Господи, как же давно это было! Сорок пять лет прошло.
Бомбардировка Дрездена, лишенная военного значения, была актом искусства. Воздвигали монумент из дыма и огня, чтобы увековечить ярость и надрывное отчаяние столь многих, чья жизнь оказалась исковерканной, разбитой из-за немыслимого самомнения, жестокости, алчности Германии. Строители этого монумента, англичане и американцы, воспитывались, подобно мне, в духе пацифизма, ставшего реакцией на первую мировую войну.
Еще два таких же монумента американцы собственными силами возведут в Японии. Когда их построили, а потом взорвали, оставив на память одни лишь груды пепла, я находился у себя дома в Индианаполисе, - армейская служба для меня кончилась. И хотя мне своими глазами довелось видеть, во что превращается земля после таких творческих актов, я воспринял те две башни как творение искусства. Неподражаемое!
Вот до чего я свихнулся. Вот до чего мы все свихнулись.
Вот до чего мы и по сей день все такие же свихнувшиеся. Бомбим гражданское население, заранее предупредив, а когда и не предупредив, объявляя или не объявляя войну, и для большинства из нас это просто символ государственной мощи, вроде Колокола свободы.
[17]
Когда жертвой бомбардировки оказывается приемная дочь Муамара Каддафи, - у меня, кстати, тоже приемная дочь, - кто рискнет малодушно заявить, что дело это серьезное, по крайней мере, не пустяковое? От "Нью- Йорк Таймс" вы такого не дождетесь. И от "Вашингтон пост". И от Макнейла, Лерера, Брокоу, Рэзера, Дженнингса.
[18]И от меня.
Мы заодно шарахнули и по французскому посольству.
Генри Киссинджера, лауреата Нобелевской премии.мира, - он придумал подвергнуть Ханой прочесывающим бомбардировкам, начавшимся на Рождество, считают серьезным, мудрым дипломатом, приверженцем гуманных решений. И я так считаю.
Врач Альберт Швейцер, который был также музыкантом и философом, стремился научить нас, что жизнь священна. Он полагал, что нельзя истреблять даже мельчайшие, совершенно ничтожные организмы, если имеется хоть какая-то возможность без этого обойтись. Вроде бы - какая нелепость, ведь столько болезней вызываются такими организмами-микробами. Сам доктор Швейцер истребил их миллиарды, а как иначе? Ведь в противном случае погибли бы его пациенты.
И если бы я принялся распространяться о предсмертных муках, которые претерпевали эти микробы, угнездившиеся в пациентах доктора Швейцера, люди в белых халатах увезли бы меня в психолечебницу Св.Елизаветы. Только вот какое дело: мы теперь - не одни американцы, но и подданные многих, многих стран, включая Ливию, - настроены так, словно люди, на которых сбрасывают бомбы, это те же микробы, и говорить тут не о чем.
Часто мои высказывания и, разумеете", мои книги находят до невозможности бестолковыми - в них одно не вяжется с другим. Но мне бы не хотелось, чтобы из этого выступления вынесли чувство, что ничего не было сказано ясно и четко. И поэтому, уж позвольте, в это варево я добавлю несколько солидных кусков мяса, иначе говоря, выскажусь с прямотой, достойной главнокомандующего армией.
Итак, нужно ли было подвергать бомбардировке Дрезден? Нет.
Нужно ли было бомбить Гамбург неделя за неделей? Да.
Нужно ли было сбрасывать атомную бомбу на Хиросиму? Спросите у тех, кто давно был бы в могиле, если бы ее не сбросили.
Нужно ли было вторую атомную бомбу взорвать над Нагасаки? Нет.
Нужно ли было месяц за месяцем бомбить Ханой с его гражданским населением? Нет.
Нужны ли были бомбежки Камбоджи? Нет.
Нужны ли были бомбардировки Ливии? Нет. Это было еще одно театральное представление, и ничего больше.
Нужны ли были бомбардировки Панамы? Нет. Тоже театральное представление.
Благодарю за внимание".
В прессе мои замечательные высказывания никак не комментировались, хотя весь этот сериал, затеянный Национальным музеем авиации и космонавтики, освещался очень широко. (Я не в претензии. Просто констатирую факт.) Хотя, вообще-то, я человек известный. А музей - известное учреждение. И бомбардировка Дрездена всем известна. Вроде бы, когда так много известного, какой-нибудь репортер мог бы и заинтересоваться. К тому же из зала вдруг выступил еще один бывший американский военнопленный, находившийся, как мы с 0'Хэйром, в Дрездене, и подтвердил: все мною сказанное - правда. Моя семилетняя приемная дочь Лили и жена Джил сидели рядом с этим человеком. Я попросил Лили встать на кресло, чтобы все увидели, какой это был микроб - та самая приемная дочь Муамара Каддафи, которую мы отправили на тот свет с помощью новейшей конструкции ракет класса "воздух - земля". Хотя меня могли бы и поправить: дочь Каддафи была совсем маленькая, а моей уж скоро восемь.
Пресса молчала (хотя зал был битком набит, а многие остались в вестибюле и смотрели мое выступление по телетрансляции), как я считаю, вот из-за чего: в Вашингтоне, округ Колумбия, те граждане, которые находят возможным, чтобы наши воздушные силы использовались не по назначению, рассматриваются людьми, определяющими, какую информацию давать в выпуске новостей, как политически незрелые - вроде первокурсников, - кто же их сравнит с Генри Киссинджером, лауреатом Нобелевской премии мира? В общем и целом мы ведь народ доверчивый, и нам, основываясь на примитивной символике (лучше быть вверху, а не ползать по земле), нравится думать, будто превосходство в воздухе знаменует собой и моральное превосходство. (Ведь Бог-то, в конце концов, где обитает? Уж понятно, не в лощинке какой-нибудь, где устроили мемориальный комплекс- памятник погибшим во Вьетнаме.) И чего, кроме подрыва американской уверенности в полном благополучии, можно ожидать, если я объявляю переполненному залу, что бомбардировки, когда чистенькие, хорошо воспитанные молодые люди, управляющие ужасно сложными и дорогими летательными аппаратами, убивают гражданское население, - что такие бомбардировки ничем не лучше, чем старания самых мерзких полицейских режимов усовершенствовать политические взгляды подозреваемых в нелояльности, для чего этих подозреваемых заставляют, арестовав, наблюдать за пытками их ни в чем не повинных друзей и родственников, будь то младенцы или глубокие старики?
Когда я сходил с трибуны, одна женщина сказала: "Лучше бы вообще никаких налетов не было".
И я ответил: "Это вы точно заметили".
Бомбардировка Дрездена, лишенная военного значения, была актом искусства. Воздвигали монумент из дыма и огня, чтобы увековечить ярость и надрывное отчаяние столь многих, чья жизнь оказалась исковерканной, разбитой из-за немыслимого самомнения, жестокости, алчности Германии. Строители этого монумента, англичане и американцы, воспитывались, подобно мне, в духе пацифизма, ставшего реакцией на первую мировую войну.
Еще два таких же монумента американцы собственными силами возведут в Японии. Когда их построили, а потом взорвали, оставив на память одни лишь груды пепла, я находился у себя дома в Индианаполисе, - армейская служба для меня кончилась. И хотя мне своими глазами довелось видеть, во что превращается земля после таких творческих актов, я воспринял те две башни как творение искусства. Неподражаемое!
Вот до чего я свихнулся. Вот до чего мы все свихнулись.
Вот до чего мы и по сей день все такие же свихнувшиеся. Бомбим гражданское население, заранее предупредив, а когда и не предупредив, объявляя или не объявляя войну, и для большинства из нас это просто символ государственной мощи, вроде Колокола свободы.
[17]
Когда жертвой бомбардировки оказывается приемная дочь Муамара Каддафи, - у меня, кстати, тоже приемная дочь, - кто рискнет малодушно заявить, что дело это серьезное, по крайней мере, не пустяковое? От "Нью- Йорк Таймс" вы такого не дождетесь. И от "Вашингтон пост". И от Макнейла, Лерера, Брокоу, Рэзера, Дженнингса.
[18]И от меня.
Мы заодно шарахнули и по французскому посольству.
Генри Киссинджера, лауреата Нобелевской премии.мира, - он придумал подвергнуть Ханой прочесывающим бомбардировкам, начавшимся на Рождество, считают серьезным, мудрым дипломатом, приверженцем гуманных решений. И я так считаю.
Врач Альберт Швейцер, который был также музыкантом и философом, стремился научить нас, что жизнь священна. Он полагал, что нельзя истреблять даже мельчайшие, совершенно ничтожные организмы, если имеется хоть какая-то возможность без этого обойтись. Вроде бы - какая нелепость, ведь столько болезней вызываются такими организмами-микробами. Сам доктор Швейцер истребил их миллиарды, а как иначе? Ведь в противном случае погибли бы его пациенты.
И если бы я принялся распространяться о предсмертных муках, которые претерпевали эти микробы, угнездившиеся в пациентах доктора Швейцера, люди в белых халатах увезли бы меня в психолечебницу Св.Елизаветы. Только вот какое дело: мы теперь - не одни американцы, но и подданные многих, многих стран, включая Ливию, - настроены так, словно люди, на которых сбрасывают бомбы, это те же микробы, и говорить тут не о чем.
Часто мои высказывания и, разумеете", мои книги находят до невозможности бестолковыми - в них одно не вяжется с другим. Но мне бы не хотелось, чтобы из этого выступления вынесли чувство, что ничего не было сказано ясно и четко. И поэтому, уж позвольте, в это варево я добавлю несколько солидных кусков мяса, иначе говоря, выскажусь с прямотой, достойной главнокомандующего армией.
Итак, нужно ли было подвергать бомбардировке Дрезден? Нет.
Нужно ли было бомбить Гамбург неделя за неделей? Да.
Нужно ли было сбрасывать атомную бомбу на Хиросиму? Спросите у тех, кто давно был бы в могиле, если бы ее не сбросили.
Нужно ли было вторую атомную бомбу взорвать над Нагасаки? Нет.
Нужно ли было месяц за месяцем бомбить Ханой с его гражданским населением? Нет.
Нужны ли были бомбежки Камбоджи? Нет.
Нужны ли были бомбардировки Ливии? Нет. Это было еще одно театральное представление, и ничего больше.
Нужны ли были бомбардировки Панамы? Нет. Тоже театральное представление.
Благодарю за внимание".
В прессе мои замечательные высказывания никак не комментировались, хотя весь этот сериал, затеянный Национальным музеем авиации и космонавтики, освещался очень широко. (Я не в претензии. Просто констатирую факт.) Хотя, вообще-то, я человек известный. А музей - известное учреждение. И бомбардировка Дрездена всем известна. Вроде бы, когда так много известного, какой-нибудь репортер мог бы и заинтересоваться. К тому же из зала вдруг выступил еще один бывший американский военнопленный, находившийся, как мы с 0'Хэйром, в Дрездене, и подтвердил: все мною сказанное - правда. Моя семилетняя приемная дочь Лили и жена Джил сидели рядом с этим человеком. Я попросил Лили встать на кресло, чтобы все увидели, какой это был микроб - та самая приемная дочь Муамара Каддафи, которую мы отправили на тот свет с помощью новейшей конструкции ракет класса "воздух - земля". Хотя меня могли бы и поправить: дочь Каддафи была совсем маленькая, а моей уж скоро восемь.
Пресса молчала (хотя зал был битком набит, а многие остались в вестибюле и смотрели мое выступление по телетрансляции), как я считаю, вот из-за чего: в Вашингтоне, округ Колумбия, те граждане, которые находят возможным, чтобы наши воздушные силы использовались не по назначению, рассматриваются людьми, определяющими, какую информацию давать в выпуске новостей, как политически незрелые - вроде первокурсников, - кто же их сравнит с Генри Киссинджером, лауреатом Нобелевской премии мира? В общем и целом мы ведь народ доверчивый, и нам, основываясь на примитивной символике (лучше быть вверху, а не ползать по земле), нравится думать, будто превосходство в воздухе знаменует собой и моральное превосходство. (Ведь Бог-то, в конце концов, где обитает? Уж понятно, не в лощинке какой-нибудь, где устроили мемориальный комплекс- памятник погибшим во Вьетнаме.) И чего, кроме подрыва американской уверенности в полном благополучии, можно ожидать, если я объявляю переполненному залу, что бомбардировки, когда чистенькие, хорошо воспитанные молодые люди, управляющие ужасно сложными и дорогими летательными аппаратами, убивают гражданское население, - что такие бомбардировки ничем не лучше, чем старания самых мерзких полицейских режимов усовершенствовать политические взгляды подозреваемых в нелояльности, для чего этих подозреваемых заставляют, арестовав, наблюдать за пытками их ни в чем не повинных друзей и родственников, будь то младенцы или глубокие старики?
Когда я сходил с трибуны, одна женщина сказала: "Лучше бы вообще никаких налетов не было".
И я ответил: "Это вы точно заметили".
XI
Тот бывший пленный из находившихся в Дрездене, который меня поддержал во время выступления в Национальном музее авиации и космонавтики, был Том Джонс, а Джонс, согласно распоряжению начальства, у себя в 106 дивизии опекал Джо Кроуна, а Кроун - прототип Билли Пилигрима из романа "Бойня номер пять". Вчера я получил от Джонса письмо, вот что он пишет: "Хорошо помню, каким был Кроун в лагере Эттербери. Когда устраивали марш-бросок, мне приходилось идти сзади него и подбирать всякие штуки, которые вываливались у него из вещмешка. Вечно он не умел вещмешок как следует закрепить.
Мы с ним были в одном бараке, когда он умер. Проснулся утром, а голова раздута со здоровый арбуз, я и говорю: подай рапорт, что заболел. А днем пошел слух, что он загнулся. Вы же помните, там нары были на двоих, ночью приходилось Кроуна несколько раз тормошить, давай на другой бок ляжем. Утречком выйдешь - все параши с верхом полны. Каждому надо, а потом дерьмо по бараку растекается. Немцам бы побольше поставить параш этих, так нет, ни в какую".
Джо Кроуна похоронили где-то в Дрездене, и на нем была белая роба бумажная. Он уморил себя голодом еще до налета. В "Бойне номер пять" я сделал так, что он вернулся домой, стал оптиком и жутко рйзбогател. (Джонс с Кроуном были призваны прямо из колледжей, как мы с 0'Хэйром. Все мы в том лагере Эттербери очень много читали.)
По части всяких сувениров из военного времени Джонс, как выяснилось там, в Вашингтоне, был настоящий скопидом. У него хранилась копия обращения немецких властей к нам, пленным, с призывом вступать в их армию (тогда накормят от пуза) и помочь им спасти цивилизацию от русских варваров. (Говорили, будто пять американцев из какого-то другого лагеря согласились. А если таких на самом деле не существовало, нам бы все равно надо было их выдумать.) Еще у Тома Джонса сохранились снимки ребят из нашего лагеря, в том числе 0'Хэйра (а вот Джо Кроуна - нет, и Билли Пилигрима - тоже нет) он сделал эти снимки сразу, как кончилась война. Конвой разбежался, а русские еще не появились, вот мы, предоставленные самим себе, и торчали в той долине, которая описана на последних страницах моего романа "Синяя борода" ("Синяя птица" - было напечатано в "Нью-Йорк Таймс", а еще хвалятся, какие у них необыкновенные редакторы.
[19]) Нашли там какой-то армейский фургон, брошенный немцами, они даже лошадь не выпрягли, ну, мы этот фургон и решили присвоить. Разрисовали по бокам звездочками, как на американском флаге, а на крыше намалевал" "США", чтобы нас по ошибке не прихлопнули с русских самолетов. И катали в этом фургоне несколько дней, пока не натолкнулись на русскую пехоту, которая нас опять загнала в охраняемый лагерь.
А еще один слушатель в музее авиации подарил мне вот что: "Путеводитель для бомбардировщиков" времен второй мировой войны. Там написано, куда сбрасывать бомбы, какие остались после ночного или дневного налета, выбирайте цель по собственному вкусу. (3ря не бросайте, а вообще-то не жалко, еще найдутся.) Человек, подаривший этот путеводитель (ясное дело, тоже из тех, кого к армии близко нельзя подпускать), хотел предоставить лишнее подтверждение правильности того, что я повторял снова и снова: в Дрездене нечего было выбрать с военной точки зрения, все равно что бомбить сегодня город Каламузу, штат Мичиган. В Каламузу разное найдется. И в Дрездене разное было - конторы всякие, транспортная сеть, полицейские участки, электростанции, заведения, предназначенные для производства на свет потенциальных солдат или нянек потенциальных солдат, ну, и так далее. (Бомбы вниз!) Еще был в Дрездене зоопарк, чтобы доставлять удовольствие потенциальным солдатам и нянькам потенциальных солдат."Путеводитель для бомбардировщиков" как-то обошел стороной этот зоопарк, зато бомбы не обошли. Видели бы вы жирафа после той бомбардировки. (Я видел.)
Когда после своего гениального выступления я отвечал на вопросы, то нашел повод привести слова 0'Хэйра. Судно, перевозившее освобожденных из плена ("Лукреция С.Мотт" оно называлось, в честь поборницы женского равноправия), доболтавшись на волнах штормившего в северных широтах Атлантического океана, доставило нас в Соединенные Штаты, настала пора распрощаться на время (теперь вот - навеки), и я спросил у него: "Ну что, какой урок вынес?" И будущий прокурор округа 0'Хэйр сказал:
"В жизни больше не буду верить моему правительству". Подразумевались сказочки про косметические операции, которыми, согласно официальной версии, были заняты наши хирурги-бомбардировщики, имевшие на вооружении систему поиска цели "Сперри и Норден". А эта система, уверяли нас, до того эффективна, что в случае надобности пилот может сбросить любовную записочку и она угодит прямиком в фабричную трубу. И такие вот любопытные кадры в кинохронике показывали: пилоты шествуют к боевым машинам с этими приборами, обеспечивающими наведение на цель, а их охраняет военная полиция, у каждого по автомату 45 калибра. То есть немцам или там японцам нечего и пытаться выведать, как устроены эти удивительные приборы, благодаря которым бомбы ложатся ну просто с дьявольской точностью.
Теперь-то подобные старания успокоить наших чувствительных граждан выглядели бы непредумышленной пародией, вроде любовных сцен в фильмах с Глорией Суонсон и Рудольфом Валентине. Сходите-ка в Национальный музей авиации и космонавтики, полюбуйтесь, какие после второй мировой войны напридумывали боевые машины, Каждому известно, что для делавших эти машины самым главным было, чтобы с помощью управляемых или автоматических устройств истреблять в радиусе многих миль все живое, включая растительность и, уж конечно, фауну. (Я знаю, что и Советский Союз располагает такими же орудиями, чтобы вершить Страшный суд, как тот имеющий лук всадник на белом коне.)
Сотрудница музея, дама с нежным голосом и великолепными ногами, сказала мне, что их основные спонсоры (то есть производители оружия) не хотели бы, чтобы именно здесь велись разговоры про бомбежки стратегического характера (значит, и про умерщвленное или искалеченное гражданское население), хотя мрачным картинам, которые нарисовали мы с Томом Джонсом, противостоят ослепительные озарения генерала Кертиса Лемея, ушедшего теперь в отставку командующего стратегической авиацией (это он хотел бомбардировками довести Северный Вьетнам до состояния каменного века). Но зачем вообще касаться таких материй? По их мнению, лучше бы поговорить про фантастическую скорость транспортировки ("с целями, не улучшившимися сколько-нибудь заметно", - как выразился бы Генри Дэвид Торо), а также про освоение космоса. Как раз перед моим выступлением Лили (моя дочь, о которой я сказал, что и она могла бы оказаться на месте дочери Муамара Каддафи, совсем крохотной арабской девочки, погибшей при налете) смотрела телевизор, а показывали фильм про достижения в космосе - с комментариями Уолтера Кронкайта.
[20](Я с ним знаком. Я со всеми знаком.) Так вот, теперь я могу объяснить (только вряд ли кто станет слушать), почему президент Джордж Буш публично никак не высказался по поводу того, что "Вояджер-2" навсегда покинул родную ему Солнечную систему ("Моя работа выполнена"). Ведь сколько велеречивых и прекрасно оплачиваемых (из ассигнований на социальные нужды) пропагандистов всех этих бессмысленных космических затей, глядишь, потеряют службу (значит, и без крыши над головой останутся), если оповестить народ, что голубка ("Вояджер-2"), посланная с нашего Ковчега, пространствовав в неведомых просторах, удостоверилась: там одна только смерть, и смерть, и смерть, а больше ничего.
Да, еще вот что: живущие по соседству - в одной семье, если разобраться, - с теми, кто разрушает нашу планету (выбрасывает в атмосферу всякую гадость, жульничает с очисткой, осушает солончаки и топи, ведет добычу урана и так далее), не начнем ли мы задавать им неприятные вопросы, если президент обратит наше внимание на то, что ближайший квинтиллион лет может, чуть больше, а может, и меньше - планета эта останется единственным местом, где может обитать человек? (Я знаю, что все потешались над Христофором Колумбом: жило себе целое полушарие более или менее спокойно, а он взял да открыл его для пиратства и разбоя, продолжающихся по сей день. С каким-нибудь индейцем, торгующим грошовыми безделушками в вестибюле гостиницы в Сан-Хосе, потолковать не случалось?) Если я на этот счет еще не высказывался в печати (не выношу себя перечитывать), позвольте мне прямо вот сейчас и заявить: для большинства людей (оттого что не умеют достаточно заработать, или службу свою не выносят, или не выучились хорошо танцевать, или не получают, трахаясь, такого удовольствия, как предполагается, или в спорте ни на что не годны, а может, попросту больны, а возможно, с детьми у них одни сложности или ближние отравляют им существование, как Ксантиппа отравляла его Сократу, а их родичи - их же отцам) жизнь до того трудна и горестна, что им все равно: продолжится ли она, прервется. Вот вам одна из причин, отчего в известных кругах пресерьезно обсуждают, как бы подлатать наш тонущий ковчег (где половина животных уже умерла), только никак не приступят к делу. (Кристофер Леман-Хаупт, штатный рецензент "Нью-Йорк Таймс", лет пять назад сказал мне, когда мы встретились в гостях, что больше не в состоянии меня читать, - значит, нас таких теперь двое.)
Все это я вел к тому, чтобы познакомить вас с письмом землянам, которые будут жить через сто лет, - письмо это меня (и еще нескольких ни черта толком не знающих футуроголов) попросило сочинить агентство, занимающееся рекламой автомобилей "фольксваген" на американском рынке, и наши письма печатались под их объявлениями в журнале "Тайм" (с которым я не дружу).
"Леди и джентльмены, живущие в 2088 году н.э.! Предполагается, что вам будут любопытны наставления, исходящие от людей прошлого, и поэтому кое-кому из нас, живших в двадцатом веке, поручено такие наставления составить. Знакомы ли вам слова Полония из "Гамлета": "Но главное: будь верен сам себе"?
[21]А слова Иоанна Богослова: "Кто не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего? ибо открылись суды Твои"? Лучшее, чему, мне кажется, может научить моя эпоха и вас, и всех, кто бы когда ни жил, - это молитва, которую придумали алкоголики в надежде, что больше в жизни не прикоснутся к зелью: "Господи, даруй мне ясную голову, чтобы смириться с тем, что изменить не могу, мужество, чтобы изменить то, что мне по силам, и мудрость, чтобы отличить одно от другого".
Наш век не так легко щеголял афоризмами, как остальные, и думаю, причина в том, что мы были первыми, кто располагал достоверной информацией о происходящем с человечеством: какова наша численность, сколько мы в состоянии изготовить или собрать продовольствия, с какой скоростью воспроизводимся, отчего болеем, отчего умираем, до какой степени ухудшили почву, воду, воздух, состояние которых самым непосредственным образом сказывается на большинстве форм жизни, какой жестокой и беспощадной может выказать себя природа, и так далее. Когда со всех сторон на тебя обрушивается такая скверная информация, не очень-то тянет на изречения, предназначенные служить источником мудрости, правда?
Лично для меня самой скверной информацией было установление факта, что природа сама себя не сохраняет. Ей не требуется наша помощь, чтобы планета развалилась на куски, а потом опять воссоединилась, но уже в другом качестве, и не обязательно лучшем, если исходить из интересов живущих. Ударяют молнии и вспыхивают лесные пожары - это природа поработала. Извергаются вулканы и лава опустошает пахотные земли, которые теперь для поддержания жизни имеют такую же ценность, как автостоянки в больших городах, - это тоже природа. А вдруг она повелит льдам двинуться с Северного полюса вниз, и ничего не остается на их пути через Азию, Европу, Северную Америку. Никаких гарантий, что природа что-нибудь такое снова не выкинет. Вот сейчас она превращает в пустыни африканские пахотные земли, и в любой момент можно ожидать, что она нашлет на нас наводнения или обрушит из космоса добела раскаленные валуны. Она не только, глазом не моргнув, покончила с некоторыми высокоразвитыми видами, но еще осушила целые океаны и затопила целые материки. Считающие, что природа - друг человека, могут не наживать себе других врагов.
К тому же вам-то, живущим через сто лет после нас, а вашим внукам и подавно, должно быть ведомо, что природа бессердечна, когда дело идет о том, чтобы обеспечить необходимым запасом продовольствия определенное количество живых существ,'в такоето время оказавшихся в таком-то месте. Как вы с природой решили проблему перенаселенности? Мы, жившие в 1988 году, осознавали себя чем-то вроде ползущих ледников, только с теплой кровью и мозговыми извилинами, что не мешало нам сметать все подряд, а затем любить друг друга, чтобы нас, неостановимых, стало еще вдвое больше.
Впрочем, поразмыслив, я что-то утратил любопытство к тому, как вы с природой управились, когда надо было слишком скудным запасом пищи удовлетворить потребность слишком многочисленного человечества.
Я только хочу предложить вам вот какую дикую идею:
а что, если, обзаведясь ракетами с ядерными боеголовками, которые полетят куда надо, только нажми на кнопку, - что, если, нацеливая эти ракеты друг на друга, мы старались таким способом отвлечься от проблемы посерьезнее:
не хотели задуматься, до чего жестоко может с нами обращаться природа, да, природа как таковая, сама по себе?
Поскольку вам дано разобраться во всем этом кавардаке, среди которого мы существовали, надеюсь, уж вы-то перестали выбирать себе в лидеры удручающе невежественных оптимистов. Толк от них был лишь до тех пор, пока никто не мог разгадать, что реально происходит последние примерно семь миллионов лет. А в мое время они, возглавляя всякие серьезные учреждения, от которых многое зависело, довели нас черт знает до чего.
Сегодня нам нужны не те лидеры, которые сулят полный триумф над природой, если мы и дальше безропотно будем существовать, как существуем, а другие: им хватит мужества и понимания реальности, чтобы не скрывать, на каких условиях природа готова принять нашу почетную капитуляцию; вот эти условия:
1. Население должно быть сокращено и больше не расти.
2. Хватит отравлять атмосферу, воды и почвы.
3. Хватит готовиться к войне, надо заняться по-настоящему безотлагательными делами.
4. Надо научить детей, да и самим научиться, каким образом, существуя на нашей маленькой планете, не способствовать ее разрушению.
5. Хватит иллюзий, будто наука, если в нее вкладывать миллиарды долларов, все в мире устроит, как следует.
6. Хватит иллюзий, будто с нашими внуками ничего страшного не случится, как бы бездумно и беспечно мы себя ни вели, - они, дескать, просто отправятся на другую планету с помощью космических кораблей. Вот уж поистине глупое и вредоносное заблуждение.
7. Словом, хватит. А не то...
Вы находите, я слишком пессимистичен в своих прогнозах, какой будет жизнь сто лет спустя? Может быть, это оттого, что я много общался с учеными и недостаточно - с теми, кто пишет речи для политических лидеров. Насколько я могу судить, даже бродяги, собирающие хлам по помойкам, к 2088 году обзаведутся персональными вертолетами или местами на космических кораблях. И никому больше не придется покидать дом, чтобы сходить в школу или на работу, даже телевизор смотреть будет не нужно. Всего-то и надо будет поигрывать на клавиатуре компьютеров, подсоединенных к самым разным банкам информации, да потягивать через соломинку апельсиновый сок, совсем как астронавты".
Вот так завершается мое послание живущим в 2088 году. Не исключено, что Лили Воннегут будет еще жива и прочтет его. Правда, ей к тому времени исполнится 105 лет!
А я все не перестаю огорчать человечество, поэтому в журнал "Лир" я продал этот вот букетик из шуток да прибауток:
"В детской сказке "Белый олень", написанной покойным американским юмористом Джеймсом Тербером, королевский астроном - дело происходит в средние века - оповещает придворных, что звезды гаснут одна за другой. А дело-то в том, что астроном стареет и слепнет. Тербер, когда писал эту сказку, тоже слепнул от старости. Но посмеивался над дряхлым старичком, решившим, что всему на свете настал конец, раз приходит конец ему самому. По примеру Тербера я тоже называю королевскими астрономами всех ветхих старичков, пишущих книжки, где говорится, что мир или, во всяком случае, их страна обречены, а само это занятие называют королевской астрономией.
Поскольку я и сам, наконец, сделался ветхим старичком, мне бы, наверное, тоже следовало сочинить такую вот книжку. Но как-то не могу я освоить правило, принятое в королевской астрономии с незапамятных времен, может, с тех самых пор, как две тысячи лет назад китайцы изобрели книгопечатание. Правило это, вы уже догадались, такое: "Все стало хуже, чем было. Молодежь ужасно глупая и ничему не хочет учиться. Началось время ужасного упадка".
В самом деле началось? Когда я был подростком, недели не проходило, чтобы не линчевали какого-нибудь черного, и никогда за это никто не сел. Апартеид в моем родном городе Индианаполисе проводился так же твердо, как проводится сегодня в Южной Африке. Многие университеты, включая самые престижные, не допускали в свои стены евреев просто за то, что это евреи, а уж среди преподавателей ни одного еврея, тем более негра, днем с огнем было не отыскать.
А теперь вопрос - прошу вас, президент Рейган, воздержитесь от ответа: это вот и называлось доброе старое время?
В годы моей юности, совпавшей с Депрессией, когда самым болезненным способом доказали мысль, что процветание не является естественным следствием свободы, книжки королевских астрономов пользовались такой же популярностью, как теперь. А в этих книжках говорилось, как и сейчас чаще всего говорится, что страна разваливается по этой вот причине: молодые не желают читать Платона, Аристотеля, Марка Аврелия, Блаженного Августина, Мон-теня и всех остальных, чья совокупная мудрость должна составлять основание любого разумно устроенного, справедливого, благоденствующего общества.
Тогда, в Депрессию, королевские астрономы твердили, что Соединенные Штаты, оставшись без этой мудрости, оказываются страной, помешанной на радиовикторинах и музыке, импортированной прямиком из непролазных африканских джунглей. А теперь они твердят, что без этой мудрости мы оказываемся страной, помешанной на телелотереях и рок-н-ролле, то есть, по их словам, шествующей прямиком к безумию. Но вот мне представляется, что раболепие перед великими мыслителями далеких времен, когда не допускается и возможности отнестись к ним критически, - скверная привычка, поскольку почти все эти мудрецы считали естественным и правильным, чтобы женщины, а также расовые меньшинства и обездоленные так бы себе и пребывали безропотной, в поте лица трудящейся, почтительной, верной обслугой белых мужчин, которым предназначено серьезно думать и ответственно руководить.
Мы с ним были в одном бараке, когда он умер. Проснулся утром, а голова раздута со здоровый арбуз, я и говорю: подай рапорт, что заболел. А днем пошел слух, что он загнулся. Вы же помните, там нары были на двоих, ночью приходилось Кроуна несколько раз тормошить, давай на другой бок ляжем. Утречком выйдешь - все параши с верхом полны. Каждому надо, а потом дерьмо по бараку растекается. Немцам бы побольше поставить параш этих, так нет, ни в какую".
Джо Кроуна похоронили где-то в Дрездене, и на нем была белая роба бумажная. Он уморил себя голодом еще до налета. В "Бойне номер пять" я сделал так, что он вернулся домой, стал оптиком и жутко рйзбогател. (Джонс с Кроуном были призваны прямо из колледжей, как мы с 0'Хэйром. Все мы в том лагере Эттербери очень много читали.)
По части всяких сувениров из военного времени Джонс, как выяснилось там, в Вашингтоне, был настоящий скопидом. У него хранилась копия обращения немецких властей к нам, пленным, с призывом вступать в их армию (тогда накормят от пуза) и помочь им спасти цивилизацию от русских варваров. (Говорили, будто пять американцев из какого-то другого лагеря согласились. А если таких на самом деле не существовало, нам бы все равно надо было их выдумать.) Еще у Тома Джонса сохранились снимки ребят из нашего лагеря, в том числе 0'Хэйра (а вот Джо Кроуна - нет, и Билли Пилигрима - тоже нет) он сделал эти снимки сразу, как кончилась война. Конвой разбежался, а русские еще не появились, вот мы, предоставленные самим себе, и торчали в той долине, которая описана на последних страницах моего романа "Синяя борода" ("Синяя птица" - было напечатано в "Нью-Йорк Таймс", а еще хвалятся, какие у них необыкновенные редакторы.
[19]) Нашли там какой-то армейский фургон, брошенный немцами, они даже лошадь не выпрягли, ну, мы этот фургон и решили присвоить. Разрисовали по бокам звездочками, как на американском флаге, а на крыше намалевал" "США", чтобы нас по ошибке не прихлопнули с русских самолетов. И катали в этом фургоне несколько дней, пока не натолкнулись на русскую пехоту, которая нас опять загнала в охраняемый лагерь.
А еще один слушатель в музее авиации подарил мне вот что: "Путеводитель для бомбардировщиков" времен второй мировой войны. Там написано, куда сбрасывать бомбы, какие остались после ночного или дневного налета, выбирайте цель по собственному вкусу. (3ря не бросайте, а вообще-то не жалко, еще найдутся.) Человек, подаривший этот путеводитель (ясное дело, тоже из тех, кого к армии близко нельзя подпускать), хотел предоставить лишнее подтверждение правильности того, что я повторял снова и снова: в Дрездене нечего было выбрать с военной точки зрения, все равно что бомбить сегодня город Каламузу, штат Мичиган. В Каламузу разное найдется. И в Дрездене разное было - конторы всякие, транспортная сеть, полицейские участки, электростанции, заведения, предназначенные для производства на свет потенциальных солдат или нянек потенциальных солдат, ну, и так далее. (Бомбы вниз!) Еще был в Дрездене зоопарк, чтобы доставлять удовольствие потенциальным солдатам и нянькам потенциальных солдат."Путеводитель для бомбардировщиков" как-то обошел стороной этот зоопарк, зато бомбы не обошли. Видели бы вы жирафа после той бомбардировки. (Я видел.)
Когда после своего гениального выступления я отвечал на вопросы, то нашел повод привести слова 0'Хэйра. Судно, перевозившее освобожденных из плена ("Лукреция С.Мотт" оно называлось, в честь поборницы женского равноправия), доболтавшись на волнах штормившего в северных широтах Атлантического океана, доставило нас в Соединенные Штаты, настала пора распрощаться на время (теперь вот - навеки), и я спросил у него: "Ну что, какой урок вынес?" И будущий прокурор округа 0'Хэйр сказал:
"В жизни больше не буду верить моему правительству". Подразумевались сказочки про косметические операции, которыми, согласно официальной версии, были заняты наши хирурги-бомбардировщики, имевшие на вооружении систему поиска цели "Сперри и Норден". А эта система, уверяли нас, до того эффективна, что в случае надобности пилот может сбросить любовную записочку и она угодит прямиком в фабричную трубу. И такие вот любопытные кадры в кинохронике показывали: пилоты шествуют к боевым машинам с этими приборами, обеспечивающими наведение на цель, а их охраняет военная полиция, у каждого по автомату 45 калибра. То есть немцам или там японцам нечего и пытаться выведать, как устроены эти удивительные приборы, благодаря которым бомбы ложатся ну просто с дьявольской точностью.
Теперь-то подобные старания успокоить наших чувствительных граждан выглядели бы непредумышленной пародией, вроде любовных сцен в фильмах с Глорией Суонсон и Рудольфом Валентине. Сходите-ка в Национальный музей авиации и космонавтики, полюбуйтесь, какие после второй мировой войны напридумывали боевые машины, Каждому известно, что для делавших эти машины самым главным было, чтобы с помощью управляемых или автоматических устройств истреблять в радиусе многих миль все живое, включая растительность и, уж конечно, фауну. (Я знаю, что и Советский Союз располагает такими же орудиями, чтобы вершить Страшный суд, как тот имеющий лук всадник на белом коне.)
Сотрудница музея, дама с нежным голосом и великолепными ногами, сказала мне, что их основные спонсоры (то есть производители оружия) не хотели бы, чтобы именно здесь велись разговоры про бомбежки стратегического характера (значит, и про умерщвленное или искалеченное гражданское население), хотя мрачным картинам, которые нарисовали мы с Томом Джонсом, противостоят ослепительные озарения генерала Кертиса Лемея, ушедшего теперь в отставку командующего стратегической авиацией (это он хотел бомбардировками довести Северный Вьетнам до состояния каменного века). Но зачем вообще касаться таких материй? По их мнению, лучше бы поговорить про фантастическую скорость транспортировки ("с целями, не улучшившимися сколько-нибудь заметно", - как выразился бы Генри Дэвид Торо), а также про освоение космоса. Как раз перед моим выступлением Лили (моя дочь, о которой я сказал, что и она могла бы оказаться на месте дочери Муамара Каддафи, совсем крохотной арабской девочки, погибшей при налете) смотрела телевизор, а показывали фильм про достижения в космосе - с комментариями Уолтера Кронкайта.
[20](Я с ним знаком. Я со всеми знаком.) Так вот, теперь я могу объяснить (только вряд ли кто станет слушать), почему президент Джордж Буш публично никак не высказался по поводу того, что "Вояджер-2" навсегда покинул родную ему Солнечную систему ("Моя работа выполнена"). Ведь сколько велеречивых и прекрасно оплачиваемых (из ассигнований на социальные нужды) пропагандистов всех этих бессмысленных космических затей, глядишь, потеряют службу (значит, и без крыши над головой останутся), если оповестить народ, что голубка ("Вояджер-2"), посланная с нашего Ковчега, пространствовав в неведомых просторах, удостоверилась: там одна только смерть, и смерть, и смерть, а больше ничего.
Да, еще вот что: живущие по соседству - в одной семье, если разобраться, - с теми, кто разрушает нашу планету (выбрасывает в атмосферу всякую гадость, жульничает с очисткой, осушает солончаки и топи, ведет добычу урана и так далее), не начнем ли мы задавать им неприятные вопросы, если президент обратит наше внимание на то, что ближайший квинтиллион лет может, чуть больше, а может, и меньше - планета эта останется единственным местом, где может обитать человек? (Я знаю, что все потешались над Христофором Колумбом: жило себе целое полушарие более или менее спокойно, а он взял да открыл его для пиратства и разбоя, продолжающихся по сей день. С каким-нибудь индейцем, торгующим грошовыми безделушками в вестибюле гостиницы в Сан-Хосе, потолковать не случалось?) Если я на этот счет еще не высказывался в печати (не выношу себя перечитывать), позвольте мне прямо вот сейчас и заявить: для большинства людей (оттого что не умеют достаточно заработать, или службу свою не выносят, или не выучились хорошо танцевать, или не получают, трахаясь, такого удовольствия, как предполагается, или в спорте ни на что не годны, а может, попросту больны, а возможно, с детьми у них одни сложности или ближние отравляют им существование, как Ксантиппа отравляла его Сократу, а их родичи - их же отцам) жизнь до того трудна и горестна, что им все равно: продолжится ли она, прервется. Вот вам одна из причин, отчего в известных кругах пресерьезно обсуждают, как бы подлатать наш тонущий ковчег (где половина животных уже умерла), только никак не приступят к делу. (Кристофер Леман-Хаупт, штатный рецензент "Нью-Йорк Таймс", лет пять назад сказал мне, когда мы встретились в гостях, что больше не в состоянии меня читать, - значит, нас таких теперь двое.)
Все это я вел к тому, чтобы познакомить вас с письмом землянам, которые будут жить через сто лет, - письмо это меня (и еще нескольких ни черта толком не знающих футуроголов) попросило сочинить агентство, занимающееся рекламой автомобилей "фольксваген" на американском рынке, и наши письма печатались под их объявлениями в журнале "Тайм" (с которым я не дружу).
"Леди и джентльмены, живущие в 2088 году н.э.! Предполагается, что вам будут любопытны наставления, исходящие от людей прошлого, и поэтому кое-кому из нас, живших в двадцатом веке, поручено такие наставления составить. Знакомы ли вам слова Полония из "Гамлета": "Но главное: будь верен сам себе"?
[21]А слова Иоанна Богослова: "Кто не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего? ибо открылись суды Твои"? Лучшее, чему, мне кажется, может научить моя эпоха и вас, и всех, кто бы когда ни жил, - это молитва, которую придумали алкоголики в надежде, что больше в жизни не прикоснутся к зелью: "Господи, даруй мне ясную голову, чтобы смириться с тем, что изменить не могу, мужество, чтобы изменить то, что мне по силам, и мудрость, чтобы отличить одно от другого".
Наш век не так легко щеголял афоризмами, как остальные, и думаю, причина в том, что мы были первыми, кто располагал достоверной информацией о происходящем с человечеством: какова наша численность, сколько мы в состоянии изготовить или собрать продовольствия, с какой скоростью воспроизводимся, отчего болеем, отчего умираем, до какой степени ухудшили почву, воду, воздух, состояние которых самым непосредственным образом сказывается на большинстве форм жизни, какой жестокой и беспощадной может выказать себя природа, и так далее. Когда со всех сторон на тебя обрушивается такая скверная информация, не очень-то тянет на изречения, предназначенные служить источником мудрости, правда?
Лично для меня самой скверной информацией было установление факта, что природа сама себя не сохраняет. Ей не требуется наша помощь, чтобы планета развалилась на куски, а потом опять воссоединилась, но уже в другом качестве, и не обязательно лучшем, если исходить из интересов живущих. Ударяют молнии и вспыхивают лесные пожары - это природа поработала. Извергаются вулканы и лава опустошает пахотные земли, которые теперь для поддержания жизни имеют такую же ценность, как автостоянки в больших городах, - это тоже природа. А вдруг она повелит льдам двинуться с Северного полюса вниз, и ничего не остается на их пути через Азию, Европу, Северную Америку. Никаких гарантий, что природа что-нибудь такое снова не выкинет. Вот сейчас она превращает в пустыни африканские пахотные земли, и в любой момент можно ожидать, что она нашлет на нас наводнения или обрушит из космоса добела раскаленные валуны. Она не только, глазом не моргнув, покончила с некоторыми высокоразвитыми видами, но еще осушила целые океаны и затопила целые материки. Считающие, что природа - друг человека, могут не наживать себе других врагов.
К тому же вам-то, живущим через сто лет после нас, а вашим внукам и подавно, должно быть ведомо, что природа бессердечна, когда дело идет о том, чтобы обеспечить необходимым запасом продовольствия определенное количество живых существ,'в такоето время оказавшихся в таком-то месте. Как вы с природой решили проблему перенаселенности? Мы, жившие в 1988 году, осознавали себя чем-то вроде ползущих ледников, только с теплой кровью и мозговыми извилинами, что не мешало нам сметать все подряд, а затем любить друг друга, чтобы нас, неостановимых, стало еще вдвое больше.
Впрочем, поразмыслив, я что-то утратил любопытство к тому, как вы с природой управились, когда надо было слишком скудным запасом пищи удовлетворить потребность слишком многочисленного человечества.
Я только хочу предложить вам вот какую дикую идею:
а что, если, обзаведясь ракетами с ядерными боеголовками, которые полетят куда надо, только нажми на кнопку, - что, если, нацеливая эти ракеты друг на друга, мы старались таким способом отвлечься от проблемы посерьезнее:
не хотели задуматься, до чего жестоко может с нами обращаться природа, да, природа как таковая, сама по себе?
Поскольку вам дано разобраться во всем этом кавардаке, среди которого мы существовали, надеюсь, уж вы-то перестали выбирать себе в лидеры удручающе невежественных оптимистов. Толк от них был лишь до тех пор, пока никто не мог разгадать, что реально происходит последние примерно семь миллионов лет. А в мое время они, возглавляя всякие серьезные учреждения, от которых многое зависело, довели нас черт знает до чего.
Сегодня нам нужны не те лидеры, которые сулят полный триумф над природой, если мы и дальше безропотно будем существовать, как существуем, а другие: им хватит мужества и понимания реальности, чтобы не скрывать, на каких условиях природа готова принять нашу почетную капитуляцию; вот эти условия:
1. Население должно быть сокращено и больше не расти.
2. Хватит отравлять атмосферу, воды и почвы.
3. Хватит готовиться к войне, надо заняться по-настоящему безотлагательными делами.
4. Надо научить детей, да и самим научиться, каким образом, существуя на нашей маленькой планете, не способствовать ее разрушению.
5. Хватит иллюзий, будто наука, если в нее вкладывать миллиарды долларов, все в мире устроит, как следует.
6. Хватит иллюзий, будто с нашими внуками ничего страшного не случится, как бы бездумно и беспечно мы себя ни вели, - они, дескать, просто отправятся на другую планету с помощью космических кораблей. Вот уж поистине глупое и вредоносное заблуждение.
7. Словом, хватит. А не то...
Вы находите, я слишком пессимистичен в своих прогнозах, какой будет жизнь сто лет спустя? Может быть, это оттого, что я много общался с учеными и недостаточно - с теми, кто пишет речи для политических лидеров. Насколько я могу судить, даже бродяги, собирающие хлам по помойкам, к 2088 году обзаведутся персональными вертолетами или местами на космических кораблях. И никому больше не придется покидать дом, чтобы сходить в школу или на работу, даже телевизор смотреть будет не нужно. Всего-то и надо будет поигрывать на клавиатуре компьютеров, подсоединенных к самым разным банкам информации, да потягивать через соломинку апельсиновый сок, совсем как астронавты".
Вот так завершается мое послание живущим в 2088 году. Не исключено, что Лили Воннегут будет еще жива и прочтет его. Правда, ей к тому времени исполнится 105 лет!
А я все не перестаю огорчать человечество, поэтому в журнал "Лир" я продал этот вот букетик из шуток да прибауток:
"В детской сказке "Белый олень", написанной покойным американским юмористом Джеймсом Тербером, королевский астроном - дело происходит в средние века - оповещает придворных, что звезды гаснут одна за другой. А дело-то в том, что астроном стареет и слепнет. Тербер, когда писал эту сказку, тоже слепнул от старости. Но посмеивался над дряхлым старичком, решившим, что всему на свете настал конец, раз приходит конец ему самому. По примеру Тербера я тоже называю королевскими астрономами всех ветхих старичков, пишущих книжки, где говорится, что мир или, во всяком случае, их страна обречены, а само это занятие называют королевской астрономией.
Поскольку я и сам, наконец, сделался ветхим старичком, мне бы, наверное, тоже следовало сочинить такую вот книжку. Но как-то не могу я освоить правило, принятое в королевской астрономии с незапамятных времен, может, с тех самых пор, как две тысячи лет назад китайцы изобрели книгопечатание. Правило это, вы уже догадались, такое: "Все стало хуже, чем было. Молодежь ужасно глупая и ничему не хочет учиться. Началось время ужасного упадка".
В самом деле началось? Когда я был подростком, недели не проходило, чтобы не линчевали какого-нибудь черного, и никогда за это никто не сел. Апартеид в моем родном городе Индианаполисе проводился так же твердо, как проводится сегодня в Южной Африке. Многие университеты, включая самые престижные, не допускали в свои стены евреев просто за то, что это евреи, а уж среди преподавателей ни одного еврея, тем более негра, днем с огнем было не отыскать.
А теперь вопрос - прошу вас, президент Рейган, воздержитесь от ответа: это вот и называлось доброе старое время?
В годы моей юности, совпавшей с Депрессией, когда самым болезненным способом доказали мысль, что процветание не является естественным следствием свободы, книжки королевских астрономов пользовались такой же популярностью, как теперь. А в этих книжках говорилось, как и сейчас чаще всего говорится, что страна разваливается по этой вот причине: молодые не желают читать Платона, Аристотеля, Марка Аврелия, Блаженного Августина, Мон-теня и всех остальных, чья совокупная мудрость должна составлять основание любого разумно устроенного, справедливого, благоденствующего общества.
Тогда, в Депрессию, королевские астрономы твердили, что Соединенные Штаты, оставшись без этой мудрости, оказываются страной, помешанной на радиовикторинах и музыке, импортированной прямиком из непролазных африканских джунглей. А теперь они твердят, что без этой мудрости мы оказываемся страной, помешанной на телелотереях и рок-н-ролле, то есть, по их словам, шествующей прямиком к безумию. Но вот мне представляется, что раболепие перед великими мыслителями далеких времен, когда не допускается и возможности отнестись к ним критически, - скверная привычка, поскольку почти все эти мудрецы считали естественным и правильным, чтобы женщины, а также расовые меньшинства и обездоленные так бы себе и пребывали безропотной, в поте лица трудящейся, почтительной, верной обслугой белых мужчин, которым предназначено серьезно думать и ответственно руководить.