Воронова Влада. Ратоборцы

   Половина телепортной сети в долине не работает, к Совещательным Палатам пришлось добираться верхом. Рыжая коняга попалась с норовом, брыкучая и упрямая как ослица. Ийлоро не раз и не два пожелал ей в ближайшее время стать колбасой. И пообещал не только употребить её лично, но и накормить до отвала всех друзей и соседей.
   Компьютерщики занимают левую половину архива, а лучшему отгородили собственную комнатку.
   Милэвинг смотрел лесбийскую порнушку. Судя по движению ушей, находил зрелище не только забавным, но и в чём-то поучительным. Увлечённый созерцанием, даже не услышал, как хлопнула дверь. Ийлоро покашлял, потом постучал по стенке шкафа. Милэвинг продолжал пялиться на экран компьютера, даже рот приоткрыл от азарта, когда девицы приняли позу прямо-таки акробатическую.
   — Милэвинг! — рявкнул Ийлоро во всю мощь гномьей глотки. Хелефайя подскочил на полметра и шлёпнулся мимо кресла. — Убирай тёлок! — гаркнул на четверть тише, но всё равно достаточно, чтобы перепуганный лайто замер по стойке «смирно». — Работа пришла.
   Хелефайя узнал Ийлоро, зелёные глаза наполнила чистейшая печаль жестоко оскорблённой невинности, даже уши немного развернулись вперёд, а кончики затрепетали.
   — Ну зачем ты так, — кротко упрекнул он под аккомпанемент охов, вздохов и визгов. — Я испугался, думал, кто-то из начальства зашёл.
   Гном без лишних разговоров протянул прозрачную коробку с компакт-диском.
   — Из крепости? — От любопытства огромные глаза Милэвинга распахнулись почти во всё лицо, уши выпрямились, мочки приподнялись. — Сейчас мы его… — Глядя в полированный бок шкафа он быстро пригладил растрепавшиеся волосы — серебристые, как и у большинства лайто южных и восточных долин. Сел за компьютер, вытащил диск с любвеобильными девицами, поставил орденской. — Вот сейчас… Э нет, не сейчас. Тут мастер поработал.
   Кодировка оказалась сложной, и гном остался поболтать с приятелем, под ничего не значащие разговоры Милэвингу легче работалось. Ийлоро заварил чай.
   — Ну если окажется, что там результаты последних верблюжьих гонок или свежие похабные анекдоты… — зло сказал Милэвинг к исходу часа.
   Бывало и такое. Под грифом «сверхсекретно» нередко отправляли личную переписку.
   — По крайней мере, у нас будут коды апреля, — ответил Ийлоро. — Тоже неплохо.
   — Вздор, скоро май начнётся… Слышал новость: Альирьиен прислал Лиовен ар-Доэрин дальдр и алиир?
   — Да ты что?! — охнул гном. — Она уже уехала?
   — Нет. Ар-Доэрин выгнала вестника и велела передать владыкам Альирьиена, чтобы засунули и дальдр, и алиир себе в задницу.
   — Отказалась вернуться?! — не поверил Ийлоро.
   — А ты бы на её месте согласился?
   — Я и на своём не соглашусь.
   Спрашивать почему, Милэвинг не стал, о прошлом в Датьеркене вопросов не задавали.
   — Мы все пришли сюда, потому что идти было больше некуда, — сказал он, верхушки ушей немного оттопырились и повернулись вперёд. — Настолько некуда, что и проклятая долина не напугала. Пусть и в четверть силы, но Датьеркен помог нам. Уйти — значит предать его. Лиовен молодец.
   — Датьеркен меняется, — задумчиво сказал Ийлоро. — К худшему или к лучшему, но меняется сильно и быстро.
   — Хаким его меняет.
   — Он ли? — усомнился гном. — Есть ещё Алекс. Просто Хаким всегда на виду, всё решает, всё направляет, прямо общедолинный староста. Или тан.
   — Старшина, — ответил Милэвинг. — Большинство так его называет. Ведь таны бывают только у гномов, шейхи — у человеков, у хелефайев — владыки, у гоблинов — главник. А старшина может быть у всех.
   — Ты забыл Алекса.
   — Вовсе нет, — сказал хелефайя. — Но он скоро уйдет. А Хакиму идти некуда — как и нам всем. Для него есть только Датьеркен.
   — И как скоро уйдёт Алекс?
   — Сразу после захвата Весёлого Двора.
   — Что?! — от изумления Ийлоро чуть не уронил чашку с чаем, обжёгся. — А, черт!.. Ты думаешь, они хотят взять крепость?
   — А ты сам не видишь? Датьеркен закупает оружие, собирает любую информацию о Весёлом Дворе. Спешно готовятся целители — будет много раненых, пленные из крепости — девать их некуда, придётся забрать в Датьеркен.
   — Но как им в голову пришло?
   — Бывшему палачу есть за что мстить, — пояснил Милэвинг. — И за кого. Пусть в крови невинных Соколы измазали его силой, но отмыться можно только кровью весёлодворцев. Что гонит на стены крепости Алекса, я не знаю, но причина веская.
   — Но кто согласится?
   — Многие. Особенно гоблины и человеки — почти у всех их людей есть вира к Весёлому Двору. Хелефайев его тень почти не коснулась, но Лиовен на поход согласилась. А вслед за ней пойдут и большинство хелефайев.
   — Ну Лиовен — понятно, — ответил Ийлоро, — у неё в крепости должничок имеется, уже восемьдесят три года, как свою смерть задолжал. А другие? Ты сам?
   — Скорее да, чем нет, — сказал Милэвинг. — После того, что мне приходится читать о делах Весёлого Двора…
   — Что говорит о штурме Тирно? — спросил гном.
   — Он согласен.
   — Тогда и многие из наших пойдут… — задумчиво проговорил Ийлоро. — Тирно уважают все. Вот уж не думал, что он согласится — гномы Весёлому Двору никогда нужны не были, и виры к нему ни у кого нет.
   — На штурм возьмут только добровольцев.
   — Ты на что намекаешь? — привскочил Ийлоро.
   — Ни на что. Просто говорю, что в бой пойдут лишь добровольцы.
   — И много их?
   — О гномах тебе лучше знать, — сказал Милэвинг. — Из наших пойдёт примерно половина. Гоблины и человеки, насколько я могу судить, дадут бойцов достаточно, чтобы взять простую крепость. Но Весёлый Двор… Надо обезуметь, чтобы решиться на такое.
   — Надо быть не менее безумным, — ответил гном, — чтобы поселиться в Датьеркене. Однако живём.

* * *

   Ийлоро принёс Хакиму вскрытый диск и распечатку. Алекса опять не было, болтается где-то на лесопосадках. Хотя нет, полосу закончили ещё две недели назад, и теперь Алекса найти можно только в полях и огородах. Но посыльный — мальчишка расторопный, отыщет быстро.
   — Останься, — велел старшина. Сидел он в бывшем кабинете владык. — Я читать не умею.
   — Я тоже, — ответил Ийлоро, — язык там какой-то незнакомый. Понял только, что европейский. Может, Лиовен знает. Или Тзвага — он с каждым новичком перед мудрым огнём сидит.
   — А ещё там чего было?
   — Финансовые отчёты. Ничего интересного, но я их все систематизирую, полезно знать, на что враги тратят деньги.
   Вошёл Алекс.
   — И чего случилось?
   — Диск открыли, — ответил Хаким. — А ты опять болтаешься шайтан ведает где.
   Алекс взял распечатку.
   — Ого! Где Польша, а где Аравия…
   — Ты знаешь этот язык? — оживился Хаким.
   — Нет, но знаю другой, довольно похожий…
   Алекс сосредоточенно читал распечатку.
   — При всём сходстве языки сильно отличаются, но понять всё-таки можно, — сказал он. — Искали они — а вот кто «они» не написано — какую-то штуковину… Кусок от чего-то, обломок — что за обломок, не сказано. В Польше его совершенно точно нет. Зато в Дрездене есть рукоять — от чего, не понятно. Какая связь между осколком и рукоятью, не говорится, от одного предмета детали, от разных — тут уже адресат знать должен. — Алекс бросил на стол распечатку. — Пустышка, мужики. Если это и подлинное письмо, к Весёлому Двору никакого отношения не имеет, транзитом шло. Так, какая-то орденская дурость.
   — Боюсь, — задумчиво сказал Ийлоро, — далеко не дурость. Обломки и рукоять чёрные?
   Алекс заглянул в распечатку.
   — Только рукоять. Про обломок ничего не сказано. — Он перечитал какую-то фразу, подумал. — Похоже, рукоять и осколок всё-таки от одной вещи.
   — Это «Полночный Ветер». Великий меч Тьмы, — с безнадёжной до белизны обречённостью сказал Ийлоро. — Восемьсот сорок два года назад он был сломан, а осколки разбросаны по всему трёхстороннему миру. Соколы и раньше пытались собрать их, но Ястребы не давали свершиться столь великому злу… И всё-таки потихоньку, осколок за осколком, Соколы почти собрали «Полночный Ветер». Остались лишь один осколок и рукоять. Где рукоять, им известно — такие письма не посылаются в одиночку, ушли и другие. Через неделю рукоять будет в верховной резиденции. И тогда собранные части сами притянут последнюю. — Ийлоро блекло, жалко улыбнулся: — Ведь даже сломанный меч всё равно остаётся мечом. Соколы возродят «Полночный Ветер».
   — Мне и в голову не могло придти, — сказал до нельзя изумлённый Алекс, — что Соколы могут быть такими идиотами.
   Ийлоро недоумённо глянул на человека.
   — Ты о чём?
   — Восемьсот — сколько там?..
   — Сорок два, — подсказал Ийлоро.
   — Восемьсот сорок два года собирать по миру куски какой-то никчёмной железяки, забухать на это кучу денег…
   — Это не железяка! — рявкнул Хаким.
   — А что, по-твоему — термопластик?!
   — «Полночный Ветер» — величайший из мечей… — начал было Хаким.
   — Который Соколиный гроссмейстер может засунуть себе в задницу, — перебил Алекс, — и повернуть там тридцать три раза до характерного щелчка! Если правильно пукнет — узрит небо в алмазах.
   — Алекс, — у Ийлоро сел голос, — пойми, «Полночный Ветер» приносит победу в любой битве. Он неодолим.
   — Ийлоро, — Алекс сел перед ним на корточки, осторожно взял его за плечи, слегка встряхнул, — ты выйдешь с «Полночным Ветром» против автомата Калашникова?
   Гном ошарашено смотрел на человека.
   — Ну так выйдешь? — повторил он.
   — Я… Алекс… Но… Нет, лезть против автомата даже самому великому фехтовальщику, даже с самым величайшим из мечей нелепо. С автоматом и ребёнок сделает из него решето, прежде чем тот замахнуться успеет. Да и подходить на расстояние боя не нужно — прицельная дальность стрельбы у самого плохого автомата дальше, чем у самого хорошего лука. Не говоря уже о скорострельности… Пули мечом не отобьёшь, будь он хоть трижды великим… Но тогда, — Ийлоро смотрел умоляюще, очень хотел услышать желаемое, — в нынешнее время «Полночный Ветер» утратил всю свою силу?
   — Ийлоро, — ответил Алекс с такой глубочайшей уверенностью, что все сомнения гнома смело как запруду из палой листвы могучим весенним потоком, — никакой силы у меча никогда и не было. Были только сказки для дураков — о великой железяке, которая выиграет за них все войны, принесёт кучу золота и стадо смазливых баб. Падкие на халяву дураки и верили. Пока не нашёлся один умный, и не засадил очередному меченосцу арбалетный болт в висок. На чём всё могущество меча и закончилось.
   — Откуда ты знаешь? — испугался гном. — Ты ведь никогда прежде не слышал о «Полночном Ветре». Как ты узнал, что Максимилиан Рыжий застрелил Конрада Лотарингского из арбалета?
   — Ну если бы в тринадцатом веке этого Конрада из снайперской винтовки завалили, было бы странно.
   — Действительно, — поразился оригинальности мысли Ийлоро, — из чего ещё было стрелять в то время?
   Гном высвободился из рук Алекса, отошёл к окну. Немного помолчал.
   — Ты ведь пришёл с Технички? — спросил он.
   — Да, — ответил Алекс.
   — Сразу видно, — сказал Ийлоро. — Никто из срединников или магичников никогда не назвал бы «Полночный Ветер» железякой.
   — Но он действительно всего-навсего железяка.
   — Я пойду с тобой на штурм Весёлого Двора, — сказал гном и вышел из кабинета.
   Едва за Ийлоро закрылась дверь, Хаким сказал:
   — Даже гномы согласны. Чего ты ждёшь, ради чего мы сидим здесь третий месяц?
   Славян встал, потянулся, подошёл к окну и сел на подоконник. Хелефайскую раму-«ветрорезку» давно заменили обычной, смотрелась она нелепой и грубой заплаткой.
   — Если ты решил отказаться от мести, — заявил Хаким, — то я не откажусь никогда.
   — Я тоже, — ответил Славян. — Но вдвоем мы крепость не захватим, а долинникам в бой идти пока не за что. У них нет ничего, что они хотели бы защитить, нет тех, ради чьей жизни надо побеждать. Они обречены на поражение.
   — Славян, — плюнул на все предосторожности Хаким, — эти люди согласны умереть ради тебя!
   — Я стал до такой степени похож на Ховена или Виалдинга? — совершенно серьёзно спросил Славян. — Отвечай — я стал похож на Ховена или Виалдинга?
   — Нет. И думать не смей! — возмутился Хаким. — Ты не такой. Нет.
   — Так зачем ты предлагаешь мне подобно весёлодворцам пожирать чужие смерти?
   — Я?! — от изумления Хаким даже обидеться не сумел.
   — Ты только что сказал, что есть люди, которые согласны умереть ради меня, и предложил отобрать их жизни, убить под стенами Весёлого Двора.
   — Ты ведь сам сказал — к анэршы нас не пропустят, крепость придётся брать с долинниками.
   — Всё верно, — сказал Славян. — Только анэршылнам есть за что идти в бой, и потому они могут побеждать, а долинникам пока нет, и они обречены. Надо ждать. Со временем всё изменится.
   — Не понимаю. Они прекрасно могут сражаться!
   — Но нам-то нужно не сражение, а победа. Побеждать они пока не могут. Только умирать.
   — Всё равно не понял. Они воины. Смерть и битвы — их жизнь.
   — Смерть не бывает жизнью, — возразил Славян. — Только её прекращением. А битва — всего лишь путь к победе или поражению. Путь, Хаким, но не цель пути. Цель — победа. А побеждать пока не настроен никто, даже ты. Раз нет победителей, нет смысла начинать сражение, только людей зря погубим.
   — Но победители и получаются в сражении.
   — Нет. Прежде чем идти в бой, надо решить, чего ты хочешь добиться этим сражением. Выбрать цель. И когда цель будет принадлежать тебе — ты добьёшься и её воплощения.
   — Но у воина есть цель — честь и слава, — ответил Хаким.
   — Честь и слава — побочный эффект достижения цели. Ты честно добился цели и получил за это славу.
   У Хакима голова шла кругом.
   — Но за что тогда сражаться? — спросил он.
   — За жизнь. Победитель в бой идёт не ради славы, а ради жизни. Ради того, чтобы жили его дети, жена, родители, чтобы никто и никогда не причинил им страха и боли, чтобы светел был огонь в их очаге и тиха ночь за их окном. Ради покоя земли, на которой они живут. Защищать жизнь — высшая честь, а защитник жизни достоин самой высокой славы.
   — Воин и защищает жизнь.
   — Нет, — ответил Славян. — Воин сражается. Убивает. Грабит. О жизни он думает в последнюю очередь, если думает вообще. Воин — это профессиональный убийца. Пожиратель смерти.
   Славян опять всё перевернул и перезапутал. Хакиму с детства твердили, что быть воином — лучший удел для мужчины, что в сражении — единственно достойная жизнь. И вот пойди ж ты: воин — презренный пожиратель смерти. И… и это правда — защитить, отстоять воин не способен. Только отбирать — скот, женщин, еду, воду, жизнь. И отдавать тому воину, который окажется сильнее.
   — Тогда почему ты не учишь долинников защищать? — спросил Хаким.
   — Именно этому я их и учу. У них должно появиться то, что надо уметь защищать. Поля, мастерские, дома, улицы. Боевые умения дело важное, но не главное. Когда люди поймут, что дороже долины у них ничего нет, что орден Соколов для Датьеркена опасен, Весёлый Двор они превратят в пыль.
   — Но ты учишь их только пахать и сеять, — возразил Хаким. — Твои помощники — делать хлеб и кувшины. Пахари и пекари не способны противостоять воину! — Хаким досадливо шлёпнул ладонью по столу. — Воин сильнее.
   — Правильно. И воин не способен противостоять тому, кто сильнее. Такое могут только те, кто одновременно является и пахарем, и воином; и пекарем, и бойцом; и разрушителем, и созидателем.
   — Но так не бывает!
   — Только так и бывает, — сказал Славян. — И называется это ратоборец. Тот, кто побеждает войска.
   — Ратоборец? — Хаким несколько раз повторил незнакомое слово, добился чистого выговора. — Но я никогда не видел таких людей. Не может их быть.
   Славян рассмеялся.
   — Бывало так, что воины твоего племени нападали на деревню или город, а получали такой отпор, что целый сезон опомниться не могли, и потом долго на это поселение напасть не помышляли?
   — Бывало.
   — Значит, нет нужды объяснять, как сражаются ратоборцы. Ты уже знаешь.
   — Знаю, — хмуро ответил Хаким, воспоминания оказались слишком яркими. — Во всём сотворённом аллахом мире нет силы, которая способна одолеть ратоборца. — Он немного помолчал: — Славян, в твоём городе разве нет мужчин, которые занимаются только воинским ремеслом?
   — Полно. Только они не воины, а ратоборцы. В бой идут не за ордена и погоны, а за землю, на которой живут, и за людей, которые живут на их земле. Воин, когда сражается, думает о том, что принесёт ему это сражение — славу или смерть, богатство или увечье, а ратоборец — что будет делать, когда вернётся домой после победы. Теперь ты понял разницу?
   — Понял, — буркнул Хаким. — И ты надеешься сделать ратоборцев из здешнего люда? Славян, опомнись, они не годятся на такое, они все разные, каждый сам по себе, а ратоборцы едины как стена. И упёртые как не знаю кто — расколи на тысячу кусков, так и осколки в бой пойдут. Сам видел. А на этих только гаркни посильнее — вмиг разбегутся.
   Усмешка Славяна Хакима напугала — он так в пыточной Ховену и Виалдингу в рожу усмехался.
   — У них одна долина на всех, — ответил Славян. — И пески — тоже одни на всех. Когда датьеркенцы осознают, что все вместе сумели победить пустыню, отстоять долину от смерти — сами станут ратоборцами, мне ничего из них делать не придётся. Да и нельзя из людей ничего сделать. Они только сами из себя что-то могут сотворить. Но не другие из них. Тут Ховен большого дурака свалял. — И опять Славян из человека стал неотвратимостью, творцом судьбы, своей и чужой, который так напугал Хакима раньше. Но теперь у бедуина хватило сил сдержаться, не испугать своим страхом ни Славяна, ни себя. «Кто бы ты ни был, — сказал ему мысленно Хаким, — ты мой друг. И ты не несёшь людям зла. Потому я твой друг».
   — Ты столько сил тратишь, — сказал он вслух, — и говоришь, что не надеешься ничего из них сделать.
   — Как и ты. — Славян словно стряхнул с себя страшную личину, опять стал прежним, даже искорки в глазах вернулись.
   — Верно, — грустно улыбнулся Хаким. — Хотел бы я ещё понять, зачем мы это делаем.
   — Потому что если хочешь, чтобы люди что-то сделали для тебя, научи их находить силы и отвагу для свершений. А тут хочешь не хочешь, надо потрудиться.
   — Тоже верно.
   Ударил набатный колокол. Хаким вскочил из-за стола, Славян едва не вывалился в окно.
   — Что там у них случилось? — спросил Хаким.
   — Не знаю, — ответил Славян. — Тревогу бьёт мальчишка-гном лет тринадцати.
   — Но это не тревожный сигнал! Так, вопёж какой-то…
   — Сейчас и выясним, что такого произошло, чтобы гномий пацан с перепугу тревожный сигнал забыл.
   Славян выпрыгнул в окно. Хаким следом.
   — Ва'алмил! — закричал мальчишка, едва увидел Хакима. — Старшина, у ва'алмила трещина исчезла! Совсем исчезла, как и не было!

* * *

   Над загадкой ва'алмила Хаким, Лиовен, Тзвага и Тирно ломали головы третий день. Целый, правильно расположенный камень не работал. В кабинете старшины они сидели уже четвёртый час, но ничего путного так и не придумали.
   — Лиовен, — сказал Тирно, — поднапрягись, вспомни всё, что знаешь о ва'алмилах. Ведь это ваш народ придумал волшебные долины.
   — Я больше ничего не знаю. Что ты хочешь от простой долинницы? Я ведь владычицей никогда не была… Гномы хорошо разбираются в камнях. Что ты скажешь?
   — Прекрасный ва'алмил. Лучше не бывает.
   — А почему не работает?
   — Не знаю!!! — Гном сердито глянул на хелефайну. У той обвисли уши. — Извини. Пойду покурю. — Гномы любят табак, а гоблины и хелефайи не выносят.
   Тзвага тоже поднялся.
   — Пойду послушаю яблоню. Может она что подскажет.
   — Да, — кивнула Лиовен. — И пошли какого-нибудь лайто послушать источник.
   — Хорошо.
   Лиовен и Хаким остались в кабинете одни. Дарко молча смотрела в окно на неработающую станцию телепорта, Хаким пытался написать на листке бумаги её имя, но никак не мог вспомнить нужную букву, грамота давалась тяжело.
   А Славян уехал с отрядом Ийлоро к Весёлому Двору, на разведку. Вернётся лишь через пять дней.
   — Хаким, всё, хватит. Прекращай глупостями заниматься!
   Хаким прикрыл локтями листок бумаги, смахнул в ящик.
   — Какими глупостями?
   — Думать, что бы на твоём месте сделал Алекс! — ответила Лиовен.
   — Алекс?!
   — Да, Алекс. — Хелефайна вскочила с подоконника, уши чуть повернулись вперёд, кончики едва заметно оттопырились — как перед боем. — Ты ведь во всём стремишься ему подражать, — сказала она. — Алекс то, Алекс, это. Алекс, Алекс, Алекс… Ты что, без него и штаны натянуть не можешь?
   — Прекрати. Если бы ты видела его в крепости…
   — Здесь Датьеркен, — перебила она, — а не Весёлый Двор. И долиной правишь ты, а не Ховен, и не Алекс!
   — Без Алекса…
   — Без Алекса Датьеркен неплохо существовал шестьсот лет и просуществует ещё миллион. Кто из вас хотел собственный оазис — ты или Алекс?
   — Я, — ответил Хаким.
   — Ну так ты его и получил. Датьеркен принадлежит тебе. И за людей, которые здесь живут, отвечаете тоже вы, старшина. И только вам принимать решения. Вам, а не Алексу, Ховену или мне с Тирно. — Хелефайна села на подоконник, отвернулась.
   — Мне, — хмуро буркнул Хаким. — Неграмотный бедуин…
   — Нет, — не оборачиваясь, ответила Лиовен. — Старшина Датьеркена.
   — Который знать ничего не знает. Алекс хотя бы…
   — Алекс — хороший парень, — сказала Лиовен, — но если ты станешь вторым Алексом, кто будет Хакимом? Ты хочешь предать собственную душу?
   — Да кому она нужна?
   — Мне.
   — Лиовен… — неверяще выговорил Хаким, встал из-за стола, шагнул к ней и остановился. Не решился сделать второй шаг.
   Хелефайна соскочила с подоконника и сама подошла к нему. Кончики ушей подрагивали.
   — Мне ты нужен такой, какой ты есть. Хакимом, и ни кем другим.
   — Нет, — отступил он. — Невозможно. Ты и… погонщик верблюдов, беглый палач.
   — Я и старшина Датьеркена. Правитель оазиса, в котором не убивают. Это ведь ты придумал его — в пустыне, под прицелами Соколиных автоматов. Теперь ты можешь сделать свой оазис и на самом деле, не просто в мечтах. Так давно никто не мечтал о долине, где не льётся кровь. Где разные расы живут в мире. Пять тысяч лет, Хаким, никто не осмеливался на такую мечту. Ты — осмелился и решился. Но сделать свой оазис ты сможешь только как ты сам, только как Хаким. Никто другой с этим не справится — ни Пинем, ни Алекс, никто. Только ты — Хаким из Датьеркена. — Лиовен смотрела ему в глаза, мочки ушей приподнялись. — Решай, Хаким, чего ты хочешь: создать свой оазис или стать всего лишь чьей-то тенью.
   — Мне страшно, Лиовен.
   — Мне тоже. Но если ты всё бросишь, будет ещё страшнее — и тебе, и мне.
   — Датьеркен — ноша не для меня. Слишком тяжело, — ответил Хаким. — Прости, но я не тот… Ни Пинем, и не Алекс…
   — Алекс часто называет тебя учителем, — уши Лиовен дёрнулись, верхушки резко отвернулись к затылку. — Говорит, что ты научил его, как сотворить себя. Как не сломаться под любым ветром, не сгореть в любом огне. Научил, как брать силы из ниоткуда. Как учить других быть сильными. Как из мертвой пустоты сделать сад. Что только благодаря тебе узнал, кем станет после победы. И как сумеет узнать, что ему можно вернуться домой. Разве тебе он этого не говорил?
   — Говорил, и не раз.
   — Так что ж ты не веришь лучшему другу?
   Хаким усмехнулся.
   — Поверить похвалам ученика, который давно превзошёл учителя?
   — Так значит учитель ты действительно хороший, — ответила Лиовен. — У плохих учителей ученики не то что обогнать, с ними-то сравняться не могут. Для учителя лучший день тот, когда он сможет назвать ученика коллегой. Ты можешь.
   Хаким подошёл к окну.
   — А для садовника лучший день — когда закончен сбор урожая. Но мой сад не может и зацвести.
   — Ну так думай, ищи причину, — сердито дёрнула ушами дарко. Сколько можно твердить упрямому человеку одно и тоже? — Править долиной, — сказала Лиовен, — работа трудная, но она того стоит. — Хелефайна села за стол. — Ну давай, придумывай что-нибудь.
   — Долину держат источник, камень и дерево, так?
   — Да.
   — И у каждого народа своё дерево, — размышлял Хаким. — Но в Датьеркене живёт четыре народа — человеки, гоблины, хелефайи и гномы. Так может и деревьев должно быть четыре?
   — А разве у человеков есть священное дерево?
   — Есть, — уселся на подоконник Хаким. — Даже если они об этом ещё не знают. Для любого человека, который живёт в здешних краях, священное дерево — пальма.
   — Ну пальм в долине полно. Здесь вообще все деревья есть, и европейские, и ближневосточные. Ты уверен, что это пальма?
   — Да, — твёрдо ответил Хаким.
   — Пальма, так пальма. Попробуйте, старшина. Гоблины прирождённые земледельцы, с деревьями управляются даже лучше нас. Выбрать и посадить на священной поляне нужные деревья смогут за сутки. Через три дня станет ясно, удалась ваша затея, или надо что-то новое придумать. Но хуже от неё точно не будет. Поговорю с Тзвагой. — Лиовен пошла к двери.
   — Лиовен, — Хаким спрыгнул с подоконника, подошёл к ней. — Выходи за меня замуж?
   Хелефайна побледнела, внимательно посмотрела Хакиму в лицо. Верхушки ушей дрожали, мочки задрались.