Андрей ВОРОНИН
ИНКАССАТОР: ОДНАЖДЫ ПРЕСТУПИВ ЗАКОН…
Глава 1
Что такое гараж? Существует распространенное мнение, что гараж – это строение, в котором можно хранить автомобиль, и не более того. Этого мнения, как правило, придерживаются те, кто никогда в жизни не имел ни гаража, ни автомобиля.
Глядя из окна набитой до отказа электрички на огромные пространства, застроенные рядами гаражей, эти люди видят только скопления уродливых бетонных коробок, которые портят пейзаж и навевают уныние и скуку. Им невдомек, что под плоскими черными крышами, из которых торчат похожие на бледные мухоморы оголовки вентиляционных труб, скрывается целый мир – иное измерение, другая планета, самостоятельное государство с непонятной пешеходу системой отношений и шкалой ценностей. За крепкими железными воротами и громыхающими хитроумными запорами хранятся сокровища, которые человеку, далекому от техники, могут показаться просто беспорядочными грудами ни на что не годного хлама.
Сюда приходят, чтобы отдохнуть душой, и очень часто где-нибудь в труднодоступном уголке между ржавой выхлопной трубой и стопкой потемневших от времени занозистых досок прячется от дневного света и зоркого глаза бдительной супруги заветная бутылочка вина или водки – своеобразный НЗ, который постоянно расходуется и неизменно пополняется. Здесь же, как правило, стоит и пара граненых стопок – не рюмок, а именно стопок, каких больше не выпускает промышленность, – и лежит завернутый в пожелтевшую газету кусочек сала. Здесь, в гараже, ведутся долгие задушевные беседы и решаются многие вопросы Тогда заветная бутылка извлекается из тайника и устанавливается на капоте стоящего тут же автомобиля. Алкоголь развязывает языки и делает одетых в замасленные рабочие комбинезоны мужчин решительными и смелыми.
По мере того как уровень жидкости в бутылке понижается, голоса, наоборот, становятся все громче, и наконец наступает момент, когда нужно либо принимать какое-то радикальное решение, либо просто допивать и расходиться. Принимать радикальное решение страшновато, да и пар уже по большей части выпущен, так что все, как всегда, заканчивается пшиком. Пустая бутылка со всеми необходимыми предосторожностями выносится из гаража и выбрасывается подальше от того места, где ее могла бы заметить чья-нибудь жена, стопки споласкиваются водой из протекающего рядом ручья, и все идет по-прежнему – вроде бы как всегда, а на самом деле с каждым днем все хуже и хуже.
…Головка ключа вдруг ни с того ни с сего соскочила с приржавевшей гайки, и Иван Кольцов, потеряв равновесие, больно ударился рукой о бетонный пол гаража. Он зашипел от боли и раздраженно отшвырнул ключ, который со звоном запрыгал по полу и остановился у стены.
– Мать твою Бога, рога, носорога, – выразительно произнес Иван, – Распутина дурного, Николая Второго… Пропади оно все пропадом!
Он уселся на пол, привалившись спиной к борту своей “девятки”, облизал кровь с ободранных пальцев и принялся озабоченно разглядывать полученные повреждения. Кулак выглядел так, словно им только что съездили кому-то по зубам. Иван подумал, что было бы в самом деле неплохо съездить кое-кому по зубам, вот только потом как бы не пожалеть…
Он вытянул вперед ноги в разбитых и ободранных, давно потерявших товарный вид кожаных ботинках, устраиваясь поудобнее, и вытащил из нагрудного кармана промасленного комбинезона пачку “Кента”. Ароматный дымок синеватой струйкой потянулся в приоткрытую дверь гаража. Иван поглубже надвинул засаленное армейское кепи, прикрыл глаза и стал думать о том, как здорово было жить в конце восьмидесятых – начале девяностых, когда все вокруг ходили пьяные от внезапно обрушившейся свободы. И заработать денег было проще простого. Конечно, сложностей хватало и тогда, но в ту пору они еще не приобрели такого размаха…
В дверь гаража коротко стукнули. Иван поднял голову и увидел в дверном проеме соседа по кооперативу Николая Зайцева – давнего приятеля и коллегу по бизнесу, такого же, как он сам, “продавца скорости”, вольного охотника за подвыпившими клиентами, который уже много лет выколачивал копейку из своего старенького “Опеля”. Высокий и сутулый Зайцев сложился почти пополам, протискиваясь в низкую дверь. Во рту у него дымилась неизменная сигарета, казавшаяся такой же неотъемлемой деталью его вечно сморщенного, похожего на сушеное яблоко лица, как нос или вислые прокуренные усы.
– О, – сказал Зайцев, не сразу отыскав глазами Кольцова в полумраке гаража, – перекур?
– Да… Перекур, – проворчал Иван, неохотно подтягивая под себя ноги и вставая.
Он протянул Зайцеву руку, и тот был удивлен, ощутив вместо привычного крепкого пожатия вялую расслабленную ладонь приятеля.
– Что это ты затеял? – поинтересовался Зайцев, окидывая взглядом стоящий на колодках автомобиль без колес и разбросанные по всему гаражу покрышки.
– В гробу я видал такие затеи! – в сердцах воскликнул Кольцов и полез в карман за новой сигаретой.
– Не понял, – сказал Николай. – Зачем ты резину меняешь? Ты же недавно новую поставил!
– А теперь вот старую ставлю, – раздраженно ответил Кольцов. – Хобби у меня такое – каждую неделю резину менять.
– Это не хобби, – сказал Зайцев, – это извращение. Мазохизм называется. Слыхал про такое? Ты что, на шиномонтажку подскочить не можешь?
Кольцов посмотрел на приятеля долгим взглядом, прикидывая, не издевается ли тот. Лицо Зайцева не выражало ничего, кроме сочувствия и легкой заинтересованности, и Иван понял, что Николай действительно не в курсе последних событий.
Иван вздохнул и зачем-то постучал носком ботинка по валявшейся у стены покрышке. Протектор на покрышке был новенький, совсем неизношенный. За комплект зимней резины Кольцов две недели назад заплатил триста долларов. “Лучше бы я эти деньги пропил”, – подумал он с горечью.
– Ты не в курсе, что ли? – спросил он. – Мне же сегодня все четыре колеса пропороли. Прямо с утра.
– Да ты что?! – поразился Зайцев. – Вот суки!
Где это тебя угораздило?
– В Быково, – скривившись, ответил Кольцов. – Подвез одну до аэропорта…
– Выгодный рейс, – заметил Зайцев.
– Да уж куда лучше… Помогите, говорит, вещи до камеры хранения донести. Я вам, говорит, доплачу… Смазливая такая бабенка, разговорчивая. Я так понял, что, если бы не самолет, с ней можно было бы договориться. Нет проблем, говорю. Какие вопросы? Да там и багажа-то – чемодан да сумка. Минут на пять отлучился, не больше. Возвращаюсь и вижу.., вот это.
Он снова с отвращением пнул проколотую покрышку.
Теперь Зайцев увидел на ее боковой поверхности длинный косой порез. Его передернуло, когда он представил себя на месте Кольцова – там, в Быково, на открытой всем ветрам асфальтированной площадке, рядом с просевшим на проколотых шинах автомобилем, под косыми насмешливыми взглядами вечных конкурентов – таксистов из муниципального таксопарка…
– Вот суки, – повторил он.
– Волки, – согласился Кольцов. – Волки на “Волгах”…
– Думаешь, они?
– А кто же еще?
– Да, – подумав, согласился Николай, – больше некому.
Он привалился плечом к небрежно оштукатуренной стене гаража, ничуть не заботясь о том, что может испачкаться побелкой, и задумчиво прикурил сигарету от окурка предыдущей. Его похожее на печеное яблоко лицо сморщилось еще больше, прокуренные усы сосредоточенно шевелились под коротким, нахально вздернутым носом, взлохмаченные брови сошлись к переносице, и между ними пролегли две глубокие параллельные морщины.
– За такие дела, – выдавил он наконец из себя, – морду бить надо.
Кольцов посмотрел на него, как на умственно отсталого больного.
– Кому? – спросил он, не скрывая прозвучавшего в голосе презрения.
– Да всем, – не обращая внимания на тон приятеля, ответил Зайцев. – Совсем оборзели, козлы. Прохода не дают. Басурману позавчера лобовик на стоянке раскокали. Он за сигаретами отошел. Вернулся, а от лобовика одни брызги… Меня сегодня один гад так подрезал, что я еле смог разминуться. До сих пор, как вспомню, руки трясутся. Мочить их надо, Ваня!
Кольцов зло пнул проколотую покрышку.
– Мочить, – машинально повторил он. – Кто их будет мочить? Ты? Я?
– Нас много, – сказал Зайцев. – По крайней мере, не меньше, чем этих уродов на “Волгах”.
Кольцов поморщился. Эти разговоры ему безумно надоели. Конкуренция между государственными таксистами и частными извозчиками давно превратилась в битву шакалов, где каждый норовил укусить исподтишка и отскочить в сторону, пока ему не дали сдачи. Таксисты при этом были лучше организованы и хотя бы отчасти находились под защитой закона. Кроме того, они, в отличие от частников, рисковали не собственными машинами, заработанными потом и кровью, а государственными развалюхами и поэтому действовали более открыто и нагло.
– Брось, Коля, – сказал Кольцов, – все это пустой треп. Каждый сам за себя, один Бог за всех. Сколько лет мы уже об этом говорим, а что толку?
Своя рубашка, знаешь ли, ближе к телу.
Он подобрал с пола монтировку и принялся ожесточенно натягивать лысую покрышку на колесо. Зайцев передвинул дымящийся окурок в угол рта, рискуя подпалить усы, и стал помогать ему, постукивая по покрышке молотком. Это была работа, от которой оба давно отвыкли: обычно колеса “обували” в шиномонтажной мастерской. Но у Кольцова, по всей видимости, имелись веские причины для того, чтобы заниматься этим делом самостоятельно. Зайцев догадывался, что это за причины: в последнее время дела у приятеля шли далеко не лучшим образом, как, впрочем, и у него самого. Денег, которые оставались от выручки после выплат рэкетирам, едва хватало на бензин и запасные части. Хмурясь и грызя фильтр сигареты, Зайцев думал о том, что раньше жилось полегче. Даже рэкет, помнится, не доставлял таких забот: брали, конечно, много, но все-таки не выпивали всю кровь, как теперь. Да и сборщики “налогов” тогда, помнится, были другие: бритоголовые, наглые, в цепях и перстнях, но все-таки свои, русские, не то что теперешние – иссиня-смуглые, плохо говорящие по-русски, высокомерные, как солдаты оккупационной армии… С этими не договоришься. Они ничего не желают слышать, ничего не хотят понимать, и единственная фраза, которую они с горем пополам заучили по-русски, – “дэнги давай”. И попробуй не дать… Поборы растут, заработки падают – хоть в петлю полезай, ей-Богу…
– Хрен они меня со света сживут, – внезапно сказал Кольцов.
Зайцев вздрогнул: приятель словно прочитал его мысли.
– Если хотят, чтобы я подох, им придется самим меня прикончить. Порасковыриваю рожи к такой-то матери, и плевать мне, что один…
Зайцев похлопал его по плечу и взял с полки насос.
– Не один, – сказал он. – Если что – я с тобой! Главное, начать, а ребята в случае чего поддержат. Не у тебя одного накипело. Басурман давно грозится ружье взять.
– Посадят дурака, – проворчал Кольцов, сноровисто закручивая гайки. – Ружье – это последнее дело. А ребра посчитать этим придуркам, наверное, не помешает. Взяли моду – машины калечить.
– Мрази, – подтвердил Зайцев. В открытую наехать боятся, пакостят по углам, как коты. И вообще…
Он замолчал, не зная, как закончить начатую фразу. Кольцов отложил в сторону баллонный ключ и с интересом уставился на приятеля снизу вверх.
– Что – вообще?
– Руки чешутся, – признался Зайцев. – Так бы и двинул кому-нибудь по чавке. Надоело, Ваня, веришь? Жмут со всех сторон, как кроликов, а мы молчим!
– Да, – вздохнул Кольцов, – есть такое дело. Каждый за свою шкуру дрожит.
– Вот я и говорю – надоело, – подхватил Зайцев. – Дрожать-то уже не за что, а все боимся…
– А-а-а, – Кольцов скривился, – все равно это один треп. Ничего у нас не выйдет, не стоит даже пытаться.
– Это мы еще посмотрим, – сказал Зайцев, начиная ритмично работать насосом, и в его голосе Кольцов услышал угрозу.
Настроение у него было совсем нерадужным. Еще один день, заполненный бесплодными попытками найти работу, подходил к концу. Он напоминал себе динозавра, пытающегося прокормиться там, где с трудом выживают шустрые и сообразительные млекопитающие, – большого, сильного, но обреченного на вымирание динозавра. Эти мысли были навеяны усталостью, и он отлично это понимал, но сейчас, после очередного поражения, они казались ему не такими уж глупыми. Динозавры вымерли потому, что не успели измениться в соответствии с обстоятельствами, и он был близок к тому, чтобы последовать по пути, некогда проложенному древними ящерами.
Где-то наверху хлопнула дверь и послышались шаркающие шаги. Поднимавшийся по лестнице человек слегка поморщился: в последнее время ему стало тяжело встречаться с соседями. Приключившаяся с ним пару месяцев назад история наделала много шума, и многие из жильцов пятиэтажной хрущевки, в которой находилась доставшаяся ему от матери квартира, так до конца и не поверили в то, что он вовсе не скрывающийся от милиции бандит и убийца.
– Здравствуйте, тетя Маша, – приветствовал он спускавшуюся навстречу пожилую женщину.
– Здравствуйте, – ответила та и заторопилась дальше, бросив на него осторожный взгляд, словно опасалась, что он попытается отнять у нее кошелек. Раньше она сказала бы: “Здравствуй, Юрик” – и непременно остановилась бы поболтать и поинтересовалась бы, как дела. Он вырос у нее на глазах, и то, как она теперь сторонилась его, было обиднее всего. Юрий Филатов невесело усмехнулся, потер шрам на лбу и, шагая через две ступеньки, поднялся к себе на третий этаж.
Дверь, которая вела в его квартиру, носила следы торопливого и не слишком успешного ремонта. Вставляя ключ в замочную скважину, Юрий подумал, что после того, как дверь была высажена опер-группой, ее следовало бы сменить. Произведенный с помощью гвоздей и столярного клея ремонт был чисто косметическим, так что теперь дверь мог без усилий выломать и двенадцатилетний ребенок. На косяке, чуть повыше того места, где из него была выломана длинная щепка, еще сохранились следы пластилиновой печати. Юрий попытался соскрести пластилин, но только размазал его по масляной краске, испачкав палец.
Замок тоже пострадал от вторжения. Вернувшись из больницы, Юрий перебрал его по винтику и заставил работать, но теперь старый, подвергшийся насилию механизм время от времени принимался капризничать, ни в какую не желая открываться. Юрий терпеливо вертел ключом в скважине, изо всех сил подавляя в себе желание садануть по двери нотой. Ему уже довелось на собственном горьком опыте убедиться в том, что насилие – самый быстрый, но далеко не самый лучший способ решения проблем. Главная беда Юрия Филатова как раз и состояла в том, что он, бывший офицер-десантник, был обучен решать проблемы именно таким способом.
Замок наконец уступил его усилиям. Механизм сработал со знакомым мелодичным щелчком, который сопровождался едва различимым звоном тугой пружины. Дверь распахнулась. Юрий шагнул в прихожую и замер на пороге, не сразу сообразив, что заставило его остановиться и настороженно прислушаться.
Через мгновение он понял, что это было: в квартире пахло чужими сигаретами. За время, прошедшее с тех пор, как старший лейтенант Филатов вернулся с войны, квартира успела основательно провонять табачным дымом, но этот запах был другим, более резким и в то же время гораздо более тонким. Он наводил на мысли о турецком или даже кубинском табаке, которого Юрий не пробовал уже очень давно. Это могло означать только одно: в квартире был посторонний.
Юрий осторожно прикрыл за собой дверь. Если в его жилище действительно кто-то проник, этот человек, несомненно, слышал, как он ковырялся в замке. Конечно, взломщик мог давным-давно уйти, но, если он все еще был здесь, надо соблюдать осторожность. Благословенные времена, когда честные домушники считали для себя зазорным мараться о мокрые дела, остались только на страницах старых детективных романов. Человек, забравшийся в чужую квартиру, чтобы украсть древний ламповый телевизор, запросто мог проломить голову вернувшемуся хозяину. Юрий мрачно улыбнулся: ему вдруг очень захотелось, чтобы кто-то попытался проломить ему голову. Тогда, по крайней мере, можно будет не сдерживать глухое раздражение и дать волю кулакам.
Поймав себя на этих кровожадных мыслях, он осуждающе покачал головой. С такими наклонностями ему прямая дорога в ОМОН или какой-нибудь СОБР. Но такая карьера его не прельщала.
Он резко распахнул дверь совмещенного санузла. Здесь было пусто. Сквозь прорезанное в противоположной стене прямоугольное окошко, которое вело на кухню, сочился сумрачный свет. На выкрашенном облупившейся масляной краской чугунном змеевике сохли три пары носков, на протянутой над ванной бельевой веревке висело старое махровое полотенце. На крышке древней стиральной машины марки “Рига” лежали начатая пачка сигарет, спичечный коробок и детектив в бумажной обложке. На зеркальной полочке над раковиной стоял стакан с одинокой зубной щеткой, рядом лежала безопасная бритва. Из прохудившегося крана тонкой струйкой бежала холодная вода. Когда Юрий открыл дверь, из раковины зигзагом метнулся перепуганный рыжий таракан. Он был похож на попавшего под перекрестный автоматный огонь бывалого пехотинца и с завидным проворством скрылся из вида. Больше здесь никого не было, если не считать притаившегося в углу возле вентиляционной отдушины паука, с которым Юрий поддерживал добрососедские отношения.
Филатов вышел из ванной и остановился перед открытой застекленной дверью, которая вела в единственную комнату. Запах чужих сигарет здесь был сильнее, и Юрию показалось, что он улавливает в тишине чье-то осторожное дыхание.
– Быстро выходи! – громко сказал он. – Пока я тебе шею не свернул.
– Орел, что ли? – послышалось в ответ. Голос был незнакомый, и Юрий невольно вздрогнул. Он ожидал тишины или, на худой конец, пистолетного выстрела, но только не такого ленивого, полупрезрительного ответа. Он почувствовал, что начинает злиться. – Заходи, чего ты там стоишь? – продолжал голос. – Не бойся, я не по твою душу. Просто побазарить надо. Только давай, того.., без глупостей.
У меня ствол. Будешь дрыгаться – понаделаю в тебе дырок.
– А вот я сейчас выйду отсюда, – сказал Юрий, благоразумно оставаясь в прихожей, – зайду к соседке и позвоню в милицию.
– Валяй, – разрешил голос.
– Как знаешь, – сказал Юрий и распахнул входную дверь.
За дверью стояли двое. Они стояли боком к Юрию, сосредоточенно курили и, казалось, о чем-то беседовали вполголоса. Один из них держал руки в карманах, а другой скрестил их на груди, и Юрий заметил, что из-под мышки у него выглядывает ствол пистолета. Ни один из них даже не повернулся на звук открывшейся двери, но торчавшее из-под локтя черное пистолетное дуло нацелилось Юрию прямо в живот. Для того чтобы промахнуться на таком расстоянии, нужны были особые способности, и Юрий молча прикрыл дверь, аккуратно заперев ее на замок. Оставшиеся на площадке курильщики не возражали.
Стоя в полутемной прихожей, Юрий вздохнул. Чего-нибудь в этом роде он ожидал с того самого дня, как выписался из больницы, но от этого визит незваных гостей не стал более приятным. Он с грустью подумал о привезенном из Грозного “маузере”, который сейчас пылился в каком-нибудь милицейском сейфе, завернутый в полиэтилен с привязанной к рукоятке бирочкой, – бесполезное вещественное доказательство по делу о насильственной смерти уголовного авторитета по кличке Граф. Здесь и сейчас пистолет принес бы гораздо больше пользы человечеству, чем на полке несгораемого шкафа. Юрий снова вздохнул, опустил правую руку в карман, зажал в кулаке связку ключей и шагнул в комнату.
Гость сидел в старом продавленном кресле, которое Юрий до сих пор называл маминым. Незнакомец курил, забросив ногу на ногу. Он был лет на пять старше Юрия и щеголял в черном длиннополом пальто, которое сейчас было распахнуто настежь. Из-под пальто виднелись белый шарф, безупречный деловой костюм, ослепительная рубашка и строгий галстук. Его кожаные туфли стоили, наверное, не дешевле подержанного автомобиля, ногти больших, истинно мужских рук были тщательно ухожены и, кажется, даже наманикюрены, но выражение тяжелого, малоподвижного лица сразу выдавало в нем шестерку. Если это был милиционер, то чин его вряд ли был выше капитана. “А одет, как генерал, – подумал Юрий. – Даже как министр. Никакой это не милиционер, вот что. Скорее уж наоборот”.
– Какого черта тебе надо? – спросил он.
– Не груби, Инкассатор, – лениво отозвался гость, не выпуская изо рта сигареты. Он неторопливо поставил на предохранитель и убрал во внутренний карман пальто большой вороненый пистолет, издали похожий на армейский “кольт”. То, что незнакомец назвал его Инкассатором, настораживало: до сих пор Юрий был уверен, что на свете не осталось никого, кто мог бы его так называть. – У нас к тебе дело.
– Если я тебя правильно понял, – начал Юрий, – то никаких дел у меня ни с тобой, ни с твоими хозяевами быть не может.
– А кто я, по-твоему, такой? – стряхивая пепел с сигареты в открытый рот синей фарфоровой рыбы, которая служила пепельницей сначала отцу Юрия, а потом ему самому, поинтересовался незнакомец.
– Ты? Двуногий прямоходящий, – ответил Юрий. – Этому виду несвойственна способность летать, а здесь как-никак третий этаж, так что лучше тебе выйти через дверь и воспользоваться лестницей. И еще, – он немного повысил голос, потому что незнакомец открыл рот, собираясь что-то сказать, – если ты попытаешься снова достать пистолет, я засуну его тебе в… И не обижайся, если при этом я случайно нажму на курок.
Незнакомец ухмыльнулся и снова полез во внутренний карман пальто. Юрий быстро шагнул к креслу, но гость предостерегающе выставил вперед левую руку и медленно вытащил правую из кармана. В ней оказалась толстая пачка стодолларовых купюр.
– Мне просто велели тебе кое-что передать, – сказал он и небрежно бросил пачку на стол. – Это твое.
– Что это?
Гость пожал плечами:
– Ты что, слепой? Это деньги. Десять тысяч баксов, если быть точным. Бери, бери, не стесняйся. Ты их заработал.
– Как же это я ухитрился? – спросил Юрий, не трогаясь с места. На деньги он даже не взглянул.
– Не скромничай, Инкассатор, – сказал гость. – Если бы не ты, плакали бы наши четыре с половиной миллиона.
– Ваши?! – удивился Юрий. – Я думал, что эти деньги принадлежали Графу. А Графа я…
– Вот чудак! – Гость неожиданно расхохотался, продемонстрировав фарфоровую челюсть. – Граф эти бабки просто хранил, понимаешь? И хранил не очень хорошо. Поговаривают, что он с ними слинять хотел… В общем, ты хорошее дело сделал, Инкассатор, когда вернул деньги в банк. Мы уже и не надеялись. Да и Граф в последнее время что-то часто начал против братвы переть. В общем, его все равно надо было сделать, так что и тут ты нам услужил. Конечно, за такую работу десять кусков – не плата. Но это только аванс. Если договоримся, будешь получать реальные бабки, понял? Тебе такие и не снились.
– А мне бабки вообще не снятся, – сказал Юрий. – Бабы – да, а бабки…
Гость снова хохотнул. Юрий на глаз прикинул расстояние до кресла и время, которое потребуется бандиту на то, чтобы выудить из-за пазухи пистолет. Он понял, что успеет допрыгнуть до противника раньше, чем тот сможет что-нибудь предпринять, и немного успокоился.
– Короче, – сказал он, – говори, зачем пришел, и проваливай. Я устал как собака, некогда мне с тобой разговаривать.
– Опять грубишь, – сказал гость. – Что я тебе сделал? Пришел к тебе, как к человеку, деньги принес, работу предлагаю, а ты гавкаешь, как лагерная овчарка. Ты пока что не мент, и я у тебя не на допросе, так что фильтруй базар, герой-парашютист, а то как бы тебе говорилку на левую сторону не своротили. Кулаками работать не один ты умеешь, учти.
– Да? – переспросил Юрий и вдруг оказался возле кресла. Его рука нащупала узел строгого галстука, сдавила его и потянула на себя. Гость захрипел, бестолково молотя руками и силясь встать. – Ну, – продолжал Юрий, сильно встряхнув незнакомца, лицо которого приобретало нездоровый фиолетовый оттенок, – что ты теперь скажешь?
Гость перестал размахивать руками и вцепился в душивший его воротник. Юрий разжал кулак, выпуская галстук, и его собеседник тяжело рухнул обратно в кресло, жадно хватая воздух широко открытым ртом.
– Ну, ты к-козел, – с трудом прохрипел он. – Предупреждали меня, что ты отморозок, а я, дурень, не поверил…
– И правда дурень, – согласился Юрий.
– Чего ты выпендриваешься? – спросил незнакомец. – Что ты из себя строишь, Рэмбо сраный? Живешь как бомж, а туда же – гордость у него… Я что, в карманники тебя подписываю? Да и какой из тебя карманник? Смех один… Ты вокруг посмотри, чурка ты уставная. На рынках кто? Сплошные звери. Автосервис у них в кармане, таксистов к рукам прибирают… Звери нас из города выживают, и не из первого, мать его, города! Сначала из Грозного, а теперь из Москвы…
Глядя из окна набитой до отказа электрички на огромные пространства, застроенные рядами гаражей, эти люди видят только скопления уродливых бетонных коробок, которые портят пейзаж и навевают уныние и скуку. Им невдомек, что под плоскими черными крышами, из которых торчат похожие на бледные мухоморы оголовки вентиляционных труб, скрывается целый мир – иное измерение, другая планета, самостоятельное государство с непонятной пешеходу системой отношений и шкалой ценностей. За крепкими железными воротами и громыхающими хитроумными запорами хранятся сокровища, которые человеку, далекому от техники, могут показаться просто беспорядочными грудами ни на что не годного хлама.
Сюда приходят, чтобы отдохнуть душой, и очень часто где-нибудь в труднодоступном уголке между ржавой выхлопной трубой и стопкой потемневших от времени занозистых досок прячется от дневного света и зоркого глаза бдительной супруги заветная бутылочка вина или водки – своеобразный НЗ, который постоянно расходуется и неизменно пополняется. Здесь же, как правило, стоит и пара граненых стопок – не рюмок, а именно стопок, каких больше не выпускает промышленность, – и лежит завернутый в пожелтевшую газету кусочек сала. Здесь, в гараже, ведутся долгие задушевные беседы и решаются многие вопросы Тогда заветная бутылка извлекается из тайника и устанавливается на капоте стоящего тут же автомобиля. Алкоголь развязывает языки и делает одетых в замасленные рабочие комбинезоны мужчин решительными и смелыми.
По мере того как уровень жидкости в бутылке понижается, голоса, наоборот, становятся все громче, и наконец наступает момент, когда нужно либо принимать какое-то радикальное решение, либо просто допивать и расходиться. Принимать радикальное решение страшновато, да и пар уже по большей части выпущен, так что все, как всегда, заканчивается пшиком. Пустая бутылка со всеми необходимыми предосторожностями выносится из гаража и выбрасывается подальше от того места, где ее могла бы заметить чья-нибудь жена, стопки споласкиваются водой из протекающего рядом ручья, и все идет по-прежнему – вроде бы как всегда, а на самом деле с каждым днем все хуже и хуже.
…Головка ключа вдруг ни с того ни с сего соскочила с приржавевшей гайки, и Иван Кольцов, потеряв равновесие, больно ударился рукой о бетонный пол гаража. Он зашипел от боли и раздраженно отшвырнул ключ, который со звоном запрыгал по полу и остановился у стены.
– Мать твою Бога, рога, носорога, – выразительно произнес Иван, – Распутина дурного, Николая Второго… Пропади оно все пропадом!
Он уселся на пол, привалившись спиной к борту своей “девятки”, облизал кровь с ободранных пальцев и принялся озабоченно разглядывать полученные повреждения. Кулак выглядел так, словно им только что съездили кому-то по зубам. Иван подумал, что было бы в самом деле неплохо съездить кое-кому по зубам, вот только потом как бы не пожалеть…
Он вытянул вперед ноги в разбитых и ободранных, давно потерявших товарный вид кожаных ботинках, устраиваясь поудобнее, и вытащил из нагрудного кармана промасленного комбинезона пачку “Кента”. Ароматный дымок синеватой струйкой потянулся в приоткрытую дверь гаража. Иван поглубже надвинул засаленное армейское кепи, прикрыл глаза и стал думать о том, как здорово было жить в конце восьмидесятых – начале девяностых, когда все вокруг ходили пьяные от внезапно обрушившейся свободы. И заработать денег было проще простого. Конечно, сложностей хватало и тогда, но в ту пору они еще не приобрели такого размаха…
В дверь гаража коротко стукнули. Иван поднял голову и увидел в дверном проеме соседа по кооперативу Николая Зайцева – давнего приятеля и коллегу по бизнесу, такого же, как он сам, “продавца скорости”, вольного охотника за подвыпившими клиентами, который уже много лет выколачивал копейку из своего старенького “Опеля”. Высокий и сутулый Зайцев сложился почти пополам, протискиваясь в низкую дверь. Во рту у него дымилась неизменная сигарета, казавшаяся такой же неотъемлемой деталью его вечно сморщенного, похожего на сушеное яблоко лица, как нос или вислые прокуренные усы.
– О, – сказал Зайцев, не сразу отыскав глазами Кольцова в полумраке гаража, – перекур?
– Да… Перекур, – проворчал Иван, неохотно подтягивая под себя ноги и вставая.
Он протянул Зайцеву руку, и тот был удивлен, ощутив вместо привычного крепкого пожатия вялую расслабленную ладонь приятеля.
– Что это ты затеял? – поинтересовался Зайцев, окидывая взглядом стоящий на колодках автомобиль без колес и разбросанные по всему гаражу покрышки.
– В гробу я видал такие затеи! – в сердцах воскликнул Кольцов и полез в карман за новой сигаретой.
– Не понял, – сказал Николай. – Зачем ты резину меняешь? Ты же недавно новую поставил!
– А теперь вот старую ставлю, – раздраженно ответил Кольцов. – Хобби у меня такое – каждую неделю резину менять.
– Это не хобби, – сказал Зайцев, – это извращение. Мазохизм называется. Слыхал про такое? Ты что, на шиномонтажку подскочить не можешь?
Кольцов посмотрел на приятеля долгим взглядом, прикидывая, не издевается ли тот. Лицо Зайцева не выражало ничего, кроме сочувствия и легкой заинтересованности, и Иван понял, что Николай действительно не в курсе последних событий.
Иван вздохнул и зачем-то постучал носком ботинка по валявшейся у стены покрышке. Протектор на покрышке был новенький, совсем неизношенный. За комплект зимней резины Кольцов две недели назад заплатил триста долларов. “Лучше бы я эти деньги пропил”, – подумал он с горечью.
– Ты не в курсе, что ли? – спросил он. – Мне же сегодня все четыре колеса пропороли. Прямо с утра.
– Да ты что?! – поразился Зайцев. – Вот суки!
Где это тебя угораздило?
– В Быково, – скривившись, ответил Кольцов. – Подвез одну до аэропорта…
– Выгодный рейс, – заметил Зайцев.
– Да уж куда лучше… Помогите, говорит, вещи до камеры хранения донести. Я вам, говорит, доплачу… Смазливая такая бабенка, разговорчивая. Я так понял, что, если бы не самолет, с ней можно было бы договориться. Нет проблем, говорю. Какие вопросы? Да там и багажа-то – чемодан да сумка. Минут на пять отлучился, не больше. Возвращаюсь и вижу.., вот это.
Он снова с отвращением пнул проколотую покрышку.
Теперь Зайцев увидел на ее боковой поверхности длинный косой порез. Его передернуло, когда он представил себя на месте Кольцова – там, в Быково, на открытой всем ветрам асфальтированной площадке, рядом с просевшим на проколотых шинах автомобилем, под косыми насмешливыми взглядами вечных конкурентов – таксистов из муниципального таксопарка…
– Вот суки, – повторил он.
– Волки, – согласился Кольцов. – Волки на “Волгах”…
– Думаешь, они?
– А кто же еще?
– Да, – подумав, согласился Николай, – больше некому.
Он привалился плечом к небрежно оштукатуренной стене гаража, ничуть не заботясь о том, что может испачкаться побелкой, и задумчиво прикурил сигарету от окурка предыдущей. Его похожее на печеное яблоко лицо сморщилось еще больше, прокуренные усы сосредоточенно шевелились под коротким, нахально вздернутым носом, взлохмаченные брови сошлись к переносице, и между ними пролегли две глубокие параллельные морщины.
– За такие дела, – выдавил он наконец из себя, – морду бить надо.
Кольцов посмотрел на него, как на умственно отсталого больного.
– Кому? – спросил он, не скрывая прозвучавшего в голосе презрения.
– Да всем, – не обращая внимания на тон приятеля, ответил Зайцев. – Совсем оборзели, козлы. Прохода не дают. Басурману позавчера лобовик на стоянке раскокали. Он за сигаретами отошел. Вернулся, а от лобовика одни брызги… Меня сегодня один гад так подрезал, что я еле смог разминуться. До сих пор, как вспомню, руки трясутся. Мочить их надо, Ваня!
Кольцов зло пнул проколотую покрышку.
– Мочить, – машинально повторил он. – Кто их будет мочить? Ты? Я?
– Нас много, – сказал Зайцев. – По крайней мере, не меньше, чем этих уродов на “Волгах”.
Кольцов поморщился. Эти разговоры ему безумно надоели. Конкуренция между государственными таксистами и частными извозчиками давно превратилась в битву шакалов, где каждый норовил укусить исподтишка и отскочить в сторону, пока ему не дали сдачи. Таксисты при этом были лучше организованы и хотя бы отчасти находились под защитой закона. Кроме того, они, в отличие от частников, рисковали не собственными машинами, заработанными потом и кровью, а государственными развалюхами и поэтому действовали более открыто и нагло.
– Брось, Коля, – сказал Кольцов, – все это пустой треп. Каждый сам за себя, один Бог за всех. Сколько лет мы уже об этом говорим, а что толку?
Своя рубашка, знаешь ли, ближе к телу.
Он подобрал с пола монтировку и принялся ожесточенно натягивать лысую покрышку на колесо. Зайцев передвинул дымящийся окурок в угол рта, рискуя подпалить усы, и стал помогать ему, постукивая по покрышке молотком. Это была работа, от которой оба давно отвыкли: обычно колеса “обували” в шиномонтажной мастерской. Но у Кольцова, по всей видимости, имелись веские причины для того, чтобы заниматься этим делом самостоятельно. Зайцев догадывался, что это за причины: в последнее время дела у приятеля шли далеко не лучшим образом, как, впрочем, и у него самого. Денег, которые оставались от выручки после выплат рэкетирам, едва хватало на бензин и запасные части. Хмурясь и грызя фильтр сигареты, Зайцев думал о том, что раньше жилось полегче. Даже рэкет, помнится, не доставлял таких забот: брали, конечно, много, но все-таки не выпивали всю кровь, как теперь. Да и сборщики “налогов” тогда, помнится, были другие: бритоголовые, наглые, в цепях и перстнях, но все-таки свои, русские, не то что теперешние – иссиня-смуглые, плохо говорящие по-русски, высокомерные, как солдаты оккупационной армии… С этими не договоришься. Они ничего не желают слышать, ничего не хотят понимать, и единственная фраза, которую они с горем пополам заучили по-русски, – “дэнги давай”. И попробуй не дать… Поборы растут, заработки падают – хоть в петлю полезай, ей-Богу…
– Хрен они меня со света сживут, – внезапно сказал Кольцов.
Зайцев вздрогнул: приятель словно прочитал его мысли.
– Если хотят, чтобы я подох, им придется самим меня прикончить. Порасковыриваю рожи к такой-то матери, и плевать мне, что один…
Зайцев похлопал его по плечу и взял с полки насос.
– Не один, – сказал он. – Если что – я с тобой! Главное, начать, а ребята в случае чего поддержат. Не у тебя одного накипело. Басурман давно грозится ружье взять.
– Посадят дурака, – проворчал Кольцов, сноровисто закручивая гайки. – Ружье – это последнее дело. А ребра посчитать этим придуркам, наверное, не помешает. Взяли моду – машины калечить.
– Мрази, – подтвердил Зайцев. В открытую наехать боятся, пакостят по углам, как коты. И вообще…
Он замолчал, не зная, как закончить начатую фразу. Кольцов отложил в сторону баллонный ключ и с интересом уставился на приятеля снизу вверх.
– Что – вообще?
– Руки чешутся, – признался Зайцев. – Так бы и двинул кому-нибудь по чавке. Надоело, Ваня, веришь? Жмут со всех сторон, как кроликов, а мы молчим!
– Да, – вздохнул Кольцов, – есть такое дело. Каждый за свою шкуру дрожит.
– Вот я и говорю – надоело, – подхватил Зайцев. – Дрожать-то уже не за что, а все боимся…
– А-а-а, – Кольцов скривился, – все равно это один треп. Ничего у нас не выйдет, не стоит даже пытаться.
– Это мы еще посмотрим, – сказал Зайцев, начиная ритмично работать насосом, и в его голосе Кольцов услышал угрозу.
* * *
Рослый и широкоплечий человек лет тридцати пяти потянул на себя скрипучую, выкрашенную бугристой коричневой краской дверь подъезда. Провисшая дверная пружина взвыла и затрещала, звякнуло треснувшее стекло, и в нос ударила кошачья вонь. Он вошел в подъезд, и дверь позади него сразу захлопнулась со звуком, похожим на выстрел из старинной медной пушки. Он стал неторопливо подниматься по пологой лестнице, твердо ступая обутыми в поношенные кроссовки ногами и непроизвольными движениями стряхивая с темных и жестких, как проволока, стриженных ежиком волос капли дождевой воды.Настроение у него было совсем нерадужным. Еще один день, заполненный бесплодными попытками найти работу, подходил к концу. Он напоминал себе динозавра, пытающегося прокормиться там, где с трудом выживают шустрые и сообразительные млекопитающие, – большого, сильного, но обреченного на вымирание динозавра. Эти мысли были навеяны усталостью, и он отлично это понимал, но сейчас, после очередного поражения, они казались ему не такими уж глупыми. Динозавры вымерли потому, что не успели измениться в соответствии с обстоятельствами, и он был близок к тому, чтобы последовать по пути, некогда проложенному древними ящерами.
Где-то наверху хлопнула дверь и послышались шаркающие шаги. Поднимавшийся по лестнице человек слегка поморщился: в последнее время ему стало тяжело встречаться с соседями. Приключившаяся с ним пару месяцев назад история наделала много шума, и многие из жильцов пятиэтажной хрущевки, в которой находилась доставшаяся ему от матери квартира, так до конца и не поверили в то, что он вовсе не скрывающийся от милиции бандит и убийца.
– Здравствуйте, тетя Маша, – приветствовал он спускавшуюся навстречу пожилую женщину.
– Здравствуйте, – ответила та и заторопилась дальше, бросив на него осторожный взгляд, словно опасалась, что он попытается отнять у нее кошелек. Раньше она сказала бы: “Здравствуй, Юрик” – и непременно остановилась бы поболтать и поинтересовалась бы, как дела. Он вырос у нее на глазах, и то, как она теперь сторонилась его, было обиднее всего. Юрий Филатов невесело усмехнулся, потер шрам на лбу и, шагая через две ступеньки, поднялся к себе на третий этаж.
Дверь, которая вела в его квартиру, носила следы торопливого и не слишком успешного ремонта. Вставляя ключ в замочную скважину, Юрий подумал, что после того, как дверь была высажена опер-группой, ее следовало бы сменить. Произведенный с помощью гвоздей и столярного клея ремонт был чисто косметическим, так что теперь дверь мог без усилий выломать и двенадцатилетний ребенок. На косяке, чуть повыше того места, где из него была выломана длинная щепка, еще сохранились следы пластилиновой печати. Юрий попытался соскрести пластилин, но только размазал его по масляной краске, испачкав палец.
Замок тоже пострадал от вторжения. Вернувшись из больницы, Юрий перебрал его по винтику и заставил работать, но теперь старый, подвергшийся насилию механизм время от времени принимался капризничать, ни в какую не желая открываться. Юрий терпеливо вертел ключом в скважине, изо всех сил подавляя в себе желание садануть по двери нотой. Ему уже довелось на собственном горьком опыте убедиться в том, что насилие – самый быстрый, но далеко не самый лучший способ решения проблем. Главная беда Юрия Филатова как раз и состояла в том, что он, бывший офицер-десантник, был обучен решать проблемы именно таким способом.
Замок наконец уступил его усилиям. Механизм сработал со знакомым мелодичным щелчком, который сопровождался едва различимым звоном тугой пружины. Дверь распахнулась. Юрий шагнул в прихожую и замер на пороге, не сразу сообразив, что заставило его остановиться и настороженно прислушаться.
Через мгновение он понял, что это было: в квартире пахло чужими сигаретами. За время, прошедшее с тех пор, как старший лейтенант Филатов вернулся с войны, квартира успела основательно провонять табачным дымом, но этот запах был другим, более резким и в то же время гораздо более тонким. Он наводил на мысли о турецком или даже кубинском табаке, которого Юрий не пробовал уже очень давно. Это могло означать только одно: в квартире был посторонний.
Юрий осторожно прикрыл за собой дверь. Если в его жилище действительно кто-то проник, этот человек, несомненно, слышал, как он ковырялся в замке. Конечно, взломщик мог давным-давно уйти, но, если он все еще был здесь, надо соблюдать осторожность. Благословенные времена, когда честные домушники считали для себя зазорным мараться о мокрые дела, остались только на страницах старых детективных романов. Человек, забравшийся в чужую квартиру, чтобы украсть древний ламповый телевизор, запросто мог проломить голову вернувшемуся хозяину. Юрий мрачно улыбнулся: ему вдруг очень захотелось, чтобы кто-то попытался проломить ему голову. Тогда, по крайней мере, можно будет не сдерживать глухое раздражение и дать волю кулакам.
Поймав себя на этих кровожадных мыслях, он осуждающе покачал головой. С такими наклонностями ему прямая дорога в ОМОН или какой-нибудь СОБР. Но такая карьера его не прельщала.
Он резко распахнул дверь совмещенного санузла. Здесь было пусто. Сквозь прорезанное в противоположной стене прямоугольное окошко, которое вело на кухню, сочился сумрачный свет. На выкрашенном облупившейся масляной краской чугунном змеевике сохли три пары носков, на протянутой над ванной бельевой веревке висело старое махровое полотенце. На крышке древней стиральной машины марки “Рига” лежали начатая пачка сигарет, спичечный коробок и детектив в бумажной обложке. На зеркальной полочке над раковиной стоял стакан с одинокой зубной щеткой, рядом лежала безопасная бритва. Из прохудившегося крана тонкой струйкой бежала холодная вода. Когда Юрий открыл дверь, из раковины зигзагом метнулся перепуганный рыжий таракан. Он был похож на попавшего под перекрестный автоматный огонь бывалого пехотинца и с завидным проворством скрылся из вида. Больше здесь никого не было, если не считать притаившегося в углу возле вентиляционной отдушины паука, с которым Юрий поддерживал добрососедские отношения.
Филатов вышел из ванной и остановился перед открытой застекленной дверью, которая вела в единственную комнату. Запах чужих сигарет здесь был сильнее, и Юрию показалось, что он улавливает в тишине чье-то осторожное дыхание.
– Быстро выходи! – громко сказал он. – Пока я тебе шею не свернул.
– Орел, что ли? – послышалось в ответ. Голос был незнакомый, и Юрий невольно вздрогнул. Он ожидал тишины или, на худой конец, пистолетного выстрела, но только не такого ленивого, полупрезрительного ответа. Он почувствовал, что начинает злиться. – Заходи, чего ты там стоишь? – продолжал голос. – Не бойся, я не по твою душу. Просто побазарить надо. Только давай, того.., без глупостей.
У меня ствол. Будешь дрыгаться – понаделаю в тебе дырок.
– А вот я сейчас выйду отсюда, – сказал Юрий, благоразумно оставаясь в прихожей, – зайду к соседке и позвоню в милицию.
– Валяй, – разрешил голос.
– Как знаешь, – сказал Юрий и распахнул входную дверь.
За дверью стояли двое. Они стояли боком к Юрию, сосредоточенно курили и, казалось, о чем-то беседовали вполголоса. Один из них держал руки в карманах, а другой скрестил их на груди, и Юрий заметил, что из-под мышки у него выглядывает ствол пистолета. Ни один из них даже не повернулся на звук открывшейся двери, но торчавшее из-под локтя черное пистолетное дуло нацелилось Юрию прямо в живот. Для того чтобы промахнуться на таком расстоянии, нужны были особые способности, и Юрий молча прикрыл дверь, аккуратно заперев ее на замок. Оставшиеся на площадке курильщики не возражали.
Стоя в полутемной прихожей, Юрий вздохнул. Чего-нибудь в этом роде он ожидал с того самого дня, как выписался из больницы, но от этого визит незваных гостей не стал более приятным. Он с грустью подумал о привезенном из Грозного “маузере”, который сейчас пылился в каком-нибудь милицейском сейфе, завернутый в полиэтилен с привязанной к рукоятке бирочкой, – бесполезное вещественное доказательство по делу о насильственной смерти уголовного авторитета по кличке Граф. Здесь и сейчас пистолет принес бы гораздо больше пользы человечеству, чем на полке несгораемого шкафа. Юрий снова вздохнул, опустил правую руку в карман, зажал в кулаке связку ключей и шагнул в комнату.
Гость сидел в старом продавленном кресле, которое Юрий до сих пор называл маминым. Незнакомец курил, забросив ногу на ногу. Он был лет на пять старше Юрия и щеголял в черном длиннополом пальто, которое сейчас было распахнуто настежь. Из-под пальто виднелись белый шарф, безупречный деловой костюм, ослепительная рубашка и строгий галстук. Его кожаные туфли стоили, наверное, не дешевле подержанного автомобиля, ногти больших, истинно мужских рук были тщательно ухожены и, кажется, даже наманикюрены, но выражение тяжелого, малоподвижного лица сразу выдавало в нем шестерку. Если это был милиционер, то чин его вряд ли был выше капитана. “А одет, как генерал, – подумал Юрий. – Даже как министр. Никакой это не милиционер, вот что. Скорее уж наоборот”.
– Какого черта тебе надо? – спросил он.
– Не груби, Инкассатор, – лениво отозвался гость, не выпуская изо рта сигареты. Он неторопливо поставил на предохранитель и убрал во внутренний карман пальто большой вороненый пистолет, издали похожий на армейский “кольт”. То, что незнакомец назвал его Инкассатором, настораживало: до сих пор Юрий был уверен, что на свете не осталось никого, кто мог бы его так называть. – У нас к тебе дело.
– Если я тебя правильно понял, – начал Юрий, – то никаких дел у меня ни с тобой, ни с твоими хозяевами быть не может.
– А кто я, по-твоему, такой? – стряхивая пепел с сигареты в открытый рот синей фарфоровой рыбы, которая служила пепельницей сначала отцу Юрия, а потом ему самому, поинтересовался незнакомец.
– Ты? Двуногий прямоходящий, – ответил Юрий. – Этому виду несвойственна способность летать, а здесь как-никак третий этаж, так что лучше тебе выйти через дверь и воспользоваться лестницей. И еще, – он немного повысил голос, потому что незнакомец открыл рот, собираясь что-то сказать, – если ты попытаешься снова достать пистолет, я засуну его тебе в… И не обижайся, если при этом я случайно нажму на курок.
Незнакомец ухмыльнулся и снова полез во внутренний карман пальто. Юрий быстро шагнул к креслу, но гость предостерегающе выставил вперед левую руку и медленно вытащил правую из кармана. В ней оказалась толстая пачка стодолларовых купюр.
– Мне просто велели тебе кое-что передать, – сказал он и небрежно бросил пачку на стол. – Это твое.
– Что это?
Гость пожал плечами:
– Ты что, слепой? Это деньги. Десять тысяч баксов, если быть точным. Бери, бери, не стесняйся. Ты их заработал.
– Как же это я ухитрился? – спросил Юрий, не трогаясь с места. На деньги он даже не взглянул.
– Не скромничай, Инкассатор, – сказал гость. – Если бы не ты, плакали бы наши четыре с половиной миллиона.
– Ваши?! – удивился Юрий. – Я думал, что эти деньги принадлежали Графу. А Графа я…
– Вот чудак! – Гость неожиданно расхохотался, продемонстрировав фарфоровую челюсть. – Граф эти бабки просто хранил, понимаешь? И хранил не очень хорошо. Поговаривают, что он с ними слинять хотел… В общем, ты хорошее дело сделал, Инкассатор, когда вернул деньги в банк. Мы уже и не надеялись. Да и Граф в последнее время что-то часто начал против братвы переть. В общем, его все равно надо было сделать, так что и тут ты нам услужил. Конечно, за такую работу десять кусков – не плата. Но это только аванс. Если договоримся, будешь получать реальные бабки, понял? Тебе такие и не снились.
– А мне бабки вообще не снятся, – сказал Юрий. – Бабы – да, а бабки…
Гость снова хохотнул. Юрий на глаз прикинул расстояние до кресла и время, которое потребуется бандиту на то, чтобы выудить из-за пазухи пистолет. Он понял, что успеет допрыгнуть до противника раньше, чем тот сможет что-нибудь предпринять, и немного успокоился.
– Короче, – сказал он, – говори, зачем пришел, и проваливай. Я устал как собака, некогда мне с тобой разговаривать.
– Опять грубишь, – сказал гость. – Что я тебе сделал? Пришел к тебе, как к человеку, деньги принес, работу предлагаю, а ты гавкаешь, как лагерная овчарка. Ты пока что не мент, и я у тебя не на допросе, так что фильтруй базар, герой-парашютист, а то как бы тебе говорилку на левую сторону не своротили. Кулаками работать не один ты умеешь, учти.
– Да? – переспросил Юрий и вдруг оказался возле кресла. Его рука нащупала узел строгого галстука, сдавила его и потянула на себя. Гость захрипел, бестолково молотя руками и силясь встать. – Ну, – продолжал Юрий, сильно встряхнув незнакомца, лицо которого приобретало нездоровый фиолетовый оттенок, – что ты теперь скажешь?
Гость перестал размахивать руками и вцепился в душивший его воротник. Юрий разжал кулак, выпуская галстук, и его собеседник тяжело рухнул обратно в кресло, жадно хватая воздух широко открытым ртом.
– Ну, ты к-козел, – с трудом прохрипел он. – Предупреждали меня, что ты отморозок, а я, дурень, не поверил…
– И правда дурень, – согласился Юрий.
– Чего ты выпендриваешься? – спросил незнакомец. – Что ты из себя строишь, Рэмбо сраный? Живешь как бомж, а туда же – гордость у него… Я что, в карманники тебя подписываю? Да и какой из тебя карманник? Смех один… Ты вокруг посмотри, чурка ты уставная. На рынках кто? Сплошные звери. Автосервис у них в кармане, таксистов к рукам прибирают… Звери нас из города выживают, и не из первого, мать его, города! Сначала из Грозного, а теперь из Москвы…