Страница:
План Гарсона был обманчиво прост: подождать севернее города, пока не нападут ябандзины, затем двинуться к Хотокэ-но-Дза и завладеть этим городом. Объединенные Нации признают любое достаточно сильное правительство, которое сможет распространить свою власть на всю планету. Если мы захватим столицу ябандзинов, нас признают единственным законным правительством на Пекаре.
Мы медленно двигались через разрушенный город. Целые районы выгорели. Геноцид, который мы начали в первый день, все это время продолжался: за каждого нашего убитого мы сжигали по два десятка домов. Осталось в живых не больше двадцати тысяч японцев. Повсюду видны были груды непогребенных обгоревших тел, тело на теле, ужас на ужасе.
Мы глотали пыль, поднятую нашими компадрес, поэтому Абрайра перевела нашу машину в край колонны. Я хорошо видел совершенные нами жестокости. Все молчали.
Последние немногие жители вышли из домов и радостно приветствовали наш уход. В городе остались почти исключительно вдовы и сироты. Мы были вооружены, но японцы стояли почти у нас на дороге. Если бы я снял шлем, мог бы ощутить дыхание старух, мимо которых мы проезжали.
Около пятисот оставшихся самураев были готовы к бою. Некоторые стояли в полном снаряжении. Каким-то образом им удалось его сохранить, несмотря на наши обыски. У многих были ножи, дубинки, мечи.
На дорогу выступил мастер Кейго. Он возвышался даже над самыми высокими людьми в толпе. Одет он был в зеленую броню и держал в одной руке длинный меч, в другой — шлем. Увидев его, я почувствовал, как замерло сердце. Он внимательно смотрел на колонну, и я был рад, что остаюсь неузнанным в своем снаряжении. Но он все же узнал своих учеников и взмахнул рукой. Абрайра остановила машину.
— Я хочу сражаться за вас! — крикнул Кейго. — В Хотокэ-но-Дза, у Трона Будды!
Абрайра спросила:
— Почему ты хочешь сражаться за нас? Ябандзины идут сюда. — В голосе ее звучали усталость, неуверенность и равнодушие.
— Я еще ребенком дал клятву, что когда-нибудь буду сражаться у Трона Будды. — Он улыбнулся мертвенной улыбкой. — Там тоже будут ябандзины. Я выпил свой чай. Мозг мой ясен. Я готов к битве.
— А как же твоя жена? Улыбка пропала.
— Она умерла.
Я видел, как перед нами останавливаются другие машины. Самураи разговаривали со своими учениками. Абрайра пожала плечами.
— Как вы думаете, muchachos, найдем мы место для старого друга?
Я не доверял Кейго. Я очень устал и не хотел никаких игр. Поднес к его лицу свой лазер, и Кейго слегка нахмурился, будто моя угроза была намеком на оскорбление.
— Человек чести говорит правду, когда спрашивают о его намерениях, — сказал я. — Почему ты хочешь идти с нами? Хочешь убить нас во сне?
Кейго покачал головой.
— Я не буду вредить вам. Клянусь! Мавро сказал:
— Значит, вы, самураи, хотите убить Гарсона. Отомстить за Мотоки. Поклянись своей честью, что не причинишь вреда генералу Гарсону!
Кейго нахмурился, глаза его сверкнули.
— Как я могу дать такую клятву? Самурай не может жить, если не отомстил за своего хозяина! Я скорее умру!
— Ты не сможешь отомстить за Мотоки. У тебя не будет ни малейшей возможности, — сказал я. — Почему бы тебе не покончить с собой? Люди вашей культуры почитают самоубийство. Я видел это в ваших глазах!
Кейго плюнул на землю.
— А ваши люди любят убийство! Я видел это в ваших глазах!
Гнев наполнил меня, накатился как волна. Мавро повернул плазменную пушку и нажал спуск: плазма прожгла лоб Кейго, на мгновение его голова наполнилась светом, как будто череп превратился в фонарь. Кейго опустился на колени и упал лицом вниз.
Абрайра пошевелилась, готовая двинуть машину дальше.
— Подожди! — сказал Мавро, спрыгнул с машины и поднял меч Кейго. — Отличный сувенир после нашего отпуска в Кимаи-но-Дзи! — Он рассмеялся.
Я смотрел удивленно. Мы убили многих, но те не проявляли к нам доброты. Не приглашали в свой дом и не кормили нас. Сильный ветер дул нам в лицо. Впереди несколько старух начали бросать камни в наших людей. Наемники открыли огонь и уложили их всех. Я представил себе, как говорили друг с другом наши люди, шутили, прежде чем открыть огонь: «Вот какая злющая! Следи за ней! Не подпускай слишком близко!»
«Ваши люди любят убийство, — сказал Кейго, и эти слова звенели у меня в ушах. — Ваши люди любят убийство». Мне уже приходило в голову, что я нахожусь в обществе убийц, но эта мысль показалась такой безумной, что я боялся себе поверить.
Как и все мы, Мавро смотрел на город:
— Ах, — сказал он. — Работа выполнена только наполовину.
За нашей спиной начали взрываться здания. Это специальный отряд уничтожал все, что могли использовать ябандзины: большие строения и склады в промышленном секторе, магазины в деловом районе. Несильные взрывы, рассчитанные на получение дозированного ущерба, только чтобы обвалилось здание. Японцы стояли вдоль дороги, линия оборванных, похожих на чучела людей. Даже спустя три дня некоторые районы города дымились. Сильные ветры и дожди сорвали цветы со сливовых деревьев. Прежняя столица напоминала мусорный бак. Здания — груды мусора, ни на что не годные, и люди, тоже как будто со свалки. И, как сказал Мавро, мы только наполовину выполнили свою работу на этой планете. «Ваши люди любят убийство».
Взрывы продолжались несколько минут. Я устал, меня клонило ко сну. Чуть погодя я понял, что взрывы кончились, и я слышу только стук собственного сердца. Голова отяжелела, в глаза словно насыпали песок. Снова послышались взрывы, но теперь не сзади, а впереди нас: Гарсон послал вперед кибертанки, управляемые на расстоянии, чтобы расчистить нам дорогу через минные поля. Для защиты города не оставалось ни одной машины.
Мы продвинулись на километр от города, миновали наши старые казармы. Воздух казался каким-то желтым, как бывает, когда сильно устаешь, но при этом очертания предметов обрели неестественную четкость. В кустах по сторонам дороги я видел груды обнаженных тел: сюда приводили японских женщин и насиловали, прежде чем убить. Их было много, голые ноги, казалось, обнимали тела других жертв, на лицах выражение тупого удивления, такое нередко у недавно умерших. В животе у меня все напряглось, а Мавро произнес:
— Смотрите: одноразовые люди. Используй — и выбрасывай! — Голос его звучал гораздо трезвее, чем позволяли предположить сказанные им слова.
За спиной взорвалось хранилище горючего, и все вокруг окрасилось в красный цвет. Я не оборачивался. Смотрел вперед-то ли секунды, то ли часы. И увидел, как что-то движется в кустах на склоне холма.
Вначале я подумал, что это кошка. Но между соснами бежала маленькая девочка с узкими бедрами, пробивалась сквозь заросли, как дикое животное, подальше от нас, вверх по холму. Она оглянулась, и я увидел бледное европейское лицо, темные глаза, темно — каштановые волосы, обрамляющие щеки.
— Татьяна! — позвал я, потому что, конечно, это была Татьяна, та самая девочка возле моего дома в Панаме.
Кто-то толкнул меня, и Абрайра сказала в микрофон:
— Проснись, Анжело! Внимательней. Переключи свой микрофон на субволну 672.
Я пришел в себя, и увидел, что мир не таков, как в моем сне. Мы двигались по узкой долине, склоны которой поросли соснами, вслед за десятком других машин, и в воздух, падая за нами, взлетали осколки. Меня лихорадило от недосыпа. Косые лучи солнца пробивались сквозь деревья. Я коснулся кнопок у подбородка, настраиваясь на волну своих товарищей.
— Ужасный сон! — сказал я. — Мне снилось, что мы проезжали груды женщин, убитых нашими амигос.
Какое-то время все молчали. Потом Абрайра горько ответила:
— Мы их действительно проезжали.
Глава пятнадцатая
Мы медленно двигались через разрушенный город. Целые районы выгорели. Геноцид, который мы начали в первый день, все это время продолжался: за каждого нашего убитого мы сжигали по два десятка домов. Осталось в живых не больше двадцати тысяч японцев. Повсюду видны были груды непогребенных обгоревших тел, тело на теле, ужас на ужасе.
Мы глотали пыль, поднятую нашими компадрес, поэтому Абрайра перевела нашу машину в край колонны. Я хорошо видел совершенные нами жестокости. Все молчали.
Последние немногие жители вышли из домов и радостно приветствовали наш уход. В городе остались почти исключительно вдовы и сироты. Мы были вооружены, но японцы стояли почти у нас на дороге. Если бы я снял шлем, мог бы ощутить дыхание старух, мимо которых мы проезжали.
Около пятисот оставшихся самураев были готовы к бою. Некоторые стояли в полном снаряжении. Каким-то образом им удалось его сохранить, несмотря на наши обыски. У многих были ножи, дубинки, мечи.
На дорогу выступил мастер Кейго. Он возвышался даже над самыми высокими людьми в толпе. Одет он был в зеленую броню и держал в одной руке длинный меч, в другой — шлем. Увидев его, я почувствовал, как замерло сердце. Он внимательно смотрел на колонну, и я был рад, что остаюсь неузнанным в своем снаряжении. Но он все же узнал своих учеников и взмахнул рукой. Абрайра остановила машину.
— Я хочу сражаться за вас! — крикнул Кейго. — В Хотокэ-но-Дза, у Трона Будды!
Абрайра спросила:
— Почему ты хочешь сражаться за нас? Ябандзины идут сюда. — В голосе ее звучали усталость, неуверенность и равнодушие.
— Я еще ребенком дал клятву, что когда-нибудь буду сражаться у Трона Будды. — Он улыбнулся мертвенной улыбкой. — Там тоже будут ябандзины. Я выпил свой чай. Мозг мой ясен. Я готов к битве.
— А как же твоя жена? Улыбка пропала.
— Она умерла.
Я видел, как перед нами останавливаются другие машины. Самураи разговаривали со своими учениками. Абрайра пожала плечами.
— Как вы думаете, muchachos, найдем мы место для старого друга?
Я не доверял Кейго. Я очень устал и не хотел никаких игр. Поднес к его лицу свой лазер, и Кейго слегка нахмурился, будто моя угроза была намеком на оскорбление.
— Человек чести говорит правду, когда спрашивают о его намерениях, — сказал я. — Почему ты хочешь идти с нами? Хочешь убить нас во сне?
Кейго покачал головой.
— Я не буду вредить вам. Клянусь! Мавро сказал:
— Значит, вы, самураи, хотите убить Гарсона. Отомстить за Мотоки. Поклянись своей честью, что не причинишь вреда генералу Гарсону!
Кейго нахмурился, глаза его сверкнули.
— Как я могу дать такую клятву? Самурай не может жить, если не отомстил за своего хозяина! Я скорее умру!
— Ты не сможешь отомстить за Мотоки. У тебя не будет ни малейшей возможности, — сказал я. — Почему бы тебе не покончить с собой? Люди вашей культуры почитают самоубийство. Я видел это в ваших глазах!
Кейго плюнул на землю.
— А ваши люди любят убийство! Я видел это в ваших глазах!
Гнев наполнил меня, накатился как волна. Мавро повернул плазменную пушку и нажал спуск: плазма прожгла лоб Кейго, на мгновение его голова наполнилась светом, как будто череп превратился в фонарь. Кейго опустился на колени и упал лицом вниз.
Абрайра пошевелилась, готовая двинуть машину дальше.
— Подожди! — сказал Мавро, спрыгнул с машины и поднял меч Кейго. — Отличный сувенир после нашего отпуска в Кимаи-но-Дзи! — Он рассмеялся.
Я смотрел удивленно. Мы убили многих, но те не проявляли к нам доброты. Не приглашали в свой дом и не кормили нас. Сильный ветер дул нам в лицо. Впереди несколько старух начали бросать камни в наших людей. Наемники открыли огонь и уложили их всех. Я представил себе, как говорили друг с другом наши люди, шутили, прежде чем открыть огонь: «Вот какая злющая! Следи за ней! Не подпускай слишком близко!»
«Ваши люди любят убийство, — сказал Кейго, и эти слова звенели у меня в ушах. — Ваши люди любят убийство». Мне уже приходило в голову, что я нахожусь в обществе убийц, но эта мысль показалась такой безумной, что я боялся себе поверить.
Как и все мы, Мавро смотрел на город:
— Ах, — сказал он. — Работа выполнена только наполовину.
За нашей спиной начали взрываться здания. Это специальный отряд уничтожал все, что могли использовать ябандзины: большие строения и склады в промышленном секторе, магазины в деловом районе. Несильные взрывы, рассчитанные на получение дозированного ущерба, только чтобы обвалилось здание. Японцы стояли вдоль дороги, линия оборванных, похожих на чучела людей. Даже спустя три дня некоторые районы города дымились. Сильные ветры и дожди сорвали цветы со сливовых деревьев. Прежняя столица напоминала мусорный бак. Здания — груды мусора, ни на что не годные, и люди, тоже как будто со свалки. И, как сказал Мавро, мы только наполовину выполнили свою работу на этой планете. «Ваши люди любят убийство».
Взрывы продолжались несколько минут. Я устал, меня клонило ко сну. Чуть погодя я понял, что взрывы кончились, и я слышу только стук собственного сердца. Голова отяжелела, в глаза словно насыпали песок. Снова послышались взрывы, но теперь не сзади, а впереди нас: Гарсон послал вперед кибертанки, управляемые на расстоянии, чтобы расчистить нам дорогу через минные поля. Для защиты города не оставалось ни одной машины.
Мы продвинулись на километр от города, миновали наши старые казармы. Воздух казался каким-то желтым, как бывает, когда сильно устаешь, но при этом очертания предметов обрели неестественную четкость. В кустах по сторонам дороги я видел груды обнаженных тел: сюда приводили японских женщин и насиловали, прежде чем убить. Их было много, голые ноги, казалось, обнимали тела других жертв, на лицах выражение тупого удивления, такое нередко у недавно умерших. В животе у меня все напряглось, а Мавро произнес:
— Смотрите: одноразовые люди. Используй — и выбрасывай! — Голос его звучал гораздо трезвее, чем позволяли предположить сказанные им слова.
За спиной взорвалось хранилище горючего, и все вокруг окрасилось в красный цвет. Я не оборачивался. Смотрел вперед-то ли секунды, то ли часы. И увидел, как что-то движется в кустах на склоне холма.
Вначале я подумал, что это кошка. Но между соснами бежала маленькая девочка с узкими бедрами, пробивалась сквозь заросли, как дикое животное, подальше от нас, вверх по холму. Она оглянулась, и я увидел бледное европейское лицо, темные глаза, темно — каштановые волосы, обрамляющие щеки.
— Татьяна! — позвал я, потому что, конечно, это была Татьяна, та самая девочка возле моего дома в Панаме.
Кто-то толкнул меня, и Абрайра сказала в микрофон:
— Проснись, Анжело! Внимательней. Переключи свой микрофон на субволну 672.
Я пришел в себя, и увидел, что мир не таков, как в моем сне. Мы двигались по узкой долине, склоны которой поросли соснами, вслед за десятком других машин, и в воздух, падая за нами, взлетали осколки. Меня лихорадило от недосыпа. Косые лучи солнца пробивались сквозь деревья. Я коснулся кнопок у подбородка, настраиваясь на волну своих товарищей.
— Ужасный сон! — сказал я. — Мне снилось, что мы проезжали груды женщин, убитых нашими амигос.
Какое-то время все молчали. Потом Абрайра горько ответила:
— Мы их действительно проезжали.
Глава пятнадцатая
День был серый и холодный. Мы поглядывали назад, чтобы убедиться, что самураи с юга нас не преследуют. Я чувствовал себя отупевшим и грязным, голова болела. Я целую неделю не снимал защитного костюма и тосковал по ванне. Все время вспоминал мертвых женщин, путаницу рук, ног, волос. Не мог ясно сообразить. Не мог представить себе, как кто-то оказался способен совершить такое. Но я видел трупы. «Ваши люди любят убийство».
Я смотрел на людей в машине, неотличимых друг от друга, спрятавшихся за хитиновой оболочкой. Чувствовал внутри такую же пустоту, как и после убийства несколько дней назад; я отупел, мысли ворочались вяло. Мы все пусты в своей броне. Стрекозы. Я видел однажды в фильме, как стрекозы висят над полем и хватают синих мух, поедая их. Крылатая смерть. Мы крылатая смерть. Я знал, кто убил женщин в Кимаи-но-Дзи. Пустые люди, такие же, как я. «Ваши люди любят убийство».
Я вспомнил, как в молодости проводил время в Майами, загорел как ящерица на крыше своей квартиры, мечтал уйти от пустых людей, найти себе место среди других, ведущих жизнь, полную страсти. Вспомнил деревню в Гватемале, деревню своего детства, где мужчины мочились у дороги, и глотали слезы, слушая трогательные истории, и смеялись из-за пустяков. В той жизни была страсть. За все три года своего бегства я не ушел от пустых людей. Не обрел свою страсть. Эта война уничтожает меня. Все это время я искал жизни, стремился испытывать эмоции в полном объеме. Теперь мой мир сузился до одной эмоции: я ищу сочувствия. И утрачиваю даже то, что имел. «Ваши люди любят убийство».
Последние слова Кейго — явная неправда. Я не люблю убийство. И я отбросил бы его слова, если бы на руках у меня не было столько крови. Чувства переполняли меня. Если буду воспринимать их серьезно, сойду с ума. Но ты уже сошел с ума, прошептал мой внутренний голос. Ты уже сошел с ума. Я отбросил злую мысль и попытался овладеть собой.
Наш путь по Пекарю обещал быть необычным. Через двадцать километров начала появляться местная флора и фауна: пара светло — синих губ в трещине древесного ствола, очевидно, какое-то местное растение — паразит. Большая река вилась меж холмов как огромная серая змея. Под гигантскими пихтами росла местная трава, почки на ней — как будто черные яйца. Опаловые птицы носились над водой на большой скорости, какие-то стеклянистые существа показывались на поверхности.
Мы разбили лагерь, и Гарсон выпустил три наблюдательных воздушных шара, чтобы следить за окружающими холмами. Никто нас не преследовал. Это дало нам возможность попробовать выспаться.
Начался дождь, холодная вода просачивалась под броню. Мы разбрелись в поисках укрытия. Большинство устроилось под поваленными бурей соснами, но мы еще целый час искали место поудобнее и километра на три удалились от своих компадрес. Мавро уверял, что где-нибудь поблизости обязательно отыщется отличная теплая пещера. Мы нашли большое светло — синее пустое бревно, достаточно просторное, чтобы вместить нас всех, и Завала очень хотел устроиться там, но Мавро пальнул в бревно из лазера, и оно тут же захлопнулось. Если бы у нас хватило ума забраться в него, мы были бы проглочены целиком. Наконец мы нашли то, что искали: на склоне холма в зарослях у ручья лежал гигантский пустой череп какого-то хищника. Он был так велик, что мы впятером смогли разместиться в нем, защищенные от ветра и дождя. В тонких местах череп оказался странно прозрачным, сквозь него почти можно было видеть, и вообще он не был похож на череп знакомых мне животных — хрупкий и угловатый, и зубы в челюсти тоже необычны для хищника. Как хрящевые зубы некоторых рыб, зубы и челюсть — одно целое, просто заострения на конце кости.
Мы заткнули щели в черепе сухой травой и веточками, чтобы в наше убежище не проникал ветер, потом согрели камень короткими выстрелами из моего лазера. Сняли шлемы: воздух был чистый и свежий. Все очень замерзли и просто сидели, отдыхали и смотрели, как заходит солнце. Старались набраться сил, чтобы затем приготовить ужин. Сутки на Пекаре — всего двадцать часов, поэтому солнце садится здесь быстрее, чем на Земле, особенно в горах и в облачные дни. Казалось, просто выключают свет. Такие здесь сумерки.
Немного погодя Завала хмыкнул и несколько нервно спросил:
— Интересно, что это за животное. И чем оно питалось?
Вопрос показался мне странным. Мы видели в симуляторах речных драконов — Кава но Риу. Огромные пурпурные змееподобные существа, с такими слабыми конечностями, что они не могут ходить, а только ползают. Это, должно быть, череп исключительно крупного экземпляра. Зубы изношены и поломаны. Я указал на них и объяснил:
— Эти зубы явно предназначались для того, чтобы ловить и удерживать добычу. — Потом показал на зуб у моей ноги. — А у этого длинные острые края, он для пережевывания мяса. Очевидно, животное это хищное.
Завала еще больше испугался.
— Si, но что оно ест? Мавро ответил:
— Очевидно, что-то медлительное, тупое и жирное. Наверное, он питался японцами.
Все рассмеялись. Мавро пошел к машине, достал пакеты с рисом и овощами, бутылки сакэ. Я почувствовал себя легко, был доволен и готов не спать и дальше. Мы подогрели ужин, и за едой Завала сказал:
— Знаете, что мне это напоминает? Мы с друзьями в юности так спали в кустах. А вы?
Я много лет не спал под открытым небом и должен был согласиться — когда спишь на воздухе, чувствуешь себя прекрасно.
Завала предложил:
— Давайте рассказывать страшные истории. Слышали о вампирах мозга? — И он рассказал старую байку о человеке таком умном, что ему не с кем было поговорить. И он создал Искусственный Разум, способный поддерживать с ним беседу. Когда этот человек умер, ИР почувствовал себя одиноким и создал биоразум, мозг, весивший двенадцать килограммов и обитавший в собственном кимехе. Но для того, чтобы оставаться живым, этот новый мозг нуждался в постоянном притоке крови, и Завала рассказал обо всех причудливых и сложных способах, какими биоразум снабжал себя кровью. Глупая байка; она была старой уже во времена моей юности.
— Я знаю одну историю, — заговорил Мавро, когда Завала закончил. — Это подлинная история. В моей молодости, когда я дружил со студентами технического колледжа, у меня был друг по имени Ксавье Coca, и у него был прирожденный Дар. В пси — тестах он набирал 991 очко. Во всей галактике не наберется и ста человек с таким сильным Даром, и власти пристально следили за ним, ожидая, когда он созреет, чтобы использовать его способности. Ксавье много времени проводил, исследуя миры, которые никто, кроме него, не мог видеть. Он утверждал, что реальность напоминает лук, с бесконечным количеством слоев один под другим, находящихся под тем единственным слоем, который мы можем видеть. Мы способны в нашем теперешнем состоянии видеть только верхний слой, но он с помощью своего Дара проникал в один за другим, чтобы поглядеть, что там, ниже, познать такие уровни вселенной, которые нам недоступны. На каждом уровне есть животные и разумные существа. Некоторые из этих существ есть и в нашем мире, но в иной форме, а некоторые вообще бесформенны. Люди обитают в нескольких вселенных одновременно, но большинство осознает реальность только одного уровня. Например, если бы мы смогли воспринять альтернативную вселенную, которой владеющие Даром дали номер шестнадцать, мы бы увидели себя в виде растений — шары разноцветной энергии, со щупальцами из света, лишенные всякого волевого начала. Не существа, которые действуют, а такие, над которыми совершают действия.
Однажды мы с Ксавье слушали музыку, и я почему-то без всякой причины очень испугался. Ксавье долго смотрел на меня, потом взмахнул рукой, и страх прошел. Он сказал, что на шестнадцатом уровне на меня напало некое существо и стало поедать меня.
В той вселенной мы далеко от своего центра. Но то, что в нашей вселенной представляется нам простыми морскими моллюсками, на самом деле существа редкого и светлого разума.
Все вы знаете лишь одну вселенную, в которой воюют Объединенные Нации. Они шлют на войну всех, обладающих Даром. Но только Одаренные понимают сущность этой войны и только они знают сущность нашего врага. Только горстка знает, как вести войну на этом уровне.
Мавро замолчал. Я и раньше слышал такие рассказы. Не могу утверждать, что верил в них. Но и никогда не слышал, чтобы говорили с такой убежденностью, как Мавро.
Мавро чихнул от холода, потом выстрелил из лазера в кусок скалы у своих ног и протянул руки, грея их у раскаленного камня.
— Ксавье никогда не объяснял мне, что именно пытается отыскать. Но он говорил о том, что, если мы выиграем эту войну, настанет время, когда сознание всего человечества объединится. Оно постигнет сущность угрозы из другой вселенной, и в то же мгновение угроза исчезнет. И вместе с ней исчезнут всякий эгоизм и жадность. Он верил, что когда-нибудь это произойдет. Не в наше время и, может, не через сто поколений, но произойдет.
Когда ему было четырнадцать лет, он сказал мне, что проник в место, которое Одаренные называют Тен-селл, и смотрел, как наши воины сражаются с врагом. Его Дар еще не созрел тогда, и Объединенные Нации не собирались еще несколько лет привлекать его к службе, но он сказал мне, что отправится в это место и бросит вызов враждебному существу. Он собирался вступить с ним в бой. Я задавал ему множество вопросов, но он объяснил мне только, что оно выглядит как большой черный сгусток искривленного металла и что оно само тоже далеко от своего центра в той вселенной; у него свои ограничения.
Я спрашивал Ксавье, угрожает ли ему опасность, и он ответил, что для того, чтобы отправиться на бой, он должен покинуть свое тело и. уйти в Тен-селл, перенести центр своего существа в место, где нет времени. Если он проиграет битву, погубит себя в нескольких вселенных. И часть его умрет. Но больше всего он боялся, что будет сильно ранен и не сможет вернуться назад к своему телу. У него не будет способа найти обратную дорогу, и часть его погибнет безвозвратно.
Он просил меня следить за его телом, пока он будет отсутствовать, караулить вместе с другими ребятами из колледжа. Мы должны были стоять рядом с ним и звать его по имени.
И вот мы пошли к нему домой и сели у его кровати. Он закрыл глаза и перестал дышать, и мы стали звать его и применять сердечно — легочные средства. Но он так никогда и не вернулся в свое тело. Мы похоронили его.
Неделю спустя я ощутил его присутствие. Не слышал его и не видел, но чувствовал. Та его часть, что сохранилась, искала свое тело. Я много раз чувствовал это в течение долгих лет. И рассказываю вам это потому, что он сейчас здесь, стоит сразу под холмом.
У меня по коже поползли мурашки. Рассказ Мавро задел что-то внутри, растревожил. Может, потому, что история с Ксавье очень напоминала то, что я испытывал, чувствуя присутствие Флако. А может, рассказ о человеке, утратившем часть себя, тронул меня потому, что я и сам чувствовал, как потерял часть себя. Я снова ощутил присутствие призрака и поднялся.
— Кто-нибудь хочет воды? — спросил я. Никто не хотел.
— Воду из запасов не трогай, — сказала Абрайра. — Пей из ручья.
Я пошел к ручью. Он был шириной метров в десять, в форме желоба, как будто специально прорыт. Так выглядят реки с опасными обитателями. Очевидно, они прочищают и углубляют русло, много раз протискиваясь по нему. Но здесь берега ручья поросли кустами. Живший в нем дракон уже несколько лет как мертв.
Я посмотрел на воду и подумал, стоит ли пить такую. Мысль о том, что вода может быть грязной, вызвала у меня отвращение, и я решил, что, наверное, на самом деле не хочу пить. К тому же я использовал это желание как предлог, чтобы отойти от Мавро. Вспоминая его рассказ, я чувствовал, как меня охватывает холодок.
Я пошел вдоль берега ручья, размышляя о Ксавье, обреченном вечно искать часть своей личности. Чувствовал себя опустошенным и физически, и эмоционально. После стольких лет жизни я все еще ищу страсть, сильную и животворную. Что я чувствую сейчас? Пустоту? Наверное, просто ощущаю насилие, которое ожесточает человека, сказал я себе. В Панаме все вокруг было полно насилия, но я не ожесточался.
«Это моя броня, — подумал я. — Что-то во мне отключает чувства, делает меня недоступным». Я устал и почти галлюцинировал. Казалось разумным пожертвовать сном, чтобы что-то почувствовать. Я решил, что холодная ванна мне поможет. Раздеваясь, я терял равновесие. Оставил защитный костюм на берегу и вошел в воду. Ручей оказался глубже, чем я предполагал, и через два шага я погрузился с головой. Проплыл немного, ни о чем не думая, но тут какое-то существо, твердое, как камень, задело меня за ногу. Я торопливо вернулся к берегу и натянул брюки. Достал мачете и прислонился к дереву, закрыл глаза, пытаясь отдохнуть.
Купание не принесло мне облегчения. От холодной воды онемели руки, я не чувствовал мачете. Попытался ощутить что-то, но слышал только холод, отдельные капли, ползущие по коже, ветер, играющий на груди, от него затвердели соски. Но этого недостаточно. Мне нужны вовсе не физические ощущения.
Мне нужна страсть, которую я испытал, когда Тамара в симуляторе засунула мне в грудь крошечное чудодейственное сердце. Тогда я себя чувствовал более живым, чем в любой другой момент своей жизни. «Научись свободно владеть мягким языком сердца». Но я не мог согласиться с ее словами. Нельзя упражняться в сочувствии, как упражняешься в ударах по мячу. Сама эта мысль казалась мне нелепой. Однако чувства у нее были настоящие. Она дала мне испытать настоящее чувство, и я тосковал по нему, как наркоман по зелью.
Не размышляя, я направился к лагерю Тамары, к холму, над которым висели наблюдательные воздушные шары Гарсона. Взял с собой только мачете и шел в одних брюках, без защитного костюма. Шел по густому лесу, руководствуясь только своим инфракрасным зрением. Земля влажная и густо усыпана сосновыми иглами. Я двигался почти беззвучно. Подошел к основанию холма и обнаружил небольшую поляну, густо поросшую папоротником и туземными травами. Вверху зашуршали листья, и я замер. С холма навстречу мне сбежало косматое существо, похожее на оленя, его преследовало другое, большего размера, полусобака — полумедведь. Этого хищника я видел в симуляторе, он охотился на снежных полях. И в симуляторе мой лазер только рассердил зверя.
Существа пересекли поляну, мне негде было укрыться. Я схватился за мачете. Косматое травоядное пробежало мимо, задев мою левую руку. Голова у него очень похожа на оленью.
«Теперь хищник нападет на меня», — подумал я и приготовился. Но хищник следил за добычей и даже не посмотрел на меня. В последний момент я решил не привлекать его внимания и не рисковать, ударив его мачете. Он пронесся мимо с запахом грязи и чеснока.
Плеснула вода в ручье, зашумели кусты на том берегу. Я долго ждал. Не знал, насколько часто здесь встречаются большие хищники, и не хотел увидеть еще одного выше на холме. Такой зверь не сможет переварить меня, усвоить мой протеин и жир. Но ведь он об этом не знает.
Я решил, что лучше поговорить с Тамарой утром, и вернулся к своей броне. Веки у меня отяжелели, в глаза словно насыпали песка. Полчаса спустя я подошел к берегу, где оставил снаряжение. Местность заросла кустами, и я пробирался через них. Услышал, как, перекрывая шум воды, хрустнула ветка. Я так хотел спать, что не был уверен, слышал ли это на самом деле. Приближаться не хотел, но понимал, что должен взять свое снаряжение.
Я крикнул:
— Кто здесь? — хотел испугать животное, прячущееся в кустах. И тут же женский голос со странным акцентом отозвался: «Кто здесь?», и его подхватило много женских голосов: «Кто здесь? Кто здесь? Кто здесь?»
Я подумал — нелепая мысль, — что несколько японок выследили нас и теперь крадут мою одежду. Прыгнул в кусты и оказался лицом к лицу с существом, похожим на гигантского паука или краба. Черное в тусклом освещении, высотой по пояс мне и метра два в поперечнике, две огромные клешни толщиной с мое туловище. И в каждой клешне по небольшому кусту. Существо размахивало ими, словно преграждая мне дорогу. Мягким женским голосом оно произнесло: «Кто здесь? Кто здесь?» И, по-прежнему держа перед собой кусты, попятилось к ручью.
Их были десятки, этих гигантских крабов, все они держали перед собой в клешнях кусты и повторяли: «Кто здесь?», пятясь к воде.
Я так удивился, что застыл неподвижно. У каждого краба у основания жвал есть орган, состоящий из нескольких трубок, оттуда и слышится голос. Последним крабам я крикнул:
— Анжело! — Они повторили: «Анжело! Анжело!» и с берега ушли в воду.
Детали защитного костюма были разбросаны вокруг. Гигантские крабы растащили их. Я собрал их и пошел к лагерю. Абрайра не спала. Я рассказал ей о крабах.
— Японцы называют их манэсуру онна — «дразнящие женщины», — ответила Абрайра. — Они часто встречаются вблизи рек. — Несколько секунд она смотрела на меня. Я все еще не высох после купания и был грязен от ходьбы по лесу. Абрайра спросила: — Анжело, тебе больно?
Спросила мягко — впервые она говорила со мной мягко после того, как я убил и изуродовал Люсио.
— Нет, — ответил я. — Просто думаю.
— У тебя больные мысли. О чем?
Лишь несколько дней назад я говорил себе, что мне не нужно ее сочувствие, а после схватки с Люсио боялся, что навсегда потерял его. Сейчас я понял, что высказываю самое сокровенное.
— Перед смертью мастер Кейго обвинил нас в том, что мы любим убийство. И вот я думаю, прав ли он. Во время схватки с Люсио я всем сердцем хотел опустить мачете, перестать мучить его, но не мог. Люблю ли я убийство? А когда я увидел мертвых женщин за городом, подумал, что человек не может этого выдержать. Такое зрелище делает жизнь невозможной. Но я лишь ожесточился. Чувства мои притупились. И вот я думаю, люблю ли я убийство.
Я смотрел на людей в машине, неотличимых друг от друга, спрятавшихся за хитиновой оболочкой. Чувствовал внутри такую же пустоту, как и после убийства несколько дней назад; я отупел, мысли ворочались вяло. Мы все пусты в своей броне. Стрекозы. Я видел однажды в фильме, как стрекозы висят над полем и хватают синих мух, поедая их. Крылатая смерть. Мы крылатая смерть. Я знал, кто убил женщин в Кимаи-но-Дзи. Пустые люди, такие же, как я. «Ваши люди любят убийство».
Я вспомнил, как в молодости проводил время в Майами, загорел как ящерица на крыше своей квартиры, мечтал уйти от пустых людей, найти себе место среди других, ведущих жизнь, полную страсти. Вспомнил деревню в Гватемале, деревню своего детства, где мужчины мочились у дороги, и глотали слезы, слушая трогательные истории, и смеялись из-за пустяков. В той жизни была страсть. За все три года своего бегства я не ушел от пустых людей. Не обрел свою страсть. Эта война уничтожает меня. Все это время я искал жизни, стремился испытывать эмоции в полном объеме. Теперь мой мир сузился до одной эмоции: я ищу сочувствия. И утрачиваю даже то, что имел. «Ваши люди любят убийство».
Последние слова Кейго — явная неправда. Я не люблю убийство. И я отбросил бы его слова, если бы на руках у меня не было столько крови. Чувства переполняли меня. Если буду воспринимать их серьезно, сойду с ума. Но ты уже сошел с ума, прошептал мой внутренний голос. Ты уже сошел с ума. Я отбросил злую мысль и попытался овладеть собой.
Наш путь по Пекарю обещал быть необычным. Через двадцать километров начала появляться местная флора и фауна: пара светло — синих губ в трещине древесного ствола, очевидно, какое-то местное растение — паразит. Большая река вилась меж холмов как огромная серая змея. Под гигантскими пихтами росла местная трава, почки на ней — как будто черные яйца. Опаловые птицы носились над водой на большой скорости, какие-то стеклянистые существа показывались на поверхности.
Мы разбили лагерь, и Гарсон выпустил три наблюдательных воздушных шара, чтобы следить за окружающими холмами. Никто нас не преследовал. Это дало нам возможность попробовать выспаться.
Начался дождь, холодная вода просачивалась под броню. Мы разбрелись в поисках укрытия. Большинство устроилось под поваленными бурей соснами, но мы еще целый час искали место поудобнее и километра на три удалились от своих компадрес. Мавро уверял, что где-нибудь поблизости обязательно отыщется отличная теплая пещера. Мы нашли большое светло — синее пустое бревно, достаточно просторное, чтобы вместить нас всех, и Завала очень хотел устроиться там, но Мавро пальнул в бревно из лазера, и оно тут же захлопнулось. Если бы у нас хватило ума забраться в него, мы были бы проглочены целиком. Наконец мы нашли то, что искали: на склоне холма в зарослях у ручья лежал гигантский пустой череп какого-то хищника. Он был так велик, что мы впятером смогли разместиться в нем, защищенные от ветра и дождя. В тонких местах череп оказался странно прозрачным, сквозь него почти можно было видеть, и вообще он не был похож на череп знакомых мне животных — хрупкий и угловатый, и зубы в челюсти тоже необычны для хищника. Как хрящевые зубы некоторых рыб, зубы и челюсть — одно целое, просто заострения на конце кости.
Мы заткнули щели в черепе сухой травой и веточками, чтобы в наше убежище не проникал ветер, потом согрели камень короткими выстрелами из моего лазера. Сняли шлемы: воздух был чистый и свежий. Все очень замерзли и просто сидели, отдыхали и смотрели, как заходит солнце. Старались набраться сил, чтобы затем приготовить ужин. Сутки на Пекаре — всего двадцать часов, поэтому солнце садится здесь быстрее, чем на Земле, особенно в горах и в облачные дни. Казалось, просто выключают свет. Такие здесь сумерки.
Немного погодя Завала хмыкнул и несколько нервно спросил:
— Интересно, что это за животное. И чем оно питалось?
Вопрос показался мне странным. Мы видели в симуляторах речных драконов — Кава но Риу. Огромные пурпурные змееподобные существа, с такими слабыми конечностями, что они не могут ходить, а только ползают. Это, должно быть, череп исключительно крупного экземпляра. Зубы изношены и поломаны. Я указал на них и объяснил:
— Эти зубы явно предназначались для того, чтобы ловить и удерживать добычу. — Потом показал на зуб у моей ноги. — А у этого длинные острые края, он для пережевывания мяса. Очевидно, животное это хищное.
Завала еще больше испугался.
— Si, но что оно ест? Мавро ответил:
— Очевидно, что-то медлительное, тупое и жирное. Наверное, он питался японцами.
Все рассмеялись. Мавро пошел к машине, достал пакеты с рисом и овощами, бутылки сакэ. Я почувствовал себя легко, был доволен и готов не спать и дальше. Мы подогрели ужин, и за едой Завала сказал:
— Знаете, что мне это напоминает? Мы с друзьями в юности так спали в кустах. А вы?
Я много лет не спал под открытым небом и должен был согласиться — когда спишь на воздухе, чувствуешь себя прекрасно.
Завала предложил:
— Давайте рассказывать страшные истории. Слышали о вампирах мозга? — И он рассказал старую байку о человеке таком умном, что ему не с кем было поговорить. И он создал Искусственный Разум, способный поддерживать с ним беседу. Когда этот человек умер, ИР почувствовал себя одиноким и создал биоразум, мозг, весивший двенадцать килограммов и обитавший в собственном кимехе. Но для того, чтобы оставаться живым, этот новый мозг нуждался в постоянном притоке крови, и Завала рассказал обо всех причудливых и сложных способах, какими биоразум снабжал себя кровью. Глупая байка; она была старой уже во времена моей юности.
— Я знаю одну историю, — заговорил Мавро, когда Завала закончил. — Это подлинная история. В моей молодости, когда я дружил со студентами технического колледжа, у меня был друг по имени Ксавье Coca, и у него был прирожденный Дар. В пси — тестах он набирал 991 очко. Во всей галактике не наберется и ста человек с таким сильным Даром, и власти пристально следили за ним, ожидая, когда он созреет, чтобы использовать его способности. Ксавье много времени проводил, исследуя миры, которые никто, кроме него, не мог видеть. Он утверждал, что реальность напоминает лук, с бесконечным количеством слоев один под другим, находящихся под тем единственным слоем, который мы можем видеть. Мы способны в нашем теперешнем состоянии видеть только верхний слой, но он с помощью своего Дара проникал в один за другим, чтобы поглядеть, что там, ниже, познать такие уровни вселенной, которые нам недоступны. На каждом уровне есть животные и разумные существа. Некоторые из этих существ есть и в нашем мире, но в иной форме, а некоторые вообще бесформенны. Люди обитают в нескольких вселенных одновременно, но большинство осознает реальность только одного уровня. Например, если бы мы смогли воспринять альтернативную вселенную, которой владеющие Даром дали номер шестнадцать, мы бы увидели себя в виде растений — шары разноцветной энергии, со щупальцами из света, лишенные всякого волевого начала. Не существа, которые действуют, а такие, над которыми совершают действия.
Однажды мы с Ксавье слушали музыку, и я почему-то без всякой причины очень испугался. Ксавье долго смотрел на меня, потом взмахнул рукой, и страх прошел. Он сказал, что на шестнадцатом уровне на меня напало некое существо и стало поедать меня.
В той вселенной мы далеко от своего центра. Но то, что в нашей вселенной представляется нам простыми морскими моллюсками, на самом деле существа редкого и светлого разума.
Все вы знаете лишь одну вселенную, в которой воюют Объединенные Нации. Они шлют на войну всех, обладающих Даром. Но только Одаренные понимают сущность этой войны и только они знают сущность нашего врага. Только горстка знает, как вести войну на этом уровне.
Мавро замолчал. Я и раньше слышал такие рассказы. Не могу утверждать, что верил в них. Но и никогда не слышал, чтобы говорили с такой убежденностью, как Мавро.
Мавро чихнул от холода, потом выстрелил из лазера в кусок скалы у своих ног и протянул руки, грея их у раскаленного камня.
— Ксавье никогда не объяснял мне, что именно пытается отыскать. Но он говорил о том, что, если мы выиграем эту войну, настанет время, когда сознание всего человечества объединится. Оно постигнет сущность угрозы из другой вселенной, и в то же мгновение угроза исчезнет. И вместе с ней исчезнут всякий эгоизм и жадность. Он верил, что когда-нибудь это произойдет. Не в наше время и, может, не через сто поколений, но произойдет.
Когда ему было четырнадцать лет, он сказал мне, что проник в место, которое Одаренные называют Тен-селл, и смотрел, как наши воины сражаются с врагом. Его Дар еще не созрел тогда, и Объединенные Нации не собирались еще несколько лет привлекать его к службе, но он сказал мне, что отправится в это место и бросит вызов враждебному существу. Он собирался вступить с ним в бой. Я задавал ему множество вопросов, но он объяснил мне только, что оно выглядит как большой черный сгусток искривленного металла и что оно само тоже далеко от своего центра в той вселенной; у него свои ограничения.
Я спрашивал Ксавье, угрожает ли ему опасность, и он ответил, что для того, чтобы отправиться на бой, он должен покинуть свое тело и. уйти в Тен-селл, перенести центр своего существа в место, где нет времени. Если он проиграет битву, погубит себя в нескольких вселенных. И часть его умрет. Но больше всего он боялся, что будет сильно ранен и не сможет вернуться назад к своему телу. У него не будет способа найти обратную дорогу, и часть его погибнет безвозвратно.
Он просил меня следить за его телом, пока он будет отсутствовать, караулить вместе с другими ребятами из колледжа. Мы должны были стоять рядом с ним и звать его по имени.
И вот мы пошли к нему домой и сели у его кровати. Он закрыл глаза и перестал дышать, и мы стали звать его и применять сердечно — легочные средства. Но он так никогда и не вернулся в свое тело. Мы похоронили его.
Неделю спустя я ощутил его присутствие. Не слышал его и не видел, но чувствовал. Та его часть, что сохранилась, искала свое тело. Я много раз чувствовал это в течение долгих лет. И рассказываю вам это потому, что он сейчас здесь, стоит сразу под холмом.
У меня по коже поползли мурашки. Рассказ Мавро задел что-то внутри, растревожил. Может, потому, что история с Ксавье очень напоминала то, что я испытывал, чувствуя присутствие Флако. А может, рассказ о человеке, утратившем часть себя, тронул меня потому, что я и сам чувствовал, как потерял часть себя. Я снова ощутил присутствие призрака и поднялся.
— Кто-нибудь хочет воды? — спросил я. Никто не хотел.
— Воду из запасов не трогай, — сказала Абрайра. — Пей из ручья.
Я пошел к ручью. Он был шириной метров в десять, в форме желоба, как будто специально прорыт. Так выглядят реки с опасными обитателями. Очевидно, они прочищают и углубляют русло, много раз протискиваясь по нему. Но здесь берега ручья поросли кустами. Живший в нем дракон уже несколько лет как мертв.
Я посмотрел на воду и подумал, стоит ли пить такую. Мысль о том, что вода может быть грязной, вызвала у меня отвращение, и я решил, что, наверное, на самом деле не хочу пить. К тому же я использовал это желание как предлог, чтобы отойти от Мавро. Вспоминая его рассказ, я чувствовал, как меня охватывает холодок.
Я пошел вдоль берега ручья, размышляя о Ксавье, обреченном вечно искать часть своей личности. Чувствовал себя опустошенным и физически, и эмоционально. После стольких лет жизни я все еще ищу страсть, сильную и животворную. Что я чувствую сейчас? Пустоту? Наверное, просто ощущаю насилие, которое ожесточает человека, сказал я себе. В Панаме все вокруг было полно насилия, но я не ожесточался.
«Это моя броня, — подумал я. — Что-то во мне отключает чувства, делает меня недоступным». Я устал и почти галлюцинировал. Казалось разумным пожертвовать сном, чтобы что-то почувствовать. Я решил, что холодная ванна мне поможет. Раздеваясь, я терял равновесие. Оставил защитный костюм на берегу и вошел в воду. Ручей оказался глубже, чем я предполагал, и через два шага я погрузился с головой. Проплыл немного, ни о чем не думая, но тут какое-то существо, твердое, как камень, задело меня за ногу. Я торопливо вернулся к берегу и натянул брюки. Достал мачете и прислонился к дереву, закрыл глаза, пытаясь отдохнуть.
Купание не принесло мне облегчения. От холодной воды онемели руки, я не чувствовал мачете. Попытался ощутить что-то, но слышал только холод, отдельные капли, ползущие по коже, ветер, играющий на груди, от него затвердели соски. Но этого недостаточно. Мне нужны вовсе не физические ощущения.
Мне нужна страсть, которую я испытал, когда Тамара в симуляторе засунула мне в грудь крошечное чудодейственное сердце. Тогда я себя чувствовал более живым, чем в любой другой момент своей жизни. «Научись свободно владеть мягким языком сердца». Но я не мог согласиться с ее словами. Нельзя упражняться в сочувствии, как упражняешься в ударах по мячу. Сама эта мысль казалась мне нелепой. Однако чувства у нее были настоящие. Она дала мне испытать настоящее чувство, и я тосковал по нему, как наркоман по зелью.
Не размышляя, я направился к лагерю Тамары, к холму, над которым висели наблюдательные воздушные шары Гарсона. Взял с собой только мачете и шел в одних брюках, без защитного костюма. Шел по густому лесу, руководствуясь только своим инфракрасным зрением. Земля влажная и густо усыпана сосновыми иглами. Я двигался почти беззвучно. Подошел к основанию холма и обнаружил небольшую поляну, густо поросшую папоротником и туземными травами. Вверху зашуршали листья, и я замер. С холма навстречу мне сбежало косматое существо, похожее на оленя, его преследовало другое, большего размера, полусобака — полумедведь. Этого хищника я видел в симуляторе, он охотился на снежных полях. И в симуляторе мой лазер только рассердил зверя.
Существа пересекли поляну, мне негде было укрыться. Я схватился за мачете. Косматое травоядное пробежало мимо, задев мою левую руку. Голова у него очень похожа на оленью.
«Теперь хищник нападет на меня», — подумал я и приготовился. Но хищник следил за добычей и даже не посмотрел на меня. В последний момент я решил не привлекать его внимания и не рисковать, ударив его мачете. Он пронесся мимо с запахом грязи и чеснока.
Плеснула вода в ручье, зашумели кусты на том берегу. Я долго ждал. Не знал, насколько часто здесь встречаются большие хищники, и не хотел увидеть еще одного выше на холме. Такой зверь не сможет переварить меня, усвоить мой протеин и жир. Но ведь он об этом не знает.
Я решил, что лучше поговорить с Тамарой утром, и вернулся к своей броне. Веки у меня отяжелели, в глаза словно насыпали песка. Полчаса спустя я подошел к берегу, где оставил снаряжение. Местность заросла кустами, и я пробирался через них. Услышал, как, перекрывая шум воды, хрустнула ветка. Я так хотел спать, что не был уверен, слышал ли это на самом деле. Приближаться не хотел, но понимал, что должен взять свое снаряжение.
Я крикнул:
— Кто здесь? — хотел испугать животное, прячущееся в кустах. И тут же женский голос со странным акцентом отозвался: «Кто здесь?», и его подхватило много женских голосов: «Кто здесь? Кто здесь? Кто здесь?»
Я подумал — нелепая мысль, — что несколько японок выследили нас и теперь крадут мою одежду. Прыгнул в кусты и оказался лицом к лицу с существом, похожим на гигантского паука или краба. Черное в тусклом освещении, высотой по пояс мне и метра два в поперечнике, две огромные клешни толщиной с мое туловище. И в каждой клешне по небольшому кусту. Существо размахивало ими, словно преграждая мне дорогу. Мягким женским голосом оно произнесло: «Кто здесь? Кто здесь?» И, по-прежнему держа перед собой кусты, попятилось к ручью.
Их были десятки, этих гигантских крабов, все они держали перед собой в клешнях кусты и повторяли: «Кто здесь?», пятясь к воде.
Я так удивился, что застыл неподвижно. У каждого краба у основания жвал есть орган, состоящий из нескольких трубок, оттуда и слышится голос. Последним крабам я крикнул:
— Анжело! — Они повторили: «Анжело! Анжело!» и с берега ушли в воду.
Детали защитного костюма были разбросаны вокруг. Гигантские крабы растащили их. Я собрал их и пошел к лагерю. Абрайра не спала. Я рассказал ей о крабах.
— Японцы называют их манэсуру онна — «дразнящие женщины», — ответила Абрайра. — Они часто встречаются вблизи рек. — Несколько секунд она смотрела на меня. Я все еще не высох после купания и был грязен от ходьбы по лесу. Абрайра спросила: — Анжело, тебе больно?
Спросила мягко — впервые она говорила со мной мягко после того, как я убил и изуродовал Люсио.
— Нет, — ответил я. — Просто думаю.
— У тебя больные мысли. О чем?
Лишь несколько дней назад я говорил себе, что мне не нужно ее сочувствие, а после схватки с Люсио боялся, что навсегда потерял его. Сейчас я понял, что высказываю самое сокровенное.
— Перед смертью мастер Кейго обвинил нас в том, что мы любим убийство. И вот я думаю, прав ли он. Во время схватки с Люсио я всем сердцем хотел опустить мачете, перестать мучить его, но не мог. Люблю ли я убийство? А когда я увидел мертвых женщин за городом, подумал, что человек не может этого выдержать. Такое зрелище делает жизнь невозможной. Но я лишь ожесточился. Чувства мои притупились. И вот я думаю, люблю ли я убийство.