Страница:
Позднее сын Г. И. Мордвинова Б. Г. Мордвинов принял меры по поиску своего приемного брата и его матери. Ответ пришел через много лет, только в 1988 году.
О своей работе в Швеции В. П. Рощин писал: «Во вторую мировую войну в Швеции у власти находилось социал-демократическое правительство, которое возглавлял Пер Альбин Гансен. Можно себе представить всю сложность обстановки в Швеции во время войны. В начальный период войны шведам приходилось считаться с возможностью победы Германии, и в условиях возраставшего нацистского давления шведское правительство пропустило через свою территорию немецкие войска в Финляндию, допускало поставку в Германию стратегического сырья и продукции промышленности. После Сталинградской битвы изменившаяся обстановка позволила шведам внести коррективы в свою политику, причем в сторону англо-американского курса.
В 1943 году мне довелось допрашивать в числе других военнопленных полковника Шильдкнехта, который до направления под Сталинград работал в генеральном штабе и ведал Швецией. Он показал, что вначале немецкий генштаб готовился оккупировать Швецию. С этой целью уже были разработаны подробные планы. Однако стратегическая предосторожность немецкого командования возобладала, и Швеция сохранила свой суверенитет.
Осенью 1943 года я был направлен в Швецию. Я прибыл в Стокгольм на английском «Либерейторе» в ноябре 1943 года. Работа в Швеции, в тот период особенно, существенно отличалась от работы в большинстве других стран Европы уже тем, что нужно было использовать все возможности для поддержки шведского нейтралитета, развития дружеских связей со шведской общественностью. Это определяло и подход к оперативной работе. Поскольку главная опасность для нейтралитета Швеции исходила от Германии, то задача резидентуры состояла в первую очередь в том, чтобы обеспечивать агентурное наблюдение за Германией и оккупированными ею Норвегией и Данией. Радиосвязь была односторонней: резидентура принимала телеграммы из Москвы, а для отправки пользовалась шведским телеграфом. Радиопередатчики практически не применяли.
Задачи резидентуры диктовались потребностями военного времени: использовать пребывание в Швеции для получения политической информации по Германии, а также Дании, Норвегии и Финляндии. Учитывая, что страна наводнена агентурой немецких спецслужб, много внимания приходилось уделять советской колонии в Швеции и лагерям наших интернированных военных моряков.
Особенности шведского нейтралитета создавали для деятельности советских загранучреждений и жизни их сотрудников крайне неблагоприятную обстановку. Первое, что бросилось в глаза с самого начала работы в этой стране, так это строгое полицейское наблюдение за нашими учреждениями. Наверно, это можно и нужно было понять ввиду грозившей стране опасности. И все же мы не переставали удивляться подобным парадоксам. Например, состоянием взаимоотношений социал-демократического правительства и полиции. Мы задавали себе вопрос, кто, собственно, определяет политику. В силе и влиянии полиции сомневаться не приходилось. Нам было известно, что лидеры шведской социал-демократии, по крайней мере в тот период, находились под неослабным контролем политической полиции, телефоны их прослушивались, корреспонденция перлюстрировалась, все контакты фиксировались.
Полицейское наблюдение велось фактически за всеми сотрудниками. Оно начиналось у здания посольства или у квартир сотрудников и осуществлялось непрерывно.
Такого пристального наблюдения за сотрудниками Других иностранных представительств в Стокгольме не велось. Не было его и за персоналом немецкого посольства, в котором только по дипломатическому списку насчитывалось несколько сот человек.
Подслушивание телефонных разговоров и установка радиозакладок носили в те годы в Швеции такой массовый характер, что мы не удивлялись, если, например, находили закладку на кухне, в машине, ванной и других неудобных для бесед местах. Складывалось впечатление, что эти же проблемы мучали англичан. Однажды на небольшом коктейле в доме английского советника я увидел, как хозяин в который раз вытащил микрофон, спрятанный в днище бара. Он не скрывал от присутствующих своего возмущения, приписывая микрофонное вторжение в его жизнь длинной руке немецких спецслужб. В этом была большая доля правды. Впрочем, к такому пристальному наблюдению привыкли и считались с ним как с неизбежностью. Бушевавшая в Европе война не могла не сказаться на обстановке в нейтральной Швеции.
После предельно сложной и напряженной оперативной работы в Германии и Австрии в Швеции мне пришлось активно заниматься развитием связей с общественностью и в области культуры. С различными просьбами шли не только шведы, но и норвежцы, датчане, поляки, болгары.
События в Советском Союзе в канун войны способствовали распространению антисоветизма и шпиономании в Швеции. Шведские власти использовали наши промахи для нагнетания в стране шпиономании и постоянного напоминания населению, что их главный враг – русские. Это проявление неприязненных чувств к русским существовало в большей или меньшей степени со времен Петра I, казаки которого пытались дойти пешком по льду до Стокгольма, но не дошли. Антирусские настроения мы ощущали повсюду ежеминутно, начиная от посещения послом министров и до контактов с простыми шведами в городском транспорте. Местная пресса постоянно подогревала русофобию. Корни этих настроений были заложены в глубокой истории, а последние годы перед войной и начало войны никак не способствовали их смягчению.
Хорошая и довольно многочисленная агентура, завербованная еще в предвоенные годы, работала по линии экономической разведки. В резидентуре такую агентуру не считали особенно ценной, потому что в военное время актуальной была другая информация. Но работа с такого рода агентурой была необходима для получения не только торгово-экономической ин формации, облегчавшей заключение соглашений и сделок со Швецией, но и документальных данных об использовании шведской экономики для военных нужд Германии.
Война внесла большие коррективы в разведывательную работу, ставшую одной из важных форм активной борьбы с нацизмом. Люди самых различных взглядов и политических убеждений, часто далекие от коммунистической и даже социал-демократической идеологии считали своим высшим человеческим долгом включиться в битву. Сотрудничество с разведкой страны, принявшей на себя самое тяжелое бремя борьбы с гитлеризмом, представлялось вполне естественным. В отношениях со многими слово «разведка» даже не произносилось. Наши друзья свои действия представляли как наиболее доступное участие в общей борьбе.
В числе таких верных помощников в Швеции на протяжении всех лет войны был американец Скотт, обративший на себя внимание еще в предвоенные годы, когда он, прогрессивный иностранный специалист, работал в Советском Союзе. Постепенно Скотт стал искренним другом нашей страны. Второй раз он приезжал в СССР в качестве корреспондента нескольких американских газет.
Все это облегчило контакт со Скоттом в Стокгольме. Одним из самых больших его достижений была поездка по нашей просьбе в Финляндию. Как известный журналист и как гражданин страны, не воевавшей с Финляндией, он был принят там великолепно и на самом высоком уровне. Провел обстоятельные беседы с премьер-министром, практически со всеми министрами, с политическими и военными деятелями, руководителями политических партий, находящихся в оппозиции. Все финские собеседники Скотта были исключительно доверчивы и необычайно откровенны с ним. Он представил нам подробнейшее сообщение о своих впечатлениях, раскрыв в том числе полную безнадежность положения Финляндии, воевавшей «не на правильной стороне».
На территории Швеции в то время находились значительные норвежские военные формирования, большие контингенты политических эмигрантов, часть правительственных органов и министерств. Эти эмигрантские формирования ратовали за совместное со шведами освобождение оккупированной Норвегии. Два года продолжались политические дискуссии. Временами казалось, что достигнута какая-то договоренность. Началась ускоренная военная подготовка, учебные походы, маневры.
Однако в правительственных кругах превалировало мнение, что шведское вторжение может последовать лишь после того, как оккупационная армия будет деморализована и начнет разлагаться. И шведы стали ждать такого момента, но так и не дождались. Немецкая оккупационная армия в Норвегии капитулировала вместе со всей гитлеровской армией.
Об этих политических перипетиях наша резидентура подробно информировала Центр. Одной из задач, поставленных Центром перед резидентурой, было получение информации о сепаратных переговорах союзников по антигитлеровской коалиции с немцами. Одновременно Центр предупреждал о недопустимости поддаться на удочку самим, если немцы будут искать с нами контакты для подобных переговоров. А именно через нейтральную Швецию немцы усиленно пытались установить связи с советскими политическими кругами.
Когда Коллонтай, будучи тяжело больной, находилась в одной из больниц для дипломатического состава вблизи Стокгольма, в гостинице, расположенной рядом с больницей, поселился специально направленный Гиммлером для контактов с русскими немец, хорошо говоривший по-русски и происходивший, как удалось выяснить, из Литвы. Он зарегистрировался как Клаус. Несколько раз посетил советское посольство в Стокгольме, оставляя письменные обращения, в которых содержались завуалированные идеи о необходимости сепаратных мирных переговоров с СССР через его посредничество. Такие предложения в то время носили явно провокационный характер и были рассчитаны прежде всего на то, чтобы ухудшить наши отношения с союзниками. Об этом резидентура регулярно информировала Центр. В результате советское правительство неоднократно уведомляло о зондаже правительства союзных держав. Одновременно оно подавало пример, как нужно союзникам поступать в аналогичном случае в Швейцарии, где, как сообщала наша агентура, уже начались тайные переговоры между немцами и американцами.
Вообще в Швеции в годы войны велись самые разные сепаратные переговоры. Пожалуй, наиболее интересными были тайные консультации между Всемирной сионистской организацией и американскими сионистскими центрами, с одной стороны, и представителями фашистской Германии – с другой. Американские сионисты, как докладывали источники, намеревались организовать выезд состоятельных лиц еврейской национальности, среди которых были видные представители деловых кругов, именно в Швецию, а не в Соединенные Штаты, как предпочитали влиятельные шведские круги».
В этой книге нельзя обойти вниманием и начальника разведки П. В. Фитина. З. В. Зарубина в наших продолжительных беседах вспоминала:
«Ну что я могу сказать о Павле Михайловиче Фитине. Очень немногое.
Я знала Павла Михайловича как начальника разведки. Одно время мой отец был у него заместителем. Его уважали как человека внимательного, доброго. По образованию он агроном, до работы в органах госбезопасности редактировал сельскохозяйственный журнал. Во всяком случае, Фитин по характеру – не Деканозов и не Амаяк Кабулов. Он хотел не только служить, но старался постичь секреты профессионального мастерства ветеранов. Без нужды не наступал на их самолюбие. Как молодая сотрудница, я это чувствовала, потому что одно время работала у него. Он видел во мне не только молодого коллегу, но и дочь Василия Михайловича Зарубина, ценил династийность, семейственность в хорошем понимании этого слова.
Его жизнь тоже претерпела много изменений и сложностей. После войны он был, по непонятным причинам, начальником Свердловского управления государственной безопасности, затем уволен и с этой должности. И вот какие парадоксы преподносит жизнь. Уйдя на пенсию, он вернулся в Москву и работал директором фотокомбината Советского общества дружбы с зарубежными странами. Его устроил на эту работу Николай Александрович Попов. Когда вышла книга П. С. Судоплатова «Показания нежелательного свидетеля», мне позвонил Николай Александрович и сказал: «Что пишет Судоплатов о Фитине, разве это было так?!» Я тоже считаю, что не все можно публиковать, не надо без нужды обижать людей. Забывчивость, неточность бьет больно. И обидно. Либо мы молчим, либо говорим правду. Да и то до конца правда вряд ли нужна. Все, что с нами произошло – это наше горе, наша трагедия, но от этого мы не стали меньше любить свою Родину».
Жив и здоров еще один коллега 3. И. Воскресенской – бывший старший консультант председателя ГКБ генерал-лейтенант Сергей Александрович Кондрашев. Перед вами строки из его воспоминаний.
«В разведку я пришел из контрразведки в 1951 году. Это был период, когда еще происходили аресты сотрудников госбезопасности. Были арестованы Питовранов, Шубников и другие товарищи. И я написал рапорт начальнику разведки Савченко с просьбой уволить меня, но получил отказ. Сначала я работал заместителем начальника первого отдела, руководил которым Мазур. Затем был переведен на должность заместителя начальника английского отдела, возглавляемого А. С. Феклисовым, и начал готовиться к отъезду в командировку в Англию. Первый и второй отделы входили в состав Первого англо-американского управления Комитета информации.
В период 1952 – 1953 годов я и встречался с Зоей Ивановной Рыбкиной, которая работала начальником второго отдела (немецкого) Второго европейского управления Комитета информации. Мне приходилось посещать ее в рабочем кабинете для решения служебных вопросов. Я помню ее всегда хорошо одетой и неизменно с пишущей машинкой на столе. Она была очень общительна. Оперативные вопросы решала тут же. Если что-то нужно было написать на машинке, делала сама, давала прочитать текст и, согласовав его, если в этом была необходимость, вновь перепечатывала. Для меня, человека, пришедшего из контрразведки, такой контраст был очень заметен. Чувствовалась большая разница (не только на примере Зои Ивановны) между разведчиками и контрразведчиками, где люди были более грубыми, как Санава, да и сам Берия.
Зоя Ивановна, безусловно, обладала европейской культурой и умением общения с людьми, знаниями и манерами европейцев».
Глава 6. Друзья и помощники
Уважаемый Баррикадо Георгиевич!Василий Петрович Рощин до 1930 года работал под прикрытием сотрудника КВЖД, затем в центральном аппарате. В 1932 году был командирован в Германию, где занимался организацией работы с нелегалами. В 1935 году его перевели в Вену в качестве резидента. Осенью 1943 года был назначен резидентом в Стокгольме, где и принял дела у 3. И. Рыбкиной. После окончания войны работал в Финляндии.
Извините, что только сегодня пишу вам письмо. Вы уже не надеялись получить его! Хотя я вам не писала, но о вашей просьбе никогда не забывала! Но я пошла по неверному пути, начиная поиски с Харбина, Тайюанъцзе, а нужно было начинать с Пекина. Но слава Богу, сегодня я вам могу сообщить, что женщина, которую вы разыскиваете, жива! Мать Лю Цзиньмо старая и больная женщина (у нее плохо с сердцем), но у нее светлый ум и хорошая память. Она вас всех помнит по именам, помнит вашу маму и встречи в Союзе. Она была очень тронута, что вы не забыли ее, и до сих пор считает себя обязанной за помощь, которую оказала ваша семья ей в трудное время. Она попросила написать вам от ее имени и передать вам привет. Ей пришлось очень много пережить. Как вы догадывались, она перестала вам писать по полит, соображениям. А потом она была в опале и много лет провела в тюрьме. После «культ, революции» ее реабилитировали и она даже занимала ответственный пост на радио, но сейчас она на пенсии, не работает. Когда я ее разыскала, она находилась в доме отдыха, под Пекином, где проводит большую часть времени, лишь изредка возвращаясь в город. Она мне рассказала и о печальной судьбе Лю Цзиньмо. Он действительно погиб во время «культ, революции», тогда он был студентом авиационного института. Он покончил жизнь самоубийством. Но это вынужденная смерть. Горько об этом писать, но это было очень трудное время для многих хороших людей. После освобождения матери его, «мертвого», тоже реабилитировали. Знаю, как вас все это расстроит, но я должна вам все это рассказать. Сейчас Лу Цзи-нъжу живет вместе с приемным сыном. У нее один внук. Условия у нее очень хорошие, она просит вас не беспокоиться и, наоборот, очень беспокоится о вашей матери, спрашивает, надо ли ей чем-нибудь помочь? Вот видите, как все в жизни интересно! Она совсем недавно, года три, четыре, работала в одной организации с моим мужем! А в городе живет буквально в двух шагах от меня! Это, наверное, ваша удача, что вы «вышли» на меня! Конечно, я просто шучу. Ну вот, Баррикаде Георгиевич, вашу просьбу я выполнила, но все равно очень извиняюсь, что лишь сегодня села вам писать. Если вы захотите ей написать, то лучше пишите на мое имя, я ей передам. Она считает, что так будет лучше. Она старый человек, и слишком тяжелое время ей пришлось пережить, поэтому ей можно простить некоторые странности.
Передавайте привет вашим родным!
До свидания.
Чжао Шуйлянъ (Ира)
9 мая 1988 г.»
О своей работе в Швеции В. П. Рощин писал: «Во вторую мировую войну в Швеции у власти находилось социал-демократическое правительство, которое возглавлял Пер Альбин Гансен. Можно себе представить всю сложность обстановки в Швеции во время войны. В начальный период войны шведам приходилось считаться с возможностью победы Германии, и в условиях возраставшего нацистского давления шведское правительство пропустило через свою территорию немецкие войска в Финляндию, допускало поставку в Германию стратегического сырья и продукции промышленности. После Сталинградской битвы изменившаяся обстановка позволила шведам внести коррективы в свою политику, причем в сторону англо-американского курса.
В 1943 году мне довелось допрашивать в числе других военнопленных полковника Шильдкнехта, который до направления под Сталинград работал в генеральном штабе и ведал Швецией. Он показал, что вначале немецкий генштаб готовился оккупировать Швецию. С этой целью уже были разработаны подробные планы. Однако стратегическая предосторожность немецкого командования возобладала, и Швеция сохранила свой суверенитет.
Осенью 1943 года я был направлен в Швецию. Я прибыл в Стокгольм на английском «Либерейторе» в ноябре 1943 года. Работа в Швеции, в тот период особенно, существенно отличалась от работы в большинстве других стран Европы уже тем, что нужно было использовать все возможности для поддержки шведского нейтралитета, развития дружеских связей со шведской общественностью. Это определяло и подход к оперативной работе. Поскольку главная опасность для нейтралитета Швеции исходила от Германии, то задача резидентуры состояла в первую очередь в том, чтобы обеспечивать агентурное наблюдение за Германией и оккупированными ею Норвегией и Данией. Радиосвязь была односторонней: резидентура принимала телеграммы из Москвы, а для отправки пользовалась шведским телеграфом. Радиопередатчики практически не применяли.
Задачи резидентуры диктовались потребностями военного времени: использовать пребывание в Швеции для получения политической информации по Германии, а также Дании, Норвегии и Финляндии. Учитывая, что страна наводнена агентурой немецких спецслужб, много внимания приходилось уделять советской колонии в Швеции и лагерям наших интернированных военных моряков.
Особенности шведского нейтралитета создавали для деятельности советских загранучреждений и жизни их сотрудников крайне неблагоприятную обстановку. Первое, что бросилось в глаза с самого начала работы в этой стране, так это строгое полицейское наблюдение за нашими учреждениями. Наверно, это можно и нужно было понять ввиду грозившей стране опасности. И все же мы не переставали удивляться подобным парадоксам. Например, состоянием взаимоотношений социал-демократического правительства и полиции. Мы задавали себе вопрос, кто, собственно, определяет политику. В силе и влиянии полиции сомневаться не приходилось. Нам было известно, что лидеры шведской социал-демократии, по крайней мере в тот период, находились под неослабным контролем политической полиции, телефоны их прослушивались, корреспонденция перлюстрировалась, все контакты фиксировались.
Полицейское наблюдение велось фактически за всеми сотрудниками. Оно начиналось у здания посольства или у квартир сотрудников и осуществлялось непрерывно.
Такого пристального наблюдения за сотрудниками Других иностранных представительств в Стокгольме не велось. Не было его и за персоналом немецкого посольства, в котором только по дипломатическому списку насчитывалось несколько сот человек.
Подслушивание телефонных разговоров и установка радиозакладок носили в те годы в Швеции такой массовый характер, что мы не удивлялись, если, например, находили закладку на кухне, в машине, ванной и других неудобных для бесед местах. Складывалось впечатление, что эти же проблемы мучали англичан. Однажды на небольшом коктейле в доме английского советника я увидел, как хозяин в который раз вытащил микрофон, спрятанный в днище бара. Он не скрывал от присутствующих своего возмущения, приписывая микрофонное вторжение в его жизнь длинной руке немецких спецслужб. В этом была большая доля правды. Впрочем, к такому пристальному наблюдению привыкли и считались с ним как с неизбежностью. Бушевавшая в Европе война не могла не сказаться на обстановке в нейтральной Швеции.
После предельно сложной и напряженной оперативной работы в Германии и Австрии в Швеции мне пришлось активно заниматься развитием связей с общественностью и в области культуры. С различными просьбами шли не только шведы, но и норвежцы, датчане, поляки, болгары.
События в Советском Союзе в канун войны способствовали распространению антисоветизма и шпиономании в Швеции. Шведские власти использовали наши промахи для нагнетания в стране шпиономании и постоянного напоминания населению, что их главный враг – русские. Это проявление неприязненных чувств к русским существовало в большей или меньшей степени со времен Петра I, казаки которого пытались дойти пешком по льду до Стокгольма, но не дошли. Антирусские настроения мы ощущали повсюду ежеминутно, начиная от посещения послом министров и до контактов с простыми шведами в городском транспорте. Местная пресса постоянно подогревала русофобию. Корни этих настроений были заложены в глубокой истории, а последние годы перед войной и начало войны никак не способствовали их смягчению.
Хорошая и довольно многочисленная агентура, завербованная еще в предвоенные годы, работала по линии экономической разведки. В резидентуре такую агентуру не считали особенно ценной, потому что в военное время актуальной была другая информация. Но работа с такого рода агентурой была необходима для получения не только торгово-экономической ин формации, облегчавшей заключение соглашений и сделок со Швецией, но и документальных данных об использовании шведской экономики для военных нужд Германии.
Война внесла большие коррективы в разведывательную работу, ставшую одной из важных форм активной борьбы с нацизмом. Люди самых различных взглядов и политических убеждений, часто далекие от коммунистической и даже социал-демократической идеологии считали своим высшим человеческим долгом включиться в битву. Сотрудничество с разведкой страны, принявшей на себя самое тяжелое бремя борьбы с гитлеризмом, представлялось вполне естественным. В отношениях со многими слово «разведка» даже не произносилось. Наши друзья свои действия представляли как наиболее доступное участие в общей борьбе.
В числе таких верных помощников в Швеции на протяжении всех лет войны был американец Скотт, обративший на себя внимание еще в предвоенные годы, когда он, прогрессивный иностранный специалист, работал в Советском Союзе. Постепенно Скотт стал искренним другом нашей страны. Второй раз он приезжал в СССР в качестве корреспондента нескольких американских газет.
Все это облегчило контакт со Скоттом в Стокгольме. Одним из самых больших его достижений была поездка по нашей просьбе в Финляндию. Как известный журналист и как гражданин страны, не воевавшей с Финляндией, он был принят там великолепно и на самом высоком уровне. Провел обстоятельные беседы с премьер-министром, практически со всеми министрами, с политическими и военными деятелями, руководителями политических партий, находящихся в оппозиции. Все финские собеседники Скотта были исключительно доверчивы и необычайно откровенны с ним. Он представил нам подробнейшее сообщение о своих впечатлениях, раскрыв в том числе полную безнадежность положения Финляндии, воевавшей «не на правильной стороне».
На территории Швеции в то время находились значительные норвежские военные формирования, большие контингенты политических эмигрантов, часть правительственных органов и министерств. Эти эмигрантские формирования ратовали за совместное со шведами освобождение оккупированной Норвегии. Два года продолжались политические дискуссии. Временами казалось, что достигнута какая-то договоренность. Началась ускоренная военная подготовка, учебные походы, маневры.
Однако в правительственных кругах превалировало мнение, что шведское вторжение может последовать лишь после того, как оккупационная армия будет деморализована и начнет разлагаться. И шведы стали ждать такого момента, но так и не дождались. Немецкая оккупационная армия в Норвегии капитулировала вместе со всей гитлеровской армией.
Об этих политических перипетиях наша резидентура подробно информировала Центр. Одной из задач, поставленных Центром перед резидентурой, было получение информации о сепаратных переговорах союзников по антигитлеровской коалиции с немцами. Одновременно Центр предупреждал о недопустимости поддаться на удочку самим, если немцы будут искать с нами контакты для подобных переговоров. А именно через нейтральную Швецию немцы усиленно пытались установить связи с советскими политическими кругами.
Когда Коллонтай, будучи тяжело больной, находилась в одной из больниц для дипломатического состава вблизи Стокгольма, в гостинице, расположенной рядом с больницей, поселился специально направленный Гиммлером для контактов с русскими немец, хорошо говоривший по-русски и происходивший, как удалось выяснить, из Литвы. Он зарегистрировался как Клаус. Несколько раз посетил советское посольство в Стокгольме, оставляя письменные обращения, в которых содержались завуалированные идеи о необходимости сепаратных мирных переговоров с СССР через его посредничество. Такие предложения в то время носили явно провокационный характер и были рассчитаны прежде всего на то, чтобы ухудшить наши отношения с союзниками. Об этом резидентура регулярно информировала Центр. В результате советское правительство неоднократно уведомляло о зондаже правительства союзных держав. Одновременно оно подавало пример, как нужно союзникам поступать в аналогичном случае в Швейцарии, где, как сообщала наша агентура, уже начались тайные переговоры между немцами и американцами.
Вообще в Швеции в годы войны велись самые разные сепаратные переговоры. Пожалуй, наиболее интересными были тайные консультации между Всемирной сионистской организацией и американскими сионистскими центрами, с одной стороны, и представителями фашистской Германии – с другой. Американские сионисты, как докладывали источники, намеревались организовать выезд состоятельных лиц еврейской национальности, среди которых были видные представители деловых кругов, именно в Швецию, а не в Соединенные Штаты, как предпочитали влиятельные шведские круги».
В этой книге нельзя обойти вниманием и начальника разведки П. В. Фитина. З. В. Зарубина в наших продолжительных беседах вспоминала:
«Ну что я могу сказать о Павле Михайловиче Фитине. Очень немногое.
Я знала Павла Михайловича как начальника разведки. Одно время мой отец был у него заместителем. Его уважали как человека внимательного, доброго. По образованию он агроном, до работы в органах госбезопасности редактировал сельскохозяйственный журнал. Во всяком случае, Фитин по характеру – не Деканозов и не Амаяк Кабулов. Он хотел не только служить, но старался постичь секреты профессионального мастерства ветеранов. Без нужды не наступал на их самолюбие. Как молодая сотрудница, я это чувствовала, потому что одно время работала у него. Он видел во мне не только молодого коллегу, но и дочь Василия Михайловича Зарубина, ценил династийность, семейственность в хорошем понимании этого слова.
Его жизнь тоже претерпела много изменений и сложностей. После войны он был, по непонятным причинам, начальником Свердловского управления государственной безопасности, затем уволен и с этой должности. И вот какие парадоксы преподносит жизнь. Уйдя на пенсию, он вернулся в Москву и работал директором фотокомбината Советского общества дружбы с зарубежными странами. Его устроил на эту работу Николай Александрович Попов. Когда вышла книга П. С. Судоплатова «Показания нежелательного свидетеля», мне позвонил Николай Александрович и сказал: «Что пишет Судоплатов о Фитине, разве это было так?!» Я тоже считаю, что не все можно публиковать, не надо без нужды обижать людей. Забывчивость, неточность бьет больно. И обидно. Либо мы молчим, либо говорим правду. Да и то до конца правда вряд ли нужна. Все, что с нами произошло – это наше горе, наша трагедия, но от этого мы не стали меньше любить свою Родину».
Жив и здоров еще один коллега 3. И. Воскресенской – бывший старший консультант председателя ГКБ генерал-лейтенант Сергей Александрович Кондрашев. Перед вами строки из его воспоминаний.
«В разведку я пришел из контрразведки в 1951 году. Это был период, когда еще происходили аресты сотрудников госбезопасности. Были арестованы Питовранов, Шубников и другие товарищи. И я написал рапорт начальнику разведки Савченко с просьбой уволить меня, но получил отказ. Сначала я работал заместителем начальника первого отдела, руководил которым Мазур. Затем был переведен на должность заместителя начальника английского отдела, возглавляемого А. С. Феклисовым, и начал готовиться к отъезду в командировку в Англию. Первый и второй отделы входили в состав Первого англо-американского управления Комитета информации.
В период 1952 – 1953 годов я и встречался с Зоей Ивановной Рыбкиной, которая работала начальником второго отдела (немецкого) Второго европейского управления Комитета информации. Мне приходилось посещать ее в рабочем кабинете для решения служебных вопросов. Я помню ее всегда хорошо одетой и неизменно с пишущей машинкой на столе. Она была очень общительна. Оперативные вопросы решала тут же. Если что-то нужно было написать на машинке, делала сама, давала прочитать текст и, согласовав его, если в этом была необходимость, вновь перепечатывала. Для меня, человека, пришедшего из контрразведки, такой контраст был очень заметен. Чувствовалась большая разница (не только на примере Зои Ивановны) между разведчиками и контрразведчиками, где люди были более грубыми, как Санава, да и сам Берия.
Зоя Ивановна, безусловно, обладала европейской культурой и умением общения с людьми, знаниями и манерами европейцев».
Глава 6. Друзья и помощники
Началась Великая Отечественная война. Первыми помощниками и друзьями Воскресенской стали люди, которые уходили в тыл врага в составе диверсионных групп и партизанских отрядов. В случае оккупации Московской области Зоя Ивановна готовилась занять место железнодорожной сторожихи на одном из переездов.
Кроме создания небольших диверсионных групп, Зоя Ивановна принимала участие в организации первого партизанского отряда, куда входили первоначально всего четыре человека. Командиром отряда был назначен Никифор Захарович Каляда – кадровый военный, бывший партизан на Украине, воевавший с немцами еще в первую мировую войну, в 20-е годы – заместитель командующего армией на Дальнем Востоке. Начальником штаба еще не существующего отряда – Л. В. Громов. Леонид Васильевич Громов – высокий, не по годам стройный человек, почти ровесник Зои Ивановны, родился в 1905 году в Симбирске. Перед войной пять лет работал начальником геологической экспедиции на острове Врангеля, как говорила Зоя Ивановна, был губернатором острова. С начала войны Л. В. Громов рвался на фронт. 30 июня 1941 года его вызвали в Москву в политическое управление «Севморпути». В связи с тем, что еще мальчишкой в 1921 – 1923 годах Леонид Васильевич работал в Симбирской губчека, его познакомили с Г. И. Мордвиновым, который дал ему номер телефона для связи. Предупредил, что ответит женщина.
Леонид Васильевич позвонил, ожидая, что теперь его пригласят на Лубянку, но спокойный и ровный женский голос продиктовал адрес на улице Горького.
Леонид Васильевич и Дмитрий Староверов (позднее он был начальником штаба в отряде Медведева и погиб) поднялись на третий этаж. Позвонили. Ждут. Дверь открыла молодая, высокая, стройная, красивая женщина в военной форме. По плечам темно-русые локоны. На стройных ногах – ботинки, на правом боку – кобура с пистолетом. В петлицах гимнастерки одна «шпала» – майор, а Громов в начале войны был аттестован батальонным комиссаром. Представилась, пригласила молодых людей в большую, скромно, но со вкусом обставленную квартиру, напоила чаем и завела разговор о предстоящей работе в тылу врага.
Кроме Н. 3. Каляды и Л. В. Громова в группу были включены: лейтенант запаса Константин Павлович Молчанов как специалист-оружейник и специалист-механик Самуил Абрамович Вильман, которого хорошо знал Г. И. Мордвинов. До войны С. А. Вильман был резидентом ОГПУ в Монголии, работал под «крышей» владельца частной авторемонтной мастерской.
В задачу группы Н. 3. Каляды входило создание партизанского отряда из жителей Вельского, Пречистенского и Батуринского районов Смоленской области.
Зоя Ивановна как бы зарядила ту четверку неистощимой энергией. Война стерла различия между политической и военной разведкой, и женщина-аналитик занялась мужским делом. Именно в это время в ней соединились способности аналитика и писателя, ярко проявились глубокие знания немецкого и русского народов. «Там, в немецком тылу, – говорил Громов, – мы неоднократно на практике убеждались в правоте тех истин, которые нам втолковывала Зоя Ивановна».
«Шли первые дни войны, – вспоминал Леонид Васильевич, – Красная Армия отступает, немцы бомбят Москву, а Зоя Ивановна спокойно пьет чай, говорит, ровным, певучим голосом».
Утром 8 июля 1941 года группа, официально именовавшаяся отрядом № 1, на грузовой автомашине выехала в северный лесной массив по направлению Москва – Смоленск – Витебск. Вскоре в отряде было около ста человек из десяти районов Смоленской области. В лесу Никифор Захарович отпустил бороду, за что Леонид Васильевич прозвал его Батей. Теперь всем хорошо известно легендарное партизанское соединение Бати, уже в 1941 – 1942 годах практически восстановившее советскую власть в районе треугольника Смоленск – Витебск – Орша, у истоков создания которого была 3. И. Рыбкина.
В то время, когда Зоя Ивановна работала в Швеции, одним из советников советского посольства был кадровый дипломат Михаил Сергеевич Ветров.
До работы в Швеции он являлся первым секретарем полпредства СССР в Латвии, с 1944 по 1948 год – заместителем заведующего 5-м европейским отделом МИД СССР, с 1948 по 1950 год – Временным Поверенным в делах СССР в Нидерландах, с 1950 по 1954 год – Чрезвычайным и Полномочным Послом СССР в Дании.
М. С. Ветров был среди тех, кто принимал решение, которого ждала профессор Нонна Сварц, вернувшая к жизни А. М. Коллонтай.
В личном архиве Чрезвычайного и Полномочного Посла Михаила Сергеевича Ветрова есть такая запись: «Мне посчастливилось с 1937 года работать в дипломатическом аппарате Министерства иностранных дел СССР в Центре и во многих зарубежных странах. Принимая меня по направлению ЦК партии большевиков, народный комиссар иностранных дел M. M. Литвинов, узнав о моей профессии рабочего-меховщика, с юмором заметил: «Вот-вот, вы очень подходите для нас – будете кошку в соболя переделывать!» А в начале второй мировой войны Наркоминдел направил меня в качестве советника советской дипломатической миссии в Швецию, которую возглавляла Чрезвычайный и Полномочный Представитель СССР Александра Коллонтай. Это она по заданию Ленина в 1916 году была посланцем в США и Канаду, где в своих пламенных выступлениях разоблачала грабительский характер первой мировой войны и разъясняла лозунг большевиков о превращении войны империалистической в войну гражданскую. Многому я научился у Александры Михайловны в период Великой Отечественной войны советского народа против гитлеровской Германии. Она, блестящий советский дипломат, стремилась внести свой вклад в разгром гитлеровского фашизма и японского милитаризма – удержать Швецию на позициях нейтралитета и вывести Финляндию из преступного альянса с Германией». Дочь М. С. Ветрова, Долорес Михайловна Климова, узнав, что создается книга о 3. И. Воскресенской, поделилась детскими воспоминаниями:
«В период моей жизни с родителями в Швеции я была еще ребенком, но хорошо помню Зою Ивановну, которую я, конечно, называла тетей Зоей, потому что она дружила с ними.
Поскольку отец был советником посольства, мы жили в большой квартире, которую снимали в центре Стокгольма, но не в здании посольства. Квартира эта состояла из гостиной, кухни, кабинета отца, спальни родителей и двух маленьких комнат для меня и моей сестры. Кроме этого в квартире была еще одна комната, в которой я часто видела тетю Зою. Одно время я даже думала, что она жила вместе с нами. Зоя Ивановна в то время носила фамилию Ярцева, и когда она появлялась в нашей квартире, нас, детей, отправляли играть в свои апартаменты, а они с отцом использовали для бесед именно ту комнату.
Бориса Аркадьевича Рыбкина я помню плохо, не помню, чтобы он был у нас в квартире в Стокгольме».
В личном архиве Зои Ивановны есть записки под названием «Корзина с цветами», которые раскрывают любопытные подробности приезда в Швецию Мэри, кузины Хэллы Эрнестовны Вуолийоки.
«В 1942 году наш агент «Поэт» из Финляндии прислал к нам в Стокгольм в качестве связника для передачи информации свою родственницу, работницу Международного Красного Креста Мэри Д. Связь эта заранее обусловлена не была. Мэри приехала в Стокгольм, зашла в цветочный магазин и послала мне на квартиру корзину с цветами. В карточке, которая была приложена к цветам, стояла подпись – Мэри. Я с ней была знакома по Финляндии и догадалась, что это именно она.
В назначенный день утром муж ушел на работу, а я сказалась больной и осталась дома. Приходит Мэри. Я провела ее в самую дальнюю комнату, в спальню. Там она сняла шубу и не мешкая стала шепотом излагать информацию, которую ей поручил передать «Поэт».
Я делала краткие заметки в блокноте. Вдруг раздался звонок в дверь. Я решила не открывать. Звонили все настойчивее. Мы притаились. Затем кто-то стал возиться с дверным замком. Я накинула поверх платья халат и вышла в переднюю.
Дверь открылась, и в переднюю вошли трое: швейцар дома и с нею двое неизвестных мужчин в штатском. Я возмущенно спросила, что все это значит, как смеют врываться в квартиру дипломата (муж был советником посольства, я – пресс-атташе), да еще открывать дверь своим ключом.
Кроме создания небольших диверсионных групп, Зоя Ивановна принимала участие в организации первого партизанского отряда, куда входили первоначально всего четыре человека. Командиром отряда был назначен Никифор Захарович Каляда – кадровый военный, бывший партизан на Украине, воевавший с немцами еще в первую мировую войну, в 20-е годы – заместитель командующего армией на Дальнем Востоке. Начальником штаба еще не существующего отряда – Л. В. Громов. Леонид Васильевич Громов – высокий, не по годам стройный человек, почти ровесник Зои Ивановны, родился в 1905 году в Симбирске. Перед войной пять лет работал начальником геологической экспедиции на острове Врангеля, как говорила Зоя Ивановна, был губернатором острова. С начала войны Л. В. Громов рвался на фронт. 30 июня 1941 года его вызвали в Москву в политическое управление «Севморпути». В связи с тем, что еще мальчишкой в 1921 – 1923 годах Леонид Васильевич работал в Симбирской губчека, его познакомили с Г. И. Мордвиновым, который дал ему номер телефона для связи. Предупредил, что ответит женщина.
Леонид Васильевич позвонил, ожидая, что теперь его пригласят на Лубянку, но спокойный и ровный женский голос продиктовал адрес на улице Горького.
Леонид Васильевич и Дмитрий Староверов (позднее он был начальником штаба в отряде Медведева и погиб) поднялись на третий этаж. Позвонили. Ждут. Дверь открыла молодая, высокая, стройная, красивая женщина в военной форме. По плечам темно-русые локоны. На стройных ногах – ботинки, на правом боку – кобура с пистолетом. В петлицах гимнастерки одна «шпала» – майор, а Громов в начале войны был аттестован батальонным комиссаром. Представилась, пригласила молодых людей в большую, скромно, но со вкусом обставленную квартиру, напоила чаем и завела разговор о предстоящей работе в тылу врага.
Кроме Н. 3. Каляды и Л. В. Громова в группу были включены: лейтенант запаса Константин Павлович Молчанов как специалист-оружейник и специалист-механик Самуил Абрамович Вильман, которого хорошо знал Г. И. Мордвинов. До войны С. А. Вильман был резидентом ОГПУ в Монголии, работал под «крышей» владельца частной авторемонтной мастерской.
В задачу группы Н. 3. Каляды входило создание партизанского отряда из жителей Вельского, Пречистенского и Батуринского районов Смоленской области.
Зоя Ивановна как бы зарядила ту четверку неистощимой энергией. Война стерла различия между политической и военной разведкой, и женщина-аналитик занялась мужским делом. Именно в это время в ней соединились способности аналитика и писателя, ярко проявились глубокие знания немецкого и русского народов. «Там, в немецком тылу, – говорил Громов, – мы неоднократно на практике убеждались в правоте тех истин, которые нам втолковывала Зоя Ивановна».
«Шли первые дни войны, – вспоминал Леонид Васильевич, – Красная Армия отступает, немцы бомбят Москву, а Зоя Ивановна спокойно пьет чай, говорит, ровным, певучим голосом».
Утром 8 июля 1941 года группа, официально именовавшаяся отрядом № 1, на грузовой автомашине выехала в северный лесной массив по направлению Москва – Смоленск – Витебск. Вскоре в отряде было около ста человек из десяти районов Смоленской области. В лесу Никифор Захарович отпустил бороду, за что Леонид Васильевич прозвал его Батей. Теперь всем хорошо известно легендарное партизанское соединение Бати, уже в 1941 – 1942 годах практически восстановившее советскую власть в районе треугольника Смоленск – Витебск – Орша, у истоков создания которого была 3. И. Рыбкина.
В то время, когда Зоя Ивановна работала в Швеции, одним из советников советского посольства был кадровый дипломат Михаил Сергеевич Ветров.
До работы в Швеции он являлся первым секретарем полпредства СССР в Латвии, с 1944 по 1948 год – заместителем заведующего 5-м европейским отделом МИД СССР, с 1948 по 1950 год – Временным Поверенным в делах СССР в Нидерландах, с 1950 по 1954 год – Чрезвычайным и Полномочным Послом СССР в Дании.
М. С. Ветров был среди тех, кто принимал решение, которого ждала профессор Нонна Сварц, вернувшая к жизни А. М. Коллонтай.
В личном архиве Чрезвычайного и Полномочного Посла Михаила Сергеевича Ветрова есть такая запись: «Мне посчастливилось с 1937 года работать в дипломатическом аппарате Министерства иностранных дел СССР в Центре и во многих зарубежных странах. Принимая меня по направлению ЦК партии большевиков, народный комиссар иностранных дел M. M. Литвинов, узнав о моей профессии рабочего-меховщика, с юмором заметил: «Вот-вот, вы очень подходите для нас – будете кошку в соболя переделывать!» А в начале второй мировой войны Наркоминдел направил меня в качестве советника советской дипломатической миссии в Швецию, которую возглавляла Чрезвычайный и Полномочный Представитель СССР Александра Коллонтай. Это она по заданию Ленина в 1916 году была посланцем в США и Канаду, где в своих пламенных выступлениях разоблачала грабительский характер первой мировой войны и разъясняла лозунг большевиков о превращении войны империалистической в войну гражданскую. Многому я научился у Александры Михайловны в период Великой Отечественной войны советского народа против гитлеровской Германии. Она, блестящий советский дипломат, стремилась внести свой вклад в разгром гитлеровского фашизма и японского милитаризма – удержать Швецию на позициях нейтралитета и вывести Финляндию из преступного альянса с Германией». Дочь М. С. Ветрова, Долорес Михайловна Климова, узнав, что создается книга о 3. И. Воскресенской, поделилась детскими воспоминаниями:
«В период моей жизни с родителями в Швеции я была еще ребенком, но хорошо помню Зою Ивановну, которую я, конечно, называла тетей Зоей, потому что она дружила с ними.
Поскольку отец был советником посольства, мы жили в большой квартире, которую снимали в центре Стокгольма, но не в здании посольства. Квартира эта состояла из гостиной, кухни, кабинета отца, спальни родителей и двух маленьких комнат для меня и моей сестры. Кроме этого в квартире была еще одна комната, в которой я часто видела тетю Зою. Одно время я даже думала, что она жила вместе с нами. Зоя Ивановна в то время носила фамилию Ярцева, и когда она появлялась в нашей квартире, нас, детей, отправляли играть в свои апартаменты, а они с отцом использовали для бесед именно ту комнату.
Бориса Аркадьевича Рыбкина я помню плохо, не помню, чтобы он был у нас в квартире в Стокгольме».
В личном архиве Зои Ивановны есть записки под названием «Корзина с цветами», которые раскрывают любопытные подробности приезда в Швецию Мэри, кузины Хэллы Эрнестовны Вуолийоки.
«В 1942 году наш агент «Поэт» из Финляндии прислал к нам в Стокгольм в качестве связника для передачи информации свою родственницу, работницу Международного Красного Креста Мэри Д. Связь эта заранее обусловлена не была. Мэри приехала в Стокгольм, зашла в цветочный магазин и послала мне на квартиру корзину с цветами. В карточке, которая была приложена к цветам, стояла подпись – Мэри. Я с ней была знакома по Финляндии и догадалась, что это именно она.
В назначенный день утром муж ушел на работу, а я сказалась больной и осталась дома. Приходит Мэри. Я провела ее в самую дальнюю комнату, в спальню. Там она сняла шубу и не мешкая стала шепотом излагать информацию, которую ей поручил передать «Поэт».
Я делала краткие заметки в блокноте. Вдруг раздался звонок в дверь. Я решила не открывать. Звонили все настойчивее. Мы притаились. Затем кто-то стал возиться с дверным замком. Я накинула поверх платья халат и вышла в переднюю.
Дверь открылась, и в переднюю вошли трое: швейцар дома и с нею двое неизвестных мужчин в штатском. Я возмущенно спросила, что все это значит, как смеют врываться в квартиру дипломата (муж был советником посольства, я – пресс-атташе), да еще открывать дверь своим ключом.