Хозяин наконец обрел дар речи:
   - Батюшка родный, не слухал бы речей несмышленых!
   - Он не свои речи мне говорил.
   - Поди, думаешь - мои? Вот те крест - странники тут проходили, всякое баяли, а этот лешак наслухался. Я ж на Непряди-то сам был, своими глазами видал…
   - Видал, а позволяешь странникам в своем дому болтать.
   - Божьи люди…
   - В Орде свой бог, Еремей. Откуда и куда шли те странники?
   - Того не сказывали, батюшка.
   - Ладно. Прощевай, брат Васька. Расти скорее.
   В дверях Тупик столкнулся с девицей, выходившей в сени по какой-то надобности, ласково попрощался и с нею, невольно любуясь полыхающим на щеках румянцем, темно-русой косой, стройным станом под свободной телогреей. Что за женщины на русской земле! Пойдешь выбирать вдоль хоровода - и до самого конца не остановишься: одна другой краше. В обратную сторону пойдешь - снова одна краше другой. Закрой глаза, бери любую - и возьмешь Василису Прекрасную. Она и в седине будет красавицей, если не согнет ее непосильной работой, не иссушит домашним тиранством. Но и берегись давать Василисе Прекрасной большую волю над собой! Видывал Тупик бояр и князей, обращенных в домашних кощеев - рабов жениных прихотей. Добра жена в домашней холе да в мужней неволе… У этой красавицы за неволей-то, пожалуй, не станет дело. А вот кто будет холить ее, как уйдет из-под батюшкиного крыла во власть мужа и свекрови, в кабалу крестьянской нужды? Особенно если выдадут за немилого?
   Может быть, выпитый мед заиграл, но Тупику хотелось всех осчастливить.
   - Слушай-ка, хозяин, а ведь я найду жениха твоей дочке.
   Мужик остолбенел в воротах.
   - Спаси бог! У тебя, свет батюшка, и своих забот много.
   - Теперь ваши заботы - мои. Как там говорят: выбирай узду по лошадке, а жену - по повадке - так, што ли? Боюсь, просватаешь за первого шалабола - сгубишь сокровище. Мой-то жених - молодец, и повадку невесты я видал.
   Мужик схватил стремя боярина, стал целовать.
   - Спаси тя бог! Спаси тя бог! Отец родимый, а у меня и другая есть, совсем молоденькая, да не хуже…
   Фрол, схватясь за живот, качался в седле от смеха.
   - Ну, Стреха, ну, хват! Дом зятю выклянчил, выкуп ему выклянчил, пустошь выклянчил, жениха одной дочке выклянчил - и всего лишь за четыре кружки белого меду. Дак мало ему того! Берегись, Василь Ондреич, он тя без дружины оставит.
   Тупик тоже смеялся, а сказал строго:
   - Только смотри у меня, Еремей! Жене, так и быть, скажи, а дочерям - ни гугу! Не тревожь девку до времени, с женихом еще надо столковаться.
   Слегка приморозило. Похрустывал снег под копытами, четкие длинные тени бежали по искрящемуся полю сбоку от всадников, в бледном сиянии, льющемся с неба и с земли, растворялись звезды над бором, а бор словно сомкнул островерхие ряды, стоял по краю поля, похожий на немое черное войско. Когда отъехали, Тупик спросил:
   - Ты, Фрол, случаем, не встречал тех странников?
   - Не встречал, Василь Ондреич. И откуда такие?
   - Из Орды… Без вас, мужики, мы не устояли бы против Мамая. То враг понял. Теперь он сеет смуту, хочет озлобить народ против государя и его служилых людей. Чтобы в другой раз мужик не охотником шел в ополчение, а бежал от набора.
   Помолчав, Фрол встревожено спросил:
   - Што же выходит - хан собирается воевать?
   - Видно, так.
   - Вот змей подколодный! Я, было, усомнился, когда ты - про курицу-то с золотыми яйцами.
   - Поберегите оружье. А услышишь про таких вот "странников" - хватай и за крепкой стражей - ко мне их, в Москву. Не будет меня - прямо к воеводе.
   Меж двумя большими кострами охотники устроили стол из саней, застелили его чистой дерюгой, выложили домашнюю снедь и жбаны. На угольях и вертелах жарились куски ароматной кабанятины, Роман, похрустывая паленым свиным ухом, поливал их луковым соусом на уксусе. Хотя Тупик со старостой закусили в гостях, у обоих от запаха потекли слюнки.
   - Готово, Василь Андреич, можно на стол подавать, - сообщил Роман, дожевывая ухо.
   - Подавай. А где же Мишка Дыбок?
   - Здесь я, начальник, - ответил из темноты молодой голос. - Коней кормлю.
   - А ну, покажись.
   Из тени деревьев вышел к костру увалистый, среднего роста дружинник. Был он в крестьянской шубе и бараньей шапке, но покатые плечи, вольная походка, прямой взгляд, аккуратно подрезанная светлая борода, ухоженные усы сразу выдавали воинского человека.
   - Жениться хочешь, Мишка?
   - Велишь, Василий Андреич, женюсь.
   Притихнувшие охотники засмеялись.
   - Велю. Да и твое желанье надобно.
   - Была бы добрая невеста - желанье будет.
   - Может, есть какая на примете?
   - Откуль ей взяться?
   - Откуль все берут? Ну, ладно. Невеста имеется. Пора тебе, Мишка, воинов рожать. Да и упустить такую грешно.
   - Богатая?
   - Главное богатство - в ней. И приданое найдется.
   - Спаси тя бог, Василий Андреич, за заботу.
 
   …На другой день, в вечерних сумерках, охотничий поезд въехал в Звонцы. Устало ступали кони, лишь Орлик нетерпеливо перебирал копытами, просил повод, похрапывал словно бы с обидой и удивлением: для воинской лошади столь краткий поход был странен, и даже случившаяся к концу охоты скачка за волком едва разогрела молодую кровь скакуна. Теперь волчья шкура была приторочена к седлу всадника, еще двух серых взяли стрелки; одного из них, громадного, с косматым седым загривком, везли показать сельчанам. Этот матерый волчище, появляясь вблизи деревень, смертельно пугал людей - его принимали за оборотня, крестьяне поодиночке стали бояться ходить в лес, и охотники решили рассеять страх, доставив его в село мертвого, с обыкновенной стрелой в боку.
   В санях лежали вперемешку лисицы, зайцы, тетерева, отдельно везли добытых сохатых и вепрей, но гордостью охоты были два буро-огненных выкуневших соболя, взятых в урочище кричанами.
   Едва Тупик сошел с коня, от крыльца кинулась к нему жена Дарья, в распахнутой беличьей шубке, обхватила, ощупывая, опустилась на колени, нашла полу кафтана, наскоро схваченную суровой ниткой.
   - Вот! Вот! Правду сказывали - тебя зверь чуть не зашиб.
   Тупик бережно поднял жену, поцеловал в мокрую щеку.
   - Ох, болтуны звонцовские! Задам же я им, штоб не клепали, чего не бывало.
   - Ты обо мне думаешь? Об нем думаешь? - Дарья всхлипнула. - Мало мечей вражеских, дак ты и с вепрями ратничаешь! Што с нами будет без тебя, ты думаешь? Не пущу больше в лес!
   Косясь на смущенных дружинников, Тупик отвел жену к крылечку. В три месяца после венчания в коломенской церкви по пути с Дона неузнаваемо переменилась храбрая девица, спасенная его сакмагонами от ордынской петли на краю Дикого Поля, которая добровольно делила с воинами тревоги и тяготы великого похода, а во время сечи своими руками перевязывала кровавые раны. Теперь она боялась отпускать мужа далеко. Если же уезжал, днями простаивала у окошка или перед иконой. Может быть, узнав ласковую и сильную руку мужа, она боялась потерять ее, снова оказаться брошенной в огромный, жестокий мир, беспощадный к слабым. К тому же она теперь ждала ребенка. Но за эту перемену Васька жалел и любил жену еще больше.
   Отдав распоряжения дружинникам, Тупик прислушался к гомону, долетающему с подворья старосты. Оживает народ, слава богу. Пусть и Мишкина свадьба малость повеселит людей, а кому и поможет выплакать слезы.
   Вставала над ближней рощей луна, и синие тени близких берез раскинули причудливую сеть по желто-голубому снегу. Все вокруг заискрилось и словно зазвенело от тихой радости, одни звезды обиженно помигивали, теряя жемчужный блеск. Через зимний кафтан обжигало плечо прислонившейся Дарьи. До чего же хорош твой мир, боже, когда небесные огни сияют в снегах и водах, в женских глазах и в женских легких слезах, а не в железе, обнаженном для сечи!
   - Ты, Вася, в застолье с кметами не задерживайся, - попросила Дарья. - Я что-то скажу тебе.
   Он посчитал слова жены за маленькую уловку - чтоб поскорее залучить мужа к себе, - но когда вошел в светелку, Дарья с серьезным лицом села напротив и негромко сказала:
   - Гостья у нас, Вася.
   - Што за гостья и откуда?
   - А вот послушай. - Дарья положила руки ему на колени, помедлила. - Вечор пришла ко мне бабка, эта самая, што первая всякие вести узнает, и говорит: сидит у нее в избе нищенка, странница, греется…
   - Эта бабка никаких больше странников не привечала?
   - Да ты слушай! Нищенка-то не простая. Совсем молоденькая, а пришла она с Орды, убегла из полону.
   В потемневших глазах жены пламя свечей блеснуло степными кострами, и сразу увиделась Тупику пыльная дорога, девчонка, сидящая в повозке, словно раненая птица, и она же - заплаканная, в измятом, замаранном землей сарафане на краю потоптанного хлебного поля…
   - Да и не просто из полону - от ханского сына она ушла.
   Тупик засмеялся:
   - Ох и врут же люди! Да знает ли она, што такое Орда и как там ханских сынов берегут?
   Глаза Дарьи остались темно-тревожными.
   - Васенька, ты-то от самого Мамая ушел.
   - Сравнила! И у меня вон какие были товарищи - ханский сотник князь Хасан да Ваня Копыто с отрядом сакмагонов!
   - Мне тоже добрые люди повстречались и ты… Не то ведь сгинула бы. И ее один человек спас. А ныне беда с ним приключилась… В Москву она пробирается ко князю Владимиру Храброму, правды искать. Помог бы ты ей, Вася. - Тревожная темень в глазах жены еще больше сгустилась. Может, не соврала странница и Дарья через свой опыт угадала ее правду? У всех, кто бежит от ордынского полона, почитай, одни дороги. Да он и обязан допросить человека, утверждающего, будто тот побывал в Орде.
   - Зачем же ей в Москву, коли князь Владимир третьего дня проехал в Серпухов?.. Ладно. Порасспрошу ее.
   Дарья вскочила, поцеловала мужа.
   - Я знала, что ты поможешь! Сейчас привести?
   - Ты, как погляжу, готова сама за ней бежать?
   - Зачем бежать? Здесь она. Велела я ей в баню сходить, а Василиса свою чистую рубаху дала. У Василисы пока ее и поселила.
   Хотелось Тупику побранить жену, но лишь вздохнул:
   - Зови.
   Гостья робко переступила порог, робко поклонилась хозяину. Просторная холщовая рубаха обвисала на ней, снизу была подобрана, чтобы не наступать на подол. До чего ж худюща! А глаза - те же… Те же, что были у его Дарьи, когда впервые увидел ее над убитым дедом. Ласково сказал:
   - Садись напротив, красавица, да рассказывай.
   - Не бойся, Анюта, - ободрила ее Дарья. - Василий Андреич у самого великого князя служит, ты ничего не таи.
   Гостья сильней заробела, сбивчиво рассказала, как ее полонили и продали купцам-фрягам, но едва заговорила о ханах, Тупик насторожился. Молодой глаз сметлив, в рассказе странницы то и дело слышалась правда, какой не узнаешь с чужих слов. Она побывала в Орде - в том Тупик убедился. Он пытался выспросить, много ли войска было в ханском отряде, она лишь покачала головой: "Не ведаю. Может, тыща, а может, пять". О старом хане тоже не сказала важного, зато о молодом он кое-что узнал от нее. Его особенно заинтересовала ночная сеча. Судя по всему, на ставку хана напал ордынский отряд, - значит, усобицы в Орде не затихли? Но не был ли тот отряд Мамаев? А уж с месяц, как пришла весть о гибели бывшего повелителя Орды. Весть о замирении степи, о строжайшем ханском запрете поднимать меч друг против друга заставила Тупика свести брови. Не то худо, что в степи мир, - худо, что Тохтамыш забирает улусы в один кулак. Замирение ордынских князей между собой сулило новые беды Руси.
   Дорожные приключения путников мало занимали Тупика, стал поторапливать рассказчицу. Когда же услышал, как встретил беглецов в первом погосте, где-то на порубежье серпуховского удела, тамошний хозяин поместья, сначала развеселился. Первым делом помещик науськал на странников двух громадных охотничьих псов, они прыгали мужикам на грудь, лаяли в самое лицо, но те не сробели, и тогда хозяин велел вынести каждому по ковшу меду, наградил кунами - за то-де, что не побежали от собак и ему не надо тратиться на изодранные портки. Сказал еще: ему-де такие подходят, велел сходить в баню, а после явиться в доме. Мужиков поселили в дружине, девушку - у многодетного конюха. От дочери конюха она потом узнала, что хозяин, призвав ее спутников, начал склонять их остаться в его волости. Земли-де много, мужиков мало, мастеровых почти нет, а дружинники его лишь воевать да охотничать умеют. Сулил всякие привилегии, но странники ни на что не соглашались.
   - У дядьки Романа - своя семья гдей-то, а дядька Вавила и вовсе посланный от города Таны в Москву к ихним купцам. С ним важная грамотка была, татары ему всюду дорогу давали.
   Тупику не надо рассказывать о том, как волостели порубежных земель всеми силами стараются залучить к себе всякого мало-мальски здорового и не старого человека. Случается, разбоем захватывают путников, холопят и сажают крестьянствовать. Что говорить о мелких боярах-вотчинниках, коли сам великий князь рязанский захватил московских людей, задержавшихся в его владениях после Донского похода!
   - Ты сама грамоту видала?
   - Видала, боярин. Скрещенные стрелы на ней золотом выбиты, а дальше буквицы разные.
   - Он боярину-то ее показывал?
   - Ту грамотку боярин отнял, а дядьку Вавилу в баню запер. - Гостья заплакала, произнесла навзрыд: - И сказал - пять лет в кабале держать буудет…
   Дарья стала ее успокаивать, Тупик молчал. Он жалел девицу, потерявшую спасителя и защитника, но чем помочь ей? Будь тот насильник соседом, можно бы и попробовать сговориться. До Серпухова неблизко, да в обратную сторону от Москвы. Придется, однако, взять ее с собой, князю Владимиру представить, когда вернется. Только тот может взыскать со своего служилого человека, да захочет ли? Ему и самому нужны люди в уделе. Но грамота, помеченная стрелами, - ее не выдают побродяжкам. Серебряный знак со скрещенными стрелами носит ханский сотник, пергаменты с таким знаком вручают большим купцам и посланникам. Ох бояре-порубежнички, они и князя при случае охолопят!
   - Он што, обоих мужиков засадил под замок?
   Девица вытерла слезы, отрицательно покачала головой.
   - Не… Из-за другого все и вышло. Боярин велел им поутру снова явиться, а дядька Роман пропал ночью. И конь его пропал, и боярский конь - самый лучший.
   - Эге, разбойник-то, выходит, не боярин. Сотоварищи в ответе один за другого.
   - Роман и ране от нас бегал - из-за меня боялся гнев ханский навлечь. Его татары имали, да дядька Вавила выкупил.
   - Неча сказать, добра молодца он в попутчики взял! За то и расплачивается.
   - Да в чем же его-то вина? - В глазах девицы снова блеснули слезы. - Боярин кричал: мы-де в сговоре были, конокрады мы, а не странники. Да будь мы в сговоре, все ушли бы ночью!.. Меня конюхова дочка сводила к той бане тайком, и дядька Вавила в оконце сказал: коли, мол, доберешься до Москвы, Анюта, сыщи князя Владимира Храброго да и бей челом ему - боярин его Бодец неправдой держит у себя коломенского бронника Вавилу, а бронник тот - посланный от города Таны и должен передать фрягам в Москве важное, что великого князя касается. Я тут же ушла, потому как стражи надо мной не было: забоюсь, мол, одна - в лесах разбойники и волки.
   - Бодец, Бодец… Знаю такого, воин-то славный. Сведи-ка у меня Орлика - и я, пожалуй, забью в колодки. - Тупик встал, прошелся по светелке. - Романом, говоришь, того мужика кличут, а откуда, не сказывал?
   - Не помню я. Черный он, как грач, глаза у нево злые, половчанские. И хромой он…
   Тупик резко повернулся к Анюте:
   - Ну, девка, смотри! Может, на счастье свое зашла ты в Звонцы. А ежели сбрехала, ей-богу, велю выпороть.
   - Ты куда, Вася? - вскинулась Дарья.
   - По делу. Ждите меня в большой гриднице.
   Все приметы Романа она назвала, и явился тот в Звонцах два дня назад, но явился оборвышем, с палкой в руке, хотя по рассказу гостьи должен быть о двуконь. Что-то тут не так.
   В малой гриднице, где поселились дружинники, Мишка Дыбок в одиночестве точил железные стрелы.
   - К свадьбе готовишься, жених?
   - Че мне готовиться, Василий Андреич? Я же не девица. Што на мне, то и со мной.
   - Ниче, наряд получишь завтра, а Василиса по тебе подгонит, она мастерица. Ты сыщи-ка мне хромого Романа, сей же час. Небось он на подворье старосты, там народ весь колготится. Хватай, каков есть.
   Тупик вышел на подворье. Жалко, если Роман виноват. Однако и мысли не было о том, чтобы как-то избавить его от кары и позора. Человек долга и чести, Васька Тупик жил в такое время, когда в представлении людей правда и неправда разделялись как черное и белое. Между ними не искали середины, не искали и причин, толкнувших кого-то на преступление. А законы на Руси становились крутыми: виновных в воровстве и грабежах казнили смертью. Если Роман все же свел боярского скакуна, его лишь одно спасет: возврат коня либо его полной стоимости с выплатой крупного штрафа судье. Но ворованную лошадь за большую цену не продашь. Сколько же стоит лучший боярский конь? Своего Орлика Тупик, пожалуй, не продал бы и за сто рублей - это цена немалой вотчины.
   Послышался скрип шагов, Роман снял шапку еще в воротах.
   - Пошто звал, Василь Андреич? Готов служить верой-правдой.
   Был он немного навеселе, а никакие дела с пьяными людьми на Руси не считались законными - ни торговые, ни податные, ни судебные. Но Тупик не хотел отсылать Романа, чтобы не насторожить, да и судить его пока не собирался.
   В сенях Тупик велел спутникам раздеться, провел в большую гридницу. Гость поклонился сидящей за столом боярыне, на девку глянул мельком. Лицо ее было в тени, но он тут же глянул снова.
   - Анютка?! Ты откель же взялась? А иде Вавила?
   Девица молчала, пораженная не меньше Романа. Хмель с него разом соскочил, взгляд тревожно метнулся на Тупика, потом - снова на Анюту, корявая рука теребила пояс.
   - Ты што же наделал с нами, дядя Роман? - с горечью спросила Анюта. - Чем ты Вавиле за все добро отплатил? Его ж из-за тебя под замок посадили и грозят в кабалу взять.
   - Чево мелешь, девка? - Роман, приходя в себя, снова глянул на Тупика, будто ища поддержки. - Сам виноват твой Вавила. Говорил я ему: не выпустит нас боярин добром, бежать надобно. Он не поверил, он сроду меня не слухал.
   - Зачем же ты коня-то боярского свел? Из-за него Вавилу и неволят. Да конюха высекли, а он меня чуть не прибил.
   - Бог с тобой, о каком коне говоришь? Я свово лишь взял, дак он был мне подарен Вавилой.
   - Об твоем нет речи. Ты лучшего коня свел со двора.
   - Не брал я коня, зачем перед людьми обносишь, окаянная?
   - Где же твоя-то лошадь? - спросил Тупик, пристально следя за мужиком.
   - Да иде ж - лихие люди отняли. Утром тогда и отняли в лесу да шубу содрали, рвань бросили взамен.
   - А мне ведомо, - холодно заговорил Тупик, - што обоих коней ты продал, а куны скрыл.
   - Вот те крест, боярин, не продавал я их - лихие люди отняли. - На лбу Романа выступил пот, но Тупик теперь не жалел его. Проговорился мужик о своем воровстве. На воре шапка горит - недаром сказано.
   - Винись, Роман: кому сбыл коней, где скрыл серебро?
   - Помилуй, боярин, нет греха на мне. Хошь - крест поцелую? - Трясущимися руками он достал крестик из-под рубахи, встал на колени перед ликом Спаса. - Нет греха на мне. Не сводил я коня - сам он за мной увязался. То ли конюх пьяный недоглядел, стойло не затворил, то ли сломал он загородку, зверина, а я ворот не запирал за собой - скрипучие больно. Он уж за погостом догнал меня, может, кобыла ему моя слюбилась, почем знать? Прогонял я его, видит бог, он же нейдет, сатана, да ишшо зубы скалит. Вертаться забоялся. Так и шел он за мной, пока те не наскочили… Говорил им - чужой, мол, конь, они же хохотали: спасибо, мол, хоть за чужого.
   Тупик поверил. Редкий из православных решится целовать крест ради обмана. Больше Тупику дела до Романа вроде не было. Одно, когда человек своими руками свел со двора чужую лошадь, иное - если конь сам ушел. Ворота за собой не запер - так за то довольно двух плетюганов. Перед боярином Бодцом чист Роман, стало быть, и прав. Правда его волчья, но то уж дело совести, и бог наказал мужика, наслав разбойников. С укором Тупик сказал:
   - Видно, хром ты, Роман, не на одну лишь ногу. Как же мог ты, себя спасая, сотоварища свово бросить? Да неуж всех троих боярин силой бы удержал? Ваньку Бодца я знаю: лихой волостель, да все ж не тать лесной. Девка вон бросилась благодетеля спасать, а ты? - Дарья, поддаваясь доброму слову мужа, придвинулась к Анюте, обняла. - Нет, не мужик ты, не русский человек… Мишка! Возьми камчу да окрести его трижды, приговаривая: "Впредь запирай ворота! Впредь запирай ворота!" Или ты княжеского суда хочешь, Роман?
   - Што ты, боярин, што ты, родимый!
   Мишка, усмехаясь, вполсилы трижды вытянул виновника по спине плетью, приговаривая, как было велено.
   - О сем наказании - молчок, эта наука - для одного.
   Мишка удалился, Роман понуро встал с колен.
   - Ступай. Да хватит тебе шалабольничать, Роман. Неча к людям боком стоять, все одно при общине кормишься. Бери землю, входи в общину, честно корми семью. Ты ж в сече был, сам видал, што люди сильны, когда друг за дружку стоят. И неуж при таком тиуне, как Фрол, житье плохое?
   - Нынче Фрол, а хто будет завтра? - буркнул мужик.
   - Кого поставлю, тот и будет. Может, ты. Не любо - съезжай вон с отчины. Хоть к тому же Бодцу ступай. Нет у меня веры к тебе, покуда на отшибе, сам по себе промышляешь.
   Искренний в благих желаниях, Тупик даже не подумал, что воспользовался случаем и загоняет в свою вотчину последнего вольного смерда в Звонцах. Куда податься хромому да обремененному семейством? Оставалось сесть на боярскую землю, назваться боярским человеком, платить посошный оклад и оброки наравне со всеми.
   - Вася, как же теперь быть с Анютой? - спросила жена.
   Тупик глянул на пригорюнившуюся девицу.
   - Хочешь - бери ее с собой. Сама и сведешь ко княгине Олене, пусть ей все обскажет. Воротится князь Владимир - он решит. Я же скажу Боброку-Волынскому, што Бодец держит у себя важного человека. С Боброком Владимир считается.
   - Коли князь в Серпухове, я туда и пойду, в ноги кинусь.
   - Дура-девка! - рассердился Тупик. - Ну, как Бодец во гневе беглой тебя объявил? И слушать не станут - к нему отошлют. Ничего теперь с твоим благодетелем не станется, потерпит. Спать ступай. Да не вздумай бежать от меня - добра я тебе хочу.
   Ночью Дарья сказала мужу:
   - Знаешь, Вася, когда я тебя полюбила и жалеть стала?
   - Ну-ка?
   - Помнишь под Коломной - из-за татар ты чуть не зашиб Фрола, мужиков-ратников нехорошо разбранил, а после каялся, Фролу плеть совал, штоб он тебя ударил? Страшный ты был со своими воями в гремучем железе, а тут будто железо распалось и душа васильковая глянула. В душу мою тот василек и врос. Небось вы думаете - за одну силушку вас любят? Нет, за доброту и ласку - вот за што мы любим вас… И Анюта мне про себя порассказала… Помоги ты ей, Вася.
   - Сказал же: помогу. Да ты больше поможешь. Разжалобите Олену Ольгердовну - быть тому Вавиле в Москве. Владимир Андреич женку свою лелеет. Однолюбы они с Димитрием, кровь-то одна. В походах всякое видеть приходилось, но не упомню, штоб тот аль другой на баб и девок польстились.
   - А ты?
   - Што я?
   - Ты-то однолюб аль нет?
   - Почем я знаю? - засмеялся Тупик. - Вот поживем с ихнее…
   - Вон ты какой! - Дарья обиженно отвернулась к стене. Он стал гладить ее волосы и плечо, потом обнял…
   Еще гомонили за окном - народ расходился с подворья старосты. В лунные снежные вечера, когда на улице хоть вышивай, а сердитый русский мороз гуляет еще за горами, за долами, не хочется в душную прокопченную избу. Напротив боярских ворот молодые дружинники и звонцовские парни шалили с девками, бросались снежками. Впервые со дня сборов в Донской поход в селе слышался громкий смех. На него вышли даже сенная девушка Василиса с Анютой, а там и Мишка появился у ворот, но в него со всех сторон полетели снежки, кто-то крикнул:
   - Валяй жаниха, штоб на чужих девок не зарился!
   Здоров был Мишка Дыбок, и все ж его с головой выкупали в снегу и со смехом разбежались. Мишка отряхнул кафтан, выбил шапку, постоял, ухмыляясь, развалисто пошел в свою гридницу думать: оставаться ли ему после женитьбы при боярском доме или поднатужиться да поставить свой на Неглинке или Яузе? На боярском дворе и забот нет, но будешь до седых волос вроде отрока на побегушках. Лучше свой дом поставить, хозяйством обзавестись, а там и детей-наследников нарожать… Сколько ж дадут за невестой?
   Через неделю Звонцы снарядили в Москву обоз с зерном, сеном, мясом, салом и шкурами. Дружинники и крытый возок боярыни умчались вперед. Медленный обоз был поручен Микуле с помощниками, Анюта ехала с Дарьей. И чем дальше кони уносили возок от Звонцов, тем тревожнее становилось девушке. Как будто предала она своего спасителя, отказавшись от мысли пойти в Серпухов. Но уже все, что случилось на долгом пути со дня пленения, начинало казаться тревожным, тяжелым сном, и в этом уютном возке страшно было представить, что она и сейчас могла где-то брести заснеженными лесами и пашнями по незнакомым дорогам, просить тепла и милостыни в чужих деревнях - одинокая, бездомная нищенка. Да и где теперь дядька Вавила? Может, боярин отпустил его, поостыв от гнева, а может, Вавила сам ушел? - он сильный. Сведет ли их еще когда-нибудь судьба? Ее судьба, во всяком случае, теперь устроена: в боярском доме ей найдется место - так сказала новая покровительница Анюты. Дорога укачала девушку, иона незаметно уснула, привалясь к Дарьиному плечу. А та с нежной грустью посматривала на спящую, боясь шевельнуться. Худо молодой женщине без подруги. Арина, жена погибшего Юрка Сапожника, с которой вместе ходили на Дон при войсковой лечебнице, осталась в Звонцах. Сватал Арину Алешка Варяг - будто бы с предсмертного согласия ее мужа, - и та ответила: выйдет она за Алешку, но лишь после того, как родится ребенок. Глядя на Арину, и Марья Филимонова заявила богатырю Микуле, чтобы засылал к ней сватов не раньше воскресения Христова. Ушла Дарья из своего круга, а другой будет ли? Захотят ли жены и дочки княжьих служилых людей знаться со вчерашней крестьянкой? Да бог с ними - теперь есть кому поверять сердечные тайны, есть о ком заботиться… Поднималась пурга, заметала дороги, по-разбойничьи свистала в оголенных березовых рощах, ревела медведем в темных борах. Всадники, подняв башлыки и пустив коней шагом, горбились в седлах. На открытых пространствах было легко сбиться с пути - люди и лошади слепли от летящего навстречу снега, - но Тупик не хотел свернуть в попутную деревню или выбрать затишье для привала под еловым шатром. Летом ли, зимой всякая дальняя ездка - для дружинников ученье, а женщинам в теплом возке и в пургу не ознобно. Время от времени в завывание ветра вплетался гуд колокола - какой-то сельский звонарь указывал дорогу путникам, застигнутым в поле пургой. Ехавший передом Тупик тревожно вслушивался в тоскливый плач меди: воину неурочный колокольный звон кажется набатом.