Воронин Петр. Прыжок в послезавтра

Воронин Петр
Прыжок в послезавтра

   Воронин Петр Иванович
   ПРЫЖОК В ПОСЛЕЗАВТРА
   Фантастическая повесть
   Фантастическая повесть Петра Воронина рассказывает о сравнительно недалеком будущем нашей планеты, о коммунистическом "завтра" когда на Земле окончательно восторжествуют олзум, справедливость и всемерная забота о благе человека.
   ОГЛАВЛЕНИЕ
   Исчезновение Валентина Селянина Явь, похожая на безумие Голоса планеты Известия с Ганимеда Радость и горе - рядом Преднамеренное убийство или случайность? Зачем ты есть, человек? Филипп Чичерин снова проявляет характер Новое знакомство Два признания в любви Путешествие в прошлое Опять шаровидное тело Свидание или схватка? Безразличие? Недобрый умысел? Ответный удар О чем может рассказать мелодия? Сомнения и надежды Воспитание стойкости (послесловие Г. Падерина)
   "НАДО МЕЧТАТЬ!"
   В. И. Ленин
   "Когда есть какое-нибудь сопри
   косновение между мечтой и жизнью,
   тогда все обстоит благополучно".
   Д. Писарев
   ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ВАЛЕНТИНА СЕЛЯНИНА
   Его стали искать лишь после того, как охотник эвенкийского колхоза, промышлявший в окрестной тундре, приехал с просьбой вернуть собачью упряжку. Ее-де взяли для начальника Селянки, обещали назад прислать и не прислали, забыли, однако...
   Охотник был нетрезв, говорил невнятно, наполовину по-эвенкийски, и строители засомневались, правильно ли его поняли. Да и сам он не принял ли за Селянина кого-нибудь другого. Ведь инженер Селянин еще неделю назад улетел в Ленинград улаживать важные личные дела. Друзья догадывались, что вернется Валентин с молодой хозяйкой, и заранее переполошили снабженцев, потребовав, чтобы те приготовили по самому наистолпчнейшему классу все необходимое для свадебного ужина. Вот почему в словах охотника вначале и усомнились.
   Однако гость из тундры продолжал твердить свое, и тогда срочно запросили аэродром, находившийся в восьмидесяти километрах от стройки, возле окружного центра. Оттуда ответили, что Валентин Иванович Селянин возвратился из Ленинграда еще пять дней назад, второго марта 1960 года, и, не меткая, отправился на стройку. Уехал на собачьей упряжке один, без каюра, заверив, что умеет обращаться с собаками, да и путь недальний. Его стращали лютым морозом и тем, что светлое время еще очень непродолжительно. Однако Валентин Иванович не впял предостережениям. Наоборот, мрачновато пошутил; мол, хуже, чем есть, не будет - в тундре хоть воздух чистый, не то, что в вашей коптильне. Это он так тесный и прокуренный насквозь табачищсм домик аэропорта назвал.
   Известие всполошило всех на стройке. В тундру немедленно выслали спасателен. Вызвали вертолет. О случившемся оповестили охотников и пастухов.
   Была осмотрена и обшарена вся территория между окружным центром и стройкой, включая отроги горного хребта. В одной из глубоких долин обнаружили нарты, но без собак. Идя обратно по следу, нашли вещевой мешок Селянина, полный продуктов.
   Через месяц поиски прекратили. Было ясно, что Валентин погиб. Тундра и летом-то не очень гостеприимна, а зимой человеку без еды и крова над головой здесь неминуема скорая смерть.
   В июне, когда растаял снег, поиски возобновились, правда, не такие настойчивые и широкие. Надеялись найти тело Селянина. Однако - безрезультатно.
   Селянин исчез.
   О случившемся мало-помалу стали забывать. Только близкие и друзья Валентина, если выпадало им встретиться где-нибудь в московской или ленинградской гостинице (поразбросала по стране кочевая строительная судьба), нет-нет да и заговаривали о том, каким замечательным парнем был Селянин, как любили и ценили его товарищи и как все-таки мы, люди, порой слабы и беспомощны. Вот хоть и Валентина Ивановича взять. Родкостного мужества и душевной крепости человек. Он и с белым медведем один на один схватывался, и в шахте едва не задохнулся после обвала. А как-то во время пурги так же вот исчез. Всю окрестную тундру тогда обшарили. А он раньше спасателей вернулся жив и невредим. Когда пурга налетела и он с дороги сбился, залег Селянин в снег вместе с собаками. И где, спрашивается! В сотне метров от поселка. Смеху потом было! Он сам первый и смеялся: большим весельчаком был Валентин Иванович. И вот - словно в последний раз пошутил, дэ только неудачно...
   Никто из современников так и не узнал подлинных обстоятельств исчезновения Селянина.
   ...В Ленинград Валентин действительно вылетел с намерением устроить, наконец, свои личные дела. В этом друзья не ошиблись. Двое-трое даже знали, что еще в конце января Валентин получил отчаянное письмо от девушки, которую любил и давно звал в Заполярье: "Я больше не могу, чтобы продолжалось так, как у нас с тобой. Боюсь самой себя, боюсь за нашу любовь. Если ты не приедешь, я могу не выдержать и сделаю непоправимое. Приезжай немедленно..."
   Он срочно ответил, что нетерпение свое посылает с телеграммой, а лично прибудет следом на самолете. Он и вылетел бы, да случилась авария на стройке: трех человек засыпало в туннеле. Валентин возглавил спасательные работы, а Ольге сообщил, что задерживается: погода нелетная.
   Он освободился лишь к 29 февраля. Провожающие шутили, что его ждет, конечно же, исключительная удача - под стать числу, которое бывает в феврале только раз в четыре года.
   Однако все произошло вопреки предсказаниям. Ольга, увидев Валентина, не кинулась навстречу, как бывало прежде, не захлебнулась в радостном смехе и плаче одновременно. Наоборот, она сказала почти враждебно:
   - Я ждала тебя месяц назад...
   - Так ведь погода была неблагоприятная! А телеграмму с моим нетерпением ты ведь получила?
   - Вот именно... Последняя капля как раз эта телеграмма. Для тебя всего важнее дела, всегда дела, всегда занят... И эти твои шуточки...
   Размолвки случались между ними и прежде. Ольга могла обидеться без всякой видимой причины, и тогда либо отмалчивалась, либо упрекала в том, в чем он чаще всего не был виноват. Успокоившись и убедившись в своей несправедливости, она горячо умоляла простить ее и была вдвойне ласкова. Валентин не мог на нее сердиться. Да и зачем сердиться? Ведь все равно заключать мир!
   Он и теперь предположил очередную несерьезную вспышку. Ольга успокоится, и он объяснит ей, почему пе прилетел сразу после письма, а главное, скажет, что не может больше без нее, что отправится назад только вместе с нею - хватит им разлук и расставаний! - и что он-вот честное пионерское! хороший и заслужил поцелуя или на худой конец хотя бы приглашения спять пальто.
   Он мысленно уже и говорил все это, заранее улыбаясь. Но Ольга сказала:
   - Я очень ждала тебя месяц назад... Ты не помог мне, когда я очень нуждалась. А теперь все кончено... Так, как живешь ты, это не для всех. Это для сильных. А я все равно не выдержала бы рано или поздно. Я вышла замуж.
   Валентин не сразу осознал смысл ее слов. Вначале он лишь недоуменно подумал, что Ольга почему-то избегает смотреть на него, что она стоит в неестественной, очень напряженной позе, вцепившись в спинку стула побелевшими пальцами, и голос у нее глухой, почти хриплый. А уж потом он осознал то, что она сказала ему.
   И все-таки он не мог, не хотел поверить.
   - Ты... Ты говоришь... Это не очень удачная шутка, то, что ты выдумала. Не надо так шутить.
   Ольга беззвучно заплакала. А за ее единой, в смежной комнате, раздались по-хозянски уверенные - мужские! - шаги.
   Что было с Валентином, начиная с этой минуты и до отъезда в тундру на собаках, он почти не запомнил. Что-то и кому-то говорил, что-то делал.
   С ним уже было однажды очень похожее, когда умерла мать. Оставалось три дня до защиты дипломного проекта. Ему предлагали отсрочку, но он отказался. Товарищи потом утверждали, что при защите он держался великолепно, на вопросы отвечал умно и смело. Сам Валентин плохо соображал, что делает и говорит.
   Сейчас никто не умер, но ему было так же плохо, как тогда.
   В самолете соседка по креслу почувствовала, что с ним неладно. Однако он сказал ей почти то же, что и позднее работникам аэродрома:
   - Хуже, чем есть, все равно не будет... К тому же мы снижаемся...
   Соседка решила, что он неважно переносит болтанку и высоту.
   Лишь в тундре, отъехав от аэродрома с десяток километров, Валентин впервые за последние сутки почувствовал себя в состоянии думать о случившемся. Он попытался разобраться, в чем причина всего...
   ...Ольгин отец был капитаном дальнего плавания, и до сих пор об этом хорошем человеке напоминают бесчисленные заморские безделушки и причудливые раковины, которыми Ольга очень дорожит. Сам он погиб в сорок втором. Ольга любит вспоминать о плаваниях отца, жалеет, что родилась девчонкой... Но сама не выезжала из Ленинграда дальше Пушкина и всем заморским деликатесам предпочитает окрошку с луком.
   ...Услышав в первый раз, что Валентин работает в Заполярье, Ольга пришла в восторг: тундра, полярные сияния, собачьи упряжки - прелесть!.. Но когда три месяца спустя Валентин предложил ей махнуть с ним вместе, она испуганно сжалась: "Как? В этот холод, за тридевять земель, где полгода все ночь и ночь?"
   Через год они встретились снова, и опять он соблазнял ее Севером. Ольга почти согласилась ехать, но в последний момент все-таки побоялась расстаться с Ленинградом, где была уютная квартира с множеством ласковых и милых вещей и вещичек и не было бесконечной ночи зимой и гнуса летом.
   ...Между тем она с гордостью, почти как о плаваниях отца, рассказывала знакомым, что Валентин строит далеко на. Севере, на вечной мерзлоте. "А вы представляете, что это такое строить на мерзлоте? Многие боятся риска, сбегают, а вот он не боится..."
   Восхищение с легкостью сменялось попреками и слезами.
   Думая теперь обо всем этом, Валентин усомнился г" серьезности и непоправимости того, что произошло с ним, Ольга не могла полюбить этого плюгавенького человечишку, который вошел в ее квартиру па правах мужа. У него сморщенное личико, трусливые глаза, и сам он жалкий сморчок. Ольга очень скоро поймет это и порвет с ним. Нельзя было улетать, не попытавшись убедить ее в ошибке.
   Но тут же навалилось отчаяние. Нет, все потеряно. И этот человек, ее муж, совсем не глуп и не сморчок, нет... А убеждать Ольгу?.. Замужество слишком серьезный шаг. С замужеством не шутят. Этого не может не понимать даже такая взбалмошная девчонка, как Ольга. И глупо надеяться теперь...
   Валентин так был занят своим несчастьем, что почти не обращал внимания на собак, бежавших по глубокому следу большого оленьего обоза, накануне отправленного на стройку. Мороз был нещадный, никак не меньше пятидесяти. К тому же тянул слева хотя и несильный, но при таком морозе обжигающе резкий ветерок. Валентин поневоле отворачивал голову. Ресницы без конца схватьь вало. Дышать надо было с опаской.
   Неожиданно собаки рванули. Нарта резко накренилась, дернулась. Валентин, не успев опомниться, вывалился на снег, а собаки - сильные и свирепые полярные лайки, - визжа от нетерпения и ярости, помчались по следу песца; который минуту или две назад пересек их путь. Валентин бросился вслед, громко звал вожака, надеясь, что тот подчинится и повернет назад. Но где там! Упряжку можно было теперь догнать разве что на вертолете.
   Селянин очень скоро выбился из сил и мог идти только шагом, а собаки с нартами, спальным мешком и запасом провизии скрылись среди холмов.
   Стало смеркаться. Догонять собак в темноте было бессмысленно.
   Положение складывалось в общем-то хуже некуда. Надежда была лишь на то, что здесь неподалеку есть балок. Он поставлен на полпути от аэродрома до стройки специально для того, чтобы можно было обогреться, а при нужде и переночевать. В этом крохотном передвижном домишке всегда есть запас топлива. Наверняка найдется еда. Вполне возможна встреча и с кем-нибудь со стройки,
   Селянин понимал, как нелегко найти среди тундры, да еще ночью, балок. Задача была бы и вовсе безнадежной, если бы не след оленьего обоза, на который он рассчитывал вот-вот выйти.
   Валентину не в первый раз попадать в крутые переделки.
   Еще в войну десятилетним пареньком он ходил партизанским разведчиком и часто возвращался по ночам,, не зная в точности, где находится отряд, и рискуя в любой момент услышать грозное: "Хальт!" и треск автоматной очереди. Да и с тундрой ему случалось бороться один на один.
   След оленьего обоза не мог быть далеко. Но Валентин шел уже больше часа. Пересек, не заметив? Двигался не в ту сторону? Нет, шел он правильно, в этом Валентин был уверен. Значит, не заметил.
   Почти ощупывая каждый метр снежного покрова, спрессованного ветрами, двинулся назад.
   Он разыскал-таки след обоза!.. Удача приободрила. Он не мог в точности знать, как далеко до балка, но это в конце концов было не самым важным. Главное, он теперь не заблудится: обоз выбил заметную даже в темноте дорожку.
   Валентин был одет в оленью парку, моховые штапы и бокари из камуса, год назад сшитые для него знакомыми оленеводами. Было удобно и, несмотря на сильный мороз, тепло. Но Валентин начал быстро уставать, все чаще спотыкаться. Он не сразу догадался, почему с ним такое. А потом вспомнил, что со вчерашнего вечера почти ничего не ел. Лишь перед дорогой в буфете аэродрома выпил чаю и проглотил бутерброд.
   Есть и не хотелось. Манило отдохнуть хотя бы минутку. Мучила жажда. Валентин набил снегом рот и почти задохнулся от нестерпимой ломоты в зубах.
   - Ух, черт!..
   Ноги отказывались двигаться. Дело дрянь. Значит, не просто устал, а раскис, расслабился. Тряпка!
   - Пусть гром гремит, пускай пожар кругом...- забормотал Валентин. - И вся-то наша... жизнь... есть борьба, борьба...
   Это была старая, довоенная песня. Ее очень любил петь дядя Коля, пулеметчик партизанского отряда. Боевая песня...
   - Гром... Пожар... К черту пожар!.. Хотя вместо мороза... Нет, пожар - глупо. Лучше скромненький огонек в скромненьком балке... А мороз жжет, проклятый, что твой пожар... Мы беззаветные герои все...
   А балок не появлялся. Неужели обоз прошел стороной?..
   Если так, спасение только в том, чтобы двигаться дальше, не останавливаться! Ни за что не останавливаться! Не позволять себе сесть отдохнуть. Идти, пока не встретишь людей. Иначе смерть.
   - Вся-то... наша... жизнь есть борьба... борьба...
   Он шел всю ночь. Спотыкался, падал, по упрямо двигался вперед. Перед рассветом обнаружил, что след обоза исчез. Метнулся назад и едва не свалился с обрыва. Вероятно, внизу закованная льдом река. Он бросился вправо, затем влево. Следа но было.
   Валентин упал па снег, готовый сдаться, не продлевать мучений, все равно бессмысленных. Сначала ему было холодно. Однако вскоре он согрелся, проваливаясь в сладкий, теплый сон. И тут же пришло на ум страшное: это не сон! Это смерть!
   Он заставил себя открыть глаза и опять почувствовал холод. Подняться удалось не сразу. Тело стало непослушным.
   А потом он снова шел, повторяя в полузабытьи все одно и то же: "Вся-то... наша... жизнь... борьба..."
   Не вслух повторяя. Мысленно.
   Развиднялось. Но он уже ничего не различал перед собой. Только какие-то цветовые пятна и круги.
   День снова сменился ночью, а Валентин по-прежнему шел, не отдавая себе отчета, куда и зачем идет... "Вся-то... наша... жизнь..."
   Начались галлюцинации. Он видел не тундру, а зеленый лес и реку, над которой повис белый туман...
   На мгновение полузабытье отступило, и Валентин различил впереди какие-то черные громады и огонек над ними. Это была яркая звезда, а ему почудился огонек, зажженный доброй рукой человека. Он рванулся к нему н упал. Подняться уже не сумел и пополз, захватывая воздух потрескавшимися губами.
   Вскоре неверная реальность опять сменилась бредом. Не было тундры, а было черное поле, яма с упругими, словно живыми телами расстрелянных партизан, и далеко, бесконечно далеко робкий свет в избушке.
   Доползти бы к этому свету. Только бы доползти!..
   Он останется жив, если доползет... Он доползет... доползет... Его не убили, только грудь горит, но он жив. Он выполз из-под трупов, а теперь надо доползти...
   Все, что он видел в бреду, было с ним в сорок третьем. В марте.
   Партизанский отряд, в котором Валентин считался лучшим разведчиком, попал в засаду. Во время боя погибли почти все. Уцелевших, в том числе и десятилетнего Валентина, взяли в плен и через день расстреляли. Случайность спасла парнишку от смерти. Пуля задела легкое, Валентин потерял много крови, но глубокой ночью выбрался из ямы и дотащился к свету в крайней избенке. Он не только остался жив. Он вырос сильным и крепким.
   Да, так было. Семнадцать лет назад. А сейчас он полз и бредил прошлым.
   Он дотащил измученное тело до темной громады и продолжал судорожно ползти, не замечая, что перед ним не спасительное "тепло избы, а ледяная щель. Вскоре уже не было сил передвинуться даже на вершок. Но он все равно царапал лед... Под конец и пальцы замерли.
   Опускались нетающие снежинки. Мороз. Покой. Тишина.
   ЯВЬ, ПОХОЖАЯ НА БЕЗУМИЕ
   Ощущение было такое, словно он надал в теплую и мягкую пустоту. Это не вызывало страха. Наоборот, было приятно. Он подумал, что это похоже на сон - падение. Стоит открыть глаза и убедишься - все иначе. Но веки словно окаменели, не поднять их.
   А потом все разом исчезло. Тьма. Небытие. Долго ли они продолжались - мгновение, вечность? - он не мог судить. Но так же внезапно, как тьма, наступил полусон. Только теперь ок, зтот полусон, был ярким и странно осмысленным.
   Валентин увидел ленинградскую квартиру и услышал глухой, измученный Ольгпп голос... "Все... кончено... Я вышла замуж..." А. вот промороженная тундра, белые собакп, убегающие в белую - нет, серую! - даль, и жесткий хруст снега под ногами... Вслед за тем острое, жжение п груди, темнота степи и далекий огонек, обещающчй спасение...
   Опять тьма, небытие ц спять внезапное возвращение к прошлому, к Ольге. Она протягивает руки, счастливо смеется: "Я так испугалась, когда зазвенел звонок. Что если и на этот раз не ты, а кто-нибудь другой? Это, наверное, глупо, что я боюсь, по я так истосковалась!.. A ты скучал обо мне, капитан?"
   Тьма. Свет.
   Свет. Тьма.
   Поочередно вспыхивали и гасли ячейки памяти, восстанавливая картины, когда-то виденные, слова, когда-то услышанные, книги, давным-давно прочитанные. Вся жизнь, с дней совсем, казалось, позабытого младенчества, пробегала, перескакивая во времени, и часто конец события возникал раньше, чем его начало.
   И вот опять перемена: Валентин просыпался, сознавая, что просыпается. Мягкость ложа, чье-то осторожное прикосновение к его волосам, шорох чьих-то шагов - все это было уже реальностью, а не странным бегом прошлого. Он испытывал облегчение оттого, что становится хозяином над самим собой, и хотя еще пе открыл век, окончательно проснулся. Он ощутил желтизну отгороженного веками света и всей душой потянулся к этому свету.
   В конце концов ему все-таки удалось открыть глаза, но мир, хлынувший в зрачки, был так ослепительно ярок, что Валентин ничего не увидел. Только блеск, равнозначный тьме. И тотчас испуганный возглас:
   - Меньше света! Пожалуйста!
   Голос мужской, чуточку усталый.
   - Откройте глаза. Вы слышите меня? Попытайтесь снова открыть глаза. Пожалуйста!
   Валентин медленно приоткрыл тяжелые веки. Свет был ослабленный. Вверху что-то голубело. Он подумал вначале, что это небо. Но разве бывает в Заполярье такое небо, да еще зимой? И почему оно то темнеет, становясь синим, то медленно светлеет?
   Появилась мужская голова в белой, похожей на глубокую тюбетейку, шапочке.
   - У вас ничего не болит?.. Отвечайте, закрывая и открывая веки. Если "да", закройте. "Нет" - закрывать не надо. Вы хорошо себя чувствуете?
   Валентин опустил веки и одновременно вымолвил;
   - Д-да...
   Язык, как недавно веки, плохо повиновался ему, но именно поэтому он повторил еще раз:
   - Да, х-хорошо...
   - О, вы совсем молодцом! - воскликнул мужчина. - С возвращением! Я счастлив, что мне выпала такая награда - первому поздравить вас с возвращением... Заслуги моих коллег неизмеримо больше моих собственных, но поздравить все же поручили мне.
   - Илья Петрович!
   Справа от Валентина стояла женщина, тоже в белой шапочке и белом халате. Голос у нее звонкий, молодой. Мужчина виновато отозвался:
   - Да-да, я не о том... Но ведь все правда... то, что я сказал. И потом, Клава, привычка, профессиональная привычка встречать... А вы молодцом, - наклоняясь к Валентину, похвалил он.
   - Где я?
   Мужчина почему-то смутился, призывно поглядел па женщину в белом.
   - Вы... ну, в больнице... - заговорила женщина. - С вами было несчастье, вы очень долго болели, но теперь все благополучно. И не надо больше расспросов. Покушаем, отдохнем, а тогда можно и расспросы.
   Она говорила с Валентином, как говорят с маленькими детьми, и это красноречивее любых объяснений убедило его, что он был очень плох и сейчас еще плох.
   - Как... я... сюда... попал?
   - Вам нельзя много разговаривать.
   То, что она не хочет отвечать, неожиданно рассердило Валентина.
   - Как я сюда попал?! Где я?.. Где?!..
   Он рванулся, пытаясь встать, но все тело пронзила боль. В последний миг перед тем, как потерять сознание, он опять увидел то меркнущую, то светлеющую голубизну вверху.
   ...Очнулся он в полной тишине. Хотел встать, но тело было словно чужое, а руки неимоверно тяжелые.
   Открыл глаза. Темнота. Он попытался разглядеть чтонибудь в этой темноте, и сейчас же заметил, что в комнате посветлело. Наступает утро? Ох, скорее бы!
   И тотчас, откликаясь на его желание, свету прибавилось. Стало даже больно глазам. Но едва он ощутил эту боль, свет ослаб.
   Этот послушный ему рассвет не мог быть явью. Значит, все лишь снится. Опять снится! Он почему-то подумал об Ольге и внезапно почувствовал: Ольга здесь, рядом.
   - Оля! - позвал он.
   - Что, Валя? - откликнулась она. - Я давно жду, когда ты вспомнишь обо мне...
   Раздался шорох шагов, и Валентин увидел, что Ольга садится на табурет, обыкновенный табурет, покрашенный, как и вся мебель в комнате, белой краской.
   - Я знал, что ты вернешься, - прошептал он, сознавая между тем, что это лишь сон, что в действительности Ольга не может прийти.
   - А как я могла не приехать, Валя?
   В ее голосе столько заботы и любви, и сам этот голос так ласков и так бесконечно дорог, необходим!.. Валентин заплакал в отчаянии от того, что все лишь грезится... Ему было стыдно. Он плотно сжимал веки, но это не удерживало слез.
   А Ольга взяла его за руку, прижалась к ней щекой. Она часто делала так, если все было мирно и дружно, и они оставались наедине. Но прежде он не был бессильным.
   Щека у Ольги нежная, чуточку прохладная, и это подействовало успокаивающе.
   - Ты не осуждай, что я так вот... что разнюнился... сказал он.
   Ольга протестующе замотала головой. У нее у самой в глазах были слезы. А Валентин подумал, что Ольге очень к лицу белый халат. Он сделал ее более стройной, и глаза кажутся не серыми, а почти черными. И в них нежность и доброта.
   На стене справа зажегся красный огонек. Ольга засобиралась уходить.
   - Мне пора.
   - Не надо... Останься, - попросил Валентин, уверенный, что его желание не может не исполниться, раз все происходит во сне. Однако Ольга повторила?
   - Здесь порядки строгие.
   Только теперь Валентин поверил, что это не сон, и это было еще удивительнее.
   - Я снова к тебе приду. Я всегда буду рядом, пока нужна тебе... А сейчас явятся врачи. Но я буду недалеко, и ты помни, что я недалеко и думаю о тебе.
   Она поднялась, но он требовательно и умоляюще посмотрел на нее. Ольга поняла, чего он ждет, и вспыхнула от смущения, а потом наклонилась и поцеловала его в губы. Так она краснела лишь в первые дни после того, как они признались друг другу в любви.
   Походка у нее тоже стала иной - очень легкой, стремительной, и это опять была счастливая перемена, которую отметил Валентин.
   Но едва Ольга скрылась за дверью, он снова усомнился в реальности того, что произошло сейчас, и лишь с появлением Ильи Петровича и Клавы окончательно поверил, что не спит.
   - Ну вот, свидание вас явно взбодрило, - заговорил Илья Петрович. - Давление крови, нервные импульсы, состав крови отличные. Во время свидания они улучшались прямо-таки по минутам. Отлично!
   Он опустился на тот же табурет, на котором недавно сидела Ольга, улыбался дружески; словно был знаком с Валентином сто лет. Клава, то ли медицинская сестра, то ли молодой врач, вела себя сдержаннее, но глаза ее лучились улыбкой.
   Валентин ждал, что его станут сейчас осматривать, как всегда делают в больницах, но Илья Петрович явно не торопился, а Клава - та вообще отвернулась, сказав:
   - Пора позаботиться о вашем аппетите,
   Что-то щелкнуло, и Валентин увидел маленький столик на колесиках и на нем какие-то тюбики не то зубной пасты, не то вазелира. Клава подкатила столик к кровати и, надев на лицо маску, объявила:
   - Кушать подано. Кажется, так пишут в старинных романах?
   Руки у нее были в полупрозрачных перчатках. Она открыла один из тюбиков.
   Валентин решил, что ему собираются давать какие-то лекарства, и поморщился. Клава улыбнулась.
   - Нет, это не лекарства. Это еда.
   - Еда? Вот эта... паста? Предпочел бы... борщ...
   Теперь уже заулыбались оба - и Клава и Илья Петрович.
   - А мы вас и хотим угощать борщом. Украинским, - сказала Клава. - Надо вас устроить поудобнее.
   Она оглянулась на Илью Петровича. Тот склонился к низкой спинке кровати. Тотчас кровать медленно прогнулась, превратившись в подобие кресла. Валентин полулежал в нем.
   - Вам удобно? - спросила Клава. - Ну, а теперь отведайте... Э, так не годится. Сразу и пульс ослаб. А мы надеялись сделать приятное.
   - Договоримся, Валентин, - заявил в свою очередь Илья Петрович. - Вы не будете противиться тому, что мы порекомендуем или посоветуем. Мы ваши друзья, - он взглянул на свои наручные часы, удовлетворенно добавил: - Вот уже лучше. Вы умеете держать в узде свои чувства и настроения. Это очень поможет вам и нам, конечно, тоже.