Страница:
— Ты так уверен, что выиграешь. Ты должен дать мне фору.
— Что за фора?
— Я ничего от тебя не хочу, сеньор Гарсиа, — пояснил Завала. Он указал на меня пальцем. — Но если я выиграю, я хочу, чтобы мне заплатил дон Анжело. Мне нужны антибиотики, чтобы убить гниль. Я не стал бы этого говорить, но дон Анжело отказывается дать мне лекарство. Если бы у меня был амиго и он заболел, я бы помог ему. Но дон Анжело не хочет. И никто не хочет.
Гарсиа выслушал это объяснение.
— Что скажешь, дон Анжело? Сколько стоят твои антибиотики?
— Примерно пятьдесят тысяч песо.
— Если мы выиграем, я заплачу тебе двести тысяч песо, — предложил Гарсиа. — Договорились?
Завала не мог выиграть. Я кивнул.
— Итак, мы заключаем пари, Завала, — подытожил Гарсиа. — Но я должен спросить: как мы определим, кто выиграл это пари?
Завала вздохнул и обвел взглядом комнату. Подобно индейцам племени Чакой в их изолированных деревушках, он не привык к логическому мышлению. Он не сможет объяснить, какие доказательства означают победу.
Заговорил человек маленького роста по имени Пио, один из людей Гектора, тот самый, что играл на гитаре.
— Как п… проверить, чьи духи сильнее? Мы их не видим, духов. Я бы хотел их видеть.
— Но дон Анжело занимался морфогенетикой, он знает генетику, — напомнил Гарсиа. — Мы можем попросить его сопоставить генные карты самураев с генными картами химер. Слово Анжело как слово специалиста убедит тебя, Завала?
Я начал возражать. Не хотел вмешиваться в их спор.
Киборг некоторое время смотрел на меня.
— Si. Я поверю слову дона Анжело. Гарсиа продолжал:
— Хорошо. И мы, по-видимому, сможем узнать, в каком возрасте самураи начинают тренироваться, верно? И узнаем, больше ли они тренируются, чем мы. Надо найти библиотеку. На корабле есть библиотека?
Мы посмотрели друг на друга и пожали плечами. Мигель, химера Гарсиа, тот самый, с толстой шеей, странно поглядывал на меня, его голубые глаза напоминали лед. На лысой голове блестел пот. Я заметил, что у него крошечные усики киношного злодея. Общее впечатление пугающее. Отвратительно.
— Si. Ниже по лестнице есть библиотека, — сказал Завала.
— К тому же медицинские компьютеры располагают подробными биографиями, — заметил я. — Может, там мы узнаем, когда самураи начинают тренироваться?
— Но как мы решим, кто выиграл пари? — повторил Гарсиа. — Конечно, ты не думаешь, что самураи на самом деле тренируются всю жизнь, но в каком возрасте они должны начать?
Химера Мигель по-прежнему смотрел на меня. Зрачки его расширились и стали похожи на мексиканские монеты в пять сентаво. Лицо расслабилось, нижняя челюсть отвисла. Он, казалось, совершенно не замечал происходящего в комнате. Выглядел он очень больным. Отвратительным. Я подумал, что это с ним такое? Наверное, слишком много выпил.
Завала соображал недолго.
— Мальчик становится мужчиной, когда у него отрастают лобковые волосы, верно? Не думаю, чтобы самураи начинали тренироваться до этого.
На что Гарсиа ответил:
— У одних лобковые волосы вырастают в десять, у других в шестнадцать. Будем щедры, установим срок в пятнадцать лет. Если самураи начинают тренировки раньше этого возраста, ты проиграл.
Завала невменяемым взглядом уставился в угол комнаты. Казалось, он пребывает в трансе, ожидая помощи и подсказки своих духов.
— Я согласен, — наконец проговорил он невыразительно.
Химера Мигель закрыл рот и пополз по полу ко мне. Его зрачки снова сузились, и он выглядел бы нормально, если бы не стекавшая изо рта струйка пены.
— Остается еще одна проблема, — напомнил Гарсиа. — Мы должны узнать, жульничают ли самураи в симуляторах. Кто-нибудь может прорваться к компьютеру и выяснить это?
Все враз покачали головой. Никто не сможет пробиться сквозь защиту корабельного ИР.
Мигель дополз до кровати и устроился на полу рядом со мной. Он похлопал меня по ноге, потом прижался к ней свой лысой головой, как старый пес к хозяину. Я понял, что он привязался ко мне. Я видел начало этого процесса. И ощутил пугающее чувство власти и ответственности.
— Тогда, боюсь, нам остается только одно, — сказал Гарсиа. — Напасть на самураев и проверить, насколько они сильны и быстры в действительности.
— Но у них мечи, — заметил Пио. Гарсиа усмехнулся.
— Добровольцы есть?
Мавро сидел на койке, прислонившись спиной к стене, и как будто спал. Голова его качнулась вперед, и он сказал:
— Я обезоружу одного, если кто-нибудь его побьет.
— Браво, — одобрил Гарсиа. — Еще добровольцы? — Я вспомнил, какие они здоровенные, самураи, в основном под два метра ростом и весят килограммов по 140. Мысль о нападении на такое чудовище устрашала.
Один из четырех все еще не спавших химер тоже подал голос:
— Я!
— Дело подождет, пока мы не протрезвеем, — сказал Гарсиа, и все согласились. — Пойдем сегодня вечером, после боевой тренировки.
— Очень красиво, — сказал я, — на закате.
— И полезно, — заметил Чин. — Без них на Пекаре невозможно было бы выжить. Птиц в воздухе так много, что они образуют термальный слой, создающий тепличный эффект. Это согревает планету. Каждые семь лет солнце Пекаря увеличивает яркость, еще больше подогревая атмосферу. Когда это происходит, начинаются сильные бури — на Земле таких никогда не бывает, — и «опару но тако» не могут летать и падают с неба. Пока солнце греет сильно, они теряют способность к размножению. Если бы не птицы, колебания температуры на планете были бы настолько велики, что, за исключением узких береговых полосок, Пекарь за несколько десятилетий превратился бы в пустыню.
— Интересно. Разве тебе не кажется странным, что японцы назвали планету Пекарь? Английским словом?
Чин рассмеялся.
— Тут есть повод для иронии. Английский корабль обнаружил Пекарь, пролетая мимо. В это время на планете началась буря, солнце как раз увеличило яркость. Сенсоры корабля зарегистрировали планету как лишенную жизни. Решили, что там настоящий ад, и назвали — Пекарь. Позже японцы вторично открыли планету и поняли, что на ней можно жить. Но сохранили название, так как в японском языке нет слова, адекватного понятию «пекарь». Мне кажется забавным, что нынешние жители планеты отвергают западный англо — американский образ мысли и идеи, но сохраняют английское название планеты.
Я улыбнулся. За последние несколько дней все вокруг изображали из себя специалистов по географии, населению и фауне Пекаря, все рассказывали замечательные истории. Я не доверял их сведениям. Однако Чин показался мне достаточно образованным. У меня не было настоящих друзей на корабле: Перфекто повиновался мне, словно я был его хозяином, и это меня угнетало; Абрайра предпочитала держаться на расстоянии. Несколько раз я пытался поговорить с ней о ее прошлом и выяснил, что, хотя Абрайра жила во многих местах и знала многих людей, она ни о чем не вспоминала с приязнью. Она проживала в этих местах, но никогда не жила в них. И никогда не проявляла никаких эмоций. Такие люди меня пугали, я решил избегать ее. Больше никаких кандидатов в друзья не находилось.
Поэтому, встретив Чина и решив, что он умен и образован, я подумал, что мне нужен такой друг. И сказал:
— Наверное, ты счастлив от того, что летишь на Пекарь: для ксенобиолога это неплохая возможность.
— Да, — согласился Чин. — Это мечта всей моей жизни! Я получил свой докторский диплом за диссертацию о животных Пекаря, объединяющих зкзо— и эндоскелет. На Пекаре это обычное явление. Никогда не думал, что смогу оплатить полет туда. Но потом услышал об этой работе.
Я спросил:
— А тебя не тревожит, что корпорация «Мотоки» считает условием найма осуществление геноцида?
Он пожал плечами и махнул рукой.
— Вовсе нет! Уничтожая ябандзинов, я помогаю восстановить природную экосистему планеты. Какая разница, если умрет несколько человек?
Такой образ мыслей вызывал у меня тошноту. Я покинул столовую.
К вечеру мы набрались сил для боевой тренировки и направились к симулятору. Однако в ушах у меня звенело, голова кружилась. Я поел слишком скоро после выпивки, и вот — расплачиваюсь за это. Во время первого сценария из-за толчков машины на скалистой дороге меня вырвало в шлем. За десять минут тренировки нас дважды убили, а в следующие четыре симуляции мы были так слабы и истощены, что всячески избегали ябандзинов. От постоянных приступов боли у меня онемело лицо и желудок сжался. Худшая из всех тренировок. Мы ушли, жутко расстроенные.
Позже, тем же вечером, к нам зашли Гектор, Гарсиа и еще шестеро. Мигель обрадовался, завидев меня; он все время хлопал меня по спине и спрашивал: «Могу я что-нибудь для вас сделать, сэр?» Он не думал о том, что звания у меня никакого не было.
Я узнал, что на тренировке им повезло не больше, чем нам; все они были бледны и походили на ожившие трупы. Всей компанией мы отправились в лазарет за таблетками от похмелья, надеясь также решить, какая сторона выиграет паря.
Дежурный санитар в лазарете, маленький жилистый человек с длинными волосами и редкой бородкой, стоял у входа и смотрел на нас так, словно он охранял банковский сейф. Мавро постарался разговорить его, предложил ему сигару; рассказал о пари с Завалой и о том, что нам очень нужен компьютер — «совсем немного информации». Но санитар оказался одним из тех воинственных типов, которые отрицательно качают головой еще до того, как вы выскажете свою просьбу.
Мигель вопросительно взглянул на меня. Я был в плохом настроении и не желал заниматься мелочами, поэтому кивнул. Мигель схватил санитара за горло, поднял в воздух, и мы прошли в лазарет. Мигель отнес санитара к ближайшей трубе для выздоравливающих и собрался запереть его там.
Мы опасались, что санитар по комлинку вызовет охрану, поэтому я подошел к операционному столу, около которого висела газовая маска, надел ее на санитара и усыпил его небольшой безвредной дозой окиси азота. Подозвал Гектора и велел ему через определенное время давать газ, для того чтобы санитар не пришел в себя.
Потом мы сели за компьютер и запросили информацию о японцах. Их на борту корабля оказалось немногим больше тысячи человек, и почти все числились самураями. На наш вопрос, кто из самураев недавно подключался к симулятору, компьютер перечислил несколько сотен имен. Мы выбрали наобум двоих — Анчи Акисада и Кунимото Хидео — и затребовали их генетические карты. Я попросил компьютер выделить генетические усовершенствования в организме названных нами людей, и откинулся в кресле. Данные об усовершенствованиях появились не сразу. Хромосома 4, цистрон 1729, сообщает добавочную прочность стенкам кровеносных сосудов; хромосомы 6 и 14 мешают прекращению выделения гормонов роста. Хромосома 19, цистрон 27, вовлекает в метаболизм жировые клетки, и потому самураи на пустой желудок действуют эффективнее обычных людей. Всего мы насчитали пятьдесят небольших усовершенствований, все не очень новые, а большинство даже такие старые, что прекратилось действие патента их изобретателя. Я сделал распечатку биографий этих двух самураев и отдал ее для изучения Гарсиа.
— Хотите пройти генное сканирование? — предложил я химерам. Мне хотелось посмотреть на их карты. На Земле запрещена генная инженерия у людей, за исключением лечения наследственных заболеваний, и информация о работах, проведенных в этой области на Чили, никогда не публиковалась.
— Я хочу увидеть свою, — сказала Абрайра.
Я вызвал ее карту и удивился: первый найденный мною искусственно созданный ген оказался длиной в 48000 нуклеотидов — в тысячу раз длиннее искусственных нуклеотидов, которые были когда-либо вживлены в человека. Этот ген передавал кодированную программу для производства мышечной ткани, значительно отличающейся от миозина, протеина, обычно используемого в поперечно — полосатых мышцах; новый протеин оказался весьма сложен, и у него не было названия. Компьютер просто упомянул, что его создатель — исследовательская группа компании «Роблз», а также показал схематичное изображение новой мышечной нити: в отличие от столбообразной формы, типичной для людей, у нее по поверхности проходил спиралевидный бугорок. Как будто вокруг карандаша обернули пружину. Введение нового протеина как основы мышечной ткани человека должно было породить множество проблем. Какая стимуляция необходима для мышцы, чтобы она начала сокращаться? Какие химические вещества стимулируют сокращение? Как будет мышца расслабляться? Как мышечный метаболизм превращает химическую энергию в физическую?
Вопросы казались очень сложными, но, изучая карту, я обнаружил, что ответ прост. Эта мышца разлагает АТФ — трифосфат аденозина, так же, как у человека. При более внимательном рассмотрении новый ген оказался очень похожим на ген миозина, к которому добавлено несколько тысяч нуклеотидов. Спираль на поверхности мышцы выделяла большое количество нового энзима, который стимулирует разложение АТФ; поэтому мышца сокращается быстрее и легче, чем у людей. К тому же сокращение происходит полнее.
Мысль о преобразовании самой клетки, направленном на то, чтобы сделать процесс более эффективным, казалась мне пугающей. Как могли в компании «Роблз» проработать много тысяч вариантов, чтобы найти единственный, дающий нужный эффект? Откуда они могли знать, какой результат получат? Но это было лишь первое из усовершенствований в организме Абрайры.
Карта показывала сотни других: сеть кровеносных сосудов лучше снабжала мозг, который увеличился на двести граммов. Преобразование зубов, в ходе которого были убраны клыки, давало возможность сильнее укусить, быстрее и тщательнее пережевывать пищу. Более длинные кишки и легкая проницаемость их стенок для питательных веществ давали химере возможность удовлетворяться половиной той пищи, которая требуется нормальному человеку. Хрящ у нее эластичней обычного, таз легче расширяется при родах; и она никогда не сможет сломать себе нос. Я удивился, обнаружив, что устройство ушей у нее лишь слегка отличалось от обычного для человека.
Многие преобразования потребовали замены всего лишь одного — двух звеньев в генах, они корректировали размеры и функции органов, и изменения казались незначительными, почти поверхностными; другие же требовали добавления многих сотен тысяч нуклеотидов в целые семейства генов. Но каждое усовершенствование проводилось предельно тщательно, обдумывались все последствия. Так что, если посмотреть на все в целом, становилось очевидным: изменения направлены на создание совершенного человека. Лучший известный мне генетический инженер по сравнению с этими учеными из «Роблз» — всего лишь уличный лудильщик. Даже если человек проживет еще два миллиона лет, он не станет таким совершенным, как Абрайра. С каждым новым улучшением, зафиксированным в ее карте, во мне росло уважение к ней как к идеальному организму. Я чувствовал себя так, словно слушаю симфонию, не музыкальную, а такую, которая разыгрывается на человеческих генах, но лишь я один в нашей маленькой группе мог оценить ее красоту и совершенство.
Я вспомнил шутку по поводу химер, прочитанную в одном медицинском журнале. Тогда боялись изменений, которые производили в организмах люди Торреса. В шутке говорилось: «Когда Бог создал человека, он сделал это хорошо. Когда генерал Торрес создал человека, он сделал это еще лучше». Мне показалось занятным, что в шутке оказалось больше правды, чем подозревал ее автор.
В другом углу лазарета Гарсиа и Завала изучали биографии самураев. Вдруг они оба одновременно заржали. Самураи начали посещать занятия военной академии Контани в возрасте шестнадцати лет. Теперь Завала утверждал, что он выиграл пари, так как японцы начинали свое обучение в шестнадцать. На это Гарсиа заметил, что каждого из них учили еще ребенком — и учителя — люди, и ИР, и многие курсы имеют прямое отношение к военному делу, хотя сами по себе они не военные. Например, гимнастические тренировки и самозащита неоценимы в боевой обстановке. Все приняли участие в споре, и Гарсиа проиграл, потому что ему пришлось признать, что дети по всему миру занимаются гимнастикой и учатся обороняться.
Пока они спорили, я нашел кое-что, заставившее меня призадуматься: хромосома 4, цистрон 2229, давала указание невралгическим клеткам в коре головного мозга вырабатывать протеин, названный просто «модификатор поведения 26». По структуре этот протеин очень напоминал преграду в передаче нервных импульсов, вызывающую биогенетическую социопатию. Инженерам «Роблз» понадобилось изъять всего две аминокислоты. Компания явно стремилась понизить способность Абрайры сочувствовать другим; но сочувствие необходимо для выживания вида. Мать должна заботиться о детях, если хочет, чтобы они дожили до зрелого возраста. И инженеры «Роблз», очевидно, знали, что совсем устранять эту особенность нельзя. Мне не понравилось то, что они стремились ее уменьшить.
Я запросил у компьютера сведения о модификаторах поведения и обнаружил несколько. Семь из них были обозначены номерами патентов. Я понятия не имел, каков их эффект, это уже выходило за рамки моей специальности. Но я заметил один патент на семейство генов, разработанный не в «Роблз»; он был создан Бернардо Мендесом, и так как я знал о его работах в области инженерии биологического территориализма, я по ранней дате патента смог предположить природу модификации — биогенетический территориализм химер усиливался так, чтобы они были более склонны к соперничеству. Это объясняло, почему Перфекто провел линии на волу, дабы никто не покушался на его территорию. Я вспомнил слова Абрайры, что химеры для аргентинцев не опасны, пока те остаются в пределах своей страны. Это имело смысл: если химеры считают, что нарушается их территория, они сходят с ума от ярости — и из-за своей социопатии, не задумываясь, уничтожают нарушителей. В прошлом я не обращал внимания на линии Перфекто. Теперь я решил избегать его территории, чтобы он не вздумал ненароком переломать мне ноги. Мне пришло в голову, что химеры являются своего рода антитезой социалистам: вместо того чтобы уничтожать территориализм человека, Торрес решил усилить его. Может быть, Торрес создал химер специально, чтобы противостоять бактериологической войне, которую, по слухам, собирались начать борцы с капитализмом? Однако это казалось маловероятным. Торрес начал свою работу за десять лет до того, как социалисты приступили к преобразованию своих народов. По крайней мере я задолго до этого слышал о работах по созданию химер. Я подумал: кого же собирались создать в «Роблз»? Совершенного человека или совершенного солдата? Закончив с модификациями поведения, я снова обратился к физическим усовершенствованиям. Список их казался бесконечным. Несколько человек за это время заглядывали в лазарет за лекарствами, и мне приходилось отрываться и обслуживать их. Стоило побеспокоиться. Рано или поздно кто-нибудь спросит, что мы тут делаем. Примерно через два часа я попросил компьютер напечатать все материалы об Абрайре, потом обратился к компадрес:
— Я хотел бы изучить эти генные карты дома. Но эту часть пари мы, пожалуй проиграли. Химеры генетически, несомненно, превосходят самураев. Наши химеры должны быть сильнее, быстрее и умнее их.
Завала улыбнулся.
— Значит, я побил вас в двух пунктах: самураи обучены не лучше и генетически нас не превосходят.
— Насчет генетики, может, оно и так, а вот относительно обучения я не уверен, — возразил Гарсиа. — Надо будет завтра утром сходить в библиотеку и разузнать о первых годах их тренировки. Если их курсы самозащиты включают тренировки в симуляторе, наподобие наших теперешних, тогда я получу твои деньги. — Гарсиа потянулся и зевнул: было уже поздно.
Все согласились, что Гарсиа прав, и пошли к выходу из лазарета. Мигель задержался рядом со мной, как это часто делал Перфекто. Он явно хотел находиться подле меня.
Я похлопал его по спине.
— Иди вместе с Гарсиа, мой друг, — сказал я. — Служи ему хорошо. — Это был приказ. Негромко отданный, но приказ.
Мигель посмотрел на меня печальными голубыми глазами и вышел, не сказав ни слова. Я видел, что он чувствует себя отвергнутым.
Мавро, Перфекто и Абрайра остались. Я заметил, что Перфекто смотрит на меня. Очевидно, он знал, что Мигель привязался ко мне. И расстроился из-за того, что я отослал Мигеля.
Когда все вышли, Абрайра вместе со мной склонилась над печатающим устройством, ее шоколадные волосы коснулись моей щеки.
— У меня вопрос, дон Анжело. Человек ли я? Я задумался. Как будто бы казалось очевидным, что она не человек. Настолько преобразованное существо не может оставаться человеком. В данном случае внешность служит чем-то вроде плаща, под которым скрываются глубочайшие изменения. Глядя в серебряную паутину ее глаз, я напомнил себе, что не должен считать ее человеком, не должен делать ошибки, относясь к ней как к товарищу. Это живое существо отличается от меня настолько, насколько крыса отличается от собаки. Но если ее вопрос означает: «Могу ли я совокупляться с человеком и производить жизнеспособное потомство?» — а ведь именно это главный критерий того, принадлежит ли она к нашему виду, — вот тут я совершенно не был уверен в ответе. Большинство изменений, созданных компанией «Роблз», были незначительны и имели исторические прецеденты, то есть они найдены у отдельных индивидуумов; следовательно, это черты бесспорно человеческие. Правда, относительно конструкции молекул ее глаз я сомневался. И попросил компьютер проверить, какими, например, будут дети, родившиеся от брака Абрайры и Гарсиа.
К моему удивлению, результат оказался позитивным: ее потомки унаследуют поразительный процент — 98%! — заложенных в ее организме усовершенствований.
— Да, — сообщил я. — Ты человек.
— О, — заметила она, — а я думала — нет. Я думала — нет. — Это прозвучало довольно грустно, и я решил: она разочарована тем, что осталась человеком, а не сделалась кем-то гораздо выше.
— Ну, не расстраивайся, — сказал Мавро. — Люди тоже бывают всякие, вспомним хотя бы об Иисусе Христе и Симоне Боливаре…
Каждую ночь на корабле так или иначе Тамара приходила в мои сны. Будет ли она сниться мне сегодня? Пусть сон будет мирным! Я очень хотел увидеть ее в мирном сне. Часто думал, где она, как выздоравливает. Гарсон о ней позаботится. Но потом в какой-то момент я понял, что мне все равно. Умрет ли она, останется ли жить. Что это изменит? Мне хватает своих забот. Но тогда почему же я по-прежнему хочу отыскать ее, увидеть, приласкать, словно она маленький беззащитный ребенок?
Я начал погружаться в обычный беспокойный сон, но мне мешали какие-то звуки. Очнувшись, я сначала подумал, что это Перфекто просто бормочет во сне. Но он действительно заговорил, очень тихо, невнятно, без выражения, так что со стороны можно было подумать, что все это и вправду во сне.
— Я помню, тебе было шесть лет, ты ускользнула из поселка, чтобы поиграть с Нито Диесом и его братом. Они толкнули на тебя груду досок и ушли, а ты кричала. Они решили, что ты умрешь, и это показалось им забавным. Когда мы тебя нашли, ты была вся в крови.
— Они были дети, — тихо ответила Абрайра. Я никогда не слышал, чтобы брат с сестрой говорили по ночам. Обычно лишь храпел Завала, да Перфекто изредка звал во сне жену. Интересно, сколько таких ночных разговоров я пропустил?
— А когда тебе было двенадцать и ты пошла к мессе, а священник выбросил тебя за порог, он что, тоже был ребенком?
— Что за фора?
— Я ничего от тебя не хочу, сеньор Гарсиа, — пояснил Завала. Он указал на меня пальцем. — Но если я выиграю, я хочу, чтобы мне заплатил дон Анжело. Мне нужны антибиотики, чтобы убить гниль. Я не стал бы этого говорить, но дон Анжело отказывается дать мне лекарство. Если бы у меня был амиго и он заболел, я бы помог ему. Но дон Анжело не хочет. И никто не хочет.
Гарсиа выслушал это объяснение.
— Что скажешь, дон Анжело? Сколько стоят твои антибиотики?
— Примерно пятьдесят тысяч песо.
— Если мы выиграем, я заплачу тебе двести тысяч песо, — предложил Гарсиа. — Договорились?
Завала не мог выиграть. Я кивнул.
— Итак, мы заключаем пари, Завала, — подытожил Гарсиа. — Но я должен спросить: как мы определим, кто выиграл это пари?
Завала вздохнул и обвел взглядом комнату. Подобно индейцам племени Чакой в их изолированных деревушках, он не привык к логическому мышлению. Он не сможет объяснить, какие доказательства означают победу.
Заговорил человек маленького роста по имени Пио, один из людей Гектора, тот самый, что играл на гитаре.
— Как п… проверить, чьи духи сильнее? Мы их не видим, духов. Я бы хотел их видеть.
— Но дон Анжело занимался морфогенетикой, он знает генетику, — напомнил Гарсиа. — Мы можем попросить его сопоставить генные карты самураев с генными картами химер. Слово Анжело как слово специалиста убедит тебя, Завала?
Я начал возражать. Не хотел вмешиваться в их спор.
Киборг некоторое время смотрел на меня.
— Si. Я поверю слову дона Анжело. Гарсиа продолжал:
— Хорошо. И мы, по-видимому, сможем узнать, в каком возрасте самураи начинают тренироваться, верно? И узнаем, больше ли они тренируются, чем мы. Надо найти библиотеку. На корабле есть библиотека?
Мы посмотрели друг на друга и пожали плечами. Мигель, химера Гарсиа, тот самый, с толстой шеей, странно поглядывал на меня, его голубые глаза напоминали лед. На лысой голове блестел пот. Я заметил, что у него крошечные усики киношного злодея. Общее впечатление пугающее. Отвратительно.
— Si. Ниже по лестнице есть библиотека, — сказал Завала.
— К тому же медицинские компьютеры располагают подробными биографиями, — заметил я. — Может, там мы узнаем, когда самураи начинают тренироваться?
— Но как мы решим, кто выиграл пари? — повторил Гарсиа. — Конечно, ты не думаешь, что самураи на самом деле тренируются всю жизнь, но в каком возрасте они должны начать?
Химера Мигель по-прежнему смотрел на меня. Зрачки его расширились и стали похожи на мексиканские монеты в пять сентаво. Лицо расслабилось, нижняя челюсть отвисла. Он, казалось, совершенно не замечал происходящего в комнате. Выглядел он очень больным. Отвратительным. Я подумал, что это с ним такое? Наверное, слишком много выпил.
Завала соображал недолго.
— Мальчик становится мужчиной, когда у него отрастают лобковые волосы, верно? Не думаю, чтобы самураи начинали тренироваться до этого.
На что Гарсиа ответил:
— У одних лобковые волосы вырастают в десять, у других в шестнадцать. Будем щедры, установим срок в пятнадцать лет. Если самураи начинают тренировки раньше этого возраста, ты проиграл.
Завала невменяемым взглядом уставился в угол комнаты. Казалось, он пребывает в трансе, ожидая помощи и подсказки своих духов.
— Я согласен, — наконец проговорил он невыразительно.
Химера Мигель закрыл рот и пополз по полу ко мне. Его зрачки снова сузились, и он выглядел бы нормально, если бы не стекавшая изо рта струйка пены.
— Остается еще одна проблема, — напомнил Гарсиа. — Мы должны узнать, жульничают ли самураи в симуляторах. Кто-нибудь может прорваться к компьютеру и выяснить это?
Все враз покачали головой. Никто не сможет пробиться сквозь защиту корабельного ИР.
Мигель дополз до кровати и устроился на полу рядом со мной. Он похлопал меня по ноге, потом прижался к ней свой лысой головой, как старый пес к хозяину. Я понял, что он привязался ко мне. Я видел начало этого процесса. И ощутил пугающее чувство власти и ответственности.
— Тогда, боюсь, нам остается только одно, — сказал Гарсиа. — Напасть на самураев и проверить, насколько они сильны и быстры в действительности.
— Но у них мечи, — заметил Пио. Гарсиа усмехнулся.
— Добровольцы есть?
Мавро сидел на койке, прислонившись спиной к стене, и как будто спал. Голова его качнулась вперед, и он сказал:
— Я обезоружу одного, если кто-нибудь его побьет.
— Браво, — одобрил Гарсиа. — Еще добровольцы? — Я вспомнил, какие они здоровенные, самураи, в основном под два метра ростом и весят килограммов по 140. Мысль о нападении на такое чудовище устрашала.
Один из четырех все еще не спавших химер тоже подал голос:
— Я!
— Дело подождет, пока мы не протрезвеем, — сказал Гарсиа, и все согласились. — Пойдем сегодня вечером, после боевой тренировки.
* * *
Те гости, что могли добраться до своих комнат, ушли, но большинство провело день у нас. Спали, пока не протрезвели. Я один, без своих компадрес, пообедал в столовой на четвертом уровне. Сидел рядом с Фернандо Чином, ксенобиологом из Боготы. Он говорил с остальными о птицах, которых я видел высоко в атмосфере в симуляторе. Чин сообщил, что больших птиц называют «опару но тако» — опаловые воздушные змеи, а маленьких — «опару но тори», опаловые птицы. И я понял, почему так: когда вечернее небо полно пыли, хотя на западе оно пурпурное, а на востоке сине — коричневое, когда мерцающие лучи играют на крыльях «опару но тако» на фоне более темного неба, кажется, что по всему небу до горизонта рассыпаны драгоценные камни. Меня больше интересовали воздушные змеи, которые живут высоко в атмосфере, и Чин рассказал, что они вылавливают в воздухе пыль и воду и жгутиками направляют их в ротовое отверстие и в желудок; затем все это попадает в желудок, где размножаются бактерии. Именно бактериями опаловые воздушные змеи и питаются. Разновидность их легко определяется по оттенку, потому что едят они разных бактерий.— Очень красиво, — сказал я, — на закате.
— И полезно, — заметил Чин. — Без них на Пекаре невозможно было бы выжить. Птиц в воздухе так много, что они образуют термальный слой, создающий тепличный эффект. Это согревает планету. Каждые семь лет солнце Пекаря увеличивает яркость, еще больше подогревая атмосферу. Когда это происходит, начинаются сильные бури — на Земле таких никогда не бывает, — и «опару но тако» не могут летать и падают с неба. Пока солнце греет сильно, они теряют способность к размножению. Если бы не птицы, колебания температуры на планете были бы настолько велики, что, за исключением узких береговых полосок, Пекарь за несколько десятилетий превратился бы в пустыню.
— Интересно. Разве тебе не кажется странным, что японцы назвали планету Пекарь? Английским словом?
Чин рассмеялся.
— Тут есть повод для иронии. Английский корабль обнаружил Пекарь, пролетая мимо. В это время на планете началась буря, солнце как раз увеличило яркость. Сенсоры корабля зарегистрировали планету как лишенную жизни. Решили, что там настоящий ад, и назвали — Пекарь. Позже японцы вторично открыли планету и поняли, что на ней можно жить. Но сохранили название, так как в японском языке нет слова, адекватного понятию «пекарь». Мне кажется забавным, что нынешние жители планеты отвергают западный англо — американский образ мысли и идеи, но сохраняют английское название планеты.
Я улыбнулся. За последние несколько дней все вокруг изображали из себя специалистов по географии, населению и фауне Пекаря, все рассказывали замечательные истории. Я не доверял их сведениям. Однако Чин показался мне достаточно образованным. У меня не было настоящих друзей на корабле: Перфекто повиновался мне, словно я был его хозяином, и это меня угнетало; Абрайра предпочитала держаться на расстоянии. Несколько раз я пытался поговорить с ней о ее прошлом и выяснил, что, хотя Абрайра жила во многих местах и знала многих людей, она ни о чем не вспоминала с приязнью. Она проживала в этих местах, но никогда не жила в них. И никогда не проявляла никаких эмоций. Такие люди меня пугали, я решил избегать ее. Больше никаких кандидатов в друзья не находилось.
Поэтому, встретив Чина и решив, что он умен и образован, я подумал, что мне нужен такой друг. И сказал:
— Наверное, ты счастлив от того, что летишь на Пекарь: для ксенобиолога это неплохая возможность.
— Да, — согласился Чин. — Это мечта всей моей жизни! Я получил свой докторский диплом за диссертацию о животных Пекаря, объединяющих зкзо— и эндоскелет. На Пекаре это обычное явление. Никогда не думал, что смогу оплатить полет туда. Но потом услышал об этой работе.
Я спросил:
— А тебя не тревожит, что корпорация «Мотоки» считает условием найма осуществление геноцида?
Он пожал плечами и махнул рукой.
— Вовсе нет! Уничтожая ябандзинов, я помогаю восстановить природную экосистему планеты. Какая разница, если умрет несколько человек?
Такой образ мыслей вызывал у меня тошноту. Я покинул столовую.
К вечеру мы набрались сил для боевой тренировки и направились к симулятору. Однако в ушах у меня звенело, голова кружилась. Я поел слишком скоро после выпивки, и вот — расплачиваюсь за это. Во время первого сценария из-за толчков машины на скалистой дороге меня вырвало в шлем. За десять минут тренировки нас дважды убили, а в следующие четыре симуляции мы были так слабы и истощены, что всячески избегали ябандзинов. От постоянных приступов боли у меня онемело лицо и желудок сжался. Худшая из всех тренировок. Мы ушли, жутко расстроенные.
Позже, тем же вечером, к нам зашли Гектор, Гарсиа и еще шестеро. Мигель обрадовался, завидев меня; он все время хлопал меня по спине и спрашивал: «Могу я что-нибудь для вас сделать, сэр?» Он не думал о том, что звания у меня никакого не было.
Я узнал, что на тренировке им повезло не больше, чем нам; все они были бледны и походили на ожившие трупы. Всей компанией мы отправились в лазарет за таблетками от похмелья, надеясь также решить, какая сторона выиграет паря.
Дежурный санитар в лазарете, маленький жилистый человек с длинными волосами и редкой бородкой, стоял у входа и смотрел на нас так, словно он охранял банковский сейф. Мавро постарался разговорить его, предложил ему сигару; рассказал о пари с Завалой и о том, что нам очень нужен компьютер — «совсем немного информации». Но санитар оказался одним из тех воинственных типов, которые отрицательно качают головой еще до того, как вы выскажете свою просьбу.
Мигель вопросительно взглянул на меня. Я был в плохом настроении и не желал заниматься мелочами, поэтому кивнул. Мигель схватил санитара за горло, поднял в воздух, и мы прошли в лазарет. Мигель отнес санитара к ближайшей трубе для выздоравливающих и собрался запереть его там.
Мы опасались, что санитар по комлинку вызовет охрану, поэтому я подошел к операционному столу, около которого висела газовая маска, надел ее на санитара и усыпил его небольшой безвредной дозой окиси азота. Подозвал Гектора и велел ему через определенное время давать газ, для того чтобы санитар не пришел в себя.
Потом мы сели за компьютер и запросили информацию о японцах. Их на борту корабля оказалось немногим больше тысячи человек, и почти все числились самураями. На наш вопрос, кто из самураев недавно подключался к симулятору, компьютер перечислил несколько сотен имен. Мы выбрали наобум двоих — Анчи Акисада и Кунимото Хидео — и затребовали их генетические карты. Я попросил компьютер выделить генетические усовершенствования в организме названных нами людей, и откинулся в кресле. Данные об усовершенствованиях появились не сразу. Хромосома 4, цистрон 1729, сообщает добавочную прочность стенкам кровеносных сосудов; хромосомы 6 и 14 мешают прекращению выделения гормонов роста. Хромосома 19, цистрон 27, вовлекает в метаболизм жировые клетки, и потому самураи на пустой желудок действуют эффективнее обычных людей. Всего мы насчитали пятьдесят небольших усовершенствований, все не очень новые, а большинство даже такие старые, что прекратилось действие патента их изобретателя. Я сделал распечатку биографий этих двух самураев и отдал ее для изучения Гарсиа.
— Хотите пройти генное сканирование? — предложил я химерам. Мне хотелось посмотреть на их карты. На Земле запрещена генная инженерия у людей, за исключением лечения наследственных заболеваний, и информация о работах, проведенных в этой области на Чили, никогда не публиковалась.
— Я хочу увидеть свою, — сказала Абрайра.
Я вызвал ее карту и удивился: первый найденный мною искусственно созданный ген оказался длиной в 48000 нуклеотидов — в тысячу раз длиннее искусственных нуклеотидов, которые были когда-либо вживлены в человека. Этот ген передавал кодированную программу для производства мышечной ткани, значительно отличающейся от миозина, протеина, обычно используемого в поперечно — полосатых мышцах; новый протеин оказался весьма сложен, и у него не было названия. Компьютер просто упомянул, что его создатель — исследовательская группа компании «Роблз», а также показал схематичное изображение новой мышечной нити: в отличие от столбообразной формы, типичной для людей, у нее по поверхности проходил спиралевидный бугорок. Как будто вокруг карандаша обернули пружину. Введение нового протеина как основы мышечной ткани человека должно было породить множество проблем. Какая стимуляция необходима для мышцы, чтобы она начала сокращаться? Какие химические вещества стимулируют сокращение? Как будет мышца расслабляться? Как мышечный метаболизм превращает химическую энергию в физическую?
Вопросы казались очень сложными, но, изучая карту, я обнаружил, что ответ прост. Эта мышца разлагает АТФ — трифосфат аденозина, так же, как у человека. При более внимательном рассмотрении новый ген оказался очень похожим на ген миозина, к которому добавлено несколько тысяч нуклеотидов. Спираль на поверхности мышцы выделяла большое количество нового энзима, который стимулирует разложение АТФ; поэтому мышца сокращается быстрее и легче, чем у людей. К тому же сокращение происходит полнее.
Мысль о преобразовании самой клетки, направленном на то, чтобы сделать процесс более эффективным, казалась мне пугающей. Как могли в компании «Роблз» проработать много тысяч вариантов, чтобы найти единственный, дающий нужный эффект? Откуда они могли знать, какой результат получат? Но это было лишь первое из усовершенствований в организме Абрайры.
Карта показывала сотни других: сеть кровеносных сосудов лучше снабжала мозг, который увеличился на двести граммов. Преобразование зубов, в ходе которого были убраны клыки, давало возможность сильнее укусить, быстрее и тщательнее пережевывать пищу. Более длинные кишки и легкая проницаемость их стенок для питательных веществ давали химере возможность удовлетворяться половиной той пищи, которая требуется нормальному человеку. Хрящ у нее эластичней обычного, таз легче расширяется при родах; и она никогда не сможет сломать себе нос. Я удивился, обнаружив, что устройство ушей у нее лишь слегка отличалось от обычного для человека.
Многие преобразования потребовали замены всего лишь одного — двух звеньев в генах, они корректировали размеры и функции органов, и изменения казались незначительными, почти поверхностными; другие же требовали добавления многих сотен тысяч нуклеотидов в целые семейства генов. Но каждое усовершенствование проводилось предельно тщательно, обдумывались все последствия. Так что, если посмотреть на все в целом, становилось очевидным: изменения направлены на создание совершенного человека. Лучший известный мне генетический инженер по сравнению с этими учеными из «Роблз» — всего лишь уличный лудильщик. Даже если человек проживет еще два миллиона лет, он не станет таким совершенным, как Абрайра. С каждым новым улучшением, зафиксированным в ее карте, во мне росло уважение к ней как к идеальному организму. Я чувствовал себя так, словно слушаю симфонию, не музыкальную, а такую, которая разыгрывается на человеческих генах, но лишь я один в нашей маленькой группе мог оценить ее красоту и совершенство.
Я вспомнил шутку по поводу химер, прочитанную в одном медицинском журнале. Тогда боялись изменений, которые производили в организмах люди Торреса. В шутке говорилось: «Когда Бог создал человека, он сделал это хорошо. Когда генерал Торрес создал человека, он сделал это еще лучше». Мне показалось занятным, что в шутке оказалось больше правды, чем подозревал ее автор.
В другом углу лазарета Гарсиа и Завала изучали биографии самураев. Вдруг они оба одновременно заржали. Самураи начали посещать занятия военной академии Контани в возрасте шестнадцати лет. Теперь Завала утверждал, что он выиграл пари, так как японцы начинали свое обучение в шестнадцать. На это Гарсиа заметил, что каждого из них учили еще ребенком — и учителя — люди, и ИР, и многие курсы имеют прямое отношение к военному делу, хотя сами по себе они не военные. Например, гимнастические тренировки и самозащита неоценимы в боевой обстановке. Все приняли участие в споре, и Гарсиа проиграл, потому что ему пришлось признать, что дети по всему миру занимаются гимнастикой и учатся обороняться.
Пока они спорили, я нашел кое-что, заставившее меня призадуматься: хромосома 4, цистрон 2229, давала указание невралгическим клеткам в коре головного мозга вырабатывать протеин, названный просто «модификатор поведения 26». По структуре этот протеин очень напоминал преграду в передаче нервных импульсов, вызывающую биогенетическую социопатию. Инженерам «Роблз» понадобилось изъять всего две аминокислоты. Компания явно стремилась понизить способность Абрайры сочувствовать другим; но сочувствие необходимо для выживания вида. Мать должна заботиться о детях, если хочет, чтобы они дожили до зрелого возраста. И инженеры «Роблз», очевидно, знали, что совсем устранять эту особенность нельзя. Мне не понравилось то, что они стремились ее уменьшить.
Я запросил у компьютера сведения о модификаторах поведения и обнаружил несколько. Семь из них были обозначены номерами патентов. Я понятия не имел, каков их эффект, это уже выходило за рамки моей специальности. Но я заметил один патент на семейство генов, разработанный не в «Роблз»; он был создан Бернардо Мендесом, и так как я знал о его работах в области инженерии биологического территориализма, я по ранней дате патента смог предположить природу модификации — биогенетический территориализм химер усиливался так, чтобы они были более склонны к соперничеству. Это объясняло, почему Перфекто провел линии на волу, дабы никто не покушался на его территорию. Я вспомнил слова Абрайры, что химеры для аргентинцев не опасны, пока те остаются в пределах своей страны. Это имело смысл: если химеры считают, что нарушается их территория, они сходят с ума от ярости — и из-за своей социопатии, не задумываясь, уничтожают нарушителей. В прошлом я не обращал внимания на линии Перфекто. Теперь я решил избегать его территории, чтобы он не вздумал ненароком переломать мне ноги. Мне пришло в голову, что химеры являются своего рода антитезой социалистам: вместо того чтобы уничтожать территориализм человека, Торрес решил усилить его. Может быть, Торрес создал химер специально, чтобы противостоять бактериологической войне, которую, по слухам, собирались начать борцы с капитализмом? Однако это казалось маловероятным. Торрес начал свою работу за десять лет до того, как социалисты приступили к преобразованию своих народов. По крайней мере я задолго до этого слышал о работах по созданию химер. Я подумал: кого же собирались создать в «Роблз»? Совершенного человека или совершенного солдата? Закончив с модификациями поведения, я снова обратился к физическим усовершенствованиям. Список их казался бесконечным. Несколько человек за это время заглядывали в лазарет за лекарствами, и мне приходилось отрываться и обслуживать их. Стоило побеспокоиться. Рано или поздно кто-нибудь спросит, что мы тут делаем. Примерно через два часа я попросил компьютер напечатать все материалы об Абрайре, потом обратился к компадрес:
— Я хотел бы изучить эти генные карты дома. Но эту часть пари мы, пожалуй проиграли. Химеры генетически, несомненно, превосходят самураев. Наши химеры должны быть сильнее, быстрее и умнее их.
Завала улыбнулся.
— Значит, я побил вас в двух пунктах: самураи обучены не лучше и генетически нас не превосходят.
— Насчет генетики, может, оно и так, а вот относительно обучения я не уверен, — возразил Гарсиа. — Надо будет завтра утром сходить в библиотеку и разузнать о первых годах их тренировки. Если их курсы самозащиты включают тренировки в симуляторе, наподобие наших теперешних, тогда я получу твои деньги. — Гарсиа потянулся и зевнул: было уже поздно.
Все согласились, что Гарсиа прав, и пошли к выходу из лазарета. Мигель задержался рядом со мной, как это часто делал Перфекто. Он явно хотел находиться подле меня.
Я похлопал его по спине.
— Иди вместе с Гарсиа, мой друг, — сказал я. — Служи ему хорошо. — Это был приказ. Негромко отданный, но приказ.
Мигель посмотрел на меня печальными голубыми глазами и вышел, не сказав ни слова. Я видел, что он чувствует себя отвергнутым.
Мавро, Перфекто и Абрайра остались. Я заметил, что Перфекто смотрит на меня. Очевидно, он знал, что Мигель привязался ко мне. И расстроился из-за того, что я отослал Мигеля.
Когда все вышли, Абрайра вместе со мной склонилась над печатающим устройством, ее шоколадные волосы коснулись моей щеки.
— У меня вопрос, дон Анжело. Человек ли я? Я задумался. Как будто бы казалось очевидным, что она не человек. Настолько преобразованное существо не может оставаться человеком. В данном случае внешность служит чем-то вроде плаща, под которым скрываются глубочайшие изменения. Глядя в серебряную паутину ее глаз, я напомнил себе, что не должен считать ее человеком, не должен делать ошибки, относясь к ней как к товарищу. Это живое существо отличается от меня настолько, насколько крыса отличается от собаки. Но если ее вопрос означает: «Могу ли я совокупляться с человеком и производить жизнеспособное потомство?» — а ведь именно это главный критерий того, принадлежит ли она к нашему виду, — вот тут я совершенно не был уверен в ответе. Большинство изменений, созданных компанией «Роблз», были незначительны и имели исторические прецеденты, то есть они найдены у отдельных индивидуумов; следовательно, это черты бесспорно человеческие. Правда, относительно конструкции молекул ее глаз я сомневался. И попросил компьютер проверить, какими, например, будут дети, родившиеся от брака Абрайры и Гарсиа.
К моему удивлению, результат оказался позитивным: ее потомки унаследуют поразительный процент — 98%! — заложенных в ее организме усовершенствований.
— Да, — сообщил я. — Ты человек.
— О, — заметила она, — а я думала — нет. Я думала — нет. — Это прозвучало довольно грустно, и я решил: она разочарована тем, что осталась человеком, а не сделалась кем-то гораздо выше.
— Ну, не расстраивайся, — сказал Мавро. — Люди тоже бывают всякие, вспомним хотя бы об Иисусе Христе и Симоне Боливаре…
* * *
Этой ночью я долго лежал без сна, думая о сражениях, через которые мы прошли; в каждом из них мы потерпели поражение. Я все еще не мог успокоиться после вечера, проведенного в симуляторе, и сцены схваток, появляющиеся в моем воображении: вспышки плазмы, дугой изгибающейся в небе, мертвое тело, падающее к моим ногам, — не давали мне уснуть. Но странное дело: хотя ощущения собственной смерти в симуляторе и потрясли меня, я совершенно забыл об этом, изучая генные карты. Как будто тело решило отодвинуть боль, пока не настанет время напомнить о ней. Я слышал неровное дыхание остальных и понял, что никто не может заснуть, потому что испытывают то же, что и я. Однако постепенно дыхание Завалы и Мавро сделалось ровным, они негромко захрапели.Каждую ночь на корабле так или иначе Тамара приходила в мои сны. Будет ли она сниться мне сегодня? Пусть сон будет мирным! Я очень хотел увидеть ее в мирном сне. Часто думал, где она, как выздоравливает. Гарсон о ней позаботится. Но потом в какой-то момент я понял, что мне все равно. Умрет ли она, останется ли жить. Что это изменит? Мне хватает своих забот. Но тогда почему же я по-прежнему хочу отыскать ее, увидеть, приласкать, словно она маленький беззащитный ребенок?
Я начал погружаться в обычный беспокойный сон, но мне мешали какие-то звуки. Очнувшись, я сначала подумал, что это Перфекто просто бормочет во сне. Но он действительно заговорил, очень тихо, невнятно, без выражения, так что со стороны можно было подумать, что все это и вправду во сне.
— Я помню, тебе было шесть лет, ты ускользнула из поселка, чтобы поиграть с Нито Диесом и его братом. Они толкнули на тебя груду досок и ушли, а ты кричала. Они решили, что ты умрешь, и это показалось им забавным. Когда мы тебя нашли, ты была вся в крови.
— Они были дети, — тихо ответила Абрайра. Я никогда не слышал, чтобы брат с сестрой говорили по ночам. Обычно лишь храпел Завала, да Перфекто изредка звал во сне жену. Интересно, сколько таких ночных разговоров я пропустил?
— А когда тебе было двенадцать и ты пошла к мессе, а священник выбросил тебя за порог, он что, тоже был ребенком?