Воронин Андрей Николаевич. Троянская тайна

   – Для человека, который действовал исключительно ради собственного удовольствия и из любви к искусству, ты слишком часто заговариваешь о цене, – заметила Ирина. Голос ее звучал ровно, и никаких особенных эмоций она не испытывала – внутри было пусто и холодно, и хотелось поскорее закончить дела и уйти – неважно куда, лишь бы подальше отсюда. – Хорошо, поговорим об этом.
   – О, – воскликнул Виктор, – я тебя не узнаю! А как же идеалы? Ну, хорошо, извини, шутка неуместная. О цене так о цене. Чего же ты хочешь? Брачный контракт? Пожизненную ренту? Или тебя устроит процент от выручки?
   Очень спокойно и неторопливо Ирина погасила в пепельнице окурок, отряхнула пальцы, открыла сумочку и вынула из нее подаренный Сиверовым пистолет.
   – Поговорим о цене, – повторила она, взводя курок и направляя пистолет на Виктора. – Сейчас ты, мерзавец, скажешь мне, где находится картина, и это будет единственная цена, которая меня устраивает. Тебя она тоже должна устроить, потому что это цена твоей жизни.
   Виктор Назаров ничуть не испугался пистолета.
   – Не глупи, – сказал он скучающим голосом. – Это уже отдает дешевой мелодрамой. Неужели твой дорогой Глеб Петрович, когда учил тебя обращаться с пистолетом, не объяснил тебе, что пользоваться оружием следует обдуманно? Я знаю, что ты не выстрелишь, и убеждать меня в обратном бессмысленно. Ты ставишь себя в глупое положение. Лучше спрячь эту штуку сейчас, потому что чем дольше ты ее так держишь, тем смешнее выглядишь.
   – Картина, – сказала Ирина.
   – Что "картина"? Картины нет, и тебе ее не видать как своих ушей.
   – Это точно?
   – Точнее не бывает. Даже не мечтай.
   – Тогда говорить больше не о чем. Ты не в состоянии заплатить цену, которую я прошу, следовательно, сделка не состоялась. Никакого другого интереса ты для меня не представляешь.
   – Еще как представляю! Ты что, готова сесть в тюрьму? Учти, доказать мою причастность к похищению картины невозможно. Значит, это будет обыкновенное бытовое убийство – скажем, на почве ревности. Тебя посадят, а российские колонии – это не курорт на Лазурном берегу, ты с твоим характером там и года не протянешь. Да еще с твоей внешностью... Хочешь стать подстилкой для охранников? А как тебе понравится однополая любовь с соседками по камере, которые месяцами не моются?
   Ирине удалось справиться с внезапным приступом тошноты, и, когда она снова заговорила, голос ее был по-прежнему ледяным и ровным.
   – Это тоже цена, – сказала она. – Цена, которую я готова заплатить за удовольствие стереть тебя с лица земли!
   Виктор сидел в кресле, откинувшись на спинку, скрестив на груди руки и закинув ногу на ногу. Не поднимаясь, даже не меняя позы, он вдруг поддел стоявший между ними кофейный столик носком ботинка и опрокинул его, почти швырнув в Ирину. Тяжелая золоченая пепельница с окурками, антикварная настольная лампа, недопитая бутылка коньяка, вазочка с полевыми цветами, стакан – словом, все, что стояло на столе, полетело ей прямо в лицо. Она инстинктивно прикрылась скрещенными руками, а в следующий миг совершенно непостижимым образом очутилась на полу с ноющей кистью правой руки и онемевшей щекой.
   Больше всего досталось, кажется, щеке, и удар был нанесен не вазочкой с цветами. Честно говоря, это здорово смахивало на хорошую оплеуху, и, несмотря на обстоятельства, тот факт, что Виктор поднял на нее руку, потряс Ирину гораздо сильнее, чем вид пистолетного дула, смотревшего ей прямо в лицо с очень небольшого расстояния. Пистолет был ее, но находился в руке у Виктора, и оставалось только гадать, как он там очутился. Подсказкой могло послужить разве что ноющее запястье да еще щека, которая уже отошла от первого шока и теперь пылала, как будто по ней прошлись раскаленным утюгом.
   – Твой любимый Глеб Петрович не сказал тебе самого главного, – произнес Виктор. Тон у него был снисходительный и скучающий. – Когда ты действительно намерена убить человека, делай это без долгих разговоров и драматических жестов – просто прицелься и стреляй. Это...
   Он замолчал, взгляд его остановился, а на лице появилось выражение глубокой задумчивости. Казалось, он силился вспомнить что-то важное – что-то вертящееся на самом кончике языка, но все время ускользающее. Пока тянулась эта неожиданная и странная пауза, Ирина лихорадочно придумывала способ избежать неизбежного, но такого способа не было. Сантиметрах в двадцати от ее руки валялся пустой стакан, но что толку? Стаканом много не навоюешь, да и палец, лежащий на спусковом крючке, наверняка окажется быстрее...
   – Черт, – сказал наконец Виктор.
   Это было явно не то, что он хотел сказать вначале. Потом Виктор Назаров покачнулся и начал падать. Падая, он все-таки успел спустить курок. Ирина увидела, как черный канал ствола постепенно, как в замедленной съемке, наполняется оранжевым пламенем; потом пламя выплеснулось ей в лицо, и мир вокруг Ирины Андроновой исчез, одним резким скачком провалившись в сплошной мрак.

* * *

   – Я так давно вас не видела! – обрадованно произнесла Ирина.
   Их шаги гулко отдавались в пустых залах, где по случаю сумеречного зимнего дня был включен свет. Иногда шаги глушили ковровые дорожки, и тогда начинало казаться, что они беззвучно парят в нескольких миллиметрах от пола, со всех сторон окруженные молчаливыми свидетелями, строго и вопросительно взиравшими на них с потемневших полотен в тяжелых золоченых рамах.
   – Новый год скоро, – невпопад ответил Сиверов. – Время летит, Ирина Константиновна. А что давно не видели... Ну, так, во-первых, были заняты, а во-вторых... Знаете, принимая во внимание обстоятельства, я бы не удивился, если бы вы вообще отказались со мной разговаривать.
   Ирина наклонила голову и искоса посмотрела на него. Темные очки, как обычно, скрывали глаза, но, кажется, на этот раз Глеб Петрович говорил правду.
   – Почему же? – сказала она. – Обида давно прошла, а то, что вы сделали, осталось. Да если хорошенько подумать, то мне и обижаться было не на что. Или было?
   Сиверов улыбнулся.
   – Это каждый человек решает самостоятельно.
   – Мне трудно решать, – сказала Ирина. – Я ведь так толком и не поняла, что произошло. Слишком мало информации. Тогда ничего не знала и сейчас не знаю.
   – Спрашивайте, – просто предложил Глеб.
   – Если бы я знала, что спросить! Ну, например, как давно вы заподозрили... Виктора?
   Глеб немного помедлил с ответом.
   – Честно говоря, почти сразу, – неохотно произнес он. – Не то чтобы было что-то конкретное, но уж очень сильно он рвался помогать. Сами посудите, какой человек на его месте стал бы так энергично проталкивать свою женщину в состав следственной группы? Вы были для нас слишком щедрым подарком судьбы, чтобы принять его без некоторых, скажем так, оговорок.
   – Значит, меня вы тоже подозревали?
   – Было такое дело, – признался Сиверов. – Особенно когда начались все эти убийства. Ну, сами подумайте, не успеешь в вашем присутствии произнести чье-нибудь имя, как – бац! – человека нет, и повидаться с ним можно разве что в морге...
   – Вот теперь вы меня обидели, – сказала Ирина.
   – Да бросьте, – отмахнулся Глеб, – вы же сами давно это поняли! Кто же обижается на естественный ход вещей? То есть, если вы хотите, чтобы я рассказал вам сказку...
   – Нет уж, – решительно перебила его Ирина, – хватит с меня сказок! Я их наслушалась на три жизни вперед! Знаете, чего я не могу понять? – сказала она уже другим тоном. – Как это Виктор промахнулся, стреляя почти в упор? Мне ведь чуть брови выстрелом не опалило...
   – Ну, во-первых, он стрелял уже, можно сказать, мертвый. А во-вторых, опаленные брови – это ваша фантазия. С вами ничего не могло случиться, даже если бы он целился в вас через оптический прицел. Пистолет-то был без бойка. То есть обыкновенный пугач, непригодный для стрельбы. Выстрелить из него мог бы разве что Господь Бог, если бы ему вдруг пришла на ум такая фантазия.
   – Что?!
   – Простите, – развел руками Сиверов, – как-то не выбрал момент раньше вам об этом сказать... Понимаете, когда мы установили связь между Назаровым и этим Бурой... В общем, там, за столом, на вашем дне рождения, этот супермен меня здорово разозлил...
   – Это я заметила.
   – Еще бы... Ну, я и выдал ему эту сказочку про то, что Митрофанова и Чебышев – родственники. Я знал, что она ездила на выходные за город, к тетке, и заранее выяснил, когда она вернется. Конечно, это было не совсем этично по отношению к ней, зато как сработало! Кроме того, Митрофанова пережила четыре вооруженных налета, так что за ее психику я не сильно беспокоился. Словом, с Назаровым мне уже тогда все было ясно, и я хотел только заставить его действовать, вывести на чистую воду. А насчет вас все еще оставались сомнения, поэтому я и подарил вам вместо боевого пистолета пугач. Это самый простой и надежный способ проверки – дать человеку оружие и посмотреть, против кого он его направит. А поскольку лишние покойники в этом деле были ни к чему, я спилил боек...
   – Жаль, что этого пистолета у меня сейчас нет, – задумчиво сказала Ирина. – С каким наслаждением я бы треснула вас по голове этой железкой!
   Сиверов вздохнул, потупился с притворным раскаяньем и полез правой рукой за левый лацкан пиджака.
   – Прекратите немедленно! – шепотом прикрикнула на него Ирина. – Вы что, с ума сошли?!
   Сиверов засмеялся и вынул руку из-под пиджака.
   – Ну и вот, – снова становясь серьезным, продолжал он. – После встречи с Бурой у подъезда Митрофановой последние сомнения в отношении Назарова исчезли. Кстати, мне было не по себе, когда вы стояли там, между гаражами, с пистолетом в руке. Хоть он и нерабочий, а все-таки довольно тяжелый. Если хорошенько треснуть им по затылку, как вы только что собирались...
   – Постойте, – сказала Ирина. – Вы что, меня видели?
   – У меня прекрасное ночное зрение, – признался Глеб, – зато от солнечного света глаза побаливают. А вы думали, очки – это имидж? Словом, видел я вас отлично, а потом, естественно, решил проследить, что вы предпримете. Сообщница немедленно помчалась бы к Назарову, чтобы предупредить. А человек непричастный к преступлению и при этом обладающий хотя бы задатками логического мышления после этого происшествия должен был сообразить, кто, так сказать, украл варенье... И вот тут-то честный человек, непривычный к реалиям нашей работы, способен выкинуть что-нибудь совершенно несообразное. Вроде того, что выкинули вы. Это счастье, что при вас оказался пугач, а Назаров поленился идти в спальню за своим собственным пистолетом. Я бы, конечно, все равно успел, но зачем лишний раз рисковать? Кстати, а что вы делали той ночью на конспиративной квартире? Ловили насекомых?
   Ирина ответила непонимающим взглядом.
   – Я имею в виду электронные подслушивающие устройства, в просторечье именуемые жучками, – пояснил Глеб. – Нашли?
   – Три штуки, – призналась Ирина.
   – Их было пять.
   – Как? Так это все-таки вы их поставили?
   – Господь с вами! Это еще зачем? Вы же там без нас, можно сказать, и не появлялись. Нет, просто я нашел их примерно на две недели раньше и все ломал голову: знаете вы о них или не знаете?
   – Я не знала, – сухо сказала Ирина.
   – Ну, теперь-то это не вызывает сомнений! Ваша дуэль с Виктором Викторовичем – лучшее тому подтверждение. Кстати, вы отлично держались. О чем шла речь, я не слышал, но лицо у вас было – ух! Валькирия!
   – Так вы все видели, – смутилась Ирина.
   – Интересно, а как бы я в противном случае в него попал? Я, Ирина Константиновна, сидел на березе за окошком, как старая больная ворона... Все кости затекли, меня потом ребята втроем разгибали.
   Они медленно двигались по залу Третьяковской галереи.
   – Вот она, – сказала Ирина и остановилась.
   Глеб увидел картину, знакомую по многочисленным репродукциям. Она была залита ровным ярким светом бестеневых ламп и висела на том самом, раз и навсегда отведенном месте, где ее привыкли видеть тысячи посетителей.
   Сколько ни всматривался Глеб Сиверов, ему не удалось заметить на картине ни малейших следов повреждений. Это было невероятно, потому что он лично участвовал в задержании грузовика, двигавшегося в направлении латвийской границы, и вместе со спецназовцами, одетый, как и они, в пятнистый камуфляж и черную маску, выволакивал из кузова тяжеленные плиты гипсокартона, крошил их прикладом автомата и вынимал из обломков завернутые в прозрачную полиэтиленовую пленку фрагменты. Фрагментов было много – сколько именно, Глеб уже запамятовал, но очень много. Теперь они снова представляли собой единое целое, и это было непостижимо.
   – А это действительно она? – спросил он недоверчиво. – Оригинал, а не копия?
   – Последнее слово было, конечно, за реставраторами, – сказала Ирина. – И они его сказали. Правда, впечатляет?
   – С ума сойти, – искренне ответил Глеб. – Герострат должен быть забыт, да?
   – Да, – сказала Ирина и отвернулась.
   Выдержав для приличия небольшую паузу, Глеб заговорил снова.
   – Извините, Ирина Константиновна, – сказал он, – но я к вам, увы, по делу.
   Ирина сделала вид, что удивлена.
   – Правда?
   – Правда. Понимаете, нам с Федором Филипповичем позарез нужна консультация знающего искусствоведа.
   – И опять с перспективой получить пулю в лоб?
   – Ни боже мой! – неискренне запротестовал Слепой. – Как вы могли подумать?! Сугубо кабинетная работа, всего-то одна несчастная консультация! Ну, может быть, две...
   – Или три, – подсказала Ирина. – Хорошо, я подумаю.
   – Вот спасибо! – обрадовался Глеб. – А то мы совсем зашились с этими музейными редкостями, будь они неладны...
   – Я подумаю, – повторила Ирина, хотя думать тут было не о чем: она ждала этого визита несколько месяцев и давным-давно знала, что ни за что не откажет своему коллеге Глебу Петровичу Сиверову, о чем бы тот ее ни попросил.