Страница:
— Нет, — покачал головой Риллавен, — нет. Я признаю справедливость твоих обвинений в предательстве умерших. Всё верно. Но Оуэн сам был предателем. Мой некогда лучший друг, которому я верил как себе.
— И предал, как веками предавал себя самого, — сказал Малькольм. — Великий меч Света, «Солнечный Вихрь»… Вы нашли его вместе, помнишь? Ты всё верно решил, пусть меч и принадлежал Свету, а не Тьме, зла в мир принёс столько же, сколько и меч Тьмы, «Полночный Ветер».
— Оуэн отказался сломать меч, — зло ответил Риллавен. — Оставил себе. И, разумеется, полностью попал под его власть. Всего через два месяца он уже набирал в Солсбери войска. Окунул в дерьмо нашу мечту о мире в Европе, о прекращении бесконечных междоусобиц. Залил кровью пятую часть Магической стороны. — Владыка сел в кресло, налил себе вина. Нелепость укора, особенно после той, настоящей вины, успокоила и вернула уверенность.
— Отказался, — не стал отрицать очевидного Малькольм. — А ты сдался после первого же «нет». Видел, что друг валится в пропасть, и ничего не сделал. Не поехал с ним в Солсбери, не стал тратить время и силы на переубеждение. Струсил. Предоставил утопающему выбираться из омута самому. И к скале, только о камни которой и можно сломать «Солнечный Вихрь», ты послал Оуэна в одиночку, побоялся, что меч тобой завладеет. Но дело в том, — голос вампира заледенел, — что ноша была на двоих, владыка Нитриена.
Риллавен напрягся: если простяга и грубиян Малькольм решил соблюдать требования этикета, ждать надо больших неприятностей. Или очень жестоких в своей правдивости слов.
— Вы предпочли удрать в кусты, владыка Нитриена, запереться в долине. Неудивительно, что Оуэн сломался под непосильным грузом. И всё же мечту вашу, ту, которая тоже была на двоих, он выполнил. Как сумел. Междоусобных войн в Европе с тех пор нет, только орденские. — Малькольм взглянул владыке в лицо, на миг стал настоящим — проницательным, многомудрым людем с железной волей. И опять скрылся за маской деревенского дурачка. — Почему ты закрыл долину, Риллавен, владыка Нитриена, — действительно ли хотел спасти своих подданных от войны, или боялся услышать из уст Беловолосого слово «предатель»? А после четыреста лет прятался ото всех, кто хоть сколько-нибудь его знал. И едва пришлось выползти из норы в большой мир, попытался отмыться от скверны чистой кровью. Вполне логичное завершение пути.
— Проводника я, Риллавен, тебе дам, — сказала Феофания. — Исключительно ради Нитриена, нельзя обрекать долину на гибель. — Вампирка глянула на поникшего, отрешённо глядящего в пол хелефайю. — И всё-таки ты незаслуженно везуч. Если бы только ты шёл с искуплением не Славяну-Освободителю… Клянусь пред изначалием, Риллавен, я на кишках бы тебя повесила. Собственноручно. А ещё лучше — отдала бы владыке Эндориена. Он книгочей, премудрый, не мне чета. Такую бы казнь тебе измыслил… Потёмочная смерть пустяком покажется. Но право первого суда действительно принадлежит не мне. А Славянов суд ни один вампир оспаривать не станет никогда. Да и в Эндориене тоже согласятся с его решением.
— Я одного не пойму, — сказал Риллавен. Взгляд поднять он так и не осмелился, обвисшие уши отвернулись к затылку. Вампирам даже стало его жаль. — Почему Оуэн так меня и не проклял. Ни на эшафоте, ни в посмертии.
— Беловолосый слишком сильно любил тебя при жизни, — сказал Дуглас, — чтобы проклинать после смерти. Ему и в голову не пришло в чём-то тебя обвинить. Просто не додумался.
Риллавен ошарашено уставился на Дугласа, уши встали торчком, кончики агрессивно повернулись вперёд.
— Всё-таки все мужики до единого и тугоухие, — сказала Феофания, — и косноязыкие. А думают преимущественно нижними полушариями. Когда баба говорит, что очень любит свою подругу, никому и в голову не приходит заподозрить её в лесбиянстве. Но для мужчины признаться в дружеской любви немыслимо. Сразу всем пошлятина в голову лезет, и в первую очередь им самим. Риллавен, ты уши вымой, что ли, а ты, Дуглас, мог бы слова произносить и поотчётливее. Не каждый поймёт, о какой любви идет речь — дружеской, любовной или ещё какой.
— Что стало с мечом? — спросил Риллавен. — Соколы ведь его не нашли… Или всё-таки нашли?
— Нет, — ответил Малькольм. — Беловолосый где-то его спрятал. Соколы так и не выпытали где, хотя обрабатывали беднягу куда как лихо. — Малькольм немного помолчал. — Неплохой король из него получился, общины отлично ладили с Оуэном. Если бы не эти пернатые твари…
— Ладно, — решительно оборвала тему вампирка, встала с кресла и начала шарить в ящиках своего стола. — Давайте о делах теперешних. Твой дальдр, — глянула она на Риллавена, — на Техничке для искупления не годится, станет обычной остро заточенной железкой. Вот возьми, — она подошла к хелефайе, положила на столик дрилг с острым каменным лезвием — на семнадцать столетий старше Риллавена, дрилг из Пинемаса. Тогда кровозаборников ещё не придумали, Жизнь набирали особым ножом — узкое недлинное лезвие, продольные желобки на обеих сторонах клинка и боковые канавки для стока крови в особую чашечку, которая в те годы всегда была в паре с дрилгом.
— Он сохранит свою силу и на Техничке, — сказала Феофания.
— Благодарю, — Риллавен встал, глубоко поклонился. — Я ваш должник, повелительница Калианды.
— И не мечтай, — отрезала вампирка. — Это не для тебя, а для Славяна. Ну и для Нитриена немножко.
Риллавен убрал дрилг в трёхразмерный кошель, внимательно посмотрел на калиандскую повелительницу, уши полностью развернулись к вампирке.
— Феофания, неужели всё может вернуться — и Пинемас, и сады вместо крепостных стен, и Великий Всеобщий Союз? Мир без насилия и потоков невинной крови?
— Не знаю. Но верю, что да. Иначе и жить незачем. И верю, что новый Пинемас будет лучше первого. Знаешь, мне очень понравилась мысль Славяна, что ныне живущие должны превзойти величие древних. И сравнивать себя надо только с величайшими из великих, только они и есть единственно достойные друзья и соперники.
— Человеки так и делают, — сказал Риллавен. — Потому и свершают столь много.
— А мы чем хуже, Риллавен?! — воскликнула вампирка. — Или мы не люди? Когда-то в наши ум и доблесть поверил Пинем. И ни разу не пожалел о своём доверии. Так может и нам самим пора поверить в себя? Тогда поверят и другие.
— Не знаю, — сказал хелефайя. — Пора, наверное. Но ты слишком сложные вопросы задаёшь, повелительница Калианды. Я всего-навсего владыка, а не философ или менестрель. Идеи творят они, а мы всего лишь проникаемся ими и воплощаем. К тому же сейчас я хочу, чтобы мне поверил только один людь. Не снял вину — чёрт с ней, пусть получу всё, что за три тысячи двести лет заслужил. До семидесяти, — с усмешкой пояснил Риллавен, — я ничего мало-мальски заметного не сделал. Нет, — повторил он, — не вину снял, а поверил. Просто поверил — это гораздо больше.
Феофания подошла к нему, положила руки на плечи, заглянула в глаза.
— Удачи тебе, Тьиарин. И малой меры искупления.
— Ну вот и всё, — сказал Славян. — Нашли.
Прятаться от посланцев владыки Нитриена он не собирался. Правосудие должно свершиться, даже если это вновь будет потёмочная казнь. Но вряд ли — ходочанина уничтожат быстро и надёжно.
Славян открыл входную дверь.
— Слава, ты куда? — окликнула из кухни мать Серосовина.
— Покурю на лестнице, — придумал он объяснение. Курят подолгу, так что уйти с посланцами Нитриена он успеет прежде, чем кто-то задумается, а что можно столько времени на лестнице делать.
— Ты же не куришь? — удивилась она.
— Не курил.
Славян поднялся по лестнице на межэтажную площадку, сел на ступеньку.
Загудел лифт.
Первым вышел вампир. Темноволосый, на вид двадцать восемь лет, по глазам — около трёхсот пятидесяти. И явно нимлат, на проводника калиандская повелительница не поскупилась.
— Я здесь, — сказал Славян.
— Доброго утра, Вячеслав Андреевич, — поздоровался вампир на торойзэне. — Я нимлат Аллан Флетчер из Калианды.
— Утра доброго, почтенный, — с невольной усмешкой ответил Славян: за спиной вампира стояли шестеро хелефайских стражей. Все в большущих тёмных очках, лыжные шапочки надвинуты по самые брови, да ещё и капюшонами прикрыты. Славян немного позлорадствовал: в пасмурную погоду сквозь тёмные очки не разглядеть почти ничего, как ещё все столбы по дороге не посшибали. Или цепочкой шли, держа друг друга за плечо, а первый уцепился за вампира? Впечатляющее было зрелище, жаль, не посмотрел. И скукоженные все какие! Тульская зима — это вам не по Борнмуту в тайлонуре щеголять. Теплее надо было куртки выбирать — пуховики, дублёнки, а не эти условно зимние тряпочки.
Хелефайи торопливо поскидывали капюшоны, сдёрнули шапки — прятать уши для них редкостное неприличие. Лайто и дарко поровну, — обычная комбинация, только число необычное, должно быть четверо или восемь. Хелефайи сняли очки.
Ох ты, сам владыка. Надо же, как не терпится.
И Фиаринг ар-Данниан ли-Марэнул.
Славян, не отрывая взгляда от брата убитого им людя, поднялся и ответил:
— Я готов.
Вампир что-то торопливо сказал, но Славян не услышал, не до него было, — смотрел на того, кто избавит от тяготы жить убийцей. Не будь Фиаринга, очистить мир от своего присутствия пришлось бы самому, для студента-агрохимика яд раздобыть так, чтобы не подставить под удар никого из преподавателей или лаборантов, не трудно.
Фиаринг не шевельнулся. И на Славяна так и не глянул, смотрел лишь себе под ноги. Тут Славян сообразил, что выглядит на редкость непрезентабельно: старые спортивные штаны Серосовина, его же вылинялая футболка, стоптанные шлёпанцы. Собственные, перепачканные песком джинсы и футболку Славян выстирал, пришлось переодеться в домашний «наряд» Серосовина, который болтался на Славяне как на вешалке. Но да ладно, приговорённому и так пойдёт.
Владыка Нитриена вынул из трёхобъемного кошелька вампирский дрилг — невообразимо древний, каменный, Славян видел такой только у Доминика. С чего вдруг столько чести — избавить мир от убийцы реликвией? Простой верёвки хватило бы и ближайшего фонаря.
— Я, Риллавен Тьиарин Нитриенский, виновен пред тобой, Бродников Вячеслав Андреевич, в неправедном суде, — сказал владыка Нитриена. Уши развернулись вперёд, кончики поникли. — Меру воздаяния определяешь ты. Да свершится всё по воле твоего сердца. — Он вонзил клинок ножа себе в левую ладонь так, что тот вышел из тылицы.
Об искупительном деянии Славяну рассказывала Нэйринг. Теперь он должен вынуть дрилг из ладони Риллавена, а дальше — снять вину или приговорить к смерти. Рана убьёт виновного спустя восемь часов. Не кровопотерей, а просто так, сама по себе. Можно снять вину — тогда рана затянется немедленно, останется только шрам на тылице, напоминание, чтобы искупивший вину никогда больше не повторил былой ошибки.
А можно сказать Риллавену, чтобы сам вынул дрилг. Тогда рана тоже затянется вмиг, но вместо неё будет вечная боль, неутихающая ни на секунду, достаточно сильная, чтобы пропало желание есть, пить и спать, чтобы свести с ума. Почти все, кто сами вынимали нож, вскоре рубили себе руки, тщетно надеясь избавиться от мук — культя болит вдвое сильнее. Все пытались покончить с собой, многих пробовали добить друзья или родственники — чтобы спасти от пытки, выдержать такое не под силу никому, но умереть искупающий может только собственной смертью, от голода или жажды.
Всё тот же смертный приговор, только превращённый в долгую мучительную казнь. У человека она длиться от недели до месяца, у хелефайи, с их невероятной живучестью, растянется на полгода.
Славян спустился к Риллавену, выдернул дрилг — резко, чтобы не причинить лишней боли.
При искупительном деянии не зря говорят: «Да свершится всё по воле твоего сердца». Формального прощения здесь не бывает, только настоящее, искреннее до самого дна. Малейшее сомнение, колебание означает смерть.
«Соколы обрадуются твоей смерти, владыка Нитриена», — подумал Славян, и, словно в ответ на его мысли, дрилг едва заметно завибрировал.
И время замедлилось почти до полной неподвижности, секунды стали равны часам, минуты — дням. Славян с удивлением огляделся. Хелефайи и вампир словно обратились в восковых кукол, даже кровь из раны Риллавена не течёт. Славян осторожно прикоснулся к ней кончиком пальца. Кровь как кровь, только очень медленная. Ничего плохого с ними не случилось, просто у Славяна появилась возможность подумать.
Соколы оморочили стража Данивена ар-Данниана ли-Аддона, разыграли «эльфийский гамбит». А выигрывают доблестные и благородные рыцари в любом случае.
За смерть друга, будь Славян убит или казнён, Дарик и Лара виру взяли бы только кровью, только головами Риллавена и Лианвен. А это означает междоусобную войну для всех хелефайских долин. Своей виры наверняка потребовала бы и Латириса. А это уже приведёт к междоусобице во всём Братстве Небесного Круга, и Ястребов можно будет брать голыми руками. Расчёт верный, эмоции волшебные расы контролируют плоховато, и, ослеплённые жаждой мести, о последствиях усобиц, о том, кому они выгодны, и не подумают.
Смерть Риллавена все усобицы отменит, но мира в Братстве всё равно не будет. Хелефайи и вампиры, основная боевая сила Ястребов, друг другу не доверяют, и только авторитет нитриенского владыки заставляет их терпеть соседство вчерашних противников. Умри Риллавен — и всё рухнет. На Ястребов Славяну плевать, пусть хоть белым пламенем сгорят, но среди вампиров и хелефайев у него слишком много друзей. Драки меж них допустить ни в коем случае нельзя.
Какую выгоду получат Соколы, сними он вину с нитриенца, Славян и вообразить не мог, но в том, что она есть, не сомневался.
Значит надо сделать что-то внеплановое, то, что опрокинет все их расчёты.
Придумать Славян ничего не успел, нож престал дрожать, время вернулось в обычный ритм. Из кисти Риллавена потекла кровь, тут же струйка стала каплями, спустя пару секунд и капли исчезли, знаменитая хелефайская живучесть в действии.
Славян посмотрел на вампира, стражей, Фиаринга, Риллавена и воткнул себе в левую ладонь дрилг по самую рукоять, — вампир и хелефайи только охнули с растерянностью и испугом. Славян выдернул нож, отшвырнул в угол и положил ладонь на ладонь Риллавена так, чтобы раны соприкоснулись.
Кровь хелефайи обожгла руку как огнём, на несколько мгновений Славян ослеп и оглох, а ладони словно слиплись — не разъять. Боль исчезла, вернулись зрение и слух, ладони разомкнулись. Славян достал из кармана штанов медпакет, стал накладывать повязку. Ходочанское правило всегда иметь при себе бинт Славян соблюдал строго, не раз была возможность убедиться в его разумности. Теперь вот пригодилось самому.
Тем временем Риллавен, не веря собственным глазам, рассматривал кисть — и ладонь, и тылицу. Чистая кожа, никакого шрама, словно и не было ни вины, ни искупительного деяния.
— Я техносторонец, — ответил на его безмолвный вопрос Славян. — Порез заживёт недели через две.
Вампир наклонился за дрилгом, но едва коснулся, нож рассыпался в пыль. Флетчер глянул на Славяна с благоговением. Так вот она какая, чистая кровь, которая стирает любое проклятие, смывает любую скверну, разрушает любые заклятья. Кровь людя с помыслами светлыми, как вода в роднике. Отданная добровольно — а как же ещё?
Теперь всё будет хорошо, все кошмары кончились, а история получилась красивее любой древней легенды. Будет о чём рассказать в Калидиане. Только вот как в неё вернуться? Линия крови вытянула их от чарокамного круга Калидианы на Техничку, почти к самому дому Славяна, а обратно должен был вернуть дрилг.
— Вячеслав Андреевич, — робко сказал вампир, — у нас возвратки больше нет.
Славян только вздохнул. Нашли, куда засунуть — в нож для ритуального действа. Могли бы догадаться, что на Техничке волшебные предметы непрочны и ненадёжны, нельзя в одну вещь пихать два заклинания, сломается обязательно.
— Ладно, — сказал Славян, — отведу вас. Пойдём через внесторонье. (Вампир и хелефайи невольно отшатнулись). Не пугайтесь, ничего страшного или опасного там нет, обычный густой туман. Если попервости будет неприятно, лучше закрыть глаза.
Кроме перевязочного пакета у ходочанина при себе всегда должна быть зажигалка. В серосовинские штаны из джинсов Славян переложил их машинально, а теперь пригодилась и она.
— Встаньте вон в тот угол, — показал Славян. — Возьмитесь за руки.
Славян встал перед ними, лицом к площадке и щёлкнул зажигалкой.
— А куда мы идём? — спросил Флетчер.
— В телепорт у площади Совещательных Палат Эльниена.
— Но в долину теперь нельзя войти с внесторонья, — сказал владыка Нитриена.
— Не уверен, — рассеянно ответил Славян, внимательно рассматривая площадку сквозь пламя зажигалки. — Когда Доминик сказал, что хелефайские телепорты теперь лучше вампирских, которые Соколы делали, мелькнула у меня одна мысль… Вот сейчас и проверим. Не получится, отведу на побережье, с него-то домой доберётесь, не заблудитесь.
— Почему на побережье? — голос у владыки Нитирена заметно дрогнул.
— Потому что с внесторонья выйти можно куда угодно, но только на хорошо знакомое место. Кроме площади и побережья я в Британии ничего не запомнил. — Славян углядел слабинку в межсторонней перегородке. — Напрямую в долину зайти нельзя, только через чарокамный круг или телепорт. Чарокамного круга я даже не видел, так что остаётся телепорт или побережье. — Славян надавил на точку слабины и перегородка лопнула. Вымотало усилие до дрожи, Славян едва держался на ногах. Но повеял сладковато-пряный ветер, вдохнул новые силы. Славян с удовольствием подставил ему лицо. Чудесное место внесторонье: ветер, густой серебристый туман, опоры под ногами нет — ни с чем не сравнимое ощущение парения. И бесконечности. И пустоты.
Прекрасно.
Только большинство людей внесторонья почему-то боятся едва ли не до потери рассудка. Но он сумеет провести ребят очень быстро, испугаться просто не успеют.
— Приготовились, — сказал им Славян. Вампир схватил его за руку. — Пошли.
Когда из дверей телепорта вышли Бродников и Риллавен, владычица Нитриена едва не разрыдалась от счастья. Всё закончилось хорошо, как и предсказала мудрая священная яблоня. Вслед за Бродниковым и владыкой вышли стражи и вампир. Лианвен вытерла слёзы и побежала встречать гостей.
— Да, это Нитриен. Не заблудились, — сказал Бродников и повернулся к Фиарингу. — Ар-Данниан, я готов дать вам любую виру за смерть вашего брата Данивена ли-Аддона.
— У Нитриена нет к вам виры, — ответил Фиаринг.
— А причём здесь Нитриен? Виру я должен вам.
У Лианвен тревожно сжалось сердце. Такое отстранённое спокойствие и решимость в голосе бывают только у бойцов-смертников. Что хочет человек? Как бы то ни было, а лишние глаза здесь ни к чему. Она короткими быстрыми жестами велела стражам никого не пускать на телепротную площадку. Стражи заняли места внизу у лестницы.
— Свою виру я уже получил, — торопливо сказал Фиаринг. Интонацию Бродникова он разобрал верно. — И гораздо больше, чем хотел.
— Ни о какой вире не может быть и речи, — отрезала Лианвен. — Долина и без того слишком дорого заплатила за легкомыслие и слабоволие ли-Аддона.
Фиаринг опустил голову, уши покраснели и обвисли. Владычица права, но это не вся правда. А как сказать всю, Фиаринг не знает, стражу просто не хватает слов.
— Владычица Нитриена, — жёстко сказал Бродников, — не марайте честь ли-Аддона. Это гнусно.
Фиаринг испуганно ахнул. А человек сказал:
— Перед долиной ли-Аддон ни в чём не виноват, омороченный за свои поступки не отвечает. А назвать его слабовольным вы получите право, только если сами сможете противостоять оморочке. И сумеете научить этому других. И только того, кто поддастся ей после обучения, можно будет назвать слабовольным, да и то не наверняка. А на счёт легкомыслия… Подорваться на мине может и мудрец. Это дело случая. Соколы потеряли вампиров и теперь пытаются загрести под своё не в меру широкое крыло хелефайев. Данивен стал первой жертвой. Не найдёте защиту, будут и другие. Смерть Данивена стала предупреждением всему вашему народу. И если вы, владычица Нитриена, назовёте ли-Аддона легкомысленным и слабовольным, получится, что он умер зря, что его смерть — всего лишь развлечение для Соколов. Неужели вы хотите отдать Данивена Соколам в игрушки, превратить его жизнь и смерть в разменные карты?
Человек прав, Данивена она обидела понапрасну. Владычица обернулась к Фиарингу, склонила голову, признавая вину. Страж поклонился в ответ, принимая извинения. Сквозь длинные ресницы посмотрел на Бродникова. Лицо осунулось, поблёкло — россыпь веснушек выглядит неестественно яркой, потухшие, отрешённые глаза. У хелефайи заледенели пальцы, перехватило дыхание: у живых такого взгляда не бывает. С такими глазами одна дорога — в морриагел.
Человек пошёл к телепорту. Вампир поймал его за руку.
— Вячеслав Андреевич, вы даже домой не зайдёте?
«Испугался упырь, — отметил Фиаринг. — Ещё никогда не видел живых мертвецов».
От тупой безнадёжности происходящего хотелось заплакать, но нечем, слёз больше нет. Убийцу брата следует ненавидеть, но возненавидеть этого человека означает оскорбить память Данивена — Лалинэля, Зайчонка, Черныша, сделать его гибель бессмыслицей. «Славян, — впервые назвал человека по имени Фиаринг, — у нас одна боль на двоих. А значит, мы не враги, не кровники. Лалинэль убит твоей рукой, но ты не убийца. Его убили тобой, но не ты. Ты ни в чём не виноват».
— Вячеслав Андреевич? — вампир испугался ещё больше.
— У меня здесь дома нет, — ответил человек.
— Но, Вячеслав Андреевич, у холостых братьев дом один на двоих. Владыка Риллавен теперь ваш брат.
— А, вот вы о чём. Нет, Аллан, никакого побратимства не было.
— Но вы соединили кровь! — ответил вампир.
— Ерунда, — безразлично сказал Бродников. — Я человек, да ещё и техносторонец, а у нас закон крови другой — одна голимая генетика. К тому же согласия владыки Нитриена я не спрашивал, так что кровосоединения не было и по вашим обычаям.
Официальное титулование хлестнуло Риллавена как тяжёлой плетью. Ровно минуту назад навязанное обезьянышем побратимство не вызывало ничего, кроме злобы и обречённости — узы крови не разорвать никому и никогда, а согласие или несогласие Риллавена значения не имеет, раз кровь соединилась, это навечно. Но оказалось, стереть можно и такую связь. И так легко!
Впервые в жизни Риллавен соединил кровь и… И не может такого быть, но ведь свершилось: брат отверг его. Радуйся, владыка Нитриена, от уз крови ты свободен.
Да сгори она белым огнём, такая свобода! За все три тысячи двести семьдесят лет ещё никто не отшвыривал Риллавена как ненужную тряпку. Никто не смел обходится с ним как с вещью. А то, что найдётся людь, который побрезгует его побратимством, Риллавену и в голову не приходило.
«А чего ты ждал? — сказал он себе. — Пылкого восторга и родственных объятий? После того, что ты с ним сотворил?»
— Тогда зачем было принимать искупление? — спросил он человека. — Я был в твоей власти. Если моя жизнь тебе не нужна, так оборвал бы её и дело с концом! Зачем ты смыл мою вину своей кровью? Достаточно было слова «Прощаю». Но ты соединил нашу кровь, а теперь называешь это ерундой! Зачем тогда всё?
От взгляда человека Риллавен содрогнулся — словно в морриагел заглянул. «Славян, что ты с собой делаешь, зачем? Не надо, прошу тебя. Пожалуйста, не надо так. Нельзя тебе так. Только не тебе».
— Брат владыки Нитриена, — ответил Славян, — убийцей быть не может. А я убийца.
Фиаринг пробормотал что-то невнятное — не то ругательство, не то молитву предкам, схватил Славяна за руку и потащил с площадки прочь. Риллавен шагнул следом.
— Владычица! — крикнул Фиаринг. — Скажите им, чтобы не лезли! Помешают только.
Лианвен поймала владыку за рукав.
— Не мешай. Лучше Фиаринга не справится никто.
— Поздно, — сказал вампир. — Славян уже мёртв. Душа умерла, а часа через два умрёт и тело. Ментальный фон очень слабый, и только на физическом уровне. Рана у него на руке… Это она. Искупительная смерть наступает через восемь часов, но техносторонцы очень нетерпеливы, ждать совсем не умеют… даже в умирании торопятся.
— И предал, как веками предавал себя самого, — сказал Малькольм. — Великий меч Света, «Солнечный Вихрь»… Вы нашли его вместе, помнишь? Ты всё верно решил, пусть меч и принадлежал Свету, а не Тьме, зла в мир принёс столько же, сколько и меч Тьмы, «Полночный Ветер».
— Оуэн отказался сломать меч, — зло ответил Риллавен. — Оставил себе. И, разумеется, полностью попал под его власть. Всего через два месяца он уже набирал в Солсбери войска. Окунул в дерьмо нашу мечту о мире в Европе, о прекращении бесконечных междоусобиц. Залил кровью пятую часть Магической стороны. — Владыка сел в кресло, налил себе вина. Нелепость укора, особенно после той, настоящей вины, успокоила и вернула уверенность.
— Отказался, — не стал отрицать очевидного Малькольм. — А ты сдался после первого же «нет». Видел, что друг валится в пропасть, и ничего не сделал. Не поехал с ним в Солсбери, не стал тратить время и силы на переубеждение. Струсил. Предоставил утопающему выбираться из омута самому. И к скале, только о камни которой и можно сломать «Солнечный Вихрь», ты послал Оуэна в одиночку, побоялся, что меч тобой завладеет. Но дело в том, — голос вампира заледенел, — что ноша была на двоих, владыка Нитриена.
Риллавен напрягся: если простяга и грубиян Малькольм решил соблюдать требования этикета, ждать надо больших неприятностей. Или очень жестоких в своей правдивости слов.
— Вы предпочли удрать в кусты, владыка Нитриена, запереться в долине. Неудивительно, что Оуэн сломался под непосильным грузом. И всё же мечту вашу, ту, которая тоже была на двоих, он выполнил. Как сумел. Междоусобных войн в Европе с тех пор нет, только орденские. — Малькольм взглянул владыке в лицо, на миг стал настоящим — проницательным, многомудрым людем с железной волей. И опять скрылся за маской деревенского дурачка. — Почему ты закрыл долину, Риллавен, владыка Нитриена, — действительно ли хотел спасти своих подданных от войны, или боялся услышать из уст Беловолосого слово «предатель»? А после четыреста лет прятался ото всех, кто хоть сколько-нибудь его знал. И едва пришлось выползти из норы в большой мир, попытался отмыться от скверны чистой кровью. Вполне логичное завершение пути.
— Проводника я, Риллавен, тебе дам, — сказала Феофания. — Исключительно ради Нитриена, нельзя обрекать долину на гибель. — Вампирка глянула на поникшего, отрешённо глядящего в пол хелефайю. — И всё-таки ты незаслуженно везуч. Если бы только ты шёл с искуплением не Славяну-Освободителю… Клянусь пред изначалием, Риллавен, я на кишках бы тебя повесила. Собственноручно. А ещё лучше — отдала бы владыке Эндориена. Он книгочей, премудрый, не мне чета. Такую бы казнь тебе измыслил… Потёмочная смерть пустяком покажется. Но право первого суда действительно принадлежит не мне. А Славянов суд ни один вампир оспаривать не станет никогда. Да и в Эндориене тоже согласятся с его решением.
— Я одного не пойму, — сказал Риллавен. Взгляд поднять он так и не осмелился, обвисшие уши отвернулись к затылку. Вампирам даже стало его жаль. — Почему Оуэн так меня и не проклял. Ни на эшафоте, ни в посмертии.
— Беловолосый слишком сильно любил тебя при жизни, — сказал Дуглас, — чтобы проклинать после смерти. Ему и в голову не пришло в чём-то тебя обвинить. Просто не додумался.
Риллавен ошарашено уставился на Дугласа, уши встали торчком, кончики агрессивно повернулись вперёд.
— Всё-таки все мужики до единого и тугоухие, — сказала Феофания, — и косноязыкие. А думают преимущественно нижними полушариями. Когда баба говорит, что очень любит свою подругу, никому и в голову не приходит заподозрить её в лесбиянстве. Но для мужчины признаться в дружеской любви немыслимо. Сразу всем пошлятина в голову лезет, и в первую очередь им самим. Риллавен, ты уши вымой, что ли, а ты, Дуглас, мог бы слова произносить и поотчётливее. Не каждый поймёт, о какой любви идет речь — дружеской, любовной или ещё какой.
— Что стало с мечом? — спросил Риллавен. — Соколы ведь его не нашли… Или всё-таки нашли?
— Нет, — ответил Малькольм. — Беловолосый где-то его спрятал. Соколы так и не выпытали где, хотя обрабатывали беднягу куда как лихо. — Малькольм немного помолчал. — Неплохой король из него получился, общины отлично ладили с Оуэном. Если бы не эти пернатые твари…
— Ладно, — решительно оборвала тему вампирка, встала с кресла и начала шарить в ящиках своего стола. — Давайте о делах теперешних. Твой дальдр, — глянула она на Риллавена, — на Техничке для искупления не годится, станет обычной остро заточенной железкой. Вот возьми, — она подошла к хелефайе, положила на столик дрилг с острым каменным лезвием — на семнадцать столетий старше Риллавена, дрилг из Пинемаса. Тогда кровозаборников ещё не придумали, Жизнь набирали особым ножом — узкое недлинное лезвие, продольные желобки на обеих сторонах клинка и боковые канавки для стока крови в особую чашечку, которая в те годы всегда была в паре с дрилгом.
— Он сохранит свою силу и на Техничке, — сказала Феофания.
— Благодарю, — Риллавен встал, глубоко поклонился. — Я ваш должник, повелительница Калианды.
— И не мечтай, — отрезала вампирка. — Это не для тебя, а для Славяна. Ну и для Нитриена немножко.
Риллавен убрал дрилг в трёхразмерный кошель, внимательно посмотрел на калиандскую повелительницу, уши полностью развернулись к вампирке.
— Феофания, неужели всё может вернуться — и Пинемас, и сады вместо крепостных стен, и Великий Всеобщий Союз? Мир без насилия и потоков невинной крови?
— Не знаю. Но верю, что да. Иначе и жить незачем. И верю, что новый Пинемас будет лучше первого. Знаешь, мне очень понравилась мысль Славяна, что ныне живущие должны превзойти величие древних. И сравнивать себя надо только с величайшими из великих, только они и есть единственно достойные друзья и соперники.
— Человеки так и делают, — сказал Риллавен. — Потому и свершают столь много.
— А мы чем хуже, Риллавен?! — воскликнула вампирка. — Или мы не люди? Когда-то в наши ум и доблесть поверил Пинем. И ни разу не пожалел о своём доверии. Так может и нам самим пора поверить в себя? Тогда поверят и другие.
— Не знаю, — сказал хелефайя. — Пора, наверное. Но ты слишком сложные вопросы задаёшь, повелительница Калианды. Я всего-навсего владыка, а не философ или менестрель. Идеи творят они, а мы всего лишь проникаемся ими и воплощаем. К тому же сейчас я хочу, чтобы мне поверил только один людь. Не снял вину — чёрт с ней, пусть получу всё, что за три тысячи двести лет заслужил. До семидесяти, — с усмешкой пояснил Риллавен, — я ничего мало-мальски заметного не сделал. Нет, — повторил он, — не вину снял, а поверил. Просто поверил — это гораздо больше.
Феофания подошла к нему, положила руки на плечи, заглянула в глаза.
— Удачи тебе, Тьиарин. И малой меры искупления.
* * *
Идущего по линии крови вампира Славян почувствовал, когда тот подходил к подъезду.— Ну вот и всё, — сказал Славян. — Нашли.
Прятаться от посланцев владыки Нитриена он не собирался. Правосудие должно свершиться, даже если это вновь будет потёмочная казнь. Но вряд ли — ходочанина уничтожат быстро и надёжно.
Славян открыл входную дверь.
— Слава, ты куда? — окликнула из кухни мать Серосовина.
— Покурю на лестнице, — придумал он объяснение. Курят подолгу, так что уйти с посланцами Нитриена он успеет прежде, чем кто-то задумается, а что можно столько времени на лестнице делать.
— Ты же не куришь? — удивилась она.
— Не курил.
Славян поднялся по лестнице на межэтажную площадку, сел на ступеньку.
Загудел лифт.
Первым вышел вампир. Темноволосый, на вид двадцать восемь лет, по глазам — около трёхсот пятидесяти. И явно нимлат, на проводника калиандская повелительница не поскупилась.
— Я здесь, — сказал Славян.
— Доброго утра, Вячеслав Андреевич, — поздоровался вампир на торойзэне. — Я нимлат Аллан Флетчер из Калианды.
— Утра доброго, почтенный, — с невольной усмешкой ответил Славян: за спиной вампира стояли шестеро хелефайских стражей. Все в большущих тёмных очках, лыжные шапочки надвинуты по самые брови, да ещё и капюшонами прикрыты. Славян немного позлорадствовал: в пасмурную погоду сквозь тёмные очки не разглядеть почти ничего, как ещё все столбы по дороге не посшибали. Или цепочкой шли, держа друг друга за плечо, а первый уцепился за вампира? Впечатляющее было зрелище, жаль, не посмотрел. И скукоженные все какие! Тульская зима — это вам не по Борнмуту в тайлонуре щеголять. Теплее надо было куртки выбирать — пуховики, дублёнки, а не эти условно зимние тряпочки.
Хелефайи торопливо поскидывали капюшоны, сдёрнули шапки — прятать уши для них редкостное неприличие. Лайто и дарко поровну, — обычная комбинация, только число необычное, должно быть четверо или восемь. Хелефайи сняли очки.
Ох ты, сам владыка. Надо же, как не терпится.
И Фиаринг ар-Данниан ли-Марэнул.
Славян, не отрывая взгляда от брата убитого им людя, поднялся и ответил:
— Я готов.
Вампир что-то торопливо сказал, но Славян не услышал, не до него было, — смотрел на того, кто избавит от тяготы жить убийцей. Не будь Фиаринга, очистить мир от своего присутствия пришлось бы самому, для студента-агрохимика яд раздобыть так, чтобы не подставить под удар никого из преподавателей или лаборантов, не трудно.
Фиаринг не шевельнулся. И на Славяна так и не глянул, смотрел лишь себе под ноги. Тут Славян сообразил, что выглядит на редкость непрезентабельно: старые спортивные штаны Серосовина, его же вылинялая футболка, стоптанные шлёпанцы. Собственные, перепачканные песком джинсы и футболку Славян выстирал, пришлось переодеться в домашний «наряд» Серосовина, который болтался на Славяне как на вешалке. Но да ладно, приговорённому и так пойдёт.
Владыка Нитриена вынул из трёхобъемного кошелька вампирский дрилг — невообразимо древний, каменный, Славян видел такой только у Доминика. С чего вдруг столько чести — избавить мир от убийцы реликвией? Простой верёвки хватило бы и ближайшего фонаря.
— Я, Риллавен Тьиарин Нитриенский, виновен пред тобой, Бродников Вячеслав Андреевич, в неправедном суде, — сказал владыка Нитриена. Уши развернулись вперёд, кончики поникли. — Меру воздаяния определяешь ты. Да свершится всё по воле твоего сердца. — Он вонзил клинок ножа себе в левую ладонь так, что тот вышел из тылицы.
Об искупительном деянии Славяну рассказывала Нэйринг. Теперь он должен вынуть дрилг из ладони Риллавена, а дальше — снять вину или приговорить к смерти. Рана убьёт виновного спустя восемь часов. Не кровопотерей, а просто так, сама по себе. Можно снять вину — тогда рана затянется немедленно, останется только шрам на тылице, напоминание, чтобы искупивший вину никогда больше не повторил былой ошибки.
А можно сказать Риллавену, чтобы сам вынул дрилг. Тогда рана тоже затянется вмиг, но вместо неё будет вечная боль, неутихающая ни на секунду, достаточно сильная, чтобы пропало желание есть, пить и спать, чтобы свести с ума. Почти все, кто сами вынимали нож, вскоре рубили себе руки, тщетно надеясь избавиться от мук — культя болит вдвое сильнее. Все пытались покончить с собой, многих пробовали добить друзья или родственники — чтобы спасти от пытки, выдержать такое не под силу никому, но умереть искупающий может только собственной смертью, от голода или жажды.
Всё тот же смертный приговор, только превращённый в долгую мучительную казнь. У человека она длиться от недели до месяца, у хелефайи, с их невероятной живучестью, растянется на полгода.
Славян спустился к Риллавену, выдернул дрилг — резко, чтобы не причинить лишней боли.
При искупительном деянии не зря говорят: «Да свершится всё по воле твоего сердца». Формального прощения здесь не бывает, только настоящее, искреннее до самого дна. Малейшее сомнение, колебание означает смерть.
«Соколы обрадуются твоей смерти, владыка Нитриена», — подумал Славян, и, словно в ответ на его мысли, дрилг едва заметно завибрировал.
И время замедлилось почти до полной неподвижности, секунды стали равны часам, минуты — дням. Славян с удивлением огляделся. Хелефайи и вампир словно обратились в восковых кукол, даже кровь из раны Риллавена не течёт. Славян осторожно прикоснулся к ней кончиком пальца. Кровь как кровь, только очень медленная. Ничего плохого с ними не случилось, просто у Славяна появилась возможность подумать.
Соколы оморочили стража Данивена ар-Данниана ли-Аддона, разыграли «эльфийский гамбит». А выигрывают доблестные и благородные рыцари в любом случае.
За смерть друга, будь Славян убит или казнён, Дарик и Лара виру взяли бы только кровью, только головами Риллавена и Лианвен. А это означает междоусобную войну для всех хелефайских долин. Своей виры наверняка потребовала бы и Латириса. А это уже приведёт к междоусобице во всём Братстве Небесного Круга, и Ястребов можно будет брать голыми руками. Расчёт верный, эмоции волшебные расы контролируют плоховато, и, ослеплённые жаждой мести, о последствиях усобиц, о том, кому они выгодны, и не подумают.
Смерть Риллавена все усобицы отменит, но мира в Братстве всё равно не будет. Хелефайи и вампиры, основная боевая сила Ястребов, друг другу не доверяют, и только авторитет нитриенского владыки заставляет их терпеть соседство вчерашних противников. Умри Риллавен — и всё рухнет. На Ястребов Славяну плевать, пусть хоть белым пламенем сгорят, но среди вампиров и хелефайев у него слишком много друзей. Драки меж них допустить ни в коем случае нельзя.
Какую выгоду получат Соколы, сними он вину с нитриенца, Славян и вообразить не мог, но в том, что она есть, не сомневался.
Значит надо сделать что-то внеплановое, то, что опрокинет все их расчёты.
Придумать Славян ничего не успел, нож престал дрожать, время вернулось в обычный ритм. Из кисти Риллавена потекла кровь, тут же струйка стала каплями, спустя пару секунд и капли исчезли, знаменитая хелефайская живучесть в действии.
Славян посмотрел на вампира, стражей, Фиаринга, Риллавена и воткнул себе в левую ладонь дрилг по самую рукоять, — вампир и хелефайи только охнули с растерянностью и испугом. Славян выдернул нож, отшвырнул в угол и положил ладонь на ладонь Риллавена так, чтобы раны соприкоснулись.
Кровь хелефайи обожгла руку как огнём, на несколько мгновений Славян ослеп и оглох, а ладони словно слиплись — не разъять. Боль исчезла, вернулись зрение и слух, ладони разомкнулись. Славян достал из кармана штанов медпакет, стал накладывать повязку. Ходочанское правило всегда иметь при себе бинт Славян соблюдал строго, не раз была возможность убедиться в его разумности. Теперь вот пригодилось самому.
Тем временем Риллавен, не веря собственным глазам, рассматривал кисть — и ладонь, и тылицу. Чистая кожа, никакого шрама, словно и не было ни вины, ни искупительного деяния.
— Я техносторонец, — ответил на его безмолвный вопрос Славян. — Порез заживёт недели через две.
Вампир наклонился за дрилгом, но едва коснулся, нож рассыпался в пыль. Флетчер глянул на Славяна с благоговением. Так вот она какая, чистая кровь, которая стирает любое проклятие, смывает любую скверну, разрушает любые заклятья. Кровь людя с помыслами светлыми, как вода в роднике. Отданная добровольно — а как же ещё?
Теперь всё будет хорошо, все кошмары кончились, а история получилась красивее любой древней легенды. Будет о чём рассказать в Калидиане. Только вот как в неё вернуться? Линия крови вытянула их от чарокамного круга Калидианы на Техничку, почти к самому дому Славяна, а обратно должен был вернуть дрилг.
— Вячеслав Андреевич, — робко сказал вампир, — у нас возвратки больше нет.
Славян только вздохнул. Нашли, куда засунуть — в нож для ритуального действа. Могли бы догадаться, что на Техничке волшебные предметы непрочны и ненадёжны, нельзя в одну вещь пихать два заклинания, сломается обязательно.
— Ладно, — сказал Славян, — отведу вас. Пойдём через внесторонье. (Вампир и хелефайи невольно отшатнулись). Не пугайтесь, ничего страшного или опасного там нет, обычный густой туман. Если попервости будет неприятно, лучше закрыть глаза.
Кроме перевязочного пакета у ходочанина при себе всегда должна быть зажигалка. В серосовинские штаны из джинсов Славян переложил их машинально, а теперь пригодилась и она.
— Встаньте вон в тот угол, — показал Славян. — Возьмитесь за руки.
Славян встал перед ними, лицом к площадке и щёлкнул зажигалкой.
— А куда мы идём? — спросил Флетчер.
— В телепорт у площади Совещательных Палат Эльниена.
— Но в долину теперь нельзя войти с внесторонья, — сказал владыка Нитриена.
— Не уверен, — рассеянно ответил Славян, внимательно рассматривая площадку сквозь пламя зажигалки. — Когда Доминик сказал, что хелефайские телепорты теперь лучше вампирских, которые Соколы делали, мелькнула у меня одна мысль… Вот сейчас и проверим. Не получится, отведу на побережье, с него-то домой доберётесь, не заблудитесь.
— Почему на побережье? — голос у владыки Нитирена заметно дрогнул.
— Потому что с внесторонья выйти можно куда угодно, но только на хорошо знакомое место. Кроме площади и побережья я в Британии ничего не запомнил. — Славян углядел слабинку в межсторонней перегородке. — Напрямую в долину зайти нельзя, только через чарокамный круг или телепорт. Чарокамного круга я даже не видел, так что остаётся телепорт или побережье. — Славян надавил на точку слабины и перегородка лопнула. Вымотало усилие до дрожи, Славян едва держался на ногах. Но повеял сладковато-пряный ветер, вдохнул новые силы. Славян с удовольствием подставил ему лицо. Чудесное место внесторонье: ветер, густой серебристый туман, опоры под ногами нет — ни с чем не сравнимое ощущение парения. И бесконечности. И пустоты.
Прекрасно.
Только большинство людей внесторонья почему-то боятся едва ли не до потери рассудка. Но он сумеет провести ребят очень быстро, испугаться просто не успеют.
— Приготовились, — сказал им Славян. Вампир схватил его за руку. — Пошли.
* * *
Телепорт близ площади Совещательных Палат расположен на небольшом холме, и из окна кабинета Лианвен отлично видно всех пассажиров.Когда из дверей телепорта вышли Бродников и Риллавен, владычица Нитриена едва не разрыдалась от счастья. Всё закончилось хорошо, как и предсказала мудрая священная яблоня. Вслед за Бродниковым и владыкой вышли стражи и вампир. Лианвен вытерла слёзы и побежала встречать гостей.
— Да, это Нитриен. Не заблудились, — сказал Бродников и повернулся к Фиарингу. — Ар-Данниан, я готов дать вам любую виру за смерть вашего брата Данивена ли-Аддона.
— У Нитриена нет к вам виры, — ответил Фиаринг.
— А причём здесь Нитриен? Виру я должен вам.
У Лианвен тревожно сжалось сердце. Такое отстранённое спокойствие и решимость в голосе бывают только у бойцов-смертников. Что хочет человек? Как бы то ни было, а лишние глаза здесь ни к чему. Она короткими быстрыми жестами велела стражам никого не пускать на телепротную площадку. Стражи заняли места внизу у лестницы.
— Свою виру я уже получил, — торопливо сказал Фиаринг. Интонацию Бродникова он разобрал верно. — И гораздо больше, чем хотел.
— Ни о какой вире не может быть и речи, — отрезала Лианвен. — Долина и без того слишком дорого заплатила за легкомыслие и слабоволие ли-Аддона.
Фиаринг опустил голову, уши покраснели и обвисли. Владычица права, но это не вся правда. А как сказать всю, Фиаринг не знает, стражу просто не хватает слов.
— Владычица Нитриена, — жёстко сказал Бродников, — не марайте честь ли-Аддона. Это гнусно.
Фиаринг испуганно ахнул. А человек сказал:
— Перед долиной ли-Аддон ни в чём не виноват, омороченный за свои поступки не отвечает. А назвать его слабовольным вы получите право, только если сами сможете противостоять оморочке. И сумеете научить этому других. И только того, кто поддастся ей после обучения, можно будет назвать слабовольным, да и то не наверняка. А на счёт легкомыслия… Подорваться на мине может и мудрец. Это дело случая. Соколы потеряли вампиров и теперь пытаются загрести под своё не в меру широкое крыло хелефайев. Данивен стал первой жертвой. Не найдёте защиту, будут и другие. Смерть Данивена стала предупреждением всему вашему народу. И если вы, владычица Нитриена, назовёте ли-Аддона легкомысленным и слабовольным, получится, что он умер зря, что его смерть — всего лишь развлечение для Соколов. Неужели вы хотите отдать Данивена Соколам в игрушки, превратить его жизнь и смерть в разменные карты?
Человек прав, Данивена она обидела понапрасну. Владычица обернулась к Фиарингу, склонила голову, признавая вину. Страж поклонился в ответ, принимая извинения. Сквозь длинные ресницы посмотрел на Бродникова. Лицо осунулось, поблёкло — россыпь веснушек выглядит неестественно яркой, потухшие, отрешённые глаза. У хелефайи заледенели пальцы, перехватило дыхание: у живых такого взгляда не бывает. С такими глазами одна дорога — в морриагел.
Человек пошёл к телепорту. Вампир поймал его за руку.
— Вячеслав Андреевич, вы даже домой не зайдёте?
«Испугался упырь, — отметил Фиаринг. — Ещё никогда не видел живых мертвецов».
От тупой безнадёжности происходящего хотелось заплакать, но нечем, слёз больше нет. Убийцу брата следует ненавидеть, но возненавидеть этого человека означает оскорбить память Данивена — Лалинэля, Зайчонка, Черныша, сделать его гибель бессмыслицей. «Славян, — впервые назвал человека по имени Фиаринг, — у нас одна боль на двоих. А значит, мы не враги, не кровники. Лалинэль убит твоей рукой, но ты не убийца. Его убили тобой, но не ты. Ты ни в чём не виноват».
— Вячеслав Андреевич? — вампир испугался ещё больше.
— У меня здесь дома нет, — ответил человек.
— Но, Вячеслав Андреевич, у холостых братьев дом один на двоих. Владыка Риллавен теперь ваш брат.
— А, вот вы о чём. Нет, Аллан, никакого побратимства не было.
— Но вы соединили кровь! — ответил вампир.
— Ерунда, — безразлично сказал Бродников. — Я человек, да ещё и техносторонец, а у нас закон крови другой — одна голимая генетика. К тому же согласия владыки Нитриена я не спрашивал, так что кровосоединения не было и по вашим обычаям.
Официальное титулование хлестнуло Риллавена как тяжёлой плетью. Ровно минуту назад навязанное обезьянышем побратимство не вызывало ничего, кроме злобы и обречённости — узы крови не разорвать никому и никогда, а согласие или несогласие Риллавена значения не имеет, раз кровь соединилась, это навечно. Но оказалось, стереть можно и такую связь. И так легко!
Впервые в жизни Риллавен соединил кровь и… И не может такого быть, но ведь свершилось: брат отверг его. Радуйся, владыка Нитриена, от уз крови ты свободен.
Да сгори она белым огнём, такая свобода! За все три тысячи двести семьдесят лет ещё никто не отшвыривал Риллавена как ненужную тряпку. Никто не смел обходится с ним как с вещью. А то, что найдётся людь, который побрезгует его побратимством, Риллавену и в голову не приходило.
«А чего ты ждал? — сказал он себе. — Пылкого восторга и родственных объятий? После того, что ты с ним сотворил?»
— Тогда зачем было принимать искупление? — спросил он человека. — Я был в твоей власти. Если моя жизнь тебе не нужна, так оборвал бы её и дело с концом! Зачем ты смыл мою вину своей кровью? Достаточно было слова «Прощаю». Но ты соединил нашу кровь, а теперь называешь это ерундой! Зачем тогда всё?
От взгляда человека Риллавен содрогнулся — словно в морриагел заглянул. «Славян, что ты с собой делаешь, зачем? Не надо, прошу тебя. Пожалуйста, не надо так. Нельзя тебе так. Только не тебе».
— Брат владыки Нитриена, — ответил Славян, — убийцей быть не может. А я убийца.
Фиаринг пробормотал что-то невнятное — не то ругательство, не то молитву предкам, схватил Славяна за руку и потащил с площадки прочь. Риллавен шагнул следом.
— Владычица! — крикнул Фиаринг. — Скажите им, чтобы не лезли! Помешают только.
Лианвен поймала владыку за рукав.
— Не мешай. Лучше Фиаринга не справится никто.
— Поздно, — сказал вампир. — Славян уже мёртв. Душа умерла, а часа через два умрёт и тело. Ментальный фон очень слабый, и только на физическом уровне. Рана у него на руке… Это она. Искупительная смерть наступает через восемь часов, но техносторонцы очень нетерпеливы, ждать совсем не умеют… даже в умирании торопятся.