Страница:
– Я навещала Пеллеаса, – объяснила она, скорбно тряся головой. – Я слышала, что он болен… и хотела попытаться что-то исправить… – Детский голосок нерешительно умолк, а пальцы перебирали то браслет и ожерелье, то кольцо или брошь, как будто проверяли их наличие. – Он отказался принять меня и прогнал с проклятиями. О госпожа, я знаю, я плохо обошлась с ним, но я так привыкла бояться, что, если не выйду за рослого, сильного воина, саксы могут-… могут прийти снова и… – Отчаянный приступ кашля прервал ее слова, и я вспомнила собственные страхи. Наверное, тайные шрамы, оставленные изнасилованием, оказываются даже глубже, чем мы, пережившие его, думаем.
– Я так и не смогла сказать ему, что жалею о случившемся, – прошептана она.
Я понятия не имела, что ей сказать, потому что, пытаясь понять ее отвратительное поведение, не смогла полюбить ее. Только ужасное состояние Эттарды и пророчество Нимю о ее скорой смерти удержало меня от того, чтобы приказать ей уложить вещи и покинуть Камелот.
– А Гавейн еще не вернулся? – небрежно спросила она, вертя одно из своих колец.
– Нет, – ответила я, – и не думаю, что вернется… по крайней мере, в ближайшее время.
Похоже, она надеялась продолжить отношения с сыном Моргаузы, но я намеревалась помешать ей.
Я так никогда и не узнала, что заставило Эттарду уехать: то ли известие об отсутствии Гавейна, то ли предчувствие близкой смерти. Она отбыла в свое поместье на следующее утро, гордо восседая в подаренном мной паланкине. Нервная и высокомерная, кичащаяся своим богатством, оставленным королевой-матерью, она умерла спустя два месяца. Ее можно было пожалеть, но она сама виновата в таком конце.
Лето кончалось, наступало время жатвы. В тот год все работали на полях, в амбарах, ткацких и на кухне. На деревьях золотилась листва, и я вдруг поняла, что прошел уже год с тех пор, как Изольда уехала в Корнуолл, как вернулся Кевин, а Ланс признался, что любит меня. Время, ползущее на брюхе со дня на день, мчалось без оглядки от одного года к другому.
Гавейн вернулся с Оркнеев довольный и был счастлив оттого, что снова с нами. Кажется, он уладил трудности со своей матерью.
– С годами она немного смягчилась, хотя по-прежнему дама весьма суровая. – Он дернул бровью и хитровато ухмыльнулся. – Она шлет тебе добрые пожелания и говорит, что надеется скоро познакомиться с тобой.
К несчастью, тогда я не усмотрела в этом послании никакой опасности.
Из Бретани вернулся Бедивер с ворохом новостей, сплетен, новых песен и загадок.
– Ты сможешь развлекать нас всю дорогу до ярмарки, – предположил Артур. – На следующей неделе я устраиваю турнир в Винчестере и перевожу туда двор, чтобы отпраздновать третью годовщину мира.
По словам Бедивера, урожай был настолько хорош, что должно остаться зерно для обмена на ярмарке, и это было верным признаком процветания.
– Похоже, ты вытащил юг из беды, – сияя, сказал рыцарь.
– Будем надеяться, что и всю Британию, – поправил Артур.
Я с нетерпением ждала ярмарки. Казалось, целую вечность мы не откладывали в сторону королевские заботы и не танцевали с людьми на лугу. Кроме того, это было первым моим посещением Винчестера, и я часто вспоминала рассказы Игрейны. Я вынула из шкатулки ее витое ожерелье и в который раз полюбовалась маленькими животными с выпученными глазами по краям крученой золотой полоски. Надевая его, я всякий раз думала, как много они видели и слышали о жизни королевских особ. Ульфин говорил, что Игрейна была в нем на том пиру, когда Утер впервые начал оказывать ей знаки внимания.
Все лето я изо всех сил пыталась преодолеть свою антипатию к Тени. Попросить Артура избавиться от Дормата – это одно, но совсем другое, когда белая красавица-кобыла не ходит под седлом только потому, что я не могу забыть свои страхи. Артур случил ее с жеребцом уэльской горной породы, которого дал ему Гвин, и она родила прелестного гнедого жеребенка со светлой гривой и белым хвостом. Я назвала малыша Этейном и занялась Тенью, как только она перестала его кормить. К тому времени, когда наша свита была готова к отъезду в Винчестер, я уже снова сидела на своей лошади. Флажки трепетали под утренним ветерком, звенели колокольчики, и медные украшения на уздечках рыцарских лошадей блестели на солнце. Поездка обещала быть приятной. Вдобавок, когда мы уже были совсем готовы тронуться в путь, во двор въехал Ланселот.
– Как вовремя ты приехал! – весело закричал Артур, приветствуя бретонца. – Твоя лошадь не очень устала? Сумеет довезти тебя до Винчестера?
Ланс подъехал к нам, чинно поклонился мне и повернулся к верховному королю.
– Я не могу остаться надолго – уже послал Белоручку в Сад Радостей, но после встречи с Морганой решил вернуться и предупредить тебя.
– Требуется военное вмешательство? – Улыбка Артура угасла при упоминании имени сестры, но, когда Ланселот отрицательно покачал головой, мой муж снова заулыбался. – Тогда едем в Винчестер. Ты все расскажешь нам по дороге на ярмарку, надеюсь, времени хватит. Если захочешь оттуда ехать в Сад Радостей, то можешь двигаться прямо на Лондон, а там поедешь по Эрмин-стрит.
Артур осадил в сторону своего жеребца, настаивая, чтобы бретонец ехал между нами. Явно чувствуя себя неловко, тот беспомощно посмотрел на меня, но занял предложенное место.
– Похоже, – начал он, когда мы выехали из ворот, – что Владычица не оставила намерений получить верховный трон Британии. Я, было, надеялся, что смерть Акколона умерит ее пыл, но она убедила себя, что любовник предал ее, оказавшись трусом. Все это заставило ее еще упорней стремиться к выполнению своих замыслов.
Он начал описывать посещение святилища. Слушая его, я вздрагивала, как будто меня окатывали холодные темные воды Черного Озера.
– Моргана превращает старую веру во что-то мучительное и страшное, став фанатиком всего, что связано с, богиней. Она больше не признает ни Мабона, ни Цернунна, ни даже древнего Зеленого Человека. Она провозгласила новый вид язычества, основанный на самых древних знаниях и предполагающий участие только, женщин. Живет она в полном одиночестве, школы уже нет, – продолжал Ланс. – Половина старых семей стала поклоняться ирландским святым, а остальных отпугнула резкость Морганы. Об этом можно просто пожалеть, если бы все не было так опасно.
– Опасно? – спросил Артур.
– Моргане теперь больше не на что тратить силы. Когда я приехал к ней, она была удивлена и приветлива. Во время обеда мы довольно дружелюбно болтали, и ей очень хотелось узнать, как дела у тебя, хотя позднее я сообразил, что она ни разу не спросила про Увейна.
Я вспомнила о мальчике, которого Артур так поспешно изгнал от двора, и подумала, что же с ним сталось.
– Однако, – продолжал Ланс, – вечер шел, и Моргана стала долго и нудно рассказывать о том, какой она мечтает видеть будущую Британию. Очень похоже на наши замыслы. С одной большой разницей: она хочет, чтобы это была монархия, достаточно сильная для того, чтобы принудить всех людей поклоняться ее богине. Всех, – подчеркнул Ланс. – Пиктов и скоттов, римлян и кумбрийцев, древних людей и новых саксонских пришельцев… все они должны поклоняться матери-богине.
– Но она же наверняка знает, что я не разрешу ничего подобного, – взорвался Артур, ощетиниваясь при одном упоминании об этом. Из всего того, во что он верил, понимание свободы выбора собственных богов было для него одним из самых важных.
– Знает, – кивнул Ланс. – Даже слишком хорошо знает. Но она не постесняется сделать все, чтобы свергнуть тебя, если сможет найти на твое место кого-нибудь другого. Что она и предложила мне, – медленно добавил он.
Артур повернулся в седле и уставился на рыцаря, невольно выдав свое потрясение.
– Вот так прямо и предложила?
– Именно так, – подтвердил бретонец, – упирала на то, что я вырос в святилище, что богиня многие годы любила меня, дав мне сноровку и таланты, которых нет у других, что богиня вместе с ней готовили меня для такой роли и что она ждет моего ответа. Делала она это очень соблазнительно. Волшебную паутину она плести умеет.
– И что ты ей сказал? – спросила я, вспоминая ее заигрывания с Акколоном.
– Я откровенно ответил, что меня это не интересует. Какое-то время мне казалось, что я допустил ошибку, потому что, сделав вид, будто согласен с ее замыслом, я смог бы выяснить, что она собирается делать. Но рядом с ней сидел ее карлик и неторопливо точил о камень кинжал, и я не мог не считаться с предполагаемой угрозой. Она знает, что мне известны ее планы, и будет использовать другие способы, чтобы подорвать твое правление. Однако мне в глаза бросилась одна вещь.
Мы оба пристально смотрели на него, и он повернулся и взглянул Артуру прямо в лицо.
– Из всех упомянутых ею мужчин ты был единственным, о котором она высказывалась с уважением. Если говорить по правде, даже с любовью и преданностью. Может быть, сам факт, что ты недосягаем для нее, делает тебя еще более привлекательным, и я могу поклясться, что Владычица любит тебя не как брата, а как супруга.
Я невольно вздрогнула, потому что кровосмешение – древнее табу, и отвращение к этому держится в народе глубоко и стойко.
Артур отвернулся, скривившись от омерзения и слепой ярости.
– Вот почти и все, о чем мне хотелось тебе рассказать, – закончил бретонец. – Моргана отпустила меня совершенно спокойно, и я немедленно поехал предупредить тебя. Хотя она не сумела настроить меня против тебя, но может попробовать проделать это с кем-нибудь другим… или, по крайней мере, внести разлад среди рыцарей.
– Очевидно, – вздохнул Артур, – мне придется быть настороже. Однако не скажу, что это мне в новинку. – Он посмотрел на Ланса и ухмыльнулся. – Бот благословил меня, послав мне такого честного и достойного первого рыцаря, пусть твоя преданность славится на многие годы.
Похвала провалилась в колодец молчания. Ланс вспыхнул, уставился на холку своей лошади и закусил губу, а мне было ужасно не по себе. Нашу с Лансом любовь нельзя было назвать предательством по отношению к Артуру, но сейчас я впервые почувствовала себя неловко и неуверенно, будто земля, по которой я ехала, испуганно прогибалась под копытами Тени.
Разговор перешел на другое. Говорили о том, что Герайнт назвал нашу цитадель Камелотом, о предстоящей свадьбе Эниды и Герайнта, о том, что Тристан стал первым рыцарем бретонского принца.
– Хоэль хороший и уравновешенный человек, – сказал Артур. – Жизнь Триса там будет более спокойной.
Мы весело ехали на винчестерскую ярмарку. Крестьяне на полях, с которых уже был снят урожай, свинопасы в дубовых рощах, кузнецы в кузницах у речных бродов, плетельщики изгородей, несущие домой охапки ореховых прутьев, – все поворачивались помахать нам и поприветствовать своих правителей. Без сомнения, они представляли нашу жизнь как сплошную череду праздников, лишенную тревог и забот, которые доставались на долю простых людей.
Артур весело и добродушно махал им в ответ, излучая уверенность, которую хотели видеть люди, а мы с Лансом ехали молча, каждый по-своему страдая от неловкости.
И все время у меня не выходили из головы слова Изольды, что… никто не обещал, что это будет легко.
ГЛАВА 33
ГЛАВА 34
– Я так и не смогла сказать ему, что жалею о случившемся, – прошептана она.
Я понятия не имела, что ей сказать, потому что, пытаясь понять ее отвратительное поведение, не смогла полюбить ее. Только ужасное состояние Эттарды и пророчество Нимю о ее скорой смерти удержало меня от того, чтобы приказать ей уложить вещи и покинуть Камелот.
– А Гавейн еще не вернулся? – небрежно спросила она, вертя одно из своих колец.
– Нет, – ответила я, – и не думаю, что вернется… по крайней мере, в ближайшее время.
Похоже, она надеялась продолжить отношения с сыном Моргаузы, но я намеревалась помешать ей.
Я так никогда и не узнала, что заставило Эттарду уехать: то ли известие об отсутствии Гавейна, то ли предчувствие близкой смерти. Она отбыла в свое поместье на следующее утро, гордо восседая в подаренном мной паланкине. Нервная и высокомерная, кичащаяся своим богатством, оставленным королевой-матерью, она умерла спустя два месяца. Ее можно было пожалеть, но она сама виновата в таком конце.
Лето кончалось, наступало время жатвы. В тот год все работали на полях, в амбарах, ткацких и на кухне. На деревьях золотилась листва, и я вдруг поняла, что прошел уже год с тех пор, как Изольда уехала в Корнуолл, как вернулся Кевин, а Ланс признался, что любит меня. Время, ползущее на брюхе со дня на день, мчалось без оглядки от одного года к другому.
Гавейн вернулся с Оркнеев довольный и был счастлив оттого, что снова с нами. Кажется, он уладил трудности со своей матерью.
– С годами она немного смягчилась, хотя по-прежнему дама весьма суровая. – Он дернул бровью и хитровато ухмыльнулся. – Она шлет тебе добрые пожелания и говорит, что надеется скоро познакомиться с тобой.
К несчастью, тогда я не усмотрела в этом послании никакой опасности.
Из Бретани вернулся Бедивер с ворохом новостей, сплетен, новых песен и загадок.
– Ты сможешь развлекать нас всю дорогу до ярмарки, – предположил Артур. – На следующей неделе я устраиваю турнир в Винчестере и перевожу туда двор, чтобы отпраздновать третью годовщину мира.
По словам Бедивера, урожай был настолько хорош, что должно остаться зерно для обмена на ярмарке, и это было верным признаком процветания.
– Похоже, ты вытащил юг из беды, – сияя, сказал рыцарь.
– Будем надеяться, что и всю Британию, – поправил Артур.
Я с нетерпением ждала ярмарки. Казалось, целую вечность мы не откладывали в сторону королевские заботы и не танцевали с людьми на лугу. Кроме того, это было первым моим посещением Винчестера, и я часто вспоминала рассказы Игрейны. Я вынула из шкатулки ее витое ожерелье и в который раз полюбовалась маленькими животными с выпученными глазами по краям крученой золотой полоски. Надевая его, я всякий раз думала, как много они видели и слышали о жизни королевских особ. Ульфин говорил, что Игрейна была в нем на том пиру, когда Утер впервые начал оказывать ей знаки внимания.
Все лето я изо всех сил пыталась преодолеть свою антипатию к Тени. Попросить Артура избавиться от Дормата – это одно, но совсем другое, когда белая красавица-кобыла не ходит под седлом только потому, что я не могу забыть свои страхи. Артур случил ее с жеребцом уэльской горной породы, которого дал ему Гвин, и она родила прелестного гнедого жеребенка со светлой гривой и белым хвостом. Я назвала малыша Этейном и занялась Тенью, как только она перестала его кормить. К тому времени, когда наша свита была готова к отъезду в Винчестер, я уже снова сидела на своей лошади. Флажки трепетали под утренним ветерком, звенели колокольчики, и медные украшения на уздечках рыцарских лошадей блестели на солнце. Поездка обещала быть приятной. Вдобавок, когда мы уже были совсем готовы тронуться в путь, во двор въехал Ланселот.
– Как вовремя ты приехал! – весело закричал Артур, приветствуя бретонца. – Твоя лошадь не очень устала? Сумеет довезти тебя до Винчестера?
Ланс подъехал к нам, чинно поклонился мне и повернулся к верховному королю.
– Я не могу остаться надолго – уже послал Белоручку в Сад Радостей, но после встречи с Морганой решил вернуться и предупредить тебя.
– Требуется военное вмешательство? – Улыбка Артура угасла при упоминании имени сестры, но, когда Ланселот отрицательно покачал головой, мой муж снова заулыбался. – Тогда едем в Винчестер. Ты все расскажешь нам по дороге на ярмарку, надеюсь, времени хватит. Если захочешь оттуда ехать в Сад Радостей, то можешь двигаться прямо на Лондон, а там поедешь по Эрмин-стрит.
Артур осадил в сторону своего жеребца, настаивая, чтобы бретонец ехал между нами. Явно чувствуя себя неловко, тот беспомощно посмотрел на меня, но занял предложенное место.
– Похоже, – начал он, когда мы выехали из ворот, – что Владычица не оставила намерений получить верховный трон Британии. Я, было, надеялся, что смерть Акколона умерит ее пыл, но она убедила себя, что любовник предал ее, оказавшись трусом. Все это заставило ее еще упорней стремиться к выполнению своих замыслов.
Он начал описывать посещение святилища. Слушая его, я вздрагивала, как будто меня окатывали холодные темные воды Черного Озера.
– Моргана превращает старую веру во что-то мучительное и страшное, став фанатиком всего, что связано с, богиней. Она больше не признает ни Мабона, ни Цернунна, ни даже древнего Зеленого Человека. Она провозгласила новый вид язычества, основанный на самых древних знаниях и предполагающий участие только, женщин. Живет она в полном одиночестве, школы уже нет, – продолжал Ланс. – Половина старых семей стала поклоняться ирландским святым, а остальных отпугнула резкость Морганы. Об этом можно просто пожалеть, если бы все не было так опасно.
– Опасно? – спросил Артур.
– Моргане теперь больше не на что тратить силы. Когда я приехал к ней, она была удивлена и приветлива. Во время обеда мы довольно дружелюбно болтали, и ей очень хотелось узнать, как дела у тебя, хотя позднее я сообразил, что она ни разу не спросила про Увейна.
Я вспомнила о мальчике, которого Артур так поспешно изгнал от двора, и подумала, что же с ним сталось.
– Однако, – продолжал Ланс, – вечер шел, и Моргана стала долго и нудно рассказывать о том, какой она мечтает видеть будущую Британию. Очень похоже на наши замыслы. С одной большой разницей: она хочет, чтобы это была монархия, достаточно сильная для того, чтобы принудить всех людей поклоняться ее богине. Всех, – подчеркнул Ланс. – Пиктов и скоттов, римлян и кумбрийцев, древних людей и новых саксонских пришельцев… все они должны поклоняться матери-богине.
– Но она же наверняка знает, что я не разрешу ничего подобного, – взорвался Артур, ощетиниваясь при одном упоминании об этом. Из всего того, во что он верил, понимание свободы выбора собственных богов было для него одним из самых важных.
– Знает, – кивнул Ланс. – Даже слишком хорошо знает. Но она не постесняется сделать все, чтобы свергнуть тебя, если сможет найти на твое место кого-нибудь другого. Что она и предложила мне, – медленно добавил он.
Артур повернулся в седле и уставился на рыцаря, невольно выдав свое потрясение.
– Вот так прямо и предложила?
– Именно так, – подтвердил бретонец, – упирала на то, что я вырос в святилище, что богиня многие годы любила меня, дав мне сноровку и таланты, которых нет у других, что богиня вместе с ней готовили меня для такой роли и что она ждет моего ответа. Делала она это очень соблазнительно. Волшебную паутину она плести умеет.
– И что ты ей сказал? – спросила я, вспоминая ее заигрывания с Акколоном.
– Я откровенно ответил, что меня это не интересует. Какое-то время мне казалось, что я допустил ошибку, потому что, сделав вид, будто согласен с ее замыслом, я смог бы выяснить, что она собирается делать. Но рядом с ней сидел ее карлик и неторопливо точил о камень кинжал, и я не мог не считаться с предполагаемой угрозой. Она знает, что мне известны ее планы, и будет использовать другие способы, чтобы подорвать твое правление. Однако мне в глаза бросилась одна вещь.
Мы оба пристально смотрели на него, и он повернулся и взглянул Артуру прямо в лицо.
– Из всех упомянутых ею мужчин ты был единственным, о котором она высказывалась с уважением. Если говорить по правде, даже с любовью и преданностью. Может быть, сам факт, что ты недосягаем для нее, делает тебя еще более привлекательным, и я могу поклясться, что Владычица любит тебя не как брата, а как супруга.
Я невольно вздрогнула, потому что кровосмешение – древнее табу, и отвращение к этому держится в народе глубоко и стойко.
Артур отвернулся, скривившись от омерзения и слепой ярости.
– Вот почти и все, о чем мне хотелось тебе рассказать, – закончил бретонец. – Моргана отпустила меня совершенно спокойно, и я немедленно поехал предупредить тебя. Хотя она не сумела настроить меня против тебя, но может попробовать проделать это с кем-нибудь другим… или, по крайней мере, внести разлад среди рыцарей.
– Очевидно, – вздохнул Артур, – мне придется быть настороже. Однако не скажу, что это мне в новинку. – Он посмотрел на Ланса и ухмыльнулся. – Бот благословил меня, послав мне такого честного и достойного первого рыцаря, пусть твоя преданность славится на многие годы.
Похвала провалилась в колодец молчания. Ланс вспыхнул, уставился на холку своей лошади и закусил губу, а мне было ужасно не по себе. Нашу с Лансом любовь нельзя было назвать предательством по отношению к Артуру, но сейчас я впервые почувствовала себя неловко и неуверенно, будто земля, по которой я ехала, испуганно прогибалась под копытами Тени.
Разговор перешел на другое. Говорили о том, что Герайнт назвал нашу цитадель Камелотом, о предстоящей свадьбе Эниды и Герайнта, о том, что Тристан стал первым рыцарем бретонского принца.
– Хоэль хороший и уравновешенный человек, – сказал Артур. – Жизнь Триса там будет более спокойной.
Мы весело ехали на винчестерскую ярмарку. Крестьяне на полях, с которых уже был снят урожай, свинопасы в дубовых рощах, кузнецы в кузницах у речных бродов, плетельщики изгородей, несущие домой охапки ореховых прутьев, – все поворачивались помахать нам и поприветствовать своих правителей. Без сомнения, они представляли нашу жизнь как сплошную череду праздников, лишенную тревог и забот, которые доставались на долю простых людей.
Артур весело и добродушно махал им в ответ, излучая уверенность, которую хотели видеть люди, а мы с Лансом ехали молча, каждый по-своему страдая от неловкости.
И все время у меня не выходили из головы слова Изольды, что… никто не обещал, что это будет легко.
ГЛАВА 33
ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ
– Гвен, ты знаешь, что я люблю тебя… и хочу, чтобы ты уехала со мной.
Ланс произнес эти слова сдавленно и тихо, и я удивленно уставилась на него. Мы стояли в березовой роще, на вершине винчестерского холма. Легкий ветерок доносил отдаленные шумы ярмарки, раскинувшейся на равнине внизу. Здесь, под защитой тени деревьев, Ланс повернулся и обнял меня.
– Мне казалось, что станет легче, если я уеду от двора, оставив тебя и Артура, – продолжал он. – Но, моя любимая, это совсем не помогло. Не проходит дня, чтобы я не думал о тебе, не тосковал и не мечтал, чтобы ты была со мной. Я не собирался возвращаться, меня привела сюда необходимость рассказать о действиях Морганы. И вот теперь, когда я вернулся и снова увидел тебя… – Он не отрывал от меня глаз, и мои колени слабели, а спина, казалось, таяла, и только его руки и голос удерживали меня от падения. – Но я не могу смотреть Артуру в глаза, потому что люблю тебя и знаю, что ты тоже любишь меня. Я не могу обманывать его, Гвен. Он мой друг и мой король и один из замечательнейших людей в мире. Лучше пусть все будет открыто и честно, и разрыв должен быть явным, чтобы ни нам, ни ему не нужно было жить полуправдой и кривить душой. Мы оба видели, что из этого вышло у Тристана с Изольдой. Но если бы мы поговорили с Артуром, честно объяснили ему, что случилось… Мы можем уехать в Сад Радостей, в Бретань, даже в Аравию, если нужно. В любое место, где можно будет любить друг друга открыто, не чувствуя себя виноватыми. Перед нами целая жизнь, которую мы можем прожить вдвоем, только протянуть к ней руку.
Ветерок посвежел, распушил мне волосы и трепал мою шаль. Ланс обнял меня за плечи, и мы неторопливо и бесцельно пошли между деревьями. Мысль о том, что можно уехать и жить с ним, была так непривычна, что я сразу и не поняла се.
– Какое будущее ждет нас? – спросила я. – Ты же знаешь, что я не могу иметь детей.
Он медленно и задумчиво кивнул:
– Это ничего не значит, если ты будешь со мной.
Я вслушивалась в его слова, вспоминая, как часто Ланс останавливался поиграть с малышами, помогал им сесть в седло, чтобы поучить ездить верхом по конюшенному двору, или утешал карапуза, который упал и ушиб коленку. Ланс умел удивительно ладить с детьми, и обречь его на бездетную жизнь было ужасно.
Снизу, из долины, долетал радостный, праздничный шум, сопровождаемый веселым напевом дудочника. Мы дошли до опушки рощи, и я принялась пристально рассматривать людей, пришедших на ярмарку, как будто это занятие избавляло меня от ответа.
Луг был покрыт шатрами, балаганами и одеялами, на которых бродячие торговцы разложили свои товары. Я могла различить каждую кучку продавцов, каждое семейство крестьян, каждую веселую группку гуляк, которые приехали повеселиться и поторговать. Это был мой народ, мои подданные, те, кто называл меня королевой.
И среди них Артур. Артур Пендрагон, великий король, человек, умеющий скрывать свои чувства. Мне вдруг стало больно, что он там, а я здесь.
– Вот так, – прошептал Ланс, – если бы только ты захотела уехать со мной.
Сама эта мысль вызывала физическую боль, и я повернулась и посмотрела на бретонца, собираясь сказать ему, что этого никогда не будет.
Но ведь именно с Лансом я нашла и любовь, и нежность, и счастливое чувство общей радости, которое иногда делает жизнь прекрасной. С Лансом я была сама собой. С ним мне не нужно бороться за корону, детей, власть и проявлять мужество, достойное кельтских королев.
Мысль о том, что можно жить, следуя лишь собственным желаниям, а не нуждам других, ослепляла меня и была сладка и мучительна, как соловьиное пение.
– Не знаю, – пробормотала я. – Это мне никогда не приходило в голову. Я должна, я должна подумать.
Ланс гладил мою щеку тыльной стороной руки, ласково отбрасывая назад пряди волос, выбившихся из-под шали. В ответ я поцеловала его ладонь и положила на нее голову.
– Я подумаю, – пообещала я, и он кивнул.
– Я знаю, мое предложение неожиданно. До тех пор пока Артур не похвалил меня за преданность, я не понимал, что не могу больше скрывать это от него. У тебя есть время, любимая. Целая зима, чтобы подумать, а летом, когда в сады вернутся лесные завирушки, я приеду за ответом. Тогда, если захочешь, если тебе так будет легче, я сам поговорю с ним. Когда-нибудь я же должен это сделать.
– Нет, – выкрикнула я, подумав, как замечательно мы когда-то работали втроем и каким горем это будет для Артура… а, может быть, его больше огорчит расставание с первым рыцарем, нежели потеря жены? – Лучше я скажу ему сама.
Я смотрела на своего любимого, разрываясь между двумя желаниями, и он ласково улыбнулся.
– До следующей встречи, – прошептал он и поднес к губам мои пальцы.
А потом мы сломя голову скатились по тропинке к лугу, смешавшись с людьми, толпившимися вокруг пожирателя огня и шамана, призового быка и гарцующих лошадей.
Ланс громко попрощался с Артуром и галопом ускакал в сторону Лондона, а я вернулась к мужу и своим подданным.
К осени строительство Камелота было почти закончено. У подножия холма шатры работников сменились прочными домами людей, ставших частью воплощенной мечты: купцов и ремесленников, торговцев и мастеровых. Развешивались вывески, разбивались сады, конюшни заполнялись прекрасными лошадьми, и ко двору потянулась молодежь.
Иногда меня тревожило, что же станется с моими женщинами, если я уеду с Лансом. Но случалось, что я не могла дождаться, когда избавлюсь от них, особенно от рыжеволосой девицы из Карбонека, которая все время ревела оттого, что бретонец не вернулся ко двору. То один, то другой воин пытался отвлечь ее, даже все оркнейские братья по очереди ухаживали за ней, но она отмахивалась, говоря, что ей нужен только бретонец.
Гавейн отнесся к этому спокойно, переметнувшись к другой женщине, Гахерис тоже не переживал, но Агравейн, будучи отвергнутым, отпускал грязные замечания и погрузился в мрачную задумчивость.
Сама Элейна делала вид, что не замечает их, продолжая превозносить достоинства «своей единственной любви», и я, по возможности, старалась избегать ее. Она могла говорить только о Ланселоте, да об исчезновении своей кошки, которая, как я подозревала, ушла рожать новых котят.
Но однажды за обедом девушка так завизжала, что в зале наступила тишина.
– Тигриные Зубки… Тигриные Зубки, – невнятно пробормотала она, дрожащей рукой показывая на Агравейна, и свалилась без чувств.
Красивый воин с Оркнеев не остановился, важно проходя через зал, но его рука дернулась к меховой сумке, висевшей на поясе. Как и другие северные землевладельцы, он любил носить в таких сумках вещи, а та, которую он сейчас выставлял напоказ, была сделана из пятнистой шкурки кошки Элейны. Череп зверька был удален, а мордочка, обезображенная какой-то набивкой, лежала на клапане сумки.
– Как ты мог сделать такое? – крикнула я, взбешенная тем, что он убил беззащитное животное и хвастался этим так глупо и бессмысленно.
Он бросил на меня дерзкий взгляд и пошел дальше, такой же холодный и бессердечный, какими мне представлялись саксы.
– Артур, сделай что-нибудь, – умоляла я, потрясенная жестокостью этого человека.
– Нельзя сделать ничего, что воскресило бы эту кошку, – ответил он. – Я же не могу теперь отказать ему от двора, как бы порочен он ни был.
Я встала и пошла к Элейне – она как раз начала приходить в себя. Бедивер подошел к ней одновременно со мной, и вместе с ним и Винни мы отвели рыдающую девушку наверх.
Как правильно сказал Артур, для кошки уже ничего нельзя было сделать, но я дала себе клятву в будущем держаться от Агравейна подальше.
Братья и невестки Фриды приехали к нам в Камелот и продемонстрировали свое великолепное умение бочаров. У нас появилось много деревянных бочек, и я решила наполнить их знаменитым сомерсстским крепким сухим сидром.
Нимю помогала мне держать фильтры, набитые козьей шерстью, через которые мы цедили яблочный сок. Я рассказала ей про убийство Тигриных Зубок.
– Со всеми оркнейскими мальчиками нелегко иметь дело, – вздохнула Нимю. – Бедный Пеллеас все еще никак не оправится после предательства Гавейна.
– Ты виделась с наездником? – спросила я.
– Гм… – ответила она, держа фильтр за конец и проверяя, нет ли в нем дырок.
Что-то в ее тоне привлекло мое внимание, и я пристальней вгляделась в нее. В жрице появилось что-то новое, и выглядела она отлично. Кроме достоинства, которое я отметила еще в пещере, изящества и величия, появлявшегося, когда от ее имени говорила богиня, в ней была какая-то совершенная красота.
– Ты не беременна? – спросила я без предисловий.
– Нет. – Она добродушно рассмеялась над моей бестактностью. – Но, кажется, я влюбилась. То есть, мы влюбились… наверное.
– Похоже на очень осторожное обязательство вроде «как бы не оплошать», – пошутила я, и она усмехнулась. – Я его знаю? Он когда-нибудь бывал при дворе? Как вы встретились?
Сотни вопросов крутились у меня в голове, потому что я не могла представить, какого мужчину могла бы выбрать Нимю после великого мага. И она, и Мерлин казались воплощением бога и богини.
– Я несколько лет тосковала по Мерлину, видела его лицо в изгибах коры дерева, слышала его голос в шелесте травы под ветром. Ночью до головокружения искала его в звездах, и иногда он являлся мне во сне. Я даже ездила на остров Бардси, в пещеру, где похоронила его тело. Я целую ночь провела на ногах у его могилы, но оказалось, что там я так же далека от него, – как когда сплю дома. Мерлина нет. Он являлся ко мне только в виде духа в любое время, когда считал нужным. И теперь мне придется самой устраивать свою жизнь. – Нимю подобрала маленькое желтое яблоко и рассеянно вертела его в руках. – Я ездила по королевству Артура и случайно заехала во владения Пеллеаса. Я слышала, что он опустошен после случая с Эттардой, но была потрясена, когда увидела, что бедный малый совсем не хочет жить.
Я немного пожила у него, и мы вместе начали забывать прошлое и стали думать о будущем… вот так. – Но разве он не христианин? – спросила я. Нимю кивнула и, поднеся золотое яблоко к носу, задумчиво нюхала его.
– Он не хочет отказываться от христианства, да я и не прошу его об этом. Почему-то, будучи вместе, мы становимся просто товарищами в этом мире, полном противоречий, каждый по-своему относясь к вещам, которые считаем для себя святыми. Он помогает мне не потерять душевное равновесие и даст ощущение целостности, которого я никогда не знала.
– Как Ланс, – пробормотала я, и Нимю внимательно посмотрела на меня.
– Значит, это правда?
Я кивнула и положила фильтр, который все еще держала в руках.
– Об этом много говорят?
Настала ее очередь кивнуть.
– Похоже, слухи распустила Моргана после твоего лета в Саду Радостей. Поэтому он и уезжал от двора?
– Да. И просил меня уехать с ним.
– Что ты собираешься делать?
– Не знаю… а что я должна делать?
Прежде чем заговорить, чародейка уставилась в какую-то недосягаемую для меня точку.
– Если говорить о любви к Британии, я сказала бы, что ты должна остаться здесь, потому что ты королева и нужна народу. Что касается любви к жизни… я сказала бы: уезжай с Лансом. У тебя может никогда не быть другого такого случая, любви сильнее и будущего светлее. Что до твоего возлюбленного, дорогая моя подруга, я сказала бы тебе, что решить можешь только ты сама. Нельзя принимать решение, которое нравится или не нравится кому-то еще. Ты должна исходить только из того, что нужно тебе самой.
Наступило долгое молчание. Она все рассматривала меня, потом пожала плечами и спросила:
– Не очень-то я помогла тебе, правда?
– Нет, – горестно призналась я. – Иногда я думаю, что все будет решено в тот день, когда Ланс приедет за ответом… и что я не пойму, что ему сказать, пока он не будет стоять передо мной, и тогда слова просто вырвутся у меня.
Но будущее решилось не летом, а в тот горестный месяц, когда в Камелот явилась Моргауза.
Ланс произнес эти слова сдавленно и тихо, и я удивленно уставилась на него. Мы стояли в березовой роще, на вершине винчестерского холма. Легкий ветерок доносил отдаленные шумы ярмарки, раскинувшейся на равнине внизу. Здесь, под защитой тени деревьев, Ланс повернулся и обнял меня.
– Мне казалось, что станет легче, если я уеду от двора, оставив тебя и Артура, – продолжал он. – Но, моя любимая, это совсем не помогло. Не проходит дня, чтобы я не думал о тебе, не тосковал и не мечтал, чтобы ты была со мной. Я не собирался возвращаться, меня привела сюда необходимость рассказать о действиях Морганы. И вот теперь, когда я вернулся и снова увидел тебя… – Он не отрывал от меня глаз, и мои колени слабели, а спина, казалось, таяла, и только его руки и голос удерживали меня от падения. – Но я не могу смотреть Артуру в глаза, потому что люблю тебя и знаю, что ты тоже любишь меня. Я не могу обманывать его, Гвен. Он мой друг и мой король и один из замечательнейших людей в мире. Лучше пусть все будет открыто и честно, и разрыв должен быть явным, чтобы ни нам, ни ему не нужно было жить полуправдой и кривить душой. Мы оба видели, что из этого вышло у Тристана с Изольдой. Но если бы мы поговорили с Артуром, честно объяснили ему, что случилось… Мы можем уехать в Сад Радостей, в Бретань, даже в Аравию, если нужно. В любое место, где можно будет любить друг друга открыто, не чувствуя себя виноватыми. Перед нами целая жизнь, которую мы можем прожить вдвоем, только протянуть к ней руку.
Ветерок посвежел, распушил мне волосы и трепал мою шаль. Ланс обнял меня за плечи, и мы неторопливо и бесцельно пошли между деревьями. Мысль о том, что можно уехать и жить с ним, была так непривычна, что я сразу и не поняла се.
– Какое будущее ждет нас? – спросила я. – Ты же знаешь, что я не могу иметь детей.
Он медленно и задумчиво кивнул:
– Это ничего не значит, если ты будешь со мной.
Я вслушивалась в его слова, вспоминая, как часто Ланс останавливался поиграть с малышами, помогал им сесть в седло, чтобы поучить ездить верхом по конюшенному двору, или утешал карапуза, который упал и ушиб коленку. Ланс умел удивительно ладить с детьми, и обречь его на бездетную жизнь было ужасно.
Снизу, из долины, долетал радостный, праздничный шум, сопровождаемый веселым напевом дудочника. Мы дошли до опушки рощи, и я принялась пристально рассматривать людей, пришедших на ярмарку, как будто это занятие избавляло меня от ответа.
Луг был покрыт шатрами, балаганами и одеялами, на которых бродячие торговцы разложили свои товары. Я могла различить каждую кучку продавцов, каждое семейство крестьян, каждую веселую группку гуляк, которые приехали повеселиться и поторговать. Это был мой народ, мои подданные, те, кто называл меня королевой.
И среди них Артур. Артур Пендрагон, великий король, человек, умеющий скрывать свои чувства. Мне вдруг стало больно, что он там, а я здесь.
– Вот так, – прошептал Ланс, – если бы только ты захотела уехать со мной.
Сама эта мысль вызывала физическую боль, и я повернулась и посмотрела на бретонца, собираясь сказать ему, что этого никогда не будет.
Но ведь именно с Лансом я нашла и любовь, и нежность, и счастливое чувство общей радости, которое иногда делает жизнь прекрасной. С Лансом я была сама собой. С ним мне не нужно бороться за корону, детей, власть и проявлять мужество, достойное кельтских королев.
Мысль о том, что можно жить, следуя лишь собственным желаниям, а не нуждам других, ослепляла меня и была сладка и мучительна, как соловьиное пение.
– Не знаю, – пробормотала я. – Это мне никогда не приходило в голову. Я должна, я должна подумать.
Ланс гладил мою щеку тыльной стороной руки, ласково отбрасывая назад пряди волос, выбившихся из-под шали. В ответ я поцеловала его ладонь и положила на нее голову.
– Я подумаю, – пообещала я, и он кивнул.
– Я знаю, мое предложение неожиданно. До тех пор пока Артур не похвалил меня за преданность, я не понимал, что не могу больше скрывать это от него. У тебя есть время, любимая. Целая зима, чтобы подумать, а летом, когда в сады вернутся лесные завирушки, я приеду за ответом. Тогда, если захочешь, если тебе так будет легче, я сам поговорю с ним. Когда-нибудь я же должен это сделать.
– Нет, – выкрикнула я, подумав, как замечательно мы когда-то работали втроем и каким горем это будет для Артура… а, может быть, его больше огорчит расставание с первым рыцарем, нежели потеря жены? – Лучше я скажу ему сама.
Я смотрела на своего любимого, разрываясь между двумя желаниями, и он ласково улыбнулся.
– До следующей встречи, – прошептал он и поднес к губам мои пальцы.
А потом мы сломя голову скатились по тропинке к лугу, смешавшись с людьми, толпившимися вокруг пожирателя огня и шамана, призового быка и гарцующих лошадей.
Ланс громко попрощался с Артуром и галопом ускакал в сторону Лондона, а я вернулась к мужу и своим подданным.
К осени строительство Камелота было почти закончено. У подножия холма шатры работников сменились прочными домами людей, ставших частью воплощенной мечты: купцов и ремесленников, торговцев и мастеровых. Развешивались вывески, разбивались сады, конюшни заполнялись прекрасными лошадьми, и ко двору потянулась молодежь.
Иногда меня тревожило, что же станется с моими женщинами, если я уеду с Лансом. Но случалось, что я не могла дождаться, когда избавлюсь от них, особенно от рыжеволосой девицы из Карбонека, которая все время ревела оттого, что бретонец не вернулся ко двору. То один, то другой воин пытался отвлечь ее, даже все оркнейские братья по очереди ухаживали за ней, но она отмахивалась, говоря, что ей нужен только бретонец.
Гавейн отнесся к этому спокойно, переметнувшись к другой женщине, Гахерис тоже не переживал, но Агравейн, будучи отвергнутым, отпускал грязные замечания и погрузился в мрачную задумчивость.
Сама Элейна делала вид, что не замечает их, продолжая превозносить достоинства «своей единственной любви», и я, по возможности, старалась избегать ее. Она могла говорить только о Ланселоте, да об исчезновении своей кошки, которая, как я подозревала, ушла рожать новых котят.
Но однажды за обедом девушка так завизжала, что в зале наступила тишина.
– Тигриные Зубки… Тигриные Зубки, – невнятно пробормотала она, дрожащей рукой показывая на Агравейна, и свалилась без чувств.
Красивый воин с Оркнеев не остановился, важно проходя через зал, но его рука дернулась к меховой сумке, висевшей на поясе. Как и другие северные землевладельцы, он любил носить в таких сумках вещи, а та, которую он сейчас выставлял напоказ, была сделана из пятнистой шкурки кошки Элейны. Череп зверька был удален, а мордочка, обезображенная какой-то набивкой, лежала на клапане сумки.
– Как ты мог сделать такое? – крикнула я, взбешенная тем, что он убил беззащитное животное и хвастался этим так глупо и бессмысленно.
Он бросил на меня дерзкий взгляд и пошел дальше, такой же холодный и бессердечный, какими мне представлялись саксы.
– Артур, сделай что-нибудь, – умоляла я, потрясенная жестокостью этого человека.
– Нельзя сделать ничего, что воскресило бы эту кошку, – ответил он. – Я же не могу теперь отказать ему от двора, как бы порочен он ни был.
Я встала и пошла к Элейне – она как раз начала приходить в себя. Бедивер подошел к ней одновременно со мной, и вместе с ним и Винни мы отвели рыдающую девушку наверх.
Как правильно сказал Артур, для кошки уже ничего нельзя было сделать, но я дала себе клятву в будущем держаться от Агравейна подальше.
Братья и невестки Фриды приехали к нам в Камелот и продемонстрировали свое великолепное умение бочаров. У нас появилось много деревянных бочек, и я решила наполнить их знаменитым сомерсстским крепким сухим сидром.
Нимю помогала мне держать фильтры, набитые козьей шерстью, через которые мы цедили яблочный сок. Я рассказала ей про убийство Тигриных Зубок.
– Со всеми оркнейскими мальчиками нелегко иметь дело, – вздохнула Нимю. – Бедный Пеллеас все еще никак не оправится после предательства Гавейна.
– Ты виделась с наездником? – спросила я.
– Гм… – ответила она, держа фильтр за конец и проверяя, нет ли в нем дырок.
Что-то в ее тоне привлекло мое внимание, и я пристальней вгляделась в нее. В жрице появилось что-то новое, и выглядела она отлично. Кроме достоинства, которое я отметила еще в пещере, изящества и величия, появлявшегося, когда от ее имени говорила богиня, в ней была какая-то совершенная красота.
– Ты не беременна? – спросила я без предисловий.
– Нет. – Она добродушно рассмеялась над моей бестактностью. – Но, кажется, я влюбилась. То есть, мы влюбились… наверное.
– Похоже на очень осторожное обязательство вроде «как бы не оплошать», – пошутила я, и она усмехнулась. – Я его знаю? Он когда-нибудь бывал при дворе? Как вы встретились?
Сотни вопросов крутились у меня в голове, потому что я не могла представить, какого мужчину могла бы выбрать Нимю после великого мага. И она, и Мерлин казались воплощением бога и богини.
– Я несколько лет тосковала по Мерлину, видела его лицо в изгибах коры дерева, слышала его голос в шелесте травы под ветром. Ночью до головокружения искала его в звездах, и иногда он являлся мне во сне. Я даже ездила на остров Бардси, в пещеру, где похоронила его тело. Я целую ночь провела на ногах у его могилы, но оказалось, что там я так же далека от него, – как когда сплю дома. Мерлина нет. Он являлся ко мне только в виде духа в любое время, когда считал нужным. И теперь мне придется самой устраивать свою жизнь. – Нимю подобрала маленькое желтое яблоко и рассеянно вертела его в руках. – Я ездила по королевству Артура и случайно заехала во владения Пеллеаса. Я слышала, что он опустошен после случая с Эттардой, но была потрясена, когда увидела, что бедный малый совсем не хочет жить.
Я немного пожила у него, и мы вместе начали забывать прошлое и стали думать о будущем… вот так. – Но разве он не христианин? – спросила я. Нимю кивнула и, поднеся золотое яблоко к носу, задумчиво нюхала его.
– Он не хочет отказываться от христианства, да я и не прошу его об этом. Почему-то, будучи вместе, мы становимся просто товарищами в этом мире, полном противоречий, каждый по-своему относясь к вещам, которые считаем для себя святыми. Он помогает мне не потерять душевное равновесие и даст ощущение целостности, которого я никогда не знала.
– Как Ланс, – пробормотала я, и Нимю внимательно посмотрела на меня.
– Значит, это правда?
Я кивнула и положила фильтр, который все еще держала в руках.
– Об этом много говорят?
Настала ее очередь кивнуть.
– Похоже, слухи распустила Моргана после твоего лета в Саду Радостей. Поэтому он и уезжал от двора?
– Да. И просил меня уехать с ним.
– Что ты собираешься делать?
– Не знаю… а что я должна делать?
Прежде чем заговорить, чародейка уставилась в какую-то недосягаемую для меня точку.
– Если говорить о любви к Британии, я сказала бы, что ты должна остаться здесь, потому что ты королева и нужна народу. Что касается любви к жизни… я сказала бы: уезжай с Лансом. У тебя может никогда не быть другого такого случая, любви сильнее и будущего светлее. Что до твоего возлюбленного, дорогая моя подруга, я сказала бы тебе, что решить можешь только ты сама. Нельзя принимать решение, которое нравится или не нравится кому-то еще. Ты должна исходить только из того, что нужно тебе самой.
Наступило долгое молчание. Она все рассматривала меня, потом пожала плечами и спросила:
– Не очень-то я помогла тебе, правда?
– Нет, – горестно призналась я. – Иногда я думаю, что все будет решено в тот день, когда Ланс приедет за ответом… и что я не пойму, что ему сказать, пока он не будет стоять передо мной, и тогда слова просто вырвутся у меня.
Но будущее решилось не летом, а в тот горестный месяц, когда в Камелот явилась Моргауза.
ГЛАВА 34
МОРГАУЗА
– Она стоит на дожде, госпожа, насквозь промокшая, – торопливо сказал привратник. – Я знаю, как король относится к своим сестрам, и не осмелился впустить ее, но поскольку его нет… – Лукан нерешительно умолк.
– Веди меня к ней, – ответила я, быстро вставая и делая знак Ламораку идти со мной.
Я понятия не имела, с кем мне предстоит встретиться то ли с великаншей-людоедом, то ли с женщиной, незаслуженно вызывавшей у Артура гнев, причины которого я не понимала. По крайней мере, сейчас у меня появилась возможность составить о Моргаузе собственное мнение.
Она стояла посреди мощеного двора, не пытаясь спрятаться от грозы. Плащ и платье, башмаки и багаж поливали потоки дождя. Ее волосы и волосы мальчика, которого она прикрывала рукой, слиплись от воды, а по цвету ее лица было ясно, что она продрогла до костей. И все же она не ушла под защиту навеса у двери, когда Лукан ушел звать меня. Кельтская гордость запрещала ей заходить туда, где она была нежеланна.
– Ты, должно быть, жена моего брата? – предположила Моргауза, когда я вышла из двери. – Мы на севере много слышали о его кумбрийской жене. Это было сказано так любезно, будто она чрезвычайно радовалась встрече со мной, а ее голос удивительно напоминал голос Игрейны. Кокетливая улыбка не сходила с ее лица, пока она сверху донизу оглядывала Ламорака.
– Но ты, конечно, не Артур.
Рослый воин покраснел, а я торопливо объяснила, что верховный король утром уехал на охоту и вернется не раньше, чем через несколько дней.
– Что заставило тебя приехать, да еще в такую ночь? – спросила я.
Апрель со своей непостоянной погодой – неподходящий месяц для путешествий, и меня удивило, что она не подождала, пока потеплеет.
– Я должна была сдержать слово, данное Мордреду, – ответила она и посмотрела на мальчика. – Когда старшие дети уехали ко двору своего дяди, Гарет и Мордред очень огорчились из-за того, что их не пустили. Я обещала им, что, когда они дорастут до того возраста, когда смогут стать пажами, я отвезу их к Артуру, чтобы они служили ему так же преданно, как Гавейн, Гахерис и Агравейн. Мордреду на следующей неделе, в первый день мая, исполнится одиннадцать, а слово, данное ребенку нельзя нарушать ни из-за погоды, ни из-за политики, ни по другим причинам, – решительно добавила она.
– Веди меня к ней, – ответила я, быстро вставая и делая знак Ламораку идти со мной.
Я понятия не имела, с кем мне предстоит встретиться то ли с великаншей-людоедом, то ли с женщиной, незаслуженно вызывавшей у Артура гнев, причины которого я не понимала. По крайней мере, сейчас у меня появилась возможность составить о Моргаузе собственное мнение.
Она стояла посреди мощеного двора, не пытаясь спрятаться от грозы. Плащ и платье, башмаки и багаж поливали потоки дождя. Ее волосы и волосы мальчика, которого она прикрывала рукой, слиплись от воды, а по цвету ее лица было ясно, что она продрогла до костей. И все же она не ушла под защиту навеса у двери, когда Лукан ушел звать меня. Кельтская гордость запрещала ей заходить туда, где она была нежеланна.
– Ты, должно быть, жена моего брата? – предположила Моргауза, когда я вышла из двери. – Мы на севере много слышали о его кумбрийской жене. Это было сказано так любезно, будто она чрезвычайно радовалась встрече со мной, а ее голос удивительно напоминал голос Игрейны. Кокетливая улыбка не сходила с ее лица, пока она сверху донизу оглядывала Ламорака.
– Но ты, конечно, не Артур.
Рослый воин покраснел, а я торопливо объяснила, что верховный король утром уехал на охоту и вернется не раньше, чем через несколько дней.
– Что заставило тебя приехать, да еще в такую ночь? – спросила я.
Апрель со своей непостоянной погодой – неподходящий месяц для путешествий, и меня удивило, что она не подождала, пока потеплеет.
– Я должна была сдержать слово, данное Мордреду, – ответила она и посмотрела на мальчика. – Когда старшие дети уехали ко двору своего дяди, Гарет и Мордред очень огорчились из-за того, что их не пустили. Я обещала им, что, когда они дорастут до того возраста, когда смогут стать пажами, я отвезу их к Артуру, чтобы они служили ему так же преданно, как Гавейн, Гахерис и Агравейн. Мордреду на следующей неделе, в первый день мая, исполнится одиннадцать, а слово, данное ребенку нельзя нарушать ни из-за погоды, ни из-за политики, ни по другим причинам, – решительно добавила она.