- Кто это "они"?
- Хор-Белиша.
- А кого интересует, чего он хочет? - сказал Аластэр. Для него не существовало никаких "они". Воюет Англия; воюет он, Аластэр Трампингтон, и не политиков это дело - указывать ему, когда и как он должен драться. Он только не мог выразить все это словами, по крайней мере такими, которые не дали бы Безилу повода посмеяться над ним, а потому продолжал идти молча за воинственной фигурой Питера, пока Соня не надумала взять такси.
- Я знаю, чего я хочу, - сказал Безил. - Я хочу стать в один ряд с теми, о ком говорили в девятнадцатом году. С теми толстокожими, кому война пошла впрок.
VI
Хотя Фредди Сотилл, Джозеф Мейнуэринг и все прочие, кого время от времени призывали решать регулярно всплывающий вопрос о будущем Безила, и отзывались о нем в выражениях, какими обычно характеризуют шахтеров Южного Уэльса - как о человеке никчемном и ни на что не годном, тем не менее приискание той или иной работы играло немаловажную роль в его жизни, ибо у Безила никогда не было своих денег, чем, собственно, и можно было бы объяснить и оправдать большинство его выходок. Тони и Барбара каждый получили по отцовскому завещанию приличное наследство, однако сэр Кристофер Сил умер вскоре после того, как Безил впервые осрамился по крупному. Если б мыслимо было предположить, что зрелище людской развращенности может потрясти человека, четверть века пробывшего на посту руководителя парламентской фракции партии, то впору бы подумать, что бесчестье ускорило конец сэра Кристофера, так быстро одно событие последовало за другим. Как бы там ни было, на смертном ложе сэр Кристофер в истинно мелодраматическом духе лишил наследства младшего сына, оставив его будущее всецело в руках матери.
Даже самый преданный из друзей леди Сил - а таких у нее было немало не стал бы утверждать, что она наделена сверхчеловеческими умственными способностями, а меж тем только сверхъестественная сила могла бы направлять первые шаги Безила во взрослой жизни. Метода, на которой она остановилась, в лучшем случае изобличала отсутствие воображения и, подобно прочим аналогичным мерам, была подсказана ей Джозефом Мейнуэрингом; она состояла в том, чтобы, пользуясь словами сэра Джозефа, "дать мальчику хлеб с маслом, а о джеме пусть позаботится сам". В переводе с языка метафор на простой язык это означало, что Безилу следует выдавать четыреста фунтов в год при условии хорошего поведения, с расчетом на то, что он дополнит эту сумму собственными усилиями, если захочет жить более вольготно.
Метода эта не замедлила принести плачевные итоги. Четыре раза за последние десять лет леди Сил приходилось платить долги Безила; один раз с условием, что он будет жить дома при ней; один раз с условием, что он будет жить где угодно, хоть за границей, только не у нее; один раз с условием, что он женится; один раз с условием, что не женится. Дважды он был оставляем без шиша в кармане: дважды восстановлен в милости; один раз устроен в Темпл {Одно из двух лондонских обществ адвокатов и здание, где оно помещается.} на жалованье в тысячу фунтов в год; несколько раз, в поощрение серьезных попыток заняться коммерческой деятельностью, был обнадежен кругленькими суммами капитала; один раз чуть не вступил во владение сизалевой фермой в Кении. И при всех этих переменах судьбы Джозеф Мейнуэринг играл роль политического агента при артачливом султане на жалованье, причем играл так, что впору ожесточиться и воплощенному благодушию, отчего падала до минимума ценность всякого его даяния. В промежутки забвения и независимости Безил промышлял сам о себе и одно за другим перепробовал все ремесла, доступные молодому человеку с его способностями. Ему никогда не было особенно трудно найти работу, гораздо труднее было удержаться на ней, ибо во всяком работодателе он видел противника по игре, требующей ловкости и изворотливости. Всю свою энергию и изобретательность Безил направлял на то, чтобы хитрым путем вынудить работодателя к сдаче, и как только он втирался к нему в доверие, у него пропадал всякий интерес к игре. Так английские девицы пускаются в бесконечные ухищрения, чтобы раздобыть себе мужа, а выйдя замуж, считают себя вправе почить на лаврах.
Безил писал передовицы для газеты "Скотские новости", состоял в личной свите лорда Мономарка, торговал шампанским на комиссионных началах, писал диалоги для кино и открыл для Би-Би-Си серию интервью с продолжением. Катясь все ниже по общественной лестнице, он служил рекламным агентом у женщины-змеи и в качестве гида завез группу туристов на итальянские озера. (Рассказом об этом он некоторое время расплачивался за обеды. Путешествию сопутствовал ряд раздражающих эпизодов, нараставших в бурном темпе, и кончилось оно тем, что Безил связал в пачку все билеты и паспорта и утопил их в озере Гарда, а затем сел на утренний поезд и отправился один домой, препоручив пятьдесят британцев, без гроша в кармане и без знания иностранных языков, заботам божества, пекущегося о брошенных странниках, буде такое существует; по его словам, они и по сей день были там.)
Время от времени Безил исчезал за пределы цивилизованного мира и возвращался с россказнями, которым никто особенно не верил, - например, о том, как он работал на тайную полицию в Боливии или консультировал императора Азании по вопросам модернизации страны. Безил постоянно, если можно так выразиться, проводил свои собственные кампании, предъявлял свои собственные ультиматумы, пропагандировал свои собственные идеи, ограждал себя своей собственной светомаскировкой; он был беспокойным меньшинством одного в мире ленивых бюргеров. В своей собственной жизни он практиковал систему нажима и умиротворения, агитации и шантажа, сопоставимую с нацистской дипломатией, с той только разницей, что цели, которые он себе ставил, не шли дальше его собственной забавы.
Подобно нацистской дипломатии, его система могла успешно функционировать лишь в миролюбиво настроенном, упорядоченном, респектабельном мире. В мире же новом, скрытничающем, хаотическом, каким он стал в первые дни войны, Безил впервые почувствовал себя не в своей тарелке. Ощущение было такое, будто он в какой-то латиноамериканской стране во время переворота, причем не на положении англичанина, а на положений латиноамериканца.
Конец сентября Безил встретил в несколько раздражительном расположении духа. Страх перед воздушными налетами на какое-то время прошел, и те, кто по своей воле покинули Лондон, теперь возвращались, делая вид, будто лишь ненадолго отлучились в свои загородные имения навести там порядок. Жены и дети бедняков тоже валом валили домой, в свои опустевшие кварталы. В газетах писали, что поляки держатся стойко; что их кавалерия проникла далеко в глубь Германии; что враг уже испытывает нехватку горючего; что Саарбрюккен вот-вот перейдет в руки французов. Уполномоченные гражданской противовоздушной обороны рыскали по отдаленным деревушкам, выслеживая простолюдинов, возвращающихся домой из трактиров с горящими трубками. Лондонцы никак не хотели усваивать обычай сидеть дома у камелька и ползали впотьмах от одного увеселительного заведения к другому, а о прибытии к месту назначения узнавали на ощупь, по пуговицам на ливрее швейцара; черные стеклянные двери, вращаясь, открывали доступ в сказочный мир, и словно возвращалось детство, когда тебя с завязанными глазами вводили в комнату, где стоит зажженная елка. Список пострадавших в уличных происшествиях разросся до чудовищных размеров, и по всему Лондону ходили ужасающие рассказы о налетчиках, которые нападали на старых джентльменов буквально на ступеньках их клубов или забивали их до полусмерти на Хэй-Хилл.
Все, с кем бы ни встречался Безил, хлопотали о месте. Иные, сознательно или бессознательно, уже давно застраховали себя от безработицы, определившись добровольцами в какую-нибудь воинскую часть. Одни, подобно Питеру, в ранней юности уважили родительскую блажь и отбарабанили несколько дорого обошедшихся лет в регулярной армии, другие, подобно Фредди, Заседали в суде или совете графства, выполняя обычные обязанности, сопряженные с жизнью в деревне, и одновременно нес; ли службу в йоменских частях. Эти ходили в форме и не знали забот. В последующие месяцы, томясь без дела на Среднем Востоке, они с завистью думали о тех, кто выбрал службу более разумно и осмотрительно, зато сейчас в их душах царило завидное спокойствие. Прочих же одолевала жажда трудовой деятельности на благо общества, какой бы неприятной она ни была. Одни формировали санитарные дружины и часами бдели на посту, поджидая жертвы воздушных налетов, другие записывались в пожарные команды, третьи становились мелкими гражданскими чиновниками,
Однако ни одно из этих почтенных занятий не прельщало Безила. Он был как раз тем человеком, за которым должны были послать в этот поворотный момент мировой истории, если бы английская жизнь протекала так, как она изображается в приключенческих романах. Его должны были привести в какой-нибудь ничем не примечательный дом на Мейда-Вейл и представить тощему человеку в шрамах, с жесткими серыми глазами; одному из тех, кто всегда за кулисами; одному из тех, чьи имена неведомы общественности и газетам, кто незамеченным проходит по улице и известен по имени лишь в узком кругу кабинета министров да трижды засекреченным шефам международной тайной полиции...
- Присаживайтесь, Сил. Мы с интересом следили за вашими эволюциями, начиная с того дела в Ла-Пасе в тридцать втором году. Вы мерзавец, но мне думается, именно такие мерзавцы нужны родине в данный момент. Я полагаю, вы готовы на все.
- Да, я готов на все.
- Иного ответа я от вас и не ожидал. Вот вам предписание. Сегодня в четыре тридцать вам надлежит явиться на Аксбриджский аэродром, где вас встретят и вручат вам паспорт. Вы будете путешествовать под именем Бленкинсон. Вы табачный плантатор из Латакии. Гражданский самолет с несколькими посадками доставит вас в Смирну, где вы остановитесь в отеле "Мирамар" и будете ждать дальнейших указаний. Все ясно?..
Все было ясно, и Безил, жизнь которого до сегодняшнего дня больше, чем чья-либо, походила на приключенческий рассказ, почти ожидал приглашения в таком роде. Приглашения не последовало. Вместо этого сэр Джозеф Мейнуэринг пригласил его на завтрак в Клуб путешественников.
Завтраки с сэром Джозефом в Клубе путешественников вот уже много лет выстраивались вехами на пути Безила по наклонной плоскости. Их был целый ряд: завтраки урегулирования четырех его крупных долгов, завтрак выставления его кандидатуры на парламентских выборах, завтраки двух его порядочных профессий, завтрак едва не состоявшегося развода Анджелы Лин, Завтрак Украденных Изумрудов, Завтрак Кастетов, Завтрак Последнего Чека Фредди, - и каждый из них мог бы послужить темой и названием для романа в популярном вкусе.
Эти трапезы происходили a deux {Вдвоем (франц.).} в уединенном углу. Завтрак Производства в Гвардейцы был гораздо более достойной затеей и имел целью представить Безила подполковнику Гвардейских Бомбардиров - офицеру, который, как ошибочно полагал сэр Джозеф, питал к нему симпатию.
Подполковник не был как следует знаком с сэром Джозефом, и приглашение на завтрак удивило и даже несколько встревожило его, ибо недоверие, которое он питал к сэру Джозефу, основывалось не на сколько-нибудь верной оценке его способностей, а, как ни парадоксально, на страхе перед сэром Джозефом политиком и деловым человеком. Политики были в глазах подполковника не жуликами, а жупелами. Они представлялись ему - все, даже сэр Джозеф, людьми хитросплетенными, интриганами масштаба эпохи Ренессанса. С ними надо ладить - только таким путем можно добиться крупных успехов на своем поприще; кто в ссоре с ними, того ждет бесславный конец. Для простого солдата - а подполковник более чем кто-либо заслуживал этого почтенного звания единственная безопасная линия поведения состоит в том, чтобы держаться подальше от людей вроде сэра Джозефа. А уж коли встреча неизбежна, с ними надо проявлять самую что ни на есть бескомпромиссную сдержанность. Таким образом, сэр Джозеф через свою преданность Синтии Сил попал в двусмысленное положение: он представлял, с целью продвижения, человека, перед которым внутренне содрогался, другому человеку, который питал примерно такие же чувства к нему самому. Ясное дело, добра такое совпадение не сулило.
Безил, подобно "лорду Монмутскому" {Персонаж романа-трилогии "Конингсби", принадлежащей перу известного английского государственного деятеля второй половины XIX века Бенджамина Дизраэли, прославившегося и на литературном поприще.}, "никогда не снисходил до ухищрений туалета", и подполковник разглядывал его с отвращением. Сойдясь вместе, разношерстное трио проследовало к столику.
Солдат и государственный муж положили на колени салфетки и в интересах изучения меню допустили паузу, в которую тотчас же жизнерадостно вломился Безил.
- Нам следовало что-то предпринять с Либерией, подполковник, - сказал он.
Подполковник поднял на него возмущенный взгляд, каким бравый службист встречает всякую попытку обсуждать войну в более широких аспектах.
- Надо полагать, соответствующие инстанции занимаются этим вопросом, ответил он.
- Не обольщайтесь, - сказал Безил. - Я не верю, чтобы там об этом подумали. - И в продолжение двадцати минут он объяснял, почему и каким образом Либерию надо немедленно аннексировать.
Старшие ели молча. Наконец случайное упоминание о России дало сэру Джозефу повод вставить замечание.
- Я не верю в пророчества, - сказал он. - Но в одном я уверен: еще до нового года Россия выступит против нас. Это привлечет на нашу сторону Италию и Японию. И тогда уж останется только ждать, пока наша блокада сделает свое дело. Войну нам выиграют марганец, бокситы и уж не знаю, что там еще, о чем ни вы, ни я слыхом не слыхали.
- И пехота.
- И пехота тоже.
- Научите человека маршировать и стрелять. Дайте ему настоящего офицера. Об остальном можете не беспокоиться.
Безилу показалось, что настал подходящий момент заговорить о своем.
- Каким же, по-вашему, должен быть настоящий офицер?
- Он должен быть настоящим.
- Странное дело, - начал Безил. - Принято считать, что из верхов всегда выходят хорошие командиры. В старину, конечно, так оно и было, ведь тогда аристократ должен был присматривать за арендаторами и получал соответствующее воспитание. Ну, а теперь три четверти ваших настоящих офицеров живут в городах. У меня арендаторов нет.
Подполковник с омерзением посмотрел на Безила
- Нет, нет. Конечно, нет.
- А у вас есть арендаторы?
- У меня? Нет. Мой брат давным-давно продал поместье.
- То-то и оно!
Сэр Джозеф отчетливо видел, что подполковника покоробило;
Безил же, казалось, вовсе этого не замечал.
- Сил одно время выставлял свою кандидатуру от консерваторов в избирательных округах на западе, - сказал сэр Джозеф, желая исключить хотя бы один источник недоразумений.
- Кто только не называл себя консерватором за последние год или два, сказал подполковник. - Отсюда добрая половина всех наших несчастий, если хотите знать мое мнение. - Затем, сообразив, что это может показаться невежливым, любезно добавил: - Не хотел обидеть. Осмелюсь предположить, с вами все в порядке. Ничего про вас не знаю.
Попытка Безила баллотироваться на выборах была не тот эпизод, о котором стоило распространяться. Сэр Джозеф переменил тему разговора.
- Конечно, французам придется пойти на уступки, чтобы привлечь на нашу сторону Италию. Пожертвовать Джибути или что-нибудь в этом роде.
- С какой стати, черт подери? - раздраженно сказал подполковник. - Кому она нужна, Италия?
- Чтобы создать противовес России.
- Каким образом? Где? Зачем? Совершенно не понимаю.
- Я тоже, - сказал Безил.
Под угрозой поддержки со столь нежелательного фланга подполковник немедленно сдал позиции.
- Правда? - сказал он. - Ну, я не сомневаюсь, что Мейнуэрингу лучше знать. Его дело - разбираться в таких вещах.
Воодушевленный этими словами, сэр Джозеф пустился в перечисление разумных уступок, какие, по его мнению, Франция могла бы сделать Италии: Тунис, Французское Сомали, Суэцкий канал - и перечислял их до конца завтрака. - Корсика, Ницца, Савойя? - высказал предположение Безил. Нет, сэр Джозеф думает, что нет.
Подполковник в молчаливой ярости выслушивал предложения расчленить союзника, лишь бы не брать в союзники Безила. Он не хотел идти на этот завтрак. Нелепо было бы утверждать, что он очень занят, однако же он был занят более чем когда-нибудь и эти два-три часа в середине дня отводил на отдых. Он любил проводить эти часы среди людей, которым можно рассказать о том, что он сделал за утро; которые могли бы оценить важность и необычность его работы; еще их можно было провести с красивой женщиной - либо то, либо другое. Он пробыл в Клубе путешественников ровно столько, сколько требовали приличия, и вернулся в свою столовую. Его ум был неприятно возбужден услышанным, а еще больше присутствием замухрышки радикала, имени которого он не запомнил. Уж, по крайней мере, от этого его могли избавить за столом сэра Джозефа, думалось ему.
- Ну как, Джо, все улажено?
- Строго говоря, ничего еще не улажено, Синтия, но почин есть.
- Надеюсь, Безил произвел хорошее впечатление?
- Я тоже надеюсь, но, боюсь, он говорил не совсем то, что нужно.
- О господи! Какой же будет следующий шаг? Сэру Джозефу очень хотелось сказать, что следующего шага не будет; лучшее, на что может надеяться Безил, это забвение; возможно, через месяц-другой, когда завтрак забудется...
- Теперь дело за Безилом, Синтия. Я представил его. Он должен проявить настойчивость и сам довести все до конца, если он действительно желает попасть в этот полк. Но мне как-то подумалось... раз уж вы первая заговорили об этом - вы действительно считаете, что это именно то, что нужно...
- Мне сказали, ничего лучше для него не придумать, - гордо произнесла леди Сил.
- Да, это так. В известном смысле ничего лучше для него не придумать.
- В таком случае он возьмет от знакомства все, что можно, - сказала лишенная воображения мать.
Подполковник перекипал потихоньку в своем кабинете: один из офицеров и не молоденький какой-нибудь, а матерый резервист - посмел явиться к нему без перчаток и в замшевых ботинках; вспышка гнева принесла огромное облегчение; перекипание было признаком довольства, чем-то вроде внутреннего мурлыканья; такое настроение его подчиненные считали хорошим настроением. Ему казалось, что, пока полком командует такой человек, как он, полк застрахован от серьезных неприятностей (как ни странно, этот взгляд разделял и проштрафившийся офицер). И вот под это настроение подполковнику доложили, что его хочет видеть какой-то господин в штатском, некто мистер Сил. Имя было ему незнакомо, и такой же незнакомой показалась поначалу внешность Безила, ибо Анджела не пожалела ни сил, ни денег, чтобы привести его в божеский вид. Он был свежеподстрижен, в накрахмаленном белом воротничке и котелке, при тонкой золотой цепочке для часов и прочих атрибутах порядочности, в число коих входил новый зонтик. Анджела же разжевала ему, с чего следует начать разговор. "Вы очень заняты, полковник, я понимаю, но, надеюсь, вы уделите мне несколько минут и дадите добрый совет...".
Все это прошло сносно.
- Хотите поступить на военную службу? - сказал подполковник. - Ну что ж, конечно, к нам повалит много людей со стороны. Формируется много новых батальонов, даже у нас в бригаде. Советую поступить в пехоту. Идти в кавалерийские части нет смысла. Теперь все на машинах. Были бы машинистом вот это очень бы пригодилось. Со всех сторон слышу дурацкие разговоры о том, что эта война - война механизированная, война воздушная, война коммерческая. Все войны - войны пехоты. Всегда так было.
- Да, как раз о пехоте я и думал.
- И правильно. Говорят, некоторым армейским пехотным полкам очень нужны офицеры. Полагаю, вам не хочется начинать с рядового, ха-ха-ха! Последнее время тут накрутили изрядно чепухи. Конечно, некоторым юнцам, что у меня побывали, это не повредит. Но человеку ваших лет следует обратиться в дополнительный резерв, назвать полк, в который вы хотите определиться, - во многих армейских полках, как умеют, делают большое дело, - и попросить командира ходатайствовать о вашем зачислении.
- Как раз за тем я, и пришел к вам, сэр. Я рассчитывал, что вы...
- Что я?!.
До тугого на соображение подполковника туго доходила мысль, что Безил, этот разнузданный молокосос, так грубо расстроивший его отдых накануне, этот радикал, посмевший усомниться в доброкачественности настоящих офицеров, просится к нему, в гвардейские бомбардиры, ни больше ни меньше.
- Мне всегда казалось, - сказал Безил, - что уж если зачисляться в гвардейскую пехоту, то, пожалуй, все же лучше податься к вам. Вы не такие тухлые, как гвардейцы-гренадеры, и не скованы всеми этими липовыми местническими связями, как Шотландский, Ирландский и Валлийский гвардейские полки.
Не дай Безил другого повода к обиде; имей он самую располагающую внешность, репутацию блестящего спортсмена и манеру обхождения, в которой уважительность к старшему самым безупречным образом сочеталась бы с чувством собственного достоинства; будь он повелителем тысячи преданных арендаторов и племянником самого командира бригады, - отнесение им, штатским, эпитетов "тухлый" и "липовый" к гвардейской бригаде погубило бы его бесповоротно.
- Так вот что я предлагаю, - продолжал Безил. - Я добровольно зачисляюсь в этот дополнительный резерв и называю ваш полк. Это пройдет?
Подполковник обрел голос, но он им не владел. Это был голос человека, которого подержали несколько секунд на виселице, а затем сняли. ......
Подполковник пощупал воротник, словно и впрямь ожидая обнаружить на нем петлю палача. Он сказал:
- Это не пройдет. Мы не берем офицеров из дополнительного резерва.
- Тогда как же мне попасть к вам?
- Боюсь, я каким-то образом ввел вас в заблуждение. У меня нет для вас вакансии. Мне нужны взводные командиры. У меня и так шесть или семь младших офицеров, которым за тридцать. Можете вы представить себя командиром, ведущим в бой взвод?
- Вполне могу, только это мне вовсе не улыбается. По правде сказать, как раз поэтому-то я и обхожу стороной армейские пехотные полки. В конце концов у гвардейцев для человека всегда найдется интересная штабная работенка, не так ли? Я вот о чем думал: зачислюсь-ка, думаю, к вам, а там подыщу себе что-нибудь поинтереснее. Жизнь в полку, видите ли, наверное, нагнала бы на меня смертную тоску, да вот все говорят мне, что великое дело - начать с приличного полка.
Петля на шее подполковника затянулась. Он силился что-то сказать и не мог. Хрипом, который едва ли можно было назвать человеческим, и красноречивым жестом он дал понять, что разговор окончен.
По канцелярии мигом разнеслась весть, что подполковник опять впал в дурное настроение.
Безил вернулся к Анджеле.
- Как прошла встреча, милый?
- Неудача. Полная неудача.
- Господи боже! И ведь ты был такой представительный.
- Да. Должно быть, дело в чем-то другом. Я был жутко вежлив. Говорил все как надо. Подозреваю, этот старый змей Джо Мейнуэринг опять намутил воду.
VII
- Когда мы говорим, что Парснип не может писать в Европе военного времени, мы, конечно, подразумеваем, что он не может писать так, как писал раньше, верно? Не лучше ли ему было остаться здесь, пусть даже это и означало бы перерыв в творчестве на год-другой? Зато он имел бы возможность расти над собой.
- Я не думаю, чтобы Парснип и Пимпернелл могли расти над собой. Видите ли, орган не может расти над собой. На нем можно исполнять другие музыкальные произведения, но сам он при этом не меняется. Мне кажется, как инструмент, Парснип и Пимпернелл исчерпали возможности развития.
- Ну, а если предположить, что Парснип может развиваться, а Пимпернелл нет? Или, положим, они бы развивались в разных. направлениях. Что тогда?
- Вот именно, что тогда?
- А разве для того, чтобы написать Стихотворение, непременно нужны два человека? - спросила рыжая девица.
- Не упрощай, Джулия.
- Мне-то думалось, поэзия - это работа, которой занимается только один. И неполный рабочий день к тому же.
- Но, Джулия, согласись, что ты не так уж хорошо разбираешься в поэзии.
- Оттого и спрашиваю.
- Не обращай внимания, Том. Она и не хочет разобраться. Ей бы только приставать.
Они завтракали в ресторане на Шарлот-стрит; их было слишком много за столиком: когда кто-нибудь протягивал руку за стаканом, а сосед в этот же момент тянулся ножом к маслу, на рукаве оставался жирный мазок; слишком много на одно меню - одинарный лист бумаги, заполненный от руки красными чернилами, передаваемый из рук в руки с безразличием и нерешительностью; слишком много на одного официанта, который не мог удержать в голове столько различных заказов; их было всего шестеро, но это было слишком много для Эмброуза. Разговор составлялся из утверждений и восклицаний. А Эмброуз жил беседой и для беседы. Он наслаждался сложным искусством компоновать, согласовывать во времени и должным образом уравновешивать элемент повествовательный и краткое замечание, наслаждался взрывами спонтанной пародийности, намеками, которые один поймет, другой нет, переменой союзников, предательствами, дипломатическими переворотами, возвышением и падением диктатур; все это могло случиться в течение часа, пока сидишь за столиком. Но теперь? Неужели и это утонченнейшее, взыскательнейшее из искусств похоронено вместе с миром Дягилева?
- Хор-Белиша.
- А кого интересует, чего он хочет? - сказал Аластэр. Для него не существовало никаких "они". Воюет Англия; воюет он, Аластэр Трампингтон, и не политиков это дело - указывать ему, когда и как он должен драться. Он только не мог выразить все это словами, по крайней мере такими, которые не дали бы Безилу повода посмеяться над ним, а потому продолжал идти молча за воинственной фигурой Питера, пока Соня не надумала взять такси.
- Я знаю, чего я хочу, - сказал Безил. - Я хочу стать в один ряд с теми, о ком говорили в девятнадцатом году. С теми толстокожими, кому война пошла впрок.
VI
Хотя Фредди Сотилл, Джозеф Мейнуэринг и все прочие, кого время от времени призывали решать регулярно всплывающий вопрос о будущем Безила, и отзывались о нем в выражениях, какими обычно характеризуют шахтеров Южного Уэльса - как о человеке никчемном и ни на что не годном, тем не менее приискание той или иной работы играло немаловажную роль в его жизни, ибо у Безила никогда не было своих денег, чем, собственно, и можно было бы объяснить и оправдать большинство его выходок. Тони и Барбара каждый получили по отцовскому завещанию приличное наследство, однако сэр Кристофер Сил умер вскоре после того, как Безил впервые осрамился по крупному. Если б мыслимо было предположить, что зрелище людской развращенности может потрясти человека, четверть века пробывшего на посту руководителя парламентской фракции партии, то впору бы подумать, что бесчестье ускорило конец сэра Кристофера, так быстро одно событие последовало за другим. Как бы там ни было, на смертном ложе сэр Кристофер в истинно мелодраматическом духе лишил наследства младшего сына, оставив его будущее всецело в руках матери.
Даже самый преданный из друзей леди Сил - а таких у нее было немало не стал бы утверждать, что она наделена сверхчеловеческими умственными способностями, а меж тем только сверхъестественная сила могла бы направлять первые шаги Безила во взрослой жизни. Метода, на которой она остановилась, в лучшем случае изобличала отсутствие воображения и, подобно прочим аналогичным мерам, была подсказана ей Джозефом Мейнуэрингом; она состояла в том, чтобы, пользуясь словами сэра Джозефа, "дать мальчику хлеб с маслом, а о джеме пусть позаботится сам". В переводе с языка метафор на простой язык это означало, что Безилу следует выдавать четыреста фунтов в год при условии хорошего поведения, с расчетом на то, что он дополнит эту сумму собственными усилиями, если захочет жить более вольготно.
Метода эта не замедлила принести плачевные итоги. Четыре раза за последние десять лет леди Сил приходилось платить долги Безила; один раз с условием, что он будет жить дома при ней; один раз с условием, что он будет жить где угодно, хоть за границей, только не у нее; один раз с условием, что он женится; один раз с условием, что не женится. Дважды он был оставляем без шиша в кармане: дважды восстановлен в милости; один раз устроен в Темпл {Одно из двух лондонских обществ адвокатов и здание, где оно помещается.} на жалованье в тысячу фунтов в год; несколько раз, в поощрение серьезных попыток заняться коммерческой деятельностью, был обнадежен кругленькими суммами капитала; один раз чуть не вступил во владение сизалевой фермой в Кении. И при всех этих переменах судьбы Джозеф Мейнуэринг играл роль политического агента при артачливом султане на жалованье, причем играл так, что впору ожесточиться и воплощенному благодушию, отчего падала до минимума ценность всякого его даяния. В промежутки забвения и независимости Безил промышлял сам о себе и одно за другим перепробовал все ремесла, доступные молодому человеку с его способностями. Ему никогда не было особенно трудно найти работу, гораздо труднее было удержаться на ней, ибо во всяком работодателе он видел противника по игре, требующей ловкости и изворотливости. Всю свою энергию и изобретательность Безил направлял на то, чтобы хитрым путем вынудить работодателя к сдаче, и как только он втирался к нему в доверие, у него пропадал всякий интерес к игре. Так английские девицы пускаются в бесконечные ухищрения, чтобы раздобыть себе мужа, а выйдя замуж, считают себя вправе почить на лаврах.
Безил писал передовицы для газеты "Скотские новости", состоял в личной свите лорда Мономарка, торговал шампанским на комиссионных началах, писал диалоги для кино и открыл для Би-Би-Си серию интервью с продолжением. Катясь все ниже по общественной лестнице, он служил рекламным агентом у женщины-змеи и в качестве гида завез группу туристов на итальянские озера. (Рассказом об этом он некоторое время расплачивался за обеды. Путешествию сопутствовал ряд раздражающих эпизодов, нараставших в бурном темпе, и кончилось оно тем, что Безил связал в пачку все билеты и паспорта и утопил их в озере Гарда, а затем сел на утренний поезд и отправился один домой, препоручив пятьдесят британцев, без гроша в кармане и без знания иностранных языков, заботам божества, пекущегося о брошенных странниках, буде такое существует; по его словам, они и по сей день были там.)
Время от времени Безил исчезал за пределы цивилизованного мира и возвращался с россказнями, которым никто особенно не верил, - например, о том, как он работал на тайную полицию в Боливии или консультировал императора Азании по вопросам модернизации страны. Безил постоянно, если можно так выразиться, проводил свои собственные кампании, предъявлял свои собственные ультиматумы, пропагандировал свои собственные идеи, ограждал себя своей собственной светомаскировкой; он был беспокойным меньшинством одного в мире ленивых бюргеров. В своей собственной жизни он практиковал систему нажима и умиротворения, агитации и шантажа, сопоставимую с нацистской дипломатией, с той только разницей, что цели, которые он себе ставил, не шли дальше его собственной забавы.
Подобно нацистской дипломатии, его система могла успешно функционировать лишь в миролюбиво настроенном, упорядоченном, респектабельном мире. В мире же новом, скрытничающем, хаотическом, каким он стал в первые дни войны, Безил впервые почувствовал себя не в своей тарелке. Ощущение было такое, будто он в какой-то латиноамериканской стране во время переворота, причем не на положении англичанина, а на положений латиноамериканца.
Конец сентября Безил встретил в несколько раздражительном расположении духа. Страх перед воздушными налетами на какое-то время прошел, и те, кто по своей воле покинули Лондон, теперь возвращались, делая вид, будто лишь ненадолго отлучились в свои загородные имения навести там порядок. Жены и дети бедняков тоже валом валили домой, в свои опустевшие кварталы. В газетах писали, что поляки держатся стойко; что их кавалерия проникла далеко в глубь Германии; что враг уже испытывает нехватку горючего; что Саарбрюккен вот-вот перейдет в руки французов. Уполномоченные гражданской противовоздушной обороны рыскали по отдаленным деревушкам, выслеживая простолюдинов, возвращающихся домой из трактиров с горящими трубками. Лондонцы никак не хотели усваивать обычай сидеть дома у камелька и ползали впотьмах от одного увеселительного заведения к другому, а о прибытии к месту назначения узнавали на ощупь, по пуговицам на ливрее швейцара; черные стеклянные двери, вращаясь, открывали доступ в сказочный мир, и словно возвращалось детство, когда тебя с завязанными глазами вводили в комнату, где стоит зажженная елка. Список пострадавших в уличных происшествиях разросся до чудовищных размеров, и по всему Лондону ходили ужасающие рассказы о налетчиках, которые нападали на старых джентльменов буквально на ступеньках их клубов или забивали их до полусмерти на Хэй-Хилл.
Все, с кем бы ни встречался Безил, хлопотали о месте. Иные, сознательно или бессознательно, уже давно застраховали себя от безработицы, определившись добровольцами в какую-нибудь воинскую часть. Одни, подобно Питеру, в ранней юности уважили родительскую блажь и отбарабанили несколько дорого обошедшихся лет в регулярной армии, другие, подобно Фредди, Заседали в суде или совете графства, выполняя обычные обязанности, сопряженные с жизнью в деревне, и одновременно нес; ли службу в йоменских частях. Эти ходили в форме и не знали забот. В последующие месяцы, томясь без дела на Среднем Востоке, они с завистью думали о тех, кто выбрал службу более разумно и осмотрительно, зато сейчас в их душах царило завидное спокойствие. Прочих же одолевала жажда трудовой деятельности на благо общества, какой бы неприятной она ни была. Одни формировали санитарные дружины и часами бдели на посту, поджидая жертвы воздушных налетов, другие записывались в пожарные команды, третьи становились мелкими гражданскими чиновниками,
Однако ни одно из этих почтенных занятий не прельщало Безила. Он был как раз тем человеком, за которым должны были послать в этот поворотный момент мировой истории, если бы английская жизнь протекала так, как она изображается в приключенческих романах. Его должны были привести в какой-нибудь ничем не примечательный дом на Мейда-Вейл и представить тощему человеку в шрамах, с жесткими серыми глазами; одному из тех, кто всегда за кулисами; одному из тех, чьи имена неведомы общественности и газетам, кто незамеченным проходит по улице и известен по имени лишь в узком кругу кабинета министров да трижды засекреченным шефам международной тайной полиции...
- Присаживайтесь, Сил. Мы с интересом следили за вашими эволюциями, начиная с того дела в Ла-Пасе в тридцать втором году. Вы мерзавец, но мне думается, именно такие мерзавцы нужны родине в данный момент. Я полагаю, вы готовы на все.
- Да, я готов на все.
- Иного ответа я от вас и не ожидал. Вот вам предписание. Сегодня в четыре тридцать вам надлежит явиться на Аксбриджский аэродром, где вас встретят и вручат вам паспорт. Вы будете путешествовать под именем Бленкинсон. Вы табачный плантатор из Латакии. Гражданский самолет с несколькими посадками доставит вас в Смирну, где вы остановитесь в отеле "Мирамар" и будете ждать дальнейших указаний. Все ясно?..
Все было ясно, и Безил, жизнь которого до сегодняшнего дня больше, чем чья-либо, походила на приключенческий рассказ, почти ожидал приглашения в таком роде. Приглашения не последовало. Вместо этого сэр Джозеф Мейнуэринг пригласил его на завтрак в Клуб путешественников.
Завтраки с сэром Джозефом в Клубе путешественников вот уже много лет выстраивались вехами на пути Безила по наклонной плоскости. Их был целый ряд: завтраки урегулирования четырех его крупных долгов, завтрак выставления его кандидатуры на парламентских выборах, завтраки двух его порядочных профессий, завтрак едва не состоявшегося развода Анджелы Лин, Завтрак Украденных Изумрудов, Завтрак Кастетов, Завтрак Последнего Чека Фредди, - и каждый из них мог бы послужить темой и названием для романа в популярном вкусе.
Эти трапезы происходили a deux {Вдвоем (франц.).} в уединенном углу. Завтрак Производства в Гвардейцы был гораздо более достойной затеей и имел целью представить Безила подполковнику Гвардейских Бомбардиров - офицеру, который, как ошибочно полагал сэр Джозеф, питал к нему симпатию.
Подполковник не был как следует знаком с сэром Джозефом, и приглашение на завтрак удивило и даже несколько встревожило его, ибо недоверие, которое он питал к сэру Джозефу, основывалось не на сколько-нибудь верной оценке его способностей, а, как ни парадоксально, на страхе перед сэром Джозефом политиком и деловым человеком. Политики были в глазах подполковника не жуликами, а жупелами. Они представлялись ему - все, даже сэр Джозеф, людьми хитросплетенными, интриганами масштаба эпохи Ренессанса. С ними надо ладить - только таким путем можно добиться крупных успехов на своем поприще; кто в ссоре с ними, того ждет бесславный конец. Для простого солдата - а подполковник более чем кто-либо заслуживал этого почтенного звания единственная безопасная линия поведения состоит в том, чтобы держаться подальше от людей вроде сэра Джозефа. А уж коли встреча неизбежна, с ними надо проявлять самую что ни на есть бескомпромиссную сдержанность. Таким образом, сэр Джозеф через свою преданность Синтии Сил попал в двусмысленное положение: он представлял, с целью продвижения, человека, перед которым внутренне содрогался, другому человеку, который питал примерно такие же чувства к нему самому. Ясное дело, добра такое совпадение не сулило.
Безил, подобно "лорду Монмутскому" {Персонаж романа-трилогии "Конингсби", принадлежащей перу известного английского государственного деятеля второй половины XIX века Бенджамина Дизраэли, прославившегося и на литературном поприще.}, "никогда не снисходил до ухищрений туалета", и подполковник разглядывал его с отвращением. Сойдясь вместе, разношерстное трио проследовало к столику.
Солдат и государственный муж положили на колени салфетки и в интересах изучения меню допустили паузу, в которую тотчас же жизнерадостно вломился Безил.
- Нам следовало что-то предпринять с Либерией, подполковник, - сказал он.
Подполковник поднял на него возмущенный взгляд, каким бравый службист встречает всякую попытку обсуждать войну в более широких аспектах.
- Надо полагать, соответствующие инстанции занимаются этим вопросом, ответил он.
- Не обольщайтесь, - сказал Безил. - Я не верю, чтобы там об этом подумали. - И в продолжение двадцати минут он объяснял, почему и каким образом Либерию надо немедленно аннексировать.
Старшие ели молча. Наконец случайное упоминание о России дало сэру Джозефу повод вставить замечание.
- Я не верю в пророчества, - сказал он. - Но в одном я уверен: еще до нового года Россия выступит против нас. Это привлечет на нашу сторону Италию и Японию. И тогда уж останется только ждать, пока наша блокада сделает свое дело. Войну нам выиграют марганец, бокситы и уж не знаю, что там еще, о чем ни вы, ни я слыхом не слыхали.
- И пехота.
- И пехота тоже.
- Научите человека маршировать и стрелять. Дайте ему настоящего офицера. Об остальном можете не беспокоиться.
Безилу показалось, что настал подходящий момент заговорить о своем.
- Каким же, по-вашему, должен быть настоящий офицер?
- Он должен быть настоящим.
- Странное дело, - начал Безил. - Принято считать, что из верхов всегда выходят хорошие командиры. В старину, конечно, так оно и было, ведь тогда аристократ должен был присматривать за арендаторами и получал соответствующее воспитание. Ну, а теперь три четверти ваших настоящих офицеров живут в городах. У меня арендаторов нет.
Подполковник с омерзением посмотрел на Безила
- Нет, нет. Конечно, нет.
- А у вас есть арендаторы?
- У меня? Нет. Мой брат давным-давно продал поместье.
- То-то и оно!
Сэр Джозеф отчетливо видел, что подполковника покоробило;
Безил же, казалось, вовсе этого не замечал.
- Сил одно время выставлял свою кандидатуру от консерваторов в избирательных округах на западе, - сказал сэр Джозеф, желая исключить хотя бы один источник недоразумений.
- Кто только не называл себя консерватором за последние год или два, сказал подполковник. - Отсюда добрая половина всех наших несчастий, если хотите знать мое мнение. - Затем, сообразив, что это может показаться невежливым, любезно добавил: - Не хотел обидеть. Осмелюсь предположить, с вами все в порядке. Ничего про вас не знаю.
Попытка Безила баллотироваться на выборах была не тот эпизод, о котором стоило распространяться. Сэр Джозеф переменил тему разговора.
- Конечно, французам придется пойти на уступки, чтобы привлечь на нашу сторону Италию. Пожертвовать Джибути или что-нибудь в этом роде.
- С какой стати, черт подери? - раздраженно сказал подполковник. - Кому она нужна, Италия?
- Чтобы создать противовес России.
- Каким образом? Где? Зачем? Совершенно не понимаю.
- Я тоже, - сказал Безил.
Под угрозой поддержки со столь нежелательного фланга подполковник немедленно сдал позиции.
- Правда? - сказал он. - Ну, я не сомневаюсь, что Мейнуэрингу лучше знать. Его дело - разбираться в таких вещах.
Воодушевленный этими словами, сэр Джозеф пустился в перечисление разумных уступок, какие, по его мнению, Франция могла бы сделать Италии: Тунис, Французское Сомали, Суэцкий канал - и перечислял их до конца завтрака. - Корсика, Ницца, Савойя? - высказал предположение Безил. Нет, сэр Джозеф думает, что нет.
Подполковник в молчаливой ярости выслушивал предложения расчленить союзника, лишь бы не брать в союзники Безила. Он не хотел идти на этот завтрак. Нелепо было бы утверждать, что он очень занят, однако же он был занят более чем когда-нибудь и эти два-три часа в середине дня отводил на отдых. Он любил проводить эти часы среди людей, которым можно рассказать о том, что он сделал за утро; которые могли бы оценить важность и необычность его работы; еще их можно было провести с красивой женщиной - либо то, либо другое. Он пробыл в Клубе путешественников ровно столько, сколько требовали приличия, и вернулся в свою столовую. Его ум был неприятно возбужден услышанным, а еще больше присутствием замухрышки радикала, имени которого он не запомнил. Уж, по крайней мере, от этого его могли избавить за столом сэра Джозефа, думалось ему.
- Ну как, Джо, все улажено?
- Строго говоря, ничего еще не улажено, Синтия, но почин есть.
- Надеюсь, Безил произвел хорошее впечатление?
- Я тоже надеюсь, но, боюсь, он говорил не совсем то, что нужно.
- О господи! Какой же будет следующий шаг? Сэру Джозефу очень хотелось сказать, что следующего шага не будет; лучшее, на что может надеяться Безил, это забвение; возможно, через месяц-другой, когда завтрак забудется...
- Теперь дело за Безилом, Синтия. Я представил его. Он должен проявить настойчивость и сам довести все до конца, если он действительно желает попасть в этот полк. Но мне как-то подумалось... раз уж вы первая заговорили об этом - вы действительно считаете, что это именно то, что нужно...
- Мне сказали, ничего лучше для него не придумать, - гордо произнесла леди Сил.
- Да, это так. В известном смысле ничего лучше для него не придумать.
- В таком случае он возьмет от знакомства все, что можно, - сказала лишенная воображения мать.
Подполковник перекипал потихоньку в своем кабинете: один из офицеров и не молоденький какой-нибудь, а матерый резервист - посмел явиться к нему без перчаток и в замшевых ботинках; вспышка гнева принесла огромное облегчение; перекипание было признаком довольства, чем-то вроде внутреннего мурлыканья; такое настроение его подчиненные считали хорошим настроением. Ему казалось, что, пока полком командует такой человек, как он, полк застрахован от серьезных неприятностей (как ни странно, этот взгляд разделял и проштрафившийся офицер). И вот под это настроение подполковнику доложили, что его хочет видеть какой-то господин в штатском, некто мистер Сил. Имя было ему незнакомо, и такой же незнакомой показалась поначалу внешность Безила, ибо Анджела не пожалела ни сил, ни денег, чтобы привести его в божеский вид. Он был свежеподстрижен, в накрахмаленном белом воротничке и котелке, при тонкой золотой цепочке для часов и прочих атрибутах порядочности, в число коих входил новый зонтик. Анджела же разжевала ему, с чего следует начать разговор. "Вы очень заняты, полковник, я понимаю, но, надеюсь, вы уделите мне несколько минут и дадите добрый совет...".
Все это прошло сносно.
- Хотите поступить на военную службу? - сказал подполковник. - Ну что ж, конечно, к нам повалит много людей со стороны. Формируется много новых батальонов, даже у нас в бригаде. Советую поступить в пехоту. Идти в кавалерийские части нет смысла. Теперь все на машинах. Были бы машинистом вот это очень бы пригодилось. Со всех сторон слышу дурацкие разговоры о том, что эта война - война механизированная, война воздушная, война коммерческая. Все войны - войны пехоты. Всегда так было.
- Да, как раз о пехоте я и думал.
- И правильно. Говорят, некоторым армейским пехотным полкам очень нужны офицеры. Полагаю, вам не хочется начинать с рядового, ха-ха-ха! Последнее время тут накрутили изрядно чепухи. Конечно, некоторым юнцам, что у меня побывали, это не повредит. Но человеку ваших лет следует обратиться в дополнительный резерв, назвать полк, в который вы хотите определиться, - во многих армейских полках, как умеют, делают большое дело, - и попросить командира ходатайствовать о вашем зачислении.
- Как раз за тем я, и пришел к вам, сэр. Я рассчитывал, что вы...
- Что я?!.
До тугого на соображение подполковника туго доходила мысль, что Безил, этот разнузданный молокосос, так грубо расстроивший его отдых накануне, этот радикал, посмевший усомниться в доброкачественности настоящих офицеров, просится к нему, в гвардейские бомбардиры, ни больше ни меньше.
- Мне всегда казалось, - сказал Безил, - что уж если зачисляться в гвардейскую пехоту, то, пожалуй, все же лучше податься к вам. Вы не такие тухлые, как гвардейцы-гренадеры, и не скованы всеми этими липовыми местническими связями, как Шотландский, Ирландский и Валлийский гвардейские полки.
Не дай Безил другого повода к обиде; имей он самую располагающую внешность, репутацию блестящего спортсмена и манеру обхождения, в которой уважительность к старшему самым безупречным образом сочеталась бы с чувством собственного достоинства; будь он повелителем тысячи преданных арендаторов и племянником самого командира бригады, - отнесение им, штатским, эпитетов "тухлый" и "липовый" к гвардейской бригаде погубило бы его бесповоротно.
- Так вот что я предлагаю, - продолжал Безил. - Я добровольно зачисляюсь в этот дополнительный резерв и называю ваш полк. Это пройдет?
Подполковник обрел голос, но он им не владел. Это был голос человека, которого подержали несколько секунд на виселице, а затем сняли. ......
Подполковник пощупал воротник, словно и впрямь ожидая обнаружить на нем петлю палача. Он сказал:
- Это не пройдет. Мы не берем офицеров из дополнительного резерва.
- Тогда как же мне попасть к вам?
- Боюсь, я каким-то образом ввел вас в заблуждение. У меня нет для вас вакансии. Мне нужны взводные командиры. У меня и так шесть или семь младших офицеров, которым за тридцать. Можете вы представить себя командиром, ведущим в бой взвод?
- Вполне могу, только это мне вовсе не улыбается. По правде сказать, как раз поэтому-то я и обхожу стороной армейские пехотные полки. В конце концов у гвардейцев для человека всегда найдется интересная штабная работенка, не так ли? Я вот о чем думал: зачислюсь-ка, думаю, к вам, а там подыщу себе что-нибудь поинтереснее. Жизнь в полку, видите ли, наверное, нагнала бы на меня смертную тоску, да вот все говорят мне, что великое дело - начать с приличного полка.
Петля на шее подполковника затянулась. Он силился что-то сказать и не мог. Хрипом, который едва ли можно было назвать человеческим, и красноречивым жестом он дал понять, что разговор окончен.
По канцелярии мигом разнеслась весть, что подполковник опять впал в дурное настроение.
Безил вернулся к Анджеле.
- Как прошла встреча, милый?
- Неудача. Полная неудача.
- Господи боже! И ведь ты был такой представительный.
- Да. Должно быть, дело в чем-то другом. Я был жутко вежлив. Говорил все как надо. Подозреваю, этот старый змей Джо Мейнуэринг опять намутил воду.
VII
- Когда мы говорим, что Парснип не может писать в Европе военного времени, мы, конечно, подразумеваем, что он не может писать так, как писал раньше, верно? Не лучше ли ему было остаться здесь, пусть даже это и означало бы перерыв в творчестве на год-другой? Зато он имел бы возможность расти над собой.
- Я не думаю, чтобы Парснип и Пимпернелл могли расти над собой. Видите ли, орган не может расти над собой. На нем можно исполнять другие музыкальные произведения, но сам он при этом не меняется. Мне кажется, как инструмент, Парснип и Пимпернелл исчерпали возможности развития.
- Ну, а если предположить, что Парснип может развиваться, а Пимпернелл нет? Или, положим, они бы развивались в разных. направлениях. Что тогда?
- Вот именно, что тогда?
- А разве для того, чтобы написать Стихотворение, непременно нужны два человека? - спросила рыжая девица.
- Не упрощай, Джулия.
- Мне-то думалось, поэзия - это работа, которой занимается только один. И неполный рабочий день к тому же.
- Но, Джулия, согласись, что ты не так уж хорошо разбираешься в поэзии.
- Оттого и спрашиваю.
- Не обращай внимания, Том. Она и не хочет разобраться. Ей бы только приставать.
Они завтракали в ресторане на Шарлот-стрит; их было слишком много за столиком: когда кто-нибудь протягивал руку за стаканом, а сосед в этот же момент тянулся ножом к маслу, на рукаве оставался жирный мазок; слишком много на одно меню - одинарный лист бумаги, заполненный от руки красными чернилами, передаваемый из рук в руки с безразличием и нерешительностью; слишком много на одного официанта, который не мог удержать в голове столько различных заказов; их было всего шестеро, но это было слишком много для Эмброуза. Разговор составлялся из утверждений и восклицаний. А Эмброуз жил беседой и для беседы. Он наслаждался сложным искусством компоновать, согласовывать во времени и должным образом уравновешивать элемент повествовательный и краткое замечание, наслаждался взрывами спонтанной пародийности, намеками, которые один поймет, другой нет, переменой союзников, предательствами, дипломатическими переворотами, возвышением и падением диктатур; все это могло случиться в течение часа, пока сидишь за столиком. Но теперь? Неужели и это утонченнейшее, взыскательнейшее из искусств похоронено вместе с миром Дягилева?