Страница:
Машины проносились мимо, обдавая мутными брызгами: легковые, трейлеры с аршинными надписями на боку, лесовозы и междугородние автобусы. Вдруг, прочертив четкий след на обочине, тормознул груженый гравием «КамАЗ».
Рублев заскочил в теплую кабину:
— Спасибо, шеф.
— Тебе куда?
— В город.
— А что с рукой?
— Не знаю еще, — не в привычках Комбата было распространяться о своих болячках и травмах, он давно научился воспринимать их стоически.
Но водитель оказался человеком с наметанным глазом. Выгрузив щебень, он погнал за следующей партией и пообещал:
— Две ходки еще сделаем. Потом заброшу тебя в поликлинику, у меня там жена работает. Пусть просветят рентгеном.
У Рублева обнаружили перелом. Без долгих разговоров наложили гипс.
— Кость у вас дай боже. Широкая, — заметил врач, кивая на снимок. — Если баловаться не будете, срастется нормально. Забетонировали на совесть, хотя карточки у вас и не было…
Рублев вспомнил, что деньги остались в куртке. Неудобно получается.
— Я рассчитаюсь. Завтра-послезавтра.
— Ладно уж. Выздоравливайте.
Переждав немного, Валера переключился на видео: сдавал напрокат свой «аппарат» с заезженными кассетами немецкой порнухи. Климат в стране теплел на глазах, открывались новые возможности. Он бросил мелочевку и открыл собственное дело — небольшую фирму «Доверие». Человек, чувствующий себя одиноко, подавленно мог позвонить и анонимно поделиться своими проблемами. Очень быстро все это трансформировалось в нечто более прибыльное: секс-услуги по телефону.
Никогда Валера не задавался вопросом — почему его все время клонит в одну и ту же сторону. Сам он вовсе не был сексуально озабоченным человеком. Раз в неделю наведывался к разведенной продавщице из комиссионного магазина и чувствовал себя вполне удовлетворенным. Скорее всего твердая линия в бизнесе объяснялась просто — начав эксплуатировать одну из человеческих слабостей, выгоднее держаться однажды избранного пути, накапливать опыт.
Из множества претенденток он отобрал четырех в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет, обращая внимание на тембр голоса и способность фантазировать.
Кого-то пришлось поднатаскать, кто-то включился сразу. Работа была тяжкой: после мазохиста мог позвонить садист, после подростка — сорокапятилетний мужчина.
Кто-то просил, чтобы его обзывали последними словами, кто-то начинал плести полнейшую галиматью, от которой, по выражению сотрудниц, «уши бантиком завязывались». Нужно было мгновенно переключаться, перестраиваться.
Через полгода работы у самой перспективной чуть «крыша» не поехала. Пришлось срочно от нее избавиться. Но черная полоса продолжалась — на крошечную фирмочку наехали рэкетиры. Запросили непосильную для Сенцова дань. Не получив требуемого, избили девочек и самого хозяина, переломали телефонные аппараты и мебель.
На следующий день Валера закрыл «Доверие». Он решил обустроить свою нишу поглубже, чтобы не иметь дела ни с налоговой инспекцией, ни с кулаками мордоворотов в кожаных куртках. Никакой рекламы в газетах.
Узкий круг клиентов — новый человек только по рекомендации.
Двух первых малолеток он забрал из детдома, там их били и насиловали то воспитатели, то сверстники. После такого беспросветного мрака, предложенная Валерой жизнь показалась райской: комфортабельная квартира, наряды, деликатесы, солидные «начальники» с масляными от вожделения глазами.
Третьей по счету стала Катя: родители развелись, мать вышла замуж за иностранца и укатила с концами.
Катя осталась у бабки, болталась по Москве без дела. Ее нанял торговать на рынке азербайджанец.
Место было на свежем воздухе, под навесом. В мороз старшая напарница добавляла в термос с чаем водки, чтобы согреться как следует. На третий месяц работы на рынок нагрянули какие-то боевики в камуфляже с одинаковыми нарукавными нашивками в виде молнии. Азербайджанцев швыряли на затоптанный снег, били резиновыми дубинками, нагайками, пинали ногами. Рассыпали в грязь лимоны, чищеные орехи, хурму и курагу. Их хозяина с разбитым в кровь небритым лицом, поблескивающими золотыми зубами, поволокли куда-то два рослых широкоплечих парня в черных беретах.
— Сматываемся, — подтолкнула Катю напарница.
Они убежали с рынка, прихватив выручку за полдня.
Перебрались на другой. Здесь Катя уже не стала связываться с «азерами». Нанялась разносить пиццу девушкам, торгующим в ларьках. Нужно было обязательно пожелать приятного аппетита и поторопиться закрыть тяжелую сумку, чтобы оставшиеся порции не остыли на ветру.
Именно здесь заметил Катю Сенцов — он теперь инстинктивно выделял из толпы девочек определенного возраста. Если занимается тяжелой работой, значит сама себе хозяйка. Но главное, конечно, лицо: бледная кожа, припухшие губы, голубоватые тени под глазами.
Растрепанные волосы торчат из-под вязаной шапки — рыжие с золотым отливом.
Он мысленно переодел ее в школьное платьице, посмотрел глазами своих клиентов. Этот не очень опрятный, шмыгающий носом ангел будет пользоваться успехом.
Завязать разговор ничего не стоило, он уже в совершенстве освоил искусство входить в доверие к таким вот созданиям…
В тот же день Валера изъял ее с рынка, поселил в отдельной квартире. Ему не пришлось проводить воспитательную работу перед первым «сеансом». Можно было подумать, что она заранее ожидала именно этого. Особых переживаний клиенты у нее не вызывали — она равнодушно относилась ко всем манипуляциям со своим телом, как будто отдавала во временное пользование одну из принадлежащих ей вещей. Не очень дорогую, чтобы держать ее в заветном месте, не такую хрупкую, чтобы ее могли сломать неосторожным обращением…
Эти денежки благополучно дотянут до лучших времен.
Но расходные деньги в шкафу — около шести миллионов рублей — за ними надо срочно кого-нибудь послать.
Надо — а некого. Девчонки только для клиентов разыгрывают деток, на самом деле они хитрющие бестии.
Сразу почуют опасность. Да и не стоит ими рисковать — кто знает, может все еще обойдется и дело вернется в налаженную колею.
Остается Леха, непутевый старший братан, которого бывшая женушка дважды упекала лечиться от алкоголизма. Леха возьмется, но где гарантия что он аккуратно принесет эти денежки. Можно паспорт взять у него в залог, можно пригрозить страшной карой — благополучно начихает.
Все-таки Сенцов позвонил брату, с которым не общался уже добрых два года. Тихий, какой-то замогильный женский голос ответил:
— Он в церкви, может передать что.
— Я к Сенцову попал? — ошарашенно уточнил младший брат. — К Сенцову Алексею?
— Да, миленький, — с провинциальным акцентом ответили ему.
«Конец света. Леха в церкви», — чудесное явление целого сонма святых не так поразило бы сутенера, как происшедшая с братом метаморфоза. — «Может у них теперь новое место сбора — на паперти?»
— А где это?
— Он в Елоховский ходит. Пешочком, миленький.
— А он вообще хорошо себя чувствует? На ваш взгляд.
— Сейчас слабоват немного. Третью неделю постится…
Вдвоем с Катей они махнули в Елоховский. Переступая порог храма, Валера стянул широкополую шляпу.
«Где этот хмырь? Вон, шевелит губами возле иконы.»
Здесь, в соборе, время стояло неподвижно, как в тихой заводи. Потрескивали свечи, блики от огоньков искрились на золотых окладах. В косом столбе света, льющегося через окно, вился сизый дымок ладана.
Гипноз умиротворенной тишины нарушила старушка в белом платочке. Она зашипела сзади на Катю, чтобы та сняла темные очки.
— Извините, мы туристы, — отшил бабку Сеяцов-младший.
Подойдя к брату он осторожно тронул его за плечо:
— Леха, послушай.
Человек с жидкой русой бородкой и выцветшими белесыми глазами дошептал до конца молитву и обернулся с улыбкой.
— Брат, — он обнял Валеру и мягко прижал к груди. — Как я рад тебя видеть. Душа все вопрошает: как он там, в этом омуте?
— Паршиво — не то слово.
— Ведь московская жизнь — это страшный омут.
Увлечешься, забудешься и затянет с головой. Трудно обрести спокойствие.
Валера чувствовал, что глаза его неприлично вылуплены, но ничего не мог поделать. Леха, тот самый Леха который отморозил себе ноги, провалявшись январской ночью на улице, который сдавал кровь, чтобы заполучить деньжат на похмелку, который ссал в собственном подъезде, забывая при этом расстегнуть штаны, теперь говорил с братом проникновенно-благостным тоном.
— Истинная правда, — поддакнул младший. — Не продохнешь: одни проблемы. Вот сейчас, например: элементарно не могу попасть к себе домой. Боюсь. Нашлись какие-то мерзавцы, которые угрожают мне и вот этой девочке, Катюше.
Девочка Катюша тем временем бродила по храму, с любопытством разглядывая иконы, лампады на цепочках, крылатых херувимов, нарисованных вверху.
— Нужны деньги, чтобы уехать. И не могу их забрать, — чистосердечно признался Валера. — Может ты бы съездил?
— С радостью, брат.
Сенцов-младший уже достал ключи, но в последний момент засомневался. А если новый облик Лехи только хитрый ход, чтобы поиметь с храма Божьего вспомоществование или спереть какую-нибудь утварь?
— Смотри, если пропадешь с деньгами…
— Не беспокойся, брат, — улыбнулся Алексей. — Знаю, что много тягот доставил ближним, но Господь призрел меня, как блудного сына.
— У тебя крест с собой? Ну есть на тебе крест или нет?
— А как же.
— Покажи.
Алексей запустил пальцы за пазуху и достал простенький крестик.
— Поцелуй, что деньги принесешь.
Брат послушно исполнил требуемое и бережно вернул крестик на место.
«Была не была. Других вариантов все равно не видно», — Сенцов-младший отдал ключи…
После полуторачасового ожидания на ногах он чувствовал слабость — от запаха плавящегося воска и монотонного бормотания священника голова тяжелела, клонилась набок. Лики с икон с большими глазами и скорбно сжатыми устами колыхались как отражения на воде.
Стряхивая наваждение, Валера смотрел на часы.
Ему рисовался старший брат — тот торопливо пере считывал нежданный улов. На елейном лице проступала прежняя гнилая улыбочка, в которой удивительным образом сочетались слабоумие и хитрость мелкого зверька.
Сенцов-старший вернулся, когда они с Катей собрались уже уходить. К изумлению Валеры достал несколько стодолларовых бумажек. Неужели из тайника? В глазах у сутенера на мгновение померк белый свет. Не дожидаясь вопросов, Алексей рассказал, что случилось.
Подойдя ко входной двери, он услышал внутри шум, треск и голоса людей. Дверь прикрыли, но оставили незапертой — ему даже не понадобился ключ. В квартире царили разгром и беспорядок. Несколько дюжих парней методично ломали и били все, что попадалось под руку.
— Стал их увещевать, стыдить. Смотрю один сует мне доллары. А я ведь дал обет везде и всюду ходить вот с этим, — Алексей показал пристегнутый к поясу большой кожаный кошель с надписью: «На обновление храмов». — Бери, говорит, отец. Я ему: хозяин больше обещал. Не хочу повторять как он тебя назвал. Но денег добавил.
Сенцов-младший побледнел и опустился на колени.
— Что с тобой? — брат подхватил его подмышки. — Девочка, помоги.
Вдвоем они вывели его на свежий воздух.
— Что-нибудь еще они говорили? — спросила Катя.
— Ругались мерзко на Валеру и какую-то, проста Господи, особу легкого поведения.
— Это я.
Алексей, которого Катя успела мысленно прозвать Божьим человеком, только скорбно кивнул.
— Валера прав. Вам с ним опасно оставаться на виду — всякое может случиться.
Он протянул девчонке деньги, которые младший брат так и не взял.
— Сложный, конечно, вопрос. Их ведь как бы пожертвовали на благие цели. Вы точно знаете, что это из его сбережений? Тогда пусть сам решает, как с ними быть.
Вдруг переживший катастрофу человек в цветастом шарфе, скрученном веревкой вокруг шеи, взвыл и вцепился в волосы брата. Оба повалились на землю и стали кататься по мокрому асфальту возле паперти. Две нищенки степенно поднялись и перебрались на новое место — подальше от греха.
Алексей Божий человек почти не сопротивлялся.
Оказавшись наверху, сутенер придавил его коленом:
— Ах ты, крыса церковная! Последние деньги урвать?! Тварь, пропойца!
Он замахнулся, чтобы ударить в лицо сверху вниз, но Катя сзади уцепилась за руку:
— Ошизел? Отдает же деньги!
Валера отшвырнул девчонку — она еле удержалась на ногах.
— Ты хоть понимаешь, на сколько меня грабанули?
Будь все проклято — как они вычислили место?
Закусив кулак, он скрючился на асфальте. В ответ на шум и крики вырос откуда-то из под земли дежурный милиционер. Направляясь к нарушителю порядка, он поднял смятую широкополую шляпу.
Алексей Божий человек бросился ему наперерез:
— Этой мой брат, у него приступ. Сейчас мы вызовем «скорую».
— Только уберите его подальше, — хмуро махнул дубинкой мент. — А то можно подумать, что тут кишки кому-то выпустили.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Рублев заскочил в теплую кабину:
— Спасибо, шеф.
— Тебе куда?
— В город.
— А что с рукой?
— Не знаю еще, — не в привычках Комбата было распространяться о своих болячках и травмах, он давно научился воспринимать их стоически.
Но водитель оказался человеком с наметанным глазом. Выгрузив щебень, он погнал за следующей партией и пообещал:
— Две ходки еще сделаем. Потом заброшу тебя в поликлинику, у меня там жена работает. Пусть просветят рентгеном.
У Рублева обнаружили перелом. Без долгих разговоров наложили гипс.
— Кость у вас дай боже. Широкая, — заметил врач, кивая на снимок. — Если баловаться не будете, срастется нормально. Забетонировали на совесть, хотя карточки у вас и не было…
Рублев вспомнил, что деньги остались в куртке. Неудобно получается.
— Я рассчитаюсь. Завтра-послезавтра.
— Ладно уж. Выздоравливайте.
* * *
Валера Сенцов сам не заметил, как заделался сутенером. Началось все с торговли порнографическими журналами, за которую его вышвырнули с первого курса института. Время как раз было суровое — Андропов закручивал гайки.Переждав немного, Валера переключился на видео: сдавал напрокат свой «аппарат» с заезженными кассетами немецкой порнухи. Климат в стране теплел на глазах, открывались новые возможности. Он бросил мелочевку и открыл собственное дело — небольшую фирму «Доверие». Человек, чувствующий себя одиноко, подавленно мог позвонить и анонимно поделиться своими проблемами. Очень быстро все это трансформировалось в нечто более прибыльное: секс-услуги по телефону.
Никогда Валера не задавался вопросом — почему его все время клонит в одну и ту же сторону. Сам он вовсе не был сексуально озабоченным человеком. Раз в неделю наведывался к разведенной продавщице из комиссионного магазина и чувствовал себя вполне удовлетворенным. Скорее всего твердая линия в бизнесе объяснялась просто — начав эксплуатировать одну из человеческих слабостей, выгоднее держаться однажды избранного пути, накапливать опыт.
Из множества претенденток он отобрал четырех в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет, обращая внимание на тембр голоса и способность фантазировать.
Кого-то пришлось поднатаскать, кто-то включился сразу. Работа была тяжкой: после мазохиста мог позвонить садист, после подростка — сорокапятилетний мужчина.
Кто-то просил, чтобы его обзывали последними словами, кто-то начинал плести полнейшую галиматью, от которой, по выражению сотрудниц, «уши бантиком завязывались». Нужно было мгновенно переключаться, перестраиваться.
Через полгода работы у самой перспективной чуть «крыша» не поехала. Пришлось срочно от нее избавиться. Но черная полоса продолжалась — на крошечную фирмочку наехали рэкетиры. Запросили непосильную для Сенцова дань. Не получив требуемого, избили девочек и самого хозяина, переломали телефонные аппараты и мебель.
На следующий день Валера закрыл «Доверие». Он решил обустроить свою нишу поглубже, чтобы не иметь дела ни с налоговой инспекцией, ни с кулаками мордоворотов в кожаных куртках. Никакой рекламы в газетах.
Узкий круг клиентов — новый человек только по рекомендации.
Двух первых малолеток он забрал из детдома, там их били и насиловали то воспитатели, то сверстники. После такого беспросветного мрака, предложенная Валерой жизнь показалась райской: комфортабельная квартира, наряды, деликатесы, солидные «начальники» с масляными от вожделения глазами.
Третьей по счету стала Катя: родители развелись, мать вышла замуж за иностранца и укатила с концами.
Катя осталась у бабки, болталась по Москве без дела. Ее нанял торговать на рынке азербайджанец.
Место было на свежем воздухе, под навесом. В мороз старшая напарница добавляла в термос с чаем водки, чтобы согреться как следует. На третий месяц работы на рынок нагрянули какие-то боевики в камуфляже с одинаковыми нарукавными нашивками в виде молнии. Азербайджанцев швыряли на затоптанный снег, били резиновыми дубинками, нагайками, пинали ногами. Рассыпали в грязь лимоны, чищеные орехи, хурму и курагу. Их хозяина с разбитым в кровь небритым лицом, поблескивающими золотыми зубами, поволокли куда-то два рослых широкоплечих парня в черных беретах.
— Сматываемся, — подтолкнула Катю напарница.
Они убежали с рынка, прихватив выручку за полдня.
Перебрались на другой. Здесь Катя уже не стала связываться с «азерами». Нанялась разносить пиццу девушкам, торгующим в ларьках. Нужно было обязательно пожелать приятного аппетита и поторопиться закрыть тяжелую сумку, чтобы оставшиеся порции не остыли на ветру.
Именно здесь заметил Катю Сенцов — он теперь инстинктивно выделял из толпы девочек определенного возраста. Если занимается тяжелой работой, значит сама себе хозяйка. Но главное, конечно, лицо: бледная кожа, припухшие губы, голубоватые тени под глазами.
Растрепанные волосы торчат из-под вязаной шапки — рыжие с золотым отливом.
Он мысленно переодел ее в школьное платьице, посмотрел глазами своих клиентов. Этот не очень опрятный, шмыгающий носом ангел будет пользоваться успехом.
Завязать разговор ничего не стоило, он уже в совершенстве освоил искусство входить в доверие к таким вот созданиям…
В тот же день Валера изъял ее с рынка, поселил в отдельной квартире. Ему не пришлось проводить воспитательную работу перед первым «сеансом». Можно было подумать, что она заранее ожидала именно этого. Особых переживаний клиенты у нее не вызывали — она равнодушно относилась ко всем манипуляциям со своим телом, как будто отдавала во временное пользование одну из принадлежащих ей вещей. Не очень дорогую, чтобы держать ее в заветном месте, не такую хрупкую, чтобы ее могли сломать неосторожным обращением…
* * *
Валера ломал голову — как извлечь деньги из собственной квартиры. Без денег он обречен. О солидной сумме в сотенных долларовых купюрах он никому не мог рассказать. Даже если крутые ребята из мафии перевернут всю квартиру вверх дном, они не доберутся до тайника.Эти денежки благополучно дотянут до лучших времен.
Но расходные деньги в шкафу — около шести миллионов рублей — за ними надо срочно кого-нибудь послать.
Надо — а некого. Девчонки только для клиентов разыгрывают деток, на самом деле они хитрющие бестии.
Сразу почуют опасность. Да и не стоит ими рисковать — кто знает, может все еще обойдется и дело вернется в налаженную колею.
Остается Леха, непутевый старший братан, которого бывшая женушка дважды упекала лечиться от алкоголизма. Леха возьмется, но где гарантия что он аккуратно принесет эти денежки. Можно паспорт взять у него в залог, можно пригрозить страшной карой — благополучно начихает.
Все-таки Сенцов позвонил брату, с которым не общался уже добрых два года. Тихий, какой-то замогильный женский голос ответил:
— Он в церкви, может передать что.
— Я к Сенцову попал? — ошарашенно уточнил младший брат. — К Сенцову Алексею?
— Да, миленький, — с провинциальным акцентом ответили ему.
«Конец света. Леха в церкви», — чудесное явление целого сонма святых не так поразило бы сутенера, как происшедшая с братом метаморфоза. — «Может у них теперь новое место сбора — на паперти?»
— А где это?
— Он в Елоховский ходит. Пешочком, миленький.
— А он вообще хорошо себя чувствует? На ваш взгляд.
— Сейчас слабоват немного. Третью неделю постится…
Вдвоем с Катей они махнули в Елоховский. Переступая порог храма, Валера стянул широкополую шляпу.
«Где этот хмырь? Вон, шевелит губами возле иконы.»
Здесь, в соборе, время стояло неподвижно, как в тихой заводи. Потрескивали свечи, блики от огоньков искрились на золотых окладах. В косом столбе света, льющегося через окно, вился сизый дымок ладана.
Гипноз умиротворенной тишины нарушила старушка в белом платочке. Она зашипела сзади на Катю, чтобы та сняла темные очки.
— Извините, мы туристы, — отшил бабку Сеяцов-младший.
Подойдя к брату он осторожно тронул его за плечо:
— Леха, послушай.
Человек с жидкой русой бородкой и выцветшими белесыми глазами дошептал до конца молитву и обернулся с улыбкой.
— Брат, — он обнял Валеру и мягко прижал к груди. — Как я рад тебя видеть. Душа все вопрошает: как он там, в этом омуте?
— Паршиво — не то слово.
— Ведь московская жизнь — это страшный омут.
Увлечешься, забудешься и затянет с головой. Трудно обрести спокойствие.
Валера чувствовал, что глаза его неприлично вылуплены, но ничего не мог поделать. Леха, тот самый Леха который отморозил себе ноги, провалявшись январской ночью на улице, который сдавал кровь, чтобы заполучить деньжат на похмелку, который ссал в собственном подъезде, забывая при этом расстегнуть штаны, теперь говорил с братом проникновенно-благостным тоном.
— Истинная правда, — поддакнул младший. — Не продохнешь: одни проблемы. Вот сейчас, например: элементарно не могу попасть к себе домой. Боюсь. Нашлись какие-то мерзавцы, которые угрожают мне и вот этой девочке, Катюше.
Девочка Катюша тем временем бродила по храму, с любопытством разглядывая иконы, лампады на цепочках, крылатых херувимов, нарисованных вверху.
— Нужны деньги, чтобы уехать. И не могу их забрать, — чистосердечно признался Валера. — Может ты бы съездил?
— С радостью, брат.
Сенцов-младший уже достал ключи, но в последний момент засомневался. А если новый облик Лехи только хитрый ход, чтобы поиметь с храма Божьего вспомоществование или спереть какую-нибудь утварь?
— Смотри, если пропадешь с деньгами…
— Не беспокойся, брат, — улыбнулся Алексей. — Знаю, что много тягот доставил ближним, но Господь призрел меня, как блудного сына.
— У тебя крест с собой? Ну есть на тебе крест или нет?
— А как же.
— Покажи.
Алексей запустил пальцы за пазуху и достал простенький крестик.
— Поцелуй, что деньги принесешь.
Брат послушно исполнил требуемое и бережно вернул крестик на место.
«Была не была. Других вариантов все равно не видно», — Сенцов-младший отдал ключи…
После полуторачасового ожидания на ногах он чувствовал слабость — от запаха плавящегося воска и монотонного бормотания священника голова тяжелела, клонилась набок. Лики с икон с большими глазами и скорбно сжатыми устами колыхались как отражения на воде.
Стряхивая наваждение, Валера смотрел на часы.
Ему рисовался старший брат — тот торопливо пере считывал нежданный улов. На елейном лице проступала прежняя гнилая улыбочка, в которой удивительным образом сочетались слабоумие и хитрость мелкого зверька.
Сенцов-старший вернулся, когда они с Катей собрались уже уходить. К изумлению Валеры достал несколько стодолларовых бумажек. Неужели из тайника? В глазах у сутенера на мгновение померк белый свет. Не дожидаясь вопросов, Алексей рассказал, что случилось.
Подойдя ко входной двери, он услышал внутри шум, треск и голоса людей. Дверь прикрыли, но оставили незапертой — ему даже не понадобился ключ. В квартире царили разгром и беспорядок. Несколько дюжих парней методично ломали и били все, что попадалось под руку.
— Стал их увещевать, стыдить. Смотрю один сует мне доллары. А я ведь дал обет везде и всюду ходить вот с этим, — Алексей показал пристегнутый к поясу большой кожаный кошель с надписью: «На обновление храмов». — Бери, говорит, отец. Я ему: хозяин больше обещал. Не хочу повторять как он тебя назвал. Но денег добавил.
Сенцов-младший побледнел и опустился на колени.
— Что с тобой? — брат подхватил его подмышки. — Девочка, помоги.
Вдвоем они вывели его на свежий воздух.
— Что-нибудь еще они говорили? — спросила Катя.
— Ругались мерзко на Валеру и какую-то, проста Господи, особу легкого поведения.
— Это я.
Алексей, которого Катя успела мысленно прозвать Божьим человеком, только скорбно кивнул.
— Валера прав. Вам с ним опасно оставаться на виду — всякое может случиться.
Он протянул девчонке деньги, которые младший брат так и не взял.
— Сложный, конечно, вопрос. Их ведь как бы пожертвовали на благие цели. Вы точно знаете, что это из его сбережений? Тогда пусть сам решает, как с ними быть.
Вдруг переживший катастрофу человек в цветастом шарфе, скрученном веревкой вокруг шеи, взвыл и вцепился в волосы брата. Оба повалились на землю и стали кататься по мокрому асфальту возле паперти. Две нищенки степенно поднялись и перебрались на новое место — подальше от греха.
Алексей Божий человек почти не сопротивлялся.
Оказавшись наверху, сутенер придавил его коленом:
— Ах ты, крыса церковная! Последние деньги урвать?! Тварь, пропойца!
Он замахнулся, чтобы ударить в лицо сверху вниз, но Катя сзади уцепилась за руку:
— Ошизел? Отдает же деньги!
Валера отшвырнул девчонку — она еле удержалась на ногах.
— Ты хоть понимаешь, на сколько меня грабанули?
Будь все проклято — как они вычислили место?
Закусив кулак, он скрючился на асфальте. В ответ на шум и крики вырос откуда-то из под земли дежурный милиционер. Направляясь к нарушителю порядка, он поднял смятую широкополую шляпу.
Алексей Божий человек бросился ему наперерез:
— Этой мой брат, у него приступ. Сейчас мы вызовем «скорую».
— Только уберите его подальше, — хмуро махнул дубинкой мент. — А то можно подумать, что тут кишки кому-то выпустили.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
МУЖСКОЙ РАЗГОВОР
На следующий день после гибели Малофеева пленарное заседание Думы с самого начала отошло от повестки дня. Слово взял Семен Красильников — лидер Либерально-социалистической партии, тот самый, чей охотничий портрет красовался в кабинете покойного депутата.
— Предлагаю всем встать и почтить память нашего сотоварища минутой молчания, — объявил Красильников, взойдя на трибуну.
Поднялись все — кто быстро, с готовностью, кто не торопясь, со скептическим видом. Некоторые явно не считали Малофеева сотоварищем и не испытывали большой скорби. Но афишировать свое мнение они сейчас не собирались.
Внимательно проследив за всеми собравшимися в зале, Красильников опустил руки по швам и умолк. Ровно через минуту он снова наклонился к микрофону:
— С разрешения председательствующего я хотел бы сказать по этому поводу несколько слов. Заслуги человека выступают особенно рельефно, выпукло, когда он уходит из этой жизни. Трагическая гибель Олега Евгеньевича Малофеева помогла всем нам осознать в полной мере весь масштаб его фигуры. Кому-то казалось, что он слишком резок, невыдержан, горяч, но теперь мы обрели горькое право однозначно констатировать: все это диктовалось болью за судьбы Отечества. И если кто-то позволяет себе во время моей речи демонстративно просматривать бумаги, этот человек бросает вызов не нам, он бросает вызов тому делу, за которое отдал жизнь Олег Евгеньевич.
Партийный босс в двубортном пиджаке с золотыми пуговицами указал рукой в сторону проправительственной фракции, где отдельные депутаты, в их числе и Фильченко, позволяли себе отвлекаться.
— Он был одним из немногих среди равнодушного большинства, кто открыто вступил в схватку с всесильной мафией. Всем нам памятны его блестящие, глубоко аргументированные выступления по так называемому спиртовому дело. Кто знает, какой ущерб понесло бы государство, если бы он не зазвонил во все колокола. Да, он одержал победу, но мафия такого не прощает. Вчера она нанесла ответный удар.
Красильников сделал паузу, чтобы глотнуть минеральной воды из стакана.
— Наша фракция предлагает следующее. Установить возле думского кабинета этого выдающегося гражданина России мемориальную доску. Назначить специальную комиссию по расследованию преступления. Полностью реорганизовать охрану здания. Проще говоря, разогнать всех к чертовой матери! Среди бела дня депутата выводят через центральный вход под дулом пистолета. Где, я вас спрашиваю, такое возможно? Ни в одном парламенте мира!
— Это вы пожинаете плоды своих же обычаев, — напомнили из зала. — Именно ваша фракция наводнила здание телохранителями. Мы предлагаем вообще запретить доступ в Думу вооруженным людям, кроме вневедомственной охраны.
— Все правильно — ваша фракция может запросто сэкономить на личной охране. Зачем она людям, которые всегда держат нос по ветру, всегда тянут руки в пользу того, кто сегодня сильнее?
— По-моему вы увлеклись и плавно перескочили совсем на другую тему, — заметил Красильникову спикер.
— Ну, если вы считаете, что разговор о нашей безопасности сегодня не актуален, я готов подчиниться.
— Давайте все-таки работать согласно регламенту. Если есть предложения по совершенствованию охраны, передайте их в комитет. Пусть их там детально обсудят…
— Это волокита на два месяца. Пожалуйста. За это время еще кого-нибудь вынесут вперед ногами. Вопрос слишком очевиден — сотрудники МВД не справляются со своими обязанностями. Я не исключаю, что кто-то из них был в сговоре с тем боевиком, на руках которого кровь нашего товарища. Нам надо создать при Думе штатное охранное подразделение, выделить деньги на современные системы охраны.
— Чтобы сделать все это, надо изменить конституционные права Думы, — отреагировал председатель. — На сегодняшний день закон нам запрещает подобные действия.
— Хорошо, пусть это будет называться подразделением МВД, но оперативными вопросами должны ведать те, кому мы можем доверять.
Из ложи прессы за дискуссией наблюдал бородач с янтарными четками. С участием Малофеева или без него, но дело надо было двигать с места.
Убить депутата можно было и в кабинете, а потом спокойно покинуть Думу. Если «киллер-телохранитель» с риском для жизни вывел его из здания и посадил в машину, значит у них имелась какая-то тема для разговора.
"План был такой — угрозами вытянуть из Малофеева нужные сведения или документы, а потом отпустить, с тем, чтобы машину разнесло через несколько минут.
То ли убийца замешкался с выходом, то ли произошел сбой, но все, сидевшие в автомобиле, погибли.
Здесь, однако, вылезает одна нестыковка. Рублев каждый день сопровождал депутата в его служебных и личных поездках. Гораздо проще было достать пистолет часом раньше и развернуть автомобиль на подъезде к Думе. Создается впечатление, что сроки операции были неожиданно сдвинуты, возникла какая-то спешка…"
Сосед убрал газету в сумку и отправился на перрон, Комбат остался в неведении относительно дальнейших рассуждений автора.
Внешность надо было срочно менять. Но не тот характер имел Рублев, чтобы сбривать усы, прятать глаза за темными очками. Собственное лицо было для него такой же постоянной, не зависящей от него величиной, как имя и фамилия.
Надо осмотреться, подыскать себе надежную «базу».
Каждый вокзал — это отдельное государство со своими законами, своими оседлыми и кочевыми жителями.
На каждом вокзале множество укромных углов с разной степенью комфорта.
Комбат заглянул в камеру хранения, прошагал по подземным переходам, поболтал с лоточниками, торгующими магнитофонными кассетами, игральными картами и плитками шоколада. На завалявшуюся в кармане мелочь решил побаловать себя хот-догом.
— Где бы тут у вас переночевать? — закинул удочку, задержавшись у прилавка.
— Вещей много? — поинтересовалась девушка в голубом халате и шапочке.
— Никаких. Наличными тоже не отягощен.
Она кинула быстрый оценивающий взгляд.
— Подойди к Дудаеву. Не к тому — это прозвище такое у человека. Сидит на втором этаже, продает жетоны к игральным автоматам. Что-то вроде бюро добрых услуг.
Дудаев оказался человеком неопределенного возраста в мятом, когда-то велюровом пиджаке с чужого плеча и странными, как будто пыльными волосами. Единственное, что напоминало первого чеченского президента — ниточка усов над тонкими губами.
Сидел он неподвижно, ссутулившись. Только руки четко работали, принимая деньги, выдавая взамен тусклые металлические кружочки. Комбат объяснил свою нужду.
— Сделаем по высшему разряду, — не раздумывая ответил Дудаев. — Ночлег, трехразовое питание. Надолго тебе?
— Еще не знаю. На неделю так точно.
— О'кей. Придется, само собой, поработать, но мужик ты, крепкий, проблем быть не должно. Жаль с рукой у тебя непорядок, а то мог бы и копейку зашибить.
Он растолковал Рублеву, как добраться до тупикового пути, где стоит на приколе сцепка из трех списанных плацкартных вагонов.
— Стучись в последний. Можешь отправляться прямо сейчас.
Дойдя до конца перрона, Рублев спрыгнул вниз и двинулся дальше по шпалам. Огни и глухой рокот вокзала остались за спиной, только красный зрачок светофора сочился клюквенным соком в темноте, да луна отсвечивала на рельсах.
Он заскочил на платформу с контейнерами, спрыгнул с другой стороны. На следующем пути стоял длинный состав с погашенными огнями — пришлось нагнуться и пролезть под колесами. Железнодорожник в форме шел навстречу, простукивая колеса своим молотком. Он даже не поднял голову на звук шагов по гравию.
Вдалеке красный зрачок светофора сменился зеленым, поздний вечер из-за этого стал еще холоднее, неуютнее. Сцепка стояла точно на указанном месте. Кое-где сквозь мутные, давным-давно не мытые стекла пробивался свет. Только третий, последний вагон был погружен в полную темноту.
Рублев постучал в дверь три раза. Внутри кто-то зашевелился, раздались шаги. Обитатель вагона довольно уверенно двигался в потемках. Не задавая вопросов, он открыл дверь и отступил назад, когда Рублев здоровой рукой подтянулся за поручень и заскочил на площадку.
— Добрый вечер. Принимай соседа.
Комбат не мог различить лицо, только слышал в темноте ровное дыхание.
— В нашем номере свет не предусмотрен? У соседей дело вроде бы обстоит получше.
— Я слепой, мне свет не нужен, — спокойно ответил постоялец.
— Понятно. Так ты здесь один снимаешь весь вагон?
Теперь придется потесниться.
Глаза постепенно привыкали к темноте, Комбат уже мог различить длинный проход.
— Здесь не работает печка, — голос незнакомца не был похож на профессионально заунывный скулеж попрошайки, на сипение пропойцы-бомжа. — Желающих маловато.
— А что с ней стряслось?
— Без понятия. Тяги нет, весь дым идет внутрь.
— Напомни, завтра посмотрю при дневном свете.
За время, проведенное в стане противника, Комбат устал кривить душой, сдерживать свои истинные мысли и чувства. Он мог выдержать многое, только не двойную жизнь. Сейчас он чувствовал облегчение. Хотелось просто поговорить, не взвешивая каждое слово — как общаются попутчики в поезде дальнего следования.
Попутчик по имени Виктор рассказал, что днем ходит по вагонам электричек с мальчишкой-поводырем.
— Деньги ко мне не попадают. Вот, выделили жилье на ночь, подкидывают кое-какую еду, раз в неделю забирают на стирку одежду и выдают смену. Тебя, похоже, поставят вагоны разгружать, — по рукопожатию Виктор сразу оценил комплекцию и физические данные нового жильца.
— Взялся бы, но левая пока не работает.
— Придумают что-нибудь, здесь работы хватает.
— Если днем, я не против. Темное время суток я хочу оставить свободным.
Со станции доносились отголоски объявлений и протяжные гудки тепловозов. Глаз светофора расползся на стекле в мутное пятно. Скинув ботинки, Комбат вытянулся на нижней полке.
— Занимаем места согласно купленным билетам.
Виктор удалился в свой угол и тоже стал устраиваться на ночь.
Давно Комбат не чувствовал себя так хорошо, как в этом отжившем свой век, отсыревшем вагоне. Временами ему мерещились стук колес внизу, подрагивание стенок.
Вагон катился куда-то в ночь. Может быть в прошлое, где все было гораздо проще, яснее?
Сон никак не шел.
— Здесь всегда так тихо? — спросил он у соседа.
— По-разному. Если добудут гроши на выпивку, шумят до утра, — ответил Виктор, имея в виду публику из соседнего вагона. — На той неделе чуть не спалили к черту всю нашу гостиницу.
Из конца в конец вагона можно было переговариваться, не повышая голоса.
— Давно ты здесь?
— Не очень.
— А где раньше жил?
— На Большой Академической.
— Ого, почти соседи. Я на Тимирязевской. Хотя «жил» — сильно сказано. С восемьдесят первого постоянно в отъезде. Заскочишь на недельку и опять года на два в теплые края. С позапрошлого сказал себе: хватит, навоевался. Не тут-то было. Живешь как на раскрученном колесе — на месте не удержаться, раз за разом отбрасывает к краю.
— Предлагаю всем встать и почтить память нашего сотоварища минутой молчания, — объявил Красильников, взойдя на трибуну.
Поднялись все — кто быстро, с готовностью, кто не торопясь, со скептическим видом. Некоторые явно не считали Малофеева сотоварищем и не испытывали большой скорби. Но афишировать свое мнение они сейчас не собирались.
Внимательно проследив за всеми собравшимися в зале, Красильников опустил руки по швам и умолк. Ровно через минуту он снова наклонился к микрофону:
— С разрешения председательствующего я хотел бы сказать по этому поводу несколько слов. Заслуги человека выступают особенно рельефно, выпукло, когда он уходит из этой жизни. Трагическая гибель Олега Евгеньевича Малофеева помогла всем нам осознать в полной мере весь масштаб его фигуры. Кому-то казалось, что он слишком резок, невыдержан, горяч, но теперь мы обрели горькое право однозначно констатировать: все это диктовалось болью за судьбы Отечества. И если кто-то позволяет себе во время моей речи демонстративно просматривать бумаги, этот человек бросает вызов не нам, он бросает вызов тому делу, за которое отдал жизнь Олег Евгеньевич.
Партийный босс в двубортном пиджаке с золотыми пуговицами указал рукой в сторону проправительственной фракции, где отдельные депутаты, в их числе и Фильченко, позволяли себе отвлекаться.
— Он был одним из немногих среди равнодушного большинства, кто открыто вступил в схватку с всесильной мафией. Всем нам памятны его блестящие, глубоко аргументированные выступления по так называемому спиртовому дело. Кто знает, какой ущерб понесло бы государство, если бы он не зазвонил во все колокола. Да, он одержал победу, но мафия такого не прощает. Вчера она нанесла ответный удар.
Красильников сделал паузу, чтобы глотнуть минеральной воды из стакана.
— Наша фракция предлагает следующее. Установить возле думского кабинета этого выдающегося гражданина России мемориальную доску. Назначить специальную комиссию по расследованию преступления. Полностью реорганизовать охрану здания. Проще говоря, разогнать всех к чертовой матери! Среди бела дня депутата выводят через центральный вход под дулом пистолета. Где, я вас спрашиваю, такое возможно? Ни в одном парламенте мира!
— Это вы пожинаете плоды своих же обычаев, — напомнили из зала. — Именно ваша фракция наводнила здание телохранителями. Мы предлагаем вообще запретить доступ в Думу вооруженным людям, кроме вневедомственной охраны.
— Все правильно — ваша фракция может запросто сэкономить на личной охране. Зачем она людям, которые всегда держат нос по ветру, всегда тянут руки в пользу того, кто сегодня сильнее?
— По-моему вы увлеклись и плавно перескочили совсем на другую тему, — заметил Красильникову спикер.
— Ну, если вы считаете, что разговор о нашей безопасности сегодня не актуален, я готов подчиниться.
— Давайте все-таки работать согласно регламенту. Если есть предложения по совершенствованию охраны, передайте их в комитет. Пусть их там детально обсудят…
— Это волокита на два месяца. Пожалуйста. За это время еще кого-нибудь вынесут вперед ногами. Вопрос слишком очевиден — сотрудники МВД не справляются со своими обязанностями. Я не исключаю, что кто-то из них был в сговоре с тем боевиком, на руках которого кровь нашего товарища. Нам надо создать при Думе штатное охранное подразделение, выделить деньги на современные системы охраны.
— Чтобы сделать все это, надо изменить конституционные права Думы, — отреагировал председатель. — На сегодняшний день закон нам запрещает подобные действия.
— Хорошо, пусть это будет называться подразделением МВД, но оперативными вопросами должны ведать те, кому мы можем доверять.
Из ложи прессы за дискуссией наблюдал бородач с янтарными четками. С участием Малофеева или без него, но дело надо было двигать с места.
* * *
С левой рукой на перевязи Рублев сидел в зале ожидания. Сосед, ожидающий своего поезда, читал свежую газету. Через его плечо можно было разглядеть фотографию с места взрыва: березы, воронка, собравшиеся люди в фуражках. Рядом, на снимке помельче он узнал самого себя. Корреспондент воспользовался фотографией с постоянного пропуска в Думу — второй ее экземпляр остался в бюро пропусков, Статья называлась хлестко: «Киллер-телохранитель: работа по совместительству». Автор сразу предупреждал, что изложит несколько версий происшедшего. Рублеву удалось познакомиться с одной. Там высказывалось предположение, что взрыв произошел в результате преждевременного срабатывания устройства.Убить депутата можно было и в кабинете, а потом спокойно покинуть Думу. Если «киллер-телохранитель» с риском для жизни вывел его из здания и посадил в машину, значит у них имелась какая-то тема для разговора.
"План был такой — угрозами вытянуть из Малофеева нужные сведения или документы, а потом отпустить, с тем, чтобы машину разнесло через несколько минут.
То ли убийца замешкался с выходом, то ли произошел сбой, но все, сидевшие в автомобиле, погибли.
Здесь, однако, вылезает одна нестыковка. Рублев каждый день сопровождал депутата в его служебных и личных поездках. Гораздо проще было достать пистолет часом раньше и развернуть автомобиль на подъезде к Думе. Создается впечатление, что сроки операции были неожиданно сдвинуты, возникла какая-то спешка…"
Сосед убрал газету в сумку и отправился на перрон, Комбат остался в неведении относительно дальнейших рассуждений автора.
Внешность надо было срочно менять. Но не тот характер имел Рублев, чтобы сбривать усы, прятать глаза за темными очками. Собственное лицо было для него такой же постоянной, не зависящей от него величиной, как имя и фамилия.
Надо осмотреться, подыскать себе надежную «базу».
Каждый вокзал — это отдельное государство со своими законами, своими оседлыми и кочевыми жителями.
На каждом вокзале множество укромных углов с разной степенью комфорта.
Комбат заглянул в камеру хранения, прошагал по подземным переходам, поболтал с лоточниками, торгующими магнитофонными кассетами, игральными картами и плитками шоколада. На завалявшуюся в кармане мелочь решил побаловать себя хот-догом.
— Где бы тут у вас переночевать? — закинул удочку, задержавшись у прилавка.
— Вещей много? — поинтересовалась девушка в голубом халате и шапочке.
— Никаких. Наличными тоже не отягощен.
Она кинула быстрый оценивающий взгляд.
— Подойди к Дудаеву. Не к тому — это прозвище такое у человека. Сидит на втором этаже, продает жетоны к игральным автоматам. Что-то вроде бюро добрых услуг.
Дудаев оказался человеком неопределенного возраста в мятом, когда-то велюровом пиджаке с чужого плеча и странными, как будто пыльными волосами. Единственное, что напоминало первого чеченского президента — ниточка усов над тонкими губами.
Сидел он неподвижно, ссутулившись. Только руки четко работали, принимая деньги, выдавая взамен тусклые металлические кружочки. Комбат объяснил свою нужду.
— Сделаем по высшему разряду, — не раздумывая ответил Дудаев. — Ночлег, трехразовое питание. Надолго тебе?
— Еще не знаю. На неделю так точно.
— О'кей. Придется, само собой, поработать, но мужик ты, крепкий, проблем быть не должно. Жаль с рукой у тебя непорядок, а то мог бы и копейку зашибить.
Он растолковал Рублеву, как добраться до тупикового пути, где стоит на приколе сцепка из трех списанных плацкартных вагонов.
— Стучись в последний. Можешь отправляться прямо сейчас.
Дойдя до конца перрона, Рублев спрыгнул вниз и двинулся дальше по шпалам. Огни и глухой рокот вокзала остались за спиной, только красный зрачок светофора сочился клюквенным соком в темноте, да луна отсвечивала на рельсах.
Он заскочил на платформу с контейнерами, спрыгнул с другой стороны. На следующем пути стоял длинный состав с погашенными огнями — пришлось нагнуться и пролезть под колесами. Железнодорожник в форме шел навстречу, простукивая колеса своим молотком. Он даже не поднял голову на звук шагов по гравию.
Вдалеке красный зрачок светофора сменился зеленым, поздний вечер из-за этого стал еще холоднее, неуютнее. Сцепка стояла точно на указанном месте. Кое-где сквозь мутные, давным-давно не мытые стекла пробивался свет. Только третий, последний вагон был погружен в полную темноту.
Рублев постучал в дверь три раза. Внутри кто-то зашевелился, раздались шаги. Обитатель вагона довольно уверенно двигался в потемках. Не задавая вопросов, он открыл дверь и отступил назад, когда Рублев здоровой рукой подтянулся за поручень и заскочил на площадку.
— Добрый вечер. Принимай соседа.
Комбат не мог различить лицо, только слышал в темноте ровное дыхание.
— В нашем номере свет не предусмотрен? У соседей дело вроде бы обстоит получше.
— Я слепой, мне свет не нужен, — спокойно ответил постоялец.
— Понятно. Так ты здесь один снимаешь весь вагон?
Теперь придется потесниться.
Глаза постепенно привыкали к темноте, Комбат уже мог различить длинный проход.
— Здесь не работает печка, — голос незнакомца не был похож на профессионально заунывный скулеж попрошайки, на сипение пропойцы-бомжа. — Желающих маловато.
— А что с ней стряслось?
— Без понятия. Тяги нет, весь дым идет внутрь.
— Напомни, завтра посмотрю при дневном свете.
За время, проведенное в стане противника, Комбат устал кривить душой, сдерживать свои истинные мысли и чувства. Он мог выдержать многое, только не двойную жизнь. Сейчас он чувствовал облегчение. Хотелось просто поговорить, не взвешивая каждое слово — как общаются попутчики в поезде дальнего следования.
Попутчик по имени Виктор рассказал, что днем ходит по вагонам электричек с мальчишкой-поводырем.
— Деньги ко мне не попадают. Вот, выделили жилье на ночь, подкидывают кое-какую еду, раз в неделю забирают на стирку одежду и выдают смену. Тебя, похоже, поставят вагоны разгружать, — по рукопожатию Виктор сразу оценил комплекцию и физические данные нового жильца.
— Взялся бы, но левая пока не работает.
— Придумают что-нибудь, здесь работы хватает.
— Если днем, я не против. Темное время суток я хочу оставить свободным.
Со станции доносились отголоски объявлений и протяжные гудки тепловозов. Глаз светофора расползся на стекле в мутное пятно. Скинув ботинки, Комбат вытянулся на нижней полке.
— Занимаем места согласно купленным билетам.
Виктор удалился в свой угол и тоже стал устраиваться на ночь.
Давно Комбат не чувствовал себя так хорошо, как в этом отжившем свой век, отсыревшем вагоне. Временами ему мерещились стук колес внизу, подрагивание стенок.
Вагон катился куда-то в ночь. Может быть в прошлое, где все было гораздо проще, яснее?
Сон никак не шел.
— Здесь всегда так тихо? — спросил он у соседа.
— По-разному. Если добудут гроши на выпивку, шумят до утра, — ответил Виктор, имея в виду публику из соседнего вагона. — На той неделе чуть не спалили к черту всю нашу гостиницу.
Из конца в конец вагона можно было переговариваться, не повышая голоса.
— Давно ты здесь?
— Не очень.
— А где раньше жил?
— На Большой Академической.
— Ого, почти соседи. Я на Тимирязевской. Хотя «жил» — сильно сказано. С восемьдесят первого постоянно в отъезде. Заскочишь на недельку и опять года на два в теплые края. С позапрошлого сказал себе: хватит, навоевался. Не тут-то было. Живешь как на раскрученном колесе — на месте не удержаться, раз за разом отбрасывает к краю.