Возовиков Владимир. Эхо Непрядвы

   Он запер дверь, шагнул к женщине, бережно коснулся ее плеч. Не отстранилась, не сказала слова, только смотрела.
   - Настенька…
   Потом ее скинутая рубашка и влажное тугое тело снежно белели на темной медвежьей шкуре, взгляд из-под приспущенных ресниц снова и снова звал, и Васька забывал, что их обоих могут хватиться в доме, станут искать - он словно заблудился в диком, знойном лесу, зачарованный чудесной силой, и никто уже не выведет из колдовского царства. И вдруг - как удар: "Дарья!.."
   Он встал, неверными пальцами застегнул рубаху. Не глядя на женщину, глухо сказал:
   - Прости меня, Настенька…
   Выскочил из клети, даже не притворив дверь. На дворе по-прежнему было тихо, в жарком воздухе сонно жужжали мухи - ничто не изменилось вокруг, ничто, кроме самого Васьки Тупика. Он быстро взнуздал и оседлал Орлика, который обрадованно тыкался мордой в плечо хозяина - странно, что Орлик еще любит его.
   - Далеко ли, Василий Андреич? - окликнул с крыльца старый конюх.
   - К вечеру ворочусь, - ответил уже из-за ворот.
   Он ускакал верст за десять вверх по Яузе и, пустив коня на луг, сел над омутом, стараясь не думать, как теперь вернется домой, войдет к жене, посмотрит ей в глаза. Он знал, что любит свою Дарьюшку, нет у него на свете никого ближе ее, и вот ведь сотворилось такое. А скольких можно любить сразу?.. Никакого врага не боялся Васька Тупик, теперь боялся себя. И на исповеди придется рассказывать попу… Промолчать нельзя - перед богом не солжешь. И с Мишкой каждый день встречаться. Да не с умыслом ли высватал Мишке красивую девку, которая тогда, зимним вечером, сразу приглянулась самому Тупику? Он больше всего испугался этой мысли. Нет! Только пожалел, доброго мужа хотел ей - не было иного умысла! А сомнение точило.
   Студеная вода ключевой заводи немного успокоила Тупика. Он решил: Мишку - отселять. Купить ему дом подальше. Но вспоминалось тугое, сильное, послушное тело Настены, распростертое на пушистой темной полсти, ее горячие руки, нежный шепот и стон - Ваську охватывало пламенем, готов был снова и снова переживать случившееся. Что же это такое?.. Видно, нельзя им жить рядом. Найти бы повод и передать Мишку в другую сотню…
   Вернулся Тупик затемно, по-воровски прошел в свою горницу и лежал без сна почти до зари. Утром, слава богу, вызвал Боброк и велел собираться в поход. Настену он больше не видел, а когда прощался с Дарьей, такое раскаяние, жалость, такая безмерная вина перед женой охватили Тупика, что едва не признался во всем. Даже не подумал - мог признанием погубить ее и будущего ребенка. По счастью, в светелке находилась Арина - жена Алешки Варяга.
   Да, привез-таки Алешка свою звонцовскую зазнобу с трехмесячным сынишкой погибшего куликовского ратника. Еще раньше приехала к Микуле молодая вдовушка Марья с двумя детишками. Весело стало в доме Тупика на половине "детей боярских". Его дружинники - счастливые люди. Счастливые и святые - не чета начальнику.
   А Дарья что-то чувствовала - не завязалось у нее сердечных отношений с Настеной. Только было подружилась с Анютой - ту взяла к себе в терем княгиня Елена Ольгердовна, обещала помочь в розыске родных. Хорошо, что приехала Арина…
   С самого начала боярыни не приняли Дарью в свой круг. За спиной Тупика поговаривали: свалял он дурака с женитьбой. Мог бы и боярышню взять, после того как получил высшее воинское отличие - золотую гривну и немалое поместье. Боярин Морозов, раздосадованный тем, что Тупик переманил из его вотчины доброго работника с семьей, заявил прилюдно: "Сам из грязи вышел - и жену оттуда взял. Зря государь таких голодранцев возвеличивает, они только мужичий дух разводят в Кремле". Взбешенный Тупик встретил Морозова в детинце, ухватил за грудь.
   - Ты, Иван Семеныч, видно, забыл, што дед твой у князя суздальского конюшни чистил. От меня хоть конским потом пахнет - то пристало воину, - от тебя же несет мочой и навозом. Еще скажешь непотребное слово о женке моей, я тебя вот этим мечом обратно в навоз и отправлю.
   Боярин осатанел. Крикнул своим холопам, чтоб схватили Тупика, но слишком знаменит был молодой княжеский сотский и страшен в гневе: изрубит - не задумается. Не посмели. Боярин кинулся к государю. Тот сгоряча велел вызвать сотского, чтобы сорвать с него дорогую награду да засадить под караул, но кто-то из воинов успел предупредить Боброка-Волынского, чей терем стоял подле великокняжеского. Тот сам пошел к Димитрию, и скоро Морозов вылетел из терема как ошпаренный, отстегал своих холопов плетью и ускакал домой. Боброк позвал Тупика к себе, остерег: "Ты, Василий Андреич, поберегись теперь. От Морозова всего можно ждать. Будь моя воля, давно бы его с Москвы выпер, но Димитрий Иванович дорожит им. Он, змей, и пользуется". Тупик усмехнулся:
   - Я сам с усам, Дмитрий Михалыч, в обиду не дамся.
   - Эх, Васька, ты еще не знаешь, как опасно враждовать с великими боярами! Не такие, как ты, головы теряли. До покойного Василия Вельяминова был на Москве тысяцкий Алексей Петрович Хвост. Из простых людей, а голова! Вторым человеком стал при Симеоне Гордом. Народ любил его, а великие бояре злобились, что над ними из простых горожан воевода стоит. И однажды ночью в темном переулке его - топором. Тогда уж отец Димитрия великий князь Иван Милостивый сидел на столе. Любил он Алексея Петровича, догадывался, што тут подлый заговор. А тем и кончилось дело, што отрубили голову наемному душегубу, схваченному народом. Вон какого человека извели. Помирись-ка ты с Морозовым, повинись перед ним, службу какую сослужи ему. Дело молодое, горячее, он простит и забудет.
   Тупик промолчал, но виниться перед Морозовым не думал. Назло боярам, а более того - боярыням, стал чаще водить молодую жену в кремлевские храмы. Он не мог нарядить Дарью в соболя, всего одна драгоценность была в ее уборе - подаренная великим князем жемчужная нить, - и зимой в беличьей шубке, и летом в шелковой телогрее со стеклянным бисером Дарья привлекала к себе внимание. Она как будто и не замечала холодного отчуждения разнаряженных матрон и их дочек, но Васька знал, как нелегко ей, и всячески старался оградить от возможных обид.
   Однажды весной при выходе из церкви их приметил и подозвал великий князь, ласково поздоровался с Дарьей, объяснил жене:
   - Помнишь, я рассказывал тебе о девице, которую Васька у татар отвоевал? Она за ним потом на Дон ходила. Так вот она.
   Растерянная Дарья не смела поднять глаз, а Евдокия Дмитриевна сама взяла ее за руку, смеясь:
   - Теперь я вижу, отчего твой Тупик такой храбрец. За этакую невесту со всей силой Мамаевой можно в одиночку сразиться. Но что же ты, государь мой, не сказал мне, что она в Москве живет? И твой муженек-воевода хорош, - оборотилась она к Анне, сестре Димитрия. - Тож словечком не обмолвился. Она небось столько повидала!
   - Я завтра же с утра за ней пошлю, - подхватила Анна. - Вот и послушаем.
   Тупик был на седьмом небе от такой чести. Димитрий погрозил пальцем сестре:
   - Ты бы, Аннушка, мужа ее сначала спросила: дозволяет ли он жене по гостям разъезжать?
   - Мы ж ее не в полон берем, - улыбнулась Евдокия. - Поди, за меч не схватится.
   Дарья вопросительно-робко глянула на мужа, Димитрий засмеялся:
   - Што я говорил! Однако, Василий, и правда, пора женке твоей с княгинями да боярынями обвыкаться. А то одичает в светелке почище, чем в Диком Доле.
   - Да што, государь, - смутился Тупик. - Рази я басурман какой - жену под запором держать? За честь низко кланяюсь тебе, великая княгиня, и тебе, Анна Ивановна.
   - Вот и славно. - Евдокия, кивнув, удалилась в сопровождении мужа и золовки, и только теперь Тупик заметил, сколько глаз следило за ним с женой, сколько ушей слушало их разговор с государевым семейством. Многие вдруг стали раскланиваться, будто по привычке. Не умышленно ли Димитрий Иванович завел этот разговор прилюдно? Смотрел Васька на бобровые шубы и столбунцы, собольи салопы, кики и женские шапки, осыпанные жемчугами, на приветливо улыбающиеся беленые лица боярынь и понимал: сейчас, в эту минуту, может быть скрепя сердце, их с Дарьей принимают в круг знати, прежняя жизнь кончается. И первый раз стало ему неловко за бедность одеяния своей жены, за то, что сам он даже в церковь часто ходит в воинском кафтане. В душе поднималась невольная глухая злоба на этих людей. Он знал: далеко не все тут родились боярами, а стоило получить чины, поместья, завладеть вотчиной и властью над людьми - как они уже воротят нос от простых людей, чьим трудом кормятся, будто и кровь, и кость у них другая. Тупик часто замечал: чем роскошнее и дороже на человеке одежда, тем он мельче, трусливее, подлее в душе. Самые пустые люди - это и самые чванливые. Может, они безотчетно боятся, что новый человек сблизи разглядит их никчемность, а то и перехватит кусок - оттого с такой злобной настороженностью встречают малейшее выдвижение всякого, стремятся сразу поставить его в зависимое положение. И случайно ли именно среди этих "избранных" чаще всего встречаются доносчики, пакостники и предатели? А воры они через одного. Неужто и он, Васька Тупик, станет на них похожим? Ведь вон Боброк-Волынский - зять великого князя, сам князь, знаменитый воевода с огромной властью, а кто из простых воинов почувствовал рядом с ним себя приниженным? Смотришь на него - и как будто сам растешь. Великий человек, он, прежде всего, человеком остается, братом всякому соплеменнику.
   Тупик не относил себя к числу людей особенных, но не станет он вползать на брюхе в число боярской знати. И не станет обдирать своих крестьян, ради того чтобы жена его ходила в соболях, как эти высокомерные свиньи, вдруг завилявшие хвостом по-собачьи перед сотским, едва государь его обласкал. Ради воинского, государского дела можно и подданных разорить, но ради боярской шубы - никогда!
   Дарья пришлась по душе великой княгине, и теперь княжеская карета часто увозила ее в Кремль. Сказалось тут, наверное, и то, что обе женщины были на сносях: Евдокия ждала седьмого ребенка, Дарья - первого.
   Тупик забыл о предостережении Боброка, и напрасно. Возвращаясь однажды ночью со службы, он услышал за спиной осторожные шаги. Опытный слух разведчика отметил: человек ступает крадучись. Тупик шел пешком и прибег к самому простому способу обмана преследователя: резко пригнулся, шагнул к заплоту ближнего дома - в глазах идущего сзади он должен был словно растаять. Шаги приблизились, Тупик, сидя на корточках, различил фигуры двух людей. Видимо озадаченные, они пошептались, потом быстро двинулись вперед, разойдясь к разным сторонам улицы. Оба были вооружены не то клевцами, не то чеканами - самым разбойничьим оружием. Тупик решил, что это ночные тати, охотящиеся за кошельком прохожего, резко вышагнул из темени навстречу ближнему.
   - Кто таков? - окликнул строго. Человек замер, что-то забормотал, Тупик взялся за рукоять меча, шагнул к незнакомцу вплотную. Его спасла привычка к опасности, способность, не раздумывая, отвечать на угрожающий выпад противника. Тот нанес удар молниеносно, рукой опытной и сильной, Тупик едва отклонился, услышал, как острие клевца вошло в деревянный заплот, и сам почувствовал - его выброшенный вперед граненый кончар (в тот день учил молодых кметов поражению одетого в панцирь противника) вонзился в живое. Крик боли, и Тупик резко выдернул оружие, обернулся, готовый отразить новое нападение, но услышал убегающие шаги и глухой стук упавшего тела за спиной. Кинулся вдогон за вторым, тот с разбегу перемахнул высокий тын. Прыгать следом Тупик поостерегся - как раз нарвешься на удар. В глубине улицы затрепетал красноватый свет - городская стража спешила на крик.
   Нападение на воинского начальника - происшествие немалое. Многие приходили посмотреть на убитого. Кто-то видел его возле церкви среди морозовских холопов, но те заявили: человек им незнаком - мало ли народу проходит через стольный город, и разве упомнишь каждого, с кем встречался? Боброк настрого приказал, чтобы Тупик в одиночку не ходил ночами. Ваську душил гнев. Что же это такое! В Диком Поле, вблизи целой Орды, ничего не боялся, а в Москве должен жить с оглядкой, ходить со стражей?
   Однажды, прихватив Ивана Копыто, Алешку, Микулу и еще двух кметов, подстерег боярина Морозова у моста через Неглинку, когда тот направлялся в ближнее поместье.
   - Ну-ка, Иван Семеныч, вели холопам отъехать - важнецкий разговор будет.
   - Чего тебе? - Боярин зло сверкнул глазом, задрал бороду.
   - Скажу лишь наедине, на пользу те пойдет.
   Морозов хмыкнул, но, видно, было что-то в лице и голосе Тупика такое, от чего нельзя отмахнуться. Дал знак своим отъехать. Тупик наклонился к нему.
   - Ты о моих сакмагонах слыхал, Иван Семеныч?
   - И што же оне, твои сакмагоны?
   - Так вот, за мной их теперь сотня.
   - Эка силища! - усмехнулся боярин. - Моя дружина небось в тыщу станет, да не хвалюсь.
   - Твою тыщу долго собирать, Иван Семеныч, и не годится она против сотни порубежников. Так вот знай: коли еще раз твои душегубы за мной увяжутся, терем твой боярский обратится в головешки, тебе же, Иван Семеныч, башку сшибут. Уж это непременно.
   - Што брешешь, кобель? - Боярин отшатнулся. - Ты чего намекаешь? Ты как смеешь грозить мне, великому боярину?
   - Смею, Иван Семеныч. И все ты понимаешь не хуже меня.
   Тупик поворотил Орлика и поскакал со своими в город. Ждал, что Морозов снова нажалуется государю, но тот смолчал, и Васька понял: угроза попала в цель, так и надо действовать в паучьем гнезде бояр. Да покрепче держаться за своих. Жаль, далеко сидит Хасан. Ведь вот Хасан наполовину татарин, а ближе он Тупику, чем русский Морозов. И нет уже рядом ни Климента Полянина, ни Родивона Ржевского, ни старых рубак Никиты Чекана и Ивана Копье, ни Гришки Капустина, ни Семена Мелика - полегли в Куликовской битве. Будь они рядом теперь в княжеской дружине, славные воины, повязанные с Васькой кровью, пролитой в сечах, разве посмел бы кто-то из великих бояр принародно говорить непотребное о молодом сотском, тем более - подсылать к нему убийц?
   Снова вспомнились глаза Дарьи в час прощания, вина перед нею и жалость точили душу. Восемнадцать ей вот-вот стукнет. Надо в Коломне раздобыть хороший подарок, там торжище богатое, знаменитых мастеров и мастериц немало. И Насте бы - тоже…
   - Ты чего загрустил? - Хасан толкнул Тупика в стремя. - Женку вспомнил?
   - Вспомнил. Ты-то, князь, когда женишься? Пора, чай. Аль вотчиннику и ни к чему женитьба? - Тупик вдруг ощутил, как жар снова заливает лицо.
   - Вотчиннику, брат, как раз без жены нельзя. Ты-то небось поторопился. И я понял: хозяйка нужна, без хозяйки худо, бабы - вторая половина вотчины. Скоро женюсь, брат.
   - Неуж! И невеста есть?
   - Есть, боярин. Да ты видал ее.
   Поймав удивленный взгляд Тупика, спросил:
   - Помнишь, Мамай тебя допрашивал, при всей свите, а ты на дочь его таращился, как мне сказывали?
   - Уж и таращился! - Тупик смутился.
   - Красивая девка, - засмеялся Хасан. - Думал я - она умерла, но нет, живая. Ныне у меня, в Городце живет. Княжна Надежда - так ее теперь зовут.
   Тупик неверяще смотрел на друга.
   - Да, живая… Ваш лекарь бабку прислал, на ноги поставила она княжну…
 
   В следующий полдень на высоком прибрежном холме в широкой излучине Оки открылся дубовый острожек. Над узкими башнями стены высился восьмигранный купол деревянной церкви. Недавно прошел легкий летний дождь, и в полуденных лучах чешуйчатый купол матово поблескивал.
   - Гляди-ко! - удивился Мишка Дыбок. - Богато живут, церковь серебром покрыли.
   Хасан засмеялся, молчальник Микула пояснил:
   - То осиновый лемех. Он мокрый серебром зеет.
   - А-а, - разочарованно протянул Дыбок. - Я когда впервой попал в Москву, тож вот так обманулся. Даже под церквей стоял в ветер - авось одну плашку скинет, в ей, думаю, поди-ка, цела гривна.
   Воины расхохотались.
   - Жаден ты, Мишка, не по годам. То не к добру.
   - Я, было, велел перекрыть церковь медью, - заговорил Хасан, - да мало ее у нас, на другое требуется. И красоты жаль.
   - С чего бы перекрывать, князь?
   - Не одного Мишку осиновый лемех обмануть может. Разные люди тут проходят. Иной подумает: раз на крыше столько серебра, сколько ж его в ризнице да в сундуках у нас? Вести далеко разносятся, иной мурза соблазнится да набежит с сильным отрядом.
   - Тебя, князь, врасплох не застанешь.
   - Как сказать! Да мы сможем быстро собрать сотню воинов, а коли нападет с полтысячи?
   Всадников заметили со стены, подали сигнал. На ближних полях засуетились мужики и бабы, от речки к воротам погнали стадо. Двое всадников помчались вперед, сигналя поднятыми значками, люди разом успокоились, вернулись к работам.
   - Пугливый у вас народец, - заметил Тупик.
   - Осторожный. Тохтамыш - скрытный хан, опасный. Я не знаю, есть ли в его Орде московские доброхоты. Он ведь пришел издалека, с моря Хорезмийского. Димитрию надо хорошо следить за этим врагом. Сейчас мои люди ищут путь в его стан.
   - Откуда же у тебя сотня воинов в Городце, коли своих по всей Орде разослал? И чем ты их кормишь?
   - Сотня - с мужиками. А кормиться здесь нетрудно, если ты хороший охотник. Я разрешаю бить зверя, сколько требуется. Мы пригнали много скота из Орды, часть его я раздал на расплод. В Оке и мещерских озерах рыбу можно черпать даже ситом. Мед, грибы, ягоды и орехи - тоже корм. Вот хлеба пока мало. Гороху, проса и репы тоже не хватает, а без них русским и мещере трудно. Мужиков я поэтому стараюсь держать на земле, иные из татар пашут и сеют, когда не на службе. Два года мира, и мы заживем хорошо. А воинов не я один привел сюда. Не удивляйся, когда увидишь.
   Отряд перешел мелкую протоку, на вытоптанной поляне перед крепостцой его встретили трое. Знакомое почудилось Тупику в фигуре плечистого воина, одетого в синий халат с серебряным знаком воинского начальника на плече. Широкоскулое каменное лицо, отвислые монгольские усы, холодный взгляд из-под железного шишака. Тупик осадил коня, рука сама посунулась к мечу. Воин коротким поклоном приветствовал их.
   - Сотник Авдул?
   Хасан перевел прищуренный взгляд с Авдул а на Тупика:
   - Он не сотник. Он тысяцкий - воевода крепости и удела. Не правда ли, боярин, в каждом городе должен быть тысяцкий?
   - В Москве его нет, - ответил Тупик, еще не зная, как держать себя с бывшим врагом.
   - В Москве есть великий князь и там много достойных воевод. А нам без тысяцкого не обойтись.
   Авдул с непроницаемым лицом сделал приглашающий жест. Тупик смотрел на его широкую, жесткую ладонь со смешанным чувством изумления и настороженности: не эта ли самая рука наводила в грудь его отточенное копье, заносила над ним дамасский клинок в смертной сшибке конных дозоров!
   С беспокойными мыслями въехал Тупик в острог через узкие ворота. Бревна в стенах обмазаны цепкой спекшейся глиной - от огня, у бойниц виднелись пороки и баллисты - острожек жил постоянно готовым к отражению набега. Внутри вдоль стен тянулись конюшни, навесы для скота, близ стен стояли амбары, клети, виднелись крыши холодных погребов, ближе к середине крепостцы теснились жилые избы для семейных воинов и выделялся длинный, похожий на караван-сарай дом для холостых. К церкви примыкал большой дом князя. Бревна многих строений еще не успели почернеть и пахли смолой, сияли слюдяные окна княжеского терема и лемех церковного купола - острожек казался молодым и нарядным. Многие избы пустовали. Подъезжая к Городцу, Тупик видел в пойме юрты татар, летом они лучше чувствовали себя в кочевых ставках и, даже оценив преимущества оседлой жизни, отдавали дань привычному быту. Наверное, им трудно привыкать к недвижным жилищам, особенно в летнюю пору, когда и оседлого человека охватывает древняя тоска по бескрайним зеленым далям.
   Конюх-татарин с многочисленными помощниками-мальчишками принял усталых лошадей, их с веселым шумом и гамом погнали к реке. Воины окружили колодец, наполнив большую деревянную колоду, смывали пот и пыль. В длинной избе слуги накрывали стол на всех. Дворский из русских наконец позвал в трапезную. Она была устроена просто: стол четырехугольным кольцом тянулся вдоль стен, в середине - свободная площадка, на которую во время пиров выходили потешники, сказители и певцы, а то и сами участники пира. Слуги из молодых воинов расставили казаны с мясом, глиняные миски с горячим хлебовом, сулеи с крепким медовым вином, бурдюки с кумысом. В железных и медных тазах лежали жареная рыба, пареная репа, грудами на столе - зеленый лук и чеснок. Ложек не было, воины носили их за голенищами сапог. Что смутило Тупика - ни в одном углу трапезной - ни образка. Хасан, перехватив ищущий Васькин взгляд, тихо сказал:
   - Прости, брат, но здесь не все христиане. Пусть каждый молится своему богу молчком.
   Тупик прошел с хозяином во главу стола. С минуту постояли - христиане, мусульмане, язычники. Рука сама тянулась ко лбу, но Тупик не дал ей воли, лишь про себя произнес короткую молитву. Хасан, словно уловив ее скончание, кивнул и сел на лавку. Тупик заметил, как некоторые, садясь, успели обмахнуться крестом.
   Ели молча. Русские запивали сытную еду квасом из сулеек и лагунков, выставленных по всему столу, татары - кумысом. Под конец стали угощать друг друга. Хасан наконец разрешил налить вина, потом встал:
   - Боярин волен в своих людях, я же велю нашим спать. Утром рано подниму, время тревожное. Мужики на полях работают, стада на пастбищах - надо беречь их. На прошлой неделе девку нашу своровали, до сих пор не найдена. Завтра отряжу еще людей на поиски, если до утра не сыщется. Воров надобно взять непременно, след уводит за моховые болота, где скрывается разбойничья шайка Баракчи. Судить будем в Городце, при общем сборе народа. А теперь - хвала богу за пищу.
   Почивать Тупика Хасан позвал в терем. Хотя в походах Васька держал за правило ночевать с воинами, принял приглашение. Только велел десятскому посмотреть коней, да чтобы каждый знал, где стоит его лошадь, где лежат седло и справа.
   Было еще светло, в тереме не зажигали свечей, вечерний луч, просачиваясь в слюдяные оконца, озарял простое убранство княжеской гостевой. Навощенный дубовый пол, дубовый стол посередине, деревянные стулья с незатейливой резьбой, лавки у стен, над ними на медных гвоздях развешаны щиты, мечи, саадаки, кинжалы, шкуры медведей, рысей и волков, лосиные и оленьи рога. В красном углу - образ Спаса и Богородицы с ребенком.
   В дальнем углу с лавки поднялся пожилой поп, благословил вошедших, певуче заговорил:
   - Слыхал я, батюшка боярин, ты князю большой друг, так помоги решить спор наш.
   - Зря ты, отче, впутываешь дорогого гостя в это дело, - с досадой сказал Хасан.
   - Заговорили - так уж выкладывайте, - отозвался Тупик.
   - Да просят мечеть наши мусульмане. Хотя бы за стенами…
   - Не мечеть надо ставить, - запричитал поп. - Крестить надо весь народишко, в веру святую обратить.
   - Так ты и крести, коли можешь! Тогда речи не будет о мечети.
   - Не простое это дело, княже. Люди качаются, время надобно - разуверить их в басурманстве и язычестве поганом.
   - Время! Им молиться каждый день надо. Мне тысячник Авдул снова сказал нынче - его люди собираются муллу привезти. Есть в Казани такой, старый доброхот Руси. А коли мечети не поставим, он глянет да и уйдет от нас.
   - И бог с ним! Нам единая вера потребна.
   - Ты бы, отче, коломенского епископа Герасима поспрошал, - посоветовал Тупик. - Он умеет смотреть далеко. Будет у вас мечеть - новый народ повалит в удел. А уж дело святых отцов - перетягивать их в церковь. Запретом же легко отпугнуть тех, кто нынче не хочет креститься. Да и разнесется - будто мы на Руси к иноверцам нетерпимы, крест на шею силой вешаем. Государь даже язычников силой крестить запрещает.
   - Дак ты думаешь, батюшка боярин, епископ Герасим не станет возражать против мечети? - поп смотрел удивленно.
   - Я одно знаю: епископ Герасим государевым делом живет.
   Священник помолчал, пригласил обоих к вечерне и удалился. Вошел слуга - высоченный сутуловатый молодец в белой рубахе, неслышно ступая босыми ногами, начал зажигать свечи в медных светцах, прибитых к стенам.
   - Гаврила, довольно четырех свечей, - сказал Хасан. - Устинье скажи, чтобы позвала княжну Надежду. - Когда слуга удалился, глянул в глаза Тупика: - Не верится, что доживу до покрова, до нашей свадьбы. Очень боюсь за нее, Василий.
   - Чего бы?
   - Мне донесли: Тохтамыш ищет следы сгинувшей дочери Мамая. Зачем она ему? Хан может украсть человека даже за морями.
   - Однако ты прибедняешься, князь, говоря, што в Орде у тебя нет ушей и глаз…
   Незаметная дверь в стене, прикрытая медвежьей шкурой, отворилась. В сопровождении сухонькой горбатой старушки вошла бледнолицая девушка в длинном прямом сарафане из простой набойки. Жемчужная нить украшала ее темно-золотистые волосы, заплетенные в две тугие косы. Тупик, видевший девушку в ином наряде, посреди блестящей Мамаевой свиты, сейчас не узнал ее. Обыкновенная боярышня или дочка среднего купца. Но едва очи-миндалины обратились к нему и тут же словно скатились в медвежью полсть, разостланную на полу вместо ковра, вдруг нахлынуло такое, что Васька невольно начал шарить у пояса, ища свой меч: как будто стоит он, полоненный, посреди вражьего стана, и на нем испытывают колдовские чары…