Вольф Сергей. Завтра утром, за чаем

   Я ничего не видел, но догадался, что мы находимся как бы в комнатке без окон: стены и потолок – листья, а земля – пол.
   Вдруг мне в глаза резко ударил свет.
   – Не бойся, это фонарик, – сказала она.
   – С собой был? Что же ты его не зажгла? – спросил я.
   – Нет, он у меня здесь лежит. Садись.
   – Куда? – В глазах у меня плавали от яркого света белые круги, и я все еще ничего не видел. Потом рассмотрел два деревянных чурбанчика, сел на один, Натка – на второй (только теперь она отпустила мою руку, и мне стало как-то пусто), и я увидел, наконец, что это, точно, небольшая, без окон, комнатка из листьев, а в середине ее – деревянный ящик с крышкой.
   – Что за ящик? – спросил я.
   Она молча встала, снова взяла меня за руку, подняла с чурбанчика, выключила фонарь, и я услышал в темноте, как она откинула со скрипом крышку этого ящика.
   – Наклонись, – сказала она шепотом.
   Я наклонился и чуть не вздрогнул: она включила фонарик, и два темных лица, ее и мое (я не сразу догадался, что это мы), и желтый ровный свет фонарика над нашими головами отразились не то в близком, не то в далеком зеркале в черной раме.
   – Что это? – прошептал я.
   Она снова выключила фонарь, захлопнулась крышка ящика, мы сели, она отпустила мою руку, зажгла фонарь…
   – Это колодец, – сказала она. – А глубоко, почти на дне – вода. Знаешь, что такое колодец?
   – Читал, – сказал я. – Из него в старину брали воду.
   – Да, – сказала она. – В нем очень вкусная вода, потом как-нибудь я дам тебе попробовать, – с водопроводной не сравнить. До нас, я даже помню, здесь были не то оранжереи, не то какое-то опытное хозяйство, наверное, здесь довольно симпатичные люди работали, может быть, какие-нибудь седые старички и старушки – постоянно брали из колодца воду, ухаживали за ним – иначе вода никогда не была бы такой свежей – я знаю, читала… А потом, когда оранжереи снесли, а территорию отдали Высшей Лиге и стали строить эти коттеджи, строители сюда и не сунулись – кусты и кусты. И папа с мамой ничего не знают, я им не говорю.
   – Потому что тайна? – догадался я.
   – Да, но не только. Я боюсь, что они велят его засыпать.
   – Почему? – спросил я. – Что им – жалко что ли?
   – Нет, просто нефункционально: дыра в земле – для чего она нужна?
   – Засыпать тоже нефункционально, – сказал я. – Лишняя трата времени и сил. И землю доставать надо.
   – Не знаю, не знаю, – сказала она. – Я не уверена, что они велят засыпать, но на всякий случай боюсь. Иногда, когда жарко, или просто так, я беру кружку, привязываю ее на веревочку и достаю и пью воду – знаешь, как приятно тащить ее наверх: кружка раскачивается, вода из нее проливается и плюх-плюх-плюх обратно в колодец. И вообще здесь хорошо посидеть ничего не делая. А когда папа ездит в Штаты, или во Францию, или в космос летит и берет маму с собой, я достаю воды побольше и мою пол в коттедже, не ПМ-3, – жуткая все-таки машина, вечно плюется пастой Жази во все стороны, – а просто тряпкой. Ползаю, ползаю, мою… У нас пол не из пластика, а дубовый паркет – папа так хотел, а на мою комнату даже не хватило, просто доски – ты заметил? Ужасно приятно – пол влажный, чистый и пахнет, уж как он пахнет, ну, просто…
   Неожиданно она замолчала, и мы долго сидели молча, и мне хотелось взять ее за руку или рассказать про папу, вернее, и то, и другое, но я никак не мог на это решиться, никак, все во мне ныло, и тут она сказала незнакомым голосом:
   – Пошли, я провожу тебя до калитки.
   Мы вылезли из зарослей и по мокрой поляне, по тропинке среди кустов и клумб (я подумал, что это, видно, она, Натка, возится с цветами), а после – по дорожке дошли в темноте до калитки, и она ее открыла. Я вышел на улицу, полминуты мы еще постояли молча, потом она сказала:
   – Пи логическое в четвертой фазе неминуемо стремится к нулю. Неминуемо!
   И тут же мне захотелось зареветь оттого, что она сейчас уйдет, а мне надо будет вернуться домой, вообще оттого, что все было, было и вдруг – кончилось.
   – Натка! – неожиданно для себя крикнул я шепотом. – Я люблю тебя, влюбился!
   Я рванулся убежать, но не смог.
   Она засмеялась, захлопнула калитку и быстро пошла к коттеджу. Что-то треснуло во мне, сломалось, вдруг я успокоился и сказал громким, противным, бойким каким-то голосом:
   – Я дарю тебе хомяка. Бери, он твой. Пусть он живет у тебя!
   И услышал откуда-то из полутьмы:
   – Спасибо.

– 9 —

   Целую неделю после я не видел Натку и вообще никого из нашего класса – работал, как угорелый, то на Земле, в лаборатории «Пластика», то на Аяксе «Ц».
   Школа с восторгом согласилась с просьбой (ха! просьба!) Высшей Лиги отпустить меня с занятий на (как было сказано в письме Лиги, направленном в школу) «практическую работу по завершению создания материала для детали «эль-три», далее следовало, вероятно, обязательное и, вероятно, обязательно туманное объяснение, что же это за штучка – «эль-три» и почему я ей нужен.
   Конечно, Лига обо всем договорилась со школой по телефону, а письмо было послано так, для формы: раз есть событие, оно должно быть зафиксировано документом.
   Письмо писал в обеденный перерыв Рафа, дня через три после моего прихода в группу.
   Смех было смотреть, как он, пыжась и краснея, придумывал и произносил вслух (прежде чем записать) каждую фразу, каждое слово письма. Он все пытался и меня подбить, чтобы я помогал ему, а я все качал головой из стороны в сторону: «Не хочу – не буду – не умею», – и он вдруг заорал на меня диким голосом и вырвал у меня из руки авторучку, потому что я нарисовал (как оказалось потом, на очень важной деловой бумаге с печатью) своего плюшевого медведя и уже начал пририсовывать деревья с огромными плодами – будто мой Миша гуляет по саду.
   В школу теперь я вообще не ходил, я просто ходил на работу, четко и методично, к определенному часу, как всю жизнь это делал папа.
   Школа, в свою очередь, обратилась с просьбой к Высшей Лиге освободить в один из дней меня от работы, чтобы я прочел доклад о перестройке основной структуры пластмассы Дейча-Лядова в тех младших классах, где был курс «Химия особопрочных пластмасс».
   Я обрадовался, что увижу ребят, Зинченко почти согласился, но Лига школе отказала: мол, это собьет Рыжкина с ритма работы, не говоря уже о том, что какой же может быть доклад, если еще нет окончательного результата.
   Мысль была строгой – и школа притихла.
   В общем, началась какая-то вроде бы взрослая жизнь, и я даже, помню, подумал: а чего ж это вдруг, раз я работаю, права-то у меня остаются детские. Обязанности взрослые – а права детские! Хитро! А тут еще, как раз, Палыч мне попался и разжег, так сказать, искру моего сомнения.
   Я сидел в обеденный перерыв в сквере возле «Пластика» и грелся на сентябрьском солнышке, а он выкатился из универмага «Плутон», увидел меня и тут же плюхнулся рядом, счастливый – не передать: купил, видите ли, сравнительно недорогой, новой модели, дачный микропылеуловитель, и ему сходу захотелось с кем-нибудь поделиться своей радостью.
   – Привет, гений, – говорит. – Смотри, чего купил! Теперь дыши на даче на всю катушку, и никаких забот – вещь!
   – Разве эти дачные пылеежки еще не бесплатные? – нарочно спросил я. Он даже подскочил.
   – Держи карман шире! – говорит. – Им еще в технологии сколько копаться, чтобы поток наладить. Это вам теперь все просто кажется. Да-а, меняются времена! Я-то еще помню то время, когда только продукты питания и лекарства были бесплатными. Это вы родились на все готовенькое: почти любая обувь и одежда – бесплатно; книжки, тетради – бесплатно; коньки, лыжи, даже велосипеды – все бесплатно, а это ведь наше поколение вам такую жизнь устроило! Своими собственными руками! (Разнесло старика – не остановить!) Теперь только роскошь денег стоит – так ведь на то она и роскошь. Нам теперь и представить трудно, что кино когда-то было платным, или мороженое, или там – в кафе пообедать. Кстати, а ты-то как теперь – по-прежнему, как и вся мелюзга, у мамы каждый день талоны на кино и сладости выпрашиваешь? А?
   – Приходится, – сказал я. – А как еще?
   – Все правильно, – говорит. – А то вам дай волю, так вы с головой в банку с мороженым залезете – я знаю. Здесь один сынишка моих знакомых с «Факела» спер у них детскую чековую книжку – так целую неделю потом вместо занятий тайком в кино сидел не вылезая, лопал за обе щеки мороженое и сладости, – вы же меры не знаете! – а потом слег от переутомления и ангины.
   – Ну да! – сказал я. – А вы знаете?! – Я даже обозлился на него. Но Палыч вдруг похлопал меня по плечу и сказал заведомую чушь – мне даже весело стало:
   – А ты, – говорит, – потолкуй с Лигой. Пусть они тебе справку выдадут, или какой-нибудь там значок, или жетончик, что ты уже вполне взрослый, раз у них работаешь, и можешь без всяких талонов, как мясо или фрукты, без всяких там разрешений по детским чековым книжкам брать сколько душе угодно конфет, бакинского курабье или пломбиру.
   – Да ну вас, Палыч, – я даже рассмеялся. – Скажете тоже!
   – Ладно, – говорит. – Пойдем, проводи меня немного. Чем-то ты мне, Рыжкин, все же нравишься. Разрешение-то на мороженое у тебя с собой есть?
   – Нет, – сказал я. – Мама только на обед дала.
   – Ну, пойдем, – говорит. – Возьму тебе мороженого.
   Я обрадовался, честное слово, как маленький, и пошел его провожать.
   Он взял себе хрустящий вафельный шарик с пломбиром, а мне целых два, и мы минут пять еще трепались о всякой всячине.
   – Зарплата-то тебе полагается? – спросил он. – Чтобы сделать какую-нибудь шикарную покупку?
   – Не знаю, – сказал я. – Вероятно. Разговор был – я слышал.
   – И что решил купить с получки? Думал уже об этом?
   – Да нет, – говорю. – Может, часть денег отложу на новый роллер, или спиннинг куплю голландский – со скрытой катушкой.
   – Про мать подумал? – говорит.
   – Н… Ну… маме – большой филадельфийский торт, – сказал я. – Может, еще к букинистам заскочу – куплю какой-нибудь редкий старинный экземпляр романа братьев Стругацких…
   – Мечты! – сказал Палыч. – Ты смотри, Лига вполне может решить выдавать зарплату не тебе, а отцу или матери. Я, бы лично на их месте так и поступил.
   – Ладно, Палыч, – сказал я. – Пока, я помчался на «Пластик» – работать пора.
   Он мне подмигнул, и мы попрощались.
   Я бежал в лабораторию, доедая второй хрустящий вафельный шарик с пломбиром, и думал, что вот – все верно: права-то детские.
   Но это были, так сказать, веселые мысли – одно баловство.

– 10 —

   В тот вечер, когда мы с Наткой глядели в ее колодец, я возвращался домой в совершенно перевернутом настроении, диком, непонятном каком-то, и все думал (именно одна, именно эта мысль неизвестно отчего вдруг прицепилась ко мне): сказал папа маме или нет, что я стал руководителем группы, в которую входит и он, папа.
   Конечно же, он сказал, я сразу это понял, когда вернулся домой. В их комнате света не было, мама сидела на кухне одна.
   – Промок, милый? – спросила она как-то особенно ласково и очень грустно. – Пирожки с картошкой еще теплые.
   – Ерунда, – сказал я. – Дождь кончился.
   – Кушать будешь?
   – Нет, неохота, я замотался, пойду спать.
   – Ну, ложись. Даже свекольника не хочешь?
   – Нет!
   – Ну, спокойной ночи. Папа уже спит. Он очень устал сегодня. Утром не ищи пирожки с картошкой, я заверну вам вместе.
   Я кивнул, тут же мы неожиданно посмотрели друг другу прямо в глаза, и оба отвернулись. Я быстро принял душ и ушел к себе в комнату.
   Я разделся не зажигая света, лег и вдруг понял, что мне не хочется, не хочется, не хочется думать об этой истории с папой, и о Натке думать не хочется, буду думать о чем-нибудь другом, приятном, решил я, но о чем именно – я так и не сумел придумать, мне все не нравилось, все, и я уснул, совершенно сбитый с толку. Помню только, что снова мелькнула мысль – завтра на работу.
   Дни покатились однообразные и совершенно одинаковые. С третьей и девятой молекулами мы справились быстро, а семнадцатая совершенно не хотела ломаться, и подтянуть ярусность до четырех не удавалось никак.
   Дома все было вроде бы нормально, как и раньше, но я-то знал, чувствовал, что это не так. По вечерам я старался не сидеть дома, просто болтался по городку и по тихим улочкам на окраине, и все думал, как же мне быть – я совершенно не собирался жить дальше так, как жил эти дни, но что именно мне делать – нет, этого я не знал. Все путалось у меня в голове, я даже догадался, что вообще очень смутно себе представляю, почему так плохо то, что случилось; гуляя, я заставлял себя рассуждать вслух, последовательно и внятно (никогда раньше со мною этого не было), и именно таким вот дурацким образом я дорассуждался до того, что самое-то плохое, оказывается, было вовсе не в том, что я, мальчишка, стал папиным начальником, а совершенно в другом; мне трудно было объяснить словами, в чем именно, но я чувствовал, что я прав, и скоро в этом убедился…
   И еще я все время думал – может, я ненормальный? Другой бы человек на моем месте был бы счастлив от такого успеха, даже нос бы задрал повыше, а уж если бы его отец попал к нему в подчиненные – тем более: сколько бы шуток было, веселья!..
   Иногда мне страшно хотелось пойти к Натке и все рассказать ей, но я не мог, нет, не мог я к ней пойти, я ее любил, вот в чем дело, а она меня – ни капельки, я был в этом почти абсолютно уверен.
   Через несколько дней уехала мама – улетела в космос, на самую большую и далекую от Земли нашу «промежутку» – Каспий-1. Там работала врачом ее сестра Галя, и мама повезла ей шерстяную кофту, помидоры, несколько свеклин, любимые Галины конфеты с ликером «Орбита» и кое-какую специальную литературу. Мама, мне так показалось, улетала на Каспий-1 вся какая-то перевернутая – нервничала, что ли? Я подумал даже, что там, на Каспии, она первым делом расскажет Гале, что произошло на Земле и тут же позвонит домой и будет весело спрашивать, – ну, как, мол, вы там, а Галя будет сидеть рядом с ней и напряженно слушать мои или папины веселые отчеты.
   В общем, улетела мама, и мы с папой остались вдвоем.
   И в первую же ночь, под утро уже, я неожиданно и как-то очень резко проснулся, потому что папа с кем-то разговаривал (слов я разобрать не мог), а ведь мамы не было. Может, это было и нечестно (в тот момент я даже и не подумал об этом – так разволновался), но я, не вставая с кровати, тихонечко, ногой, приоткрыл свою дверь – и сразу же начал разбирать слова.
   – Да-да. Вот именно!.. Приехали! Так сказать – докатились!.. Не правда ли, какой плавный полет, а?.. Попытайся-ка вспомнить, дружок, – в каком чемодане лежит мой золотой диплом? … Что, уже и не помнишь, забыл? А где первая премия европейской зоны за анализ гиперпластического ряда?.. Тоже забыл?.. Все это было – не ложь, не вымысел. Руку жали! Помнишь? Талант!!! А теперь мой сын, мальчишка, шкет, сидит за завтраком, уплетает пирожки с картошкой, болтает под столом ногами и с набитым ртом запросто, походя, высказывает гениальные идеи!.. Попытайся-ка это понять, дружок!.. Слушай внимательно: час, всего час обычного учебного практического занятия на Аяксе – бац!!! – и решен вопрос, над которым группа взрослых людей Высшей Лиги бьется целый год! Понятно теперь? Чторядом с его детской выдумкой мой талант?! Ноль. Невидимая капля, букашка, лапка букашки… Или он износился, мой талант, а?.. Затупился, завял – а виноват я сам: не углядел, не уследил…
   Я слушал его в невероятном напряжении, мне было даже страшно, потому что то, чтоон говорил, и было то самое, чего никак не мог точно назвать, произнести я сам, именно то самое, а то, что я оказался его начальником, выглядело рядом с этим главнымпросто ерундой.
   Еле слышимый, раздался щелчок, звякнул звоночек – папа повесил трубку. Или мне показалось. Не знаю.
   Поразительно, но я вдруг уснул.

– 11 —

   В пятницу, когда прилетела с Каспия-1 мама, а я вернулся с работы, меня ждала записка от Жеки Семенова и Валеры Пустошкина – ребят из моего класса в старой школе. В записке было сказано, что в воскресенье, в одиннадцать часов, они ждут меня у входа в «Тропики», чтобы поболтаться по парку.
   Я вдруг обрадовался: давно уже я не видел никого из своих ребят и девчонок.
   Конечно, «Тропики» нам порядком поднадоели, но, честно говоря, парк был высшего класса. Правда, создан он был с сугубо научными целями. И еще: до создания «Тропиков» что-то три или четыре городка нашего типа претендовали на роль устроителя парка, а победили, по неизвестным причинам, мы. Само собой (и эту идею выдвинули городские власти, а Лига поддержала), раз уж было решено строить у нас такой парк, глупо было бы не превратить его вообще в парк отдыха – так и поступили.
   И чего только в наших «Тропиках» не было! Ну, конечно, прежде всего климат – климат шикарный! Понятия не имею, как именно технически создали эту тропическую микрозону. Сначала все в городке с ума посходили: в наших-то северных широтах и вдруг… джунгли настоящие, тропические растения, деревья тропические, тропические животные – все сугубо тропическое и только кое-где субтропическое. Папин «Пластик» (хотя это было не его дело, а дело климатологов, зоологов и строителей) предложил новинку: держать животных не как в обычных зоопарках, не за рвами с водой, а за высоченными тонкими прозрачными стенками из особопрочного плекса, мол, животным ничуть не хуже, а людям-то гораздо интереснее, – так сказать, эффект присутствия. Потом-то, правда, попривыкли, но сначала было и странно и жутковато немного – ходишь совсем, ну абсолютно рядом с бегемотами, жирафами, антилопами, крокодилами и львами – ну, просто руку протянуть… Правда, львов, заботясь о редких антилопах, держали от них отдельно. Гришаня Кау как-то сказал, что будто бы по ночам в зону львов, чтобы они все же сохраняли львиный нрав, запускают на съедение коров, обычных, живых, – для охоты. Брр… даже не верится. Особенно меня восхищала наша городская речушка Уза, а вернее даже не она сама, а переход климата в климат, который создали ученые: вот здесь речка Уза – просто Уза, довольно-таки плюгавенькая, серенькая, скромная, а вот тут, совсем рядом, в зоне парка – тропическая река, абсолютно тропическая, вся в мангровых зарослях, покрытая лилиями и пронзительно белыми лотосами; крокодилы, бегемоты, цапли, невероятные какие-то рыбы – все есть.
   Сразу же после входа в парк были большущие раздевалки, которые открывались осенью, когда становилось прохладно, а зимой вообще существовало ходячее выражение «пойдемте погреемся» – это значит, в парк, в «Тропики». Скинешь с себя все в раздевалке и в одних шортиках гуляешь по парку, купаешься в бассейне, ешь по талонам (будь они неладны!) мороженое, пьешь шипучку, жара, теплынь… Конечно, если солнца на небе не было, приходилось гулять без солнца – тут уж ничего не поделаешь.
   К тому же в середине зимы были целые месяцы, когда «Тропики» закрывались вовсе; дирекция парка и научное руководство вынуждены были устраивать периоды тропических дождей, без которых флора и фауна просто не могли бы нормально существовать.
   Разумеется, в парке было много обычной необязательной ерунды: кафе, кафе-мороженое, ресторан, площадки для игр, танцплощадки, кинозал, кинолекторий, просто лекторий, зал-читальня, лодки на прокат (не на Узе, – это-то было бы классно! – а на прудах), прогулочный микрокосмодром для малышей (высота полета 2 – 5 метров, смех!) и т. д. и т. п. … Но были и шикарные развлечения, правда, платные и довольно дорогие: можно было, например, половить в Узе крупную тропическую рыбу на особые ароматные приманки, спуститься в батискафе в специальную морскую скважину на океаническую глубину, самому посадить какое-нибудь (по выбору) плодовое растение, проследить за тем, как с помощью биоускорителя появляется росток, развивается дерево или куст, цветет и дает плоды, которые потом можно было забрать домой по специальному пропуску при выходе из парка; желающие могли поохотиться из засады (конечно, с инструктором) на антилоп или львов и сфотографироваться с трофеем, а потом посмотреть забавную сценку, как убитые лев или антилопа начинают шевелить ногами и хвостом, зевать и подниматься на ноги, потому что стреляли в них не боевыми патронами, а специальными капсулами с сильнодействующим снотворным; можно было в особом прозрачном, непроминаемом, непробиваемом и непрокусываемом скафандре побродить среди львов, антилоп, носорогов или обезьян – и прочее, и прочее, и прочее…
   Словом, если вдуматься, это вообще был гениальный парк.
   Когда разрабатывался его проект, ученые долго ломали головы: делать парк с точки зрения запуска тропико-климатической машины многосекционным или из одной секции. Если сделать всего одну секцию (то есть секция – это весь парк), появлялся громадный риск: вдруг машина, особенно зимой, разладится, и тогда погибнут все растения и многие животные, если же делать его многосекционным (сломалась, скажем, одна, особенно внутренняя, секция – и ничего страшного, микроклимат никуда сразу же не денется, тем более что соседние секции могут отдать часть своего тепла, а общее падение температуры можно быстро восполнить повышением мощности в других секциях) – это получалось безумно дорого.
   Порешили сделать четыре секции. Конечно, и в этом случае риск был немалый, ведь каждая из четырех секций двумя сторонами обязательно соприкасалась с внешним, нетропическим, климатом, но все же, как легко сообразить, риск был равен, скажем, одной четвертой по сравнению с односекционным устройством.
   Первая авария произошла через два года после открытия парка и именно зимой – отказала третья секция. Несмотря на аварийную службу и разработанный научный метод ликвидации внезапной остановки машины, долгое время сделать ничего не удавалось. Кое-как сумели изловить всех животных и распихать их по другим секциям, по теплым помещениям в «Тропиках» и зоопарке, а вот растения должны были погибнуть. Но все-таки, к счастью, точку разлада системы нашли, успели.
   Вот какой был у нас парк!

– 12 —

   В воскресенье, ровно в одиннадцать, я подошел к «Тропикам», ребят еще не было, я стал читать какую-то дурацкую афишу, и тут кто-то сзади закрыл мне ладошками глаза.
   – Жека! – сказал я. – Это ты, старый черт? Сзади молчали.
   – Валера, ты?! Опять молчание.
   Тогда я стал называть имена подряд, ну, тех ребят, кто мне в старой школе был посимпатичнее. Все мимо!
   – Тогда не знаю, – сказал я. Меня отпустили, я обернулся… Это была Натка.
   – Привет! – сказала она. – Ты в парк?
   – В парк. Да, в парк, – сказал я голосом из другого мира. – Привет.
   – Ну, пошли, я тоже. Пошли скорее!
   – Да я не знаю, – сказал я. – Тут ребята должны подойти из старой школы, – говорил я, а сам уже шел за ней…
   – Вы в парке встретитесь, – сказала она.
   – Не знаю, – говорил я. – А вдруг нет? Вдруг потеряемся? Они очень просили, – говорил я и все шел за Наткой.
   – Не потеряетесь, – сказала она. – Пошли быстрее.
   Я шел за ней так, как будто находился в зоне влияния какого-то магнитного поля с идиотскими законами.
   Мы переоделись в раздевалке во все летнее, бегом пробежали метров тридцать до теплового барьера, а там уже пошли нормально – жара стояла в этот день приличная.
   Натка попросила меня принести ей мороженое, я принес, мы немного посмотрели змей, потом, она предложила мне пойти в розарий: там тихо и никого почти нет, я согласился, и мимо львятника мы пошли в розарий. Лев Гришка улегся возле самой стенки из плекса, жмурился и почему-то лизал эту стенку, а малышня толпилась возле него и старалась приставить ладошки к плексу с этой стороны – действительно, все выглядело так, будто он им лижет ручки. Визжали они, чтобы суметь приставить ладошку в нужное место, ужасно, дрались даже, а родители их растаскивали.
   В розарии и правда никого почти не было, старуха какая-то в шортах, темных очках и с книгой и худенький, похожий на муравья мальчик, который сам с собой играл в шахматы. Мы сели в дальнем, совсем пустом конце розария, и Натка спросила:
   – Читал воскресный выпуск газеты?
   – Нет, – сказал я. – А что?
   Только сейчас я заметил газету у нее в руках.
   – На, посмотри. – И она раскрыла ее на разделе «Удивительное рядом». Слева, сверху страницы, глядела на меня довольно большая фотография – я и папа на мотороллере, и еще ничего не читая, я заскрипел зубами, потому что сразу все понял. Кто проболтался?! Об этом знали в группе «эль-три», знала мама, люди из «Пластика», может быть, кто-то еще… Но все ведь понимали, я думаю, что счастья в этом для папы нет никакого? Или, может, кто-нибудь из них считал, что это забавно, вкусно, вкуснее не бывает? А? Или газета об этом сама пронюхала? Именно пронюхала. Что гениальный Митя Рыжкин, шестой «б», удостоив чести работать в Высшей Лиге, в группе взрослых – этого им было мало? А? Наверняка написала, что я, малыш Митя – руководитель группы, а в состав группы входит Рыжкин-старший.
   Так оно и оказалось, когда я через силу прочел-таки их «Удивительное рядом».
   «Вот они, отец и сын Рыжкины, настоящие творцы в науке, настоящие друзья, хотя юный Митя – глава группы, а его папа… Да и может ли быть иначе…» – и так далее, и тому подобное.
   Я посмотрел на Натку, у нее было холодное, железное лицо.
   – Как тебе это нравится? – спросила она строго, совсем как моя мама, и я понял, что она все понимает.
   – Оч-чень! – сказал я.