Страница:
«Кто первым взберется на эту скалу в крепость, тому будет великая награда!..»
Царь Кир, несравненный полководец, казалось, окликнул его.
— Крылатых воинов? Ладно, — сказал Александр, — я их найду.
— Найди, найди! Мы посмотрим, как они летают!
Александр тут же объявил войску:
— Кто первым взойдет на Скалу, тот получит двенадцать талантов награды. Кто взойдет вторым, получит на один талант меньше. И столько же следующие десятеро. Взошедший последним получит последнюю награду — триста дариков. Однако я уверен, что вы будете думать не столько о вознаграждении, сколько об исполнении воли своего царя!
Лезть на Скалу вызвалось около трехсот человек. Это были сильные, ловкие юноши, пастухи и звероловы, которым не в диковину было лазать по скалам, отыскивая потерянного буйвола или выслеживая в горных лесах зверя. Хотелось отличиться перед царем. Да и награда тоже имела цену.
Александр позвал их к себе:
— С вами, юноши, сверстники мои, я преодолел укрепления прежде непобедимых городов, прошел через горные хребты, заваленные снегом, проник в недоступные теснины Киликии. На Скалу, которую вы видите перед собой, есть только один доступ, но он занят варварами. Однако стража у них стоит только со стороны нашего лагеря. Если вы усердно исследуете подступы к вершине со всех сторон, вы их найдете. Нет таких высот в природе, которых не могла бы одолеть доблесть!
Речь царя, словно огонь сухую бересту, зажгла отвагой сердца молодых воинов.
Александр велел принести куски белого льняного полотна и взять каждому полотнище, чтобы укрыться вместо плаща. На Скале снег, в белых плащах они будут не так заметны.
— А когда взберетесь на вершину и окажетесь в тылу у варваров, снимите полотнища и машите ими, как крыльями. Тогда и я увижу вас.
Молодые воины поспешно разобрали куски белого полотна. Но царь и сейчас не отпустил их:
— Покажите, как вы будете размахивать ими!
Юноши, увлеченные затеей Александра, принялись размахивать полотнищами. И когда они стояли так, все триста среди взмахов полотна, то казалось, что за плечами у них выросли крылья. Царь остался доволен.
— Пойдете ночью, после второй стражи. На заре я буду ждать вашего сигнала. Желаю вам успеха, друзья мои!
До наступления тьмы юноши готовили снаряжение — небольшие железные костыли, которыми укреплялись палатки, крепкие льняные веревки, продовольствие. И ночью, вооруженные копьями и мечами, вышли к Скале.
Сначала казалось, что на Скалу не трудно взобраться: склоны были не так круты. Но потом Скала поднялась стеной. Вбивали костыли в трещины камней, в землю, в заледеневший снег. Подтягивались на веревках, помогая друг другу. Карабкались, хватаясь за выступы, за камни, преодолевали неимоверную крутизну. Но взбирались на выступ, а над головой снова поднималась отвесная стена. Казалось, что Скала растет. Не хватало сил ни подняться выше, ни спуститься обратно. Иногда неверный камень вдруг выскальзывал из-под ноги, и человек летел в снежную пропасть, исчезал где-то во тьме, и лишь короткий крик его предупреждал других о гибели…
Чуть-чуть забрезжил рассвет, когда молодые воины, наконец добравшись до вершины, упали в изнеможении и в беспамятстве. А когда очнулись и огляделись, то оказалось, что тридцать два человека из них остались где-то в безмолвной пропасти, в снежных сугробах ущелья, и ни одного тела увидеть было нельзя.
Это была самая отвесная сторона Скалы, и потому не стояла здесь стража. Не в первый раз повторялась эта ошибка осажденных. Александр знал, что когда-то и Сарды были взяты так же: надеялись, что враг не сможет одолеть крутизны и что скала сама защитит их.
Александр почти не спал в эту ночь. Ему казалось, что его великую славу затмит любая, даже малейшая неудача. Он вспоминал насмешки, которыми осыпали его воины Оксиарта, и кровь бросалась ему в лицо: варвары осмелились оскорблять его! Он вскакивал, выходил из шатра, вглядывался в черную громаду Скалы… И Скала, и ночь были безмолвны, беззвучны, бездыханны.
Долина еще лежала, укрытая синей тенью, когда вершина Скалы засияла в разливе зари. Александр жадно всматривался в тот отвесный утес, который поднимался над Скалой. Там ли они? Добрались ли?
Сначала он ничего не видел, кроме розовых под солнцем вершин и полосок снега в расщелинах. Но вот что-то дрогнуло там, что-то мелькнуло.
— Они!
Этеры, окружавшие царя, все еще ничего не видели и, переглядываясь украдкой, пожимали плечами.
— Они там! — торжествуя, крикнул царь.
На утесах замелькали белые искры. И теперь уже отчетливо стало видно — воины Александра стоят и машут полотнищами. Радостные возгласы пролетели по всему войску, вышедшему к Скале. Александр тотчас послал глашатая.
Глашатай вышел вперед, подошел к подножию Скалы. Согды, стоявшие на страже, приготовились выслушать его. Что еще скажет македонянин? Что еще предложит?
— Эй! — крикнул глашатай. — Не тяните больше, сдавайтесь! Вы хотели, чтобы наш царь нашел крылатых людей. Так вот, крылатые люди нашлись! Оглянитесь — они уже у вас на Скале!
Согды оглянулись, и крик ужаса покатился по вершине. Воины Александра, размахивая белыми крыльями, стояли у них в тылу! Стража отступила, бежала… Оксиарт, увидев крылатых людей и решив, что Скала уже захвачена, бежал и скрылся в ущелье.
Согды отошли от прохода. Александр во главе войска поднялся на Скалу. Сыновья Оксиарта, не успевшие бежать, встретили его низкими поклонами и поспешно собранными драгоценными дарами.
Александр прошел, не взглянув на них.
— Не дарите мне то, что и так принадлежит мне.
Тяжело оскорбленные сыновья Оксиарта последовали за ним с опущенной головой.
Согды сложили оружие. Александр, все еще гневный и очень усталый, проходил, не видя их, не желая видеть их. Что-то они не смеются сегодня над македонским царем!
Царь Кир, несравненный полководец, казалось, окликнул его.
— Крылатых воинов? Ладно, — сказал Александр, — я их найду.
— Найди, найди! Мы посмотрим, как они летают!
Александр тут же объявил войску:
— Кто первым взойдет на Скалу, тот получит двенадцать талантов награды. Кто взойдет вторым, получит на один талант меньше. И столько же следующие десятеро. Взошедший последним получит последнюю награду — триста дариков. Однако я уверен, что вы будете думать не столько о вознаграждении, сколько об исполнении воли своего царя!
Лезть на Скалу вызвалось около трехсот человек. Это были сильные, ловкие юноши, пастухи и звероловы, которым не в диковину было лазать по скалам, отыскивая потерянного буйвола или выслеживая в горных лесах зверя. Хотелось отличиться перед царем. Да и награда тоже имела цену.
Александр позвал их к себе:
— С вами, юноши, сверстники мои, я преодолел укрепления прежде непобедимых городов, прошел через горные хребты, заваленные снегом, проник в недоступные теснины Киликии. На Скалу, которую вы видите перед собой, есть только один доступ, но он занят варварами. Однако стража у них стоит только со стороны нашего лагеря. Если вы усердно исследуете подступы к вершине со всех сторон, вы их найдете. Нет таких высот в природе, которых не могла бы одолеть доблесть!
Речь царя, словно огонь сухую бересту, зажгла отвагой сердца молодых воинов.
Александр велел принести куски белого льняного полотна и взять каждому полотнище, чтобы укрыться вместо плаща. На Скале снег, в белых плащах они будут не так заметны.
— А когда взберетесь на вершину и окажетесь в тылу у варваров, снимите полотнища и машите ими, как крыльями. Тогда и я увижу вас.
Молодые воины поспешно разобрали куски белого полотна. Но царь и сейчас не отпустил их:
— Покажите, как вы будете размахивать ими!
Юноши, увлеченные затеей Александра, принялись размахивать полотнищами. И когда они стояли так, все триста среди взмахов полотна, то казалось, что за плечами у них выросли крылья. Царь остался доволен.
— Пойдете ночью, после второй стражи. На заре я буду ждать вашего сигнала. Желаю вам успеха, друзья мои!
До наступления тьмы юноши готовили снаряжение — небольшие железные костыли, которыми укреплялись палатки, крепкие льняные веревки, продовольствие. И ночью, вооруженные копьями и мечами, вышли к Скале.
Сначала казалось, что на Скалу не трудно взобраться: склоны были не так круты. Но потом Скала поднялась стеной. Вбивали костыли в трещины камней, в землю, в заледеневший снег. Подтягивались на веревках, помогая друг другу. Карабкались, хватаясь за выступы, за камни, преодолевали неимоверную крутизну. Но взбирались на выступ, а над головой снова поднималась отвесная стена. Казалось, что Скала растет. Не хватало сил ни подняться выше, ни спуститься обратно. Иногда неверный камень вдруг выскальзывал из-под ноги, и человек летел в снежную пропасть, исчезал где-то во тьме, и лишь короткий крик его предупреждал других о гибели…
Чуть-чуть забрезжил рассвет, когда молодые воины, наконец добравшись до вершины, упали в изнеможении и в беспамятстве. А когда очнулись и огляделись, то оказалось, что тридцать два человека из них остались где-то в безмолвной пропасти, в снежных сугробах ущелья, и ни одного тела увидеть было нельзя.
Это была самая отвесная сторона Скалы, и потому не стояла здесь стража. Не в первый раз повторялась эта ошибка осажденных. Александр знал, что когда-то и Сарды были взяты так же: надеялись, что враг не сможет одолеть крутизны и что скала сама защитит их.
Александр почти не спал в эту ночь. Ему казалось, что его великую славу затмит любая, даже малейшая неудача. Он вспоминал насмешки, которыми осыпали его воины Оксиарта, и кровь бросалась ему в лицо: варвары осмелились оскорблять его! Он вскакивал, выходил из шатра, вглядывался в черную громаду Скалы… И Скала, и ночь были безмолвны, беззвучны, бездыханны.
Долина еще лежала, укрытая синей тенью, когда вершина Скалы засияла в разливе зари. Александр жадно всматривался в тот отвесный утес, который поднимался над Скалой. Там ли они? Добрались ли?
Сначала он ничего не видел, кроме розовых под солнцем вершин и полосок снега в расщелинах. Но вот что-то дрогнуло там, что-то мелькнуло.
— Они!
Этеры, окружавшие царя, все еще ничего не видели и, переглядываясь украдкой, пожимали плечами.
— Они там! — торжествуя, крикнул царь.
На утесах замелькали белые искры. И теперь уже отчетливо стало видно — воины Александра стоят и машут полотнищами. Радостные возгласы пролетели по всему войску, вышедшему к Скале. Александр тотчас послал глашатая.
Глашатай вышел вперед, подошел к подножию Скалы. Согды, стоявшие на страже, приготовились выслушать его. Что еще скажет македонянин? Что еще предложит?
— Эй! — крикнул глашатай. — Не тяните больше, сдавайтесь! Вы хотели, чтобы наш царь нашел крылатых людей. Так вот, крылатые люди нашлись! Оглянитесь — они уже у вас на Скале!
Согды оглянулись, и крик ужаса покатился по вершине. Воины Александра, размахивая белыми крыльями, стояли у них в тылу! Стража отступила, бежала… Оксиарт, увидев крылатых людей и решив, что Скала уже захвачена, бежал и скрылся в ущелье.
Согды отошли от прохода. Александр во главе войска поднялся на Скалу. Сыновья Оксиарта, не успевшие бежать, встретили его низкими поклонами и поспешно собранными драгоценными дарами.
Александр прошел, не взглянув на них.
— Не дарите мне то, что и так принадлежит мне.
Тяжело оскорбленные сыновья Оксиарта последовали за ним с опущенной головой.
Согды сложили оружие. Александр, все еще гневный и очень усталый, проходил, не видя их, не желая видеть их. Что-то они не смеются сегодня над македонским царем!
ЛЮБОВЬ
Разве думал Александр о любви в эти беспокойные, трудные дни, омраченные изменой и гибелью друзей? Думал ли он о любви, измученный бесконечной погоней за Спитаменом?
Его ожесточившееся сердце не верило ни радостям, ни страданиям, которые может причинить это чувство. Невелика радость от встречи с женщиной и невелико страдание от разлуки с ней. Игра чувств, прозвучавшая где-то песня, звезда, вспыхнувшая в ночи и пропавшая в трезвом свете дня…
А любовь ждала его, она была уже близко. Любовь настигла его внезапно, как гром с неба, как великий дар богов человеку, отмеченному ими.
Первым, впереди Оксиартовых сыновей, Александр вошел во двор Оксиарта.
Слуги испуганно жались к стенам.
Вдруг отворилась тяжелая дверь, и из дома вышла девушка. Рокшанек не терпелось узнать, что происходит в крепости. Ей все еще казалось, что дом ее отца недоступен для чужих. Она собиралась подняться на стену, посмотреть на рогатого македонского царя. И тут же остановилась на пороге, оцепенев от неожиданности и от ужаса. Рогатый Македонянин стоял перед ней.
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. В доме уже кричали женщины, звали Рокшанек, — ни Рокшанек, ни Александр не слышали их. Цветущая прелесть девушки, белокурые, с золотым отливом волосы, ее чистые, светло-синие, широко раскрытые глаза внезапно обезоружили молодого царя. Эллада, золотая богиня Афродита, розовая жемчужина в белой пене прибрежной волны…
Рокшанек, опомнившись от первого страха, увидела, что перед ней стоит усталый человек и что на шлеме у него вовсе не рога, а белоснежные перья. А когда заглянула в глубину его голубых глаз, то поняла, что это и есть тот, кого она ждала в своих мечтах и за кем пойдет на край света.
— Как зовут тебя?
Рокшанек не поняла незнакомой речи. Но догадалась, о чем спрашивает царь.
— Рокшанек.
Александр взял своей огрубевшей рукой ее нежную белую руку.
— Роксана!
Со смертельной тревогой следили из дома за этой встречей. Братья Рокшанек, против своей воли, схватились за мечи. Но, увидев, как ласков с Рокшанек Александр, переглянулись с внезапной надеждой.
Рокшанек робко отняла свою руку и бросилась в толпу женщин, стоявших в дверях. Все они тут же скрылись в глубине дома, как стая вспугнутых птиц.
Склонив голову перед Александром, появилась жена Оксиарта.
— Войди в дом твоего пленника, царь, — сказала она с низким поклоном.
Александр обернулся к ней.
— Кто эта девушка?
— Это моя дочь, царь, Рокшанек. «Рокшанек» — это значит «Светлая».
— Твоя дочь… Светлая! Роксана — Светлая!
Александр с чувством счастья повторял это имя по-своему, по-эллински выговаривая его. Ему хотелось сейчас же ринуться в дом и отыскать эту девушку.
И, удивившись самому себе, обнаружил, что он не может поступить так. Это оскорбит ее.
— Скажи Оксиарту, — обернулся он к матери Рокшанек, — пусть вернется домой. Пусть сложит оружие. Я не буду мстить ему.
Александр вернулся вниз к войску. Но думал только о ней, о Роксане. На другой же день снова поднялся на Скалу. Он вместе со свитой поселился в доме Оксиарта. Присутствие в этом доме Роксаны наполняло его счастьем. Не было на свете женщины, кроме нее. Все они, что встречались на путях Египта и Азии, черноволосые, меднокожие, чуждые Элладе, исчезли, как тени. Одна эта, тихая, кроткая, с золотым дождем кос, вдруг вошла в его жизнь и заполнила его сердце.
— Роксана — Светлая! — повторял он.
Друзья-этеры все видели, все понимали. Такой девушки, как Роксана, они не встречали в Азии… Но не слишком ли увлекается царь?
— Жена Дария была первой красавицей в Персидском царстве, — напомнил Гефестион, — однако царь не потерял голову от любви!
— Может быть, тогда не пришло еще его время, — возразил Птолемей, пожав плечами.
Уже и среди солдат шли разговоры о красоте Рокшанек.
— Славная добыча досталась царю! Недаром взяли мы эту Скалу!
— А что досталось нам?
— А нам — отдых. Царь не скоро уйдет отсюда, женская красота сильна.
— Он может взять ее с собой.
— Не возьмет. Он не любит возить с собой женщин.
— А может, женится?
— Женится! Вот так сказал. Женится на азиатке? На дочери варвара?!
— Этого еще не бывало у македонских царей!
— Мало ли чего не бывало. Разве ходили когда-нибудь македонские цари в персидских штанах? А вот Александр надел!
Обрадованный милостью победителя, Оксиарт вернулся в крепость. Царь простил его. Оксиарт, счастливый тем, что остался жив и что сыновья его живы и дом не разорен, устроил для царя большой пир. Все, что могло найтись в осажденной крепости, было подано на столы — обилие мяса, маслины, вино, свежий, еще горячий хлеб…
Александр был весел, добр. Друзья давно не видели его таким. Он будто вернулся в те дни, когда, еще совсем юный, полный надежд и вдохновения, переходил Геллеспонт. С его лица исчезли тени забот и усталости, подозрений и тревог. Он часто поглядывал на двери — не то ждал, что придет Роксана, не то порывался пойти к ней…
Оксиарт все видел и все понимал. Он шепнул слуге, чтобы девушки пришли развлечь гостей. Они вошли одна за другой пестрой вереницей, зазвенели струны дутаров, запели чанги, зарокотала дойра. Девушки пошли в грациозном, плавном танце, все в роскошных, ярких, разлетающихся одеждах. Тридцать красавиц было отобрано для царского пира, тридцать самых красивых девушек, дочерей бактрийской знати. Но и среди них Роксана, со своими редкостными золотыми косами, со своей свежестью, с глубоким блеском счастливых глаз, все-таки была самой прекрасной… Александр не отрываясь следил за каждым ее движением — он был не в силах отвести от нее возволнованного, потемневшего взора. Друзья с тревогой и с изумлением наблюдали за ним. Сначала он много пил, потом долго держал в руках пустую чашу, по старой привычке тихонько поворачивая ее в ладонях. Веселое в начале пира лицо понемногу мрачнело, между бровей и в уголках губ появились морщинки… Оксиарт с тайным ужасом спрашивал себя: чем мог он не угодить царю? Чем он мог его разгневать? Гнев победителя — что может быть страшнее для побежденного?
Но Александр не гневался. Он решал свою судьбу. Сейчас он понял, что любит Роксану всем своим никогда не любившим сердцем. Он не может оставить Роксану. Он не может увезти ее пленницей — о Гера и все боги! — он не оскорбит эту девушку!
Тогда что же?
Тогда вот что — он женится на ней.
Да. Он женится на ней. Он сегодня же совершит здесь свадебный обряд, так же, как совершали его македонские цари в Эгах и Пелле.
Как загудят македоняне вокруг! Как возмутятся его благородные этеры, его эллинские военачальники, его македонские воины, среди которых самый нищий, самый невежественный пастух все-таки считает себя выше самого знатного и самого великого варвара. Как бы ни был возвышен варвар богатством, властью, талантом, все равно он — варвар!
И все-таки Александр женится на ней!
Мелодично гудели струны дутаров, вторила дойра, утверждая ритм, развевались шелковые одежды девушек — лиловые, розовые, синие, пурпурные… Взлетали гибкие, тонкие руки, метались длинные косы, сверкали драгоценности, вспыхивали прекрасные глаза азиатских красавиц. Александр не видел их.
Он видел только одну, у которой лицо было цвета белой жемчужины и ливень золотисто-светлых волос. Она не смотрела на Александра. Но он знал, что танцует она для него, и от его взгляда розовеют ее щеки, и его приветствует взмах ее руки… Неужели такое счастье возможно на земле?
А что скажет там, в Македонии, старый Антипатр, когда услышит, что его царь женился на дочери варвара? А что скажет Олимпиада, его гордая мать?.. Вот-то возмутятся они, вот-то оскорбятся!
И все-таки он на ней женится!
Оборвалась музыка. Звякнув струнами, замолкли дутары вместе с последним всплеском дойры. Девушки вереницей засеменили к выходу. Топот их маленьких ног затих где-то в глубине большого дома.
— Оксиарт! — громко сказал Александр, желая, чтобы все его слышали. — Я не видел девушки прекраснее, чем твоя дочь… Но что ты побледнел? Я не оскорбляю Роксану, я женюсь на ней!
Наступила тишина. Многие друзья царя, его военачальники и знатные персы, бывшие в царской свите, вскочили с мест.
Поднялся и Оксиарт, онемевший от счастья и боящийся поверить этому счастью.
— Я женюсь на Роксане, — повторил царь, — и я хочу, чтобы свадьбу отпраздновали сегодня же. Я беру ее в жены и скрепляю наш брак по македонскому отцовскому обряду, священному для эллинов.
Оксиарт, прижав руку к сердцу, низко склонился перед царем. И вышел, торопясь предупредить дочь и всех, кто собрался в доме, о предстоящем событии. Он мгновенно забыл о своих клятвах до конца жизни сражаться с Македонянином. Лишь бы царь не раздумал, лишь бы не оказалось это шуткой!
Друзья-этеры обступили Александра. После того как царь в бешеном гневе убил несчастного Клита, они боялись раздражать его. Скрывая возмущение и негодование, они просили царя подумать немного и не решать так внезапно своей судьбы.
— Разве нет для тебя знатной македонянки, или афинянки, или любой женщины во всей Элладе? Подумай: мать сыновей твоих, наследников твоего царства, — варварка! Признает ли их народ?
— Это грозит смутой, царь!
— И зачем жениться? Она и так никуда не уйдет от тебя. Вспомни, ты не просто македонянин, ты — царь македонский. Не унижай своего царского сана!
Царь слушал терпеливо. Он устремлял глаза на говорившего и молча выслушивал до конца. Он был так счастлив, что смысл их речей почти не доходил до него. Он слушал и не слышал. Да и что неожиданного они могут сказать ему? Он сам знал все, что они думают и что они скажут.
Перед ним доверчиво сияли светло-синие, в темных ресницах глаза, перед ним струились белокурые, с золотым блеском волосы, ему улыбались губы, свежие, как лепестки роз…
Он старался со всей серьезностью выслушать предостережения и упреки друзей, но ему хотелось смеяться от счастья, и он не мог этого скрыть…
— Царь потерял разум, — сердито сказал старый Фердикка, отойдя в сторону.
— Как все влюбленные, — усмехнулся Неарх. — Мне всегда смешно и удивительно, когда я смотрю на людей, захваченных этим недугом. Они выглядят так, словно наелись стрихноса…[*]
Но Каллисфен, который с хмурым видом сидел на пиру, покачал головой.
— Тут не только стрихнос. Думаю, что, кроме любви, здесь крупный расчет. Наш царь не таков, чтобы из-за чего-нибудь потерять голову. Тем более из-за женщины!
Часы проходили в радужном тумане счастливого ожидания. Наступал вечер. Невесту наряжали, готовили к свадьбе. Мать украдкой всхлипывала. Кормилица причитала, не стесняясь:
— Кому отдаем? Куда отдаем? Врагу нашему, разорителю. Светлая моя, где ты будешь растить своих детей, в лагере?
— Перестань, — остановила ее мать Рокшанек, — она будет жить в царском дворце. Она будет царицей, — ты забыла, что ли?
— А что она, тот дворец будет возить за собой в походы?
— Она не воин, чтобы ходить в походы.
— Жена Спитамена тоже не была воином. Македонянин даже человеческого языка-то не знает. Ну, как он будет разговаривать со своей женой?
— Научится.
— Это он-то? Станет он учиться! Да и когда ему? Лишь бы воевать да разорять мирных людей!
— Значит, научится она разговаривать с ним. И довольно. Глупая твоя голова понимает или нет, что царь не станет разорять родной народ своей жены? И ты, Рокшанек, должна помнить об этом всегда. И если тяжело будет — терпи. Весь наш народ сейчас смотрит на тебя!
— Именно: терпи, — заплакала кормилица. — Ох, светлая ты моя, кто думал, что тебя ждет такая судьба!
— Такая высокая судьба! — поправила мать. — И держи ее крепко, эту судьбу, Рокшанек, не выпусти из рук!
Роксана покорно давала надеть на себя богатый наряд, золотой венец, драгоценные ожерелья… Даже кольца ей надела кормилица. Она была ошеломлена так внезапно изменившимся течением жизни. Она не знала: счастлива ли? Несчастна ли? Скорее, она была испугана, но знала, что изменить ничего нельзя. И если бы ее, как жертвенную овцу, повели сейчас на заклание, она покорно пошла бы и позволила бы принести себя в жертву.
Перед тем как выйти на свадебное пиршество, Гефестион задержал Александра:
— Ты действительно любишь ее, Александр?
— Я люблю только ее.
— Ты все обдумал?
— Я все обдумал, Гефестион. Кроме того, что я люблю ее — а я ее действительно люблю, — это еще поможет объединить наши народы. Я так задумал, и ты это знаешь. Если сам царь может жениться не на эллинке, то почему не могут сделать этого люди, подчиненные царю?.. Я вас всех заставлю жениться на здешних женщинах — и первого тебя!
Гефестион вздохнул, улыбнулся.
— Я не сомневаюсь, Александр, что ты можешь это сделать! Но если это нужно для твоих замыслов, я женюсь на той, на которой ты прикажешь. Я готов вытерпеть этот обряд…
Свадебный обряд был несложен: мечом разрезали каравай хлеба и дали отведать жениху и невесте. Это был старый македонский обряд — так женились все македонские цари. Азиатская девушка Рокшанек стала женой македонского царя.
Это была самая счастливая весна в его жизни. Все было иначе, чем всегда, кругом ликовал праздник — таяли снега, весело шумели горные потоки, не уставая пели птицы. Политимет, торжествуя, разливалась в долине…
Однако прошли первые дни самозабвенного счастья, и покой снова был утрачен. На Согдийской Скале у Александра уже не было врагов, здесь был дом его жены, его новый родственник Оксиарт совсем забыл свои намерения защищать от чужеземцев родную страну.
Но еще сидел на своей Скале сильный Хориен, и с ним другие знатные люди Согдианы и Бактрии. И не хотел сложить оружия отважный Катен, вождь паретаков.
Александр снова надел доспехи.
Скала Хориена была еще более неприступной, чем Согдийская. Отвесные склоны ее падали в глубокую пропасть. Наверх вела узкая тропа, по которой можно было идти только друг за другом, поодиночке.
Но для Александра не существовало неприступных мест. Пропасть? Ее можно засыпать. Отвесные скалы? На них можно подняться по лестницам. И вот застучали сотни топоров, огромные елки с шумом и треском начали валиться вокруг Скалы.
Хориен недолго выдерживал осаду. Он видел, что союзников у него нет. Оксиарт и тот перешел на сторону Македонянина. Он понял, что Македонянин не уйдет, пока не доберется до него… И сложил оружие.
А царь македонский, в доказательство своего доверия, оставил ему его Скалу. Живи, Хориен, и управляй своей крепостью, но будь верен и покорен царю Александру.
Теперь остался один Катен, правитель паретаков, который еще сопротивлялся. Александр послал Кратера усмирить паретаков. Катен сражался яростно; он был последним, кто еще стоял на защите своей родины. Но железный полководец Кратер разбил его войско. Сам Катен был убит в сражении.
В Согдиане и Бактрии наступила тишина. Защищать страну было больше некому.
Александр отправился в город Бактры, увозя с собой свою юную прекрасную жену.
А в Бактрах судьба уже готовила ему новые беды…
Его ожесточившееся сердце не верило ни радостям, ни страданиям, которые может причинить это чувство. Невелика радость от встречи с женщиной и невелико страдание от разлуки с ней. Игра чувств, прозвучавшая где-то песня, звезда, вспыхнувшая в ночи и пропавшая в трезвом свете дня…
А любовь ждала его, она была уже близко. Любовь настигла его внезапно, как гром с неба, как великий дар богов человеку, отмеченному ими.
Первым, впереди Оксиартовых сыновей, Александр вошел во двор Оксиарта.
Слуги испуганно жались к стенам.
Вдруг отворилась тяжелая дверь, и из дома вышла девушка. Рокшанек не терпелось узнать, что происходит в крепости. Ей все еще казалось, что дом ее отца недоступен для чужих. Она собиралась подняться на стену, посмотреть на рогатого македонского царя. И тут же остановилась на пороге, оцепенев от неожиданности и от ужаса. Рогатый Македонянин стоял перед ней.
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. В доме уже кричали женщины, звали Рокшанек, — ни Рокшанек, ни Александр не слышали их. Цветущая прелесть девушки, белокурые, с золотым отливом волосы, ее чистые, светло-синие, широко раскрытые глаза внезапно обезоружили молодого царя. Эллада, золотая богиня Афродита, розовая жемчужина в белой пене прибрежной волны…
Рокшанек, опомнившись от первого страха, увидела, что перед ней стоит усталый человек и что на шлеме у него вовсе не рога, а белоснежные перья. А когда заглянула в глубину его голубых глаз, то поняла, что это и есть тот, кого она ждала в своих мечтах и за кем пойдет на край света.
— Как зовут тебя?
Рокшанек не поняла незнакомой речи. Но догадалась, о чем спрашивает царь.
— Рокшанек.
Александр взял своей огрубевшей рукой ее нежную белую руку.
— Роксана!
Со смертельной тревогой следили из дома за этой встречей. Братья Рокшанек, против своей воли, схватились за мечи. Но, увидев, как ласков с Рокшанек Александр, переглянулись с внезапной надеждой.
Рокшанек робко отняла свою руку и бросилась в толпу женщин, стоявших в дверях. Все они тут же скрылись в глубине дома, как стая вспугнутых птиц.
Склонив голову перед Александром, появилась жена Оксиарта.
— Войди в дом твоего пленника, царь, — сказала она с низким поклоном.
Александр обернулся к ней.
— Кто эта девушка?
— Это моя дочь, царь, Рокшанек. «Рокшанек» — это значит «Светлая».
— Твоя дочь… Светлая! Роксана — Светлая!
Александр с чувством счастья повторял это имя по-своему, по-эллински выговаривая его. Ему хотелось сейчас же ринуться в дом и отыскать эту девушку.
И, удивившись самому себе, обнаружил, что он не может поступить так. Это оскорбит ее.
— Скажи Оксиарту, — обернулся он к матери Рокшанек, — пусть вернется домой. Пусть сложит оружие. Я не буду мстить ему.
Александр вернулся вниз к войску. Но думал только о ней, о Роксане. На другой же день снова поднялся на Скалу. Он вместе со свитой поселился в доме Оксиарта. Присутствие в этом доме Роксаны наполняло его счастьем. Не было на свете женщины, кроме нее. Все они, что встречались на путях Египта и Азии, черноволосые, меднокожие, чуждые Элладе, исчезли, как тени. Одна эта, тихая, кроткая, с золотым дождем кос, вдруг вошла в его жизнь и заполнила его сердце.
— Роксана — Светлая! — повторял он.
Друзья-этеры все видели, все понимали. Такой девушки, как Роксана, они не встречали в Азии… Но не слишком ли увлекается царь?
— Жена Дария была первой красавицей в Персидском царстве, — напомнил Гефестион, — однако царь не потерял голову от любви!
— Может быть, тогда не пришло еще его время, — возразил Птолемей, пожав плечами.
Уже и среди солдат шли разговоры о красоте Рокшанек.
— Славная добыча досталась царю! Недаром взяли мы эту Скалу!
— А что досталось нам?
— А нам — отдых. Царь не скоро уйдет отсюда, женская красота сильна.
— Он может взять ее с собой.
— Не возьмет. Он не любит возить с собой женщин.
— А может, женится?
— Женится! Вот так сказал. Женится на азиатке? На дочери варвара?!
— Этого еще не бывало у македонских царей!
— Мало ли чего не бывало. Разве ходили когда-нибудь македонские цари в персидских штанах? А вот Александр надел!
Обрадованный милостью победителя, Оксиарт вернулся в крепость. Царь простил его. Оксиарт, счастливый тем, что остался жив и что сыновья его живы и дом не разорен, устроил для царя большой пир. Все, что могло найтись в осажденной крепости, было подано на столы — обилие мяса, маслины, вино, свежий, еще горячий хлеб…
Александр был весел, добр. Друзья давно не видели его таким. Он будто вернулся в те дни, когда, еще совсем юный, полный надежд и вдохновения, переходил Геллеспонт. С его лица исчезли тени забот и усталости, подозрений и тревог. Он часто поглядывал на двери — не то ждал, что придет Роксана, не то порывался пойти к ней…
Оксиарт все видел и все понимал. Он шепнул слуге, чтобы девушки пришли развлечь гостей. Они вошли одна за другой пестрой вереницей, зазвенели струны дутаров, запели чанги, зарокотала дойра. Девушки пошли в грациозном, плавном танце, все в роскошных, ярких, разлетающихся одеждах. Тридцать красавиц было отобрано для царского пира, тридцать самых красивых девушек, дочерей бактрийской знати. Но и среди них Роксана, со своими редкостными золотыми косами, со своей свежестью, с глубоким блеском счастливых глаз, все-таки была самой прекрасной… Александр не отрываясь следил за каждым ее движением — он был не в силах отвести от нее возволнованного, потемневшего взора. Друзья с тревогой и с изумлением наблюдали за ним. Сначала он много пил, потом долго держал в руках пустую чашу, по старой привычке тихонько поворачивая ее в ладонях. Веселое в начале пира лицо понемногу мрачнело, между бровей и в уголках губ появились морщинки… Оксиарт с тайным ужасом спрашивал себя: чем мог он не угодить царю? Чем он мог его разгневать? Гнев победителя — что может быть страшнее для побежденного?
Но Александр не гневался. Он решал свою судьбу. Сейчас он понял, что любит Роксану всем своим никогда не любившим сердцем. Он не может оставить Роксану. Он не может увезти ее пленницей — о Гера и все боги! — он не оскорбит эту девушку!
Тогда что же?
Тогда вот что — он женится на ней.
Да. Он женится на ней. Он сегодня же совершит здесь свадебный обряд, так же, как совершали его македонские цари в Эгах и Пелле.
Как загудят македоняне вокруг! Как возмутятся его благородные этеры, его эллинские военачальники, его македонские воины, среди которых самый нищий, самый невежественный пастух все-таки считает себя выше самого знатного и самого великого варвара. Как бы ни был возвышен варвар богатством, властью, талантом, все равно он — варвар!
И все-таки Александр женится на ней!
Мелодично гудели струны дутаров, вторила дойра, утверждая ритм, развевались шелковые одежды девушек — лиловые, розовые, синие, пурпурные… Взлетали гибкие, тонкие руки, метались длинные косы, сверкали драгоценности, вспыхивали прекрасные глаза азиатских красавиц. Александр не видел их.
Он видел только одну, у которой лицо было цвета белой жемчужины и ливень золотисто-светлых волос. Она не смотрела на Александра. Но он знал, что танцует она для него, и от его взгляда розовеют ее щеки, и его приветствует взмах ее руки… Неужели такое счастье возможно на земле?
А что скажет там, в Македонии, старый Антипатр, когда услышит, что его царь женился на дочери варвара? А что скажет Олимпиада, его гордая мать?.. Вот-то возмутятся они, вот-то оскорбятся!
И все-таки он на ней женится!
Оборвалась музыка. Звякнув струнами, замолкли дутары вместе с последним всплеском дойры. Девушки вереницей засеменили к выходу. Топот их маленьких ног затих где-то в глубине большого дома.
— Оксиарт! — громко сказал Александр, желая, чтобы все его слышали. — Я не видел девушки прекраснее, чем твоя дочь… Но что ты побледнел? Я не оскорбляю Роксану, я женюсь на ней!
Наступила тишина. Многие друзья царя, его военачальники и знатные персы, бывшие в царской свите, вскочили с мест.
Поднялся и Оксиарт, онемевший от счастья и боящийся поверить этому счастью.
— Я женюсь на Роксане, — повторил царь, — и я хочу, чтобы свадьбу отпраздновали сегодня же. Я беру ее в жены и скрепляю наш брак по македонскому отцовскому обряду, священному для эллинов.
Оксиарт, прижав руку к сердцу, низко склонился перед царем. И вышел, торопясь предупредить дочь и всех, кто собрался в доме, о предстоящем событии. Он мгновенно забыл о своих клятвах до конца жизни сражаться с Македонянином. Лишь бы царь не раздумал, лишь бы не оказалось это шуткой!
Друзья-этеры обступили Александра. После того как царь в бешеном гневе убил несчастного Клита, они боялись раздражать его. Скрывая возмущение и негодование, они просили царя подумать немного и не решать так внезапно своей судьбы.
— Разве нет для тебя знатной македонянки, или афинянки, или любой женщины во всей Элладе? Подумай: мать сыновей твоих, наследников твоего царства, — варварка! Признает ли их народ?
— Это грозит смутой, царь!
— И зачем жениться? Она и так никуда не уйдет от тебя. Вспомни, ты не просто македонянин, ты — царь македонский. Не унижай своего царского сана!
Царь слушал терпеливо. Он устремлял глаза на говорившего и молча выслушивал до конца. Он был так счастлив, что смысл их речей почти не доходил до него. Он слушал и не слышал. Да и что неожиданного они могут сказать ему? Он сам знал все, что они думают и что они скажут.
Перед ним доверчиво сияли светло-синие, в темных ресницах глаза, перед ним струились белокурые, с золотым блеском волосы, ему улыбались губы, свежие, как лепестки роз…
Он старался со всей серьезностью выслушать предостережения и упреки друзей, но ему хотелось смеяться от счастья, и он не мог этого скрыть…
— Царь потерял разум, — сердито сказал старый Фердикка, отойдя в сторону.
— Как все влюбленные, — усмехнулся Неарх. — Мне всегда смешно и удивительно, когда я смотрю на людей, захваченных этим недугом. Они выглядят так, словно наелись стрихноса…[*]
Но Каллисфен, который с хмурым видом сидел на пиру, покачал головой.
— Тут не только стрихнос. Думаю, что, кроме любви, здесь крупный расчет. Наш царь не таков, чтобы из-за чего-нибудь потерять голову. Тем более из-за женщины!
Часы проходили в радужном тумане счастливого ожидания. Наступал вечер. Невесту наряжали, готовили к свадьбе. Мать украдкой всхлипывала. Кормилица причитала, не стесняясь:
— Кому отдаем? Куда отдаем? Врагу нашему, разорителю. Светлая моя, где ты будешь растить своих детей, в лагере?
— Перестань, — остановила ее мать Рокшанек, — она будет жить в царском дворце. Она будет царицей, — ты забыла, что ли?
— А что она, тот дворец будет возить за собой в походы?
— Она не воин, чтобы ходить в походы.
— Жена Спитамена тоже не была воином. Македонянин даже человеческого языка-то не знает. Ну, как он будет разговаривать со своей женой?
— Научится.
— Это он-то? Станет он учиться! Да и когда ему? Лишь бы воевать да разорять мирных людей!
— Значит, научится она разговаривать с ним. И довольно. Глупая твоя голова понимает или нет, что царь не станет разорять родной народ своей жены? И ты, Рокшанек, должна помнить об этом всегда. И если тяжело будет — терпи. Весь наш народ сейчас смотрит на тебя!
— Именно: терпи, — заплакала кормилица. — Ох, светлая ты моя, кто думал, что тебя ждет такая судьба!
— Такая высокая судьба! — поправила мать. — И держи ее крепко, эту судьбу, Рокшанек, не выпусти из рук!
Роксана покорно давала надеть на себя богатый наряд, золотой венец, драгоценные ожерелья… Даже кольца ей надела кормилица. Она была ошеломлена так внезапно изменившимся течением жизни. Она не знала: счастлива ли? Несчастна ли? Скорее, она была испугана, но знала, что изменить ничего нельзя. И если бы ее, как жертвенную овцу, повели сейчас на заклание, она покорно пошла бы и позволила бы принести себя в жертву.
Перед тем как выйти на свадебное пиршество, Гефестион задержал Александра:
— Ты действительно любишь ее, Александр?
— Я люблю только ее.
— Ты все обдумал?
— Я все обдумал, Гефестион. Кроме того, что я люблю ее — а я ее действительно люблю, — это еще поможет объединить наши народы. Я так задумал, и ты это знаешь. Если сам царь может жениться не на эллинке, то почему не могут сделать этого люди, подчиненные царю?.. Я вас всех заставлю жениться на здешних женщинах — и первого тебя!
Гефестион вздохнул, улыбнулся.
— Я не сомневаюсь, Александр, что ты можешь это сделать! Но если это нужно для твоих замыслов, я женюсь на той, на которой ты прикажешь. Я готов вытерпеть этот обряд…
Свадебный обряд был несложен: мечом разрезали каравай хлеба и дали отведать жениху и невесте. Это был старый македонский обряд — так женились все македонские цари. Азиатская девушка Рокшанек стала женой македонского царя.
Это была самая счастливая весна в его жизни. Все было иначе, чем всегда, кругом ликовал праздник — таяли снега, весело шумели горные потоки, не уставая пели птицы. Политимет, торжествуя, разливалась в долине…
Однако прошли первые дни самозабвенного счастья, и покой снова был утрачен. На Согдийской Скале у Александра уже не было врагов, здесь был дом его жены, его новый родственник Оксиарт совсем забыл свои намерения защищать от чужеземцев родную страну.
Но еще сидел на своей Скале сильный Хориен, и с ним другие знатные люди Согдианы и Бактрии. И не хотел сложить оружия отважный Катен, вождь паретаков.
Александр снова надел доспехи.
Скала Хориена была еще более неприступной, чем Согдийская. Отвесные склоны ее падали в глубокую пропасть. Наверх вела узкая тропа, по которой можно было идти только друг за другом, поодиночке.
Но для Александра не существовало неприступных мест. Пропасть? Ее можно засыпать. Отвесные скалы? На них можно подняться по лестницам. И вот застучали сотни топоров, огромные елки с шумом и треском начали валиться вокруг Скалы.
Хориен недолго выдерживал осаду. Он видел, что союзников у него нет. Оксиарт и тот перешел на сторону Македонянина. Он понял, что Македонянин не уйдет, пока не доберется до него… И сложил оружие.
А царь македонский, в доказательство своего доверия, оставил ему его Скалу. Живи, Хориен, и управляй своей крепостью, но будь верен и покорен царю Александру.
Теперь остался один Катен, правитель паретаков, который еще сопротивлялся. Александр послал Кратера усмирить паретаков. Катен сражался яростно; он был последним, кто еще стоял на защите своей родины. Но железный полководец Кратер разбил его войско. Сам Катен был убит в сражении.
В Согдиане и Бактрии наступила тишина. Защищать страну было больше некому.
Александр отправился в город Бактры, увозя с собой свою юную прекрасную жену.
А в Бактрах судьба уже готовила ему новые беды…
КАЛЛИСФЕН
Черная, пронизанная крупными звездами ночь стояла над Бактрами. Александр вышел из шатра, где пировал с друзьями. Телохранители нехотя последовали за ним. Косматые оранжевые огни факелов осветили им путь.
Чья-то смутная фигура, с головой, накрытой покрывалом, встала перед царем на дороге.
— Кто? — крикнул Птолемей, хватаясь за меч.
Гефестион тихо остановил его:
— Осторожно, Птолемей. Это сириянка.
— И что таскается?.. — проворчал Птолемей, отступая в сторону.
В последние дни эта старая сириянка, возникая откуда-то из темных ущелий города, то и дело являлась к царю с предсказаниями. Сначала царь прогонял ее. И он сам, и его этеры смеялись над ней. Потом ему рассказали, что ее предсказания всегда исполняются. И царь перестал обращать внимание, когда она тащилась за его свитой или оказывалась в каком-нибудь уголке его дворца. Иногда, просыпаясь, он видел ее перед собой в своем шатре — сириянка стояла и пристально смотрела на него. Казалось, она глядит в его грядущее, в его судьбу…
Сириянка выступила из густой тьмы под свет факелов, откинула покрывало и, подняв руку, остановила царя. Глаза ее светились из глубоких орбит каким-то неестественно ярким огнем, лицо было напряженно.
— Вернись, царь, — сказала она глухим голосом, — вернись и пируй всю ночь! Не уходи в эту ночь от своих друзей! Вернись!
Царь не знал, что делать. Его ждал Евмен с делами канцелярии. С тех пор как его царство раскинулось на столько земель, у Александра порой не хватало ни сил, ни времени разобраться в донесениях, в отчетах, в финансовых делах, в делах строительства и в разных жалобах… Ведь он всегда все хотел делать сам! А кроме того, в дальнем покое ждала его, своего мужа, белокурая, нежная Роксана.
Но сириянка стояла, словно грозное предупреждение судьбы.
— Поступи так, как я сказала тебе, царь, — повторила она. — Вернись и не выходи до утра.
— Вернемся, Александр, — попросил Гефестион, чувствуя недоброе в этом появлении сириянки.
— Вернись, царь, — сказал и Птолемей. — Старуха что-то знает.
Александр еще раз взглянул на сириянку. Огромные черные глаза, желтое длинное лицо, напряженные скулы… Он пожал плечами.
— Хорошо. Я вернусь. Клянусь Зевсом, я очень рад, что могу пировать всю ночь. Что ж, мне ведь запрещено покидать друзей!
И он повернул обратно. Телохранители с удовольствием последовали за ним: на пиру было весело и им вовсе не хотелось уходить так рано.
Однако неясное подозрение и тайное раздумье всю ночь, пока длился пир, смущало их. Что знала старуха?..
Тайна раскрылась, как раскрывается почти всегда, если о ней знают несколько человек. Хранить тайну, да еще такую страшную, как убийство царя, юному сердцу очень тяжело, почти невыносимо.
Александр после бессонной ночи сидел за работой, когда жуткая весть из уст в уста уже приближалась к нему…
Во дворце дежурил Птолемей, сын Лага. Ему хотелось спать. Он заставлял себя сидеть прямо и неподвижно, но тяжелая голова клонилась на грудь. Покачнувшись, он чуть не упал со скамьи. Вздрогнул, выпрямился. Покосился на воинов, стоявших на страже у дверей: не видали ли они…
Но стражники с кем-то разговаривали. Кто-то просился к царю. Птолемей встал, принял свой обычный строгий вид и подошел к ним. Во дворец просился молодой Эврилох, сын македонского вельможи Арсея, один из тех юношей, которых царь набирал из знатных семей для личных услуг.
— Прошу выслушать меня!
Птолемей внимательно поглядел на него. Юноша был бледен, губы его дрожали, широко открытые карие глаза были полны ужаса. У Птолемея сразу исчезла дремота.
— Войди. — И, не спуская с него холодных глаз, потребовал: — Говори.
— Заговор… — пролепетал Эврилох. Его крутой смуглый лоб заблестел от пота.
— Заговор? — Птолемей крепко схватил Эврилоха за плечо. — Кто? Где?
— Гермолай… все они… хотят убить царя!
Лицо Птолемея стало каменным. Серые глаза блестели ледяным блеском.
— Кто именно?
— Гермолай, сын Сополида… Царь приказал высечь его и отнял у него коня, не посчитался, что он македонский вельможа.
— Я знаю. Это было на охоте.
Чья-то смутная фигура, с головой, накрытой покрывалом, встала перед царем на дороге.
— Кто? — крикнул Птолемей, хватаясь за меч.
Гефестион тихо остановил его:
— Осторожно, Птолемей. Это сириянка.
— И что таскается?.. — проворчал Птолемей, отступая в сторону.
В последние дни эта старая сириянка, возникая откуда-то из темных ущелий города, то и дело являлась к царю с предсказаниями. Сначала царь прогонял ее. И он сам, и его этеры смеялись над ней. Потом ему рассказали, что ее предсказания всегда исполняются. И царь перестал обращать внимание, когда она тащилась за его свитой или оказывалась в каком-нибудь уголке его дворца. Иногда, просыпаясь, он видел ее перед собой в своем шатре — сириянка стояла и пристально смотрела на него. Казалось, она глядит в его грядущее, в его судьбу…
Сириянка выступила из густой тьмы под свет факелов, откинула покрывало и, подняв руку, остановила царя. Глаза ее светились из глубоких орбит каким-то неестественно ярким огнем, лицо было напряженно.
— Вернись, царь, — сказала она глухим голосом, — вернись и пируй всю ночь! Не уходи в эту ночь от своих друзей! Вернись!
Царь не знал, что делать. Его ждал Евмен с делами канцелярии. С тех пор как его царство раскинулось на столько земель, у Александра порой не хватало ни сил, ни времени разобраться в донесениях, в отчетах, в финансовых делах, в делах строительства и в разных жалобах… Ведь он всегда все хотел делать сам! А кроме того, в дальнем покое ждала его, своего мужа, белокурая, нежная Роксана.
Но сириянка стояла, словно грозное предупреждение судьбы.
— Поступи так, как я сказала тебе, царь, — повторила она. — Вернись и не выходи до утра.
— Вернемся, Александр, — попросил Гефестион, чувствуя недоброе в этом появлении сириянки.
— Вернись, царь, — сказал и Птолемей. — Старуха что-то знает.
Александр еще раз взглянул на сириянку. Огромные черные глаза, желтое длинное лицо, напряженные скулы… Он пожал плечами.
— Хорошо. Я вернусь. Клянусь Зевсом, я очень рад, что могу пировать всю ночь. Что ж, мне ведь запрещено покидать друзей!
И он повернул обратно. Телохранители с удовольствием последовали за ним: на пиру было весело и им вовсе не хотелось уходить так рано.
Однако неясное подозрение и тайное раздумье всю ночь, пока длился пир, смущало их. Что знала старуха?..
Тайна раскрылась, как раскрывается почти всегда, если о ней знают несколько человек. Хранить тайну, да еще такую страшную, как убийство царя, юному сердцу очень тяжело, почти невыносимо.
Александр после бессонной ночи сидел за работой, когда жуткая весть из уст в уста уже приближалась к нему…
Во дворце дежурил Птолемей, сын Лага. Ему хотелось спать. Он заставлял себя сидеть прямо и неподвижно, но тяжелая голова клонилась на грудь. Покачнувшись, он чуть не упал со скамьи. Вздрогнул, выпрямился. Покосился на воинов, стоявших на страже у дверей: не видали ли они…
Но стражники с кем-то разговаривали. Кто-то просился к царю. Птолемей встал, принял свой обычный строгий вид и подошел к ним. Во дворец просился молодой Эврилох, сын македонского вельможи Арсея, один из тех юношей, которых царь набирал из знатных семей для личных услуг.
— Прошу выслушать меня!
Птолемей внимательно поглядел на него. Юноша был бледен, губы его дрожали, широко открытые карие глаза были полны ужаса. У Птолемея сразу исчезла дремота.
— Войди. — И, не спуская с него холодных глаз, потребовал: — Говори.
— Заговор… — пролепетал Эврилох. Его крутой смуглый лоб заблестел от пота.
— Заговор? — Птолемей крепко схватил Эврилоха за плечо. — Кто? Где?
— Гермолай… все они… хотят убить царя!
Лицо Птолемея стало каменным. Серые глаза блестели ледяным блеском.
— Кто именно?
— Гермолай, сын Сополида… Царь приказал высечь его и отнял у него коня, не посчитался, что он македонский вельможа.
— Я знаю. Это было на охоте.