Страница:
— А парни?
— Здесь тоже не очень ясно. Мы им сделали по семь уколов из восьми: Ване
— «Зомби-8», а Валету — «331-й». Еще весной сделали. А они как вошли в состояние абсолютной управляемости, так и не вышли из него. Но есть и масса иных сложностей, которые надо изучать. Так что пока о всяких глобальных планах надо забыть. Надо изучать, думать, работать… Как говорится, обещанного три года ждут. А нам, может быть, десять лет ждать придется…
В это время появился Кубик-Рубик, который, широко улыбаясь, сообщил, что все готово и можно приступать к водным процедурам.
Суженая-ряженая
— Здесь тоже не очень ясно. Мы им сделали по семь уколов из восьми: Ване
— «Зомби-8», а Валету — «331-й». Еще весной сделали. А они как вошли в состояние абсолютной управляемости, так и не вышли из него. Но есть и масса иных сложностей, которые надо изучать. Так что пока о всяких глобальных планах надо забыть. Надо изучать, думать, работать… Как говорится, обещанного три года ждут. А нам, может быть, десять лет ждать придется…
В это время появился Кубик-Рубик, который, широко улыбаясь, сообщил, что все готово и можно приступать к водным процедурам.
Суженая-ряженая
Да, Восток — дело тонкое. Не знаю, все ли у Кубика в хозяйстве стопроцентно соответствовало арабским обычаям и законам ислама, но баню его ребята организовали на высшем уровне, и массаж какие-то приятные девахи в купальничках сделали на совесть, безо всякого такого, но приятно. А уж подстригли, причесали и побрили и вовсе классно. Ни в жисть не скажешь, что вчерашней ночью с духами общался. Потом приодели. Правда, не в пошитое, а в готовое, но сидело клево. Может, и не так шикарно, как на Хайди, когда я с президентом Соррильей встречался, но прилично. В Москве, пожалуй, по такому прикиду и за «крутого» сойдешь.
После всех этих отделочных работ, наверно, меня можно было хоть на прием к эмиру вести.
На последнем этапе, то есть при подборе костюма, сам Кубик присутствовал. ЦУ раздавал так, что народец его пулей летал. В Москве его бойцы тоже слушались, но там он так не гавкал. То ли по-арабски звучало крепче, то ли просто здешний народ еще не разбалдел до такой степени, чтобы таких начальников посылать на хрен. В прежнем заведении Кубика его, конечно, не посылали, потому что дисциплину он держал. Но если бы он там вздумал плюхи раздавать за пустяки, то его могли бы и не понять. Наш человек если обижается по-настоящему, то в суд не подает. Ему проще замочить, чем адвокату заплатить.
Так или иначе, но Кубик трудами своих холуев остался доволен и пригласил меня на обед в то же помещение, где угощал нас с Хрюшкой перед прилетом Чудо-юды. Мне даже как-то грустно стало. В последний раз ее тут видел. Где она теперь, мадемуазель Шевалье? Долетела до Куракина или нет? А то, может, Чудо-юдо ее отдать-то отдал, да вот забыл предупредить, чтобы авиационных катастроф остерегалась? Ну, это вряд ли… А вот автомобильную подстроить по дороге из Орли — может. Хрен его, бородатого, знает! Может, и зря я о нем плохо думаю? Мы с Кубиком уселись за стол.
— Батя будет? — спросил я.
— Сейчас явится, — ухмыльнулся «шейх». — Начальство, сам понимаешь, не опаздывает, а задерживается.
— Жрать-то можно уже?
— Минут пять потерпи, а?
— Ладно, терплю. Но если сдохну, ты отвечаешь.
— Отвечу, отвечу… — Гражданин Абу Рустем явно что-то знал и аж лопался от восторга, что может меня маленько помурыжить. Ух, азият чертов!
Секрет оказался самый что ни на есть полишинельский. Открылась дверь, и галантный Чудо-юдо пропустил в столовую некую молодую даму. Глаза бы мои ее не видали!
Нет, не потому, что она была уж очень страшненькая. Даже вовсе нет, если точнее.
Наоборот, будь эта дама мне незнакома и не знай я про нее много-много самого разного, я бы, пожалуй, проявил к ней самый живой интерес. Правда, не
сейчас, когда пребывал в расстройстве от разлуки с Хрюшкой, а как-нибудь в другой обстановке, в веселом настроении. Но, к сожалению, я об этой даме знал жутко много. Например, знал, что она может без всякого стыда и совести трахнуться сразу с тремя мужиками при солнечном свете и в присутствии двух баб. Знал, что она может с пятиста метров угодить в лоб человеку, мирно пьющему чай на балконе дачи. Или расстрелять шесть человек в упор из автомата. Или легким, незаметным ударом вырубить сильного и тренированного мужика, а потом пристегнуть его наручниками к водопроводной трубе.
Конечно, можно было о ней и приятное вспомнить. Например, что она на скрипке играет, причем очень даже неплохо. И готовить, не в пример Хрюшке, несмотря на свой холостой образ жизни, умеет. И все ее боевые навыки, если их применять не против меня, а наоборот, — вещь очень ценная. Наконец, будучи одним из участников той самой групповухи на полянке, я хорошо знал, какие страсти эта дама может учудить в области секса.
В общем, это была Таня-Кармела-Вик. Нынешняя гражданка Виктория Рэймондовна Баринова, надо полагать. Наследница тридцати семи миллиардов долларов с копейками и моя официальная жена, которая два года назад едва не замуровала меня в «Бронированном трупе».
Не, выглядела она на уровне. Ей сделали короткую стрижечку а-ля гарсон или как-то еще, короче — я такую когда-то видел в одном французском фильме. Мордочку очень солидно подштукатурили и, по-моему, даже убрали с нее все рябинки, морщинки, веснушки. В ушки вдели сережки с голубыми камушками — боюсь, что с натуральными аквамаринами. Золото тоже, по-моему, не самоварное было. Платье ей выдали голубое, довольно свободное, с воланчиками на плечах и вырезом. Симпатичная, если чисто внешне. Не красавица экстра-класса, но и не замухрышка. Конечно, скрипичного футляра с винторезом у нее на сей раз не было, имелась только золотистых тонов сумочка на тонком ремешке, которую она положила на столик у двери.
При прошлых встречах она мне не часто улыбалась. А тут улыбнулась, тепло эдак, по-доброму. Будто у меня с ней был долгий-предолгий роман, о котором вспомнить приятно.
Тем не менее посмотрел я на нее мрачновато. Дескать, чего ты скалишься, Танюшка? Издеваешься, что ли? Ясно ведь небось и самой, что наш брак, если так можно выразиться, будет собой представлять. Как всегда, кто кого обдурит, кто кого подловит. У нас это получалось в прошлом с переменным успехом. И то, что твоя микросхема, если ее Чудо-юдо не заблокировал, стучит товарищу Сарториусу, я знаю. Надо было мне тебя оставить в горящем доме у Толяна, царствие ему небесное, чтоб ты вместе с ним на воздух взлетела, и проблем бы не было…
Странно, но похоже, что ей этот мой мрачный взгляд очень даже понравился. Мне показалось, что если бы я ей тоже приятную улыбочку состроил, то она бы насупилась.
— Здравствуйте! — услышал я знакомый полудетский голосок.
— Прошу простить великодушно, — пробасил Чудо-юдо, — наша единственная дама хотела выглядеть неотразимой. Задержалась…
— Зато как выглядит, а? — сказал Кубик-Рубик. Если бы я не знал, что он при моей экипировке присутствовал, то подумал бы, будто он лично подобрал Танечке это платье и прочие аксессуары.
— Это вашей супруге надо сказать спасибо, — скромненько, хлопнув ресничками, произнесла Танечка. — Зулайка просто прелесть, все так подобрала! Прямо как для сестрички…
— Наверно, очень обрадовалась, когда узнала, что ты на место пятой жены не претендуешь, — сказал я не очень вежливо.
Танечка не обиделась, она еще разок отпустила мне нежную улыбку. На месте Чудо-юды я бы на нее обратил внимание. Если эта красотуля начинает охмурять, то ничего хорошего не жди. В Швейцарии, между прочим, горы есть — Альпы называются. Так вот, как пелось в одной старой песне, «если на гору залезть и с нее кидаться, очень много шансов есть с жизнию расстаться». Сам я, конечно, с горы кидаться не стану — хрен дождется, но вот если меня кинут — вполне могу разбиться. И это только один, самый примитивный вариант. Кармела из «Чавэлы» может и по-другому кинуть. В переносном смысле. А ежели там поблизости, допустим, Сергей Николаевич Сарториус окажется с его боевым чекистским опытом, то я и пикнуть не успею…
В разговоре, который вели за столом господин Баринов-старший, шейх Абу Рустем и гражданка Кармелюк-О'Брайен-Мэллори-Баринова, я участия практически не принимал. Даже не потому, что мне в нем не хотелось участвовать, и не потому, что боялся внести нервозность в эту дипломатическую куртуазность. Просто жрать очень хотелось. В конце концов, все свои за столом. Мы с Кубиком, помнится, водяру хлестали из горла, занюхивая мануфактурой. И с Танечкой, удирая от хайдийских коммандос, на платформе тушенку штурмовым ножом открывали. Да и с батей всяких протокольно-этикетных сложностей за столом избегали. Поэтому я взял подходящую ложку и принялся метать ею пищу в пасть. Почти как салабон в армейской столовой, опасающийся, что вот-вот будет команда: «Закончить прием пищи! Р-рота — встать! Выходи строиться!» Что ложкой не загребалось, брал руками. Чудо-юдо, по-моему, на мой плебейский стиль поведения не смотрел. Уж очень любовался он новой невесткой. Небось этот самый, с бородой, который Саваоф, выломав у бедняги Адама ребро и вырастив из него Еву, точно так же любовался на дело рук своих. Вообще-то кое-кто на моем месте, возможно, и заревновал бы. Если бы, конечно, этому кое-кому данная суженая-ряженая не была настолько по фигу, как мне. Мне лично было бы даже проще, если бы Чудо-юдо сам на Танечке женился. Правда, у него вроде бы своя жена имеется, которая даже, кажется, меня когда-то родила, только вот сыном до сих пор не признает почему-то…
Откушали славно. Кубик-Рубик решил нас после трапезы выгулять. Показать свои шейховские владения. Слов нет, красиво он тут устроился. Гектара три его заведение занимало.
— Тут пустыня была, — рассказывал Кубик, будто он сам эту пустыню окультуривал, — ни черта не росло. А теперь — все в зелени. Финики растут, а вон там — даже бананы.
Чудо-юдо кивал, говорил, что все очень здорово сделано. Танечка про «Тысячу и одну ночь» вспоминала, ахала и восторгалась. Я помалкивал. Ясно ведь, что всю эту красоту — и изящные белые здания, в облике которых предпоследние писки западного модернизма семидесятых годов сливались с элементами арабской архитектуры времен Халифата, и бассейны с фонтанами, питавшиеся опресненной морской водой, и пышный парк с многочисленными цветниками, мраморными дорожками, фигурно подстриженными кустами вдоль аллей
— Кубик не создавал. Просто Чудо-юдо ему это купил. Небось какой-то настоящий шейх маленько прогорать стал или в Лас-Вегасе продулся, а может, во что похуже влип. А Чудо-юду надо было срочно пристроить своего человека в Эмиратах. Вот и сошлись миллионах на пяти, хотя тут, если поприкинуть, на все десять набежит. Остальные пять небось на «прописку» пошли. Ну, оформить там подданство, подмазать каких-нибудь спецов, которые обнаружат, что предки товарища Кубика ведут свою давнюю родословную от Гаруна аль-Рашида, халифа Омара или даже от самого Пророка.
В общем, стал тут Кубик чем-то вроде старшего сторожа при имуществе большого босса. Крутят через него что-то, перегоняют деньги, всякие шахер-махеры делают. Темный лес, и соваться в него даже мне не стоит.
По ходу экскурсии добрались до вертолетной площадки. Все было чисто, будто дома, который перенесся вместе с нами из брошенного кишлака, никогда тут не было. Не иначе Чудо-юдо прошелся ГВЭПом в режиме «Д». Полностью разметал все на атомы, чтобы и порошинки не осталось.
— Отсюда до моря совсем близко, — сообщил Кубик, — спустимся? Можно напрямик, через площадку, а там по лесенке…
Мне было как-то до фени — идти или не идти. Но Чудо-юдо, подцепив под руку Танечку, решительно направился через площадку. Кубик заторопыжил за ними, хотя в своих шейховских одеждах ему надо было ходить помедленнее, чтобы не запутаться. Я пошел следом, а за мной — задний эшелон охраны Кубика. Передний тоже где-то был, но маскировался, и его не было заметно.
Прямо от края площадки начиналась лесенка, узенькая, с тонкими металлическими перилами. Она и впрямь выводила к морскому берегу, на который плавно накатывали волны.
Переходя следом за Кубиком с вертолетной площадки на лесенку, я отчего-то поглядел под ноги. И очень удивился.
Там, где бордюрный камень вертолетной площадки смыкался под прямым углом с бордюрным камнем коротенькой дорожки, выводившей на лестницу, лежал сапог. Гнилой, рваный, истертый и потрескавшийся кирзач самого что ни на есть советского образца. Ничегошеньки странного в нем не было бы, если бы я нашел его на российской свалке или стройке, на крестьянском огороде под Вологдой или на дачной шестисоточной «фазенде» московского горожанина. Само собой, совсем никакого интереса не вызвал бы этот сапог, валяйся он у забора какой-нибудь российской воинской части.
Но тут, за пару тысяч километров от границ СНГ и еще подальше от российской границы, на чистеньком, без единой мусоринки газоне смотрелся этот сапог выходцем из иного мира.
— Чего нашел? — услышал я. Чудо-юдо остановился и обернулся. Таня тоже повернулась в мою сторону, а Кубик даже немного испугался.
— Надо же, — усмехнулся отец. — Вроде бы все ночью подмели, а это оставили…
— Думаешь, он вместе с нами прилетел? — спросил я.
— А откуда ж еще ему взяться? Не один год небось провалялся в том кишлаке. Может, там внутри и ступня осталась…
— Бр-р! — сказала Таня, поеживаясь. — Не шутите так, Сергей Сергеевич…
— Всяко может быть, — произнес отец. — Пошли к морю.
— Я сейчас дворника вызову, — засуетился Кубик, — отнесет на мусоросжигалку.
— Не надо, — возразил отец. — Идем!
— Так мне что, тащить его с собой? — поинтересовался я.
— Так точно. Тащи.
От сапога пахло какой-то гнилью. Мне временами казалось, что он вот-вот распадется на куски. К тому же налипло на нем немало всякой дряни, правда, уже окаменевшей за долгие годы.
Не очень приятно было нести эту штуку, будучи одетым в свеженький светлый костюм, и держать сапог недавно мытой рукой. Меня даже посетила мысль о том, что от этого старья можно заразиться какой-нибудь болезнью. Как только я об этом подумал, рука зачесалась и зазудела.
Тем не менее я донес его до моря. Мне было не очень понятно, но раз это нужно Чудо-юду — я исполнил.
Там, куда вывела лесенка, оказалась бухточка с пляжем, не таким шикарным, как у Марселы на Гран-Кальмаро, но тоже ухоженным и чистеньким. От большой воды бухточку отделял небольшой мол, поверху которого была проложена небольшая дорожка, должно быть, для тех, кто присматривал за створным знаком у входа.
Чудо-юдо решительно пошел туда, к створу. За ним и мы, все остальные. На маленькой круглой площадочке вокруг двухметрового обелиска с фонарем наверху Чудо-юдо взял у меня из рук сапог и спросил у Кубика, указывая на море:
— Это у вас что за вода?
— Галф, — ответил Кубик, — Персидский залив, в смысле.
— А от какого океана залив?
— От Индийского, по-моему, — неуверенно произнес «шейх», но не потому, что забыл школьный курс географии, а наоборот, потому, что не понимал, зачем Чудо-юдо задает вопросы с общеизвестными ответами.
— Стало быть, можно считать, что мы сейчас на берегу Индийского океана находимся?
— В принципе можно… — пожал плечами Кубик.
— Ясно. Так вот, дорогие товарищи, — торжественно произнес Чудо-юдо. Перед вами наш с вами родной, отечественный, солдатский сапог. Кто его носил, мы не знаем, но скорее всего человек этот на нашем свете отсутствует. Может, убыл «двухсотым» в Союз, может, его косточки и сейчас в афганской земле тлеют. А сапог вот, по воле Божьей, попал сюда. Давайте предадим его Индийскому океану. Как символ. Ну, а что это будет символизировать, пусть каждый сам подумает и для себя лично решит. Вслух можно не высказываться и даже лучше вообще помолчать.
Чудо-юдо размахнулся и метнул сапог метров на двадцать, в голубые пологие волны.
Мы постояли минуту молча, уважая пожелание Сергей Сергеевича, поскольку, видимо, для него лично этот странный ритуал, действительно имел какой-то смысл. Символический или мистический, политический или экономический — неясно.
Не знаю, кто и что для себя решил. Сам я ничего не решил. Я никого в Афганистан не посылал, там, можно считать, не был и никакой своей личной ответственности за тамошние дела не ощущал. Мне не довелось голосовать за Брежнева, который туда войска ввел, возможно, зря и по-дурацки, ни за Горбачева, который их оттуда вывел, наверняка зря и по-дурацки. Я вообще старался поменьше к политике прикасаться. Она еще грязнее, чем этот сапог…
Мы возвращались от створа, когда запищал пейджерфон Кубика. Он отозвался по-арабски, сказал несколько отрывистых фраз, а затем обратился к отцу:
— Сергей Сергеевич, компьютерная связь заработала…
— Понятно… — кивнул генерал. — Вы, молодые, маленько погуляйте еще, а мы пойдем. Не прощаюсь.
Они заторопились наверх, а мы с Танечкой остались у моря.
Разговаривать мне с ней не хотелось. О чем, скажите на милость? Вспоминать, как она меня возила по Подмосковью, прикованного к тентовой дуге «уазика»? Или о том, как я ей по морде съездил, чтобы завладеть ее пистолетом? А может, припомнить ей Кота, Джека и Толяна?
— Что ты такой насупленный, Дима? — спросила моя нареченная. — Не иначе я тебе не по сердцу пришлась?
— Издеваешься? — проворчал я.
— Не совсем. — Танечка улыбнулась еще более ласково, чем за обедом. — Мы ведь и впрямь с тобой не чужие. Такие прогулочки вместе проводили — закачаешься. Говорят, совместно пережитое сближает. Или не так?
— Не знаю, — хмыкнул я возмущенно. — В «Бронированном трупе», по-моему, вы с мамочкой явно показали, что вам такой родственник не нужен.
— Да, может быть, но времена меняются. А кроме того, у нас ведь и более приятные моменты в жизни были…
— Это у Джека на лежке?
Она опять хитренько улыбнулась.
— Значит, я тебе все-таки небезразлична?
— У меня приказ: считать тебя своей женой. Буду выполнять, никуда не денусь.
— Значит, ты все это делаешь из чистой исполнительности?
— Я еще пока ничего не делаю. Просто хожу тут с тобой, поскольку Чудо-юдо приказал.
— Но делать-то будешь? — хихикнула Танечка.
— Это в смысле трахаться? Не знаю. С тобой, по-моему, у меня ничего не выйдет…
— А с этой, Хавроньей… или как ее там, у тебя бы вышло?
— Наверно, десять лет с лишним прожили…
— Ты ее сильно любишь? Только честно!
— Я просто люблю. Это качественный показатель, а не количественный. Нельзя любить сильнее или слабее. Или любишь, или не любишь — четко и ясно.
— Надо же, — ухмыльнулась Танечка, которая никогда не держалась так развязно, как сейчас. — А ты ей часто изменяешь?
— Случается, — честно сознался я, — но все равно люблю.
— Ты ей изменяешь — и любишь? Что-то не верится. Мне почему-то кажется, что ты, кроме себя самого, никого не любишь. Интересно, а вот если бы ты узнал, что она тебе изменяет, ты разлюбил бы ее?
— Не знаю. Смотря по какой причине изменяет.
— А ты по какой причине изменяешь?
— По разным, — проворчал я. — Иногда потому, что жалею какую-нибудь невезучую. Иногда — потому, что налетает такая, как ты, и показательное шоу устраивает. А иногда — оттого, что настроение хорошее и все в кайф идет.
— Понятно… — сказала Таня задумчиво. — Интересно, а что ты в ней больше любишь — душу или тело?
— Ну вы, гражданка Кармелюк, и вопросики закидываете! Я человека люблю, женского пола, под кодовым названием Хрюшка Чебакова. Есть ли вообще такой предмет, как душа, я не знаю. Чудо-юдо и сама Ленка предпочитают говорить: «доминантное „я“. А тело… У нее и тело вполне приятное, нежное, ласковое, доброе такое…
— Вообще-то эти эпитеты скорее к духовному содержанию относятся.
— То-то и оно, что насчет духа и тела граница точно не установлена.
— Не все с тобой согласятся, наверно. Но я — соглашусь, пожалуй.
— Покладистая вы, оказывается, дорогая супруга.
— Да, представь себе. Послушай… — Тут Танечка сделала паузу, которая растянулась на целую минуту.
— Что «послушай»? — поторопил я ее. — Не придумала, чего спросить?
— Нет, почему, придумала. Только вот не решаюсь сказать. Не знаю, как ты отреагируешь.
— Ну ты-то к любой реакции готова. Один раз удалось мне тебя подловить — на ферме у Толяна. И то собака погрызла. А ты меня всегда вырубала чисто. Охнуть не успевал.
— Да нет, я не думаю, что ты на меня с кулаками полезешь. А вот поверишь или нет, не знаю.
— Только, Танюша, — предупредил я, — если ты насчет любви с первого взгляда или там со второго, то лучше не надо. Не поверю, хотя моей персоне это, может быть, и очень лестно услышать. Ты вот говорила, что я только самого себя люблю, верно? Но, так может думать только тот, кто действительно только себя и любит. О других по себе судит.
— У-У-у! — протянула Таня. — Какое у нас самомнение! У тебя там нимб не сияет, святой ты наш, недомученик? Может быть, я тебе как раз, наоборот, не про любовь хотела сказать, а про то, что при первом удобном случае мозги из тебя вышибу?
— Не удивила. От тебя всего можно ждать…
Таня расхохоталась. Очень редко я слышал, чтоб она смеялась. Возможно, не слышал совсем. Нет, вроде бы слышал, но тот смех был почти истерический. А этот — нормальный, не вымученный.
— Дурак ты, Волчара, — произнесла она, и у меня сердце екнуло. — И я тоже дура. Взялась твою преданность проверять…
— Ты… Ты кто? — пробормотал я, уже зная ответ, но еще не позволяя себе в него поверить.
— Хрюшка я, точнее — Хавронья Премудрая в лягушачьей шкурке…
Нет, я еще не успел поверить в это до конца, когда сверху от вертолетной площадки послышался зычный голос Чудо-юды:
— Поднимайтесь наверх, голубки… Труба зовет!
После всех этих отделочных работ, наверно, меня можно было хоть на прием к эмиру вести.
На последнем этапе, то есть при подборе костюма, сам Кубик присутствовал. ЦУ раздавал так, что народец его пулей летал. В Москве его бойцы тоже слушались, но там он так не гавкал. То ли по-арабски звучало крепче, то ли просто здешний народ еще не разбалдел до такой степени, чтобы таких начальников посылать на хрен. В прежнем заведении Кубика его, конечно, не посылали, потому что дисциплину он держал. Но если бы он там вздумал плюхи раздавать за пустяки, то его могли бы и не понять. Наш человек если обижается по-настоящему, то в суд не подает. Ему проще замочить, чем адвокату заплатить.
Так или иначе, но Кубик трудами своих холуев остался доволен и пригласил меня на обед в то же помещение, где угощал нас с Хрюшкой перед прилетом Чудо-юды. Мне даже как-то грустно стало. В последний раз ее тут видел. Где она теперь, мадемуазель Шевалье? Долетела до Куракина или нет? А то, может, Чудо-юдо ее отдать-то отдал, да вот забыл предупредить, чтобы авиационных катастроф остерегалась? Ну, это вряд ли… А вот автомобильную подстроить по дороге из Орли — может. Хрен его, бородатого, знает! Может, и зря я о нем плохо думаю? Мы с Кубиком уселись за стол.
— Батя будет? — спросил я.
— Сейчас явится, — ухмыльнулся «шейх». — Начальство, сам понимаешь, не опаздывает, а задерживается.
— Жрать-то можно уже?
— Минут пять потерпи, а?
— Ладно, терплю. Но если сдохну, ты отвечаешь.
— Отвечу, отвечу… — Гражданин Абу Рустем явно что-то знал и аж лопался от восторга, что может меня маленько помурыжить. Ух, азият чертов!
Секрет оказался самый что ни на есть полишинельский. Открылась дверь, и галантный Чудо-юдо пропустил в столовую некую молодую даму. Глаза бы мои ее не видали!
Нет, не потому, что она была уж очень страшненькая. Даже вовсе нет, если точнее.
Наоборот, будь эта дама мне незнакома и не знай я про нее много-много самого разного, я бы, пожалуй, проявил к ней самый живой интерес. Правда, не
сейчас, когда пребывал в расстройстве от разлуки с Хрюшкой, а как-нибудь в другой обстановке, в веселом настроении. Но, к сожалению, я об этой даме знал жутко много. Например, знал, что она может без всякого стыда и совести трахнуться сразу с тремя мужиками при солнечном свете и в присутствии двух баб. Знал, что она может с пятиста метров угодить в лоб человеку, мирно пьющему чай на балконе дачи. Или расстрелять шесть человек в упор из автомата. Или легким, незаметным ударом вырубить сильного и тренированного мужика, а потом пристегнуть его наручниками к водопроводной трубе.
Конечно, можно было о ней и приятное вспомнить. Например, что она на скрипке играет, причем очень даже неплохо. И готовить, не в пример Хрюшке, несмотря на свой холостой образ жизни, умеет. И все ее боевые навыки, если их применять не против меня, а наоборот, — вещь очень ценная. Наконец, будучи одним из участников той самой групповухи на полянке, я хорошо знал, какие страсти эта дама может учудить в области секса.
В общем, это была Таня-Кармела-Вик. Нынешняя гражданка Виктория Рэймондовна Баринова, надо полагать. Наследница тридцати семи миллиардов долларов с копейками и моя официальная жена, которая два года назад едва не замуровала меня в «Бронированном трупе».
Не, выглядела она на уровне. Ей сделали короткую стрижечку а-ля гарсон или как-то еще, короче — я такую когда-то видел в одном французском фильме. Мордочку очень солидно подштукатурили и, по-моему, даже убрали с нее все рябинки, морщинки, веснушки. В ушки вдели сережки с голубыми камушками — боюсь, что с натуральными аквамаринами. Золото тоже, по-моему, не самоварное было. Платье ей выдали голубое, довольно свободное, с воланчиками на плечах и вырезом. Симпатичная, если чисто внешне. Не красавица экстра-класса, но и не замухрышка. Конечно, скрипичного футляра с винторезом у нее на сей раз не было, имелась только золотистых тонов сумочка на тонком ремешке, которую она положила на столик у двери.
При прошлых встречах она мне не часто улыбалась. А тут улыбнулась, тепло эдак, по-доброму. Будто у меня с ней был долгий-предолгий роман, о котором вспомнить приятно.
Тем не менее посмотрел я на нее мрачновато. Дескать, чего ты скалишься, Танюшка? Издеваешься, что ли? Ясно ведь небось и самой, что наш брак, если так можно выразиться, будет собой представлять. Как всегда, кто кого обдурит, кто кого подловит. У нас это получалось в прошлом с переменным успехом. И то, что твоя микросхема, если ее Чудо-юдо не заблокировал, стучит товарищу Сарториусу, я знаю. Надо было мне тебя оставить в горящем доме у Толяна, царствие ему небесное, чтоб ты вместе с ним на воздух взлетела, и проблем бы не было…
Странно, но похоже, что ей этот мой мрачный взгляд очень даже понравился. Мне показалось, что если бы я ей тоже приятную улыбочку состроил, то она бы насупилась.
— Здравствуйте! — услышал я знакомый полудетский голосок.
— Прошу простить великодушно, — пробасил Чудо-юдо, — наша единственная дама хотела выглядеть неотразимой. Задержалась…
— Зато как выглядит, а? — сказал Кубик-Рубик. Если бы я не знал, что он при моей экипировке присутствовал, то подумал бы, будто он лично подобрал Танечке это платье и прочие аксессуары.
— Это вашей супруге надо сказать спасибо, — скромненько, хлопнув ресничками, произнесла Танечка. — Зулайка просто прелесть, все так подобрала! Прямо как для сестрички…
— Наверно, очень обрадовалась, когда узнала, что ты на место пятой жены не претендуешь, — сказал я не очень вежливо.
Танечка не обиделась, она еще разок отпустила мне нежную улыбку. На месте Чудо-юды я бы на нее обратил внимание. Если эта красотуля начинает охмурять, то ничего хорошего не жди. В Швейцарии, между прочим, горы есть — Альпы называются. Так вот, как пелось в одной старой песне, «если на гору залезть и с нее кидаться, очень много шансов есть с жизнию расстаться». Сам я, конечно, с горы кидаться не стану — хрен дождется, но вот если меня кинут — вполне могу разбиться. И это только один, самый примитивный вариант. Кармела из «Чавэлы» может и по-другому кинуть. В переносном смысле. А ежели там поблизости, допустим, Сергей Николаевич Сарториус окажется с его боевым чекистским опытом, то я и пикнуть не успею…
В разговоре, который вели за столом господин Баринов-старший, шейх Абу Рустем и гражданка Кармелюк-О'Брайен-Мэллори-Баринова, я участия практически не принимал. Даже не потому, что мне в нем не хотелось участвовать, и не потому, что боялся внести нервозность в эту дипломатическую куртуазность. Просто жрать очень хотелось. В конце концов, все свои за столом. Мы с Кубиком, помнится, водяру хлестали из горла, занюхивая мануфактурой. И с Танечкой, удирая от хайдийских коммандос, на платформе тушенку штурмовым ножом открывали. Да и с батей всяких протокольно-этикетных сложностей за столом избегали. Поэтому я взял подходящую ложку и принялся метать ею пищу в пасть. Почти как салабон в армейской столовой, опасающийся, что вот-вот будет команда: «Закончить прием пищи! Р-рота — встать! Выходи строиться!» Что ложкой не загребалось, брал руками. Чудо-юдо, по-моему, на мой плебейский стиль поведения не смотрел. Уж очень любовался он новой невесткой. Небось этот самый, с бородой, который Саваоф, выломав у бедняги Адама ребро и вырастив из него Еву, точно так же любовался на дело рук своих. Вообще-то кое-кто на моем месте, возможно, и заревновал бы. Если бы, конечно, этому кое-кому данная суженая-ряженая не была настолько по фигу, как мне. Мне лично было бы даже проще, если бы Чудо-юдо сам на Танечке женился. Правда, у него вроде бы своя жена имеется, которая даже, кажется, меня когда-то родила, только вот сыном до сих пор не признает почему-то…
Откушали славно. Кубик-Рубик решил нас после трапезы выгулять. Показать свои шейховские владения. Слов нет, красиво он тут устроился. Гектара три его заведение занимало.
— Тут пустыня была, — рассказывал Кубик, будто он сам эту пустыню окультуривал, — ни черта не росло. А теперь — все в зелени. Финики растут, а вон там — даже бананы.
Чудо-юдо кивал, говорил, что все очень здорово сделано. Танечка про «Тысячу и одну ночь» вспоминала, ахала и восторгалась. Я помалкивал. Ясно ведь, что всю эту красоту — и изящные белые здания, в облике которых предпоследние писки западного модернизма семидесятых годов сливались с элементами арабской архитектуры времен Халифата, и бассейны с фонтанами, питавшиеся опресненной морской водой, и пышный парк с многочисленными цветниками, мраморными дорожками, фигурно подстриженными кустами вдоль аллей
— Кубик не создавал. Просто Чудо-юдо ему это купил. Небось какой-то настоящий шейх маленько прогорать стал или в Лас-Вегасе продулся, а может, во что похуже влип. А Чудо-юду надо было срочно пристроить своего человека в Эмиратах. Вот и сошлись миллионах на пяти, хотя тут, если поприкинуть, на все десять набежит. Остальные пять небось на «прописку» пошли. Ну, оформить там подданство, подмазать каких-нибудь спецов, которые обнаружат, что предки товарища Кубика ведут свою давнюю родословную от Гаруна аль-Рашида, халифа Омара или даже от самого Пророка.
В общем, стал тут Кубик чем-то вроде старшего сторожа при имуществе большого босса. Крутят через него что-то, перегоняют деньги, всякие шахер-махеры делают. Темный лес, и соваться в него даже мне не стоит.
По ходу экскурсии добрались до вертолетной площадки. Все было чисто, будто дома, который перенесся вместе с нами из брошенного кишлака, никогда тут не было. Не иначе Чудо-юдо прошелся ГВЭПом в режиме «Д». Полностью разметал все на атомы, чтобы и порошинки не осталось.
— Отсюда до моря совсем близко, — сообщил Кубик, — спустимся? Можно напрямик, через площадку, а там по лесенке…
Мне было как-то до фени — идти или не идти. Но Чудо-юдо, подцепив под руку Танечку, решительно направился через площадку. Кубик заторопыжил за ними, хотя в своих шейховских одеждах ему надо было ходить помедленнее, чтобы не запутаться. Я пошел следом, а за мной — задний эшелон охраны Кубика. Передний тоже где-то был, но маскировался, и его не было заметно.
Прямо от края площадки начиналась лесенка, узенькая, с тонкими металлическими перилами. Она и впрямь выводила к морскому берегу, на который плавно накатывали волны.
Переходя следом за Кубиком с вертолетной площадки на лесенку, я отчего-то поглядел под ноги. И очень удивился.
Там, где бордюрный камень вертолетной площадки смыкался под прямым углом с бордюрным камнем коротенькой дорожки, выводившей на лестницу, лежал сапог. Гнилой, рваный, истертый и потрескавшийся кирзач самого что ни на есть советского образца. Ничегошеньки странного в нем не было бы, если бы я нашел его на российской свалке или стройке, на крестьянском огороде под Вологдой или на дачной шестисоточной «фазенде» московского горожанина. Само собой, совсем никакого интереса не вызвал бы этот сапог, валяйся он у забора какой-нибудь российской воинской части.
Но тут, за пару тысяч километров от границ СНГ и еще подальше от российской границы, на чистеньком, без единой мусоринки газоне смотрелся этот сапог выходцем из иного мира.
— Чего нашел? — услышал я. Чудо-юдо остановился и обернулся. Таня тоже повернулась в мою сторону, а Кубик даже немного испугался.
— Надо же, — усмехнулся отец. — Вроде бы все ночью подмели, а это оставили…
— Думаешь, он вместе с нами прилетел? — спросил я.
— А откуда ж еще ему взяться? Не один год небось провалялся в том кишлаке. Может, там внутри и ступня осталась…
— Бр-р! — сказала Таня, поеживаясь. — Не шутите так, Сергей Сергеевич…
— Всяко может быть, — произнес отец. — Пошли к морю.
— Я сейчас дворника вызову, — засуетился Кубик, — отнесет на мусоросжигалку.
— Не надо, — возразил отец. — Идем!
— Так мне что, тащить его с собой? — поинтересовался я.
— Так точно. Тащи.
От сапога пахло какой-то гнилью. Мне временами казалось, что он вот-вот распадется на куски. К тому же налипло на нем немало всякой дряни, правда, уже окаменевшей за долгие годы.
Не очень приятно было нести эту штуку, будучи одетым в свеженький светлый костюм, и держать сапог недавно мытой рукой. Меня даже посетила мысль о том, что от этого старья можно заразиться какой-нибудь болезнью. Как только я об этом подумал, рука зачесалась и зазудела.
Тем не менее я донес его до моря. Мне было не очень понятно, но раз это нужно Чудо-юду — я исполнил.
Там, куда вывела лесенка, оказалась бухточка с пляжем, не таким шикарным, как у Марселы на Гран-Кальмаро, но тоже ухоженным и чистеньким. От большой воды бухточку отделял небольшой мол, поверху которого была проложена небольшая дорожка, должно быть, для тех, кто присматривал за створным знаком у входа.
Чудо-юдо решительно пошел туда, к створу. За ним и мы, все остальные. На маленькой круглой площадочке вокруг двухметрового обелиска с фонарем наверху Чудо-юдо взял у меня из рук сапог и спросил у Кубика, указывая на море:
— Это у вас что за вода?
— Галф, — ответил Кубик, — Персидский залив, в смысле.
— А от какого океана залив?
— От Индийского, по-моему, — неуверенно произнес «шейх», но не потому, что забыл школьный курс географии, а наоборот, потому, что не понимал, зачем Чудо-юдо задает вопросы с общеизвестными ответами.
— Стало быть, можно считать, что мы сейчас на берегу Индийского океана находимся?
— В принципе можно… — пожал плечами Кубик.
— Ясно. Так вот, дорогие товарищи, — торжественно произнес Чудо-юдо. Перед вами наш с вами родной, отечественный, солдатский сапог. Кто его носил, мы не знаем, но скорее всего человек этот на нашем свете отсутствует. Может, убыл «двухсотым» в Союз, может, его косточки и сейчас в афганской земле тлеют. А сапог вот, по воле Божьей, попал сюда. Давайте предадим его Индийскому океану. Как символ. Ну, а что это будет символизировать, пусть каждый сам подумает и для себя лично решит. Вслух можно не высказываться и даже лучше вообще помолчать.
Чудо-юдо размахнулся и метнул сапог метров на двадцать, в голубые пологие волны.
Мы постояли минуту молча, уважая пожелание Сергей Сергеевича, поскольку, видимо, для него лично этот странный ритуал, действительно имел какой-то смысл. Символический или мистический, политический или экономический — неясно.
Не знаю, кто и что для себя решил. Сам я ничего не решил. Я никого в Афганистан не посылал, там, можно считать, не был и никакой своей личной ответственности за тамошние дела не ощущал. Мне не довелось голосовать за Брежнева, который туда войска ввел, возможно, зря и по-дурацки, ни за Горбачева, который их оттуда вывел, наверняка зря и по-дурацки. Я вообще старался поменьше к политике прикасаться. Она еще грязнее, чем этот сапог…
Мы возвращались от створа, когда запищал пейджерфон Кубика. Он отозвался по-арабски, сказал несколько отрывистых фраз, а затем обратился к отцу:
— Сергей Сергеевич, компьютерная связь заработала…
— Понятно… — кивнул генерал. — Вы, молодые, маленько погуляйте еще, а мы пойдем. Не прощаюсь.
Они заторопились наверх, а мы с Танечкой остались у моря.
Разговаривать мне с ней не хотелось. О чем, скажите на милость? Вспоминать, как она меня возила по Подмосковью, прикованного к тентовой дуге «уазика»? Или о том, как я ей по морде съездил, чтобы завладеть ее пистолетом? А может, припомнить ей Кота, Джека и Толяна?
— Что ты такой насупленный, Дима? — спросила моя нареченная. — Не иначе я тебе не по сердцу пришлась?
— Издеваешься? — проворчал я.
— Не совсем. — Танечка улыбнулась еще более ласково, чем за обедом. — Мы ведь и впрямь с тобой не чужие. Такие прогулочки вместе проводили — закачаешься. Говорят, совместно пережитое сближает. Или не так?
— Не знаю, — хмыкнул я возмущенно. — В «Бронированном трупе», по-моему, вы с мамочкой явно показали, что вам такой родственник не нужен.
— Да, может быть, но времена меняются. А кроме того, у нас ведь и более приятные моменты в жизни были…
— Это у Джека на лежке?
Она опять хитренько улыбнулась.
— Значит, я тебе все-таки небезразлична?
— У меня приказ: считать тебя своей женой. Буду выполнять, никуда не денусь.
— Значит, ты все это делаешь из чистой исполнительности?
— Я еще пока ничего не делаю. Просто хожу тут с тобой, поскольку Чудо-юдо приказал.
— Но делать-то будешь? — хихикнула Танечка.
— Это в смысле трахаться? Не знаю. С тобой, по-моему, у меня ничего не выйдет…
— А с этой, Хавроньей… или как ее там, у тебя бы вышло?
— Наверно, десять лет с лишним прожили…
— Ты ее сильно любишь? Только честно!
— Я просто люблю. Это качественный показатель, а не количественный. Нельзя любить сильнее или слабее. Или любишь, или не любишь — четко и ясно.
— Надо же, — ухмыльнулась Танечка, которая никогда не держалась так развязно, как сейчас. — А ты ей часто изменяешь?
— Случается, — честно сознался я, — но все равно люблю.
— Ты ей изменяешь — и любишь? Что-то не верится. Мне почему-то кажется, что ты, кроме себя самого, никого не любишь. Интересно, а вот если бы ты узнал, что она тебе изменяет, ты разлюбил бы ее?
— Не знаю. Смотря по какой причине изменяет.
— А ты по какой причине изменяешь?
— По разным, — проворчал я. — Иногда потому, что жалею какую-нибудь невезучую. Иногда — потому, что налетает такая, как ты, и показательное шоу устраивает. А иногда — оттого, что настроение хорошее и все в кайф идет.
— Понятно… — сказала Таня задумчиво. — Интересно, а что ты в ней больше любишь — душу или тело?
— Ну вы, гражданка Кармелюк, и вопросики закидываете! Я человека люблю, женского пола, под кодовым названием Хрюшка Чебакова. Есть ли вообще такой предмет, как душа, я не знаю. Чудо-юдо и сама Ленка предпочитают говорить: «доминантное „я“. А тело… У нее и тело вполне приятное, нежное, ласковое, доброе такое…
— Вообще-то эти эпитеты скорее к духовному содержанию относятся.
— То-то и оно, что насчет духа и тела граница точно не установлена.
— Не все с тобой согласятся, наверно. Но я — соглашусь, пожалуй.
— Покладистая вы, оказывается, дорогая супруга.
— Да, представь себе. Послушай… — Тут Танечка сделала паузу, которая растянулась на целую минуту.
— Что «послушай»? — поторопил я ее. — Не придумала, чего спросить?
— Нет, почему, придумала. Только вот не решаюсь сказать. Не знаю, как ты отреагируешь.
— Ну ты-то к любой реакции готова. Один раз удалось мне тебя подловить — на ферме у Толяна. И то собака погрызла. А ты меня всегда вырубала чисто. Охнуть не успевал.
— Да нет, я не думаю, что ты на меня с кулаками полезешь. А вот поверишь или нет, не знаю.
— Только, Танюша, — предупредил я, — если ты насчет любви с первого взгляда или там со второго, то лучше не надо. Не поверю, хотя моей персоне это, может быть, и очень лестно услышать. Ты вот говорила, что я только самого себя люблю, верно? Но, так может думать только тот, кто действительно только себя и любит. О других по себе судит.
— У-У-у! — протянула Таня. — Какое у нас самомнение! У тебя там нимб не сияет, святой ты наш, недомученик? Может быть, я тебе как раз, наоборот, не про любовь хотела сказать, а про то, что при первом удобном случае мозги из тебя вышибу?
— Не удивила. От тебя всего можно ждать…
Таня расхохоталась. Очень редко я слышал, чтоб она смеялась. Возможно, не слышал совсем. Нет, вроде бы слышал, но тот смех был почти истерический. А этот — нормальный, не вымученный.
— Дурак ты, Волчара, — произнесла она, и у меня сердце екнуло. — И я тоже дура. Взялась твою преданность проверять…
— Ты… Ты кто? — пробормотал я, уже зная ответ, но еще не позволяя себе в него поверить.
— Хрюшка я, точнее — Хавронья Премудрая в лягушачьей шкурке…
Нет, я еще не успел поверить в это до конца, когда сверху от вертолетной площадки послышался зычный голос Чудо-юды:
— Поднимайтесь наверх, голубки… Труба зовет!