Страница:
Когда ужин закончился, Нэш поднялся из-за стола и вышел из столовой, сославшись на усталость. Проходя мимо Ичерна, он коснулся его плеча и послал безмолвный приказ: «Ты будешь издеваться над ней до тех пор, пока она не обратится за помощью ко мне — и только ко мне».
Уж эти-то Узы свою роль сыграют — о том Нэш позаботился.
После ухода Нэша Дженн пришлось ждать, пока она сможет отправиться к себе. Ичерн никогда не стремился бывать с ней наедине, но иногда настаивал, чтобы она оставалась у него на глазах. К несчастью, она никогда не знала заранее, каковы его желания; это выяснялось, только когда она поднималась, чтобы уйти. Этим вечером, однако, намек она получила.
— Вы были очень милы с нашим советником Нэшем, миледи.
Дженн сглотнула. Что-то в тоне Ичерна показалось ей очень зловещим. Уж не заподозрил ли он Нэша в неподобающих чувствах?
— Конечно, милорд. Он ведь наш почетный гость, не так ли?
Ичерн осушил кубок и немедленно снова его наполнил. Во взгляде, который он устремил на Дженн, была смесь неприязни и страха… и что-то еще.
Дженн начала отодвигать стул, собираясь уйти, но рука Ичерна прижала ее ладонь к столу.
— Вы слишком поспешно удираете, женушка. Мне нужно кое-что обсудить с вами. Кое-что, касающееся моего сына.
Дженн замерла на месте. По какой-то причине перед ее глазами всплыл образ Роберта — не такого, каким она недавно видела его в церкви, а того человека, который попрощался с ней в Элайте.
— Мальчишке пять лет, летом исполнится шесть, — продолжал Ичерн, отпустив руку Дженн, но продолжая пристально на нее смотреть. — Думаю, ему пора покинуть нас и начать настоящее образование.
Сердце Дженн оборвалось, в панике она смогла только переспросить:
— Покинуть нас?
— Почему бы и нет? Таков обычай. Все мальчики проходят обучение воинскому делу не дома. Ваш священник научил его читать и писать и кое-чему из истории — хватит с него этих дамских штучек. Я отправляю его в Мейр. Он уедет в конце следующего месяца. Потрудитесь собрать его в дорогу.
— Но это слишком скоро! Разве нельзя подождать хотя бы до дня его рождения? — Дженн знала, что голос ее звучит умоляюще, но решительность могла бы показаться Ичерну вызовом, а этого ее супруг терпеть не мог.
— Он уедет, когда я велю, жена! — Ичерн поднялся и наклонился над Дженн. — Уж не собираетесь ли вы со мной спорить?
Дженн тоже поднялась на ноги. Она понимала, что должна сохранять спокойствие, но сейчас решалось будущее Эндрю… А Мейр — это так далеко! Она никогда больше не увидит сына. И когда… когда его сила пробудится, он окажется беспомощным, в полном одиночестве.
— Умоляю вас, милорд, не отсылайте нашего сына так далеко!
Не задумываясь о том, что делает, Дженн коснулась руки Ичерна. Тот немедленно схватил ее и стиснул с такой силой, что Дженн испугалась: не сломает ли он ей запястье.
— Как вы смеете!
Ичерн притянул ее к себе, заставив выгнуться назад. Его дыхание опалило ей лицо, и Дженн слишком поздно пожалела о своей неосторожности. Она подумала о словах, которые успокоили бы Ичерна, но все было бесполезно. Рука Ичерна сжимала ее запястье, как тиски, высвободиться она не могла. Он отшвырнул ее от себя и одновременно другой рукой с размаху ударил по лицу. Удар был так силен, что Дженн не устояла на ногах. Она съежилась на полу не двигаясь.
Однако это не обмануло Ичерна. Он рывком поднял Дженн на ноги и снова ударил по лицу. На этот раз она отлетела к стене и тяжело упала на стул.
— Поднимайтесь! — рявкнул Ичерн.
Когда она не выполнила приказания немедленно, он выбил из-под нее стул, схватил за обе руки и выволок из столовой в холл. Дженн не хватало воздуха, ноги ее подкашивались. Она пыталась идти за Ичерном, но все время путалась в длинной юбке платья. То, что могло ее ожидать, наполняло ее ужасом.
Немного придя в себя, Дженн попыталась вырвать руки и высвободиться. Если бы только кто-нибудь пришел на помощь… Может быть, если она закричит, услышит Нэш…
Ичерн обернулся, и его кулак впечатался Дженн в живот, заставив ее задохнуться. Несколько долгих мгновений Ичерн волочил за собой ее почти бесчувственное тело. Когда Дженн снова смогла глотнуть воздуха, Ичерн тащил ее вверх по лестнице, выкрикивая бессвязные слова:
— Преподам урок… Жена должна повиноваться… Не потерплю противодействия…
Противодействия! О боги, если бы она могла отважиться оказать ему противодействие, использовать свою силу — но он же убьет ее за это! Ичерн ненавидит и боится колдунов, и если только он узнает…
Но все же воля еще не вполне покинула Дженн. Оказавшись на верхней площадке лестницы, она вцепилась в перила и не дала тащить себя дальше. Ичерн остановился и с изумлением уставился на нее безумными глазами. Дженн подавила тошноту и еще крепче ухватилась за поручень.
В ответ Ичерн с хохотом толкнул ее. Неожиданное движение застало Дженн врасплох. Ее рука соскользнула с перил, и Дженн упала на ступени лестницы навзничь и покатилась вниз — все быстрее и быстрее, пока не ударилась о пол холла.
Как ни странно, всякая боль исчезла.
С ней вместе исчез и свет…
Отец Джон открыл дверь перед Адди, которая вынесла последнее ведро с водой. Как и все остальные, это ведро было накрыто полотенцем. В коридоре никого не было, и Адди добралась до его конца незамеченной. Отец Джон закрыл дверь и пересек комнату, по дороге пошевелив поленья в камине. Подойдя к окну, он отдернул занавеску, позволив ярким солнечным лучам растечься сияющей лужицей на полу, и открыл окно навстречу свежему утреннему воздуху.
Повернувшись, отец Джон взглянул на бесчувственное тело на постели. Дженн так и не приходила в себя, и молодой священник начал беспокоиться. Кроме двух кровоподтеков на лице, обнаружилась весьма неприятная рана на голове и множество синяков на теле. Ах, если бы только он обладал зрением целителя! Отец Джон не мог определить, насколько тяжелы повреждения. И что будет, когда герцог спросит о жене? Что сможет сказать ему отец Джон? Пойдите и посмотрите сами, ваша светлость, на жену, которую вы чуть не убили?
Боги свидетели, пострадала Дженн ужасно — хотя, наверное, могло быть и хуже. Отец Джон, конечно, отводил глаза, когда Адди обмывала свою госпожу, но все-таки увидел достаточно: на коже Дженн проступали зажившие шрамы — значит, это избиение было не первым.
Как могло случиться, что он ничего не знал? Отец Джон услышал стон и подошел к постели.
— Дженн!
— Что… — Голос был хриплым и еле слышным. Потом Дженн внезапно подскочила, широко раскрыв глаза. — Эндрю!
Отец Джон обхватил ее за плечи и повернул к себе.
— Эндрю со своей няней. С ним все в порядке. Я только что проверял.
Еще мгновение в глазах Дженн отражалась паника, потом ее дыхание стало ровным и она откинулась на подушки. Подняв руку, Дженн коснулась лица и охнула от резкой боли.
— Вы помните, что случилось? — тихо спросил отец Джон.
— Нет.
Молодой священник покачал головой:
— Я могу передать советнику Нэшу ваши извинения, когда он спросит, почему вы не вышли пожелать ему счастливого пути. Он уезжает меньше чем через час.
— Спасибо.
— И это все, что вы можете сказать? — бросил отец Джон, но тут же резко втянул в себя воздух. Не подобает ему давать волю раздражению. — Сколько раз он вас бил? — начал он ровным голосом.
Дженн ничего не ответила.
— Скажите мне! Сколько раз такое случалось? И почему вы все скрывали от меня?
Дженн наконец открыла глаза и приподнялась на локтях.
— Я помню, как зацепилась за что-то платьем. Должно быть, я упала с лестницы. Мне еще повезло…
— Скажите мне правду, — прошептал отец Джон. Мгновение она молчала, потом с тяжелым вздохом голосом, в котором звучала решимость, ответила:
— Чего вы от меня хотите, святой отец? Да, он бил меня и раньше — дважды. Как я могу ему помешать? Я его жена. Нет такого закона, который запрещал бы ему…
— Есть божественный закон!
— Ну да, он ведь такой благочестивый! — Дженн резко оборвала себя, потом снова вздохнула и виновато покачала головой. — Он… я… я не могу наложить на него Печать без его согласия, а он никогда на такое не пойдет. Если я воспользуюсь своей силой, чтобы остановить его, он убьет меня при первой же возможности. Если только ему придет в голову, что мать его сына — колдунья…
Отец Джон закрыл глаза и кивнул. Она была права, выбора не было. Он мог только поддерживать Дженн и надеяться, что после следующего избиения ее тело сохранит достаточно сил для выздоровления.
— Почему вы стали звать Эндрю?
— А я его звала? — Дженн нахмурилась, потом, вспомнив о случившемся, схватила отца Джона за руки. — Ичерн! Он отсылает Эндрю! Всего через месяц. В Мейр. Это же на другом конце страны! Я никогда больше его не увижу!
— Дженн, вы же знали, что рано или поздно такое случится, — мягко сказал отец Джон. — Конечно, вы будете с ним видеться…
— Нет! — вскрикнула Дженн, еще крепче стиснув его руки. — Вы не понимаете! Ничего подобного с Эндрю не должно случиться! Он же не… Он не сможет…
— Чего?
Губы Дженн шевельнулись, но не последовало ни звука. Постепенно она немного успокоилась.
— Эндрю будет колдуном.
— Но мое колдовское зрение не обнаружило в нем силы. Ему уже пять — если бы он обладал колдовскими способностями, это было бы заметно. Он слишком мал, чтобы уметь выставлять защиту.
Дженн покачала головой:
— Он это умеет. Я вижу в нем силу.
— Потому что вы — его мать?
— Да, потому что я — его мать.
— Но это противоречит всему, что нам известно о колдовстве!
— А со мной разве не то же самое? Когда я впервые попала в Анклав, Генри сказал, что я особенная, не такая, как все. Они никогда не сталкивались раньше с такой силой, как у меня. Разве нельзя предположить, что мой ребенок также отличается от всех?
Отец Джон высвободил руки, отошел к окну и молча закрыл створки, потом вернулся к камину и подбросил дров. В комнате постепенно начало делаться теплее. Адди вернулась с подносом, на котором стоял завтрак для Дженн, и снова ушла, чтобы принести еды отцу Джону. Когда дверь за ней закрылась, молодой священник наконец снова взглянул на Дженн.
— Но тогда вы должны знать, как вам следует поступить. В глазах Дженн блеснуло что-то, похожее на слезы, но на лице ее была написана несгибаемая решимость.
— Вы последите, чтобы никто не вошел в комнату, пока я буду говорить с ним? Мне никогда не удавалось одновременно и устанавливать защиту, и вести мысленный разговор.
Роберт седлал коня, когда до него в безмолвном лесу донесся ее голос. Не мягкий и нежный, каким он его помнил, а жесткий и решительный.
«Ты все еще поблизости?»
«Дженн? А разве ты думаешь, что смогла бы окликнуть меня издалека?»
«У меня нет времени на болтовню, Роберт».
«Где тебе нужно, чтобы я оказался?»
«Достаточно близко, чтобы встретиться со мной в Мейтленде через неделю. Ты сумеешь туда добраться?»
«Думаю, сумею. Только почему у меня должно возникнуть такое желание?»
«Потому что я передумала. Я встречусь с тобой в лесу к югу от поместья через час после заката».
Дженн исчезла так же мгновенно, как и появилась.
ГЛАВА 4
Уж эти-то Узы свою роль сыграют — о том Нэш позаботился.
После ухода Нэша Дженн пришлось ждать, пока она сможет отправиться к себе. Ичерн никогда не стремился бывать с ней наедине, но иногда настаивал, чтобы она оставалась у него на глазах. К несчастью, она никогда не знала заранее, каковы его желания; это выяснялось, только когда она поднималась, чтобы уйти. Этим вечером, однако, намек она получила.
— Вы были очень милы с нашим советником Нэшем, миледи.
Дженн сглотнула. Что-то в тоне Ичерна показалось ей очень зловещим. Уж не заподозрил ли он Нэша в неподобающих чувствах?
— Конечно, милорд. Он ведь наш почетный гость, не так ли?
Ичерн осушил кубок и немедленно снова его наполнил. Во взгляде, который он устремил на Дженн, была смесь неприязни и страха… и что-то еще.
Дженн начала отодвигать стул, собираясь уйти, но рука Ичерна прижала ее ладонь к столу.
— Вы слишком поспешно удираете, женушка. Мне нужно кое-что обсудить с вами. Кое-что, касающееся моего сына.
Дженн замерла на месте. По какой-то причине перед ее глазами всплыл образ Роберта — не такого, каким она недавно видела его в церкви, а того человека, который попрощался с ней в Элайте.
— Мальчишке пять лет, летом исполнится шесть, — продолжал Ичерн, отпустив руку Дженн, но продолжая пристально на нее смотреть. — Думаю, ему пора покинуть нас и начать настоящее образование.
Сердце Дженн оборвалось, в панике она смогла только переспросить:
— Покинуть нас?
— Почему бы и нет? Таков обычай. Все мальчики проходят обучение воинскому делу не дома. Ваш священник научил его читать и писать и кое-чему из истории — хватит с него этих дамских штучек. Я отправляю его в Мейр. Он уедет в конце следующего месяца. Потрудитесь собрать его в дорогу.
— Но это слишком скоро! Разве нельзя подождать хотя бы до дня его рождения? — Дженн знала, что голос ее звучит умоляюще, но решительность могла бы показаться Ичерну вызовом, а этого ее супруг терпеть не мог.
— Он уедет, когда я велю, жена! — Ичерн поднялся и наклонился над Дженн. — Уж не собираетесь ли вы со мной спорить?
Дженн тоже поднялась на ноги. Она понимала, что должна сохранять спокойствие, но сейчас решалось будущее Эндрю… А Мейр — это так далеко! Она никогда больше не увидит сына. И когда… когда его сила пробудится, он окажется беспомощным, в полном одиночестве.
— Умоляю вас, милорд, не отсылайте нашего сына так далеко!
Не задумываясь о том, что делает, Дженн коснулась руки Ичерна. Тот немедленно схватил ее и стиснул с такой силой, что Дженн испугалась: не сломает ли он ей запястье.
— Как вы смеете!
Ичерн притянул ее к себе, заставив выгнуться назад. Его дыхание опалило ей лицо, и Дженн слишком поздно пожалела о своей неосторожности. Она подумала о словах, которые успокоили бы Ичерна, но все было бесполезно. Рука Ичерна сжимала ее запястье, как тиски, высвободиться она не могла. Он отшвырнул ее от себя и одновременно другой рукой с размаху ударил по лицу. Удар был так силен, что Дженн не устояла на ногах. Она съежилась на полу не двигаясь.
Однако это не обмануло Ичерна. Он рывком поднял Дженн на ноги и снова ударил по лицу. На этот раз она отлетела к стене и тяжело упала на стул.
— Поднимайтесь! — рявкнул Ичерн.
Когда она не выполнила приказания немедленно, он выбил из-под нее стул, схватил за обе руки и выволок из столовой в холл. Дженн не хватало воздуха, ноги ее подкашивались. Она пыталась идти за Ичерном, но все время путалась в длинной юбке платья. То, что могло ее ожидать, наполняло ее ужасом.
Немного придя в себя, Дженн попыталась вырвать руки и высвободиться. Если бы только кто-нибудь пришел на помощь… Может быть, если она закричит, услышит Нэш…
Ичерн обернулся, и его кулак впечатался Дженн в живот, заставив ее задохнуться. Несколько долгих мгновений Ичерн волочил за собой ее почти бесчувственное тело. Когда Дженн снова смогла глотнуть воздуха, Ичерн тащил ее вверх по лестнице, выкрикивая бессвязные слова:
— Преподам урок… Жена должна повиноваться… Не потерплю противодействия…
Противодействия! О боги, если бы она могла отважиться оказать ему противодействие, использовать свою силу — но он же убьет ее за это! Ичерн ненавидит и боится колдунов, и если только он узнает…
Но все же воля еще не вполне покинула Дженн. Оказавшись на верхней площадке лестницы, она вцепилась в перила и не дала тащить себя дальше. Ичерн остановился и с изумлением уставился на нее безумными глазами. Дженн подавила тошноту и еще крепче ухватилась за поручень.
В ответ Ичерн с хохотом толкнул ее. Неожиданное движение застало Дженн врасплох. Ее рука соскользнула с перил, и Дженн упала на ступени лестницы навзничь и покатилась вниз — все быстрее и быстрее, пока не ударилась о пол холла.
Как ни странно, всякая боль исчезла.
С ней вместе исчез и свет…
Отец Джон открыл дверь перед Адди, которая вынесла последнее ведро с водой. Как и все остальные, это ведро было накрыто полотенцем. В коридоре никого не было, и Адди добралась до его конца незамеченной. Отец Джон закрыл дверь и пересек комнату, по дороге пошевелив поленья в камине. Подойдя к окну, он отдернул занавеску, позволив ярким солнечным лучам растечься сияющей лужицей на полу, и открыл окно навстречу свежему утреннему воздуху.
Повернувшись, отец Джон взглянул на бесчувственное тело на постели. Дженн так и не приходила в себя, и молодой священник начал беспокоиться. Кроме двух кровоподтеков на лице, обнаружилась весьма неприятная рана на голове и множество синяков на теле. Ах, если бы только он обладал зрением целителя! Отец Джон не мог определить, насколько тяжелы повреждения. И что будет, когда герцог спросит о жене? Что сможет сказать ему отец Джон? Пойдите и посмотрите сами, ваша светлость, на жену, которую вы чуть не убили?
Боги свидетели, пострадала Дженн ужасно — хотя, наверное, могло быть и хуже. Отец Джон, конечно, отводил глаза, когда Адди обмывала свою госпожу, но все-таки увидел достаточно: на коже Дженн проступали зажившие шрамы — значит, это избиение было не первым.
Как могло случиться, что он ничего не знал? Отец Джон услышал стон и подошел к постели.
— Дженн!
— Что… — Голос был хриплым и еле слышным. Потом Дженн внезапно подскочила, широко раскрыв глаза. — Эндрю!
Отец Джон обхватил ее за плечи и повернул к себе.
— Эндрю со своей няней. С ним все в порядке. Я только что проверял.
Еще мгновение в глазах Дженн отражалась паника, потом ее дыхание стало ровным и она откинулась на подушки. Подняв руку, Дженн коснулась лица и охнула от резкой боли.
— Вы помните, что случилось? — тихо спросил отец Джон.
— Нет.
Молодой священник покачал головой:
— Я могу передать советнику Нэшу ваши извинения, когда он спросит, почему вы не вышли пожелать ему счастливого пути. Он уезжает меньше чем через час.
— Спасибо.
— И это все, что вы можете сказать? — бросил отец Джон, но тут же резко втянул в себя воздух. Не подобает ему давать волю раздражению. — Сколько раз он вас бил? — начал он ровным голосом.
Дженн ничего не ответила.
— Скажите мне! Сколько раз такое случалось? И почему вы все скрывали от меня?
Дженн наконец открыла глаза и приподнялась на локтях.
— Я помню, как зацепилась за что-то платьем. Должно быть, я упала с лестницы. Мне еще повезло…
— Скажите мне правду, — прошептал отец Джон. Мгновение она молчала, потом с тяжелым вздохом голосом, в котором звучала решимость, ответила:
— Чего вы от меня хотите, святой отец? Да, он бил меня и раньше — дважды. Как я могу ему помешать? Я его жена. Нет такого закона, который запрещал бы ему…
— Есть божественный закон!
— Ну да, он ведь такой благочестивый! — Дженн резко оборвала себя, потом снова вздохнула и виновато покачала головой. — Он… я… я не могу наложить на него Печать без его согласия, а он никогда на такое не пойдет. Если я воспользуюсь своей силой, чтобы остановить его, он убьет меня при первой же возможности. Если только ему придет в голову, что мать его сына — колдунья…
Отец Джон закрыл глаза и кивнул. Она была права, выбора не было. Он мог только поддерживать Дженн и надеяться, что после следующего избиения ее тело сохранит достаточно сил для выздоровления.
— Почему вы стали звать Эндрю?
— А я его звала? — Дженн нахмурилась, потом, вспомнив о случившемся, схватила отца Джона за руки. — Ичерн! Он отсылает Эндрю! Всего через месяц. В Мейр. Это же на другом конце страны! Я никогда больше его не увижу!
— Дженн, вы же знали, что рано или поздно такое случится, — мягко сказал отец Джон. — Конечно, вы будете с ним видеться…
— Нет! — вскрикнула Дженн, еще крепче стиснув его руки. — Вы не понимаете! Ничего подобного с Эндрю не должно случиться! Он же не… Он не сможет…
— Чего?
Губы Дженн шевельнулись, но не последовало ни звука. Постепенно она немного успокоилась.
— Эндрю будет колдуном.
— Но мое колдовское зрение не обнаружило в нем силы. Ему уже пять — если бы он обладал колдовскими способностями, это было бы заметно. Он слишком мал, чтобы уметь выставлять защиту.
Дженн покачала головой:
— Он это умеет. Я вижу в нем силу.
— Потому что вы — его мать?
— Да, потому что я — его мать.
— Но это противоречит всему, что нам известно о колдовстве!
— А со мной разве не то же самое? Когда я впервые попала в Анклав, Генри сказал, что я особенная, не такая, как все. Они никогда не сталкивались раньше с такой силой, как у меня. Разве нельзя предположить, что мой ребенок также отличается от всех?
Отец Джон высвободил руки, отошел к окну и молча закрыл створки, потом вернулся к камину и подбросил дров. В комнате постепенно начало делаться теплее. Адди вернулась с подносом, на котором стоял завтрак для Дженн, и снова ушла, чтобы принести еды отцу Джону. Когда дверь за ней закрылась, молодой священник наконец снова взглянул на Дженн.
— Но тогда вы должны знать, как вам следует поступить. В глазах Дженн блеснуло что-то, похожее на слезы, но на лице ее была написана несгибаемая решимость.
— Вы последите, чтобы никто не вошел в комнату, пока я буду говорить с ним? Мне никогда не удавалось одновременно и устанавливать защиту, и вести мысленный разговор.
Роберт седлал коня, когда до него в безмолвном лесу донесся ее голос. Не мягкий и нежный, каким он его помнил, а жесткий и решительный.
«Ты все еще поблизости?»
«Дженн? А разве ты думаешь, что смогла бы окликнуть меня издалека?»
«У меня нет времени на болтовню, Роберт».
«Где тебе нужно, чтобы я оказался?»
«Достаточно близко, чтобы встретиться со мной в Мейтленде через неделю. Ты сумеешь туда добраться?»
«Думаю, сумею. Только почему у меня должно возникнуть такое желание?»
«Потому что я передумала. Я встречусь с тобой в лесу к югу от поместья через час после заката».
Дженн исчезла так же мгновенно, как и появилась.
ГЛАВА 4
Болотистые низины восточной части Люсары в конце зимы лежали под снегом, как под пуховым одеялом, мягким и толстым. Холоднее всего бывало как раз перед рассветом, и Эйден не переставая жаловался: он слишком стар для таких игр; разве не мог Роберт найти кого-то еще, кто подошел бы ему в спутники? Эйден пытался заставить себя молчать, но не мог: причитания, казалось, были единственным способом окончательно не замерзнуть. Роберт в ответ, конечно, только смеялся.
Ехали они быстро: Роберт настоял на том, чтобы подниматься еще до того, как первые робкие солнечные лучи осветят небо, и скакать до темноты, когда лошади были уже готовы упасть от усталости. Как обычно, Роберт выбирал тропы, петляющие между многочисленными мелкими озерами; путники ни разу не приблизились ни к одному городу или деревне. Эйден знал: Роберт больше заботится о том, чтобы никто не узнал беглого епископа, чем о собственной безопасности. Если бы кого-то из них схватили, ни на какое милосердие надеяться не приходилось бы; да милосердие в Люсаре теперь и вообще — то нечасто встречалось…
По дороге им попадалось много — слишком много — нищих; они брели из одной части страны в другую в поисках работы, или пропитания, или хотя бы укрытия от снега. Мимо этих несчастных проезжали богатые купцы и землевладельцы, намеренно не видя той боли сирых и убогих, которая была ценой их собственного процветания. Первые годы различие между люсарцами и прибывшими вслед за завоевателем Селаром майенцами не было особенно заметным. Теперь же разорение одних и богатство других бросалось в глаза: если о каком-нибудь народе можно было сказать, что он придавлен пятой победителей, то это были жители Люсары.
Когда путники свернули на дорогу, ведущую к Элайте, Эйден начал внимательно присматриваться к окрестностям. Он видел эти места всего однажды — и к тому же летом; обстоятельства тогда тоже не благоприятствовали наблюдениям.
Пять лет. Они не казались такими уж долгими. Столько всего случилось, Эйден был так занят, что совсем не замечал течения времени. Пять лет назад он томился в темнице, гадая, не останутся ли его кости гнить в этой сырой яме. За два года заточения ему и в голову ни разу не пришло, что, оказавшись на свободе, он свяжет себя с тем человеком, который ехал сейчас с ним рядом. С колдуном.
Роберт молча скакал вперед, не догадываясь о мыслях Эйдена. Как обычно, его одежда была черной; откинутый капюшон позволял видеть взлохмаченные ветром волосы до плеч, настолько темные, что почти сливались с тканью плаща. Роберт смотрел вокруг глазами зелеными, как летняя листва, его ровные брови были слегка приподняты, в углах твердого рта играла чуть насмешливая улыбка. Высокий и широкоплечий, простой в обращении и уверенный в себе, Роберт оказывался в центре внимания, где бы ни появился, благодаря исходящему от него ощущению силы — и, возможно, опасности.
Если бы Эйден никогда не был избран в епископы, если бы оставался простым священником в Марсэе, питал бы он надежду, что этот изгнанник явится и освободит Люсару от короля-узурпатора? А может быть, страх перед колдовством заставил бы его, как и многих других, ненавидеть Роберта Дугласа?
— Вы кажетесь встревоженным, епископ, — спокойно сказал Роберт.
— Нет, — ответил Эйден. — Я просто размышляю.
— О боги!
Эйден фыркнул, уловив в голосе Роберта смех.
— А вы никогда не задумываетесь о том, куда ушли последние пять лет?
— Почти шесть. Нет, не задумываюсь. Что вас тревожит? Скучаете по Бликстону?
— Немного.
Роберт поднял брови в шутливом возмущении.
— Ах, вы, священники, никогда ничем не бываете удовлетворены. Вот в таких случаях я и жалею, что путешествую не в сопровождении Мики.
— Вот только, — поднял палец Эйден, — решился бы он спорить с вами, как это делаю я?
— Только когда это действительно нужно. У него достаточно здравого смысла, чтобы не ощетиниваться каждый раз, как только я раскрою рот. — Роберт усмехнулся. — Он со мной с шестилетнего возраста, епископ, и хорошо знает, какая я противоречивая натура. Вам, боюсь, придется еще попрактиковаться, чтобы сравняться с Микой.
— Да простят меня боги за общение с вами, — ответил Эйден, сохраняя невозмутимое выражение лица.
— И к тому же, — добавил Роберт, — откуда вы взяли, будто я так уж наслаждаюсь нашими спорами?
Задетый за живое, Эйден уже открыл было рот для резкого ответа и только тут заметил, что Роберт улыбается.
— До чего же я вас ненавижу!
— Всем нам свойственны маленькие слабости. Мне, например, доставляет удовольствие видеть вот такое выражение У вас на лице. — Более серьезно он добавил: — Подхлестните коня, солнце уже почти село, а нам нужно еще немало проехать.
В покрытых лесом холмах ночь наступала быстро, неся с собой холод, который пробирал Эйдена до костей. Роберт не сделал остановки, выехав на вершину, откуда открывался вид на Элайту, и они продолжали скакать по хрустящему под копытами снегу мимо широкого озера, скованного льдом. Когда-то на противоположном берегу, словно поднимаясь из воды, стоял прекрасный замок. Теперь же от него осталась единственная пустая башня: стены и все вокруг было уничтожено вспышкой колдовской силы Роберта.
— Сегодня та самая ночь, верно? — тихо спросил Эйден, позволив своему коню самому находить дорогу между припорошенными снегом каменными обломками.
— Да.
Эйден искоса посмотрел на своего спутника. Лунный свет был достаточно ярок, чтобы можно было ясно видеть лицо Роберта, пробиравшегося сквозь руины, которые он же и создал. Роберт сосредоточенно хмурил брови, взгляд его был отсутствующим, словно он видел перед собой какую-то другую реальность, а не эту зимнюю ночь. Думал ли он о том дне, когда был здесь в последний раз? И о Дженн?
— В чем дело? — спросил Эйден, когда Роберт остановил коня перед входом в башню.
— Они здесь — хотя и очень постарались скрыть следы своего присутствия. — Роберт спешился и мгновение постоял на пороге, глядя мимо разрушенных стен на озеро.
Может быть, он использовал свое умение искателя, чтобы обнаружить скрытую опасность? Догадаться было невозможно. Лицо Роберта очень редко отражало владеющие им чувства. И все же даже в его неподвижности сейчас было что-то почти хищное, что-то неукротимое, чего пять лет жизни в изгнании ничуть не сгладили.
— Все в порядке. Никого вокруг на дюжину лиг, — кивнул Эйдену Роберт. — Давайте въедем внутрь.
Эйден поморщился, когда копыта коней зацокали по полу пустого холла. Никаких признаков жизни… Эйден хорошо помнил это помещение. Здесь умер граф Якоб, здесь родился ребенок Дженн.
Они привязали коней, и Роберт повел Эйдена по коридору в непроглядную тьму. Они свернули за угол, спустились по нескольким ступеням, прошли через дверь… Снова ступени — еще глубже под землю — и новая дверь. Роберт остановился, и Эйден затаил дыхание, стараясь расслышать голоса за камнем стены.
Роберт распахнул створки; их с Эйденом залил яркий свет. Раздались изумленные крики, звон клинка, выхваченного из ножен; потом наступила тишина. Эйден, щурясь, оглядел комнату. На голых стенах блестели капли сырости, на полу была разбросана сгнившая солома. Кроме стола, нескольких стульев и полной углей жаровни, никакой мебели не было. Собравшиеся в помещении люди — Донал Макглашен, герцог Баллохфорд, Эверард Пейн, граф Каннонбурк, архидьякон Годфри и еще дюжина других — повернулись к двери и замерли на месте в изумлении.
В полной тишине Роберт сделал шаг вперед.
— Ну и как? Никто с нами не поздоровается? Первым сорвался с места Годфри. Он быстро сжал в объятиях Роберта и тут же повернулся к Эйдену. На его длинном худом лице было написано такое искреннее удивление, что Эйден не мог не улыбнуться. Годфри сделал попытку опуститься на колено, чтобы поцеловать епископский перстень, который должен был бы носить Эйден, но Роберт остановил его.
— На вашем месте я не стал бы этого делать. — Обняв Годфри за плечи, он тихо добавил: — И не называйте его епископом: у Эйдена это больное место.
— Ах, оставьте беднягу в покое, Роберт, — сказал, беря Годфри под руку, Маккоули и повернулся к остальным. Никто так и не двинулся с места, но лицо Пейна выдавало радость от того, что он видит Эйдена на свободе.
— Что бы я ни ожидал здесь увидеть, — не сдерживая смеха, сказал Пейн, — вы двое мне даже не мерещились.
Роберт слегка поклонился:
— Я рад, что даже в своем почтенном возрасте могу еще кого-то поразвлечь.
В комнате снова воцарилась тишина. Эйден обвел взглядом собравшихся, отчаянно стараясь по выражению лиц понять их отношение к происходящему. Двое, помимо Годфри, присутствовавших здесь священников явно были в растерянности: перед ними появился их законный епископ в компании с колдуном. Эйдену хотелось что-нибудь сказать, чтобы разрядить напряжение, но нужно было действовать осторожно и мягко. Эта мысль нисколько не успокоила нервы епископа.
— Прошу вас, господа, садитесь. Мы пришли поговорить, только и всего.
Этого оказалось достаточно. Один за другим собравшиеся усаживались, пока только Макглашен и Роберт остались на ногах. Отношения между этими двумя были давними и непростыми. Много лет назад, когда Роберт еще пытался сотрудничать с Селаром, и Макглашен, и Пейн входили в королевский совет; теперь же они оба лишились мест в нем: Селар больше не нуждался в старых люсарских владетельных домах. После пятнадцати лет неустанных трудов Макглашен и Пейн оказались лишены всякой власти, лишены возможности помогать своему народу; это и привело их на тайное сборище заговорщиков. Теперь им приходилось опасаться за свои жизни.
Макглашен смотрел на Роберта с другого конца подземной кладовой со смесью опасения и предвкушения. Запустив пальцы в густую черную бороду, он наконец спросил:
— Что вы здесь делаете?
Роберт подошел к столу и оглядел всех собравшихся в помещении.
— На самом деле вы должны были бы спрашивать себя, что здесь делаете вы сами.
Роберт подошел к отцу Честеру. Священник смотрел на него с неприкрытым опасением, вполне естественным. Шесть лет назад Роберт нашел убежище в его монастыре, назвавшись Мартином, не раскрыв никому ни своего настоящего имени, ни причины появления среди монахов. За восемь месяцев, проведенных там, он почти ни с кем не разговаривал. Только появление Эйдена Маккоули все изменило; но даже и тогда аббат Честер не узнал, кому давал приют в монастыре.
— Как живете, святой отец? — тепло обратился к нему Роберт. — По-прежнему ли процветает обитель Святого Германуса? Как дела у брата Дамиена и архидьякона Хильдерика?
Аббат Честер сглотнул, чувствуя себя очень неловко, и внезапно рассердился:
— С какой стати вы об этом спрашиваете?
— Я хорошо помню вашу доброту, — ответил Роберт. — Вы ведь не поинтересовались ни тем, кто я такой, ни зачем я явился в монастырь, ни почему держусь от всех в стороне. Вы просто дали мне кров, а потом приняли в свою обитель объявленного вне закона епископа, прекрасно понимая, чем это вам грозит.
— Я не догадывался, что скрываю у себя колдуна.
— Но вы ничего подобного и не делали.
Честер вызывающе выпятил подбородок и нахмурился.
— Вы приняли в монастырь человека, нуждающегося в одиночестве и покое, только и всего, — продолжал Роберт. Он смотрел в глаза Честеру до тех пор, пока тот не отвел взгляд.
— В обители Святого Германуса все в порядке. Дамиен и Хильдерик здоровы.
— Я рад, — искренне ответил Роберт.
— Как вы нас нашли? — проворчал Макглашен. — Вам сообщил обо всем Годфри?
— Нет. Да и не имеет значения, как я вас нашел. — Роберт помолчал и скрестил руки на груди. Его непритворное спокойствие оказало на заговорщиков большее влияние, чем любые слова. — Вы все — бунтовщики, тайно собравшиеся в надежде придумать какой-нибудь способ сокрушить Селара и освободить нашу любимую родину. Меня очень обнадеживает тот факт, что все-таки нашлись люди, готовые пойти на такой риск. — Когда никто ему не ответил, Роберт продолжал: — Я знаю, о чем вы все думаете. Вы все задаетесь вопросом: действительно ли он колдун? Лгал ли он все те годы, что мы доверяли ему?
После мгновенной паузы Роберту ответил Пейн:
— Ну, вы едва ли можете винить нас за такие мысли.
— Я и не виню. На вашем месте я и сам чувствовал бы себя обманутым.
— Но вы так и не ответили на вопрос, — вмешался Макглашен.
— А вы уверены, что хотите услышать ответ?
В этот момент Честер ударил кулаком по подлокотнику своего кресла.
— Вы же не говорите нам, зачем сюда явились! Роберт медленно повернулся к нему:
— Я приехал, чтобы попросить вас о помощи, — вас и всех, кого вы сумеете привлечь на свою сторону. Я хочу просить вас присоединиться ко мне в деле, которое, возможно, подвергнет опасности не только ваши жизни. Вы все знаете о том зле, которое творится в нашей стране, — о невежестве, апатии, покорности голодающего народа. Однако сердце Люсары поразило и другое зло, гораздо более страшное, чем вы можете себе представить. Я могу и буду бороться с ним в одиночку, если иначе не удастся. Но в одиночку я проиграю. Мне нужна ваша помощь.
— В чем? — пробормотал остававшийся неподвижным Макглашен.
Голос Роберта упал до шепота.
— В войне.
Эйден за годы изгнания стал крепче и здоровее. В пятьдесят два года в его русых волосах почти не было седины, а морщинки вокруг серых глаз только и были заметны из-за загара, покрывавшего лицо, часто расплывавшееся в мягкой улыбке. Положенной священнику тонзуры видно не было, и только маленький триум, висевший на груди, говорил о его принадлежности к церкви. Впрочем, его религиозность никогда не была показной. Благочестие Эйдена имело глубокие внутренние корни: врожденное терпение и мудрость, сочувствие и понимание человеческой души, ее борьбы и страданий. Необыкновенный человек, живущий в необыкновенное время, — как раз то, что нужно для борьбы с Селаром.
Ехали они быстро: Роберт настоял на том, чтобы подниматься еще до того, как первые робкие солнечные лучи осветят небо, и скакать до темноты, когда лошади были уже готовы упасть от усталости. Как обычно, Роберт выбирал тропы, петляющие между многочисленными мелкими озерами; путники ни разу не приблизились ни к одному городу или деревне. Эйден знал: Роберт больше заботится о том, чтобы никто не узнал беглого епископа, чем о собственной безопасности. Если бы кого-то из них схватили, ни на какое милосердие надеяться не приходилось бы; да милосердие в Люсаре теперь и вообще — то нечасто встречалось…
По дороге им попадалось много — слишком много — нищих; они брели из одной части страны в другую в поисках работы, или пропитания, или хотя бы укрытия от снега. Мимо этих несчастных проезжали богатые купцы и землевладельцы, намеренно не видя той боли сирых и убогих, которая была ценой их собственного процветания. Первые годы различие между люсарцами и прибывшими вслед за завоевателем Селаром майенцами не было особенно заметным. Теперь же разорение одних и богатство других бросалось в глаза: если о каком-нибудь народе можно было сказать, что он придавлен пятой победителей, то это были жители Люсары.
Когда путники свернули на дорогу, ведущую к Элайте, Эйден начал внимательно присматриваться к окрестностям. Он видел эти места всего однажды — и к тому же летом; обстоятельства тогда тоже не благоприятствовали наблюдениям.
Пять лет. Они не казались такими уж долгими. Столько всего случилось, Эйден был так занят, что совсем не замечал течения времени. Пять лет назад он томился в темнице, гадая, не останутся ли его кости гнить в этой сырой яме. За два года заточения ему и в голову ни разу не пришло, что, оказавшись на свободе, он свяжет себя с тем человеком, который ехал сейчас с ним рядом. С колдуном.
Роберт молча скакал вперед, не догадываясь о мыслях Эйдена. Как обычно, его одежда была черной; откинутый капюшон позволял видеть взлохмаченные ветром волосы до плеч, настолько темные, что почти сливались с тканью плаща. Роберт смотрел вокруг глазами зелеными, как летняя листва, его ровные брови были слегка приподняты, в углах твердого рта играла чуть насмешливая улыбка. Высокий и широкоплечий, простой в обращении и уверенный в себе, Роберт оказывался в центре внимания, где бы ни появился, благодаря исходящему от него ощущению силы — и, возможно, опасности.
Если бы Эйден никогда не был избран в епископы, если бы оставался простым священником в Марсэе, питал бы он надежду, что этот изгнанник явится и освободит Люсару от короля-узурпатора? А может быть, страх перед колдовством заставил бы его, как и многих других, ненавидеть Роберта Дугласа?
— Вы кажетесь встревоженным, епископ, — спокойно сказал Роберт.
— Нет, — ответил Эйден. — Я просто размышляю.
— О боги!
Эйден фыркнул, уловив в голосе Роберта смех.
— А вы никогда не задумываетесь о том, куда ушли последние пять лет?
— Почти шесть. Нет, не задумываюсь. Что вас тревожит? Скучаете по Бликстону?
— Немного.
Роберт поднял брови в шутливом возмущении.
— Ах, вы, священники, никогда ничем не бываете удовлетворены. Вот в таких случаях я и жалею, что путешествую не в сопровождении Мики.
— Вот только, — поднял палец Эйден, — решился бы он спорить с вами, как это делаю я?
— Только когда это действительно нужно. У него достаточно здравого смысла, чтобы не ощетиниваться каждый раз, как только я раскрою рот. — Роберт усмехнулся. — Он со мной с шестилетнего возраста, епископ, и хорошо знает, какая я противоречивая натура. Вам, боюсь, придется еще попрактиковаться, чтобы сравняться с Микой.
— Да простят меня боги за общение с вами, — ответил Эйден, сохраняя невозмутимое выражение лица.
— И к тому же, — добавил Роберт, — откуда вы взяли, будто я так уж наслаждаюсь нашими спорами?
Задетый за живое, Эйден уже открыл было рот для резкого ответа и только тут заметил, что Роберт улыбается.
— До чего же я вас ненавижу!
— Всем нам свойственны маленькие слабости. Мне, например, доставляет удовольствие видеть вот такое выражение У вас на лице. — Более серьезно он добавил: — Подхлестните коня, солнце уже почти село, а нам нужно еще немало проехать.
В покрытых лесом холмах ночь наступала быстро, неся с собой холод, который пробирал Эйдена до костей. Роберт не сделал остановки, выехав на вершину, откуда открывался вид на Элайту, и они продолжали скакать по хрустящему под копытами снегу мимо широкого озера, скованного льдом. Когда-то на противоположном берегу, словно поднимаясь из воды, стоял прекрасный замок. Теперь же от него осталась единственная пустая башня: стены и все вокруг было уничтожено вспышкой колдовской силы Роберта.
— Сегодня та самая ночь, верно? — тихо спросил Эйден, позволив своему коню самому находить дорогу между припорошенными снегом каменными обломками.
— Да.
Эйден искоса посмотрел на своего спутника. Лунный свет был достаточно ярок, чтобы можно было ясно видеть лицо Роберта, пробиравшегося сквозь руины, которые он же и создал. Роберт сосредоточенно хмурил брови, взгляд его был отсутствующим, словно он видел перед собой какую-то другую реальность, а не эту зимнюю ночь. Думал ли он о том дне, когда был здесь в последний раз? И о Дженн?
— В чем дело? — спросил Эйден, когда Роберт остановил коня перед входом в башню.
— Они здесь — хотя и очень постарались скрыть следы своего присутствия. — Роберт спешился и мгновение постоял на пороге, глядя мимо разрушенных стен на озеро.
Может быть, он использовал свое умение искателя, чтобы обнаружить скрытую опасность? Догадаться было невозможно. Лицо Роберта очень редко отражало владеющие им чувства. И все же даже в его неподвижности сейчас было что-то почти хищное, что-то неукротимое, чего пять лет жизни в изгнании ничуть не сгладили.
— Все в порядке. Никого вокруг на дюжину лиг, — кивнул Эйдену Роберт. — Давайте въедем внутрь.
Эйден поморщился, когда копыта коней зацокали по полу пустого холла. Никаких признаков жизни… Эйден хорошо помнил это помещение. Здесь умер граф Якоб, здесь родился ребенок Дженн.
Они привязали коней, и Роберт повел Эйдена по коридору в непроглядную тьму. Они свернули за угол, спустились по нескольким ступеням, прошли через дверь… Снова ступени — еще глубже под землю — и новая дверь. Роберт остановился, и Эйден затаил дыхание, стараясь расслышать голоса за камнем стены.
Роберт распахнул створки; их с Эйденом залил яркий свет. Раздались изумленные крики, звон клинка, выхваченного из ножен; потом наступила тишина. Эйден, щурясь, оглядел комнату. На голых стенах блестели капли сырости, на полу была разбросана сгнившая солома. Кроме стола, нескольких стульев и полной углей жаровни, никакой мебели не было. Собравшиеся в помещении люди — Донал Макглашен, герцог Баллохфорд, Эверард Пейн, граф Каннонбурк, архидьякон Годфри и еще дюжина других — повернулись к двери и замерли на месте в изумлении.
В полной тишине Роберт сделал шаг вперед.
— Ну и как? Никто с нами не поздоровается? Первым сорвался с места Годфри. Он быстро сжал в объятиях Роберта и тут же повернулся к Эйдену. На его длинном худом лице было написано такое искреннее удивление, что Эйден не мог не улыбнуться. Годфри сделал попытку опуститься на колено, чтобы поцеловать епископский перстень, который должен был бы носить Эйден, но Роберт остановил его.
— На вашем месте я не стал бы этого делать. — Обняв Годфри за плечи, он тихо добавил: — И не называйте его епископом: у Эйдена это больное место.
— Ах, оставьте беднягу в покое, Роберт, — сказал, беря Годфри под руку, Маккоули и повернулся к остальным. Никто так и не двинулся с места, но лицо Пейна выдавало радость от того, что он видит Эйдена на свободе.
— Что бы я ни ожидал здесь увидеть, — не сдерживая смеха, сказал Пейн, — вы двое мне даже не мерещились.
Роберт слегка поклонился:
— Я рад, что даже в своем почтенном возрасте могу еще кого-то поразвлечь.
В комнате снова воцарилась тишина. Эйден обвел взглядом собравшихся, отчаянно стараясь по выражению лиц понять их отношение к происходящему. Двое, помимо Годфри, присутствовавших здесь священников явно были в растерянности: перед ними появился их законный епископ в компании с колдуном. Эйдену хотелось что-нибудь сказать, чтобы разрядить напряжение, но нужно было действовать осторожно и мягко. Эта мысль нисколько не успокоила нервы епископа.
— Прошу вас, господа, садитесь. Мы пришли поговорить, только и всего.
Этого оказалось достаточно. Один за другим собравшиеся усаживались, пока только Макглашен и Роберт остались на ногах. Отношения между этими двумя были давними и непростыми. Много лет назад, когда Роберт еще пытался сотрудничать с Селаром, и Макглашен, и Пейн входили в королевский совет; теперь же они оба лишились мест в нем: Селар больше не нуждался в старых люсарских владетельных домах. После пятнадцати лет неустанных трудов Макглашен и Пейн оказались лишены всякой власти, лишены возможности помогать своему народу; это и привело их на тайное сборище заговорщиков. Теперь им приходилось опасаться за свои жизни.
Макглашен смотрел на Роберта с другого конца подземной кладовой со смесью опасения и предвкушения. Запустив пальцы в густую черную бороду, он наконец спросил:
— Что вы здесь делаете?
Роберт подошел к столу и оглядел всех собравшихся в помещении.
— На самом деле вы должны были бы спрашивать себя, что здесь делаете вы сами.
Роберт подошел к отцу Честеру. Священник смотрел на него с неприкрытым опасением, вполне естественным. Шесть лет назад Роберт нашел убежище в его монастыре, назвавшись Мартином, не раскрыв никому ни своего настоящего имени, ни причины появления среди монахов. За восемь месяцев, проведенных там, он почти ни с кем не разговаривал. Только появление Эйдена Маккоули все изменило; но даже и тогда аббат Честер не узнал, кому давал приют в монастыре.
— Как живете, святой отец? — тепло обратился к нему Роберт. — По-прежнему ли процветает обитель Святого Германуса? Как дела у брата Дамиена и архидьякона Хильдерика?
Аббат Честер сглотнул, чувствуя себя очень неловко, и внезапно рассердился:
— С какой стати вы об этом спрашиваете?
— Я хорошо помню вашу доброту, — ответил Роберт. — Вы ведь не поинтересовались ни тем, кто я такой, ни зачем я явился в монастырь, ни почему держусь от всех в стороне. Вы просто дали мне кров, а потом приняли в свою обитель объявленного вне закона епископа, прекрасно понимая, чем это вам грозит.
— Я не догадывался, что скрываю у себя колдуна.
— Но вы ничего подобного и не делали.
Честер вызывающе выпятил подбородок и нахмурился.
— Вы приняли в монастырь человека, нуждающегося в одиночестве и покое, только и всего, — продолжал Роберт. Он смотрел в глаза Честеру до тех пор, пока тот не отвел взгляд.
— В обители Святого Германуса все в порядке. Дамиен и Хильдерик здоровы.
— Я рад, — искренне ответил Роберт.
— Как вы нас нашли? — проворчал Макглашен. — Вам сообщил обо всем Годфри?
— Нет. Да и не имеет значения, как я вас нашел. — Роберт помолчал и скрестил руки на груди. Его непритворное спокойствие оказало на заговорщиков большее влияние, чем любые слова. — Вы все — бунтовщики, тайно собравшиеся в надежде придумать какой-нибудь способ сокрушить Селара и освободить нашу любимую родину. Меня очень обнадеживает тот факт, что все-таки нашлись люди, готовые пойти на такой риск. — Когда никто ему не ответил, Роберт продолжал: — Я знаю, о чем вы все думаете. Вы все задаетесь вопросом: действительно ли он колдун? Лгал ли он все те годы, что мы доверяли ему?
После мгновенной паузы Роберту ответил Пейн:
— Ну, вы едва ли можете винить нас за такие мысли.
— Я и не виню. На вашем месте я и сам чувствовал бы себя обманутым.
— Но вы так и не ответили на вопрос, — вмешался Макглашен.
— А вы уверены, что хотите услышать ответ?
В этот момент Честер ударил кулаком по подлокотнику своего кресла.
— Вы же не говорите нам, зачем сюда явились! Роберт медленно повернулся к нему:
— Я приехал, чтобы попросить вас о помощи, — вас и всех, кого вы сумеете привлечь на свою сторону. Я хочу просить вас присоединиться ко мне в деле, которое, возможно, подвергнет опасности не только ваши жизни. Вы все знаете о том зле, которое творится в нашей стране, — о невежестве, апатии, покорности голодающего народа. Однако сердце Люсары поразило и другое зло, гораздо более страшное, чем вы можете себе представить. Я могу и буду бороться с ним в одиночку, если иначе не удастся. Но в одиночку я проиграю. Мне нужна ваша помощь.
— В чем? — пробормотал остававшийся неподвижным Макглашен.
Голос Роберта упал до шепота.
— В войне.
* * *
Вопросы были бесконечными, но у Роберта были готовы ответы. Направления ударов и способы переправки солдат через границу без ведома Селара, снабжение провизией и оружием, фураж и дрова, корабли и повозки… Обсуждение все продолжалось и продолжалось, пока Роберт не почувствовал, что у него голова идет кругом. Бросая иногда взгляд на Эйдена, он видел, что тот погружен в обсуждение чего-то с другими священниками — и ему не особенно удается их убедить. Что ж, церковь — это его работа.Эйден за годы изгнания стал крепче и здоровее. В пятьдесят два года в его русых волосах почти не было седины, а морщинки вокруг серых глаз только и были заметны из-за загара, покрывавшего лицо, часто расплывавшееся в мягкой улыбке. Положенной священнику тонзуры видно не было, и только маленький триум, висевший на груди, говорил о его принадлежности к церкви. Впрочем, его религиозность никогда не была показной. Благочестие Эйдена имело глубокие внутренние корни: врожденное терпение и мудрость, сочувствие и понимание человеческой души, ее борьбы и страданий. Необыкновенный человек, живущий в необыкновенное время, — как раз то, что нужно для борьбы с Селаром.