Страница:
—Конечно, дитя мое, — сказала моя тетушка. — Чем больше людей читает ее книги, тем лучше. Это очень поможет общему делу.
—Надеюсь, ты хорошо добралась, Бобби, — сказал я. — Ты уже говорила с Киппером?
Я не сказал бы, что она фыркнула, но все же сморщила носик.
Берти, — сказала она мне рефрижераторным голосом, — я могу тебя кое о чем попросить?
—Да, конечно. О чем же?
—Никогда не произноси при мне имени этого подлеца, — сказала она и вышла из комнаты, и я снова заметил про себя, какие у этой женщины тяжелые усталые веки…
Бобби оставила меня в полном изумлении, тетушка Далия тоже вытаращила глаза от удивления.
—Ну! — сказала она. — И как это понять? Ты кажется говорил мне, что она горячо его любит.
—Она мне сама это сказала.
—По-моему ее любовь вовсе испарилась. Если это ты называешь любовью, то я одеваю свою шляпу, — сказала моя тетушка, намекая на ту соломенную тряпку, в которой она расхаживает по огороду. По своему безобразию с ней сравнима если только войлочная шляпенция дядюшки Тома, гроза всех вустерширских ворон.
—И по-моему, они переругались.
—Очень похоже на то, — согласился я. — И я не представляю, как такое могло случиться, ведь я оставил ее с любовным огоньком в глазах, и с тех пор, как она здесь находится, прошло не более получаса. Как за такой промежуток времени из девушки, переполненной любовью, она могла превратиться в женщину, на которую свалилась мировая тоска. Может мне послать за Дживзом?
—А что может сделать Дживз?
—Если отвечать на твой вопрос конкретно, должен признать, что представления не имею. Просто у меня вошло в привычку посылать за Дживзом всякий раз, когда дела идут вкривь и вкось. И еще, если мы хотим во всем разобраться, нужно обратиться к первоисточнику. Поэтому пойду и поищу его. Но мне не пришлось себя этим утруждать, потому что Первоисточник сам вошел в комнату.
—Вот ты где, Берти, — сказал он. Мне сказал, что ты вернулся. А я тебя ищу.
Киппер говорил глухим загробным голосом. У него были все симптомы человека, пережившего бомбежку: плечи опущены, взгляд тусклый. Короче, он я явно не был похож на англичанина, который уже начал принимать Желчь старого доброго доктора Гордона, поэтому нельзя было терять время на предисловия.
'Что это у вас с Бобби за напряженность отношений, а?' — спросил я. Когда он ответил мне: 'Ничего такого', я легонько стукнул кулаком по столу и потребовал прекратить паясничать.
Он было встал и хотел с достоинством заметить, что не хотел бы обсуждать свою личную жизнь, но встретился взглядом с тетушкой Далией и вернулся в исходную позицию. Он снова сидел на своем стуле, весь обмякший как рыбье филе.
—Ну что ж, если вы так хотите знать, то она разорвала нашу помолвку.
Это никак не продвинули дознания. Мы и так догадывались, что если вас называют подлецом, значит юридически вас разлюбили.
—Но прошло всего только час, как мы расстались с ней в таверне Лиса и Гусь и она сходила по тебе с ума. Что случилось?
—А, ничего.
—Ну же, рассказывай!
—Ну случилось и случилось.
Киппер замолчал, а потом сказал, что он отдал бы сейчас пятьдесят фунтов стерлингов за то, чтобы выпить стаканчик виски с содовой: но это значило, что пришлось бы звонить в колокольчик Попу Глоссопу, а потом ждать, пока он будет искать по закромам нужную бутылку… Тетушка Далия так долго не смогла бы ждать. Поэтому взамен она оторвала от сердца кусок своей лепешки, протянула ее Кипперу и попросила рассказывать.
—В чем была моя ошибка, — начал Киппер тем же низким загробным голосом, будто он был приведением, подхватившим ОРЗ, — вся моя ошибка была в том, что я обручился с Филлис Милз.
—Что? — воскликнул я.
—Что? — воскликнула тетушка Далия.
—Вот это да! — сказал я.
—Зачем ты это сделал? — сказала тетушка Далия.
Киппер беспокойно поерзал на стуле, будто он сел на осу.
— Сначала мне это показалось хорошей идеей. Ведь Бобби заявила мне по телефону, что не желает меня видеть ни в одном из миров, а Филлис мне все время твердила, что хотя в Уилберте Криме ее отталкивает его прошлое, но ее к нему так тянет, что если он ей сделает предложение, то она не сможет отказать, а я-то должен был это предотвратить, поэтому решил, что просто сам сделаю ей это предложение. Мы с ней все обсудили и достигли взаимопонимания, что это только фиктивно и не накладывает на нас никаких обязательств. А потом мы сказали про это Криму.
—Очень умно, — заметила тетушка Далия. — И как он это воспринял?
—Он просто увял.
—Прямо какая-то ранняя нынче осень, — иронично заметил я. — Помнится, и ты увял, когда вспомнил про свое письмо к Бобби.
—А когда Бобби возникла ниоткуда как раз в тот момент, когда я поцеловал Филлис, я уже был просто близок к заморозку.
Я поморщился. Я не любил водевильных сценок.
—Тебе совсем не нужно было этого делать.
—Может ты и прав, но мы хотели, чтобы Крим поверил.
—Понимаю. Для наглядности.
—Именно. Конечно, я не согласился на это, если бы знал, что Бобби передумала и хотела бы все вернуть обратно. Но я же не знал! Это просто какая-то ирония судьбы. У Томаса Харли на этом много построено.
Я не был знаком ни с каким Т. Харди, но я все равно его понимал.
—Ты ей успел все объяснить?
Он жалобно посмотрел на меня.
Разве можно что-то объяснять молодой рыжей женщине, если она нахохлилась как мокрая курица?
Я снова его понял.
—И что было потом?
—О, она вела себя очень по-светски. Мы очень мило разговаривали, пока не ушла Филлис. И тут-то она начала. Она сказала, что мчалась сюда на крыльях любви, мечтая броситься ко мне в объятия и каково же было ее удивление, когда мои объятия уже оказались заняты и… В общем, много еще чего наговорила. Все дело в том, что Бобби всегда немного ревновала меня к Филлис, еще по Швейцарии она считала, что мы слишком в хороших отношениях. Но у нас ничего не было.
—Просто хорошие друзья?
—Конечно.
—Знаете, что я вам скажу… — начала было тетушка Далия.
Но мы не успели услышать, что она имеет нам сказать, потому что в комнату вошла Филлис…
ГЛАВА 13
ГЛАВА 14
—Надеюсь, ты хорошо добралась, Бобби, — сказал я. — Ты уже говорила с Киппером?
Я не сказал бы, что она фыркнула, но все же сморщила носик.
Берти, — сказала она мне рефрижераторным голосом, — я могу тебя кое о чем попросить?
—Да, конечно. О чем же?
—Никогда не произноси при мне имени этого подлеца, — сказала она и вышла из комнаты, и я снова заметил про себя, какие у этой женщины тяжелые усталые веки…
Бобби оставила меня в полном изумлении, тетушка Далия тоже вытаращила глаза от удивления.
—Ну! — сказала она. — И как это понять? Ты кажется говорил мне, что она горячо его любит.
—Она мне сама это сказала.
—По-моему ее любовь вовсе испарилась. Если это ты называешь любовью, то я одеваю свою шляпу, — сказала моя тетушка, намекая на ту соломенную тряпку, в которой она расхаживает по огороду. По своему безобразию с ней сравнима если только войлочная шляпенция дядюшки Тома, гроза всех вустерширских ворон.
—И по-моему, они переругались.
—Очень похоже на то, — согласился я. — И я не представляю, как такое могло случиться, ведь я оставил ее с любовным огоньком в глазах, и с тех пор, как она здесь находится, прошло не более получаса. Как за такой промежуток времени из девушки, переполненной любовью, она могла превратиться в женщину, на которую свалилась мировая тоска. Может мне послать за Дживзом?
—А что может сделать Дживз?
—Если отвечать на твой вопрос конкретно, должен признать, что представления не имею. Просто у меня вошло в привычку посылать за Дживзом всякий раз, когда дела идут вкривь и вкось. И еще, если мы хотим во всем разобраться, нужно обратиться к первоисточнику. Поэтому пойду и поищу его. Но мне не пришлось себя этим утруждать, потому что Первоисточник сам вошел в комнату.
—Вот ты где, Берти, — сказал он. Мне сказал, что ты вернулся. А я тебя ищу.
Киппер говорил глухим загробным голосом. У него были все симптомы человека, пережившего бомбежку: плечи опущены, взгляд тусклый. Короче, он я явно не был похож на англичанина, который уже начал принимать Желчь старого доброго доктора Гордона, поэтому нельзя было терять время на предисловия.
'Что это у вас с Бобби за напряженность отношений, а?' — спросил я. Когда он ответил мне: 'Ничего такого', я легонько стукнул кулаком по столу и потребовал прекратить паясничать.
Он было встал и хотел с достоинством заметить, что не хотел бы обсуждать свою личную жизнь, но встретился взглядом с тетушкой Далией и вернулся в исходную позицию. Он снова сидел на своем стуле, весь обмякший как рыбье филе.
—Ну что ж, если вы так хотите знать, то она разорвала нашу помолвку.
Это никак не продвинули дознания. Мы и так догадывались, что если вас называют подлецом, значит юридически вас разлюбили.
—Но прошло всего только час, как мы расстались с ней в таверне Лиса и Гусь и она сходила по тебе с ума. Что случилось?
—А, ничего.
—Ну же, рассказывай!
—Ну случилось и случилось.
Киппер замолчал, а потом сказал, что он отдал бы сейчас пятьдесят фунтов стерлингов за то, чтобы выпить стаканчик виски с содовой: но это значило, что пришлось бы звонить в колокольчик Попу Глоссопу, а потом ждать, пока он будет искать по закромам нужную бутылку… Тетушка Далия так долго не смогла бы ждать. Поэтому взамен она оторвала от сердца кусок своей лепешки, протянула ее Кипперу и попросила рассказывать.
—В чем была моя ошибка, — начал Киппер тем же низким загробным голосом, будто он был приведением, подхватившим ОРЗ, — вся моя ошибка была в том, что я обручился с Филлис Милз.
—Что? — воскликнул я.
—Что? — воскликнула тетушка Далия.
—Вот это да! — сказал я.
—Зачем ты это сделал? — сказала тетушка Далия.
Киппер беспокойно поерзал на стуле, будто он сел на осу.
— Сначала мне это показалось хорошей идеей. Ведь Бобби заявила мне по телефону, что не желает меня видеть ни в одном из миров, а Филлис мне все время твердила, что хотя в Уилберте Криме ее отталкивает его прошлое, но ее к нему так тянет, что если он ей сделает предложение, то она не сможет отказать, а я-то должен был это предотвратить, поэтому решил, что просто сам сделаю ей это предложение. Мы с ней все обсудили и достигли взаимопонимания, что это только фиктивно и не накладывает на нас никаких обязательств. А потом мы сказали про это Криму.
—Очень умно, — заметила тетушка Далия. — И как он это воспринял?
—Он просто увял.
—Прямо какая-то ранняя нынче осень, — иронично заметил я. — Помнится, и ты увял, когда вспомнил про свое письмо к Бобби.
—А когда Бобби возникла ниоткуда как раз в тот момент, когда я поцеловал Филлис, я уже был просто близок к заморозку.
Я поморщился. Я не любил водевильных сценок.
—Тебе совсем не нужно было этого делать.
—Может ты и прав, но мы хотели, чтобы Крим поверил.
—Понимаю. Для наглядности.
—Именно. Конечно, я не согласился на это, если бы знал, что Бобби передумала и хотела бы все вернуть обратно. Но я же не знал! Это просто какая-то ирония судьбы. У Томаса Харли на этом много построено.
Я не был знаком ни с каким Т. Харди, но я все равно его понимал.
—Ты ей успел все объяснить?
Он жалобно посмотрел на меня.
Разве можно что-то объяснять молодой рыжей женщине, если она нахохлилась как мокрая курица?
Я снова его понял.
—И что было потом?
—О, она вела себя очень по-светски. Мы очень мило разговаривали, пока не ушла Филлис. И тут-то она начала. Она сказала, что мчалась сюда на крыльях любви, мечтая броситься ко мне в объятия и каково же было ее удивление, когда мои объятия уже оказались заняты и… В общем, много еще чего наговорила. Все дело в том, что Бобби всегда немного ревновала меня к Филлис, еще по Швейцарии она считала, что мы слишком в хороших отношениях. Но у нас ничего не было.
—Просто хорошие друзья?
—Конечно.
—Знаете, что я вам скажу… — начала было тетушка Далия.
Но мы не успели услышать, что она имеет нам сказать, потому что в комнату вошла Филлис…
ГЛАВА 13
Я окинул ее взглядом искусствоведа и решил, что понимаю, почему Бобби так взвилась, когда увидела ее в объятиях Киппера. Если вы (не я же) девушка и влюблены в штатного сотрудника «Сездей Ривью», то не подпрыгнете от восторга, если увидите его в композиции с другой, особенно если это падчерица Обри Апджона: низкий коэффициент умственного развития Филлис не мешал ей оставаться красавицей. Небо явно проигрывало с голубизной ее глаз: одета она была в простое летнее платье, которое подчеркивало плавность ее линий, поэтому не удивительно, что когда Уилберт Крим увидел ее, то срочно принялся штудировать поэзию и повел ее в тенек по кратчайшей тропинке.
— О, Миссис Траверс, — сказала она, завидев тетушку Далию. — А я только что поговорила с папой по телефону.
Это замечание сразу заставило мою тетушку отложить в сторону клубок (отношений Киппер-Бобби). До раздачи призов в грамматической школе в Снодсбери, где соберутся сливки деревни, оставалось два дня: поэтому разве она не могла волноваться оттого, что отсутствует главное действующее лицо, которое должно было рассказать школьникам о жизненных идеалах и как ими пользоваться в летнее время. Если вы (то есть она) член правления такой школы и обязаны поставить ей такого оратора, то можно понять вашу (ее) нервозность, когда вы узнаете, что этот оратор сбежал в метрополию и неизвестно когда его ждать. Тетушка начинала понимать, что и у самого Апджона начинался каникулярный синдром, а ничто так не портит школьного собрания как отсутствие оратора. От волнения тетушка раскраснелась как июньская роза и поинтересовалась у Филлис, собирается или нет этот сын бакалавра возвращаться.
— Он приедет сегодня вечером. Он спрашивает, не беспокоитесь ли вы.
При этих словах родная сестра моего покойного отца фыркнула по высшей отметке десятибалльной шкалы.
— Неужели? Так у меня для него новость. Я действительно беспокоюсь. Почему он так долго задержался в Лондоне?
— Он встречался со своим адвокатом: он собирается подать в суд на «Сездей Ривью», за клевету.
Я до сих пор пытаюсь прикинуть, на сколько дюймов подпрыгнул Киппер на своем стуле, когда он услышал эти слова. Иногда мне кажется, что на десять дюймов, иногда, что на шесть, но во всяком случае это вполне можно было назвать прыжком в высоту.
— На «Сездей Ривью» — переспросила тетушка Далия. — Мой юный Херринг, это ведь кажется ваша газета? Чем они так завели Апджона?
— Папа написал книгу про начальную школу, это все из-за нее. Вы слышали, что он написал книгу про начальную школу?
— Представления не имела. Мне никто ничего не рассказывает.
— Ну вот, он написал книгу про начальную школу. Он там пишет про начальную школу.
— Про начальную школу — неужели?
— Да, про начальную школу.
— Слава богу, это мы уже выяснили. Повторение — мать учения. Ну и…?
— А «Сездей Ривью» написала что-то клеветническое про эту книгу, а папин адвокат сказал, что папа может выиграть от процесса не меньше пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. Ведь это же была клевета. Все это время папа разбирался с адвокатом. Но сегодня вечером он приедет назад. И будет участвовать в раздаче призов, его речь уже готова, я ее перепечатала. Ах, а вот и мой дорогой Поппет, — сказала Филлис, услышав приближающийся лай. — Он хочет покушать, мой дорогой песик. Сейчас, сейчас, Мамочка идет! — заворковала она и упорхнула от нас к нашим меньшим братьям.
После ее ухода воцарилась краткое молчание.
— Ничего не хочу слышать, — наконец сказал тетушка Далия с вызовом. — Ум это еще не все. Она хорошая, добрая девушка. И я люблю ее как родную дочь.
И пусть кто-то из вас считает ее дурочкой. Эй, — сказал она, увидев, что Киппер откинулся на стул, безуспешно пытаясь придать своему лицу волевое выражение. — Что вы так разволновались, мой юный Херринг?
Я видел, что Киппер не в разговорчивой форме, поэтому ответил за него сам.
— Возникает весьма сложная ситуация, дорогая тетушка. Ты же слышала, что рассказала Ф. Милз перед тем, как отправиться кормить свою собаку. А она все рассказала.
— Как тебя понять?
— А то, что она выложила все факты. Апджон написал эту тонкую книжицу, которая, если ты помнишь, посвящена начальной школе, и в ней он утверждает, по словам Киппера, что время, проведенное в таких заведениях, является самым счастливым в нашей жизни. Гл. редактор отдал эту книгу на рецензию Кипперу, и он, вспоминая это мрачное время в Мелверн Хаус, что в Бремли, когда мы только и делали, что собирали маргаритки в кавычках, — Киппер написал меткую рецензию: рука его была тверда. Ведь так, Киппер?
Киппер нашел в себе силы заговорить из такой глубины души, точно как буйвол вытаскивает с чавканьем ногу, засосанную в болоте.
«Но, черт побери,» — заговорил он наконец человеческим голосом, — «критика была совершенно справедливой. Конечно же, я говорил без обиняков…»
«Было бы небезынтересно узнать, в каких именно выражениях ты говорил без обиняков, ибо среди них может оказаться пара таких, которые будут тебе стоить пяти тысяч фунтов стерлингов. Берти, садись в машину, съезди на станцию и посмотри, нет ли у них в киоске одного экземпляра… Впрочем нет, погоди. Вольно. Я сейчас приду». — сказала она и вышла из комнаты, оставив меня в полном неведении, какие будут дальнейшие распоряжения. Пути тетушек неисповедимы.
Я повернулся к Кипперу.
«Плохо дело,» — сказал я.
По его сморщенному выражению я понял, что хуже некуда.
«Что может быть, если сотрудник еженедельника вгоняет свое начальство в большие издержки за клевету?»
«Его выгоняют, но что хуже всего, ему будет трудно найти другую работу. Его заносят в черный список.»
Я его понял. Ох уж эти господа, которые владеют еженедельниками: они считают каждый пенни. Им нравится, когда деньги прибывают, но если вдруг, вместо этого, деньги меняют свое направление в результате оплошности какой-либо штатной человеческой единицы, они сводят ее к нулю. Насколько мне было известно, журнал Киппера (не Киппера конечно) находился во владении то ли какого-то правления, то ли синдиката, но все вместе они были то же самое, что каждый в отдельности. По словам Киппера, они не только увольняли небезызвестную единицу, но и сообщали о том себе подобным.
«Ах Херринг?» — скажет кто-то, когда Киппер придет к нему устраиваться на работу. — «Это не тот самый негодник, который лишил „Сездей Ривью? толстого слоя масла на хлебе“? Выкиньте его в окно, мы помашем ему вслед.» Другими словами, если Апджон выиграет процесс, шансы человеческой единицы «Киппер» превратиться в штатную единицу очень малы. Должны пройти годы, прежде его помилуют.
«Мне останется только продавать карандаши в подземном переходе». — сказал Киппер, и он только обхватил лицо руками на манер того, как это делают в случае отчаяния, но в это время дверь отворилась и в комнату вошла не тетушка Далия, а Бобби.
«Я взяла не ту книгу». — сказала она. — «Мне нужна была…»
Тут она обернулась на Киппера и вся напряглась ну точно как жена Лота, помните, тогда еще происходили все эти неприятности с небезызвестными городами: так вот, она превратилась в соляной столп, хотя что этим хотел сказать автор, я так и не мог понять. При чем тут соль. Весьма, весьма эксцентричен: я бы сказал иначе!
«О!» — воскликнула между тем Бобби, как будто оскорбленная увиденным, но в это время Киппер издал протяжный стон и поднял к ней свое испепеленное лицо. При виде этой человеческой руины все презрение мигом испарилось из Роберты Уикам, и на месте ее возникла любящая и нежная Бобби. Одним прыжком она подскочила к нему как львица, обретшая, наконец, своего детеныша.
«Регги! О, Регги Регги, дорогой мой, что случилось?» — воскликнула она, явно переменившись в лучшую сторону. Она размякла при виде чужого горя, такое часто бывает с женщинами. Об этом часто, кстати пишут поэты. Может, вы слышали, у одного поэта есть такие строчки:
«Что ты сделал с этим бедным агнцем?» — воскликнула она и посмотрела на меня взглядом, которому по колючести не было равных во всем нашем графстве за весь последний летний месяц. И только я успел объяснить, что вовсе не я, а рок судьбы омрачил чело бедного агнца, как в комнату вернулась тетушка Далия.
«Я была права,» — сказал она. «Я была уверена, что после выхода книги Апджон обязательно свяжется с агентством по журнальным и газетным вырезкам. Я нашла это у него на столе. Это твоя рецензия на его книгу, мой юный Херринг, и даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять, почему ему это могло не понравиться. Я могу прочитать вам это вслух».
Я конечно представлял себе, в каком ключе будет написана рецензия Киппера, что она не будет хвалебной, и что до меня, я слушал ее с большим удовольствием. Заканчивалась статья следующим образом:
«Обри Апджон был бы иного мнения о начальной школе, если сам бы оказался на месте своих учеников в Мелверн Хаус, что в Бремли. Мы никогда не забудем свиной колбасы, которую нам подавали по воскресеньям: судя по вкусу, свинина принадлежала свиньям, прожившим безрадостную жизнь и умершим от сапа или туберкулеза».
До сих пор, Киппер сидел, постукивая пальцами по коленке и время от времени вставляя: «да, сказано остро, но правда». Но когда тетушка дошла до этого последнего абзаца, он снова сделал свой знаменитый прыжок в высоту, явно побив прежние свои рекорды на несколько дюймов. Я успел подумать, что если отпадет его теперешний способ зарабатыванья денег, у него впереди блестящее будущее акробата.
«Но я не писал этих слов», — воскликнул Киппер.
«Но вот же, напечатано черным по белому».
«Но это же клевета!»
«То же самое считает Апджон и его хищник-адвокат. И я должна сказать, что эта колбаса действительно попахивает для тебя пятьюдесятью тысячами фунтов».
«Дайте я сам взгляну», — воскликнул Киппер. — «Я ничего не понимаю. Нет, подожди, дорогая, не сейчас. Мне нужно подумать», — говорил Киппер в то время, как Бобби подскочила и обвила его руками, как цепкий плющ.
«Регги!» — завопила она, именно завопила. — «Это все я!»
«Что?»
"Ну, этот конец. Помнишь, за ленчем ты показал мне корректуру и попросил занести ее тебе в журнал, так как ты спешил на гольф. Когда ты ушел, я перечитала все, там не было того, что ты мне смешно рассказывал про эту колбасу. И тут я подумала, что будет очень забавно если… Ну, я и подписала это в конце. Просто как метафору…
— О, Миссис Траверс, — сказала она, завидев тетушку Далию. — А я только что поговорила с папой по телефону.
Это замечание сразу заставило мою тетушку отложить в сторону клубок (отношений Киппер-Бобби). До раздачи призов в грамматической школе в Снодсбери, где соберутся сливки деревни, оставалось два дня: поэтому разве она не могла волноваться оттого, что отсутствует главное действующее лицо, которое должно было рассказать школьникам о жизненных идеалах и как ими пользоваться в летнее время. Если вы (то есть она) член правления такой школы и обязаны поставить ей такого оратора, то можно понять вашу (ее) нервозность, когда вы узнаете, что этот оратор сбежал в метрополию и неизвестно когда его ждать. Тетушка начинала понимать, что и у самого Апджона начинался каникулярный синдром, а ничто так не портит школьного собрания как отсутствие оратора. От волнения тетушка раскраснелась как июньская роза и поинтересовалась у Филлис, собирается или нет этот сын бакалавра возвращаться.
— Он приедет сегодня вечером. Он спрашивает, не беспокоитесь ли вы.
При этих словах родная сестра моего покойного отца фыркнула по высшей отметке десятибалльной шкалы.
— Неужели? Так у меня для него новость. Я действительно беспокоюсь. Почему он так долго задержался в Лондоне?
— Он встречался со своим адвокатом: он собирается подать в суд на «Сездей Ривью», за клевету.
Я до сих пор пытаюсь прикинуть, на сколько дюймов подпрыгнул Киппер на своем стуле, когда он услышал эти слова. Иногда мне кажется, что на десять дюймов, иногда, что на шесть, но во всяком случае это вполне можно было назвать прыжком в высоту.
— На «Сездей Ривью» — переспросила тетушка Далия. — Мой юный Херринг, это ведь кажется ваша газета? Чем они так завели Апджона?
— Папа написал книгу про начальную школу, это все из-за нее. Вы слышали, что он написал книгу про начальную школу?
— Представления не имела. Мне никто ничего не рассказывает.
— Ну вот, он написал книгу про начальную школу. Он там пишет про начальную школу.
— Про начальную школу — неужели?
— Да, про начальную школу.
— Слава богу, это мы уже выяснили. Повторение — мать учения. Ну и…?
— А «Сездей Ривью» написала что-то клеветническое про эту книгу, а папин адвокат сказал, что папа может выиграть от процесса не меньше пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. Ведь это же была клевета. Все это время папа разбирался с адвокатом. Но сегодня вечером он приедет назад. И будет участвовать в раздаче призов, его речь уже готова, я ее перепечатала. Ах, а вот и мой дорогой Поппет, — сказала Филлис, услышав приближающийся лай. — Он хочет покушать, мой дорогой песик. Сейчас, сейчас, Мамочка идет! — заворковала она и упорхнула от нас к нашим меньшим братьям.
После ее ухода воцарилась краткое молчание.
— Ничего не хочу слышать, — наконец сказал тетушка Далия с вызовом. — Ум это еще не все. Она хорошая, добрая девушка. И я люблю ее как родную дочь.
И пусть кто-то из вас считает ее дурочкой. Эй, — сказал она, увидев, что Киппер откинулся на стул, безуспешно пытаясь придать своему лицу волевое выражение. — Что вы так разволновались, мой юный Херринг?
Я видел, что Киппер не в разговорчивой форме, поэтому ответил за него сам.
— Возникает весьма сложная ситуация, дорогая тетушка. Ты же слышала, что рассказала Ф. Милз перед тем, как отправиться кормить свою собаку. А она все рассказала.
— Как тебя понять?
— А то, что она выложила все факты. Апджон написал эту тонкую книжицу, которая, если ты помнишь, посвящена начальной школе, и в ней он утверждает, по словам Киппера, что время, проведенное в таких заведениях, является самым счастливым в нашей жизни. Гл. редактор отдал эту книгу на рецензию Кипперу, и он, вспоминая это мрачное время в Мелверн Хаус, что в Бремли, когда мы только и делали, что собирали маргаритки в кавычках, — Киппер написал меткую рецензию: рука его была тверда. Ведь так, Киппер?
Киппер нашел в себе силы заговорить из такой глубины души, точно как буйвол вытаскивает с чавканьем ногу, засосанную в болоте.
«Но, черт побери,» — заговорил он наконец человеческим голосом, — «критика была совершенно справедливой. Конечно же, я говорил без обиняков…»
«Было бы небезынтересно узнать, в каких именно выражениях ты говорил без обиняков, ибо среди них может оказаться пара таких, которые будут тебе стоить пяти тысяч фунтов стерлингов. Берти, садись в машину, съезди на станцию и посмотри, нет ли у них в киоске одного экземпляра… Впрочем нет, погоди. Вольно. Я сейчас приду». — сказала она и вышла из комнаты, оставив меня в полном неведении, какие будут дальнейшие распоряжения. Пути тетушек неисповедимы.
Я повернулся к Кипперу.
«Плохо дело,» — сказал я.
По его сморщенному выражению я понял, что хуже некуда.
«Что может быть, если сотрудник еженедельника вгоняет свое начальство в большие издержки за клевету?»
«Его выгоняют, но что хуже всего, ему будет трудно найти другую работу. Его заносят в черный список.»
Я его понял. Ох уж эти господа, которые владеют еженедельниками: они считают каждый пенни. Им нравится, когда деньги прибывают, но если вдруг, вместо этого, деньги меняют свое направление в результате оплошности какой-либо штатной человеческой единицы, они сводят ее к нулю. Насколько мне было известно, журнал Киппера (не Киппера конечно) находился во владении то ли какого-то правления, то ли синдиката, но все вместе они были то же самое, что каждый в отдельности. По словам Киппера, они не только увольняли небезызвестную единицу, но и сообщали о том себе подобным.
«Ах Херринг?» — скажет кто-то, когда Киппер придет к нему устраиваться на работу. — «Это не тот самый негодник, который лишил „Сездей Ривью? толстого слоя масла на хлебе“? Выкиньте его в окно, мы помашем ему вслед.» Другими словами, если Апджон выиграет процесс, шансы человеческой единицы «Киппер» превратиться в штатную единицу очень малы. Должны пройти годы, прежде его помилуют.
«Мне останется только продавать карандаши в подземном переходе». — сказал Киппер, и он только обхватил лицо руками на манер того, как это делают в случае отчаяния, но в это время дверь отворилась и в комнату вошла не тетушка Далия, а Бобби.
«Я взяла не ту книгу». — сказала она. — «Мне нужна была…»
Тут она обернулась на Киппера и вся напряглась ну точно как жена Лота, помните, тогда еще происходили все эти неприятности с небезызвестными городами: так вот, она превратилась в соляной столп, хотя что этим хотел сказать автор, я так и не мог понять. При чем тут соль. Весьма, весьма эксцентричен: я бы сказал иначе!
«О!» — воскликнула между тем Бобби, как будто оскорбленная увиденным, но в это время Киппер издал протяжный стон и поднял к ней свое испепеленное лицо. При виде этой человеческой руины все презрение мигом испарилось из Роберты Уикам, и на месте ее возникла любящая и нежная Бобби. Одним прыжком она подскочила к нему как львица, обретшая, наконец, своего детеныша.
«Регги! О, Регги Регги, дорогой мой, что случилось?» — воскликнула она, явно переменившись в лучшую сторону. Она размякла при виде чужого горя, такое часто бывает с женщинами. Об этом часто, кстати пишут поэты. Может, вы слышали, у одного поэта есть такие строчки:
Бобби накинулась на меня как разъяренная львица.
О женщина, в часы любви
там-тамти-тидли что-то там «вы».
«Когда» там что-то такое «цветы»,
и точно не помню, трам-там «ты».
«Что ты сделал с этим бедным агнцем?» — воскликнула она и посмотрела на меня взглядом, которому по колючести не было равных во всем нашем графстве за весь последний летний месяц. И только я успел объяснить, что вовсе не я, а рок судьбы омрачил чело бедного агнца, как в комнату вернулась тетушка Далия.
«Я была права,» — сказал она. «Я была уверена, что после выхода книги Апджон обязательно свяжется с агентством по журнальным и газетным вырезкам. Я нашла это у него на столе. Это твоя рецензия на его книгу, мой юный Херринг, и даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять, почему ему это могло не понравиться. Я могу прочитать вам это вслух».
Я конечно представлял себе, в каком ключе будет написана рецензия Киппера, что она не будет хвалебной, и что до меня, я слушал ее с большим удовольствием. Заканчивалась статья следующим образом:
«Обри Апджон был бы иного мнения о начальной школе, если сам бы оказался на месте своих учеников в Мелверн Хаус, что в Бремли. Мы никогда не забудем свиной колбасы, которую нам подавали по воскресеньям: судя по вкусу, свинина принадлежала свиньям, прожившим безрадостную жизнь и умершим от сапа или туберкулеза».
До сих пор, Киппер сидел, постукивая пальцами по коленке и время от времени вставляя: «да, сказано остро, но правда». Но когда тетушка дошла до этого последнего абзаца, он снова сделал свой знаменитый прыжок в высоту, явно побив прежние свои рекорды на несколько дюймов. Я успел подумать, что если отпадет его теперешний способ зарабатыванья денег, у него впереди блестящее будущее акробата.
«Но я не писал этих слов», — воскликнул Киппер.
«Но вот же, напечатано черным по белому».
«Но это же клевета!»
«То же самое считает Апджон и его хищник-адвокат. И я должна сказать, что эта колбаса действительно попахивает для тебя пятьюдесятью тысячами фунтов».
«Дайте я сам взгляну», — воскликнул Киппер. — «Я ничего не понимаю. Нет, подожди, дорогая, не сейчас. Мне нужно подумать», — говорил Киппер в то время, как Бобби подскочила и обвила его руками, как цепкий плющ.
«Регги!» — завопила она, именно завопила. — «Это все я!»
«Что?»
"Ну, этот конец. Помнишь, за ленчем ты показал мне корректуру и попросил занести ее тебе в журнал, так как ты спешил на гольф. Когда ты ушел, я перечитала все, там не было того, что ты мне смешно рассказывал про эту колбасу. И тут я подумала, что будет очень забавно если… Ну, я и подписала это в конце. Просто как метафору…
ГЛАВА 14
На некоторое мгновение в комнате воцарилась тишина, прерванная лишь тетушкиным восклицанием: «Вот это да!» Киппер стоял мигая глазами: я уже однажды видел, как он это делал на турнирах по боксу, получая ближний короткий в самое ранимое место типа «в нос». Не могу сказать, мелькнула ли в этот момент в его мозгу желание схватить Бобби за шею и поработать с ней, но если и так, это желание было недолгим, ибо любовь возобладала. Ведь она назвала его агнцем, и с нежностью такового он заговорил.
— Ах, вот что. Ну что ж, ладно.
— Мне очень жаль.
— Ну что ты.
— Ты меня сможешь простить?
— Конечно.
— Я не желала ничего дурного.
— Конечно же нет.
— У тебя теперь будут неприятности?
— Возможны некоторые осложнения.
— О, Регги!
— Ничего страшного.
— Я испортила тебе жизнь.
— Пустяки. «Сездей Ривью» не единственная газета в Лондоне. Если меня и уволят, устроюсь на работу в другое место.
Это несколько расходилось с той информацией, которой владел я, насчет «черных списков», но я оставил это при себе, так как видел, что слова Киппера успокоили Бобби, а я не хотел портить им настроение. Разве можно вырвать полную чашу счастья из рук девушки, которая только что выкарабкалась из оврага отчаяния к тому же, если к этой чаше она уже приложилась.
— Конечно! — сказала Бобби. Любая газета почтет за счастье иметь у себя такого ценного человека.
— Они будут драться как тигры, чтобы заполучить его, — поддакнул я. — Такая купюра как Киппер может выпасть из оборота только на день, на два, не больше.
— Ты такой умный.
— О, благодарю.
— Я имею в виду не тебя, а Регги.
— Ах, Конечно же и Киппер вполне достоин такого звания.
— И все же, — заметила тетушка Далия, — мне думается, что когда вернется Апджон, вам нужно сделать все, чтобы умаслить его.
Я понимала, что она имеет в виду. Она предлагала прижать его к своей груди и так там и остаться.
— Точно, — заметил я. — Ты должен накачаться обаянием, Киппер, и есть шанс, что он заберет иск обратно.
— Он определенно так и сделает. Никто не может устоять перед тобой.
— Ты и вправду так думаешь, дорогая?
— Конечно, дорогой.
— Будем надеяться, что это так, дорогая. А между тем, — продолжил Киппер, — если я срочно не выпью виски с содовой, я развалюсь. Вы не возражаете, миссис Траверс, если я пойду и попрошу, чтобы мне налили?
— Именно это я и хотела предложить тебе сама. Лети, мой юный Бемби, лети и приложись к спасительной влаге.
— Я бы тоже не отказалась немного выпить. — сказала Бобби.
— И я тоже, поддакнул я, внимая народному гласу. — Но я бы остановился, — сказал я, когда мы уже вышли из комнаты, — я бы остановился на портвейне. В нем больше солидности. Поищем Сордфиша. Он нас обслужит.
Попа Глоссопа мы нашли в буфетной, где он начищал до блеска столовое серебро. Он несколько удивился от такого наплыва народу, но узнав, что наши глотки иссохли от жажды, он откупорил нам бутылку хорошего вина. Тут мы немного повосстанавливали нервные клетки, потом Киппер, который все это время находился в молчаливой задумчивости, встал и сказал, что он извиняется, но ему надо пойти побыть одному. Я видел, как Поп Глоссоп проводил Киппера острым взглядом, и понял, что он заинтересовался моим другом в плане второго своего призвания. Психиатр — он и на работе дворецкого психиатр. Вежливо дождавшись, когда дверь за Киппером закроется, Глоссоп поинтересовался:
— Мистер Вустер, мистер Херринг ваш старый друг?
— Зовите меня Берти.
— Ах, простите, Берти. Значит, вы уже некоторое время с ним дружны?
— Мы, считай, вылупились из соседних яиц.
—И он также друг мисс Уикам?
— Сэр Родерик: Регги Херринг и я помолвлены, — заметила Бобби.
При этих словах Глоссоп прекратил всякие расспросы. Он только сказал «О!…» — и начал обсуждать стоявшую погоду, и он ее обсуждал, пока Бобби, которая все это время так же проявляла признаки нервозности, не сказала, что она, пожалуй, сходит и посмотрит, как там он… Избавившись таким образом от необходимости продолжать про погоду, сэр Родерик тотчас же приступил к разговору.
— Мне не хотелось говорить этого при мисс Уикам, так как она помолвлена с мистером Херрингом, я не хочу лишний раз беспокоить ее, но у этого молодого человека все признаки невроза.
— Он не всегда такой чокнутой, каким выглядит сегодня.
— Но все же…
— Знаете, что я вам скажу, Родди. Если бы с вами случилось то, что произошло с ним, у вас тоже был бы невроз.
И я все ему рассказал: не повредит здоровью узнать его мнение насчет истории с Киппером.
«Теперь вы знаете все». — закончил я. — «Единственный способ избежать того, что равносильно собственной смерти — а именно: дать ограбить своих работодателей на сумму, превышающую порог их жадности, — единственный способ — это помириться с Апджоном, что по мнению любого нормального человека может быть равносильно только собственной смерти. Посудите сами: четыре года он прожил с ним бок о бок в Мэлверне и так и не смог наладить с ним отношений. Трудно представить, как он это сделает теперь. Вся эта затея сущее impasse по-французски, то есть полный тупик: формулы примирения не существует.»
К моему удивлению, вместо того, чтобы пощелкать языком и покачать головой в знак того, что ситуация действительно серьезная, сэр Родерик озорно засмеялся: очевидно, во всем происходящем были свои светлые моменты, но я до них своим умом дойти не мог.
— Вы знаете, просто невероятно, дорогой Берти, — сказал он, — насколько все это напоминает мне мою собственную молодость. Мне припомнились случаи из собственной жизни, о которых я не вспоминал годами. Пока вы мне рассказывали о злоключениях своего друга Херринга, как будто спала пелена, покрывавшая мое давнее прошлое, как будто сломалась пружина времена, отпустив стрелки часов назад: я снова почувствовал себя молодым двадцатилетним парнем, попавшим в причудливую историю с Бертой Симмонс, Джорджем Ланчестером и отцом Берты, мистером Симмонс, который в то время проживал в Путней. Занимался импортом топленого жира и масла.
— Так что вы говорите за причудливая история?
Сэр Родерик снова повторил состав действующих лиц, выдвинул предложение выпить еще портвейну, — предложение было принято вместе с портвейном, — а затем он продолжил:
"Джордж, молодой человек, кипевший страстью жизни, познакомился с Бертой Симмонс в ратуше города Путней на благотворительном вечере-дансинге в помощь вдовам вокзальных носильщиков, в результате чего он влюбился с первого взгляда. Любовь оказалась взаимной. Когда, на следующий день, Джордж встретил Берту на улице, он пригласил ее в кондитерскую, где предложил ей мороженое, руку и сердце, которые с радостью были приняты. Она рассказала, что когда накануне танцевала с ним, на нее как будто что-то нахлынуло.
— Это называется родственные души.
— Очень точное определение.
— И это прекрасно.
— Согласен с вами. Но было одно препятствие, и весьма серьезное. Джордж был инструктором по плаванию в городских банях, а у мистера Симмонса были более значительные планы насчет своей дочери. Он не дал согласия на этот брак. Вы сами понимаете, что были такие времена для отцов. И только когда Джордж спас его, когда тот тонул, только тогда он уступил и благословил влюбленную пару.
— Как же такое могло случиться?"
— Очень просто. Мы вместе с Симмонсом отправились гулять по набережной, а потом я столкнул его в воду. Джордж только этого и ждал: он нырнул и спас утопающего. Конечно мне пришлось выслушать упреки в собственный адрес по поводу моей неуклюжести, и прошло много недель прежде чем меня снова пригласили на воскресный ужин к Симмонсам, что было для меня в то время сущим наказанием: ведь я был бедным студентом-медиком, был все время голоден. Но я рад был пойти на такую жертву ради собственного друга, ведь для него последствия были самыми благоприятными. И вот я и подумал, пока вы рассказывали мне, что мистеру Херрингу нужно помириться с Апджоном: не подойдет ли подобный «прикол» — ведь молодые так это теперь называют — не подойдет ли он для вашего случая. Все условия для этого в Бринкли имеются. Прогуливаясь по парку, я нашел одно маленькое, но вполне подходящее, «тонубельное» я бы сказал озеро. Вот так, мой дорогой Берти. Впрочем, это может так и остаться идеей.
По мере его рассказа я покрывался краской стыда. Вспомнить только — как плохо я думал о нем, когда наши отношения были не столь близкими. Невероятно, что когда-то я смотрел на этого прекрасного специалиста по психам как на врага человечества. Вот вам наглядный урок, думал я, для всех нас: можно иметь лысую голову и быть обладателем мохнатых бровей, но в душе оставаться веселым и молодым. На дне моего бокала еще оставалось немного вишневого нектара, и когда он закончил рассказ, я с восхищением поднял за него тост. Я сказал, что он ужасно умный и предложил: сигару или кокосовый орех, на выбор?
— Ах, вот что. Ну что ж, ладно.
— Мне очень жаль.
— Ну что ты.
— Ты меня сможешь простить?
— Конечно.
— Я не желала ничего дурного.
— Конечно же нет.
— У тебя теперь будут неприятности?
— Возможны некоторые осложнения.
— О, Регги!
— Ничего страшного.
— Я испортила тебе жизнь.
— Пустяки. «Сездей Ривью» не единственная газета в Лондоне. Если меня и уволят, устроюсь на работу в другое место.
Это несколько расходилось с той информацией, которой владел я, насчет «черных списков», но я оставил это при себе, так как видел, что слова Киппера успокоили Бобби, а я не хотел портить им настроение. Разве можно вырвать полную чашу счастья из рук девушки, которая только что выкарабкалась из оврага отчаяния к тому же, если к этой чаше она уже приложилась.
— Конечно! — сказала Бобби. Любая газета почтет за счастье иметь у себя такого ценного человека.
— Они будут драться как тигры, чтобы заполучить его, — поддакнул я. — Такая купюра как Киппер может выпасть из оборота только на день, на два, не больше.
— Ты такой умный.
— О, благодарю.
— Я имею в виду не тебя, а Регги.
— Ах, Конечно же и Киппер вполне достоин такого звания.
— И все же, — заметила тетушка Далия, — мне думается, что когда вернется Апджон, вам нужно сделать все, чтобы умаслить его.
Я понимала, что она имеет в виду. Она предлагала прижать его к своей груди и так там и остаться.
— Точно, — заметил я. — Ты должен накачаться обаянием, Киппер, и есть шанс, что он заберет иск обратно.
— Он определенно так и сделает. Никто не может устоять перед тобой.
— Ты и вправду так думаешь, дорогая?
— Конечно, дорогой.
— Будем надеяться, что это так, дорогая. А между тем, — продолжил Киппер, — если я срочно не выпью виски с содовой, я развалюсь. Вы не возражаете, миссис Траверс, если я пойду и попрошу, чтобы мне налили?
— Именно это я и хотела предложить тебе сама. Лети, мой юный Бемби, лети и приложись к спасительной влаге.
— Я бы тоже не отказалась немного выпить. — сказала Бобби.
— И я тоже, поддакнул я, внимая народному гласу. — Но я бы остановился, — сказал я, когда мы уже вышли из комнаты, — я бы остановился на портвейне. В нем больше солидности. Поищем Сордфиша. Он нас обслужит.
Попа Глоссопа мы нашли в буфетной, где он начищал до блеска столовое серебро. Он несколько удивился от такого наплыва народу, но узнав, что наши глотки иссохли от жажды, он откупорил нам бутылку хорошего вина. Тут мы немного повосстанавливали нервные клетки, потом Киппер, который все это время находился в молчаливой задумчивости, встал и сказал, что он извиняется, но ему надо пойти побыть одному. Я видел, как Поп Глоссоп проводил Киппера острым взглядом, и понял, что он заинтересовался моим другом в плане второго своего призвания. Психиатр — он и на работе дворецкого психиатр. Вежливо дождавшись, когда дверь за Киппером закроется, Глоссоп поинтересовался:
— Мистер Вустер, мистер Херринг ваш старый друг?
— Зовите меня Берти.
— Ах, простите, Берти. Значит, вы уже некоторое время с ним дружны?
— Мы, считай, вылупились из соседних яиц.
—И он также друг мисс Уикам?
— Сэр Родерик: Регги Херринг и я помолвлены, — заметила Бобби.
При этих словах Глоссоп прекратил всякие расспросы. Он только сказал «О!…» — и начал обсуждать стоявшую погоду, и он ее обсуждал, пока Бобби, которая все это время так же проявляла признаки нервозности, не сказала, что она, пожалуй, сходит и посмотрит, как там он… Избавившись таким образом от необходимости продолжать про погоду, сэр Родерик тотчас же приступил к разговору.
— Мне не хотелось говорить этого при мисс Уикам, так как она помолвлена с мистером Херрингом, я не хочу лишний раз беспокоить ее, но у этого молодого человека все признаки невроза.
— Он не всегда такой чокнутой, каким выглядит сегодня.
— Но все же…
— Знаете, что я вам скажу, Родди. Если бы с вами случилось то, что произошло с ним, у вас тоже был бы невроз.
И я все ему рассказал: не повредит здоровью узнать его мнение насчет истории с Киппером.
«Теперь вы знаете все». — закончил я. — «Единственный способ избежать того, что равносильно собственной смерти — а именно: дать ограбить своих работодателей на сумму, превышающую порог их жадности, — единственный способ — это помириться с Апджоном, что по мнению любого нормального человека может быть равносильно только собственной смерти. Посудите сами: четыре года он прожил с ним бок о бок в Мэлверне и так и не смог наладить с ним отношений. Трудно представить, как он это сделает теперь. Вся эта затея сущее impasse по-французски, то есть полный тупик: формулы примирения не существует.»
К моему удивлению, вместо того, чтобы пощелкать языком и покачать головой в знак того, что ситуация действительно серьезная, сэр Родерик озорно засмеялся: очевидно, во всем происходящем были свои светлые моменты, но я до них своим умом дойти не мог.
— Вы знаете, просто невероятно, дорогой Берти, — сказал он, — насколько все это напоминает мне мою собственную молодость. Мне припомнились случаи из собственной жизни, о которых я не вспоминал годами. Пока вы мне рассказывали о злоключениях своего друга Херринга, как будто спала пелена, покрывавшая мое давнее прошлое, как будто сломалась пружина времена, отпустив стрелки часов назад: я снова почувствовал себя молодым двадцатилетним парнем, попавшим в причудливую историю с Бертой Симмонс, Джорджем Ланчестером и отцом Берты, мистером Симмонс, который в то время проживал в Путней. Занимался импортом топленого жира и масла.
— Так что вы говорите за причудливая история?
Сэр Родерик снова повторил состав действующих лиц, выдвинул предложение выпить еще портвейну, — предложение было принято вместе с портвейном, — а затем он продолжил:
"Джордж, молодой человек, кипевший страстью жизни, познакомился с Бертой Симмонс в ратуше города Путней на благотворительном вечере-дансинге в помощь вдовам вокзальных носильщиков, в результате чего он влюбился с первого взгляда. Любовь оказалась взаимной. Когда, на следующий день, Джордж встретил Берту на улице, он пригласил ее в кондитерскую, где предложил ей мороженое, руку и сердце, которые с радостью были приняты. Она рассказала, что когда накануне танцевала с ним, на нее как будто что-то нахлынуло.
— Это называется родственные души.
— Очень точное определение.
— И это прекрасно.
— Согласен с вами. Но было одно препятствие, и весьма серьезное. Джордж был инструктором по плаванию в городских банях, а у мистера Симмонса были более значительные планы насчет своей дочери. Он не дал согласия на этот брак. Вы сами понимаете, что были такие времена для отцов. И только когда Джордж спас его, когда тот тонул, только тогда он уступил и благословил влюбленную пару.
— Как же такое могло случиться?"
— Очень просто. Мы вместе с Симмонсом отправились гулять по набережной, а потом я столкнул его в воду. Джордж только этого и ждал: он нырнул и спас утопающего. Конечно мне пришлось выслушать упреки в собственный адрес по поводу моей неуклюжести, и прошло много недель прежде чем меня снова пригласили на воскресный ужин к Симмонсам, что было для меня в то время сущим наказанием: ведь я был бедным студентом-медиком, был все время голоден. Но я рад был пойти на такую жертву ради собственного друга, ведь для него последствия были самыми благоприятными. И вот я и подумал, пока вы рассказывали мне, что мистеру Херрингу нужно помириться с Апджоном: не подойдет ли подобный «прикол» — ведь молодые так это теперь называют — не подойдет ли он для вашего случая. Все условия для этого в Бринкли имеются. Прогуливаясь по парку, я нашел одно маленькое, но вполне подходящее, «тонубельное» я бы сказал озеро. Вот так, мой дорогой Берти. Впрочем, это может так и остаться идеей.
По мере его рассказа я покрывался краской стыда. Вспомнить только — как плохо я думал о нем, когда наши отношения были не столь близкими. Невероятно, что когда-то я смотрел на этого прекрасного специалиста по психам как на врага человечества. Вот вам наглядный урок, думал я, для всех нас: можно иметь лысую голову и быть обладателем мохнатых бровей, но в душе оставаться веселым и молодым. На дне моего бокала еще оставалось немного вишневого нектара, и когда он закончил рассказ, я с восхищением поднял за него тост. Я сказал, что он ужасно умный и предложил: сигару или кокосовый орех, на выбор?