Страница:
Гавейн тоже уехал под предлогом необходимости осмотра своих земель на севере. Я надеялась, что дальше этого дело не зайдет. Мы не могли себе позволить, чтобы принц оркнейский стал врагом Артура, как это случилось с его отцом. Обладая необыкновенной восприимчивостью, свойственной кельтам, он разыскал меня в то утро, когда уезжал, именно для того, чтобы успокоить мои страхи.
– Я признаюсь, что вышел из себя, госпожа, и говорил с вами обоими грубее, чем хотел. Артур сказал, что понимает меня, и я надеюсь, что и ты примешь мои извинения.
– Может быть, смена обстановки поможет тебе, – ответила я, с любовью глядя на рыжеволосого, – мы бы не хотели, чтобы ты уезжал рассерженным… или чувствовал, что ты не можешь вернуться.
Он обезоруживающе улыбнулся.
– Артур и его двор – по-прежнему мой дом и моя семья. Но уже много лет, как я не видел своих родных. Мордред и Гарет, наверное, так выросли, что я их и не узнаю. А мать… ну ладно, настало время покончить с нашими разногласиями.
Я кивнула и подумала, что оба они должны были смягчиться и уладить старые ссоры. Если это будет так, то, возможно, найдется какой-нибудь способ помирить ее с Артуром. Помня об этом, я попросила Гавейна передать ей мои лучшие пожелания и сказать, что я надеюсь когда-нибудь встретиться с ней. Гавейн обещал передать. Все это было сказано как бы мимоходом, но я надеялась, что может принести какую-нибудь пользу.
Не прошло и недели, как Эттарда объявила, что уезжает в свои владения в Корнуолле, которые оставила ей Игрейна. Теперь с Пеллеасом у нее не могло быть никакого будущего, а история с Гавейном обсуждалась всеми при дворе, и я не винила ее за желание уехать. Я пожелала ей всего самого доброго и дала паланкин, которым пользовалась Игрейна, потому что в нем она чувствовала себя удобнее, чем я.
Я попросила мать-королеву покровительствовать ей, но сделала это про себя, потому что была уверена, что даже на небесах Игрейна проявит больше терпения, чем я.
Кроме того, приближающийся приезд Тристана и Изольды не оставлял мне времени беспокоиться за Эттарду.
Отряд из Корнуолла прибыл в Оксфорд через неделю, и Изольда немедленно удалилась в комнаты, которые я ей отвела. Я спросила ее, желают ли они с Бранвеной обедать с нами, но она ответила, что подготовиться к встрече с людьми не раньше следующего утра, поэтому я пошла в зал одна.
– Ты выбрал очень удачное время, – говорила Тристану Августа, – мы не ждали вас так скоро, иначе бы Гвен уже собирала вещи.
– Я? Для чего? – спросила я, захваченная врасплох.
– Как для чего? Для того чтобы сопровождать Изольду. – Мой муж, казалось, удивился, что я не предусмотрела такого поворота событий. – Ты же знаешь – ей нужна компаньонка.
Мне хотелось рассмеяться, потому что мысль о том, что надо охранять добродетель Изольды, казалась совершенно нелепой, но Артур строго смотрел на меня, поэтому я подавила смех и взглянула на Ланселота. Наши глаза на миг встретились, и я внезапно поняла, что он так же, как и я, не предполагал такого решения вопроса.
– Но я не хочу ехать в Сад Радостей, – сопротивлялась я, когда мы готовились спать. – Я думала, что мы поедем вместе в Кадбери.
– Я тоже так думал, – вздохнул Артур, – но до тех пор, пока я не увижу, как на это ответит Марк, мы должны оставаться предельно осторожными. Мне бы не хотелось воевать с этим человеком – это может легко втянуть в войну Ирландию. Ты поедешь с Изольдой, пусть это выглядит веселым летним отдыхом двух королев.
Я содрогнулась, понимая, что не могу сказать Артуру, что боюсь на многие недели оказаться наедине с Лансом. Одно дело, когда радуешься его обществу в компании других людей Артура, но совсем другое – встретиться лицом к лицу с… с чем? Я поняла, что не могу даже завершить мысль.
– Потребуются недели, чтобы подготовить двор к отъезду, – не сдавалась я.
– Значит, возьми небольшую свиту, – последовал ответ, – я уверен, что на самом деле неважно, сколько вас там будет, нам надо только убедить Марка, что соблюдаются правила приличий, которых требует его христианская вера.
Артур встал рядом со мной и, обняв меня, притянул к себе.
– Меня тоже не радует разлука с тобой на целое лето, – сказал он. – Но интересы Британии превыше всего, а сейчас это означает, что Марку нужно дать время успокоиться, прежде чем он решит, что ему делать со сбежавшей женой.
Я смотрела на него и чувствовала любовь, ненависть, хотела крикнуть: «Можешь ты думать о чем-нибудь другом, кроме Британии!» – и это так волновало мою душу, что из моих глаз полились неожиданные слезы.
– Ну, хватит, разве моей любимой кельтской королеве нужно плакать о такой мелочи, как недолгая, всего на три месяца, разлука? – поддразнил Артур, заключая меня в свои медвежьи объятия.
Я обхватила его руками, прижалась к нему, и все мои слова сомнения и неуверенности утонули в молчании, в котором были и любовь, и надежда, и печаль.
Когда-нибудь, Артур, говорила я себе, когда-нибудь эти чувства выплеснутся наружу, и тогда ты услышишь такой крик, который ты не сможешь забыть.
ГЛАВА 29
ГЛАВА 30
– Я признаюсь, что вышел из себя, госпожа, и говорил с вами обоими грубее, чем хотел. Артур сказал, что понимает меня, и я надеюсь, что и ты примешь мои извинения.
– Может быть, смена обстановки поможет тебе, – ответила я, с любовью глядя на рыжеволосого, – мы бы не хотели, чтобы ты уезжал рассерженным… или чувствовал, что ты не можешь вернуться.
Он обезоруживающе улыбнулся.
– Артур и его двор – по-прежнему мой дом и моя семья. Но уже много лет, как я не видел своих родных. Мордред и Гарет, наверное, так выросли, что я их и не узнаю. А мать… ну ладно, настало время покончить с нашими разногласиями.
Я кивнула и подумала, что оба они должны были смягчиться и уладить старые ссоры. Если это будет так, то, возможно, найдется какой-нибудь способ помирить ее с Артуром. Помня об этом, я попросила Гавейна передать ей мои лучшие пожелания и сказать, что я надеюсь когда-нибудь встретиться с ней. Гавейн обещал передать. Все это было сказано как бы мимоходом, но я надеялась, что может принести какую-нибудь пользу.
Не прошло и недели, как Эттарда объявила, что уезжает в свои владения в Корнуолле, которые оставила ей Игрейна. Теперь с Пеллеасом у нее не могло быть никакого будущего, а история с Гавейном обсуждалась всеми при дворе, и я не винила ее за желание уехать. Я пожелала ей всего самого доброго и дала паланкин, которым пользовалась Игрейна, потому что в нем она чувствовала себя удобнее, чем я.
Я попросила мать-королеву покровительствовать ей, но сделала это про себя, потому что была уверена, что даже на небесах Игрейна проявит больше терпения, чем я.
Кроме того, приближающийся приезд Тристана и Изольды не оставлял мне времени беспокоиться за Эттарду.
Отряд из Корнуолла прибыл в Оксфорд через неделю, и Изольда немедленно удалилась в комнаты, которые я ей отвела. Я спросила ее, желают ли они с Бранвеной обедать с нами, но она ответила, что подготовиться к встрече с людьми не раньше следующего утра, поэтому я пошла в зал одна.
– Ты выбрал очень удачное время, – говорила Тристану Августа, – мы не ждали вас так скоро, иначе бы Гвен уже собирала вещи.
– Я? Для чего? – спросила я, захваченная врасплох.
– Как для чего? Для того чтобы сопровождать Изольду. – Мой муж, казалось, удивился, что я не предусмотрела такого поворота событий. – Ты же знаешь – ей нужна компаньонка.
Мне хотелось рассмеяться, потому что мысль о том, что надо охранять добродетель Изольды, казалась совершенно нелепой, но Артур строго смотрел на меня, поэтому я подавила смех и взглянула на Ланселота. Наши глаза на миг встретились, и я внезапно поняла, что он так же, как и я, не предполагал такого решения вопроса.
– Но я не хочу ехать в Сад Радостей, – сопротивлялась я, когда мы готовились спать. – Я думала, что мы поедем вместе в Кадбери.
– Я тоже так думал, – вздохнул Артур, – но до тех пор, пока я не увижу, как на это ответит Марк, мы должны оставаться предельно осторожными. Мне бы не хотелось воевать с этим человеком – это может легко втянуть в войну Ирландию. Ты поедешь с Изольдой, пусть это выглядит веселым летним отдыхом двух королев.
Я содрогнулась, понимая, что не могу сказать Артуру, что боюсь на многие недели оказаться наедине с Лансом. Одно дело, когда радуешься его обществу в компании других людей Артура, но совсем другое – встретиться лицом к лицу с… с чем? Я поняла, что не могу даже завершить мысль.
– Потребуются недели, чтобы подготовить двор к отъезду, – не сдавалась я.
– Значит, возьми небольшую свиту, – последовал ответ, – я уверен, что на самом деле неважно, сколько вас там будет, нам надо только убедить Марка, что соблюдаются правила приличий, которых требует его христианская вера.
Артур встал рядом со мной и, обняв меня, притянул к себе.
– Меня тоже не радует разлука с тобой на целое лето, – сказал он. – Но интересы Британии превыше всего, а сейчас это означает, что Марку нужно дать время успокоиться, прежде чем он решит, что ему делать со сбежавшей женой.
Я смотрела на него и чувствовала любовь, ненависть, хотела крикнуть: «Можешь ты думать о чем-нибудь другом, кроме Британии!» – и это так волновало мою душу, что из моих глаз полились неожиданные слезы.
– Ну, хватит, разве моей любимой кельтской королеве нужно плакать о такой мелочи, как недолгая, всего на три месяца, разлука? – поддразнил Артур, заключая меня в свои медвежьи объятия.
Я обхватила его руками, прижалась к нему, и все мои слова сомнения и неуверенности утонули в молчании, в котором были и любовь, и надежда, и печаль.
Когда-нибудь, Артур, говорила я себе, когда-нибудь эти чувства выплеснутся наружу, и тогда ты услышишь такой крик, который ты не сможешь забыть.
ГЛАВА 29
САД РАДОСТЕЙ
Итак, мы выехали в Уоркворт. Ланс и я, Тристан и Изольда, Паломид и Грифлет, который уговорил поехать и Фриду, и большинство фрейлин двора, потому что в последнюю минуту Артур растерянно посмотрел на меня и сказал:
– Что я только буду делать с ними, когда ты уедешь?
После многих миль езды по Чевиотским нагорьям с их высокими, продуваемыми ветрами пустошами, заросшими фиолетовым болотным мхом, долина реки Кокет показалась очаровательным местом. Спускаясь вниз в ее буйную свежую зелень, я поняла, почему Ланс любил ее. Она казалась заколдованным королевством.
Когда мы спешились у каменистого пруда, давая отдохнуть лошадям, я заметила стремительного зимородка, похожего на всплеск голубой молнии.
В первый раз за многие годы я ощутила особое очарование окружающей меня природы – серого лишайника на корявой коре дуба, мха, густого и яркого, покрывавшего сырые скалы, журчание воды, перекатывающейся с уступа на уступ. Запах леса и прохлада влажных папоротников дарили мир и покой, о которых я, сама того не осознавая, не помнила до того момента, пока снова не ощутила их.
Моя жизнь при дворе превратилась в головокружительный водоворот, в котором требовалось принимать решения и быть дипломатом. Меня поразило, что, пока все это время я металась по мощеным дворам и комнатам в каменных башнях, выполняя свои обязанности земля продолжала молчаливо изливать свою силу, видимую тому, кто потрудился бы поискать ее. Я упивалась ее красотой, как томимый жаждой путник, который неожиданно натыкается на потаенный родник, и утоляла свою жажду, изумляясь и вознося благодарность богам.
Вздохнув, я пообещала себе, что этим летом, в этом Саду Радостей я не позволю, чтобы дела королевства лишали меня возможности ощущать себя частицей окружающего мира.
Новый дом Ланса был удобным и уютным. Примостившийся на холме в излучине реки, он более походил на сельскую усадьбу, чем на военную крепость, и хотя его окружали ров и насыпь, крепостных стен вокруг него не было. Смотритель и его жена оказались приветливыми и дружелюбными людьми, и когда на следующее утро я проснулась, меня встретил запах бекона, шипящего на деревенском очаге. Это так напоминало детство, что я чуть не заплакала от удовольствия.
Мы вели идиллическую жизнь, работая и развлекаясь, как одна большая семья. Я радовалась, что не нужно соблюдать придворный этикет. Даже Изольда почувствовала это, постепенно забывая о своей сдержанности и участвуя во всех наших делах. Это помогало мне ближе познакомиться с девушкой.
– Ты не скучаешь по Ирландии? – спросила я ее однажды утром, когда на песчаном берегу мы собирали моллюсков к обеду.
– Не очень, – ответила она, разбрасывая мокрый песок заостренной палкой. – Касл-Дор находится на пути между Ирландией и континентом, поэтому туда все время прибывают караваны и ладьи. Когда я была замужем… мне приходилось убеждать ирландских торговцев, что в Корнуолле им всегда рады.
Небрежный тон, которым она говорила о нуждах торговли и о географии, не соответствовал моему представлению о ней как о хорошенькой избалованной девчонке, думающей только о красивых платьях. Может быть, Изольда не была такой уж несведущей, как думала я, и ее знаний вполне хватало, чтобы она могла заниматься государственными делами.
– Я часто думала, почему твои родные позволили тебе выйти замуж за старика, – спросила я, решив, что, если мы собираемся стать друзьями на те несколько месяцев, которые были у нас впереди, лучше всего начать с честного разговора. – Разве ты не возражала?
– Почти нет, – призналась Изольда, задумчиво глядя на скалы, под которыми бился прибой. – А к тому времени, когда я поняла, что моя мать пытается устроить, чтобы я была хоть немного счастлива, было уже слишком поздно. – И грустно добавила: – Никогда нельзя пить вино из неизвестной фляги.
– И любовный напиток тоже, – напомнила я, в ответ Изольда покачала головой.
– Меня тошнит, когда я думаю об этом. – Она пожала плечами и уставилась на кружащихся птиц, которые наполняли воздух своими криками. – Вот посмотри на этих черноголовых чаек! Такие же есть и у нас в Ирландии, и мне нравилось бегать по дюнам, где они гнездятся по весне, и смотреть, как птицы поднимаются в воздух в облаке перьев.
Я усмехнулась, потому что так много раз мы с Кевином делали то же самое в Регеде. Мои воспоминания были схожи с воспоминаниями корнуэльской королевы, и я снова подумала о том, что же случилось с тем мальчиком, которого я так долго любила на заре своей жизни. Наверное, мы все были когда-то тайно влюблены, и только немногие из этих тайных привязанностей становились известны другим людям, как это случилось с Изольдой.
– Правда, вчера на берегу костер был замечательный? – спросила Элейна на следующий день, сидя рядом с Винни и разливая для нас чай из трав. – Вы заметили, как прекрасно выглядел Ланселот в свете пламени? Я не могла оторвать от него глаз. Я всегда думала, что выступающие зубы – это некрасиво, но его рот они делают полным и красивым.
Она была сильно увлечена бретонцем и, хотя остальные женщины дразнили ее, продолжала уверять, что когда-нибудь он ответит на ее чувство.
– Просто сиди и смотри, – говорила ей ее компаньонка. – Нужно время, чтобы он понял, что вашим судьбам суждено переплестись.
Не похоже, подумала я и посмотрела на Ланса, который играл в шахматы с Тристаном. Мы гуляли на берегу реки, и, как только расставили фигуры, он погрузился в хитрости игры.
Он слишком серьезен для таких, как ты, подумала я, оглядываясь на Элейну… хотя должна была признать, что она по-своему была привлекательной, однако любила выставляться напоказ и нахально вела себя.
– О Трис, смотри, качели! – крикнула Изольда. Кто-то перебросил толстую веревку через большой сук дуба, и она маятником раскачивалась над заводью. – Иди сюда, любимый, и подтолкни меня.
– Не сейчас, дорогая, – ответил Тристан, увлекшийся игрой и не обращавший внимания на Изольду. – Может быть, Паломид сумеет тебе помочь.
Паломид был занят тем, что пытался снять котенка Элейны с дерева, куда тот забрался, едва заметив Цезаря. Почтенный волкодав старел, сделался не таким резвым и не проявлял ни малейшего интереса к кошкам, но объяснить это котенку было довольно трудно, потому что, похоже, тот получал удовольствие от того, что пугал сам себя.
– Меня кто-то звал? – спросил Паломид, с изящным поклоном возвращая котенка хозяйке.
– Позаботься об Иззи, дружок! – ответил Трис, даже не отрываясь от доски.
Араб повернулся и одарил Изольду ослепительной улыбкой. Я едва сумела сдержать свое удивление. Его лицо светилось любовью и обожанием, а прекрасные черные глаза не могли оторваться от нее, как будто своим взглядом он пытался проникнуть ей в душу. Я поспешила отвести глаза, не понимая, какими чарами умела околдовывать мужчин ирландка.
– Паломид действительно влюблен в Изольду, или мне показалось? – спросила я Ланса позже, когда мы прогуливались с Цезарем у ручья. – Он ведет себя так, словно и не собирается скрывать своих чувств.
– Так и есть. И это безнадежно. Иногда мне кажется, что греки были правы, считая, что любовь посылается богами в наказание. Изольда совершенно не замечает его, а Тристан его идол. Мы говорили с ним об этом на прошлой неделе. Он весьма чувствителен, и все это очень тяжело для него.
– Он мог бы выбрать любую из множества женщин, – размышляла я. – Они вьются вокруг него, почти как вокруг тебя.
– О, иногда то, что легко достается, оказывается совсем не тем, что нужно тебе, – произнес бретонец.
Капризы человеческой натуры заставили меня рассмеяться.
– Может быть, его просто потрясает красота Изольды.
– Может быть, – согласился Ланс. – Некоторые мужчины не понимают, что настоящая красота человека в его душе.
Я быстро взглянула на него, не понимая, действительно ли он оставался глух к красоте таких женщин, как Изольда и Элейна, и заметила, что он наблюдает за мной, старательно пряча улыбку.
– А ты, конечно, не знаешь? – как-то непонятно спросил он.
– А что мне нужно знать?
– Как ты прекрасна.
Я замерла на ходу. Мне показалось, что он меня дразнит.
– Подумай только, Цезарь, она не знает, как красиво солнце играет в ее волосах, как бела и изящна ее шея, словно шея лебедя…
Его тон был беспечным и игривым, как будто он разговаривал с собакой, и румянец, сначала вспыхнувший на моем лице, теперь пропал, когда я поняла, что он не собирается обращаться прямо ко мне.
– Она не знает, как изящно ее тело, оно как березка, качающаяся над ручьем. Даже ножки у нее изумительные, они так твердо ступают по земле, и, хотя я мог смотреть на нее часами, я никогда не уставал следить за сменой ее настроений. И что поразительно, она совершенно не замечает этого.
– И решительно намерена не забывать, что каждый из нас имеет свои обязательства перед Артуром, – твердо заявила я, адресуя мой ответ Цезарю и поглаживая его голову.
Волкодав стоял между нами, очень довольный, что оказался в центре внимания.
– Ты даже не смотришь на нее. – Ланс ласково потрепал ухо собаки, – Ты должен передать ей, что я не позволю, чтобы мы совершили какой-то поступок, который может обидеть короля… Ну, может быть, только посмеемся немного… Как прекрасно видеть красоту и знать, что есть кто-то еще, кто тоже видит ее… смотреть с доверием друг на друга и на Артура… это не значит вести себя предательски или лгать.
Я безмолвно смотрела, как Ланс берет мою руку, и так мы и стояли, держась за руки и глядя друг другу прямо в глаза.
– Ты видишь, это совсем не страшно, правда? – спросил он, улыбаясь.
Мне захотелось весело смеяться, внутри у меня все звенело от радости, которая рвалась наружу, хотелось петь и танцевать. Я понятия не имела, откуда появилась эта радость, точно так же, как не знала, куда ушла давящая тяжесть… или, может быть, она превратилась в прекрасный неудержимый поток любви и счастья, захлестнувший меня.
– Ты прав, это не так страшно.
Вот так мы произнесли свои клятвы: обещание без страха делить друг с другом радости этого волшебного лета, оставаясь верными Артуру.
После этого дни окрасились в радужные цвета, а ночи наполнились звездами. Никогда я не видела столько цветов, не напевала столько мелодий, не смеялась так много, наслаждаясь жизнью.
Весь мир ожил. Влюбленные, стражники у дома и фрейлины – все делили счастье той поры. Я не могу сказать, все ли поддались этому волшебству, или так казалось только мне, но стали такими интересными и живыми, что это превзошло все мои ожидания.
Мы мчимся по берегу на лошадях, мы смеемся и шутим, когда лошадь заносит Грифлета в прибой. Мы смотрим, как прогорает пламя в очаге и угли становятся цвета расплавленного золота, и, вспоминая детские фантазии, мы ищем в них изображение замков и башен, драконов и других животных. Фрида занимает нас саксонскими народными сказками, а Паломид воскрешает в памяти истории, обрывки которых запомнились ему еще с тех пор, когда были живы его родители. Мы все громко удивляемся чудесам арабской страны. И днем и вечером Трис играет на своей арфе, подбирая музыку и песни, подходящие к нашему настроению.
И всегда присутствует волшебное ощущение, что ты делишь все это с Ланселотом. Веселье, восторг и понимание струятся между нами, не требуя слов, наши взгляды постоянно встречаются поверх голов других людей. Словно во сне, мы танцуем под одну и ту же музыку, никогда не прикасаясь друг к другу, мы прыгаем, скачем и крутимся порознь под небесным сводом веселья. Мы воодушевляем друг друга смехом, ведем друг друга улыбкой, вращаемся медленно, ласково и нежно в наших небесах и вместе возвращаемся к покою…
Все это время меня не покидало чувство безопасности, свободы и счастья от присутствия всего, чего мне так давно не хватало, и в роскоши которого я сейчас купалась.
Однажды туманным утром мы с Лансом пошли к пастухам, которые приглядывали за его стадами. Наши волосы блестели от тумана, пока мы с трудом пробирались через вересковые заросли.
Мы редко касались друг друга, но в этот день я поскользнулась, спускаясь с перелаза, и Ланс поймал меня, прижав к себе.
– Осторожно! – предупредил он, и мы рванулись друг от друга, как греховные любовники, неловко засмеявшись от желания, внезапно вспыхнувшего между нами.
Ни один из нас не говорил об этом, но впоследствии мы были осторожны и не ходили вдвоем, всегда беря с собой хотя бы одного спутника.
Вот так и получилось, что, направившись к отшельнику, мы взяли с собой Элейну. Ланс часто навещал святого человека, который выкопал себе пещеру у речного откоса. В тот день Ланс нес ему немного овса.
Когда мы пришли, отшельника в пещере не оказалось, он, вероятно, собирал где-то травы, или беседовал со своим богом, но Ланс поставил мешок с зерном в его обители. Когда он задержался там, я вгляделась через входное отверстие в пещеру, чтобы узнать, что случилось.
Пещера была превращена в крохотную часовню, едва ли сумевшую вместить двух человек. Там не было алтаря для жертвоприношений, а стоял стол, простой и ничем не украшенный. В чашке с жиром плавал фитиль, и его крошечное пламя отбрасывало мягкие тени по углам.
Воздух в пещере был спертым, как будто чистые ветры небес никогда не заглядывали в это место, и я с удивлением увидела, что Ланс стоит на коленях перед столом, вознося молитвы божественной силе, обитавшей здесь.
Когда он поднялся, на его лице было то незнакомое, отстраненное выражение, которое потрясло меня во время моего выздоровления в монастыре. Сейчас, как и тогда, внутри него происходила какая-то внутренняя борьба, и хотя наши глаза встретились, когда он выходил, в них не было узнавания и понимания. По моим плечам пробежал холодок, и я молча шла за ним.
– Ужасное место, – начала Элейна, когда мы уже были в седлах, – не могу понять, почему ты продолжаешь приходить сюда.
Ланс даже не потрудился ответить, а Элейна продолжала беспечно болтать.
– Надеюсь, ты не собираешься стать христианином? Мой отец стал им, когда его ранили, и все свое время теперь он проводит в молитвах: надеется, что чудо вылечит его. Отцу все это нравится, а на меня нагоняет скуку. Есть столько всего на свете, с чем не в силах справиться даже христианин, например, боль, или грех. Нет, мне не хотелось бы стать женой христианина…
Элейна бросила на Ланса быстрый взгляд, но бретонец оставался глух к се речам.
Я тайком наблюдала за ней, забавляясь ее поведением, потому, что мое могло быть точно таким же. Ей, однако, еще предстояло понять, что между Ланселотом и его богами было нечто, не терпящее вмешательства. Эта часть его души была недоступна ни одной женщине – ни ей, ни мне, ни кому-то еще.
В том месте, где река встречается с морем, стоит маленькое рыбацкое, поселение. Бедные хибарки жмутся друг к другу, и прибой одинаково омывает ступени, ведущие в жилища саксов, кельтов или пиктов. И независимо от их происхождения люди живут в этом маленьком мирке миролюбиво и радостно, что тронуло мое сердце. Это было одной из причин, почему Ланс стал называть свою усадьбу Сад Радостей.
Паломиду тоже нравилось это поселение так же, как Лансу и мне, и мы брали его с собой, когда ездили покупать рыбу у рыбаков, после того как они вытаскивали на берег свои маленькие лодки.
– Мне хотелось бы, чтобы он был подобрее к ней, – сказал нам араб, когда мы втроем однажды вечером возвращались домой. – Это не мое дело, но мне противно, когда пытаются обманывать женщину.
Мне казалось, что такие слова не уместны, когда речь идет об отношениях Тристана и Изольды, и я молча размышляла, в чем же дело.
– Да, я знаю, боги благословили… или обрекли их на эту любовь… но это не значит, что он должен вести себя так грубо. Мне кажется, ни у кого нет права вмешиваться в судьбу другого человека, но вчера ночью у них произошла еще одна ссора, и мне пришлось сдержать себя, чтобы не вмешаться. Не думаю, – добавил он робко, – что она поблагодарила бы меня за это… ей и вправду суждено любить его вечно!
– Очень удобно иметь любовный напиток, не правда ли? – заметил Ланс. – Не могу придумать более легкого способа снять с себя ответственность. – Он поднес тыльную сторону ладони ко лбу, изображая отчаяние. – Ах, во всем виноваты боги!
Я расхохоталась, и даже Паломид улыбнулся прежде, чем Ланс повернулся к нему, внезапно став серьезным.
– Что ты знаешь об арабских богах? – спросил он.
– Немного… совсем немного, – ответил наш друг с Востока. – В действительности, есть очень много такого, чего я не знаю о родной стране. Иногда я мечтаю совершить путешествие на родину предков и посмотреть, на что она похожа. Вдруг там я почувствую себя больше дома, чем в Британии…
Это было сказано мимоходом, как многое другое, что говорилось этим усыпанным цветами летом, и не оставило никаких следов в памяти. Кто бы мог подумать, что в, течение года судьба разбросает нас всех по разным дорогам, и лето в Саду Радостей станет только приятным воспоминанием.
– Что я только буду делать с ними, когда ты уедешь?
После многих миль езды по Чевиотским нагорьям с их высокими, продуваемыми ветрами пустошами, заросшими фиолетовым болотным мхом, долина реки Кокет показалась очаровательным местом. Спускаясь вниз в ее буйную свежую зелень, я поняла, почему Ланс любил ее. Она казалась заколдованным королевством.
Когда мы спешились у каменистого пруда, давая отдохнуть лошадям, я заметила стремительного зимородка, похожего на всплеск голубой молнии.
В первый раз за многие годы я ощутила особое очарование окружающей меня природы – серого лишайника на корявой коре дуба, мха, густого и яркого, покрывавшего сырые скалы, журчание воды, перекатывающейся с уступа на уступ. Запах леса и прохлада влажных папоротников дарили мир и покой, о которых я, сама того не осознавая, не помнила до того момента, пока снова не ощутила их.
Моя жизнь при дворе превратилась в головокружительный водоворот, в котором требовалось принимать решения и быть дипломатом. Меня поразило, что, пока все это время я металась по мощеным дворам и комнатам в каменных башнях, выполняя свои обязанности земля продолжала молчаливо изливать свою силу, видимую тому, кто потрудился бы поискать ее. Я упивалась ее красотой, как томимый жаждой путник, который неожиданно натыкается на потаенный родник, и утоляла свою жажду, изумляясь и вознося благодарность богам.
Вздохнув, я пообещала себе, что этим летом, в этом Саду Радостей я не позволю, чтобы дела королевства лишали меня возможности ощущать себя частицей окружающего мира.
Новый дом Ланса был удобным и уютным. Примостившийся на холме в излучине реки, он более походил на сельскую усадьбу, чем на военную крепость, и хотя его окружали ров и насыпь, крепостных стен вокруг него не было. Смотритель и его жена оказались приветливыми и дружелюбными людьми, и когда на следующее утро я проснулась, меня встретил запах бекона, шипящего на деревенском очаге. Это так напоминало детство, что я чуть не заплакала от удовольствия.
Мы вели идиллическую жизнь, работая и развлекаясь, как одна большая семья. Я радовалась, что не нужно соблюдать придворный этикет. Даже Изольда почувствовала это, постепенно забывая о своей сдержанности и участвуя во всех наших делах. Это помогало мне ближе познакомиться с девушкой.
– Ты не скучаешь по Ирландии? – спросила я ее однажды утром, когда на песчаном берегу мы собирали моллюсков к обеду.
– Не очень, – ответила она, разбрасывая мокрый песок заостренной палкой. – Касл-Дор находится на пути между Ирландией и континентом, поэтому туда все время прибывают караваны и ладьи. Когда я была замужем… мне приходилось убеждать ирландских торговцев, что в Корнуолле им всегда рады.
Небрежный тон, которым она говорила о нуждах торговли и о географии, не соответствовал моему представлению о ней как о хорошенькой избалованной девчонке, думающей только о красивых платьях. Может быть, Изольда не была такой уж несведущей, как думала я, и ее знаний вполне хватало, чтобы она могла заниматься государственными делами.
– Я часто думала, почему твои родные позволили тебе выйти замуж за старика, – спросила я, решив, что, если мы собираемся стать друзьями на те несколько месяцев, которые были у нас впереди, лучше всего начать с честного разговора. – Разве ты не возражала?
– Почти нет, – призналась Изольда, задумчиво глядя на скалы, под которыми бился прибой. – А к тому времени, когда я поняла, что моя мать пытается устроить, чтобы я была хоть немного счастлива, было уже слишком поздно. – И грустно добавила: – Никогда нельзя пить вино из неизвестной фляги.
– И любовный напиток тоже, – напомнила я, в ответ Изольда покачала головой.
– Меня тошнит, когда я думаю об этом. – Она пожала плечами и уставилась на кружащихся птиц, которые наполняли воздух своими криками. – Вот посмотри на этих черноголовых чаек! Такие же есть и у нас в Ирландии, и мне нравилось бегать по дюнам, где они гнездятся по весне, и смотреть, как птицы поднимаются в воздух в облаке перьев.
Я усмехнулась, потому что так много раз мы с Кевином делали то же самое в Регеде. Мои воспоминания были схожи с воспоминаниями корнуэльской королевы, и я снова подумала о том, что же случилось с тем мальчиком, которого я так долго любила на заре своей жизни. Наверное, мы все были когда-то тайно влюблены, и только немногие из этих тайных привязанностей становились известны другим людям, как это случилось с Изольдой.
– Правда, вчера на берегу костер был замечательный? – спросила Элейна на следующий день, сидя рядом с Винни и разливая для нас чай из трав. – Вы заметили, как прекрасно выглядел Ланселот в свете пламени? Я не могла оторвать от него глаз. Я всегда думала, что выступающие зубы – это некрасиво, но его рот они делают полным и красивым.
Она была сильно увлечена бретонцем и, хотя остальные женщины дразнили ее, продолжала уверять, что когда-нибудь он ответит на ее чувство.
– Просто сиди и смотри, – говорила ей ее компаньонка. – Нужно время, чтобы он понял, что вашим судьбам суждено переплестись.
Не похоже, подумала я и посмотрела на Ланса, который играл в шахматы с Тристаном. Мы гуляли на берегу реки, и, как только расставили фигуры, он погрузился в хитрости игры.
Он слишком серьезен для таких, как ты, подумала я, оглядываясь на Элейну… хотя должна была признать, что она по-своему была привлекательной, однако любила выставляться напоказ и нахально вела себя.
– О Трис, смотри, качели! – крикнула Изольда. Кто-то перебросил толстую веревку через большой сук дуба, и она маятником раскачивалась над заводью. – Иди сюда, любимый, и подтолкни меня.
– Не сейчас, дорогая, – ответил Тристан, увлекшийся игрой и не обращавший внимания на Изольду. – Может быть, Паломид сумеет тебе помочь.
Паломид был занят тем, что пытался снять котенка Элейны с дерева, куда тот забрался, едва заметив Цезаря. Почтенный волкодав старел, сделался не таким резвым и не проявлял ни малейшего интереса к кошкам, но объяснить это котенку было довольно трудно, потому что, похоже, тот получал удовольствие от того, что пугал сам себя.
– Меня кто-то звал? – спросил Паломид, с изящным поклоном возвращая котенка хозяйке.
– Позаботься об Иззи, дружок! – ответил Трис, даже не отрываясь от доски.
Араб повернулся и одарил Изольду ослепительной улыбкой. Я едва сумела сдержать свое удивление. Его лицо светилось любовью и обожанием, а прекрасные черные глаза не могли оторваться от нее, как будто своим взглядом он пытался проникнуть ей в душу. Я поспешила отвести глаза, не понимая, какими чарами умела околдовывать мужчин ирландка.
– Паломид действительно влюблен в Изольду, или мне показалось? – спросила я Ланса позже, когда мы прогуливались с Цезарем у ручья. – Он ведет себя так, словно и не собирается скрывать своих чувств.
– Так и есть. И это безнадежно. Иногда мне кажется, что греки были правы, считая, что любовь посылается богами в наказание. Изольда совершенно не замечает его, а Тристан его идол. Мы говорили с ним об этом на прошлой неделе. Он весьма чувствителен, и все это очень тяжело для него.
– Он мог бы выбрать любую из множества женщин, – размышляла я. – Они вьются вокруг него, почти как вокруг тебя.
– О, иногда то, что легко достается, оказывается совсем не тем, что нужно тебе, – произнес бретонец.
Капризы человеческой натуры заставили меня рассмеяться.
– Может быть, его просто потрясает красота Изольды.
– Может быть, – согласился Ланс. – Некоторые мужчины не понимают, что настоящая красота человека в его душе.
Я быстро взглянула на него, не понимая, действительно ли он оставался глух к красоте таких женщин, как Изольда и Элейна, и заметила, что он наблюдает за мной, старательно пряча улыбку.
– А ты, конечно, не знаешь? – как-то непонятно спросил он.
– А что мне нужно знать?
– Как ты прекрасна.
Я замерла на ходу. Мне показалось, что он меня дразнит.
– Подумай только, Цезарь, она не знает, как красиво солнце играет в ее волосах, как бела и изящна ее шея, словно шея лебедя…
Его тон был беспечным и игривым, как будто он разговаривал с собакой, и румянец, сначала вспыхнувший на моем лице, теперь пропал, когда я поняла, что он не собирается обращаться прямо ко мне.
– Она не знает, как изящно ее тело, оно как березка, качающаяся над ручьем. Даже ножки у нее изумительные, они так твердо ступают по земле, и, хотя я мог смотреть на нее часами, я никогда не уставал следить за сменой ее настроений. И что поразительно, она совершенно не замечает этого.
– И решительно намерена не забывать, что каждый из нас имеет свои обязательства перед Артуром, – твердо заявила я, адресуя мой ответ Цезарю и поглаживая его голову.
Волкодав стоял между нами, очень довольный, что оказался в центре внимания.
– Ты даже не смотришь на нее. – Ланс ласково потрепал ухо собаки, – Ты должен передать ей, что я не позволю, чтобы мы совершили какой-то поступок, который может обидеть короля… Ну, может быть, только посмеемся немного… Как прекрасно видеть красоту и знать, что есть кто-то еще, кто тоже видит ее… смотреть с доверием друг на друга и на Артура… это не значит вести себя предательски или лгать.
Я безмолвно смотрела, как Ланс берет мою руку, и так мы и стояли, держась за руки и глядя друг другу прямо в глаза.
– Ты видишь, это совсем не страшно, правда? – спросил он, улыбаясь.
Мне захотелось весело смеяться, внутри у меня все звенело от радости, которая рвалась наружу, хотелось петь и танцевать. Я понятия не имела, откуда появилась эта радость, точно так же, как не знала, куда ушла давящая тяжесть… или, может быть, она превратилась в прекрасный неудержимый поток любви и счастья, захлестнувший меня.
– Ты прав, это не так страшно.
Вот так мы произнесли свои клятвы: обещание без страха делить друг с другом радости этого волшебного лета, оставаясь верными Артуру.
После этого дни окрасились в радужные цвета, а ночи наполнились звездами. Никогда я не видела столько цветов, не напевала столько мелодий, не смеялась так много, наслаждаясь жизнью.
Весь мир ожил. Влюбленные, стражники у дома и фрейлины – все делили счастье той поры. Я не могу сказать, все ли поддались этому волшебству, или так казалось только мне, но стали такими интересными и живыми, что это превзошло все мои ожидания.
Мы мчимся по берегу на лошадях, мы смеемся и шутим, когда лошадь заносит Грифлета в прибой. Мы смотрим, как прогорает пламя в очаге и угли становятся цвета расплавленного золота, и, вспоминая детские фантазии, мы ищем в них изображение замков и башен, драконов и других животных. Фрида занимает нас саксонскими народными сказками, а Паломид воскрешает в памяти истории, обрывки которых запомнились ему еще с тех пор, когда были живы его родители. Мы все громко удивляемся чудесам арабской страны. И днем и вечером Трис играет на своей арфе, подбирая музыку и песни, подходящие к нашему настроению.
И всегда присутствует волшебное ощущение, что ты делишь все это с Ланселотом. Веселье, восторг и понимание струятся между нами, не требуя слов, наши взгляды постоянно встречаются поверх голов других людей. Словно во сне, мы танцуем под одну и ту же музыку, никогда не прикасаясь друг к другу, мы прыгаем, скачем и крутимся порознь под небесным сводом веселья. Мы воодушевляем друг друга смехом, ведем друг друга улыбкой, вращаемся медленно, ласково и нежно в наших небесах и вместе возвращаемся к покою…
Все это время меня не покидало чувство безопасности, свободы и счастья от присутствия всего, чего мне так давно не хватало, и в роскоши которого я сейчас купалась.
Однажды туманным утром мы с Лансом пошли к пастухам, которые приглядывали за его стадами. Наши волосы блестели от тумана, пока мы с трудом пробирались через вересковые заросли.
Мы редко касались друг друга, но в этот день я поскользнулась, спускаясь с перелаза, и Ланс поймал меня, прижав к себе.
– Осторожно! – предупредил он, и мы рванулись друг от друга, как греховные любовники, неловко засмеявшись от желания, внезапно вспыхнувшего между нами.
Ни один из нас не говорил об этом, но впоследствии мы были осторожны и не ходили вдвоем, всегда беря с собой хотя бы одного спутника.
Вот так и получилось, что, направившись к отшельнику, мы взяли с собой Элейну. Ланс часто навещал святого человека, который выкопал себе пещеру у речного откоса. В тот день Ланс нес ему немного овса.
Когда мы пришли, отшельника в пещере не оказалось, он, вероятно, собирал где-то травы, или беседовал со своим богом, но Ланс поставил мешок с зерном в его обители. Когда он задержался там, я вгляделась через входное отверстие в пещеру, чтобы узнать, что случилось.
Пещера была превращена в крохотную часовню, едва ли сумевшую вместить двух человек. Там не было алтаря для жертвоприношений, а стоял стол, простой и ничем не украшенный. В чашке с жиром плавал фитиль, и его крошечное пламя отбрасывало мягкие тени по углам.
Воздух в пещере был спертым, как будто чистые ветры небес никогда не заглядывали в это место, и я с удивлением увидела, что Ланс стоит на коленях перед столом, вознося молитвы божественной силе, обитавшей здесь.
Когда он поднялся, на его лице было то незнакомое, отстраненное выражение, которое потрясло меня во время моего выздоровления в монастыре. Сейчас, как и тогда, внутри него происходила какая-то внутренняя борьба, и хотя наши глаза встретились, когда он выходил, в них не было узнавания и понимания. По моим плечам пробежал холодок, и я молча шла за ним.
– Ужасное место, – начала Элейна, когда мы уже были в седлах, – не могу понять, почему ты продолжаешь приходить сюда.
Ланс даже не потрудился ответить, а Элейна продолжала беспечно болтать.
– Надеюсь, ты не собираешься стать христианином? Мой отец стал им, когда его ранили, и все свое время теперь он проводит в молитвах: надеется, что чудо вылечит его. Отцу все это нравится, а на меня нагоняет скуку. Есть столько всего на свете, с чем не в силах справиться даже христианин, например, боль, или грех. Нет, мне не хотелось бы стать женой христианина…
Элейна бросила на Ланса быстрый взгляд, но бретонец оставался глух к се речам.
Я тайком наблюдала за ней, забавляясь ее поведением, потому, что мое могло быть точно таким же. Ей, однако, еще предстояло понять, что между Ланселотом и его богами было нечто, не терпящее вмешательства. Эта часть его души была недоступна ни одной женщине – ни ей, ни мне, ни кому-то еще.
В том месте, где река встречается с морем, стоит маленькое рыбацкое, поселение. Бедные хибарки жмутся друг к другу, и прибой одинаково омывает ступени, ведущие в жилища саксов, кельтов или пиктов. И независимо от их происхождения люди живут в этом маленьком мирке миролюбиво и радостно, что тронуло мое сердце. Это было одной из причин, почему Ланс стал называть свою усадьбу Сад Радостей.
Паломиду тоже нравилось это поселение так же, как Лансу и мне, и мы брали его с собой, когда ездили покупать рыбу у рыбаков, после того как они вытаскивали на берег свои маленькие лодки.
– Мне хотелось бы, чтобы он был подобрее к ней, – сказал нам араб, когда мы втроем однажды вечером возвращались домой. – Это не мое дело, но мне противно, когда пытаются обманывать женщину.
Мне казалось, что такие слова не уместны, когда речь идет об отношениях Тристана и Изольды, и я молча размышляла, в чем же дело.
– Да, я знаю, боги благословили… или обрекли их на эту любовь… но это не значит, что он должен вести себя так грубо. Мне кажется, ни у кого нет права вмешиваться в судьбу другого человека, но вчера ночью у них произошла еще одна ссора, и мне пришлось сдержать себя, чтобы не вмешаться. Не думаю, – добавил он робко, – что она поблагодарила бы меня за это… ей и вправду суждено любить его вечно!
– Очень удобно иметь любовный напиток, не правда ли? – заметил Ланс. – Не могу придумать более легкого способа снять с себя ответственность. – Он поднес тыльную сторону ладони ко лбу, изображая отчаяние. – Ах, во всем виноваты боги!
Я расхохоталась, и даже Паломид улыбнулся прежде, чем Ланс повернулся к нему, внезапно став серьезным.
– Что ты знаешь об арабских богах? – спросил он.
– Немного… совсем немного, – ответил наш друг с Востока. – В действительности, есть очень много такого, чего я не знаю о родной стране. Иногда я мечтаю совершить путешествие на родину предков и посмотреть, на что она похожа. Вдруг там я почувствую себя больше дома, чем в Британии…
Это было сказано мимоходом, как многое другое, что говорилось этим усыпанным цветами летом, и не оставило никаких следов в памяти. Кто бы мог подумать, что в, течение года судьба разбросает нас всех по разным дорогам, и лето в Саду Радостей станет только приятным воспоминанием.
ГЛАВА 30
ИЗОЛЬДА
– Все. С меня довольно! – Девочка-жена корнуэльского короля ворвалась в мои комнаты с видом разгневанной богини.
– Я бросила все, что у меня было в этом мире, чтобы быть с ним, и он не может обращаться со мной как с собакой. Даже хуже, чем с собакой, – с жаром добавила она, – по крайней мере, со своими собаками он разговаривает, когда входит в комнату.
Мне нужно было очень постараться, чтобы не рассмеяться.
Как часто мне хотелось, чтобы Артур смотрел на меня хотя бы вполовину так нежно и заботливо, как он обычно смотрел на Кабаль.
– Что натворил Трис на этот раз? – спросила я.
Лето шло, и ссоры влюбленных становились все громче и происходили все чаще, и не заметить их было просто невозможно.
Изольда беспокойно металась по комнате, потом, наконец, остановилась у открытого окна.
– Это не важно, – она вздохнула. – Я имею в виду, что не важно на этот раз. Я говорю о положении в целом… теперь, когда мы далеко от Марка, он потерял интерес ко мне… моя вина… наш общий позор. Временами мне кажется, что моя любовь к нему – это то, что христиане называют сущим адом.
– Может быть, – решилась я, дело не в том, любишь ли ты его, или нет, а в том, что ты собираешься делать с этим.
Я сомневалась, что ирландка отнесется спокойно к моей критике, потому что она была убеждена, что любовь ей послана богами. Но, к моему удивлению, она повернулась ко мне и вопросительно повела бровью.
– Как ты и Ланс? – Я вспыхнула, а она засмеялась. – Ты что же, думаешь, я могу не заметить признаков тайной любви? Но догадываюсь, что в постель он тебя еще не уложил, правда?
Я была так ошеломлена ее откровенностью, что просто молча покачала головой.
Изольда прислонилась к окну и печально смотрела на реку, где за дюнами поблескивало неширокое устье, а за бурунами прибоя качались на волнах рыбацкие лодки. Когда Изольда заговорила, голос у нее был мечтательным.
– Ты знаешь, как это бывает, когда ложь создана руками божьими? Вся страсть растрачена, но крепко держит тебя около мужчины, который вцепился в твою душу. Я не знаю, как это бывает с другими женщинами… всегда ли бывает так. Я знаю, что это не похоже на отношения с Марком… ни на что не похоже. Когда я бывала со своим мужем, это становилось обязанностью, каким-то постыдным спортом, где я изо всех сил пыталась приспособиться к той горе мяса, которая яростно фыркает и пыхтит надо мной, как морж. А когда он насыщает свою страсть, он просто скатывается с меня и засыпает. Я лежала рядом с ним без сна ночь за ночью, размышляя о том, что же я делаю не так, что можно сделать, чтобы стало лучше.
– Я даже пыталась говорить с ним об этом… – Она посмотрела на меня, пытаясь определить, понимаю ли я ее.
– Он тебя выслушал? – спросила я с надеждой.
– Выслушал? – усмехнулась Изольда, и в голосе ее вновь зазвучала ярость. – Выслушал! Только для того, чтобы решить, что я умаляю его мужскую силу. Гвен, я изо всех сил старалась быть потактичнее. Я даже предположила, что со мной что-то не в порядке… что, может быть, я устроена не так, как другие женщины, потому что мне нужно, чтобы меня немного поласкали. Но получилось еще хуже. Конечно, после этого он иногда забавлялся с моей грудью и даже засовывал руки мне между ног, но делалось это всегда как-то воровато, будто боялся, что его поймают, или хотел умиротворить меня в надежде, что я не замечу эти убогие поползновения. Он вел себя, как какой-нибудь мерзкий мальчишка, который молится, чтобы девчонка, о которую он трется, не поняла, чем он занимается. – Она содрогнулась и уставилась на свои колени. – Может быть, если бы мы с Трисом не сошлись… если бы я не знала, как прекрасно это может быть… – она говорила тихо, голос ее дрожал, и, даже не видя ее глаз, я чувствовала их исступленный восторг. Иногда это походило на ярость и бешенство и какое-то жертвоприношение, иногда на ласковое, нежное и тихое шевеление волн у берега озера, но всегда после этого наступало ощущение летящего, захватывающего, неописуемого счастья, и мы держали друг друга в счастливых объятиях. Нет, это не просто веселая игра, хотя вначале обычно была и она. Нет… это что-то другое. Не было ничего, чего я бы не сделала для него в то время, я могла быть для него всем… как и он для меня.
– Я бросила все, что у меня было в этом мире, чтобы быть с ним, и он не может обращаться со мной как с собакой. Даже хуже, чем с собакой, – с жаром добавила она, – по крайней мере, со своими собаками он разговаривает, когда входит в комнату.
Мне нужно было очень постараться, чтобы не рассмеяться.
Как часто мне хотелось, чтобы Артур смотрел на меня хотя бы вполовину так нежно и заботливо, как он обычно смотрел на Кабаль.
– Что натворил Трис на этот раз? – спросила я.
Лето шло, и ссоры влюбленных становились все громче и происходили все чаще, и не заметить их было просто невозможно.
Изольда беспокойно металась по комнате, потом, наконец, остановилась у открытого окна.
– Это не важно, – она вздохнула. – Я имею в виду, что не важно на этот раз. Я говорю о положении в целом… теперь, когда мы далеко от Марка, он потерял интерес ко мне… моя вина… наш общий позор. Временами мне кажется, что моя любовь к нему – это то, что христиане называют сущим адом.
– Может быть, – решилась я, дело не в том, любишь ли ты его, или нет, а в том, что ты собираешься делать с этим.
Я сомневалась, что ирландка отнесется спокойно к моей критике, потому что она была убеждена, что любовь ей послана богами. Но, к моему удивлению, она повернулась ко мне и вопросительно повела бровью.
– Как ты и Ланс? – Я вспыхнула, а она засмеялась. – Ты что же, думаешь, я могу не заметить признаков тайной любви? Но догадываюсь, что в постель он тебя еще не уложил, правда?
Я была так ошеломлена ее откровенностью, что просто молча покачала головой.
Изольда прислонилась к окну и печально смотрела на реку, где за дюнами поблескивало неширокое устье, а за бурунами прибоя качались на волнах рыбацкие лодки. Когда Изольда заговорила, голос у нее был мечтательным.
– Ты знаешь, как это бывает, когда ложь создана руками божьими? Вся страсть растрачена, но крепко держит тебя около мужчины, который вцепился в твою душу. Я не знаю, как это бывает с другими женщинами… всегда ли бывает так. Я знаю, что это не похоже на отношения с Марком… ни на что не похоже. Когда я бывала со своим мужем, это становилось обязанностью, каким-то постыдным спортом, где я изо всех сил пыталась приспособиться к той горе мяса, которая яростно фыркает и пыхтит надо мной, как морж. А когда он насыщает свою страсть, он просто скатывается с меня и засыпает. Я лежала рядом с ним без сна ночь за ночью, размышляя о том, что же я делаю не так, что можно сделать, чтобы стало лучше.
– Я даже пыталась говорить с ним об этом… – Она посмотрела на меня, пытаясь определить, понимаю ли я ее.
– Он тебя выслушал? – спросила я с надеждой.
– Выслушал? – усмехнулась Изольда, и в голосе ее вновь зазвучала ярость. – Выслушал! Только для того, чтобы решить, что я умаляю его мужскую силу. Гвен, я изо всех сил старалась быть потактичнее. Я даже предположила, что со мной что-то не в порядке… что, может быть, я устроена не так, как другие женщины, потому что мне нужно, чтобы меня немного поласкали. Но получилось еще хуже. Конечно, после этого он иногда забавлялся с моей грудью и даже засовывал руки мне между ног, но делалось это всегда как-то воровато, будто боялся, что его поймают, или хотел умиротворить меня в надежде, что я не замечу эти убогие поползновения. Он вел себя, как какой-нибудь мерзкий мальчишка, который молится, чтобы девчонка, о которую он трется, не поняла, чем он занимается. – Она содрогнулась и уставилась на свои колени. – Может быть, если бы мы с Трисом не сошлись… если бы я не знала, как прекрасно это может быть… – она говорила тихо, голос ее дрожал, и, даже не видя ее глаз, я чувствовала их исступленный восторг. Иногда это походило на ярость и бешенство и какое-то жертвоприношение, иногда на ласковое, нежное и тихое шевеление волн у берега озера, но всегда после этого наступало ощущение летящего, захватывающего, неописуемого счастья, и мы держали друг друга в счастливых объятиях. Нет, это не просто веселая игра, хотя вначале обычно была и она. Нет… это что-то другое. Не было ничего, чего я бы не сделала для него в то время, я могла быть для него всем… как и он для меня.