Страница:
Потом мы сняли шлемы и передохнули. В воздухе стоял дым и запах сгоревшей плоти — похоже на жареную свинину. Незнакомые ароматы растений Пекаря окутали меня.
Следующие два часа Абрайра и Мавро возились с машиной. Они извлекли поврежденные лопасти и заменили их частями, снятыми с машин ябандзинов. Собрали также топливные стержни, оружие и пищу. У ябандзинов нашлось пиво в холодильнике под полом. Мы сидели на скалах, грелись на солнце, ели и пили.
Приятно быть живым и иметь возможность поесть. Мавро и Перфекто говорили о том, как хорошо прошла битва, как мы все удивились, обнаружив, что Завала не погиб. Я часто облегченно смеялся, и все остальные тоже. Завала много пил, словно выиграл эту схватку в одиночку. Он был великодушен и все время повторял:
— Ты хорошо действовал, Анжело. Хорошо сражался. Прости, что я сомневался в тебе. Мы еще сделаем из тебя самурая, ne? — Он похлопал меня по ноге и продолжал: — Такие отличные ноги! Такие сильные! Хотел бы я иметь такие ноги! — Он шевелил своими протезами и смеялся. И все время предлагал мне пиво, словно это последнее пиво мире.
Мы всего на четыре часа отстали от армии, но Абрайра торопилась. Перфекто не в состоянии был сидеть за прицелом. Мы дали ему выпить несколько порций пива, помочиться, потом надели на него броню и усадили с самострелом рядом с Завалой. Его защита пострадала от плазмы, в перчатке образовалась дыра размером с мандарин, поэтому Завала занялся починкой, стал залеплять эту дыру. Я занял место Перфекто у пушки.
Мы вернулись по реке, выбрались из гор, пробрались через рощи деревьев с прячущейся листвой в пустыню. Завала сказал:
— Давайте не пойдем тем же путем. Если пойдем следом за армией, попадем в опасность. Сейчас уже поздно ее догонять.
Волосы встали дыбом у меня на затылке, и я друг догадался, почувствовал, что Завала прав. Но ничего не сказал, чтобы подтвердить свое согласие. Теперь я жалею, что не видел в тот момент глаза Завалы, его устремленный вдаль, к источнику духовного знания, взгляд. Мы решили, что он болтает спьяну, и Абрайра продолжала двигаться дальше. Завала как будто сразу же забыл о своей тревоге. Они с Перфекто запели старую песню о человеке, который напился пьяным и отправился искать свою постель в отеле, но постоянно попадал в постели других людей. Мы неслись по холмам и по бесконечной пустыне, заросшей переплетающимися вьюнками.
В сумерках мы увидели небольшой подъем в пустыне — не холм, а так, скорее складка местности. Перфекто закричал:
— Помедленней! Меня сейчас вырвет! Это все пиво!
Абрайра остановила машину и сказала:
— Давай побыстрее!
Перфекто встал, перегнулся через борт машины, принялся расстегивать шлем, потом выпрямился и подозрительно осмотрел горизонт. Снова застегнул шлем, его тревога заразила нас. Мы принялись следить за горизонтом. Перфекто принюхался и сказал:
— Чувствуете запах? Мы все были в шлемах и не могли ощутить запах. — Похоже на цветы. Может быть, орхидеи. Не похоже на пустыню. — Он снова принюхался и посмотрел на меня, потом начал поворачиваться вперед.
Завала крикнул:
— Нет! — ноги его дернулись, он пытался откинуться назад. В тридцати метрах выше по холму из дыры в земле выбралось какое-то существо, песок и ветки разлетелись во все стороны. Оно поднялось вверх метров на пять, как гигантский красный богомол: заостренная голова с выпуклыми фасеточными глазами, огромные передние лапы, нависшие, как жало скорпиона. Существо щелкнуло клешнями, и я инстинктивно наклонился вперед. Мне в голову полетел шар — с такой скоростью, что увернуться я все равно не успел.
Шар ударился в шлем, меня сбросило на пол. Я посмотрел в небо. Мавро закричал и выстрелил из плазменной пушки, над головой вспыхнула жидкая комета, трижды прозвучали выстрелы. Плазма ударила в грудь животного, и оно с грохотом повалилось на песок. В ушах у меня звенело, я не мог сфокусировать взгляд. Почувствовал запах орхидей, очень сильный, как будто рядом целый цветник.
— «Пустынный владыка»! — закричал Перфекто. — Сбил Анжело и Завалу!
Я почувствовал, что кто-то тянет меня за руки, оттаскивает назад. Крепкие пальцы раздвигали обломки шлема, убирали их, как скорлупу омара, освобождали лицо. «Eshtoy bien», — сказал я. Все в порядке.
— Анжело жив! — объявил Перфекто, лицо его расплывалось надо мной.
Кто-то спрыгнул с машины, загремела броня.
— Завала погиб, — сказала Абрайра. — У него пробит череп.
Я не мог поверить в это. С трудом встал на колени. Задняя часть моего шлема уцелела, и я отбросил ее. Абрайра на земле наклонилась к Завале, закрывая его от меня. Защита Завалы осталась цела, но шлем разбит на куски и залит кровью. Мягко светится платиновым блеском грудь, нет ярких точек. Кровь остывает в венах. Абрайра отодвинулась в сторону, открыв лицо Завалы, во лбу дыра, словно от снаряда. Смотрят пустые глаза. Выше на холме дымится туловище «пустынного владыки».
Я вцепился в поручни машины, слезы мешали смотреть. В ушах по-прежнему звенело, низкая гулкая нота, очень похоже на звуки рога. Все долго молчали, просто стояли неподвижно и смотрели.
— Надо похоронить его, — сказал Перфекто. Абрайра и Перфекто продолжали смотреть на Завалу. Мавро спрыгнул с машины, поискал и принес мне шар — круглый камень размером с большой мандарин, совершенно гладкий, как будто обработанный вручную.
— Сохрани это! — сказал Мавро. — Метательный камень «пустынного владыки». Его отразил твой шлем. Тебе повезло, что ты не погиб.
Что-то загремело на холме, и туловище мертвого «пустынного владыки» начало приподниматься. Из норы выбиралось другое существо.
— Смотрите! — крикнул я, и из норы высунул голову второй «пустынный владыка».
— Это одна из его самок, «пустынная владычица», — сказала Абрайра, не поворачивая головы. Существо вылезло из норы и уставилось на нас. Толстое брюхо служило противовесом верхней части туловища, голова на тонкой стебельчатой шее. Но у самки нет передних метательных лап. На плечах углубления, словно передние лапы у нее вырвали. И наши шлемы точно напоминают морду этого существа.
«Пустынная владычица» печально смотрела на нас, переводя взгляд на мертвого самца и обратно. Вслед за ней из норы выбралась вторая самка, потом третья. Никто, кроме меня, не обращал на них внимания.
— Здесь хоронить Завалу нельзя, — сказала Абрайра. — Самки съедят его. Давайте погрузим его в машину.
Абрайра и Перфекто подняли Завалу и перевалили через поручни, как мешок с камнями. Мавро поднялся по холму и осмотрел мертвого «пустынного владыку», потом заглянул в его логово. Самки фыркали и отпрыгивали от Мавро, но, казалось, не испугались, а заинтересовались.
— Эти существа знают, как обращаться со своими самками, — заметил Мавро, глядя на них. — Нужно вырвать женщине руки, тогда она не сможет тебе сопротивляться!
— Это делают не самцы, — ответила Абрайра. — Матери сами отрывают им руки при рождении, чтобы они зависели от самцов. — Я удивился, откуда ей это известно, потом вспомнил первое правило сражения: знай своего врага. Абрайра знала, что на Пекаре есть другие противники, кроме ябандзинов.
— Ха! Вы только поглядите на эту нору! — крикнул Мавро. — Абсолютно круглая и зацементирована, как плавательный бассейн. И прикрыта, чтобы нельзя было заглянуть сверху. — Он столкнул в нору землю, потом вернулся к машине и забрался в нее.
Тело у меня отяжелело, голова отупела, но любопытство заставило спросить:
— Они что, производят цемент? Может, они разумны?
Абрайра покачала головой.
— «Пустынные владыки»? Нет. Готовя цемент, они смешивают грязь с гравием и ветвями, это у них прирожденная способность. Они не умнее обезьян, но гораздо кровожаднее.
Я чувствовал себя виноватым: задаю глупые вопросы, когда Завала лежит мертвый. И почему-то страшно рассердился на самураев за то, что они не рассказали нам об этих животных. Впрочем, даже если бы я о них знал, это не спасло бы Завалу.
Все сели в машину, и Абрайра включила двигатель. Спросила:
— Что нам делать с самками? Без самца они погибнут с голоду.
— Оставь их, — ответил Мавро. — Может, найдут другого самца.
Мы двинулись. «Пустынные владычицы» подняли головы, и над пустыней пронесся пронзительный свист. Потом они погнались за нашей машиной, как собака бежит за машиной хозяина. Солнце опустилось за горизонт, стало темно.
Абрайра еще час вела машину при свете Шинчжу, «жемчужины», меньшего спутника Пекаря, пока мы не добрались до каменистой местности, где можно было похоронить Завалу. У меня подгибались колени, и я не мог носить камни для насыпи. Эту работу делали остальные.
Я чувствовал себя внутренне опустошенным и подумал, ощущают ли остальные то же самое. Все время ждал, что Абрайра сорвется и заплачет. Но все продолжали деловито собирать камни в груду. Абрайра когда-то пообещала, что не будет горевать, если кто-то из нас погибнет. Теперь Завала мертв, и она как будто выполняет свое обещание. И я опять подумал, жива ли она на самом деле. Или умерла для всяких чувств?
Мы похоронили Завалу под камнями, и, пока все стояли на коленях, Абрайра прочла молитву. И, несмотря на свое обещание, заплакала.
Мы уже готовы были двинуться дальше, когда Абрайра подняла голову и посмотрела вдаль.
— Три самки следуют за нами, — сказала она. — Они бегут к нам в пяти километрах отсюда. — Мое инфракрасное зрение не позволяло рассмотреть подробности на таком расстоянии. — Когда «пустынный владыка» убивает соперника, самки переходят к победителю, — продолжала Абрайра. — Эти самки хотят жить с нами. Лучше не будем их оставлять: они могут выкопать Завалу.
Мы погрузились в машину и повернули назад. Встретили самок через километр, и Мавро ударил их плазмой. Плазма прожгла их экзоскелет и осветила изнутри, ясно выделялись светло-голубые сосуды и внутренние органы. Особенно четко виднелся экзоскелет, словно из желтого пластика.
Убив «пустынных владычиц», мы снова повернули машину, но еще несколько часов я вместе со сладким запахом местных растений ощущал аромат орхидей.
Глава семнадцатая
Следующие два часа Абрайра и Мавро возились с машиной. Они извлекли поврежденные лопасти и заменили их частями, снятыми с машин ябандзинов. Собрали также топливные стержни, оружие и пищу. У ябандзинов нашлось пиво в холодильнике под полом. Мы сидели на скалах, грелись на солнце, ели и пили.
Приятно быть живым и иметь возможность поесть. Мавро и Перфекто говорили о том, как хорошо прошла битва, как мы все удивились, обнаружив, что Завала не погиб. Я часто облегченно смеялся, и все остальные тоже. Завала много пил, словно выиграл эту схватку в одиночку. Он был великодушен и все время повторял:
— Ты хорошо действовал, Анжело. Хорошо сражался. Прости, что я сомневался в тебе. Мы еще сделаем из тебя самурая, ne? — Он похлопал меня по ноге и продолжал: — Такие отличные ноги! Такие сильные! Хотел бы я иметь такие ноги! — Он шевелил своими протезами и смеялся. И все время предлагал мне пиво, словно это последнее пиво мире.
Мы всего на четыре часа отстали от армии, но Абрайра торопилась. Перфекто не в состоянии был сидеть за прицелом. Мы дали ему выпить несколько порций пива, помочиться, потом надели на него броню и усадили с самострелом рядом с Завалой. Его защита пострадала от плазмы, в перчатке образовалась дыра размером с мандарин, поэтому Завала занялся починкой, стал залеплять эту дыру. Я занял место Перфекто у пушки.
Мы вернулись по реке, выбрались из гор, пробрались через рощи деревьев с прячущейся листвой в пустыню. Завала сказал:
— Давайте не пойдем тем же путем. Если пойдем следом за армией, попадем в опасность. Сейчас уже поздно ее догонять.
Волосы встали дыбом у меня на затылке, и я друг догадался, почувствовал, что Завала прав. Но ничего не сказал, чтобы подтвердить свое согласие. Теперь я жалею, что не видел в тот момент глаза Завалы, его устремленный вдаль, к источнику духовного знания, взгляд. Мы решили, что он болтает спьяну, и Абрайра продолжала двигаться дальше. Завала как будто сразу же забыл о своей тревоге. Они с Перфекто запели старую песню о человеке, который напился пьяным и отправился искать свою постель в отеле, но постоянно попадал в постели других людей. Мы неслись по холмам и по бесконечной пустыне, заросшей переплетающимися вьюнками.
В сумерках мы увидели небольшой подъем в пустыне — не холм, а так, скорее складка местности. Перфекто закричал:
— Помедленней! Меня сейчас вырвет! Это все пиво!
Абрайра остановила машину и сказала:
— Давай побыстрее!
Перфекто встал, перегнулся через борт машины, принялся расстегивать шлем, потом выпрямился и подозрительно осмотрел горизонт. Снова застегнул шлем, его тревога заразила нас. Мы принялись следить за горизонтом. Перфекто принюхался и сказал:
— Чувствуете запах? Мы все были в шлемах и не могли ощутить запах. — Похоже на цветы. Может быть, орхидеи. Не похоже на пустыню. — Он снова принюхался и посмотрел на меня, потом начал поворачиваться вперед.
Завала крикнул:
— Нет! — ноги его дернулись, он пытался откинуться назад. В тридцати метрах выше по холму из дыры в земле выбралось какое-то существо, песок и ветки разлетелись во все стороны. Оно поднялось вверх метров на пять, как гигантский красный богомол: заостренная голова с выпуклыми фасеточными глазами, огромные передние лапы, нависшие, как жало скорпиона. Существо щелкнуло клешнями, и я инстинктивно наклонился вперед. Мне в голову полетел шар — с такой скоростью, что увернуться я все равно не успел.
Шар ударился в шлем, меня сбросило на пол. Я посмотрел в небо. Мавро закричал и выстрелил из плазменной пушки, над головой вспыхнула жидкая комета, трижды прозвучали выстрелы. Плазма ударила в грудь животного, и оно с грохотом повалилось на песок. В ушах у меня звенело, я не мог сфокусировать взгляд. Почувствовал запах орхидей, очень сильный, как будто рядом целый цветник.
— «Пустынный владыка»! — закричал Перфекто. — Сбил Анжело и Завалу!
Я почувствовал, что кто-то тянет меня за руки, оттаскивает назад. Крепкие пальцы раздвигали обломки шлема, убирали их, как скорлупу омара, освобождали лицо. «Eshtoy bien», — сказал я. Все в порядке.
— Анжело жив! — объявил Перфекто, лицо его расплывалось надо мной.
Кто-то спрыгнул с машины, загремела броня.
— Завала погиб, — сказала Абрайра. — У него пробит череп.
Я не мог поверить в это. С трудом встал на колени. Задняя часть моего шлема уцелела, и я отбросил ее. Абрайра на земле наклонилась к Завале, закрывая его от меня. Защита Завалы осталась цела, но шлем разбит на куски и залит кровью. Мягко светится платиновым блеском грудь, нет ярких точек. Кровь остывает в венах. Абрайра отодвинулась в сторону, открыв лицо Завалы, во лбу дыра, словно от снаряда. Смотрят пустые глаза. Выше на холме дымится туловище «пустынного владыки».
Я вцепился в поручни машины, слезы мешали смотреть. В ушах по-прежнему звенело, низкая гулкая нота, очень похоже на звуки рога. Все долго молчали, просто стояли неподвижно и смотрели.
— Надо похоронить его, — сказал Перфекто. Абрайра и Перфекто продолжали смотреть на Завалу. Мавро спрыгнул с машины, поискал и принес мне шар — круглый камень размером с большой мандарин, совершенно гладкий, как будто обработанный вручную.
— Сохрани это! — сказал Мавро. — Метательный камень «пустынного владыки». Его отразил твой шлем. Тебе повезло, что ты не погиб.
Что-то загремело на холме, и туловище мертвого «пустынного владыки» начало приподниматься. Из норы выбиралось другое существо.
— Смотрите! — крикнул я, и из норы высунул голову второй «пустынный владыка».
— Это одна из его самок, «пустынная владычица», — сказала Абрайра, не поворачивая головы. Существо вылезло из норы и уставилось на нас. Толстое брюхо служило противовесом верхней части туловища, голова на тонкой стебельчатой шее. Но у самки нет передних метательных лап. На плечах углубления, словно передние лапы у нее вырвали. И наши шлемы точно напоминают морду этого существа.
«Пустынная владычица» печально смотрела на нас, переводя взгляд на мертвого самца и обратно. Вслед за ней из норы выбралась вторая самка, потом третья. Никто, кроме меня, не обращал на них внимания.
— Здесь хоронить Завалу нельзя, — сказала Абрайра. — Самки съедят его. Давайте погрузим его в машину.
Абрайра и Перфекто подняли Завалу и перевалили через поручни, как мешок с камнями. Мавро поднялся по холму и осмотрел мертвого «пустынного владыку», потом заглянул в его логово. Самки фыркали и отпрыгивали от Мавро, но, казалось, не испугались, а заинтересовались.
— Эти существа знают, как обращаться со своими самками, — заметил Мавро, глядя на них. — Нужно вырвать женщине руки, тогда она не сможет тебе сопротивляться!
— Это делают не самцы, — ответила Абрайра. — Матери сами отрывают им руки при рождении, чтобы они зависели от самцов. — Я удивился, откуда ей это известно, потом вспомнил первое правило сражения: знай своего врага. Абрайра знала, что на Пекаре есть другие противники, кроме ябандзинов.
— Ха! Вы только поглядите на эту нору! — крикнул Мавро. — Абсолютно круглая и зацементирована, как плавательный бассейн. И прикрыта, чтобы нельзя было заглянуть сверху. — Он столкнул в нору землю, потом вернулся к машине и забрался в нее.
Тело у меня отяжелело, голова отупела, но любопытство заставило спросить:
— Они что, производят цемент? Может, они разумны?
Абрайра покачала головой.
— «Пустынные владыки»? Нет. Готовя цемент, они смешивают грязь с гравием и ветвями, это у них прирожденная способность. Они не умнее обезьян, но гораздо кровожаднее.
Я чувствовал себя виноватым: задаю глупые вопросы, когда Завала лежит мертвый. И почему-то страшно рассердился на самураев за то, что они не рассказали нам об этих животных. Впрочем, даже если бы я о них знал, это не спасло бы Завалу.
Все сели в машину, и Абрайра включила двигатель. Спросила:
— Что нам делать с самками? Без самца они погибнут с голоду.
— Оставь их, — ответил Мавро. — Может, найдут другого самца.
Мы двинулись. «Пустынные владычицы» подняли головы, и над пустыней пронесся пронзительный свист. Потом они погнались за нашей машиной, как собака бежит за машиной хозяина. Солнце опустилось за горизонт, стало темно.
Абрайра еще час вела машину при свете Шинчжу, «жемчужины», меньшего спутника Пекаря, пока мы не добрались до каменистой местности, где можно было похоронить Завалу. У меня подгибались колени, и я не мог носить камни для насыпи. Эту работу делали остальные.
Я чувствовал себя внутренне опустошенным и подумал, ощущают ли остальные то же самое. Все время ждал, что Абрайра сорвется и заплачет. Но все продолжали деловито собирать камни в груду. Абрайра когда-то пообещала, что не будет горевать, если кто-то из нас погибнет. Теперь Завала мертв, и она как будто выполняет свое обещание. И я опять подумал, жива ли она на самом деле. Или умерла для всяких чувств?
Мы похоронили Завалу под камнями, и, пока все стояли на коленях, Абрайра прочла молитву. И, несмотря на свое обещание, заплакала.
Мы уже готовы были двинуться дальше, когда Абрайра подняла голову и посмотрела вдаль.
— Три самки следуют за нами, — сказала она. — Они бегут к нам в пяти километрах отсюда. — Мое инфракрасное зрение не позволяло рассмотреть подробности на таком расстоянии. — Когда «пустынный владыка» убивает соперника, самки переходят к победителю, — продолжала Абрайра. — Эти самки хотят жить с нами. Лучше не будем их оставлять: они могут выкопать Завалу.
Мы погрузились в машину и повернули назад. Встретили самок через километр, и Мавро ударил их плазмой. Плазма прожгла их экзоскелет и осветила изнутри, ясно выделялись светло-голубые сосуды и внутренние органы. Особенно четко виднелся экзоскелет, словно из желтого пластика.
Убив «пустынных владычиц», мы снова повернули машину, но еще несколько часов я вместе со сладким запахом местных растений ощущал аромат орхидей.
Глава семнадцатая
Всю ночь Абрайра вела машину по пустыне, беря то правее, то левее, отыскивая след армии. Звон у меня в ушах немного стих, но голова болела, и я все никак не мог сфокусировать взгляд, поэтому принял болеутоляющее. Звуки и запахи ночи на Пекаре возбуждали: шелест крыльев опаловых птиц, свист и крики невидимых животных, сливающиеся в странный хор, музыка вселенной, к которой я не принадлежу. Запахи поражали еще больше: многие из животных Пекаря общаются химическим путем, и нас окружали, наряду с ароматом растений, следы их отметок. Часто эти запахи были приятны, как запах орхидей «пустынных владык»; иногда отвратительны, как горькая мускусная вонь пятиметровых броненосцев Пекаря, оставляющих за собой слизистый след.
Я чувствовал приближение безумия, приступ экошока, — следствие слишком длительного общения с чуждым мне миром. Вспомнил, как в колледже читал о трудностях тех, кто обретает зрение в зрелом возрасте, прожив всю предыдущую жизнь в темноте: один человек выпал из окна четвертого этажа — он перегнулся через подоконник, чтобы понюхать розы, ему показалось, что они в метре от его руки; другой чуть не сошел с ума от страха, стараясь договориться с толпой; слепым он делал это вполне успешно. Для таких людей бремя зрения оказывалось часто слишком тяжелым. Те, кто не мог с ним справиться, случалось, требовали перерезать им соответствующие нервы, чтобы они смогли вернуться в привычный мир слепоты. А самые нетерпеливые могли вырвать глаза из глазниц. Такова боль от экошока.
Дважды над головой проходил большой спутник Пекаря — Роджин, «старик», и один раз меньший — Шинджу, «жемчужина». Мне по-прежнему трудно было смотреть. Все перед глазами расплывалось. На рассвете Шинджу взошла вместе с солнцем, и несколько мгновений мы наблюдали частичное солнечное затмение. Мы по-прежнему не могли отыскать следов армии и понемногу начали отчаиваться. Глаза у меня болели, и я большую часть времени держал их закрытыми.
Абрайра сказала скорее себе, чем нам:
— Должно быть, они двигались без остановки, не разбивая лагеря. Может, опасались преследования ябандзинов. А может, узнали что-то важное и решили продолжать движение всю ночь.
Если она права, мы отстали от своих компадрес по крайней мере на день. Солнце уже освещало многоцветные ленты опаруно тако, и это болезненно действовало на мое зрение. Я потер виски и сдержал стон. У нас есть о чем беспокоиться: без помощи от Гарсона мы даже не найдем дороги к Хотокэ-но-Дза. И если наши компадрес ушли далеко, мы их не обнаружим: вряд ли машины оставят заметный след на твердой почве пустыни. Делая непрерывные зигзаги, чтобы отыскать следы, мы все больше отстаем от них. Земля поросла многочисленными белыми растениями, целый лес высотой в метр, похоже на грибы, пропеченные и съежившиеся. Но наша армия могла пройти здесь и все же не оставить следов.
Компас мало помогал на таких переходах. Материк Кани по форме напоминает краба, с головой, указывающей на север. Хотокэ-но-Дза расположен на юго-восточном, а Кимаи-но-Дзи — на северо-западном побережье континента. Мы могли двинуться прямо на юго-восток, но на пути нас ждали бесконечные джунгли, большие каньоны и горы между нами и Хотокэ-но-Дза. Можно потратить много времени, отыскивая проход в горах, или застрять в непроходимых джунглях. Однако на карте видна была обширная равнина на северо-востоке, внутреннее море и лишь несколько незначительных возвышенностей и хребтов. Там холодно, зимой почва промерзает, и мало растений сумело приспособиться к этим суровым условиям.
Перфекто считал, что мы должны двинуться прямо на север, добраться до моря и потом по его берегу спуститься к Хотокэ-но-Дза. Если не будем останавливаться, можем добраться до Хотокэ-но-Дза одновременно с нашими companeros.
Мавро горячо возражал.
— Мы должны попытаться отыскать след наших компадрес, — заявил он. — Поступать иначе — значит струсить.
На этот раз я только приветствовал образ мыслей Мавро, его macho [44]. Я хотел как можно скорее отыскать армию, но слишком устал, чтобы спорить. Абрайра неохотно согласилась с Мавро и начала делать широкий поворот на юг.
В полдень появились отдельные полосы ультрафиолетовой травы на белом цементе почвы, а вдали виднелось целое поле спутанной растительности, обширная саванна с туземными травами. У меня вызывала отвращение мысль о том, что придется пересекать эту саванну.
Солнце засияло ярче, словно кто-то повернул выключатель. Я все время смотрел на саванну и решил, что, верно, над нами разошлись облака и солнце стало светить в полную силу. И не вспомнил бы об этом больше, если бы Абрайра не спросила:
— Черт возьми, кто-нибудь еще видит это? — В голосе ее звучала тревога, и я немедленно посмотрел вверх. Никаких облаков над головой не было.
— Да, я тоже заметил! — нервно отозвался Мавро. — Солнце только что сделалось ярче!
Абрайра сказала:
— Si, вот почему Гарсон двигался всю ночь. Должно быть, он получил сообщение, прогноз от спутника связи «Мотоки», и решил побыстрее добраться до безопасного места.
Я по-прежнему соображал с трудом.
— Что должно случиться? — хотел я спросить, но произнес только: — Что?..
— Солнце увеличило светимость! — объяснила Абрайра. — Все вокруг начинает нагреваться. Через двадцать два часа средняя температура на всей планете возрастет на восемь градусов. И начнутся бури, каких вы никогда не видели: ветер в пустыне достигает скорости в 150 километров в час, а летящие песчинки могут рассечь человека на части. Небо делается коричневым от взметенного ураганом песка. Японцы называют такой коричневый воздух тяйро-но сунаараси, чайный ветер. Нужно побыстрее убираться из пустыни!
Абрайра повернулась ко мне и воскликнула:
— Боже, что с твоими глазами?
— Болят, — ответил я, и все посмотрели на меня.
— Они у тебя скошены, — объяснил Мавро, наклоняясь ко мне. — Смотри на мой палец! Сосредоточься! — Он поднял палец вверх и повел им вперед и назад. Я не мог следить за ним.
— Когда сосредоточиваешься, они немного распрямляются, — заключил Мавро, качая головой.
— Тебе досталось больше, чем мы думали, — сказала Абрайра. — Прости, Анжело. Надо было немедленно заняться тобой. Ты врач, что нам с тобой сделать?
Должно быть, я оказался в шоке. Попытался сосредоточиться и вспомнить, что нужно делать в случае сотрясения мозга, но ничего не мог сообразить. Перфекто уложил меня и дал воды. Он порылся в медицинской сумке и отыскал антикоагулянт для приема внутрь и противовоспалительное. Лучше, чем ничего, и у меня не было сил давать ему новые указания.
Абрайра на полной скорости вела машину на восток, пока мы не добрались до травянистой саванны, потом повернула на север. Меня удивил страх моих компадрес. Небо оставалось ясным, ветра не было. День солнечный, даже жаркий. От жары мне скоро сделалось плохо, и меня вырвало. Если бы не жара и головная боль, поездка была бы даже приятной. Я хотел верить, что тревога моих друзей безосновательна.
Но в саванне я и сам заметил тревожные признаки. Светло — оранжевые вьюнки с пыльными красными листьями, похожими на тонкие языки, окружили меня острым кислым запахом апельсинов; желтые стручки на деревьях приобрели запах конфет. Ящерица размером с монитор, с одним глазом на верху головы, а другим — сзади, плюнула в нашу машину луковым соком, маленькие восьминогие личинки размером с мышь рассыпались среди листьев и ветвей, оставляя острый запах своих земных аналогов. Экошок.
Мы примерно час шли на север и увидели обширную полосу сожженной травы. Тут прошли тысячи машин на воздушной подушке. Мы отстали от них на день.
— Куда отправимся? — спросила Абрайра. — Пойдем следом?
— Самое разумное было бы вернуться к Кимаи-но-Дзи, — ответил Мавро. — Мы добрались бы туда за полдня.
Но он говорил это зря. Вернуться мы не могли. После того, что сделали. Даже мысль о движении в том направлении вызывала у меня чувство вины. Я не мог бы вернуться и снова увидеть, что мы сделали с «Мотоки», даже ради спасения своей жизни.
— Я думаю, на северо-восток, — сказала Абрайра. — В том направлении горы. Пройдем на северо-восток до внутреннего моря Аруку Уми, оттуда прямо на восток до океана. Мавро, ты поведешь. Мне нужно отдохнуть.
Я не говорил вслух о растущем чувстве страха. Абрайра права: безопаснее сейчас отыскать убежище, и мое ощущение экошока не повлияло бы на ее решение. Я считал себя неэгоистичным и достаточно храбрым человеком, а такие люди должны в качестве компенсации обладать способностью подавлять боль и быстро приходить в себя после болезни. И пока я храбр, чуждое окружение меня не погубит.
Остальную часть дня машину вел Мавро, а я пытался уснуть. Несколько раз открывал глаза и видел мрачный ландшафт — огромные пространства красного песка и скал, почти без растений. Солнце светило так ярко, что каждая тень отчетливо выделялась: все, что на свету, видно было в мельчайших подробностях; то, что в тени, вообще переставало существовать, как будто проглоченное черной дырой, продолжавшей втягивать в себя свет. Однажды Мавро разбудил нас и показал огромную стаю небольших красных песчаных крабов; эта стая тянулась на много километров. Крабы двигались па север по сухой равнине, абсолютно лишенной пищи; они словно шли ниоткуда и в никуда.
Я подумал о планах Гарсона — как он хочет победить ябандзинов. Пока все идет хорошо, но я не верил, что нам будет продолжать везти. Успех зависит от слишком многих составляющих. Мы пробились сквозь фронт ябандзинов и не дали втянуть нас в генеральное сражение. Если нам повезет, они осадят Кимаи-но-Дзи, и исход этой осады нас не интересует. Мы взорвали все хранилища горючего вместе с промышленным районом и дирижаблями «Мотоки». Ябандзины не найдут в городе средств передвижения, а если захотят перебросить солдат и оружие назад к Хотокэ-но-Дза в дирижаблях, Гарсон был уверен, что наш челнок, полный людьми и кибертанками, сумеет этому помешать. Но главный фактор — колумбийцы. Гарсон рассчитывал на то, что колумбийцы восстанут против ябандзинов и присоединятся к нам. Он полагал, что у колумбийцев нет чувства долга по отношению к ябандзинам. А я считал, что его план может привести к неожиданным и неприятным последствиям.
Мы весь день шли через холмы и заросли живых мидзу хакобинин [45], огромных животных в форме бочки для воды. В свой первый день в симуляторе я видел их кости и по незнанию принял за «коралловые деревья». Думал, что это скелеты растений. Я пытался справиться с окружением, устанавливая ассоциации, сравнивая растения и животных с чем-то знакомым на Земле. Желтые лианы — паразиты, свисающие с мидзу хакобинин, как кишки с живота раненого шакала, не очень отличаются от эпифитов и вьюнков Южной Америки. Мускусные броненосцы видны были повсюду, они рылись своими крошечными лапками в листве, оставляя за собой вонючий след и полуобглоданные ветви. Главное травоядное — по функции олень, по внешности мешок с картошкой. Мы проезжали кусты, на которых висели сладкие плоды в форме почек и вялились на солнце, а тысячи опаловых птиц и крошечных грызунов пожирали эти плоды. Похоже на поля манго, где кормятся опоссумы. Много часов мы пересекали большое море Аруку Уми, потом оказались в лесу больших, с перечным запахом, сине — серых деревьев, со стволами в форме веретена, с красными пузырями, наполненными газом, эти пузыри свисали с каждой ветки и качались в воздухе. Похоже на леса водорослей в земных морях. Лес очень редкий, и ехать через него легко. Но ассоциации в итоге не выдерживали, не слишком облегчали боль, и я все время обнаруживал, что они рвутся и рвутся.
Мы проезжали мидзу хакобинин, и Мавро сказал, что хочет пить. Мы остановились, и он выстрелил в экзоскелет этого существа. Экзоскелет треснул, оттуда хлынули тысячи литров воды, а в воде оказались сотни живых существ: полупрозрачные лягушки без передних лап, крошечные манты цвета патоки, покрытые броней угри с острыми зубами, множество насекомых самого разного строения. Внутри мидзу хакобинин располагалось целое море со своей собственной экологией.
На наших глазах большие хитиновые пластины подплыли к отверстию и начали задерживать уходящую воду, как заслонка в желобе; неожиданно поток прекратился. Существо занималось самовосстановлением.
Но животные из его брюха бились на горячей поверхности земли и умирали. Мидзу хакобинин не простой аналог бочкообразного кактуса, и отличия казались огромными.
Увидев всю эту живность в воде, Мавро не захотел пить. Мы отъехали, и я закрыл глаза и постарался ни на что не смотреть. Затаил дыхание, отрезал запахи, стал напевать про себя, чтобы заглушить звуки. Не подействовало.
Время от времени доносился какой-то запах или звук, и я невольно открывал глаза. Повсюду жизнь: восемь больших красных пауков размером с кошку сидят в расщелине и деловито жужжат хитиновыми крыльями, как саранча, — коты, распевающие любовные песни в ночном переулке, сказал я себе. Опаловый воздушный змей, с дурным запахом, обвился пластиковыми зелеными крыльями вокруг красного пузыря, как куколка, очевидно, кормится каким-то плодом, — летучая мышь на дереве папайи возле моего дома в Панаме. Озеро со стоячей коричневой водой, сразу под его поверхностью ходят кругами голубые угри, они гоняются за собственными хвостами и стонут — песни зубатки. Поверх тростников висит пустой экзоскелет гигантской куколки размером с мою руку, с мордой мухи — стрекоза, отрастившая крылья. Порыв ветра пронесся по полю желтого хлопка, разбросав пушистые шарики, пахнущие эфиром. От этого запаха разбухли и закрылись мои носовые полости. И в этом поле стая животных, похожих на бесхвостых волков с голыми мордами, торжествующе и радостно выла, пожирая перевернутого броненосца. На закате искривленное старое дерево выпустило цветы, такие белые, что солнце, отражаясь, превратило их в факелы. И все это вызывало у меня головную боль. Хотелось вырвать глаза и проткнуть барабанные перепонки. Вечернее небо заполнили желтые, зеленые, пурпурные и синие ленты опару но тако, как вены матки, окружающей зародыш. И я понял, что эта планета — живое существо, со своей экологией и биосферой. Испытал мистическое чувство открытия. «Что вырастет в этой матке?» — подумал я. Воздух был наполнен электричеством. На горизонте повисли огромные грозовые тучи, как грибообразные облака после ядерного нападения. Все мои инстинкты требовали одного — укрыться. Я плакал, бранился, лотом понял, что пытаюсь зарыться в пол в поисках медицинской сумки с болеутоляющим.
А потом, должно быть, мое тело само отключило все органы чувств, потому что я потерял сознание. А подсознание наслало ужасные галлюцинации, где образы Пекаря накладывались на земные образы. Мы мчались в своей машине по скалам Пекаря в сумерках. В ушах у меня звучали голоса, давно умершие люди вели нескончаемые и непонятные разговоры. «Ты видел сеньору Гардосу? — спрашивала моя мать. — Она так растолстела. Какой стыд!» А отец кричал на нее: «Мне все равно! Как мы проживем, если снова подняли налоги?!» Я слушал эту болтовню, словно она столь же незначительна, как жужжание пчелы. В пустынном небе, там, где должны быть опаловые воздушные змеи, повисли какие-то ленты. На горизонте я что-то увидел — что-то бежит в вертикальном положении, как человек. Я попытался разглядеть подробности, и глаза мои превратились в телескопы. Ясно увидел двух «пустынных владычиц», они спотыкались на красных камнях, передние конечности у них вырваны, и из углублений на плечах капает кровь. Я замигал и постарался забыть это зрелище, а они молили: «Анжело, Анжело, вернись и накорми нас!» Я узнал голоса — девочка Татьяна и Тамара. Это они бегут ко мне, у них отрублены руки и груди, и они умоляют: «Анжело! Анжело!» Я бросился прочь от них, и вокруг все почернело. Спокойным повелительным тоном заговорил Завала. Слышался смех, словно он участвует в вечеринке. Я наклонился вперед, чтобы лучше слышать, но чьи-то руки удержали меня, сжали мне грудь. Я попытался заговорить, но губы запеклись от ветра и солнца. Я понял, что на мне шлем, а разговаривают с помощью микрофонов. Держит меня Завала и что-то шепчет мне на ухо. Завала говорит: «Конечно, при взгляде извне все культуры в равной степени кажутся злыми, но если заглянуть вовнутрь, увидишь, что большинство апельсинов поражены раком. Поэтому у тебя такое зловонное дыхание. Ты слушаешь людей, запрограммированных социальными инженерами. Но я знавал людей, у которых была заменена хромосома 116 в гене 21755394200001, и у них повышенная сопротивляемость к вирусам посещения. Сунь нож такому в живот, ты, везучий cabron [46], и увидишь, как засияют его глаза». Я всмотрелся в дымку. Завала меня не держит. На меня смотрит крошечными черными глазками в складках жира улыбающаяся пурпурная морда речного дракона.
Я чувствовал приближение безумия, приступ экошока, — следствие слишком длительного общения с чуждым мне миром. Вспомнил, как в колледже читал о трудностях тех, кто обретает зрение в зрелом возрасте, прожив всю предыдущую жизнь в темноте: один человек выпал из окна четвертого этажа — он перегнулся через подоконник, чтобы понюхать розы, ему показалось, что они в метре от его руки; другой чуть не сошел с ума от страха, стараясь договориться с толпой; слепым он делал это вполне успешно. Для таких людей бремя зрения оказывалось часто слишком тяжелым. Те, кто не мог с ним справиться, случалось, требовали перерезать им соответствующие нервы, чтобы они смогли вернуться в привычный мир слепоты. А самые нетерпеливые могли вырвать глаза из глазниц. Такова боль от экошока.
Дважды над головой проходил большой спутник Пекаря — Роджин, «старик», и один раз меньший — Шинджу, «жемчужина». Мне по-прежнему трудно было смотреть. Все перед глазами расплывалось. На рассвете Шинджу взошла вместе с солнцем, и несколько мгновений мы наблюдали частичное солнечное затмение. Мы по-прежнему не могли отыскать следов армии и понемногу начали отчаиваться. Глаза у меня болели, и я большую часть времени держал их закрытыми.
Абрайра сказала скорее себе, чем нам:
— Должно быть, они двигались без остановки, не разбивая лагеря. Может, опасались преследования ябандзинов. А может, узнали что-то важное и решили продолжать движение всю ночь.
Если она права, мы отстали от своих компадрес по крайней мере на день. Солнце уже освещало многоцветные ленты опаруно тако, и это болезненно действовало на мое зрение. Я потер виски и сдержал стон. У нас есть о чем беспокоиться: без помощи от Гарсона мы даже не найдем дороги к Хотокэ-но-Дза. И если наши компадрес ушли далеко, мы их не обнаружим: вряд ли машины оставят заметный след на твердой почве пустыни. Делая непрерывные зигзаги, чтобы отыскать следы, мы все больше отстаем от них. Земля поросла многочисленными белыми растениями, целый лес высотой в метр, похоже на грибы, пропеченные и съежившиеся. Но наша армия могла пройти здесь и все же не оставить следов.
Компас мало помогал на таких переходах. Материк Кани по форме напоминает краба, с головой, указывающей на север. Хотокэ-но-Дза расположен на юго-восточном, а Кимаи-но-Дзи — на северо-западном побережье континента. Мы могли двинуться прямо на юго-восток, но на пути нас ждали бесконечные джунгли, большие каньоны и горы между нами и Хотокэ-но-Дза. Можно потратить много времени, отыскивая проход в горах, или застрять в непроходимых джунглях. Однако на карте видна была обширная равнина на северо-востоке, внутреннее море и лишь несколько незначительных возвышенностей и хребтов. Там холодно, зимой почва промерзает, и мало растений сумело приспособиться к этим суровым условиям.
Перфекто считал, что мы должны двинуться прямо на север, добраться до моря и потом по его берегу спуститься к Хотокэ-но-Дза. Если не будем останавливаться, можем добраться до Хотокэ-но-Дза одновременно с нашими companeros.
Мавро горячо возражал.
— Мы должны попытаться отыскать след наших компадрес, — заявил он. — Поступать иначе — значит струсить.
На этот раз я только приветствовал образ мыслей Мавро, его macho [44]. Я хотел как можно скорее отыскать армию, но слишком устал, чтобы спорить. Абрайра неохотно согласилась с Мавро и начала делать широкий поворот на юг.
В полдень появились отдельные полосы ультрафиолетовой травы на белом цементе почвы, а вдали виднелось целое поле спутанной растительности, обширная саванна с туземными травами. У меня вызывала отвращение мысль о том, что придется пересекать эту саванну.
Солнце засияло ярче, словно кто-то повернул выключатель. Я все время смотрел на саванну и решил, что, верно, над нами разошлись облака и солнце стало светить в полную силу. И не вспомнил бы об этом больше, если бы Абрайра не спросила:
— Черт возьми, кто-нибудь еще видит это? — В голосе ее звучала тревога, и я немедленно посмотрел вверх. Никаких облаков над головой не было.
— Да, я тоже заметил! — нервно отозвался Мавро. — Солнце только что сделалось ярче!
Абрайра сказала:
— Si, вот почему Гарсон двигался всю ночь. Должно быть, он получил сообщение, прогноз от спутника связи «Мотоки», и решил побыстрее добраться до безопасного места.
Я по-прежнему соображал с трудом.
— Что должно случиться? — хотел я спросить, но произнес только: — Что?..
— Солнце увеличило светимость! — объяснила Абрайра. — Все вокруг начинает нагреваться. Через двадцать два часа средняя температура на всей планете возрастет на восемь градусов. И начнутся бури, каких вы никогда не видели: ветер в пустыне достигает скорости в 150 километров в час, а летящие песчинки могут рассечь человека на части. Небо делается коричневым от взметенного ураганом песка. Японцы называют такой коричневый воздух тяйро-но сунаараси, чайный ветер. Нужно побыстрее убираться из пустыни!
Абрайра повернулась ко мне и воскликнула:
— Боже, что с твоими глазами?
— Болят, — ответил я, и все посмотрели на меня.
— Они у тебя скошены, — объяснил Мавро, наклоняясь ко мне. — Смотри на мой палец! Сосредоточься! — Он поднял палец вверх и повел им вперед и назад. Я не мог следить за ним.
— Когда сосредоточиваешься, они немного распрямляются, — заключил Мавро, качая головой.
— Тебе досталось больше, чем мы думали, — сказала Абрайра. — Прости, Анжело. Надо было немедленно заняться тобой. Ты врач, что нам с тобой сделать?
Должно быть, я оказался в шоке. Попытался сосредоточиться и вспомнить, что нужно делать в случае сотрясения мозга, но ничего не мог сообразить. Перфекто уложил меня и дал воды. Он порылся в медицинской сумке и отыскал антикоагулянт для приема внутрь и противовоспалительное. Лучше, чем ничего, и у меня не было сил давать ему новые указания.
Абрайра на полной скорости вела машину на восток, пока мы не добрались до травянистой саванны, потом повернула на север. Меня удивил страх моих компадрес. Небо оставалось ясным, ветра не было. День солнечный, даже жаркий. От жары мне скоро сделалось плохо, и меня вырвало. Если бы не жара и головная боль, поездка была бы даже приятной. Я хотел верить, что тревога моих друзей безосновательна.
Но в саванне я и сам заметил тревожные признаки. Светло — оранжевые вьюнки с пыльными красными листьями, похожими на тонкие языки, окружили меня острым кислым запахом апельсинов; желтые стручки на деревьях приобрели запах конфет. Ящерица размером с монитор, с одним глазом на верху головы, а другим — сзади, плюнула в нашу машину луковым соком, маленькие восьминогие личинки размером с мышь рассыпались среди листьев и ветвей, оставляя острый запах своих земных аналогов. Экошок.
Мы примерно час шли на север и увидели обширную полосу сожженной травы. Тут прошли тысячи машин на воздушной подушке. Мы отстали от них на день.
— Куда отправимся? — спросила Абрайра. — Пойдем следом?
— Самое разумное было бы вернуться к Кимаи-но-Дзи, — ответил Мавро. — Мы добрались бы туда за полдня.
Но он говорил это зря. Вернуться мы не могли. После того, что сделали. Даже мысль о движении в том направлении вызывала у меня чувство вины. Я не мог бы вернуться и снова увидеть, что мы сделали с «Мотоки», даже ради спасения своей жизни.
— Я думаю, на северо-восток, — сказала Абрайра. — В том направлении горы. Пройдем на северо-восток до внутреннего моря Аруку Уми, оттуда прямо на восток до океана. Мавро, ты поведешь. Мне нужно отдохнуть.
Я не говорил вслух о растущем чувстве страха. Абрайра права: безопаснее сейчас отыскать убежище, и мое ощущение экошока не повлияло бы на ее решение. Я считал себя неэгоистичным и достаточно храбрым человеком, а такие люди должны в качестве компенсации обладать способностью подавлять боль и быстро приходить в себя после болезни. И пока я храбр, чуждое окружение меня не погубит.
Остальную часть дня машину вел Мавро, а я пытался уснуть. Несколько раз открывал глаза и видел мрачный ландшафт — огромные пространства красного песка и скал, почти без растений. Солнце светило так ярко, что каждая тень отчетливо выделялась: все, что на свету, видно было в мельчайших подробностях; то, что в тени, вообще переставало существовать, как будто проглоченное черной дырой, продолжавшей втягивать в себя свет. Однажды Мавро разбудил нас и показал огромную стаю небольших красных песчаных крабов; эта стая тянулась на много километров. Крабы двигались па север по сухой равнине, абсолютно лишенной пищи; они словно шли ниоткуда и в никуда.
Я подумал о планах Гарсона — как он хочет победить ябандзинов. Пока все идет хорошо, но я не верил, что нам будет продолжать везти. Успех зависит от слишком многих составляющих. Мы пробились сквозь фронт ябандзинов и не дали втянуть нас в генеральное сражение. Если нам повезет, они осадят Кимаи-но-Дзи, и исход этой осады нас не интересует. Мы взорвали все хранилища горючего вместе с промышленным районом и дирижаблями «Мотоки». Ябандзины не найдут в городе средств передвижения, а если захотят перебросить солдат и оружие назад к Хотокэ-но-Дза в дирижаблях, Гарсон был уверен, что наш челнок, полный людьми и кибертанками, сумеет этому помешать. Но главный фактор — колумбийцы. Гарсон рассчитывал на то, что колумбийцы восстанут против ябандзинов и присоединятся к нам. Он полагал, что у колумбийцев нет чувства долга по отношению к ябандзинам. А я считал, что его план может привести к неожиданным и неприятным последствиям.
Мы весь день шли через холмы и заросли живых мидзу хакобинин [45], огромных животных в форме бочки для воды. В свой первый день в симуляторе я видел их кости и по незнанию принял за «коралловые деревья». Думал, что это скелеты растений. Я пытался справиться с окружением, устанавливая ассоциации, сравнивая растения и животных с чем-то знакомым на Земле. Желтые лианы — паразиты, свисающие с мидзу хакобинин, как кишки с живота раненого шакала, не очень отличаются от эпифитов и вьюнков Южной Америки. Мускусные броненосцы видны были повсюду, они рылись своими крошечными лапками в листве, оставляя за собой вонючий след и полуобглоданные ветви. Главное травоядное — по функции олень, по внешности мешок с картошкой. Мы проезжали кусты, на которых висели сладкие плоды в форме почек и вялились на солнце, а тысячи опаловых птиц и крошечных грызунов пожирали эти плоды. Похоже на поля манго, где кормятся опоссумы. Много часов мы пересекали большое море Аруку Уми, потом оказались в лесу больших, с перечным запахом, сине — серых деревьев, со стволами в форме веретена, с красными пузырями, наполненными газом, эти пузыри свисали с каждой ветки и качались в воздухе. Похоже на леса водорослей в земных морях. Лес очень редкий, и ехать через него легко. Но ассоциации в итоге не выдерживали, не слишком облегчали боль, и я все время обнаруживал, что они рвутся и рвутся.
Мы проезжали мидзу хакобинин, и Мавро сказал, что хочет пить. Мы остановились, и он выстрелил в экзоскелет этого существа. Экзоскелет треснул, оттуда хлынули тысячи литров воды, а в воде оказались сотни живых существ: полупрозрачные лягушки без передних лап, крошечные манты цвета патоки, покрытые броней угри с острыми зубами, множество насекомых самого разного строения. Внутри мидзу хакобинин располагалось целое море со своей собственной экологией.
На наших глазах большие хитиновые пластины подплыли к отверстию и начали задерживать уходящую воду, как заслонка в желобе; неожиданно поток прекратился. Существо занималось самовосстановлением.
Но животные из его брюха бились на горячей поверхности земли и умирали. Мидзу хакобинин не простой аналог бочкообразного кактуса, и отличия казались огромными.
Увидев всю эту живность в воде, Мавро не захотел пить. Мы отъехали, и я закрыл глаза и постарался ни на что не смотреть. Затаил дыхание, отрезал запахи, стал напевать про себя, чтобы заглушить звуки. Не подействовало.
Время от времени доносился какой-то запах или звук, и я невольно открывал глаза. Повсюду жизнь: восемь больших красных пауков размером с кошку сидят в расщелине и деловито жужжат хитиновыми крыльями, как саранча, — коты, распевающие любовные песни в ночном переулке, сказал я себе. Опаловый воздушный змей, с дурным запахом, обвился пластиковыми зелеными крыльями вокруг красного пузыря, как куколка, очевидно, кормится каким-то плодом, — летучая мышь на дереве папайи возле моего дома в Панаме. Озеро со стоячей коричневой водой, сразу под его поверхностью ходят кругами голубые угри, они гоняются за собственными хвостами и стонут — песни зубатки. Поверх тростников висит пустой экзоскелет гигантской куколки размером с мою руку, с мордой мухи — стрекоза, отрастившая крылья. Порыв ветра пронесся по полю желтого хлопка, разбросав пушистые шарики, пахнущие эфиром. От этого запаха разбухли и закрылись мои носовые полости. И в этом поле стая животных, похожих на бесхвостых волков с голыми мордами, торжествующе и радостно выла, пожирая перевернутого броненосца. На закате искривленное старое дерево выпустило цветы, такие белые, что солнце, отражаясь, превратило их в факелы. И все это вызывало у меня головную боль. Хотелось вырвать глаза и проткнуть барабанные перепонки. Вечернее небо заполнили желтые, зеленые, пурпурные и синие ленты опару но тако, как вены матки, окружающей зародыш. И я понял, что эта планета — живое существо, со своей экологией и биосферой. Испытал мистическое чувство открытия. «Что вырастет в этой матке?» — подумал я. Воздух был наполнен электричеством. На горизонте повисли огромные грозовые тучи, как грибообразные облака после ядерного нападения. Все мои инстинкты требовали одного — укрыться. Я плакал, бранился, лотом понял, что пытаюсь зарыться в пол в поисках медицинской сумки с болеутоляющим.
А потом, должно быть, мое тело само отключило все органы чувств, потому что я потерял сознание. А подсознание наслало ужасные галлюцинации, где образы Пекаря накладывались на земные образы. Мы мчались в своей машине по скалам Пекаря в сумерках. В ушах у меня звучали голоса, давно умершие люди вели нескончаемые и непонятные разговоры. «Ты видел сеньору Гардосу? — спрашивала моя мать. — Она так растолстела. Какой стыд!» А отец кричал на нее: «Мне все равно! Как мы проживем, если снова подняли налоги?!» Я слушал эту болтовню, словно она столь же незначительна, как жужжание пчелы. В пустынном небе, там, где должны быть опаловые воздушные змеи, повисли какие-то ленты. На горизонте я что-то увидел — что-то бежит в вертикальном положении, как человек. Я попытался разглядеть подробности, и глаза мои превратились в телескопы. Ясно увидел двух «пустынных владычиц», они спотыкались на красных камнях, передние конечности у них вырваны, и из углублений на плечах капает кровь. Я замигал и постарался забыть это зрелище, а они молили: «Анжело, Анжело, вернись и накорми нас!» Я узнал голоса — девочка Татьяна и Тамара. Это они бегут ко мне, у них отрублены руки и груди, и они умоляют: «Анжело! Анжело!» Я бросился прочь от них, и вокруг все почернело. Спокойным повелительным тоном заговорил Завала. Слышался смех, словно он участвует в вечеринке. Я наклонился вперед, чтобы лучше слышать, но чьи-то руки удержали меня, сжали мне грудь. Я попытался заговорить, но губы запеклись от ветра и солнца. Я понял, что на мне шлем, а разговаривают с помощью микрофонов. Держит меня Завала и что-то шепчет мне на ухо. Завала говорит: «Конечно, при взгляде извне все культуры в равной степени кажутся злыми, но если заглянуть вовнутрь, увидишь, что большинство апельсинов поражены раком. Поэтому у тебя такое зловонное дыхание. Ты слушаешь людей, запрограммированных социальными инженерами. Но я знавал людей, у которых была заменена хромосома 116 в гене 21755394200001, и у них повышенная сопротивляемость к вирусам посещения. Сунь нож такому в живот, ты, везучий cabron [46], и увидишь, как засияют его глаза». Я всмотрелся в дымку. Завала меня не держит. На меня смотрит крошечными черными глазками в складках жира улыбающаяся пурпурная морда речного дракона.