Воронин Андрей Николаевич. Пророк

   – Значит, не надо иконки вешать?
   – Почему? Можно и повесить. Сомневаться не надо, остальное – не так важно.
   – Странный вы человек. Я вас еще тогда в Доме офицеров заприметил. Очень прямо вы ходите.
   – Что в городе говорят? – не обращая внимания на замечание, спросил Холмогоров.
   – Всякое, – вздохнул Куницын. – Одни говорят, что снайпер – чеченец, другие – будто чечены нашего наняли, третьи – будто это бандиты с ОМОНом разобраться решили, чтобы потом все на чеченцев списать.
   – Понятно. А вы-то сами что думаете?
   – Ничего мы не думаем, – поспешил заверить сержант Уманец. – Нам думать некогда и незачем. Есть приказ – выполняем, нет приказа – ждем.
   – Что произошло в Чечне? – спросил Холмогоров.
   И вновь все отвели глаза.
   – Ничего, – буркнул сержант Уманец. – Воевали как обычно, зачистку проводили.
   – Спасибо за чай, – Холмогоров отставил пустую кружку и стал у дверного проема, завешенного брезентовым пологом. – Не там вы ищете, – проговорил он, – нужно искать внутри себя. Тогда найдете, – он шагнул в моросящий дождь.
   Тревожно мигал красным огнем светофор, укрепленный на шлагбауме. Сержант Куницын бросился на улицу. , – Ты куда? – крикнул вслед ему Уманец.
   – Отстань!
   Куницын нагнал Холмогорова у машины:
   – Вы где остановились?
   – Пока еще нигде.
   – Я хотел бы вас найти.
   – Зачем искать, если я уже рядом? – ответил Андрей Алексеевич.
   – Ребята здесь, долго не могу говорить.
   – Понимаю. Если что, отыщете меня в гостинице.
   – Надолго к нам?
   – Еще не знаю.
   Куницын поднял одну половину шлагбаума, и «Жигули» покатили к городу. Сержант долго стоял, глядя им вслед, пока рубиновые огоньки не слились с огнями Ельска. Он вернулся к столу, взял кружку остывшего чая и сделал несколько неторопливых глотков.
   – Ты зачем за ним бегал? – подозрительно косясь на дрожащие руки Куницына, поинтересовался Уманец.
   – Кто-то же должен был шлагбаум открыть?
   – Прошкин на это есть.
   – Он отошел.
   Уманец пристально посмотрел в глаза куницыну.
   – Ты почему так смотришь на меня?
   – Что-то мне в тебе не нравится.
   – Что именно?
   – Я это и хочу понять.
   – Прошкин, иди отдыхать! – крикнул Куницын. – Я тебя сменю.
   Прошкин, которому оставалось дежурить еще полчаса, обрадовался, что сможет побыть в тепле. ОМОНовцы удивленно переглянулись. Как командир отделения Куницын мог заставить идти дежурить любого из них, сам выходить на дождь и ветер он обязан не был.
   – Что с ним? – спресил Уманец.
   Прошкин пожал плечами:
   – Олежка Сапожников его лучшим другом был, переживает.
   – Можно подумать, я Сапожникову враг.
   – Не люблю, когда чужие в городе верховодят.
   – О священнике говоришь?
   – Какая разница, священник или нет, чужой он. В Москве все иначе, там каждый день людей убивают, они к этому привыкли. Эй, Куницын, иди сюда! – позвал Уманец. – Хватит тебе топтаться возле шлагбаума. Если кто-нибудь будет ехать, не проскочит. Ночь тихая, двигатель за километр слышно.
   Недовольный Куницын вернулся под крышу.
   Он стоял, его товарищи сидели. Он чувствовал себя учеником, не выучившим урока и вызванным к доске. Ни на один из вопросов, которые ему могли задать ребята, он не знал ответа.
   – Мы чем сильны? – спросил у него Петя Уманец.
   – Тем, что всегда вместе. Один отвечает за всех, и все за одного, – вместо Куницына ответил Прошкин.
   – Я это и без тебя, Витя, знаю.
   – Пусть он скажет.
   – Один за всех и все за одного, – глухо повторил Куницын.
   – Ну так вот, на кладбище мы вместе клялись, вместе деревню зачищали, вместе должны и впредь держаться. И если кому-то захочется правду рассказать, пусть вспомнит, что он не один там был.
   – Чего ты, Уманец, на меня так смотришь? – забеспокоился Куницын.
   – Внимательно, Паша, смотрю, потому как правда наша никому не нужна. Тогда поклялись и теперь поклянемся, что, как условились, так и будем говорить, – Уманец вытянул руку, и всем остальным ничего не оставалось делать, как положить свои ладони сверху. – Клянемся! – тихо сказал Уманец.
   – Клянемся! – гулко прозвучало в бетонных стенах блокпоста.
   Первым высвободил руку сержант Куницын.
   Он выбежал на улицу и вновь нервно заходил перед шлагбаумом.
   – Поближе к свету держится, – сказал сержант Уманец, – словно специально на пулю нарваться хочет.

Глава 10

   Утро началось со страшного проливного дождя. Тучи наползли с юга, низкие, темные, беспросветные. Подул резкий ветер, зашумели деревья, казалось, ветер вознамерился выдрать их с корнями, трава прижалась к земле. Не было ни молний, ни грома, тучи летели так быстро, словно их гнал страх. На небе исчезли все просветы, оно сделалось свинцово-темным. И вдруг ветер исчез.
   Все замерло в тревожном ожидании.
   Спецназовцы, дежурившие на блокпосту, смотрели в узкую щель окна.
   – Ну, сейчас начнется. Такого я еще не видел, – сказал Витя Прошкин, застегивая ворот куртки.
   – Может, пронесет? – задумчиво сказал Павел Куницын.
   – Да уж, пронесет!
   – Все на нашу голову, – вставил Уманец.
   И тут по брезентовому пологу забарабанили капли, крупные, как фасоль. Дождь становился с каждой минутой все сильнее. Дождевая завеса скрыла ближайшие деревья.
   – Сейчас в щель потечет, – сказал УманеЦу глядя на растрескавшийся потолок.
   Лампочка погасла. Зазвенели стекла. Если бы даже какой-нибудь сумасшедший водитель решился ехать в такую погоду, то долго бы он не порулил, свалился бы в кювет или врезался в дерево. Видимость – метров двадцать пять, не больше. Машин на дороге не было, она превратилась в блестящую, словно стеклянную, ленту. Дождь лил, хлестал, ветер выл.
   – Господи, Боже мой! – произнес Куницын. – Потоп начинается, что ли?
   И действительно, казалось, что сам Господь разгневался на жителей Ельска, решил уничтожить город, смыть его, стереть с лица земли, утопить в море воды, смешанной с крупным градом. Градины барабанили по бетонной крыше, казалось, что та в любой момент может рассыпаться.
   – Ну и град, мать его, как пули!
   Уманец сидел у окна, пытаясь что-либо рассмотреть в потоке дождя и града.
   – Ничего не видно, как в дыму, – сказал он, прижимаясь к стене и поглаживая ствол автомата. – Такого ненастья я не припомню.
   Дождь лил два часа. Это был настоящий ливень. Река Липа, тихая и спокойная, вспенилась, вздулась, ее мутные темные воды неслись с невероятной скоростью. Дождь лил не только над Ельском, но и в верховьях реки. Вода, как весной, вышла на низкие берега, смела стоги сена, залила огороды. Мостки, с которых ельские огородники черпали воду, оказались глубоко под водой.
   В такую непогоду никто из жителей не рисковал покидать свой дом. Ливень начался в четыре, а к половине седьмого уже выглянуло солнце. Его лучи, прорвавшись сквозь облака, словно лучи прожектора, осветили землю, высвечивая урон, причиненный ненастьем.
   – За нами никто не приедет, – сказал Куницын, – дорогу, наверное, затопило.
   – Жрать хочется!
   – Тебе все жрать, у тебя одно на уме.
   – Хреновый знак, – сказал Маланин, вытирая ладонью стекло. Но оно было забрызгано грязью, и Иван поднял мокрый брезентовый полог.
   Сырой воздух ворвался в прокуренное помещение блокпоста.
   – Опусти, не положено, – вяло отреагировал на это Куницын.
   – Не закрывай, дай кислорода дыхнуть, – попросил Уманец, вставая со скамейки.
   – – Уже и курево кончается.
   – Это ерунда, сигарет мы у водителей стрельнем, – сказал Прошкин и, взяв автомат, вышел на улицу.
   Вокруг блокпоста стояли лужи. С близлежащих деревьев град, словно пули, срезал молодые побеги, и дорога была засыпана мокрой листвой.
   Провода на столбах, идущих через поле, были оборваны. Прошкин, вернувшись на блокпост, взял банку из-под кофе, полную окурков, вышел с ней на улицу, вывернул на старую газету и принялся выбирать то, что можно было еще использовать. Из окурков он вытряхнул табак, свернул козью ножку и закурил. После первых глубоких затяжек закашлялся, уж очень едкой оказалась газетная бумага, так что Куницыну пришлось хлопать приятеля по спине.
   Машина, пробираясь сквозь лужи, привезла смену лишь к обеду. Со сменой приехали и сигареты.
   – Ну что у вас тут было? – спросил офицер.
   – Ничего, все нормально, товарищ капитан, – доложил Куницын. – Машин почти не было, словно наш город проклят.
   – Конечно, проклят, – сказал капитан. – Вы еще не знаете, что дождь в городе натворил.
   Площадь возле реки затопило, теперь там целое озеро. Впору на лодках плавать, регату можно устроить.
   Спецназовцы забрались в машину, дружно закурили. Не курил лишь Прошкин, после «козьей ножки» он часто отплевывался.
   – С нетерпеливыми всегда так, – сказал Куницын.
   – Как – так?
   – Как с тобой. Поспешишь – людей насмешишь.
   Прошкин обиделся, насупился и, набрав полный рот слюны, смешанной с крошками табака, сплюнул за борт.
   «Урал» был крытый. В последнее время спецназовцы боялись чеченского снайпера, понимая, что тот может подкараулить в любом месте, в любой момент и всадить пулю между глаз.
   Еще месяц тому назад ребята выпрыгнули бы прямо у КПП, побазарили бы с часовым. Теперь ясе машина, следуя приказу командира части, въехала на территорию, развернулась и подвезла спецназовцев прямо к крыльцу казармы, сдав немного назад. Бойцы лениво перевалились через борт и понуро двинулись к оружейной комнате сдавать автоматы и боеприпасы.
   Ели также угрюмо, без всякого аппетита.
   У всех на душе было тяжело, кошки скребли. Переглядывались, словно спрашивали, кто же из них будет следующей жертвой. Каждый понимал, что обречен, пока снайпер на свободе.
   Отдых ребята заслужили, как-никак, сутки проторчали на блокпосту. Конечно, Ельск не Чечня, напряжение проходило. Уснули быстро. Иногда во сне кто-нибудь из ребят вскрикивал, матерился, отдавал приказы, чего-то требовал. Дневальный стоял у казармы возле открытого окна, прислушивался к бессвязным словам, глядя на унылую и однообразную панораму Ельска.
   «Небольшой город, просей его сквозь сито – останется снайпер. Жаль что нет такого сита, чтобы города просеивать. Не проведешь же в Ельске зачистку по чеченскому варианту! Хотя и в Чечне зачистки давали немного, разве что душу отведешь, сорвешь злость на невиновных. Хотя все они гады и уроды», – думал дневальный, побывавший в Чечне всего однажды, но уже научившийся ненавидеть кавказцев. Эта ненависть передавалась, как зараза, от одного бойца к другому, от опытных к молодым, от раненых к здоровым, а вот теперь – и от мертвых к живым.
   Прошкин видел странный сон. Горы, поросшие низкорослым кустарником, скалистые вершины и над ними сияющее голубизной небо, такое яркое, какое в средней полосе бывает лишь в феврале и марте. Ни выстрелов, ни взрывов в этом сне не было – полная идиллия. Картинка – хоть над диваном в гостиную вешай в золотой рамке.
   И вдруг Прошкин услышал тревожный голос:
   – Витя, к тебе пришли!
   Прошкин вздрогнул и мгновенно механически прикрыл глаза рукой.
   – Не бойся, это я, – успокоил его дневальный.
   – А, ты… – моргая и разглядывая дневального, уже сидя на кровати, бормотал Прошкин. – Чего тебе, придурок, какого хрена поднял? – Прошкин непонимающе смотрел на циферблат часов, пытаясь сообразить, сколько же времени он проспал.
   – К тебе пацан пришел.
   – Пацан? Дай поспать.
   – Брат твоей бабы, что ли…
   – Ладно, позвони на КПП, скажи, что сейчас выйду, – и Прошкин принялся натягивать одежду.
   – С тебя сигарета, – сказал дневальный.
   – Можешь всю пачку забрать, – Прошкин вытащил из-под подушки пачку дешевых сигарет и швырнул дневальному, целясь прямо в голову.
   Тот ловко поймал ее на лету левой рукой.
   – Спасибо, брат.
   – Ваххабит тебе брат. Поспать не дал.
   Прошкин умылся и лениво двинулся к КПП.
   По дороге он встретил майора Грушина, козырнул ему. Майор осмотрел Прошкина с головы до ног, но не так, как командир осматривает подчиненного, а заботливо, по-отечески.
   – Ты чего на ногах, а, Витя?
   – Ко мне пришел брательник моей подруги.
   – Куда пришел? – уточнил майор Грушин.
   – На КПП.
   – Ты смотри, в город не вылезай.
   – Знаю, не пойду.
   И майор, и Прошкин понимали: запрещение выходить в город чисто формальное. Как-никак, Прошкин – контрактник, а контрактник должен жить нормальной жизнью, должен получать не только пайку, но и зарплату и где-то на кого-то ее тратить. О том, что у Прошкина в городе есть девушка, или, как все говорили, «баба», знала вся бригада. Мужик он видный, да и бойцом был что надо, ему завидовали.
   Майор и сержант козырнули друг другу и разошлись по своим делам. Прошкин шел неторопливо, понимая, что его будут ждать, никуда не денутся. Хотя зачем его ждут, почему Машка не пришла сама, а прислала брата, еще предстояло выяснить.
   – Пропусти его, – подходя к КПП, сказал дежурному бойцу Прошкин.
   – Не велено.
   – Я тебе велел. Видел, я с майором только что базарил? Майор разрешил. Заходи, Федя.
   Федя нырнул в узкую щель между створками раздвижных ворот и подал Прошкину потную ладонь. Федьке было четырнадцать. Спецназ был его голубой мечтой.
   Но как-то, выпив, Прошкин ему сказал:
   – Федька, забудь про спецназ. Дело это тяжкое, да и безденежное. Лучше иди учиться.
   Учиться же Федька не хотел, как и Прошкин в свое время.
   – Ну, чего тебе?
   Они устроились под грибком, где обычно военнослужащие встречались с родителями и быстро поедали домашнюю пайку, привезенную мамой или бабушкой для сыночка или внука. Прошкин положил пачку сигарет на столик. Федька сразу потянулся к ним, но тут же получил по рукам.
   Это напоминало игру кота с мухой: муха ползет, кот бьет по ней лапой, но не убивает до смерти, ведь хочется поиграть.
   – Есть новости, – оглядевшись по сторонам, прошептал коротко стриженный Федька.
   У Прошкина все похолодело внутри. «Неужели Машка беременна?» Жениться он пока не собирался, во всяком случае, на Машке.
   – Ну, че тянешь, урод, говори. С Машкой чего случилось?
   – Машка прислала, – сказал Федька и, воспользовавшись замешательством, тут же завладел сигаретой.
   Прошкин настолько растерялся, что даже машинально щелкнул зажигалкой. Федька сладко затянулся и зажмурил глаза.
   – Че молчишь, урод?
   – Дело есть к вам.
   – К кому это, к нам?
   – Ко всем вам, за кем снайпер охотится.
   – Ты ради этого меня с кровати поднял? Я бы спал себе и горя не знал, а ты мне всякую хрень рассказываешь, мозги полощешь!
   – Нет, Витя, не мозги полощу, я дело говорю.
   Я снайпера знаю.
   – Ты? Снайпера? – Прошкин закурил и принялся нервно перебрасывать зажженную сигарету из одного угла рта в другой.
   Подросток с видом победителя смотрел на огромного спецназовца, чувствуя свое превосходство. Федя сидел, важно надув щеки, стараясь глубоко не затягиваться, иначе непременно закашлялся бы. Сигареты Прошкин предпочитал крепкие, без фильтра. Подросток во всем старался копировать приятеля старшей сестры.
   Он сидел на низкой лавке, широко раздвинув колени.
   – Машка сказала, будто кое-что знает о том, кто стреляет в спецназ.
   – Ну, говори! – Прошкин, забыв о том, что перед ним подросток, подался вперед. Человек в предчувствии смерти готов поверить в любую ерунду, если только она дает шанс на спасение.
   – Больше Машка ничего не сказала, – покачал головой Федя.
   – Где она?
   – Как всегда.
   Прошкин не встречался с Машей уже добрую неделю, все было недосуг. Теперь же он загорелся желанием увидеть ее немедленно.
   – На дискотеке? – выпалил он, но тут же понял ошибку: дискотека еще не открылась.
   – Дома.
   Федя с сожалением сделал последнюю затяжку и щелчком отбросил окурок в надежде попасть в металлическую двухсотлитровую бочку, вкопанную на площадке для встреч. Конечно же, не попал. В другое время Прошкин взгрел бы пацана, – сорить на площадке строго запрещалось, она являлась лицом части.
   Каким образом Машка могла узнать о снайпере, Прошкин даже не спросил. Такими фразами не бросаются.
   – Жди меня с северной стороны, – шепнул он Феде и подвел его к караульному. – Видишь, ничего страшного не случилось, пустил пацана, он и посмотрел, как спецназ живет.
   – К Машке в гости собрался? – ухмыльнулся караульный.
   – Не твое дело. Спать пойду, – ответил Прошкин.
   – Ясное дело, к Машке. Классная у тебя сестра, – караульный хлопнул Федьку по плечу.
   Прошкина от волнения бросило в дрожь, на лице проступили красные пятна. Федька подмигнул ему и юркнул в чуть приоткрытые ворота части. Выдержки у Прошкина хватило на то, чтобы спокойно пройти до поворота, затем, пригнувшись под прикрытием кустов, он бегом бросился к забору. Два молодых бойца, сгребавших граблями скошенную траву, проводили Прошкина удивленными взглядами. Тот летел, почти не касаясь земли ногами. Забор здесь был высокий, составлен из железобетонных плит, поверху змеилась полоска растопленного солнцем солидола.
   Перепачкавшись и даже не заметив этого, Прошкин спрыгнул на пыльную тропинку. Вдоль забора росли огромные кусты чертополоха и репейника, поблескивали битые бутылки.
   Федька уже ждал спецназовца под старой яблоней.
   – Вот, вы сигареты свои забыли, – он отдал пачку, из которой успел стянуть две плоские, туго набитые сигареты.
   Дома у Машки Прошкин был всего один раз, да и то заявился к ней в пьяном виде. Родители девушки после этого строго-настрого запретили ей с ним встречаться. Прошкин не был уверен, что найдет дом, а тем более квартиру, иначе он не стал бы связываться с Федькой в качестве провожатого.
   Он буквально гнал подростка, подталкивая его в спину. Прошкин даже забыл о том, что следовало бы переодеться в гражданку, чтобы не быть остановленным патрулем. Но пьяным, сумасшедшим и влюбленным обычно везет, на пути им не повстречался ни один патрульный.
   – Родители дома, – шепнул Федька Прошкину, когда они оказались возле подъезда. – Подожди в беседке, Машка сейчас выйдет.
   Спецназовец сел на скамейку в маленькой беседке, сколоченной из деревянных брусьев и со стороны Машкиного дома увитой диким виноградом. Неподалеку располагалась песочница, из песка торчала кабина до половины засыпанного игрушечного «Урала». Машка все не шла.
   Прошкин чувствовал себя маленьким ребенком, которого мать забыла в беседке, но терпеливо сидел бы здесь до самой темноты, дожидаясь известия о снайпере.
   Наконец появилась девушка. Она знаком показала Прошкину, чтобы тот не бежал ей навстречу – могли заметить родители, – и устроилась рядом с ним.
   – Говори, – выдохнул Прошкин, забыв, что стоило бы сперва поцеловать девушку или сказать ей что-нибудь ласковое.
   – Родители не выпускали, – притворно вздохнула Машка, подвигаясь поближе к Прошкину.
   – Это правда?
   – Что?
   – Федька сказал.
   Машка кивнула:
   – Помнишь того парня, с которым я до тебя гуляла?
   – Сапожникова, что ли?
   – Нет, еще до него.
   Прошкин в дебри Машкиной биографии никогда не лез, справедливо полагая, что так можно докопаться до вещей весьма неприятных.
   – Нет.
   – Леонарда помнишь?
   Когда прозвучало это редкое имя, Прошкин тут же вспомнил неприятного типа, который однажды на танцах подошел к Машке, когда Прошкин вышел покурить на крыльцо Дома офицеров. Неприятного, конечно, только в понимании мужчин, потому как Леонард был хорошо сложен и тщательно следил за собой. Тогда он, едва завидев Прошкина, облаченного в форму, тут же ретировался, а Машка что-то наплела про дальнего родственника, с которым давно не виделась.
   – Я встречалась с ним раньше, – Машка картинно потупила взгляд.
   – Понял. Дальше.
   – Ты на меня не обижаешься?
   В любое другое время Прошкин, ясное дело, обиделся бы и, возможно, даже слегка поколотил бы Машку. Но теперь ему было до «голубой звезды», что у нее раньше было с Леонардом.
   – Дело говори.
   – Неудобно… Я же не знала, кто он такой на самом деле.
   – Кто? – Прошкину хотелось взять Машку и хорошенько тряхнуть, чтобы скорее добиться от нее толку.
   – У него есть снайперская винтовка, – Машка широко открытыми глазами смотрела на Прошкина, ей казалось, что после такого признания тот, как минимум, обязан на ней жениться.
   – Ты сама ее видела?
   – Сама. Я.., мы как-то выезжали с ним за город, он пьяный был, хвалился, показывал…
   Прошкин хоть и был взволнован, но все-таки понимал, что Машка с трудом может отличить автомат Калашникова от ПТУРСа.
   – Опиши, – предложил он.
   – Длинная такая и прицел, как половина бинокля.
   – Откуда она у него?
   – Сказал, что купил.
   – Когда это было?
   – В прошлом году. Мы с тобой еще не были знакомы.
   – Побожись, – потребовал Прошкин.
   Машка перекрестилась и сказала:
   – Чтоб мне сдохнуть!
   Такая клятва вполне устроила ОМОНовца.
   – Ну, смотри, Машка, если наврала!
   – Зачем мне врать? Я же о тебе беспокоюсь, о ребятах.
   Леонарда Новицкого в Ельске знали многие и недолюбливали. Он был красив, но красота эта для мужчин была отталкивающей. Женщины же при виде его буквально млели. Когда в Ельске прошел фильм «Титаник», то в Ди Каприо многие девушки узнали местного Леонарда. Гомосексуалисты в большинстве своем смазливы, заботятся о внешности, не спешат напиваться в компании, потому как человек выпивший теряет над собой контроль и истинное нутро выплывает наружу.
   Тут недолго и по морде схлопотать. Леонард о своем реноме заботился, на публике постоянно появлялся с женщинами, умело создавал себе репутацию бабника.
   В свое время на эту удочку попалась и Машка. Ей нравилось то, как обходителен с нею был Леонард, как на людях целовал ей руку, дарил цветы. А то, что он делался холодным, стоило остаться вдвоем, она приписывала застенчивости и хорошему воспитанию. Леонард держал в Ельске пять киосков, собственноручно развозил по ним товары на старом «Ситроене». Бизнес не особенно прибыльный, но одинокому мужчине на жизнь хватало.
   Ельск – город патриархальный, в нем никто не решился бы открыто признать себя гомосексуалистом. Большинству горожан это слово было знакомо, но в разговоре они употребляли куда более емкое и более обидное, непременно добавляя к нему определение «гнойный». Леонард жил в отдельном доме, доставшемся ему от родителей, потомков польских переселенцев конца прошлого века, но основательно перестроенном за деньги от розничной торговли.
   Бесхитростное, но правдивое описание снайперской винтовки системы Драгунова вконец убедило Прошкина, что его вывели на верный путь. О том, какой смысл Леонарду стрелять в ОМОНовцев, Прошкин не задумывался. Во-первых, он был достаточно прост и бесхитростен, вовторых, имелась улика. Принцип презумпции невиновности – заморочка для следователя, простой же милиционер действует по другому принципу: невиновных у нас в стране не сажают, если посадили, оправдывайся сам.
   – Знаешь, где он живет?
   – Я у него всего один раз была, – врала Машка, побывавшая в доме Леонарда далеко не единожды, но ни разу не добившаяся близости с красавцем гомиком. – В самом начале Садовой, напротив пункта приема стеклотары. Я покажу.
   Дом большой, добротный, с мансардой.
   – Этот урод сейчас в городе?
   – Да, я специально проверяла, даже у Вальки спросила. Она у него в киоске торгует. Вот уж не думала, что это Леонард твоих друзей застрелил!
   Обходительный, не пьет… Валька говорит, что он совсем к киоскершам не пристает. Рядом с ее киоском еще два стоят в одном ряду, они армянину принадлежат. Так тот сразу девушек предупредил, когда на работу брал, что с ним спать придется. Но девчонки не жалуются, он за это им отдельно платит.
   – Дом покажешь.
   Машка одернула юбку, поднялась и повела Прошкина. Когда они оказались за старыми двухэтажными сараями, девушка остановилась.
   – Ты чего?
   Машка растерялась. Обычно в этом месте Прошкин принимался ее тискать.
   – Целоваться будем? – спросила она.
   – Некогда, – Прошкин махнул рукой, мол, на войне не до глупостей.
   Пришлось Машке смириться. Через пустырь и школьный стадион они выбрались к пункту приема стеклотары – приземистому сооружению из силикатного кирпича. Обитые жестью двери были закрыты тяжелым навесным замком.
   На крыльце грелась в лучах солнца парочка бомжей – мужчина с седой косматой бородой и женщина, лицо которой представляло собой один сплошной синяк.
   Перед ними стояло несколько пустых ящиков и табличка, написанная на гофрированном картоне углем: «Принимаем бутылки». Бомжи занимались тем, что принимали у нетерпеливых горожан бутылки, для которых не хватило тары, дешевле, чем в приемном пункте. На выпивку им хватало.
   На другой стороне улицы виднелся кирпичный дом под островерхой крышей, высокий деревянный забор сплошь увивал виноград.
   – Он там живет, – шепнула Машка, прижимаясь к Прошкину.
   Дом выглядел покинутым, все окна были плотно закрыты. На балконе покачивались белоснежные простыни.
   Прошкин присел на корточки. Бомж никак на это не среагировал. Обветренное загорелое лицо в грязных потеках оставалось бесстрастным. Пробудить пригревшегося на солнце бомжа могло немногое: звон пустой бутылки, похрустывание денежной купюры или же бульканье спиртного, наливаемого в стакан. Прикасаться к грязному, опустившемуся мужчине Прошкину было гадко.