Страница:
украл сатана у господа всякое милосердие божье!
- А о чем думал я, старый дурень? - поддержал его Джон Хинт. - Ведь на
"Золотой лани" хватает места! Мы бы вдвоем превосходно провели время, а
висельников утопили бы, как крыс!
- Джон, - спросил коронер, - а кто он этот Кристофер Марло?
- Большого ума человек, дружище, ученый магистр из колледжа Тела
Христового в Кембридже, - и для окончательной похвалы добавил: - Его даже
повесить нельзя было, потому что Кит имел право на спасительное "шейное
стихотворение"! ["шейное стихотворение" - 50-й псалом англиканской церкви
"Miserere mei"; право состояло в том, что подсудимый клирик (а в те
времена каждый выпускник высшего учебного заведения был духовным лицом),
прочитав по-латыни 50-й псалом, спасался от виселицы, но на большом пальце
правой руки ему выжигали букву "Т" - тавро висельника] - Джон Хинт поднял
глаза, красноречиво глядя на корабельные реи. - Ну, что тебе еще сказать?
Наверное, коронеру эта специфическая характеристика показалась вполне
достаточной, потому что он заторопился:
- Ну, ладно, я пошел.
Возле "Скрещенных мечей" толпились люди и возбужденно разговаривали.
При появлении Джона Шорта разговоры стихли, ибо все уставились на него.
Коронер вошел в корчму и стал подниматься наверх по скрипучим ступенькам.
Перед закрытыми дверями комнаты, где произошло убийство, стоял на часах
гордый своим ответственным поручением Питер Булль.
- Никто ничего не трогал? - сурово спросил Джон Шорт.
- Так бы я и позволила - мальчишка оскорбленно надул губы.
- Ну что ж, пойдем посмотрим.
Так: на столе грязная после еды посуда, бутылки и кубки, постель смята,
на полу темнело замытое пятно, в погасшем камине чернел бумажный пепел.
- С этого места, - сообщил Питер, - тот, что с пузом, чуть не сбил
меня, словно кегль. - Он присел и добавил: - А под кроватью - чемодан.
- Вытаскивай!
Содержимое чемодана поразило его - там были одни бутылки с ромом.
Пьяницей, что ли, был этот магистр? Подумать только: при таком запасе и
заказывать у корчмарки еще!
Когда он одну за одной выставил бутылки на стол, то нащупал под кожаной
подкладкой тугой сверточек. Оказалось, что это была исписанная мелко, но
четко и разборчиво, какая-то рукопись. Джон Шорт спрятал ее в карман,
чтобы потом просмотреть. В эту минуту непоседливый Питер Булль, успевший
хорошенько вымазаться в саже, положил перед ним два пожелтевших от огня
листочка бумаги. На них еще проступали буквы, исписанные тем же почерком.
- Не догорели, - медленно сказал мальчишка.
Джон Шорт с большим интересом окинул взглядом сообразительного
мальчишку, который уже вторично помог ему при расследовании, и после
минутного размышления предложил:
- Слушай, Пит, не пойдешь ли ты ко мне на службу? Сначала будешь бегать
туда-сюда, привыкнешь, а после поглядим.
Мальчишка вспыхнул от радости, даже уши порозовели, и, запинаясь,
пробормотал:
- А чего ж, если мать не выдерет...
- Об этом не беспокойся! - грозно насупил брови могучий Джон Шорт. -
Это уже моя забота!
Констебль Томас Додж встретил Джона, едва не пританцовывая от
нетерпения.
- Что прикажете, шеф? - спросил он, таким явным способом торопя своего
начальника.
- Давай на допрос... того, с пузом, - воспользовался коронер
своеобразной терминологией маленького Булля.
- Одну минуту, шеф!
И действительно, через минуту пузатый буквально влетел через порог,
чуть ли не растянувшись от крепкого тумака необыкновенно старательного
Тома. Был он в расстегнутом камзоле с оторванными пуговицами и разорванной
рубашке, с синяком под глазом и противно распухшими губами и носом. На
подбородке у него запеклась кровь. Он хотел было сесть на скамью, но
коронер скомандовал:
- Стоять!
Томас Додж воспользовался случаем и без всякой на то надобности дернул
арестованного за воротник.
- Славный король Генрих, отец ее величества королевы Елизаветы, -
многозначительно начал Джон Шорт, - повесил семьдесят две тысячи крупных и
мелких преступников, чтобы дать стране покой. Но я вижу, он и нам кое-кого
оставил в наследство... Как твое имя, ты, живой труп?
- Роберт Поули, ваша честь, - пролепетал пузатый.
- А тех двоих мерзавцев?
- Ингрем Фрайзерс и Никол Скирс, ваша честь.
- Ворочай языком дальше, пока он ворочается.
- Это не убийство, господин, это фатальная случайность. Все расскажу,
как на исповеди! - горячо заверил Поули. - Чтобы вы знали, ваша честь, на
днях Кристофера Марло выпустили из тюрьмы для уголовных преступников
Нью-Гейт под расписку о невыезде из Лондона. А он сразу нарушил закон. Мы,
его друзья, знаем его давно, ну и решили уговорить его возвратиться в
Лондон. Хотели как лучше, а вышло... А! Ну, тост за тостом, видно,
перебрали... А Кристофер был вспыльчив, из-за чего уж дважды побывал в
тюрьме Нью-Гейт. Первый раз за участие в убийстве Вильяма Бредли, сына
корчмаря в Нортон Фольгейте. Он и духовной особой не стал, хотя учился в
известном набожностью и другими достоинствами колледже Тела Христового в
Кембридже и имел звание магистра. А учился - ого! - на стипендию самого
кентерберийского архиепископа преподобного Метью Паркера! Буйный он был,
ваша честь, разъяренный и опасный, если опьянеет...
- Слушай, ты, пустомеля: почему же тогда вы трое живы, а он мертвый? -
к утешению Томаса Доджа веско спросил коронер.
- Господи! Если бы я знал, что произойдет, разве бы поехал? И для чего?
Чтобы быть вздернутым на виселице? А я же - человек порядочный, господин,
семью имею, деток... Маленькие еще... Двое их у меня...
- О детях вспомнишь в завещании!
- Молчу, ваша честь!.. Я это к чему говорю? Ведь Кристофер - человек
молодой, неженатый и как увидит какую-нибудь юбку, то и конец! А
корчмарка, вы сами видели, женщина дай боже всякому, да еще и вдовушка. Мы
его прямо-таки умоляли не лезть к ней, но вы же знаете пословицу:
"Ройстонский битюг и кембриджский магистр никому дорогу не уступят". На
беду, Фрайзерс повесил свой пояс с кинжалом на спинку стула. Кристофер в
запале и схватил тот клинок. Ингрем сжал его руку и повернул кинжал.
Кристофер же обеими руками впился ему в горло и начал душить. Тогда
Фрайзерс в ярости и ударил его. К несчастью, удар оказался фатальным...
Это была самозащита...
- Красиво рассказываешь, - прищурился Джон Шорт. - Самозащита,
говоришь? А для какой же самозащиты вы после убийства жгли бумаги
покойного?
- Кто жег? Разве же мы жгли? Чтоб вы знали, ваша честь, Кристофер был
поэтом и драмоделом. А это такие люди: если им что-то не нравится -
рукопись в огонь! Он еще до ссоры бросил в камин целый ворох каких-то
исписанных бумаг. Мы и не спрашивали, что он там бросает...
- А зачем затворились?
- Растерялись и испугались, ваша честь, не знали, что и делать, ведь
такое горе случилось... Беда, да и только!
"Брешет как пес! - отметил в мыслях Джон Шорт. - Но пусть брешет! Пусть
еще сбрешет на суде в глаза окружному шерифу, а потом выслушает
свидетельства маленького Питера. И свидетельство Элеоноры Булль тоже...
Вообще, во всем этом деле одно хорошо - со свидетелями все в порядке! Но
на что этот шут надеется? Ведь надеется же на что-то?"
- Том, - приказал он, - гони сюда взашей и тех двоих бакалавров
виселицы.
- Один момент, шеф!
Разумеется, приказ коронера старательный и дисциплинированный Томас
Додж исполнил буквально.
- Послушайте, вы, тройка негодяев! - поднялся во весь свой рост и
положил руки на пояс Джон Шорт. - Я не буду расспрашивать вас каждого в
отдельности, потому что уверен, что в ответ вы начнете чирикать одинаково
лживую песенку. Ведь вы успели договориться между собой, разве не так?
Значит, самозащита, надеетесь на смягчающие обстоятельства... Сейчас я вам
расскажу, какая это была самозащита... Кто из вас двоих Ингрем Фрайзерс?
- Это я, ваша честь.
- Том, погляди только на этого бугая. Ничего удивительного не было бы,
если бы он действительно вырвал у кого-нибудь нож. А ты, значит, Никол
Скирс? Чего молчишь? Том, я впервые вижу такого здоровенного младенца...
Так слушайте! Значит, ты, - он ткнул твердым, как гвоздь, пальцем в грудь
Фрайзерса, тот даже пошатнулся, - в порядке самозащиты вырвал кинжал и за
милую душу насадил на него уже беззащитного приятеля? А вы двое, если
поверить вашей лживой побасенке, спокойно сидели, сложив руки, и глядели
себе, как ваши друзья схватились за грудки? А может, все было наоборот?
Может, вы не сидели, сложив руки? Может, вы за руки схватили Кристофера
Марло, которого здесь называете другом, чтоб вот этому Фрайзерсу удобнее
было убить его одним ударом? Так и было, верно я говорю? - Он обвел
тяжелым взглядом побледневшие лица убийц. - Вы все рассчитали наперед. По
какой-то причине, о которой не говорите, вы хотели тихо-мирно погубить
постояльца вдовы Булль, уложить его, будто пьяного, в кровать, а затем
быстренько исчезнуть. Мол, ищи ветра в поле! Потому что кто же вас здесь,
в Дептфорде, знал? Или не так? Одного вы не учли: что бедняга успеет
вскрикнуть...
- Шеф, петли для них уже намылены! - не удержался Томас Додж,
растроганный этой разоблачительной речью.
- Представим себе такую картину, - не обращая внимания на Томаса,
держался своего Джон Шорт. - Или, как у нас говорят, проведем судебную
экспертизу. Вы втроем кидаетесь на меня, а я знаю толк в самозащите, - он
сжал кулачище и недвусмысленно покачал им перед замершими убийцами. -
Предупреждаю: опыт выйдет неудачным. Я из вас сейчас месиво сделаю!
- Шеф, позвольте выйти, чтобы не свидетельствовать лишнего на вас под
присягой. А едва я почувствую что-либо подозрительное, как немедленно
брошусь на помощь, - с большой охотой предложил свои услуги трудяга Томас
Додж.
ТАЙНАЯ РУКОПИСЬ И ДВА ОБГОРЕЛЫХ ЛИСТКА
Дело было ясным, как на ладони. Со времен незабываемого (не вспоминать
бы на лихую беду к ночи) короля Генриха Вешателя судопроизводство в Англии
было упрощено до быстродействующей формулы: кое-какое обвинение -
короткий, однозначный приговор - виселица. Чтобы другим неповадно было...
Завтра утром он, коронер ее величества Джон Шорт, отведет преступников и
свидетелей к окружному шерифу и до вечера, даст бог, увидит всю троицу на
перекладине с высунутыми лживыми языками. Не забыть бы только прихватить
уважаемого Хинта. Пускай старый пират, который очень горюет по Кристоферу,
утешится, по крайней мере, этим зрелищем. Старику оно будет приятным...
Однако, хотя дело, собственно, было выяснено, Джон, как человек
усердный и добросовестный, все-таки решил просмотреть бумаги, найденные в
чемодане погибшего.
Неожиданно, по неизвестной причине, перед его глазами появился образ
аккуратной и миловидной вдовы Булль с чистым, ласковым, по-женски мягким
лицом, которому единственное, что не шло, - так это лить слезы, потому что
из-за них сыреет нос и краснеют глаза. Но одновременно его почему-то
возмутили похвальные слова о ней этого толстопузого шута. "Черт бы его
взял! - выругался мысленно неспособный к самоанализу, честный Джон. - А
сынок у Элеоноры тоже славный мальчишка. И уважает меня как родного
отца... Честное слово, уважает-таки!" А еще перед его глазами почему-то
предстало его тихое холостяцкое жилье, куда и возвращаться-то нет охоты, и
он, чтобы отогнать неожиданную грусть, решительно пододвинул к себе
рукопись. На первом листе было обозначено: "Наставления для тайных
агентов". Это, понятное дело, сразу заинтересовало Джона, и он начал
читать:
"КАК РАЗОБЛАЧАТЬ СТОРОННИКА ЕРЕТИКОВ
Первое. Те, кто тайно наведываются к ним в тюрьму и шепчутся с ними и
приносят еду, берутся под подозрение как их приспешники и сообщники.
Второе. Те, кто очень переживают из-за их ареста или смерти, были,
очевидно, особенно близкими их друзьями при жизни. ("Это верно", - подумал
коронер, вспомнив печаль Джона Хинта.) Ведь быть долго в дружбе с еретиком
и не видеть его ереси маловероятно. Третье. Если кто-нибудь распространяет
слухи, будто еретики несправедливо осуждены, когда на самом деле они были
разоблачены или даже сами признали свою ересь, тот, очевидно, одобряет их
учение и допускает ошибку в действиях церкви, которая их осудила.
Четвертое. Если кто-то начнет осудительно смотреть на преследователей
еретиков и на старательных разоблачителей, и это при желании можно увидеть
по глазам, носу или по выражению лица, или будет пытаться прятать свои
глаза, тот берется под неусыпное наблюдение, потому что имеет зло на тех,
кто опечалил его сердце так больно, что это видно даже по лицу, и любит
тех, за которых так переживает. Пятое. Если кто-то будет уличен в том, что
тайком ночью собирает, будто реликвии, кости спаленных еретиков, - ибо
они, вне сомнения, считают великомучениками всех, чьи кости собирают как
святыню, - то такие особы - еретики, как и те, что..."
Эти наставления взволновали и насторожили Джона, потому что, прежде
всего, он сам в глазах католической церкви был еретиком, и еще совсем
недавно, до изгнания из Англии инквизиторов и господ-иезуитов, жестоких и
коварных "сынов" Игнатия Лойолы, эти правила действовали, а завершались
пытками и кострами. А вскоре папа римский объявил еретиками весь люд
Альбиона вместе с королевой, ибо Англия отказалась выплачивать ненасытным
ватиканским мошенникам и развратникам "деньги святого Петра" - десятую
часть со всех доходов, а в римской курии из года в год считали
возрастающие "долги".
Купцы из восставшей против испанских поработителей Фландрии, которые
останавливались в Дептфорде, попыхивая трубками, передавали в корчме за
кубком доброго эля, что разозленный папа римский даже составил буллу, в
которой осмелился предать анафеме ее величество королеву Елизавету и лишил
ее короны в пользу Марии Стюарт. А еще говорили, будто ту буллу нахальные
попы читают в церквах по всем католическим странам. Но никто не отважился
лично вручить папское послание грозной королеве Елизавете, ведь к нему,
это знал каждый, следовало приложить собственную голову. Такого глупца
среди папских легатов, которые не колеблясь осуждали на казнь других, не
нашлось. Когда же Марии Стюарт отрубили голову, которую заговорщики
намеревались увенчать английской короной, папа отдал право на "пустующий"
престол фанатичному преследователю еретиков - королю Испании. С того
времени войны и заговоры не прекращались.
Джон Шорт читал дальше, уже чувствуя, что случайно напал на какой-то
неожиданный, государственной важности, след.
"Эти признаки позволяют заподозрить их в ереси, хотя еще и
недостаточные для осуждения, если они не дополняются другими
доказательствами, из которых убедительно явствует, что они совершали все
это во имя ереси. И поэтому, если найдутся люди, которые способны и
согласны выследить их и с благословения церковных отцов выдадут себя за
сторонников и друзей еретиков и сумеют повести разговор с ними осторожно,
без лжи, ибо неразумная ложь может выдать их, и которые не вызывают
опасения в том, что и сами могут заразиться ересью, такие могли бы
заглянуть во все их тайны, узнать обычаи и помыслы, выявлять еретичных
особ и их приспешников..."
- Ах, сатанинское отродье! - пробормотал честный Джон Шорт. - Ты гляди,
чему учат - лгать без лжи.
А и в самом деле, ложь иногда выглядит истинно и совершенно
правдоподобно, если из действительной правды удалить главное.
Доказательство тому - абсолютно лживая побасенка негодяя Поули на допросе,
который устроил ему Джон. А шпионы иезуитов небось еще изворотливее, ибо и
вправду умеют выдавать себя за смиренных овечек божьих и, словно гады
ползучие, пролезают в каждую щель. Всем известны лицемерные слова
основателя Ордена сынов Иисуса, "генерала католической разведки" Игнатия
Лойолы: "Идите в мир невинными агнцами, действуйте в нем как лютые волки
и, когда вас будут гнать как псов, ползите к цели подобно змеям".
Коронеру поневоле вспомнилась поучительная история резидента
католической разведки Эдмунда Кемпиона, которая стала известна всей
Англии. Этот презренный предатель жил себе у всех на виду, в Лондоне, в
сердце страны, как добропорядочный и доброжелательный человек. А на самом
деле он в потайной типографии, которую все время перепрятывали из одного
места в другое, печатал и распространял злобные слухи, грязные сплетни и
оскорбительную клевету, сея среди темного люда страх и неуверенность,
позоря ее королевское величество грязными пасквилями и мерзкими
карикатурами, в которых не было ничего иного, кроме омерзительной для
глаза уродливости. В обильном потоке своих листовок иезуитский наемник
призывал англичан к свободе, которую, мол, узурпировала королева-еретичка,
к открытой теологической полемике, к терпимости в вере. А на самом деле
плелись планы захвата Англии и передачи ее под испанскую корону,
уничтожения свободной от католических догматов мысли, возобновления
инквизиции. Сообщники Кемпиона, провозглашавшие себя носителями культуры,
открывали в чужой стране частные иезуитские школы, где учили детей
искусству предательства.
Но не вышло у них ничего!
Два года охотились за Кемпионом детективы лорда Уолсингема и наконец
схватили вместе с несколькими сообщниками, а королевские палачи вытолкали
их на эшафот под отточенные лезвия безжалостных топоров.
Сколько уже шпионов было разоблачено и казнено? Разных по профессии и
общественному положению, но одинаково жестоких и ловких на обман. Тот же
Эдмунд Кемпион, когда ему на суде не помогли никакие увертки и уловки,
нагло заявил, сбрасывая благопристойную маску:
- Потери учтены, дело начато, это божье дело, которому невозможно
противодействовать. Так утверждается вера, так она должна быть обновлена!
Гневно сомкнулись две тонкие черточки губ Джона, когда он продолжил и
дальше читать коварные, циничные наставления:
"О ТОМ, КАК ОСТОРОЖНО СЛЕДУЕТ ПРОВОДИТЬ ДОЗНАНИЕ
Содержат еретика в темнице впроголодь, так, чтобы он совсем упал духом
и отощал телом, и не допускают к нему никого из его приятелей, чтобы они
не вдохновляли его и не научили уклончиво отвечать и никого не выдавать, и
вообще никого к нему не допускать, только изредка, чтобы одно лишь
человеческое лицо стало ему в радость, двух надежных, испытанных людей,
которые осторожно, будто бы сочувствуя, начнут уговаривать его...
Беседовать же следует вкрадчиво: мол, не бойся ничего и никого и спокойно
сознайся, ведь ты, возможно, принимая их за честных людей, которые учат
мудро тому-то и тому-то, по простоте душевной своей привязывался к ним
сердцем и охотно слушал; но ведь ошибиться в них могут, мол, и люди
гораздо мудрее тебя..."
Бедный, прямолинейный и доверчивый, если речь не идет об очевидном
преступлении, Джон! Ведь коронеру не нужно знать такие тонкие хитрости.
Коронер - только чиновник ее королевского величества с ограниченными
обязанностями: выяснить причины неожиданной смерти какого-либо лица,
которое погибло при невыясненных обстоятельствах, и передать дело для
судебного решения шерифу. Он впервые столкнулся с делом, которое
неожиданно разверзлось перед ним черной бездной, где в жутком мраке сейчас
возникали, словно зловещие тени, химерные чудовища.
"Если после всего этого он начнет поддаваться, размякать от ласковых
слов и пожелает кое-что рассказать из того, что он иногда слышал от тех
еретичных учителей про евангелие, святые послания или что-либо подобное,
то сразу же, по горячим следам надо спросить его - учили ли те наставники
тому-то и тому-то, а именно: что чистилищного огня нет, что молитва за
умерших не помогает, что заносчивый клирик, который сам погряз в грехах,
не может и другим отпускать грехи, и вообще про таинство церкви. А потом
осторожно спросить, считает ли он сам их учение верным и здравым, если
так, то он уже признал свою вину в исповедывании ереси... Если же ты прямо
спросишь его, верует ли он сам во все вышеназванное, он отвечать не будет,
опасаясь, что ты хочешь подловить его и обвинить в ереси, потому и следует
плести тенета осторожно, другим способом, как я и советовал, ибо хитрого
лиса нужно ловить лисьими же приемами".
Теперь коронеру дело не казалось уже ясным как на ладони.
"А я еще радовался..."
Сам ли он, тот Марло, составил эти наставления, или же прятал чужую
рукопись?
И кто такой вообще-то Марло? Что, собственно, он, Джон, знает про него?
Почему его убили? Кто его убийцы? Что они жгли? Какую тайну обратили в
пепел?
Рой вопросов без ответа пронесся в его голове. Нет, с виселицей,
возможно, стоит подождать...
Джон Шорт положил на стол два обгоревших листка, которые сообразил
отыскать маленький Питер. Какой славный мальчишка! Оба листка были
исписаны той же рукой, что и рукопись. На первом он едва разобрал:
При чем здесь вера? Тьфу!
Мне стыдно, хоть в притворстве я искусен,
Что может быть порукой и основой
Великих планов столь пустое слово.
[Кристофер Марло. "Герцог Гиз"
(Парижская резня), сцена 2]
Жаром огня полыхнуло от этих строк. "Вера - пустое слово..." Да за
такие мысли и в Англии отправляют на костер...
На втором листке уцелело больше строк:
Не он ли в семинарию близ Реймса
Навез попов английских из Дуэ
И против государыни законной
Их возмущал?
[Кристофер Марло. "Герцог Гиз"
(Парижская резня), сцена 22]
И об этой школе кое-что слышал коронер из разговоров в порту. Будто бы
сам папа римский на собственные деньги основал в городе Дуэ, во Фландрии,
специальную семинарию для обучения католических шпионов из английских
предателей-беглецов. А когда нидерландские протестанты заключили военный
союз с Англией, глава французской католической лиги герцог Генрих Гиз,
вдохновитель подлой Варфоломеевской резни, взял эту семинарию под свою
защиту и опеку и перевел во Францию, под Реймс, город, где венчаются на
престол короли франков. Возглавляет школу еще одни изменник - Джон Аллен.
Кто же такой Марло?
Католический шпион?
"Кит всегда таскался с сэром Френсисом, когда тот бывал на берегу, -
всплыли в памяти слова боцмана Хинта. - Он собирался написать про нас с
адмиралом целую книгу. Очень толстую книгу! Толще Библии".
Выходит, много расспрашивал, маскируясь разговорами о том, что
собирается писать библию пиратов? А ведь сэр Френсис - это английский
военный флот...
Но тогда почему же эти трое молчат?
Вместо того чтобы разоблачить шпиона и изменника - ни единого намека!
Да еще и предали огню какие-то бумаги.
Говорят: случайное убийство, самозащита... Возможно, сказать правду -
для них опасно? Но если так...
- Кто же он такой, этот Марло? - грохнул кулачищем по столу Джо,
путаясь в собственных догадках. Что о нем может добавить Хинт? Разве что
пересчитать все корчмы, где вместе побывали. На это у деда память
исключительная. А у Элеоноры тоже одно на языке: был человек вежливый и
приветливый. Женщина есть женщина! Однако кто-то должен его хорошо знать.
Он был драмоделом, так что надо заглянуть в театр и там расспросить. Он
был магистром, воспитанником колледжа Тела Христового, значит, следует
побывать в Кембридже...
Утром коронер Джон Шорт не повез задержанных и свидетелей к окружному
шерифу, а оседлал крепкого верхового коня. Уже сидя на нем, он подозвал к
себе констебля Томаса Доджа и сурово приказал, воспользовавшись опытом,
полученным из рукописи:
- Слушай внимательно, Том. Я оставляю убийц на твою личную
ответственность. Так вот! Никого к ним не допускай, сам с ними не
разговаривай, еды и питья не давай, чтобы они упали духом и отощали телом.
Будь начеку до самого моего возвращения. В случае чего - стреляй!
- Будьте уверены и положитесь на меня, шеф! - горячо поклялся верный
Том. - Пули для них у меня отлиты.
Свистнула плеть, и конь зацокотал в утреннем тумане, наплывавшем с
Темзы.
ДНЕВНЫЕ ПОЕЗДКИ КОРОНЕРА
Наибольшее из лондонских зрелищных сооружений - "Театр" Джеймса
Бербеджа находился на северном берегу Темзы, за городской чертой,
недосягаемый для ханжей-пуритан из богатого Сити. Вместе с мрачным,
известным зловещей славой, пригородным местечком Нортон Фольгейт, этот
земельный участок, к большому сожалению, не подлежал юрисдикции
лондонского шерифа, так как относился к графству Мидлсекс. Темза словно
разделяла два враждебных лагеря - с одной стороны разбросанные деревянные,
размалеванные линяющей краской театры, ободранные балаганы ярмарочных
лицедеев и зверинец с медвежьим цирком, с другой - из серого камня,
надменные в своей архитектурной суровости правительственные и торговые
здания, над которыми четко вздымалось Вестминстерское аббатство, где с
Большого Бена [название самой высокой башни аббатства] ежечасно раздавался
звон, гулко отбивая время.
Правительственный, деловой Лондон высокомерно и презрительно взирал на
расточительные, а значит, и бессмысленные народные гульбища с их
непристойными представлениями из жизни монархов, которые полностью
отвечают распущенным вкусам развратного люда.
Про это полузабытое административное разделение вспомнили, когда
степенные толстосумы из торговых корпораций добились распоряжения
лондонского шерифа о разрушении всех без исключения театриков, ибо в них,
мол, процветало безобразие и гнездилась крамола. Разве не лучше было бы,
если бы с обеих сторон Темзы солидно и благопристойно высились торговые и
банковские конторы? И оказалось, что напрасно добивались.
В Нортон Фольгейте осели буйные морские волки, бродяги, нахальные
проститутки, темные людишки, которым не стоит попадаться на глаза
- А о чем думал я, старый дурень? - поддержал его Джон Хинт. - Ведь на
"Золотой лани" хватает места! Мы бы вдвоем превосходно провели время, а
висельников утопили бы, как крыс!
- Джон, - спросил коронер, - а кто он этот Кристофер Марло?
- Большого ума человек, дружище, ученый магистр из колледжа Тела
Христового в Кембридже, - и для окончательной похвалы добавил: - Его даже
повесить нельзя было, потому что Кит имел право на спасительное "шейное
стихотворение"! ["шейное стихотворение" - 50-й псалом англиканской церкви
"Miserere mei"; право состояло в том, что подсудимый клирик (а в те
времена каждый выпускник высшего учебного заведения был духовным лицом),
прочитав по-латыни 50-й псалом, спасался от виселицы, но на большом пальце
правой руки ему выжигали букву "Т" - тавро висельника] - Джон Хинт поднял
глаза, красноречиво глядя на корабельные реи. - Ну, что тебе еще сказать?
Наверное, коронеру эта специфическая характеристика показалась вполне
достаточной, потому что он заторопился:
- Ну, ладно, я пошел.
Возле "Скрещенных мечей" толпились люди и возбужденно разговаривали.
При появлении Джона Шорта разговоры стихли, ибо все уставились на него.
Коронер вошел в корчму и стал подниматься наверх по скрипучим ступенькам.
Перед закрытыми дверями комнаты, где произошло убийство, стоял на часах
гордый своим ответственным поручением Питер Булль.
- Никто ничего не трогал? - сурово спросил Джон Шорт.
- Так бы я и позволила - мальчишка оскорбленно надул губы.
- Ну что ж, пойдем посмотрим.
Так: на столе грязная после еды посуда, бутылки и кубки, постель смята,
на полу темнело замытое пятно, в погасшем камине чернел бумажный пепел.
- С этого места, - сообщил Питер, - тот, что с пузом, чуть не сбил
меня, словно кегль. - Он присел и добавил: - А под кроватью - чемодан.
- Вытаскивай!
Содержимое чемодана поразило его - там были одни бутылки с ромом.
Пьяницей, что ли, был этот магистр? Подумать только: при таком запасе и
заказывать у корчмарки еще!
Когда он одну за одной выставил бутылки на стол, то нащупал под кожаной
подкладкой тугой сверточек. Оказалось, что это была исписанная мелко, но
четко и разборчиво, какая-то рукопись. Джон Шорт спрятал ее в карман,
чтобы потом просмотреть. В эту минуту непоседливый Питер Булль, успевший
хорошенько вымазаться в саже, положил перед ним два пожелтевших от огня
листочка бумаги. На них еще проступали буквы, исписанные тем же почерком.
- Не догорели, - медленно сказал мальчишка.
Джон Шорт с большим интересом окинул взглядом сообразительного
мальчишку, который уже вторично помог ему при расследовании, и после
минутного размышления предложил:
- Слушай, Пит, не пойдешь ли ты ко мне на службу? Сначала будешь бегать
туда-сюда, привыкнешь, а после поглядим.
Мальчишка вспыхнул от радости, даже уши порозовели, и, запинаясь,
пробормотал:
- А чего ж, если мать не выдерет...
- Об этом не беспокойся! - грозно насупил брови могучий Джон Шорт. -
Это уже моя забота!
Констебль Томас Додж встретил Джона, едва не пританцовывая от
нетерпения.
- Что прикажете, шеф? - спросил он, таким явным способом торопя своего
начальника.
- Давай на допрос... того, с пузом, - воспользовался коронер
своеобразной терминологией маленького Булля.
- Одну минуту, шеф!
И действительно, через минуту пузатый буквально влетел через порог,
чуть ли не растянувшись от крепкого тумака необыкновенно старательного
Тома. Был он в расстегнутом камзоле с оторванными пуговицами и разорванной
рубашке, с синяком под глазом и противно распухшими губами и носом. На
подбородке у него запеклась кровь. Он хотел было сесть на скамью, но
коронер скомандовал:
- Стоять!
Томас Додж воспользовался случаем и без всякой на то надобности дернул
арестованного за воротник.
- Славный король Генрих, отец ее величества королевы Елизаветы, -
многозначительно начал Джон Шорт, - повесил семьдесят две тысячи крупных и
мелких преступников, чтобы дать стране покой. Но я вижу, он и нам кое-кого
оставил в наследство... Как твое имя, ты, живой труп?
- Роберт Поули, ваша честь, - пролепетал пузатый.
- А тех двоих мерзавцев?
- Ингрем Фрайзерс и Никол Скирс, ваша честь.
- Ворочай языком дальше, пока он ворочается.
- Это не убийство, господин, это фатальная случайность. Все расскажу,
как на исповеди! - горячо заверил Поули. - Чтобы вы знали, ваша честь, на
днях Кристофера Марло выпустили из тюрьмы для уголовных преступников
Нью-Гейт под расписку о невыезде из Лондона. А он сразу нарушил закон. Мы,
его друзья, знаем его давно, ну и решили уговорить его возвратиться в
Лондон. Хотели как лучше, а вышло... А! Ну, тост за тостом, видно,
перебрали... А Кристофер был вспыльчив, из-за чего уж дважды побывал в
тюрьме Нью-Гейт. Первый раз за участие в убийстве Вильяма Бредли, сына
корчмаря в Нортон Фольгейте. Он и духовной особой не стал, хотя учился в
известном набожностью и другими достоинствами колледже Тела Христового в
Кембридже и имел звание магистра. А учился - ого! - на стипендию самого
кентерберийского архиепископа преподобного Метью Паркера! Буйный он был,
ваша честь, разъяренный и опасный, если опьянеет...
- Слушай, ты, пустомеля: почему же тогда вы трое живы, а он мертвый? -
к утешению Томаса Доджа веско спросил коронер.
- Господи! Если бы я знал, что произойдет, разве бы поехал? И для чего?
Чтобы быть вздернутым на виселице? А я же - человек порядочный, господин,
семью имею, деток... Маленькие еще... Двое их у меня...
- О детях вспомнишь в завещании!
- Молчу, ваша честь!.. Я это к чему говорю? Ведь Кристофер - человек
молодой, неженатый и как увидит какую-нибудь юбку, то и конец! А
корчмарка, вы сами видели, женщина дай боже всякому, да еще и вдовушка. Мы
его прямо-таки умоляли не лезть к ней, но вы же знаете пословицу:
"Ройстонский битюг и кембриджский магистр никому дорогу не уступят". На
беду, Фрайзерс повесил свой пояс с кинжалом на спинку стула. Кристофер в
запале и схватил тот клинок. Ингрем сжал его руку и повернул кинжал.
Кристофер же обеими руками впился ему в горло и начал душить. Тогда
Фрайзерс в ярости и ударил его. К несчастью, удар оказался фатальным...
Это была самозащита...
- Красиво рассказываешь, - прищурился Джон Шорт. - Самозащита,
говоришь? А для какой же самозащиты вы после убийства жгли бумаги
покойного?
- Кто жег? Разве же мы жгли? Чтоб вы знали, ваша честь, Кристофер был
поэтом и драмоделом. А это такие люди: если им что-то не нравится -
рукопись в огонь! Он еще до ссоры бросил в камин целый ворох каких-то
исписанных бумаг. Мы и не спрашивали, что он там бросает...
- А зачем затворились?
- Растерялись и испугались, ваша честь, не знали, что и делать, ведь
такое горе случилось... Беда, да и только!
"Брешет как пес! - отметил в мыслях Джон Шорт. - Но пусть брешет! Пусть
еще сбрешет на суде в глаза окружному шерифу, а потом выслушает
свидетельства маленького Питера. И свидетельство Элеоноры Булль тоже...
Вообще, во всем этом деле одно хорошо - со свидетелями все в порядке! Но
на что этот шут надеется? Ведь надеется же на что-то?"
- Том, - приказал он, - гони сюда взашей и тех двоих бакалавров
виселицы.
- Один момент, шеф!
Разумеется, приказ коронера старательный и дисциплинированный Томас
Додж исполнил буквально.
- Послушайте, вы, тройка негодяев! - поднялся во весь свой рост и
положил руки на пояс Джон Шорт. - Я не буду расспрашивать вас каждого в
отдельности, потому что уверен, что в ответ вы начнете чирикать одинаково
лживую песенку. Ведь вы успели договориться между собой, разве не так?
Значит, самозащита, надеетесь на смягчающие обстоятельства... Сейчас я вам
расскажу, какая это была самозащита... Кто из вас двоих Ингрем Фрайзерс?
- Это я, ваша честь.
- Том, погляди только на этого бугая. Ничего удивительного не было бы,
если бы он действительно вырвал у кого-нибудь нож. А ты, значит, Никол
Скирс? Чего молчишь? Том, я впервые вижу такого здоровенного младенца...
Так слушайте! Значит, ты, - он ткнул твердым, как гвоздь, пальцем в грудь
Фрайзерса, тот даже пошатнулся, - в порядке самозащиты вырвал кинжал и за
милую душу насадил на него уже беззащитного приятеля? А вы двое, если
поверить вашей лживой побасенке, спокойно сидели, сложив руки, и глядели
себе, как ваши друзья схватились за грудки? А может, все было наоборот?
Может, вы не сидели, сложив руки? Может, вы за руки схватили Кристофера
Марло, которого здесь называете другом, чтоб вот этому Фрайзерсу удобнее
было убить его одним ударом? Так и было, верно я говорю? - Он обвел
тяжелым взглядом побледневшие лица убийц. - Вы все рассчитали наперед. По
какой-то причине, о которой не говорите, вы хотели тихо-мирно погубить
постояльца вдовы Булль, уложить его, будто пьяного, в кровать, а затем
быстренько исчезнуть. Мол, ищи ветра в поле! Потому что кто же вас здесь,
в Дептфорде, знал? Или не так? Одного вы не учли: что бедняга успеет
вскрикнуть...
- Шеф, петли для них уже намылены! - не удержался Томас Додж,
растроганный этой разоблачительной речью.
- Представим себе такую картину, - не обращая внимания на Томаса,
держался своего Джон Шорт. - Или, как у нас говорят, проведем судебную
экспертизу. Вы втроем кидаетесь на меня, а я знаю толк в самозащите, - он
сжал кулачище и недвусмысленно покачал им перед замершими убийцами. -
Предупреждаю: опыт выйдет неудачным. Я из вас сейчас месиво сделаю!
- Шеф, позвольте выйти, чтобы не свидетельствовать лишнего на вас под
присягой. А едва я почувствую что-либо подозрительное, как немедленно
брошусь на помощь, - с большой охотой предложил свои услуги трудяга Томас
Додж.
ТАЙНАЯ РУКОПИСЬ И ДВА ОБГОРЕЛЫХ ЛИСТКА
Дело было ясным, как на ладони. Со времен незабываемого (не вспоминать
бы на лихую беду к ночи) короля Генриха Вешателя судопроизводство в Англии
было упрощено до быстродействующей формулы: кое-какое обвинение -
короткий, однозначный приговор - виселица. Чтобы другим неповадно было...
Завтра утром он, коронер ее величества Джон Шорт, отведет преступников и
свидетелей к окружному шерифу и до вечера, даст бог, увидит всю троицу на
перекладине с высунутыми лживыми языками. Не забыть бы только прихватить
уважаемого Хинта. Пускай старый пират, который очень горюет по Кристоферу,
утешится, по крайней мере, этим зрелищем. Старику оно будет приятным...
Однако, хотя дело, собственно, было выяснено, Джон, как человек
усердный и добросовестный, все-таки решил просмотреть бумаги, найденные в
чемодане погибшего.
Неожиданно, по неизвестной причине, перед его глазами появился образ
аккуратной и миловидной вдовы Булль с чистым, ласковым, по-женски мягким
лицом, которому единственное, что не шло, - так это лить слезы, потому что
из-за них сыреет нос и краснеют глаза. Но одновременно его почему-то
возмутили похвальные слова о ней этого толстопузого шута. "Черт бы его
взял! - выругался мысленно неспособный к самоанализу, честный Джон. - А
сынок у Элеоноры тоже славный мальчишка. И уважает меня как родного
отца... Честное слово, уважает-таки!" А еще перед его глазами почему-то
предстало его тихое холостяцкое жилье, куда и возвращаться-то нет охоты, и
он, чтобы отогнать неожиданную грусть, решительно пододвинул к себе
рукопись. На первом листе было обозначено: "Наставления для тайных
агентов". Это, понятное дело, сразу заинтересовало Джона, и он начал
читать:
"КАК РАЗОБЛАЧАТЬ СТОРОННИКА ЕРЕТИКОВ
Первое. Те, кто тайно наведываются к ним в тюрьму и шепчутся с ними и
приносят еду, берутся под подозрение как их приспешники и сообщники.
Второе. Те, кто очень переживают из-за их ареста или смерти, были,
очевидно, особенно близкими их друзьями при жизни. ("Это верно", - подумал
коронер, вспомнив печаль Джона Хинта.) Ведь быть долго в дружбе с еретиком
и не видеть его ереси маловероятно. Третье. Если кто-нибудь распространяет
слухи, будто еретики несправедливо осуждены, когда на самом деле они были
разоблачены или даже сами признали свою ересь, тот, очевидно, одобряет их
учение и допускает ошибку в действиях церкви, которая их осудила.
Четвертое. Если кто-то начнет осудительно смотреть на преследователей
еретиков и на старательных разоблачителей, и это при желании можно увидеть
по глазам, носу или по выражению лица, или будет пытаться прятать свои
глаза, тот берется под неусыпное наблюдение, потому что имеет зло на тех,
кто опечалил его сердце так больно, что это видно даже по лицу, и любит
тех, за которых так переживает. Пятое. Если кто-то будет уличен в том, что
тайком ночью собирает, будто реликвии, кости спаленных еретиков, - ибо
они, вне сомнения, считают великомучениками всех, чьи кости собирают как
святыню, - то такие особы - еретики, как и те, что..."
Эти наставления взволновали и насторожили Джона, потому что, прежде
всего, он сам в глазах католической церкви был еретиком, и еще совсем
недавно, до изгнания из Англии инквизиторов и господ-иезуитов, жестоких и
коварных "сынов" Игнатия Лойолы, эти правила действовали, а завершались
пытками и кострами. А вскоре папа римский объявил еретиками весь люд
Альбиона вместе с королевой, ибо Англия отказалась выплачивать ненасытным
ватиканским мошенникам и развратникам "деньги святого Петра" - десятую
часть со всех доходов, а в римской курии из года в год считали
возрастающие "долги".
Купцы из восставшей против испанских поработителей Фландрии, которые
останавливались в Дептфорде, попыхивая трубками, передавали в корчме за
кубком доброго эля, что разозленный папа римский даже составил буллу, в
которой осмелился предать анафеме ее величество королеву Елизавету и лишил
ее короны в пользу Марии Стюарт. А еще говорили, будто ту буллу нахальные
попы читают в церквах по всем католическим странам. Но никто не отважился
лично вручить папское послание грозной королеве Елизавете, ведь к нему,
это знал каждый, следовало приложить собственную голову. Такого глупца
среди папских легатов, которые не колеблясь осуждали на казнь других, не
нашлось. Когда же Марии Стюарт отрубили голову, которую заговорщики
намеревались увенчать английской короной, папа отдал право на "пустующий"
престол фанатичному преследователю еретиков - королю Испании. С того
времени войны и заговоры не прекращались.
Джон Шорт читал дальше, уже чувствуя, что случайно напал на какой-то
неожиданный, государственной важности, след.
"Эти признаки позволяют заподозрить их в ереси, хотя еще и
недостаточные для осуждения, если они не дополняются другими
доказательствами, из которых убедительно явствует, что они совершали все
это во имя ереси. И поэтому, если найдутся люди, которые способны и
согласны выследить их и с благословения церковных отцов выдадут себя за
сторонников и друзей еретиков и сумеют повести разговор с ними осторожно,
без лжи, ибо неразумная ложь может выдать их, и которые не вызывают
опасения в том, что и сами могут заразиться ересью, такие могли бы
заглянуть во все их тайны, узнать обычаи и помыслы, выявлять еретичных
особ и их приспешников..."
- Ах, сатанинское отродье! - пробормотал честный Джон Шорт. - Ты гляди,
чему учат - лгать без лжи.
А и в самом деле, ложь иногда выглядит истинно и совершенно
правдоподобно, если из действительной правды удалить главное.
Доказательство тому - абсолютно лживая побасенка негодяя Поули на допросе,
который устроил ему Джон. А шпионы иезуитов небось еще изворотливее, ибо и
вправду умеют выдавать себя за смиренных овечек божьих и, словно гады
ползучие, пролезают в каждую щель. Всем известны лицемерные слова
основателя Ордена сынов Иисуса, "генерала католической разведки" Игнатия
Лойолы: "Идите в мир невинными агнцами, действуйте в нем как лютые волки
и, когда вас будут гнать как псов, ползите к цели подобно змеям".
Коронеру поневоле вспомнилась поучительная история резидента
католической разведки Эдмунда Кемпиона, которая стала известна всей
Англии. Этот презренный предатель жил себе у всех на виду, в Лондоне, в
сердце страны, как добропорядочный и доброжелательный человек. А на самом
деле он в потайной типографии, которую все время перепрятывали из одного
места в другое, печатал и распространял злобные слухи, грязные сплетни и
оскорбительную клевету, сея среди темного люда страх и неуверенность,
позоря ее королевское величество грязными пасквилями и мерзкими
карикатурами, в которых не было ничего иного, кроме омерзительной для
глаза уродливости. В обильном потоке своих листовок иезуитский наемник
призывал англичан к свободе, которую, мол, узурпировала королева-еретичка,
к открытой теологической полемике, к терпимости в вере. А на самом деле
плелись планы захвата Англии и передачи ее под испанскую корону,
уничтожения свободной от католических догматов мысли, возобновления
инквизиции. Сообщники Кемпиона, провозглашавшие себя носителями культуры,
открывали в чужой стране частные иезуитские школы, где учили детей
искусству предательства.
Но не вышло у них ничего!
Два года охотились за Кемпионом детективы лорда Уолсингема и наконец
схватили вместе с несколькими сообщниками, а королевские палачи вытолкали
их на эшафот под отточенные лезвия безжалостных топоров.
Сколько уже шпионов было разоблачено и казнено? Разных по профессии и
общественному положению, но одинаково жестоких и ловких на обман. Тот же
Эдмунд Кемпион, когда ему на суде не помогли никакие увертки и уловки,
нагло заявил, сбрасывая благопристойную маску:
- Потери учтены, дело начато, это божье дело, которому невозможно
противодействовать. Так утверждается вера, так она должна быть обновлена!
Гневно сомкнулись две тонкие черточки губ Джона, когда он продолжил и
дальше читать коварные, циничные наставления:
"О ТОМ, КАК ОСТОРОЖНО СЛЕДУЕТ ПРОВОДИТЬ ДОЗНАНИЕ
Содержат еретика в темнице впроголодь, так, чтобы он совсем упал духом
и отощал телом, и не допускают к нему никого из его приятелей, чтобы они
не вдохновляли его и не научили уклончиво отвечать и никого не выдавать, и
вообще никого к нему не допускать, только изредка, чтобы одно лишь
человеческое лицо стало ему в радость, двух надежных, испытанных людей,
которые осторожно, будто бы сочувствуя, начнут уговаривать его...
Беседовать же следует вкрадчиво: мол, не бойся ничего и никого и спокойно
сознайся, ведь ты, возможно, принимая их за честных людей, которые учат
мудро тому-то и тому-то, по простоте душевной своей привязывался к ним
сердцем и охотно слушал; но ведь ошибиться в них могут, мол, и люди
гораздо мудрее тебя..."
Бедный, прямолинейный и доверчивый, если речь не идет об очевидном
преступлении, Джон! Ведь коронеру не нужно знать такие тонкие хитрости.
Коронер - только чиновник ее королевского величества с ограниченными
обязанностями: выяснить причины неожиданной смерти какого-либо лица,
которое погибло при невыясненных обстоятельствах, и передать дело для
судебного решения шерифу. Он впервые столкнулся с делом, которое
неожиданно разверзлось перед ним черной бездной, где в жутком мраке сейчас
возникали, словно зловещие тени, химерные чудовища.
"Если после всего этого он начнет поддаваться, размякать от ласковых
слов и пожелает кое-что рассказать из того, что он иногда слышал от тех
еретичных учителей про евангелие, святые послания или что-либо подобное,
то сразу же, по горячим следам надо спросить его - учили ли те наставники
тому-то и тому-то, а именно: что чистилищного огня нет, что молитва за
умерших не помогает, что заносчивый клирик, который сам погряз в грехах,
не может и другим отпускать грехи, и вообще про таинство церкви. А потом
осторожно спросить, считает ли он сам их учение верным и здравым, если
так, то он уже признал свою вину в исповедывании ереси... Если же ты прямо
спросишь его, верует ли он сам во все вышеназванное, он отвечать не будет,
опасаясь, что ты хочешь подловить его и обвинить в ереси, потому и следует
плести тенета осторожно, другим способом, как я и советовал, ибо хитрого
лиса нужно ловить лисьими же приемами".
Теперь коронеру дело не казалось уже ясным как на ладони.
"А я еще радовался..."
Сам ли он, тот Марло, составил эти наставления, или же прятал чужую
рукопись?
И кто такой вообще-то Марло? Что, собственно, он, Джон, знает про него?
Почему его убили? Кто его убийцы? Что они жгли? Какую тайну обратили в
пепел?
Рой вопросов без ответа пронесся в его голове. Нет, с виселицей,
возможно, стоит подождать...
Джон Шорт положил на стол два обгоревших листка, которые сообразил
отыскать маленький Питер. Какой славный мальчишка! Оба листка были
исписаны той же рукой, что и рукопись. На первом он едва разобрал:
При чем здесь вера? Тьфу!
Мне стыдно, хоть в притворстве я искусен,
Что может быть порукой и основой
Великих планов столь пустое слово.
[Кристофер Марло. "Герцог Гиз"
(Парижская резня), сцена 2]
Жаром огня полыхнуло от этих строк. "Вера - пустое слово..." Да за
такие мысли и в Англии отправляют на костер...
На втором листке уцелело больше строк:
Не он ли в семинарию близ Реймса
Навез попов английских из Дуэ
И против государыни законной
Их возмущал?
[Кристофер Марло. "Герцог Гиз"
(Парижская резня), сцена 22]
И об этой школе кое-что слышал коронер из разговоров в порту. Будто бы
сам папа римский на собственные деньги основал в городе Дуэ, во Фландрии,
специальную семинарию для обучения католических шпионов из английских
предателей-беглецов. А когда нидерландские протестанты заключили военный
союз с Англией, глава французской католической лиги герцог Генрих Гиз,
вдохновитель подлой Варфоломеевской резни, взял эту семинарию под свою
защиту и опеку и перевел во Францию, под Реймс, город, где венчаются на
престол короли франков. Возглавляет школу еще одни изменник - Джон Аллен.
Кто же такой Марло?
Католический шпион?
"Кит всегда таскался с сэром Френсисом, когда тот бывал на берегу, -
всплыли в памяти слова боцмана Хинта. - Он собирался написать про нас с
адмиралом целую книгу. Очень толстую книгу! Толще Библии".
Выходит, много расспрашивал, маскируясь разговорами о том, что
собирается писать библию пиратов? А ведь сэр Френсис - это английский
военный флот...
Но тогда почему же эти трое молчат?
Вместо того чтобы разоблачить шпиона и изменника - ни единого намека!
Да еще и предали огню какие-то бумаги.
Говорят: случайное убийство, самозащита... Возможно, сказать правду -
для них опасно? Но если так...
- Кто же он такой, этот Марло? - грохнул кулачищем по столу Джо,
путаясь в собственных догадках. Что о нем может добавить Хинт? Разве что
пересчитать все корчмы, где вместе побывали. На это у деда память
исключительная. А у Элеоноры тоже одно на языке: был человек вежливый и
приветливый. Женщина есть женщина! Однако кто-то должен его хорошо знать.
Он был драмоделом, так что надо заглянуть в театр и там расспросить. Он
был магистром, воспитанником колледжа Тела Христового, значит, следует
побывать в Кембридже...
Утром коронер Джон Шорт не повез задержанных и свидетелей к окружному
шерифу, а оседлал крепкого верхового коня. Уже сидя на нем, он подозвал к
себе констебля Томаса Доджа и сурово приказал, воспользовавшись опытом,
полученным из рукописи:
- Слушай внимательно, Том. Я оставляю убийц на твою личную
ответственность. Так вот! Никого к ним не допускай, сам с ними не
разговаривай, еды и питья не давай, чтобы они упали духом и отощали телом.
Будь начеку до самого моего возвращения. В случае чего - стреляй!
- Будьте уверены и положитесь на меня, шеф! - горячо поклялся верный
Том. - Пули для них у меня отлиты.
Свистнула плеть, и конь зацокотал в утреннем тумане, наплывавшем с
Темзы.
ДНЕВНЫЕ ПОЕЗДКИ КОРОНЕРА
Наибольшее из лондонских зрелищных сооружений - "Театр" Джеймса
Бербеджа находился на северном берегу Темзы, за городской чертой,
недосягаемый для ханжей-пуритан из богатого Сити. Вместе с мрачным,
известным зловещей славой, пригородным местечком Нортон Фольгейт, этот
земельный участок, к большому сожалению, не подлежал юрисдикции
лондонского шерифа, так как относился к графству Мидлсекс. Темза словно
разделяла два враждебных лагеря - с одной стороны разбросанные деревянные,
размалеванные линяющей краской театры, ободранные балаганы ярмарочных
лицедеев и зверинец с медвежьим цирком, с другой - из серого камня,
надменные в своей архитектурной суровости правительственные и торговые
здания, над которыми четко вздымалось Вестминстерское аббатство, где с
Большого Бена [название самой высокой башни аббатства] ежечасно раздавался
звон, гулко отбивая время.
Правительственный, деловой Лондон высокомерно и презрительно взирал на
расточительные, а значит, и бессмысленные народные гульбища с их
непристойными представлениями из жизни монархов, которые полностью
отвечают распущенным вкусам развратного люда.
Про это полузабытое административное разделение вспомнили, когда
степенные толстосумы из торговых корпораций добились распоряжения
лондонского шерифа о разрушении всех без исключения театриков, ибо в них,
мол, процветало безобразие и гнездилась крамола. Разве не лучше было бы,
если бы с обеих сторон Темзы солидно и благопристойно высились торговые и
банковские конторы? И оказалось, что напрасно добивались.
В Нортон Фольгейте осели буйные морские волки, бродяги, нахальные
проститутки, темные людишки, которым не стоит попадаться на глаза