефону, оглянулся, ужас! вся обивка прожжена насквозь. Скандал, правда, завтра уезжать, но от этого не легче. Скрипач приуныл, а потом припомнил, что в Лондоне на гастролях еще и оркестр народных инструментов. Позвонил, пришли двое. Люди попроще, но с русской смекалкой. Сгоняли в хозяйственный, купили ножовку и разделали кресло на мерные части, как раз под сумку дорожную. Пудов на пять оказалось креслице, пришлось три ходки сделать до дальней помойки. Утром уезжать, зашел администратор пожелать доброго пути, а где кресло, что здесь, в этом углу простояло столько веков? Не мог же его вынести высокий гость, не под силу просто. Скрипач тем более... Через пять минут управляющий и весь персонал антикварного отеля таращился на пустое место, да что толку?