Страница:
Виноградное вино скоро развеяло и усталость, и думы, и заботы. Зашумел веселый говор, смех, зазвенели струны…
Царь сегодня много пил. Сам того не замечая, он в последнее время все чаще стал искать успокоения в вине. Он видел, как его македоняне косятся на персов, которых царь приблизил к себе, он подмечал усмешки, когда какой-нибудь льстец называл его сыном Зевса… Многие из его полководцев все еще хмурятся, когда персидские вельможи, войдя, кланяются царю до земли и царь, по персидскому обычаю, целует их. Чего тут хмуриться? Церсы своим царям всегда кланялись до земли, царь у них — почти бог. И они нисколько не удивлены, что Александр тоже сын бога.
— Не довольно ли? — тихо сказал Гефестион, когда Александр еще потребовал вина.
Но Александр поднял чашу, выпил до дна и приказал снова налить. Гефестион с грустью смотрел на него. Сам он был трезв.
Пир становился все шумнее, все веселее. Старики пели македонские песни. Шутки, анекдоты, хохот…
Неожиданно в нестройный шум пира влились звуки флейты. Появились флейтистки. Они пошли между столами, стройные, в эллинских одеждах, с венками на голове, наигрывая на флейтах.
Гости встретили флейтисток радостным ревом. Царь глядел на них туманными глазами; где-то он уже видел такие пиры — пьяные голоса, песни, флейтистки… Да, он видел все это на пирах своего отца Филиппа. И когда-то он презирал эти пиры…
Праздновали весь день с перерывами, с отдыхом. Засыпали на ложах, выходили в сад освежиться. И снова пили, ели, веселились…
Ночь наступила сразу, как только зашло солнце. Зажгли светильники. За колоннами дворца, в темноте сада, закачались красные языки факелов.
Одна из флейтисток, афинянка Таис, которая пришла сюда вместе с армией Александра, закричала, обращаясь к царю и его этерам:
— Царь македонский Александр совершил много прекрасных дел. Но самым прекрасным делом его будет, если он сожжет этот дворец Ксеркса, которым так тщеславятся персы. Ведь и Ксеркс когда-то сжег наши Афины. Как бы я хотела поджечь этот дворец Ксеркса! Персам не было бы большего унижения, если бы дворец их царей сгорел от руки женщины!
Отовсюду раздались пьяные крики:
— Подожжем дворец! Подожжем!
— Пусть царь начнет это дело. Это подобает только царю!
Александр вскочил. Не ради того, чтобы мстить персам за сожженные Афины, он предаст огню царский дворец. Но персидским властителям надо дать почувствовать, что они уже не властвуют на персидской земле. Они всё еще думают, что царство принадлежит Дарию, а не Александру. Так вот Александр сделает то, от чего персы придут в ужас и поймут, кто их настоящий властитель. Да, он это сделает!
Александр схватил факел и поджег тяжелый златотканый занавес. Этеры, с грохотом опрокидывая столы и ложа, размахивая факелами и светильниками, начали поджигать стоколонный зал. Таис торжествующе кричала, поджигая все, что могло гореть.
Это было странное, дикое зрелище: обезумевшие люди разрушали прекрасное здание, огни факелов метались над их головами, пронзительно свистели флейты, бессмысленные крики вторили им…
Гефестион молча встал и ушел из дворца.
Пламя охватило занавеси, ковры, украшенные золотом и серебром. Пламя взлетело вверх, занялись кедровые перекрытия.
В лагере увидели пожар. Воины поспешно тащили воду, чтобы заливать пламя. Но прибежали и остановились в изумлении — и царь и его гости сами поджигали дворец!
Македоняне обрадовались и тоже принялись бросать в огонь все, что попадало под руку. Они решили, что если царь разрушает Персеполь, значит, он задумал уйти навсегда из этой страны обратно, домой!
Каменная сказка Персеполя, для украшения которой везли кедры с Ливанских гор, а золото из Лидии и Бактрии, для которой Иония дала серебро и бронзу, а из Индии доставили слоновую кость, вдохновенная работа лучших мастеров Азии исчезала в огне.
Пьяная толпа орала и ревела от восторга. Тронный зал персидских царей разрушался. Проваливалась кровля. Падали тонкие резные колонны…
— Что ты делаешь, царь! — беспомощно повторял Парменион. — Что ты делаешь? Остановись! Пощади это прекрасное здание: ведь это памятник прежней персидской славы!
— Вот потому этот дворец и горит, — ответил Александр, — что это горит их слава!
Но когда огонь перекинулся в соседние покои, Александр приказал потушить пожар.
Подойдя к задымленному трону, Александр увидел, что каменная стела с изображением Ксеркса лежит на полу, и остановился в раздумье.
— Оставить тебя лежать под ногами за твой жестокий поход в Элладу? — сказал он, глядя в каменное лицо Ксеркса. — Или поднять тебя за твою доблесть?
Но постоял и молча отошел, оставив Ксеркса лежать.
Парменион не удержался, чтобы еще раз не упрекнуть Александра.
— Пусть знают персы, что их могущество умерло навеки! — упрямо ответил Александр.
И, чтобы еще раз доказать это, он отдал войску город персидских царей на разграбление.
— Это самый враждебный город из всех азиатских городов. Возьмите его!
Армия с ревом и ликованием обрушилась на цветущий Персеполь. Войско сразу заполнило криками и звоном оружия тихие улицы. Начался грабеж. Македоняне врывались в дома, убивали мужчин и через окровавленные пороги тащили плачущих женщин и детей для продажи в рабство. Сокровища, которых было полно в богатых персепольских домах, разжигали свирепую жадность. Хватали все, что попадало под руку, — серебряную и золотую утварь, роскошные одежды, окрашенные пурпуром и расшитые золотом. Ругались и дрались между собой, раздирали драгоценные ткани, чтобы не досталось одному. В безумье гнева отрубали руки тому, кто хватался за вещь, из-за которой спорили…
Вопли, крики, плач стояли над погибающим городом. Персеполь был разграблен и опустошен, безмолвные, мертвые дома стояли с разбитыми и распахнутыми дверями…
И все это случилось лишь из-за того, что царь Дарий не хотел принести покорности царю Александру.
Царь сегодня много пил. Сам того не замечая, он в последнее время все чаще стал искать успокоения в вине. Он видел, как его македоняне косятся на персов, которых царь приблизил к себе, он подмечал усмешки, когда какой-нибудь льстец называл его сыном Зевса… Многие из его полководцев все еще хмурятся, когда персидские вельможи, войдя, кланяются царю до земли и царь, по персидскому обычаю, целует их. Чего тут хмуриться? Церсы своим царям всегда кланялись до земли, царь у них — почти бог. И они нисколько не удивлены, что Александр тоже сын бога.
— Не довольно ли? — тихо сказал Гефестион, когда Александр еще потребовал вина.
Но Александр поднял чашу, выпил до дна и приказал снова налить. Гефестион с грустью смотрел на него. Сам он был трезв.
Пир становился все шумнее, все веселее. Старики пели македонские песни. Шутки, анекдоты, хохот…
Неожиданно в нестройный шум пира влились звуки флейты. Появились флейтистки. Они пошли между столами, стройные, в эллинских одеждах, с венками на голове, наигрывая на флейтах.
Гости встретили флейтисток радостным ревом. Царь глядел на них туманными глазами; где-то он уже видел такие пиры — пьяные голоса, песни, флейтистки… Да, он видел все это на пирах своего отца Филиппа. И когда-то он презирал эти пиры…
Праздновали весь день с перерывами, с отдыхом. Засыпали на ложах, выходили в сад освежиться. И снова пили, ели, веселились…
Ночь наступила сразу, как только зашло солнце. Зажгли светильники. За колоннами дворца, в темноте сада, закачались красные языки факелов.
Одна из флейтисток, афинянка Таис, которая пришла сюда вместе с армией Александра, закричала, обращаясь к царю и его этерам:
— Царь македонский Александр совершил много прекрасных дел. Но самым прекрасным делом его будет, если он сожжет этот дворец Ксеркса, которым так тщеславятся персы. Ведь и Ксеркс когда-то сжег наши Афины. Как бы я хотела поджечь этот дворец Ксеркса! Персам не было бы большего унижения, если бы дворец их царей сгорел от руки женщины!
Отовсюду раздались пьяные крики:
— Подожжем дворец! Подожжем!
— Пусть царь начнет это дело. Это подобает только царю!
Александр вскочил. Не ради того, чтобы мстить персам за сожженные Афины, он предаст огню царский дворец. Но персидским властителям надо дать почувствовать, что они уже не властвуют на персидской земле. Они всё еще думают, что царство принадлежит Дарию, а не Александру. Так вот Александр сделает то, от чего персы придут в ужас и поймут, кто их настоящий властитель. Да, он это сделает!
Александр схватил факел и поджег тяжелый златотканый занавес. Этеры, с грохотом опрокидывая столы и ложа, размахивая факелами и светильниками, начали поджигать стоколонный зал. Таис торжествующе кричала, поджигая все, что могло гореть.
Это было странное, дикое зрелище: обезумевшие люди разрушали прекрасное здание, огни факелов метались над их головами, пронзительно свистели флейты, бессмысленные крики вторили им…
Гефестион молча встал и ушел из дворца.
Пламя охватило занавеси, ковры, украшенные золотом и серебром. Пламя взлетело вверх, занялись кедровые перекрытия.
В лагере увидели пожар. Воины поспешно тащили воду, чтобы заливать пламя. Но прибежали и остановились в изумлении — и царь и его гости сами поджигали дворец!
Македоняне обрадовались и тоже принялись бросать в огонь все, что попадало под руку. Они решили, что если царь разрушает Персеполь, значит, он задумал уйти навсегда из этой страны обратно, домой!
Каменная сказка Персеполя, для украшения которой везли кедры с Ливанских гор, а золото из Лидии и Бактрии, для которой Иония дала серебро и бронзу, а из Индии доставили слоновую кость, вдохновенная работа лучших мастеров Азии исчезала в огне.
Пьяная толпа орала и ревела от восторга. Тронный зал персидских царей разрушался. Проваливалась кровля. Падали тонкие резные колонны…
— Что ты делаешь, царь! — беспомощно повторял Парменион. — Что ты делаешь? Остановись! Пощади это прекрасное здание: ведь это памятник прежней персидской славы!
— Вот потому этот дворец и горит, — ответил Александр, — что это горит их слава!
Но когда огонь перекинулся в соседние покои, Александр приказал потушить пожар.
Подойдя к задымленному трону, Александр увидел, что каменная стела с изображением Ксеркса лежит на полу, и остановился в раздумье.
— Оставить тебя лежать под ногами за твой жестокий поход в Элладу? — сказал он, глядя в каменное лицо Ксеркса. — Или поднять тебя за твою доблесть?
Но постоял и молча отошел, оставив Ксеркса лежать.
Парменион не удержался, чтобы еще раз не упрекнуть Александра.
— Пусть знают персы, что их могущество умерло навеки! — упрямо ответил Александр.
И, чтобы еще раз доказать это, он отдал войску город персидских царей на разграбление.
— Это самый враждебный город из всех азиатских городов. Возьмите его!
Армия с ревом и ликованием обрушилась на цветущий Персеполь. Войско сразу заполнило криками и звоном оружия тихие улицы. Начался грабеж. Македоняне врывались в дома, убивали мужчин и через окровавленные пороги тащили плачущих женщин и детей для продажи в рабство. Сокровища, которых было полно в богатых персепольских домах, разжигали свирепую жадность. Хватали все, что попадало под руку, — серебряную и золотую утварь, роскошные одежды, окрашенные пурпуром и расшитые золотом. Ругались и дрались между собой, раздирали драгоценные ткани, чтобы не досталось одному. В безумье гнева отрубали руки тому, кто хватался за вещь, из-за которой спорили…
Вопли, крики, плач стояли над погибающим городом. Персеполь был разграблен и опустошен, безмолвные, мертвые дома стояли с разбитыми и распахнутыми дверями…
И все это случилось лишь из-за того, что царь Дарий не хотел принести покорности царю Александру.
ГОРОД КИРА
Дарий, чью державу захватывали македоняне, скрывался в Мидии. Доходили слухи, что он опять собирает войско.
«Я вижу, он не покорится, — думал Александр, — пока я не возьму его в плен».
Город царя Кира Пасаргады встретил Александра подобающими царю почестями. Войско с шумным шарканьем грубой походной обуви, с гулким топотом конницы, с грохотом повозок растекалось по древним улицам, полным зноя. Жители прятались в домах.
Персидская стража отступила, пропуская Александра и его конных этеров в акрополь. Царский дворец, построенный самим Киром, встал перед ними величавый и светлый, будто сложенный из пластов густых солнечных лучей. Александр остановился, ноги его стали тяжелыми, едва коснулись ступеней широкой лестницы, — наверху, у входа, стоял Кир в длинных одеждах и глядел на него черными сумрачными глазами.
Александр на мгновение зажмурился. Но когда снова поднял ресницы, то увидел, что ему навстречу с низкими поклонами спускается перс, обыкновенный живой человек.
— Я хранитель дворца, царь, — сказал он, отдавая Александру земной поклон, как отдавал такой же поклон персидскому царю, — я жду твоих приказаний.
Александр пришел в себя. У этих восточных людей удивительные глаза, черные, как самая черная ночь, полные тайны. Будто эти люди знают то, чего ты не знаешь, а если захочешь узнать — не скажут…
— Прежде всего открой мне сокровищницу! — приказал Александр, стараясь грубостью стряхнуть наваждение.
В полумраке дворца, кое-где пронизанного желтыми лучами солнца, было прохладно и тихо, так тихо, как бывает в доме, давно покинутом хозяином.
«Да, — думал Александр, — настоящий хозяин очень давно покинул его… Очень давно».
Сокровищница была так же полна, как в Персеполе. С тех пор как царь Кир построил этот дворец и положил сюда свои богатства, все персидские цари пополняли их добычей войн.
В тот час, когда Александру открывали сундуки, посланцы из Македонии привезли письма. Александр оставил Пармениона и молодого друга своего Гарпала считать сокровища и отправлять в Македонию караваны, а сам ушел в покои дворца.
Сначала письмо Антипатра. Александр жадно пробегал глазами твердые прямые строчки. Война с Агисом закончена. Агис разбит! Александр тотчас послал за Гефестионом.
— Гефестион! Антипатр разбил Агиса!
— Сколько раз спартанцы обращались к персам за помощью для войны с нами, — сказал Гефестион, — и сколько раз персы помогали им. А вот теперь персидское золото, посланное из Персии Антипатру, помогло нам уничтожить спартанское войско. Спасибо, Антипатр!
Царь поднял глаза от свитка. Антипатр!
Всего шестой год пошел, как Александр покинул Македонию. Но какой далекой кажется теперь Пелла, каким далеким стал тот день, когда мальчик Александр впервые вошел в отцовский мегарон… Отец, царь Филипп, громкоголосый, с черной повязкой на глазу. И кругом — его полководцы! Шумят, пьют вино, орут что-то…
А он, Антипатр, суровый и трезвый, сидит в стороне. А потом встает и уходит. И царь Филипп смеется, глядя ему вслед.
И Александр повторил слова Гефестиона:
— Спасибо, Антипатр!
Что же еще в этом таком длинном письме? Ну конечно, это Александр знает и так: бесчисленные жалобы на царицу Олимпиаду. Она вмешивается в дела управления Македонией, что поручено царем только ему, Антипатру. Она отменяет его распоряжения. Она нарушает дисциплину в македонских войсках, которыми по повелению царя распоряжается только он, Антипатр. Она мешает ему во всем!
И по-прежнему — ни слова о Линкестийце.
— Что же еще пишет Антипатр? — спросил Гефестион.
— Не ладят с царицей Олимпиадой, — вздохнул Александр, — жалуется Антипатр, жалуется. Но ему не понять, что одна материнская слеза сильнее тысяч таких писем!
Было письмо и от матери.
Царица Олимпиада тоже жаловалась. Антипатр груб, Антипатр изменник, Антипатр хочет завладеть Македонией… Потом она просила прислать побольше золотой посуды и пурпура. Потом, как делала часто, укоряла Александра в его чрезмерной щедрости к друзьям, не понимая истинных причин его расточительности.
«…Благотвори своим этерам и создавай им имя иным способом. Ты делаешь их всех почти царями, а сам ты останешься одиноким, потому что будешь беднее их всех».
Этих писем Александр не показывал никому. Но сегодня, когда Гефестион взял из его рук этот свиток, царь позволил прочесть письмо.
Гефестион прочел. Александр тут же снял с руки перстень и приложил его печатью к устам Гефестиона. Гефестион понял — надо молчать.
— Я тоже не одобряю твоей щедрости, царь. Ты отдал Пармениону дворец Багоя. Целый дворец! Говорят, там одного платья на тысячу талантов. Ты посмотри хотя бы на Филоту: ведь сам царь персидский не жил так роскошно, как он!
Александр нахмурился. Да, среди его этеров творится что-то неладное. Филота совсем потерял чувство меры. Ходит в золоте. Держит множество слуг. Говорят, недавно купил охотничьи тенета на целых сто стадий длины… Все этеры натираются теперь в банях драгоценной миррой, а раньше оливковое масло больше жалели, чем сейчас мирру. У всех постельничьи, у всех массажисты. Тот ходит в сапогах, подбитых серебряными гвоздями. Этому для гимнасия привозят караваном песок из Египта… Где уж им теперь ходить за лошадью, чистить копье или шлем!..
— Да, ты прав, Гефестион. Если мы изнежимся, как персы, то и погибнем, как персы… Ты прав.
Прежде чем покинуть Пасаргады, Александр приказал провести его к гробнице царя Кира. Они вышли из города. Широкие белые тропы уводили куда-то в луга, к темнеющим вдали купам деревьев. В лугах поднималась густая сочная трава, которую называли мидийской[*], огромные табуны сильных, прекрасных коней паслись на зеленых просторах.
Гробница, сложенная из светлого камня, стояла в зеленой глубине старого сада. Она была похожа на вавилонский зиккурат — небольшая квадратная башня, пять крутых ступеней, а наверху усыпальница с высоким и очень узким входом.
Маги, охранявшие гробницу, почтительно стояли перед Александром.
— Где тело царя Кира?
— Там, царь. — Маги указали наверх.
Александр оглянулся на своих этеров.
— Кто-нибудь… Ну, вот ты, Аристобул. Влезь наверх, посмотри. И если все так, как они говорят, и тело царя Кира там, — укрась гробницу.
Аристобул, с ларцом, полным золотых венков и драгоценных украшений, ловкий, худощавый, быстро взобрался на верх гробницы и протиснулся внутрь. Все молча ждали. Маги поникли головой — македоняне разорят гробницу, там много золота… Они оскорбят великого царя, они разграбят… И тогда им, магам, нечего будет делать здесь, придется покидать тихое, беспечальное место под сенью Кировой славы.
Аристобул появился из усыпальницы. Так же ловко он спустился вниз и встал перед царем несколько ошеломленный. Руки его были пусты.
— Ну, Аристобул?
— Да, царь. Царь Кир — там. Он в золотом саркофаге. Там стоит стол и золотые ложа. И одежда с драгоценными камнями. И оружие его лежит там! Много сокровищ!
Маги переглянулись, вздохнули и поникли еще больше.
— Эти сокровища принадлежат царю Киру, — сказал Александр. — А что ты видел там еще?
— Еще там есть надпись. По-персидски и по-эллински.
— Запомнил?
— Да. Там написано: «Человек! Я — Кир, создатель державы персов, и я был царем Азии. Поэтому не завидуй мне из-за этого памятника».
Александр задумчиво смотрел на безмолвную гробницу, одетую тенью, тишиной и прохладой.
«Он собирал государство, он воевал, его имя гремело по всему свету. Так и я соберу свое огромное государство, и мое имя будет греметь так же, как имя Кира, или еще громче».
— Берегите гробницу Кира. Этот человек был мудр и велик, — сказал Александр магам. — Где вы живете?
Маги, сразу повеселевшие, — царь не стал грабить гробницу! — показали ему свои жилища, маленькие дома за оградой.
— Мы получаем каждый день овцу, мы довольны. И каждый месяц нам приводят лошадь — мы приносим ее в жертву великому царю Киру.
Александр простился с ними. Старый маг проводил его до ворот.
— Кир любил Пасаргады, — негромко рассказывал маг, следуя за царем, — ведь на этой равнине он победил Астиага, своего деда, мидийского царя. Этот город и дворец царь построил в память своей победы!
Александр задумчиво кивнул головой. Да, это он знает.
На заре македонское войско покинуло Пасаргады.
— Не грабить! — с угрозой сказал царь военачальникам. — Не трогать города — это город Кира!
Пасаргады остались нетронутыми.
Снова поход. Снова трудные дороги под палящим солнцем, пыль, жажда. Снова костры и палатки на отдыхе. Снова вперед, вперед, все дальше в глубь азиатской страны…
«Я вижу, он не покорится, — думал Александр, — пока я не возьму его в плен».
Город царя Кира Пасаргады встретил Александра подобающими царю почестями. Войско с шумным шарканьем грубой походной обуви, с гулким топотом конницы, с грохотом повозок растекалось по древним улицам, полным зноя. Жители прятались в домах.
Персидская стража отступила, пропуская Александра и его конных этеров в акрополь. Царский дворец, построенный самим Киром, встал перед ними величавый и светлый, будто сложенный из пластов густых солнечных лучей. Александр остановился, ноги его стали тяжелыми, едва коснулись ступеней широкой лестницы, — наверху, у входа, стоял Кир в длинных одеждах и глядел на него черными сумрачными глазами.
Александр на мгновение зажмурился. Но когда снова поднял ресницы, то увидел, что ему навстречу с низкими поклонами спускается перс, обыкновенный живой человек.
— Я хранитель дворца, царь, — сказал он, отдавая Александру земной поклон, как отдавал такой же поклон персидскому царю, — я жду твоих приказаний.
Александр пришел в себя. У этих восточных людей удивительные глаза, черные, как самая черная ночь, полные тайны. Будто эти люди знают то, чего ты не знаешь, а если захочешь узнать — не скажут…
— Прежде всего открой мне сокровищницу! — приказал Александр, стараясь грубостью стряхнуть наваждение.
В полумраке дворца, кое-где пронизанного желтыми лучами солнца, было прохладно и тихо, так тихо, как бывает в доме, давно покинутом хозяином.
«Да, — думал Александр, — настоящий хозяин очень давно покинул его… Очень давно».
Сокровищница была так же полна, как в Персеполе. С тех пор как царь Кир построил этот дворец и положил сюда свои богатства, все персидские цари пополняли их добычей войн.
В тот час, когда Александру открывали сундуки, посланцы из Македонии привезли письма. Александр оставил Пармениона и молодого друга своего Гарпала считать сокровища и отправлять в Македонию караваны, а сам ушел в покои дворца.
Сначала письмо Антипатра. Александр жадно пробегал глазами твердые прямые строчки. Война с Агисом закончена. Агис разбит! Александр тотчас послал за Гефестионом.
— Гефестион! Антипатр разбил Агиса!
— Сколько раз спартанцы обращались к персам за помощью для войны с нами, — сказал Гефестион, — и сколько раз персы помогали им. А вот теперь персидское золото, посланное из Персии Антипатру, помогло нам уничтожить спартанское войско. Спасибо, Антипатр!
Царь поднял глаза от свитка. Антипатр!
Всего шестой год пошел, как Александр покинул Македонию. Но какой далекой кажется теперь Пелла, каким далеким стал тот день, когда мальчик Александр впервые вошел в отцовский мегарон… Отец, царь Филипп, громкоголосый, с черной повязкой на глазу. И кругом — его полководцы! Шумят, пьют вино, орут что-то…
А он, Антипатр, суровый и трезвый, сидит в стороне. А потом встает и уходит. И царь Филипп смеется, глядя ему вслед.
И Александр повторил слова Гефестиона:
— Спасибо, Антипатр!
Что же еще в этом таком длинном письме? Ну конечно, это Александр знает и так: бесчисленные жалобы на царицу Олимпиаду. Она вмешивается в дела управления Македонией, что поручено царем только ему, Антипатру. Она отменяет его распоряжения. Она нарушает дисциплину в македонских войсках, которыми по повелению царя распоряжается только он, Антипатр. Она мешает ему во всем!
И по-прежнему — ни слова о Линкестийце.
— Что же еще пишет Антипатр? — спросил Гефестион.
— Не ладят с царицей Олимпиадой, — вздохнул Александр, — жалуется Антипатр, жалуется. Но ему не понять, что одна материнская слеза сильнее тысяч таких писем!
Было письмо и от матери.
Царица Олимпиада тоже жаловалась. Антипатр груб, Антипатр изменник, Антипатр хочет завладеть Македонией… Потом она просила прислать побольше золотой посуды и пурпура. Потом, как делала часто, укоряла Александра в его чрезмерной щедрости к друзьям, не понимая истинных причин его расточительности.
«…Благотвори своим этерам и создавай им имя иным способом. Ты делаешь их всех почти царями, а сам ты останешься одиноким, потому что будешь беднее их всех».
Этих писем Александр не показывал никому. Но сегодня, когда Гефестион взял из его рук этот свиток, царь позволил прочесть письмо.
Гефестион прочел. Александр тут же снял с руки перстень и приложил его печатью к устам Гефестиона. Гефестион понял — надо молчать.
— Я тоже не одобряю твоей щедрости, царь. Ты отдал Пармениону дворец Багоя. Целый дворец! Говорят, там одного платья на тысячу талантов. Ты посмотри хотя бы на Филоту: ведь сам царь персидский не жил так роскошно, как он!
Александр нахмурился. Да, среди его этеров творится что-то неладное. Филота совсем потерял чувство меры. Ходит в золоте. Держит множество слуг. Говорят, недавно купил охотничьи тенета на целых сто стадий длины… Все этеры натираются теперь в банях драгоценной миррой, а раньше оливковое масло больше жалели, чем сейчас мирру. У всех постельничьи, у всех массажисты. Тот ходит в сапогах, подбитых серебряными гвоздями. Этому для гимнасия привозят караваном песок из Египта… Где уж им теперь ходить за лошадью, чистить копье или шлем!..
— Да, ты прав, Гефестион. Если мы изнежимся, как персы, то и погибнем, как персы… Ты прав.
Прежде чем покинуть Пасаргады, Александр приказал провести его к гробнице царя Кира. Они вышли из города. Широкие белые тропы уводили куда-то в луга, к темнеющим вдали купам деревьев. В лугах поднималась густая сочная трава, которую называли мидийской[*], огромные табуны сильных, прекрасных коней паслись на зеленых просторах.
Гробница, сложенная из светлого камня, стояла в зеленой глубине старого сада. Она была похожа на вавилонский зиккурат — небольшая квадратная башня, пять крутых ступеней, а наверху усыпальница с высоким и очень узким входом.
Маги, охранявшие гробницу, почтительно стояли перед Александром.
— Где тело царя Кира?
— Там, царь. — Маги указали наверх.
Александр оглянулся на своих этеров.
— Кто-нибудь… Ну, вот ты, Аристобул. Влезь наверх, посмотри. И если все так, как они говорят, и тело царя Кира там, — укрась гробницу.
Аристобул, с ларцом, полным золотых венков и драгоценных украшений, ловкий, худощавый, быстро взобрался на верх гробницы и протиснулся внутрь. Все молча ждали. Маги поникли головой — македоняне разорят гробницу, там много золота… Они оскорбят великого царя, они разграбят… И тогда им, магам, нечего будет делать здесь, придется покидать тихое, беспечальное место под сенью Кировой славы.
Аристобул появился из усыпальницы. Так же ловко он спустился вниз и встал перед царем несколько ошеломленный. Руки его были пусты.
— Ну, Аристобул?
— Да, царь. Царь Кир — там. Он в золотом саркофаге. Там стоит стол и золотые ложа. И одежда с драгоценными камнями. И оружие его лежит там! Много сокровищ!
Маги переглянулись, вздохнули и поникли еще больше.
— Эти сокровища принадлежат царю Киру, — сказал Александр. — А что ты видел там еще?
— Еще там есть надпись. По-персидски и по-эллински.
— Запомнил?
— Да. Там написано: «Человек! Я — Кир, создатель державы персов, и я был царем Азии. Поэтому не завидуй мне из-за этого памятника».
Александр задумчиво смотрел на безмолвную гробницу, одетую тенью, тишиной и прохладой.
«Он собирал государство, он воевал, его имя гремело по всему свету. Так и я соберу свое огромное государство, и мое имя будет греметь так же, как имя Кира, или еще громче».
— Берегите гробницу Кира. Этот человек был мудр и велик, — сказал Александр магам. — Где вы живете?
Маги, сразу повеселевшие, — царь не стал грабить гробницу! — показали ему свои жилища, маленькие дома за оградой.
— Мы получаем каждый день овцу, мы довольны. И каждый месяц нам приводят лошадь — мы приносим ее в жертву великому царю Киру.
Александр простился с ними. Старый маг проводил его до ворот.
— Кир любил Пасаргады, — негромко рассказывал маг, следуя за царем, — ведь на этой равнине он победил Астиага, своего деда, мидийского царя. Этот город и дворец царь построил в память своей победы!
Александр задумчиво кивнул головой. Да, это он знает.
На заре македонское войско покинуло Пасаргады.
— Не грабить! — с угрозой сказал царь военачальникам. — Не трогать города — это город Кира!
Пасаргады остались нетронутыми.
Снова поход. Снова трудные дороги под палящим солнцем, пыль, жажда. Снова костры и палатки на отдыхе. Снова вперед, вперед, все дальше в глубь азиатской страны…
ПОГОНЯ
Дарий засел в Экбатанах[*], собирает войско. Последние гонцы сообщили, что к нему пришли союзники — скифы и кадусии — и что Дарий собирается идти навстречу Александру.
Александр поспешно двинул армию через горы Паретакены. Обоз остался позади, повозки и вьючные животные не успевали за военными отрядами.
Македоняне перевалили горы и спустились в долины Мидии. До Экбатан оставалось три дня пути, а Мидия так спокойна, словно и не знает, что идет война. В этом было что-то странное и тревожное.
Неожиданно на дороге появился небольшой персидский отряд. Богато одетый, богато вооруженный перс, ехавший впереди, остановил отряд и сошел с коня.
Александр глядел на него с удивлением.
— Царь, я — Бисфан, сын царя Оха — Артаксеркса.
— Ты сын Оха — Артаксеркса?!
— Да.
— Что же ты хочешь сказать мне, Бисфан, сын Оха — Артаксеркса?
— Ты спешишь в Экбатаны, царь, чтобы захватить Дария. Но Дария нет в Экбатанах. Вот уже пятый день, как он бежал.
— У него есть войско?
— Есть, царь. Есть конница — тысячи три. И тысяч шесть пехоты.
Александр улыбнулся уголком рта.
— Немного!
Так. Снова бежал. Снова искать и преследовать.
— А что же думаешь делать ты, сын Оха? — спросил Александр.
— Я хочу поступить к тебе на службу, царь. Я буду верно служить тебе.
— А как же твой царь Дарий?
Бисфан, прищурясь, внимательно поглядел на Александра.
— Мой царь? Человек, который бежит теперь, сам не зная куда, предав свое царство, свою страну?
— Хорошо, — сказал Александр, — я принимаю тебя. Присоединяйся к моим конным этерам.
Бисфан поклонился и, вскочив на коня, последовал за отрядом царских друзей.
— Еще один перс… — прошло по рядам этеров. — Своих македонян ему мало!
Мидия встретила македонян прохладой долин, обильных пастбищ, зеленью садов, отягощенных плодами, поселений с полными закромами хлеба…
Экбатаны лежали у самых гор. Страна, покинутая царем и войском, не защищалась.
«Здесь персидские цари спасались от летнего пекла, — думал Александр, с наслаждением дыша свежим воздухом гор и леса, — они были правы. Македонские цари тоже будут приезжать сюда в летние месяцы… Ветер ходит по улицам — совсем как в Пелле!»
Древний акрополь стоял на плоской скале. Семь кирпичных стен окружало его. Зубцы этих стен были окрашены в семь разных цветов. Зубцы первой, наружной, стены были белые, как снег на горах. Зубцы второй стены — черные, как уголь костров. Зубцы третьей — красные, как весенние маки на склонах гор. Четвертой — голубые, как вода у берегов Александрии. Пятой — цвета меда. Шестой — посеребренные. И зубцы седьмой, внутренней, самой высокой, стены хранили следы старой, потускневшей позолоты.
Александр еще в детстве слышал, что где-то, очень далеко, есть такой дворец — Аристотель рассказывал о нем. Но тогда это казалось чем-то нереальным, похожим на легенду. А теперь вот оно, это здание, овеянное волшебством древности, стоит перед его глазами.
Александр, волнуясь, вошел во дворец мидийского царя Астиага. Здесь, в этих залах, когда-то бродил маленький черноглазый внук царя Куруш. В эти двери он входил. По этим лестницам поднимался. Отсюда он глядел на темные шапки лесистых вершин и вспоминал пастуха Митридата… Отсюда Куруш ушел в Персию и поднял восстание против Астиага. Странно его звали — Куруш. Куруш! Эллину трудно выговорить такое имя, Кирос, Кир…
Ни Александр, ни его военачальники не ожидали, что богатства в Экбатанах будут так огромны. Когда сосчитали сокровища, то оказалось, что их хранится здесь на восемьдесят тысяч талантов. На военном совете шел большой разговор — как лучше употребить эти богатства.
Старые военачальники говорили, что хорошо бы все это отправить домой, в Македонию.
— Вот бы разбогатели македоняне! — говорили одни. — На весь народ хватило бы, на несколько поколений — и детям и внукам!
— А если обратить все это в деньги, — говорили другие, — да заняться торговлей?.. Все рынки всех стран были бы нашими, и эллинским торговым городам было бы нечего делать!
Но царь думал совсем о другом. Теперь, когда у него столько богатств, вернуться домой? Нет! Теперь-то, когда у него достаточно золота, чтобы содержать войско, он и пойдет дальше, дальше, до края земли!
Разбирая сокровища, он видел — то на драгоценном сосуде, то на тончайшей ткани — золотую метку: «Из стран Инда».
Страны Инда на краю Ойкумены — обитаемой земли. Туда он и пойдет, в эту богатейшую страну золота, пряностей и благовоний, в страну необычайных чудес. Она лежит там, на востоке, за огромными горами Паропамис…[*] Говорят, что этот горный хребет еще выше, чем Желтые горы, через которые он прошел. Но он преодолеет и это препятствие. Он завоюет Индию, дойдет до Океана, и тогда вся Ойкумена будет ему подвластна. И это уже близко, это уже осуществимо! Замыслы завоевателя, жажда неслыханной славы, жажда увидеть невиданное, пройти там, где не смог пройти даже Кир, — все это обуревало душу Александра.
Александр взял из этих сокровищ часть золота. Одарил военачальников. Наградил воинов за хорошую службу, за отвагу, за преданность. Выплатил жалованье наемным войскам… И это была лишь горсть, взятая из огромных запасов персидских богатств. Остальное понадобится в трудных походах.
Но, однако, что же сказать македонянам, которым он обещал, что битва под Гавгамелами будет последней?
Многих из тех, с кем он вышел из Пеллы, уже нет в его войсках; он терял своих воинов в сражениях, он оставлял их на военных дорогах — раненых, заболевших, потерявших силы… Вот уже и последняя столица персов Экбатаны взята. Война выиграна. Что же теперь скажет царь своему войску?
Александр решил сказать то, что до сих пор скрывал от них. Собрав военачальников всей армии, он объявил им:
— Я иду дальше, пока не настигну Дария. А когда настигну Дария, пойду еще дальше — до конца Ойкумены. Воины, решайте сами. Кто хочет вернуться домой — возвращайтесь. Кто хочет остаться со мной — пусть остается.
Среди союзных войск агриан и фессалийцев, которых уже утомил этот неслыханно тяжелый поход, прошел ропот:
— Идти дальше — куда?.. Это безумие!.. Мы погибнем!..
Но молодые македонские воины, не так давно присланные Антипатром как пополнение, закричали, что они не оставят царя и пойдут дальше вместе с ним к новым победам и завоеваниям. Они хотели славы, хотели добычи, золота, богатств.
Александр простился со своими союзниками, верными стрелками агрианами, и отпустил отважную фессалийскую конницу. Он щедро наградил их и приказал одному из своих полководцев, Эпокилу, проводить их к морю с конной охраной и позаботиться об их переправе. Царь молча смотрел вслед уходившим. Много пройдено вместе, много пережито вместе…
Александр жил во дворце. Роскошь, окружавшая его, все сильнее, все коварнее брала в плен огрубевшего в походах Македонянина. Он, подражая персидским царям, стал принимать своих полководцев, сидя на троне. К нему приходили персидские вельможи, которых уже немало было среди его этеров. Они кланялись Александру, касаясь лбом пола. Он видел, что македонские полководцы переглядывались, пожимая плечами.
«Все вижу, все понимаю, — думал Александр. — Но — привыкайте, привыкайте. Царь великой державы обязан принимать эти почести».
В один из этих дней в Экбатанах, исполненных незаметных, но ощутимых перемен, сын царя Оха — Артаксеркса Бисфан, обращаясь к Александру, назвал его полным титулом персидских царей:
— Великий царь, царь царей, царь всех стран, всей земли!..
Среди царских этеров прошел вздох изумления. Александр внимательно посмотрел на Бисфана:
— Почему ты называешь меня так?
— Это титул царей Персии, царь. Дарий Первый, которого мы называем великим, приказал вырезать этот титул на камне Желтой скалы… Эта скала недалеко от Экбатан, ты можешь ее увидеть. Все цари Персии носили этот титул. Позволь нам и тебя называть так же!
Александр, окинув быстрым взглядом своих македонян, ответил:
— Позволяю!
Этеры молчали. Александр чувствовал, как недоброжелательно они отнеслись к этому; он видел, как они нахмурились, какие кривые улыбки появились на их лицах. Царь, который делил с ними все невзгоды войны, который шагал вместе с ними по всем трудным дорогам, теперь отгораживается от них унизительными для эллинов обычаями персов, он скоро и македонян заставит кланяться ему в ноги!
Птолемей, сын Лага, храбрый военачальник царя, отошел прочь с потемневшими глазами.
— Александр — царь Македонии, — проворчал он, негодуя. — Он царь македонский, и он не должен быть фараоном или азиатским царем царей. Если я напишу домой о «великом царе царей», там люди будут смеяться. И у них будет повод смеяться. Ни один из царей Македонии не возносил себя так высоко над своими македонянами!
Александр не слышал этих слов, но ему их передали. Он промолчал, однако титула не отменил.
«Привыкайте! Потому что я не только царь Македонии, но и царь многих народов, которым титулы царя необходимы».
Весна уже бродила в долинах Мидии. На горах таял снег. Царь приказал войску готовиться к походу и вызвал к себе Пармениона.
— Парменион, ты останешься здесь, в Экбатанах, и сохранишь наши сокровища. Сюда же ты перевезешь все, что лежит в Сузах. А потом придешь через землю кадусиев в Гирканию. Там ты будешь ждать меня.
Парменион выпрямился.
— Ты считаешь, царь, что я больше не гожусь для военной службы?
«Да, ты больше не годишься для военной службы, — подумал Александр, — ты упрям и недальновиден. Ты плохо сражался под Гавгамелами. Ты не понимаешь моих замыслов, и ты противишься им. Ты мешаешь мне».
Но ответил ласково:
— Не поэтому я оставляю тебя в Экбатанах, Парменион, а потому, что никому другому не могу доверить сокровищ. Казначеем же даю тебе Гарпала. Ему ты и передашь сокровищницу.
— Гарпала? — Выцветшие, с красными веками глаза Пармениона негодующе заблестели. — Ты забыл, царь, как твой друг Гарпал сбежал с деньгами под Иссом! И опять его — казначеем?
У Гарпала было слабое здоровье, он не мог участвовать в боях. Да, под Иссом Гарпал сбежал с деньгами. Но как он сожалел об этом потом, как раскаивался. Не гнать же теперь своего друга из войска, не лишать же его почестей, которые даны его остальным друзьям!
Александр поспешно двинул армию через горы Паретакены. Обоз остался позади, повозки и вьючные животные не успевали за военными отрядами.
Македоняне перевалили горы и спустились в долины Мидии. До Экбатан оставалось три дня пути, а Мидия так спокойна, словно и не знает, что идет война. В этом было что-то странное и тревожное.
Неожиданно на дороге появился небольшой персидский отряд. Богато одетый, богато вооруженный перс, ехавший впереди, остановил отряд и сошел с коня.
Александр глядел на него с удивлением.
— Царь, я — Бисфан, сын царя Оха — Артаксеркса.
— Ты сын Оха — Артаксеркса?!
— Да.
— Что же ты хочешь сказать мне, Бисфан, сын Оха — Артаксеркса?
— Ты спешишь в Экбатаны, царь, чтобы захватить Дария. Но Дария нет в Экбатанах. Вот уже пятый день, как он бежал.
— У него есть войско?
— Есть, царь. Есть конница — тысячи три. И тысяч шесть пехоты.
Александр улыбнулся уголком рта.
— Немного!
Так. Снова бежал. Снова искать и преследовать.
— А что же думаешь делать ты, сын Оха? — спросил Александр.
— Я хочу поступить к тебе на службу, царь. Я буду верно служить тебе.
— А как же твой царь Дарий?
Бисфан, прищурясь, внимательно поглядел на Александра.
— Мой царь? Человек, который бежит теперь, сам не зная куда, предав свое царство, свою страну?
— Хорошо, — сказал Александр, — я принимаю тебя. Присоединяйся к моим конным этерам.
Бисфан поклонился и, вскочив на коня, последовал за отрядом царских друзей.
— Еще один перс… — прошло по рядам этеров. — Своих македонян ему мало!
Мидия встретила македонян прохладой долин, обильных пастбищ, зеленью садов, отягощенных плодами, поселений с полными закромами хлеба…
Экбатаны лежали у самых гор. Страна, покинутая царем и войском, не защищалась.
«Здесь персидские цари спасались от летнего пекла, — думал Александр, с наслаждением дыша свежим воздухом гор и леса, — они были правы. Македонские цари тоже будут приезжать сюда в летние месяцы… Ветер ходит по улицам — совсем как в Пелле!»
Древний акрополь стоял на плоской скале. Семь кирпичных стен окружало его. Зубцы этих стен были окрашены в семь разных цветов. Зубцы первой, наружной, стены были белые, как снег на горах. Зубцы второй стены — черные, как уголь костров. Зубцы третьей — красные, как весенние маки на склонах гор. Четвертой — голубые, как вода у берегов Александрии. Пятой — цвета меда. Шестой — посеребренные. И зубцы седьмой, внутренней, самой высокой, стены хранили следы старой, потускневшей позолоты.
Александр еще в детстве слышал, что где-то, очень далеко, есть такой дворец — Аристотель рассказывал о нем. Но тогда это казалось чем-то нереальным, похожим на легенду. А теперь вот оно, это здание, овеянное волшебством древности, стоит перед его глазами.
Александр, волнуясь, вошел во дворец мидийского царя Астиага. Здесь, в этих залах, когда-то бродил маленький черноглазый внук царя Куруш. В эти двери он входил. По этим лестницам поднимался. Отсюда он глядел на темные шапки лесистых вершин и вспоминал пастуха Митридата… Отсюда Куруш ушел в Персию и поднял восстание против Астиага. Странно его звали — Куруш. Куруш! Эллину трудно выговорить такое имя, Кирос, Кир…
Ни Александр, ни его военачальники не ожидали, что богатства в Экбатанах будут так огромны. Когда сосчитали сокровища, то оказалось, что их хранится здесь на восемьдесят тысяч талантов. На военном совете шел большой разговор — как лучше употребить эти богатства.
Старые военачальники говорили, что хорошо бы все это отправить домой, в Македонию.
— Вот бы разбогатели македоняне! — говорили одни. — На весь народ хватило бы, на несколько поколений — и детям и внукам!
— А если обратить все это в деньги, — говорили другие, — да заняться торговлей?.. Все рынки всех стран были бы нашими, и эллинским торговым городам было бы нечего делать!
Но царь думал совсем о другом. Теперь, когда у него столько богатств, вернуться домой? Нет! Теперь-то, когда у него достаточно золота, чтобы содержать войско, он и пойдет дальше, дальше, до края земли!
Разбирая сокровища, он видел — то на драгоценном сосуде, то на тончайшей ткани — золотую метку: «Из стран Инда».
Страны Инда на краю Ойкумены — обитаемой земли. Туда он и пойдет, в эту богатейшую страну золота, пряностей и благовоний, в страну необычайных чудес. Она лежит там, на востоке, за огромными горами Паропамис…[*] Говорят, что этот горный хребет еще выше, чем Желтые горы, через которые он прошел. Но он преодолеет и это препятствие. Он завоюет Индию, дойдет до Океана, и тогда вся Ойкумена будет ему подвластна. И это уже близко, это уже осуществимо! Замыслы завоевателя, жажда неслыханной славы, жажда увидеть невиданное, пройти там, где не смог пройти даже Кир, — все это обуревало душу Александра.
Александр взял из этих сокровищ часть золота. Одарил военачальников. Наградил воинов за хорошую службу, за отвагу, за преданность. Выплатил жалованье наемным войскам… И это была лишь горсть, взятая из огромных запасов персидских богатств. Остальное понадобится в трудных походах.
Но, однако, что же сказать македонянам, которым он обещал, что битва под Гавгамелами будет последней?
Многих из тех, с кем он вышел из Пеллы, уже нет в его войсках; он терял своих воинов в сражениях, он оставлял их на военных дорогах — раненых, заболевших, потерявших силы… Вот уже и последняя столица персов Экбатаны взята. Война выиграна. Что же теперь скажет царь своему войску?
Александр решил сказать то, что до сих пор скрывал от них. Собрав военачальников всей армии, он объявил им:
— Я иду дальше, пока не настигну Дария. А когда настигну Дария, пойду еще дальше — до конца Ойкумены. Воины, решайте сами. Кто хочет вернуться домой — возвращайтесь. Кто хочет остаться со мной — пусть остается.
Среди союзных войск агриан и фессалийцев, которых уже утомил этот неслыханно тяжелый поход, прошел ропот:
— Идти дальше — куда?.. Это безумие!.. Мы погибнем!..
Но молодые македонские воины, не так давно присланные Антипатром как пополнение, закричали, что они не оставят царя и пойдут дальше вместе с ним к новым победам и завоеваниям. Они хотели славы, хотели добычи, золота, богатств.
Александр простился со своими союзниками, верными стрелками агрианами, и отпустил отважную фессалийскую конницу. Он щедро наградил их и приказал одному из своих полководцев, Эпокилу, проводить их к морю с конной охраной и позаботиться об их переправе. Царь молча смотрел вслед уходившим. Много пройдено вместе, много пережито вместе…
Александр жил во дворце. Роскошь, окружавшая его, все сильнее, все коварнее брала в плен огрубевшего в походах Македонянина. Он, подражая персидским царям, стал принимать своих полководцев, сидя на троне. К нему приходили персидские вельможи, которых уже немало было среди его этеров. Они кланялись Александру, касаясь лбом пола. Он видел, что македонские полководцы переглядывались, пожимая плечами.
«Все вижу, все понимаю, — думал Александр. — Но — привыкайте, привыкайте. Царь великой державы обязан принимать эти почести».
В один из этих дней в Экбатанах, исполненных незаметных, но ощутимых перемен, сын царя Оха — Артаксеркса Бисфан, обращаясь к Александру, назвал его полным титулом персидских царей:
— Великий царь, царь царей, царь всех стран, всей земли!..
Среди царских этеров прошел вздох изумления. Александр внимательно посмотрел на Бисфана:
— Почему ты называешь меня так?
— Это титул царей Персии, царь. Дарий Первый, которого мы называем великим, приказал вырезать этот титул на камне Желтой скалы… Эта скала недалеко от Экбатан, ты можешь ее увидеть. Все цари Персии носили этот титул. Позволь нам и тебя называть так же!
Александр, окинув быстрым взглядом своих македонян, ответил:
— Позволяю!
Этеры молчали. Александр чувствовал, как недоброжелательно они отнеслись к этому; он видел, как они нахмурились, какие кривые улыбки появились на их лицах. Царь, который делил с ними все невзгоды войны, который шагал вместе с ними по всем трудным дорогам, теперь отгораживается от них унизительными для эллинов обычаями персов, он скоро и македонян заставит кланяться ему в ноги!
Птолемей, сын Лага, храбрый военачальник царя, отошел прочь с потемневшими глазами.
— Александр — царь Македонии, — проворчал он, негодуя. — Он царь македонский, и он не должен быть фараоном или азиатским царем царей. Если я напишу домой о «великом царе царей», там люди будут смеяться. И у них будет повод смеяться. Ни один из царей Македонии не возносил себя так высоко над своими македонянами!
Александр не слышал этих слов, но ему их передали. Он промолчал, однако титула не отменил.
«Привыкайте! Потому что я не только царь Македонии, но и царь многих народов, которым титулы царя необходимы».
Весна уже бродила в долинах Мидии. На горах таял снег. Царь приказал войску готовиться к походу и вызвал к себе Пармениона.
— Парменион, ты останешься здесь, в Экбатанах, и сохранишь наши сокровища. Сюда же ты перевезешь все, что лежит в Сузах. А потом придешь через землю кадусиев в Гирканию. Там ты будешь ждать меня.
Парменион выпрямился.
— Ты считаешь, царь, что я больше не гожусь для военной службы?
«Да, ты больше не годишься для военной службы, — подумал Александр, — ты упрям и недальновиден. Ты плохо сражался под Гавгамелами. Ты не понимаешь моих замыслов, и ты противишься им. Ты мешаешь мне».
Но ответил ласково:
— Не поэтому я оставляю тебя в Экбатанах, Парменион, а потому, что никому другому не могу доверить сокровищ. Казначеем же даю тебе Гарпала. Ему ты и передашь сокровищницу.
— Гарпала? — Выцветшие, с красными веками глаза Пармениона негодующе заблестели. — Ты забыл, царь, как твой друг Гарпал сбежал с деньгами под Иссом! И опять его — казначеем?
У Гарпала было слабое здоровье, он не мог участвовать в боях. Да, под Иссом Гарпал сбежал с деньгами. Но как он сожалел об этом потом, как раскаивался. Не гнать же теперь своего друга из войска, не лишать же его почестей, которые даны его остальным друзьям!