Возовиков Владимир. Эхо Непрядвы

   Миновали ворота. Город уже спал. Неожиданно позади раздались громкие крики - кто-то требовал от воротников впустить в крепость, к самому князю.
   - Узнай, што там, - приказал Владимир своему сотскому, останавливая коня. Голоса за стеной не утихали.
   От ворот лунной улицей мчался сотский.
   - Государь!.. Москва!.. Москва пала - Орда в Кремле!
 
   Казалось, весть о разгроме московской столицы разносят птицы и ветер - в два-три дня она облетела великое княжество, переметнулась в смоленские, тверские, новгородские, нижегородские и рязанские земли, везде с одинаковой силой потрясая людей. До той поры шли разговоры, будто Тохтамыш воюет лишь с Донским, иных земель не зорит и, усмирив Димитрия, уйдет восвояси. Кое-кто со злорадством следил за метаниями Донского, врасплох застигнутого ордынским нашествием, прикидывал, как бы чего выгадать от падения высоко взлетевшего москвитянина. В легкую победу Тохтамыша, однако, мало кто верил - на памяти свежа была Непрядва, и сам воровской набег хана показывал, что он боится Донского. Москва, притянувшая к себе ордынские тумены, казалась зачарованной твердыней, которая хотя и опасна ближним соседям, зато связывает разбойную Орду по рукам. В землях, лежащих к северу от Москвы, многие, попрятав да сложив на телеги что поценнее, выжидали, сидя дома. Под стяги Донского и Храброго, не очень спеша, стекались люди служилые, кому и положено было, да еще лихие охотники, ищущие себе чести и княжеских наград. И вдруг - оглушающая весть: Москвы нет, на ее месте - закоптелые руины да мертвые тела. Защитная твердыня рухнула, растаяла волшебная сила, сковавшая железными цепями лапы Орды, и эти цепкие, безжалостные лапы теперь свободны. Те, кто сочувствовал Москве, пережили то, что переживает воин, видя, как падает подрубленное знамя. Великородные враги Донского еще могли рассчитывать на свои тайные договоры с ханом, но их подданные, наученные долгим опытом, знали: пощады не будет. Города и селения уйдут в золу, кровавое иго с новой силой стянет шею и смерда, и посадского, и боярина, и удельного князя. Русские люди лишь теперь, кажется, поняли, что такое Москва для них и для всей Руси после Куликовской победы. И вышло так, что не в час своей славы, а в час тягчайшей беды Москва в народном сознании окончательно стала тем, чем издревле стремились стать многие русские города - единственной столицей Руси. Народившаяся великая Русь ощутила свое сердце, когда враг ударил в него мечом. И народ не поверил, что Москвы нет. Она жила и сзывала русских людей знаменами Донского и Храброго - на правую битву за спасение единой родины. Камни сгоревшего Кремля, обагренные кровью его защитников, накалили тысячи живых сердец. По городам и селам Руси загремел набат, и, как в дни Мамаева нашествия, каждый, способный держать топор и копье, становился в строй охотников. Люди не теряли часа. Там, где отряды ополченцев проходили через селения, мужики и парни, едва обняв близких: "Вы уж как-нибудь перебедуйте, родные!" - накидывали на плечи зипуны, хватали оружие, вливались в неудержимые человеческие потоки к местам сбора. Поднялась не только московская земля - поднимались смоляне, брянцы, новгородцы, люди окраинных земель Твери, Нижнего Новгорода и Рязани. Ордынские тумены, выступившие на север и запад, шли по пустой земле. Разграбив покинутый жителями Дмитров, отряды Батарбека и Шихомата устремились к Переславлю-Залесскому. Невысокие валы и деревянные стены городка не могли остановить многочисленных врагов, а в городе оставалась лишь небольшая стража из стариков и отроков, и все же конные дозоры переславцев обнаружили движение степняков вовремя. Сотни горожан устремились к берегу Плещеева озера. Когда ордынские сотни ворвались в Переславль, в нем не было ни одного человека, а посреди синей зыби озера маячил плавучий город. Обозленный темник велел выжечь городок дотла и повел войско на Юрьев, рассчитывая затем поживиться в Суздале и Владимире. Ему стало известно: казанцы этих городов не тронули. В последнее время они всячески избегали военных столкновений с русскими княжествами.
   Больше недели Владимир почти не смыкал глаз - высылал дозоры и сторожи, расспрашивал прибывающих охотников, выезжал в лесные лагеря, проверял работы по расширению крепостного рва и ремонт навесов над стенами, смотрел новые тысячи ратников, вливающиеся в полк. Уже пятнадцать тысяч конных и пеших было в строю, а люди шли валом. Иссякали запасы оружия, пришлось собирать кузнецов, бронников, кричников, обеспечивать их снастью. "Лишних" людей старались выпроваживать на Ржеву и Торжок, но это было непросто - вокруг Волока возникали целые поселения.
   Владимир узнал главное: врагу удалось ворваться в Кремль не силой, но лишь коварством, через ханское клятвопреступление и предательство нижегородских княжат. Мертвых не корят, и все же как-то по-особому стало горько и обидно за москвитян, попавшихся на ханскую подлость
   Теперь у него пятнадцать тысяч воинов, через три дня будет двадцать. Спасибо Новосильцу. Этот коренастый, русобородый, с ясными глазами окольничий почти не покидал своего шатра, не бегал по лагерю, не громыхал голосом, но каждый десятский, не говоря уж о тысяцких и полковых воеводах, чувствовал его хваткую руку. Окружив себя расторопными помощниками, он в своем шатре был связан тысячей нитей с войском, помнил каждый свой приказ, в определенный срок проверял исполнение, решительно смещая неслухов и нерадивых начальников, не считая при этом ни заслуг, ни рода. Его малое одобрение принималось как награда, самая легкая хула приводила в трепет. Как паук, раскинувший незримую сеть, он чувствовал вокруг всякое движение, его воля собирала разношерстные толпы прибывающих, разделяла их на десятки, сотни и тысячи, каждому определяя место, накрепко связывая всех ратным порядком, общим строем и общим котлом. Не обманул княжеских надежд и молодой дьяк Мещерин, ученик мудрейшего Внука. С его помощью Новосилец навел, учет в распределении оружия, коней и кормов, после чего прекратились жалобы и споры. Это Мещерин догадался вывезти из Москвы запасы сукна, холстов и овчины, собрал портных и шубников, засадил за работу. Владимир не представлял, как бы он теперь обходился без смекалки Мещерина - ведь тысячи людей приходили к нему в лохмотьях!
   Разведку Владимир поручил Тупику. Его сакмагоны проследили движение сильного ордынского тумена на Звенигород, затем на Рузу и, наконец, привезли пленного десятника из-под Можайска. От "языка" узнали, что хан с частью войска остался близ Москвы, эмир Кутлабуга с десятью тысячами всадников идет через Можайск на Ржеву или Вязьму "Язык" уверял: Кутлабуга ищет князя Серпуховского, рассчитывая застать его в Можайске. Владимир принял вызов. В сторону Можайска ушла крепкая сторожа, вел ее лихой боярин Ванька Бодец. Князь назначил войску общий смотр.
   Прохладным сентябрьским утром полки заняли указанные места. Владимир отменил всякие церемонии, сразу начал смотр отрядов. На правом крыле стала его броненосная дружина - московские, боровские, серпуховские и можайские служилые люди. Эти три тысячи - опора всей собранной рати, и князь по обычаю свел их в ударный полк. Пятитысячную пешую рать смотрел Новосилец с боярами, и Владимир, уважая своего воеводу, сразу проехал к легкой ополченческой коннице, сведенной в два трехтысячных полка на левом крыле. Светло-серые тигиляи, набитые пенькой шапки, редкие кольчуги и железные шлемы, рогатины, сулицы, топоры на длинных рукоятках, притороченные к седлам, саадаки за спиной, и у всех - мечи на поясах, выданные по приказу Новосильца, нелепо нацепленные: у кого на животе, у кого на спине, у кого справа, у кого слева. Перед ним стояла русская деревня, мужик, севший на коня, чтобы защищать свою землю. Но мужик этот на земле только и силен. Владимир теперь главный ответчик за каждого здесь, он должен быть уверен, что его воинство не превратится в мясо для ордынских мечей. Со степняками в конном бою шутки плохи - один выбьет стрелами и вырубит десяток, а то и два.
   Но Владимир чересчур плохо думал о конных мужиках. Взятые наугад сотни вырубали почти подчистую расставленные на поле лозины с первого захода. И все же он приказал своим воеводам разделить полки пополам, оставив в конном строю самые сильные сотни, а остальные свести в отдельный отряд. Когда закончилась сумятица и крыло рати выстроилось по-новому, князь подъехал к обескураженным ополченцам "особого" полка.
   - Мужики! Витязи русские! Плюньте в глаза тому, кто скажет, будто я недоволен вами. Князь Храбрый не обучен льстивым речам. Но сегодня князь Храбрый вам говорит: не было на Руси воинов лучших, чем вы! Не принуждением, но своей охотой вы, свободные русские люди, пришли в мое войско в самый трудный для родины час. Говорят, на войне дешева жизнь человека - не верьте. Чем тяжелее война, тем дороже ратник. Я, ваш главный воевода, совершил бы худшее дело, когда бы бездумно бросил вас в битву. Вы плохо подготовлены к конному бою, но мне теперь нужны не конные, а пешие воины. Пешие, которые умеют ездить на лошадях, не хуже конных. Я уверен - лучших тысяч в моем войске не будет!
   Боровский боярин Константин Иванович поклонился князю:
   - Государь! Дай стяг полку и особый клич каждой тысяче, как ведется в нашей дружине.
   - Стяг я сегодня же вручу воеводе полка, какого назначу. А клич берите по нашему обычаю. Враг хочет обратить русскую землю в пустыню, но против него самого обернется огонь, испепеляющий наши города. Последней жертвой насильников стал Можай. Пусть же враги услышат его имя в боевом кличе вашей первой тысячи и содрогнутся.
   - Можа-ай!.. Можа-ай!.. - грозно отозвалось поле.
   - Мы получили весть, что захватчиками сожжен славный Радонеж, родина святого Сергия, который прислал нам свое благословение на битву с ненавистной Ордой…
   - Р-радонеж!.. - ответила князю вторая тысяча.
   - Я хочу, чтобы кличем вашей третьей тысячи стало имя реки, на которой стоит стольный город нашего удела, не покорившийся врагу. Нара!..
   И когда грянуло имя Нары, стоящие на поле отряды ответили своими кличами, приветствуя рождение нового полка:
   - Бря-аанск!..
   - Боровск!..
   - Руза-а!
   - Вожа-а!
   - Непрядва-а! - Это три тысячи броненосных конников Владимира, испытанных Донским походом, сделали своим общим кличем имя самой грозной для врага русской реки. Когда же пешие ополченцы, стоящие в середине рати, могучим хором грянули: "Москва!" - голоса пятнадцати тысяч ратников слились воедино, повторяя как клятву мужества и мести врагу:
   - Москва-а! Москва-а!..
   Владимир, полыхая крыльями белого корзна, мчался перед войском на своем серо-стальном свирепом жеребце с широченной, словно выкованной из железа, грудью, всматривался в волнующиеся ряды красных щитов, копий, шлемов, кольчатых броней и тигиляев. Тысячи бородатых и безусых лиц обращались к нему, тысячи глаз устремлялись на него, требуя немедленно выступать навстречу врагу.
   В полдень, когда кашевары кормили ратников прямо на поле, Храбрый собрал начальников в своем шатре. Старых бояр он отослал к Димитрию, и теперь князя окружали одни молодые лица: Константин Иванович Боровский, Алексей Григорьевич - из Радонежа, Михаил Иванович - из Перемышля, Андрей Борисович - из Ржевы, Григорий Михайлович - из Серпухова, сотский великого князя Тупик. Яков Юрьевич Новосилец, сорокалетний окольничий князя, был самым старшим годами. Поодаль от всех сидел молодой дьяк Мещерин. Первым говорил начальник княжеской разведки Тупик. Слышно, Боброк дал ему новое прозвище, но Васька отзывался лишь на свое прежнее.
   - У Кутлабуги не меньше десяти тысяч всадников, - начал он, - и войско это отборное, да только оно уже растлевается грабежами. Шесть-семь тысяч темник постоянно держит под рукой, три-четыре рассыпает для разорения округи. Крымчаки свирепствуют почище Мамаевых карателей, а свирепство выдает злобу и жадность, но не истинную силу войска. Ежели всадник возит в тороках набитые мешки, он больше всего думает об их сохранности.
   - Куда может направиться Кутлабуга после Можайска? - спросил Боровский.
   - До сих пор, Константин Иваныч, мы считали: Кутлабуга смоленской дорогой может дойти до Вязьмы, оттуда поворотить на Ржеву и через Волок-Ламский вернуться к ханской ставке под Москвой. Ему, видать, известно, што в Вязьме, Ржеве и Волоке собраны запасы кормов и разных товаров. Но нынче утром Бодец прислал вестника. К северу от Можайска, на берегу Рузы, им перехвачен и побит ордынский разъезд. Сакмагоны обнаружили большой чамбул, идущий в сторону Волока. Это может быть голова крымского тумена. Ежели Кутлабуга узнал о месте сбора, он бросится на нас, штоб расчистить себе дорогу. От Можая до Волока три конных перехода, послезавтра надо ждать врага здесь. Государь, я думаю, подвергать осаде Волок негоже. Теперь половина Руси знает: здесь собирается рать против Тохтамыша. Тысячи людей попадут в лапы Орды.
   Все знали: Донской запретил Владимиру ввязываться в большие сражения, но кто мог предвидеть, что хан разделит силы? И слово великокняжеского боярина прибавило смелости воеводам: высказывались за поход навстречу врагу. Храбрый говорил последним:
   - Врага встречать в поле - то несомненно. Исключать же осады Волока нельзя. Вчера хан стоял у Москвы, сегодня он может быть в Звенигороде, завтра - здесь. Ты, Яков Юрьич, останешься в городе с пешим войском. Те же три тысячи, что на лошадях, пойдут в поход. Дайте им пешие щиты, сколько можно кольчуг и железных шлемов. Мечи можете взять, но каждый должен иметь большое копье и топор. Да в каждую тысячу отберите по две сотни добрых стрелков из остального войска, кроме дружины. Сильные самострелы отдать им до единого.
   Под вечер прискакали новые вестники из сторожи, отступившей к берегам Рузы. По ее следам двигалось степное войско, сакмагоны с деревьев насчитали более семи тысяч всадников. Сколько их рассеялось для грабежа деревень, Бодец не знал. Вместе с Ордой грязно-серая пелена в небе надвигалась на западные волости. Местами от горящих селений занимались огнем леса, и солнце с трудом пробивалось сквозь черную копоть. Там, где простерся над землей дымный покров, становилось не по-сентябрьски холодно, словно солнце устало. Люди вспоминали страшное лето одиннадцатилетней давности, в канун которого зимой не выпало снега, а за всю весну не прошло ни одного дождя. Иссякали ручьи и речки, лужами становились озера. Лист на деревьях едва развернулся и пожух, высохшая трава с хрустом ломалась под ногами. На многих полях даже не взошло посеянное зерно, погибал скот. В довершение всех бедствий начались великие лесные пожары, загорелись сухие торфяники. С оглушительным грохотом лопалась накаленная огнем земля, бесследно исчезали в огне селения, сплошные тучи дыма и хлопьев сажи покрыли небосвод на тысячи верст. Младенцы и старики задыхались от смрада и копоти. В середине лета днем стояли черные сумерки, дикие птицы боялись летать и станицами ходили по земле. Но самое страшное началось после. В августе вместо долгожданных дождей с неба повалил снег - и настала зима. Тот год стал бы хуже чумного, но природа вдруг смилостивилась. В январе полили обильные теплые дожди, зазеленела трава и на полях взошли хлеба, посеянные прошлой весной.
   Теперь, глядя на тусклое небо, под которым дымились леса и пепелища селений, люди тревожились: как бы прокоптелый небосвод снова не обрушился на их головы ранней жестокой зимой.
   В день смотра из ламских лесов вышел Олекса. За его отрядом из двухсот вооруженных чем попало мужиков тянулось с полтысячи беженцев, главным образом, женщин и детей. Жители Волока, узнав, что в толпе пришедших есть спасшиеся москвитяне, всем городом высыпали на улицы. Измученных женщин с плачем хватали за руки и наперебой тянули в свои дома, сирот разобрали в один момент. Приехавший из лагеря Новосилец, которому князь строжайше наказал ограничивать число новых поселенцев, не проронил даже слова. Олекса передал ратников в пеший полк, а для своих тридцати дружинников потребовал у воеводы коней, и тот не смел отказать. Оставив в детинце Анюту с ее новыми подругами и спасенными детьми, Олекса немедленно выехал в лагерь, и первым, кого он встретил, был Тупик. Друзья обнялись. Тупик с трудом узнавал осунувшееся, в резких морщинах лицо друга. Когда-то озорные глаза Олексы напоминали теперь глаза Серпуховского. Васька ни о чем не спрашивал, сам провел в княжеский шатер.
   Владимир был один. Он уже знал о выходе Олексы, усадил напротив себя, Тупику велел остаться, потребовал:
   - Рассказывай, Олександр Дмитрич. Рассказывай, как стольный град наш хану проторговали, как ворота отворили. Всех изменников назови - не щади ни рода, ни чина.
   Олекса выдержал свинцовый взгляд князя, глуховато ответил:
   - Грех нам, государь, оговаривать тех, кто прежде нас головы за Москву сложил.
   Кулак Владимира грохнул в стальной наколенник - после смотра он не снял брони, похоже, и не собирался снимать.
   - Смерть не очищает от позора трусости! Черт бы со всеми, кто поперся к хану на поклон, кабы они себя лишь отдали на заклание - пусть их в святые зачислят! Но их трусостью сгублены тысячи безвинных людей, разрушена Москва, врагу отворены ворота в глубину Руси. Такое смертью не смывается! Слышишь?
   - Слышу, государь. А в измене и трусости не могу винить ни Остея, ни бояр, ни выборных, ни святых отцов. Они поверили ханскому слову и клятвам шурьев великого князя - в том их беда. Они кровью доказали, што хотели добра всем.
   - "Они хотели"! Я тоже хочу мира и тишины, но не иду же к хану с веревкой на шее, не тащу под ордынские ножи своих бояр! И ты-то почто не пошел с ними, ежели теперь очищаешь?
   - Казни, государь, а изменников среди москвитян я не видал, окромя сына боярского Жирошки, да и тот наказан - злее некуда.
   Владимир приоттаял глазами.
   - Я слыхал, ты по-иному на Остеевой думе разговаривал. Не за то ли тебя Смелым прозвали?
   - Не знаю, как там прозвали меня, а корил я тогда живых, не мертвых.
   Владимир встал, подошел к гостю.
   - Ну, и зипун на тебе! Где только добыл такой?
   - Ночью в лесах - не за печкой. Всякой одежке рад.
   - Ты ж с войском шел, аль раздеть кого по пути не мог?
   - Я, государь, не тать и не ордынский мурза.
   - Ух, чертово племя святорусов! Ни хитрости в вас, ни злопамяти, ни жадности, ни коварства. Только бы вам грудью ломить али горбом. Таких, как вы с Васькой Серебряным, надо непременно женить на татарках, гречанках али еще на ком. Не то - попомните слово мое: сядут на ваших потомков алчные ворюги да подлюги, станут кровь сосать почище ордынцев. У князей бы учились - в нас какой только крови не намешано!
   - Князья тож, бывает, упускают свое.
   - Смел! А верно ли ты успел жениться?
   - Верно, государь.
   - Правду говорят - война мужскую силу дразнит.
   - Когда ж нам еще жениться-то? - подал голос Тупик. - То воюем, то в поход собираемся.
   - И то верно. - Князь вздохнул, вернулся на свое место. - Гневен я, Олекса Дмитрич, а как не гневаться - Москву потеряли! Мы еще во всем разберемся. Не для суда над мертвыми - для науки. Теперь же с врагом посчитаться надо Чего просишь?
   - Справу для моих дружинников.
   - Сколько их у тебя?
   - Тридцать два со мной.
   - Малого просишь, боярин. Кабы ты устал и захотел посидеть в детинце - сиди. А в походе малого не проси.
   - Дай сотню, государь.
   - В Москве управлялся с тысячами, пошто теперь в детские портки норовишь? Мне не сотские - мне воеводы нужны. Сам знаешь, сколько лучших бояр моих легло на Куликовом поле. Бери под начало три тысячи.
   - Три тысячи?! - Олекса привстал.
   - А ты как думал? Всю жизнь впереди сотни мечом помахивать? У меня нет воеводы в походном войске старше двадцати пяти годов. Решай: или примешь трехтысячный полк, или в детинец отошлю. Ты - главный свидетель московской осады, я обязан беречь тебя пуще глаза. Уж коли рисковать таким свидетелем, так по цене.
   - Добро, государь.
   - Василий, ступай найди Мещерина: пущай оборужит дружину Олексы Дмитрича из моих запасов да ему самому найдет воеводскую справу. - Тупик вышел, князь развернул на походном столе большой пергамент с чертежом окрестной земли. - Ступай ближе. Твои тысячи особые. Они на лошадях, но это не конница, а пешая рать. Смотри на чертеж. Вот Волок, вот Можай. Ты пойдешь за легкоконными сотнями, и с боков тебя прикроют заставы. Ни в какие конные бои с Ордой не ввязывайся. Кутлабугу мы рассчитываем встретить здесь, на подходе к Рузе, но может быть всякое: Орда быстро ходит, а темник - волчина матерый. Помни главное: как появятся, спешивай ратников, заступай дорогу и бейся до последнего. Обойдут тебя, совсем ли окружат - то не твоя забота. Ты обязан стоять насмерть и держать Орду за горло. Это все.
   - Кто начальники тысяч?
   - Первой - Боровский Константин Иванович. Второй - боярин Олексей Григорьевич. Третьей - сын боярский Ондрей Борисович. Стрелкам я назначил особого воеводу - сотского Никифора. Дружок его, Ванька Бодец, со своей сторожей примкнет к тебе. Ставь его на опасное крыло - там лихие рубаки, не дадут окружить сразу. Своих дружинников держи при себе. Не хочу, штоб, уцелев там, ты сложил голову здесь. Особливо теперь, когда женился. Женка-то кто?
   - Ты, верно, знаешь ее, государь. Она у Олены Ольгердовны служила, Анютой звать.
   - Вон што! Мне уж из-за ее девиц досталось на орехи: зачем-де оставил? Как будто думать было не о чем, кроме ее девиц. Так и быть, скажите: я, мол, благословил вас без нее. Надо бы и твою Анюту отослать в Торжок, да уж поздно.
   - Дозволь идти, государь? Мне еще с войском знакомиться.
   - Постой. Ты мово Томилу когда последний раз видал?
   - Вечером, когда уж решили поклониться хану. Отходил он. Меня позвал с Адамом-суконником.
   - Што он сказал?
   - Про Тайницкую. Я в то подземелье детишек и женок многих спрятал. Девицы Олены Олыердовны с ними. Спасутся ли? А Томила тоже считал: у врага нельзя выпрашивать мира.
   Владимир встал, подошел к молодому воину:
   - Тебе еще долго жить, Олександр Дмитрич, и ты запомни эти слова: у врага нельзя выпросить мира. Врага можно только принудить к миру, наступив ему на голову сапогом. Завтра мы наступим - или я не князь Храбрый, а только волчий корм. Иди, брат.
   Уже свечерело, и в лагере разгорались костры. Алая погожая заря отражалась в зеркале Ламы, плавно текущей в двадцати шагах от княжеского шатра. Неподалеку, возле нагруженных телег, снаряжались дружинники Олексы. Каримка громко бранился с кем-то из товарников: на его квадратное тело необъятной ширины непросто подобрать доспех. Переодевшиеся красовались в блестящих кольчугах и высоких шишаках, опробовали мечи и сулицы. Вокруг плотными рядами стояли палатки княжеской дружины, всюду торчали жердяные коновязи, лошади похрупывали зерном. От водопоя с фырканьем и топотом катился сотенный табун. Вечерний воздух был пропитан близкими сердцу воина запахами кострового дыма, коней, дегтя и сыромятины. Поджидавший Тупик позвал в свою палатку, где для Олексы приготовили оружие, броню и воеводское корзно. У палатки толпились дружинники, Олекса узнал Додона, Микулу, Варяга, Дыбка, каждому коротко улыбнулся. Его ни о чем не спрашивали, только во все глаза смотрели на воскреснувшего из мертвых соратника, лелея свои надежды. Броня оказалась впору, корзно было коротковато и узко в плечах.
   - Обойдусь без воеводских отличий, - махнул рукой Олекса. - Три тысячи - не тридцать, разглядят и так.
   Тупик вызвался проводить его в "особый" полк. Когда уже садились на лошадей, Олекса оборотился, прямо глянул в вопрошающие глаза дружинников:
   - Микула, Додон, Алешка! Вы своих пока не оплакивайте. Не хотел обнадеживать до срока, да уж так и быть. Укрыл я ваших и других многих в потайном подземелье с выходом за городом. Может, ушли они, а может, сидят там, бедуют, нас дожидаясь. Бог милостив, авось дождутся.
   Олекса был в седле, разбирал повод, когда подбежал Микула, схватил его руку и поцеловал - у Олексы не хватило силы противиться медвежьим дланям бывшего монаха.
   - Ну, брат, задал ты мне задачку, - сказал Тупик, когда отъехали. - Они ж только и будут теперь в Москву рваться.
   - И без того рвутся. Разве плохо, Василий?
   Ехали между шатрами и коновязями, вслушиваясь в голоса ратников, конский храп, звон стали под напильниками и оселками. Где-то у огня под бряцание звончатых гуслей молодой лирник славил заставы богатырские и походы русских князей в Дикое Поле. Гаснущая заря задергивалась плотным речным туманом, пролетная стая гусей роняла с вышины диковатые крики, граяли вороны в заречном лесу, и обоим казалось - снова едут они Куликовым полем между засыпающей Непрядвой и Доном, как будто Куликовская сеча только на время прервалась, чтобы заутра грянуть с новой силой. Как далеко простерлось ты, Куликово поле, где же конец твой, в каком времени и каком краю? А может, не будет у тебя конца, Куликово поле, пока не загоним в могилу последних насильников, убийц и грабителей, жадных до чужой земли и чужого добра, последних душителей чужой свободы?
   Вышел из своего шатра Владимир, смотрел на огни воинского лагеря. Мечтал ли о такой силе еще неделю назад? Ведь с полутора тысячами пришел в Волок, а теперь лишь в резерве оставляет семь. И не иссякает народный поток к его стягам. Чем заплатить за ваше самоотречение, русские люди?
   Только бы не повернул назад этот крымский зверь со своей стаей! Владимир поклялся жестоко наказать крымчаков за Москву и опустошение своего удела. Сначала - их, потом дойдет и до главного ордынского хищника.

XIII