Страница:
Теоретики самоактуализации выдвигают представление об эволюционной нравственности. Например, Маслоу утверждает, что «человек устроен так, что стремится ко все более полному бытию, а это означает стремление к тому, что многие люди назвали бы „хорошими ценностями“: к спокойствию, доброте, мужеству, честности, любви, бескорыстию и добродетели». Таким образом, Маслоу отвечает на вопрос «Для чего мы живем?», утверждая, что мы живем для того, чтобы осуществить свой потенциал. Он отвечает заодно и на вопрос «Чем мы живем?», заявляя, что хорошие ценности, по существу, встроены в человеческий организм и если человек доверится мудрости своего организма, он интуитивно обнаружит их.
Таким образом, согласно Маслоу, актуализация – это естественный процесс, единственный основной, «организменный» процесс в человеке, и для ее осуществления не требуется какая-либо социальная структура. Более того, Маслоу рассматривает общество как препятствие для самоактуализации – слишком часто оно заставляет индивидов отказываться от своего уникального личностного развития, получая взамен плохо подходящие социальные роли и удушающую конвенциальность. Я вспоминаю один старый психологический текст, в котором я когда-то видел две помещенные рядом картинки. Одна изображала детей, играющих друг с другом, во всей свежести и спонтанности, невинности и полноты жизни детства; вторая – толпу пассажиров нью-йоркского метро с пустыми взглядами и пятнистыми серыми лицами, безжизненно качающимися под ремнями и поручнями вагона. Под картинками была общая простая подпись: «Что случилось?»
Самотрансцендирование. Последние два типа смысла (гедонизм и самоактуализация) отличаются от предыдущих (альтруизм, преданность мотиву и творчество) в одном важном аспекте. Гедонизм и самоактуализация выражают заботу о собственном "я", тогда как остальные связаны с глубинной жаждой человека превзойти самого себя и устремиться к чему-то или кому-то вовне или «выше» самого себя.
Давняя традиция западной мысли предостерегает нас от не-трансцендентной жизненной цели. Например, Бубер при обсуждении хасидского мировоззрения отмечает, что, хотя человек должен начинать с самого себя (обратиться к собственному сердцу, обрести внутреннюю цельность, найти свой индивидуальный жизненный смысл), он не должен заканчивать собой. Далее необходимо, утверждает Бубер, лишь задать вопрос «Зачем?» Зачем мне находить свой особый путь? Зачем мне делать цельным свое бытие? Ответ таков: «Не ради себя самого». Человек начинает с себя, чтобы потом забыть себя и погрузиться в мир; мы постигаем себя не для того, чтобы стать полностью поглощенными собой.
Критически важная концепция в еврейской мистической традиции – «поворот». Если человек грешит, а затем отворачивается от греха – к миру и к осуществлению какой-то богоданной задачи, он считается несравненно просветленным, превосходящим даже самого благочестивого и праведного человека. Если же, напротив, человека продолжают одолевать чувства вины и сожаления, он считается погрязшим в эгоизме и низости. Бубер пишет: «Отойти от зла и делать добро. Ты поступил дурно? Так нейтрализуй это, сделав добро».
Существенный момент у Бубера состоит в том, что в жизни человека содержится смысл, включающий много больше, нежели спасение его отдельной души. Более того, чрезмерная заинтересованность в получении «видного» персонального места в вечности может привести к утрате этого места.
Виктор Франкл приходит к аналогичной точке зрения и высказывает серьезные возражения против современного акцента на самоактуализации. По его мнению, чрезмерная озабоченность самовыражением и самоактуализацией приходит в противоречие с подлинным жизненным смыслом. Он часто иллюстрирует эту идею с помощью метафоры бумеранга, возвращающегося к охотнику, метнувшему его, только в том случае, если не попадает в цель: точно так же люди возвращаются к занятости собой, только если они упустили свой жизненный смысл. Он использует также метафору человеческого глаза, который видит себя или что-то в себе (то есть видит какой-то объект в хрусталике, или в водянистом теле, или в стекловидном теле) только тогда, когда неспособен видеть вовне себя.
Опасности позиции, не предполагающей самотрансцендирования, выхода за пределы, преодоления своих границ, особенно очевидны в межличностных отношениях. Чем больше человек сосредоточивается на себе, например, в половых отношениях, тем меньше его конечное удовлетворение. Тот, кто наблюдает за самим собой, беспокоится прежде всего о собственном возбуждении и разрядке, является вероятным кандидатом на сексуальную дисфункцию. Франкл считает – я полагаю, вполне верно, – что идеализируемое ныне «самовыражение», если оно превращается в самоцель, часто делает осмысленные отношения невозможными. В любовных отношения главное – не свободное самовыражение (хотя оно может быть важным ингредиентом), а выход за пределы самого себя и забота о бытии другого.
Маслоу использует другой язык, чтобы выразить ту же мысль. По его мнению, полностью актуализированная личность (малый процент популяции) не слишком занята «самовыражением». Такой человек обладает прочным ощущением своего "я" и скорее «заботится» о других, чем использует их в качестве средства самовыражения или для заполнения личной пустоты. Самоактуализированные индивиды, согласно Маслоу, посвящают себя целям, которые находятся за их пределами. Они могут, например, работать над крупномасштабными глобальными проблемами – такими, как бедность, фанатизм или экология – или, в меньшем масштабе, заботьться о росте тех, с кем они живут.
Самотрансцендирование и жизненный цикл. Различные смыслообразующие виды жизненной активности отнюдь не являются взаимоисключающими; многие индивиды извлекают смысл из нескольких. К тому же, как много лет назад теоретически предсказал Эрик Эриксон (его теория полностью подтверждена проведенными в 1970-х годах исследованиями жизненного цикла взрослых), в ходе индивидуального жизненного цикла происходит постепенная эволюция смыслов. Если в юности, в периоды ранней и средней взрослости наши интересы сконцентрированы на собственном "я" – мы стремимся обрести устойчивые представления о себе, сформировать близкие отношения и овладеть профессиональными навыками, – то на пятом или шестом десятке мы (если не потерпели неудачу в реализации более ранних задач развития) вступаем в стадию, когда жизненный смысл смещается за пределы нашего собственного "я". Эриксон определил эту стадию («генеративности») как «заинтересованность в формировании следующего поколения и направляющем руководстве им»; она может принять форму конкретных забот о своем потомстве или – шире – проявлений заботы и милосердия по отношению ко всему роду.
Джордж Вейлант (George Vaillant) в своем блестящем лонгитюдном исследовании студентов Гарварда сообщает о том, что успешные мужчины после сорока-пятидесяти «меньше беспокоились о себе и больше о детях». Например, один пятидесятипятилетний испытуемый весьма характерно заявил: «Для меня всегда было важно передать эстафету и показать детям цивилизованные ценности, но с каждым прожитым годом это становится все важнее». Другой человек говорил:
«Мои проблемы сейчас гораздо меньше сосредоточены на мне самом. В 30-40 лет они были вынужденно связаны со слишком большими запросами и слишком малыми деньгами, с тем, добьюсь ли я чего-то в профессии, и т.п. После 45 проблемы становятся более философскими, более долгосрочными, менее личными…Меня волнует состояние человеческих отношений, а особенно наше общество. Я хотел бы, насколько могу, учить других тому, что знаю и умею».
Еще один испытуемый: «Я не планирую оставить за собой большой след, но становлюсь более упорным в своих попытках побудить город построить новую больницу, поддерживать школы и учить детей петь».
Смещение интересов в сторону самотрансцендирования отражается на профессиональных занятиях некоторых субъектов Вейланта. Один ученый, в возрасте между двадцатью и тридцатью придумавший новый метод изготовления отравляющего газа, в пятьдесят предпочел заняться поиском способов уменьшения загрязненности воздуха. Другой в молодости работал на военно-промышленный комплекс и помогал рассчитывать радиус взрыва атомных боеголовок; в пятьдесят он первым создал учебный курс по гуманизму для колледжей.
В крупном лонгитюдном исследовании в Беркли, Калифорния, проведенном Нормой Хаан и Джеком Блоком (Norma Haan amp; Jack Block), тридцати– и сорокапятилетние индивиды сравнивались с самими собой в юности, и были получены те же выводы. Альтруизм и другие формы самотрансцендирующего поведения со временем усиливались. Индивиды в сорок пять были «более сочувствующими, дающими, продуктивными и надежными», чем в тридцать.
Многие исследования развития были посвящены прежде всего мужскому жизненному циклу и не уделяли достаточного внимания специфическим обстоятельствам жизни женщин. Недавно феминистская наука внесла важную коррективу. Женщины средних лет, например, предшествующие годы своей жизни посвятившие браку и материнству, стремятся осуществить иные смыслы, чем мужчины того же возраста. Традиционно ожидается, что женщины обслуживают прежде нужды других, чем свои собственные, живут отраженно, через мужей и детей, и играют в обществе материнские роли в качестве сиделок, медсестер, волонтеров* и благотворительниц. Альтруизм скорее навязывается им, чем является свободным выбором. Поэтому в то время, когда их ровесники-мужчины добились успеха в миру и готовы обратиться к альтруистическим интересам, многие женщины средних лет оказываются заняты прежде всего собой, а не другими.
* Имеется в виду безвозмездное выполнение работы, связанной с уходом за кем-либо и различной другой помощью нуждающимся. – Прим. переводчика.
Вклад Виктора Франкла
Самотрансцендирование, выход за пределы себя – одна из фундаментальных черт подхода Виктора Франкла к проблеме смысла, и поэтому сейчас весьма уместно рассмотреть некоторые взгляды Франкла на смысл и психотерапию.
Мало кто из клиницистов внес существенный вклад в понимание и использование роли смысла в психотерапии и фактически никто в своих публикациях не сохранил длительный интерес к этой сфере. Виктор Франкл – единственное исключение; с начала профессионального пути он сосредоточил свой интерес главным образом на роли смысла в психопатологии и психотерапии. Уроженец Вены и экзистенциально ориентированный психиатр, Франкл впервые использовал слово «логотерапия» (logos = «слово» или «смысл») в 1920-е годы. Позже он в качестве синонима использовал термин «экзистенциальный анализ», но, чтобы избежать путаницы с другими экзистенциальными подходами (особенно подходом Людвига Бинсвангера), в последние годы стал называть свой подход, как в теоретическом, так и в терапевтическом контексте, «логотерапией». Хотя Франкл признает, что многие клинические проблемы обусловлены другими экзистенциальными конечными факторами, во всей своей работе он сохраняет исключительный акцент на смысле жизни. Говоря об экзистенциальном отчаянии, он имеет в виду состояние отсутствия смысла, говоря о терапии – процесс помощи пациенту в обретении смысла.
Прежде чем я начну обсуждать вклад Франкла, уместно сказать несколько слов о его методах и стиле презентации своих выводов. Несмотря на продуктивные результаты его работы и важный вклад в психотерапевтическую теорию, он не добился от академического сообщества того признания, какого заслуживает.
Отчасти такое пренебрежение может быть обусловлено содержанием идей Франкла – подобно многим вкладам в экзистенциальную терапию. они не могут найти признание в своем «респектабельном» академическом окружении. Логотерапия не принадлежит ни к психоаналитически ориентированным школам, ни к официальной психиатрии, ни к бихевиористски ориентированной академической психологии, ни даже к "поп "-движению личностного роста. (Тем не менее у его книг широкая общая аудитория: продано более двух миллионов экземпляров его первой книги «Человек в поисках смысла».)
Кроме того, многие ученые считают метод Франкла чересчур наступательным. Его аргументы часто апеллируют к эмоциям, он убеждает, делает ex cathedra заявления, часто повторяется и бывает резким. Затем, хотя он заявляет, что секулярно подходит к проблеме смысла (утверждая, что как врач, давший клятву Гиппократа, он обязан разрабатывать методы лечения, применимые ко всем пациентам, в равной степени атеистам и верующим), нет сомнения, что подход Франкла к жизненному смыслу в основе своей религиозный.
* ex cathedra – непререкаемый (лат.).
Серьезным читателям при чтении Франкла нередко досаждает множество отступлений. Практически в каждой работе много места занимает самовозвеличивание: самоцитирование; напоминания о многих университетах, где он читал лекции, широте его знаний, множестве видных людей, поддерживающих его подход, количестве профессионалов, помогающих ему; приводятся случаи, когда аудитория студентов-медиков бурно аплодировала ему во время интервью, заданные ему дурацкие вопросы и его сильные возражения. Работы последователей Франкла особенно малоинформативны: в них повторяются его замечания и идеализируется его личность.
Тем не менее я просил бы читателя проявить упорство. Франкл многое сделал, поставив проблему смысла перед терапевтом и высказав множество глубинных интуитивных идей о терапевтическом значении поиска смысла.
Он впервые изложил свои взгляды на роль смысла в психотерапии в книге «От лагеря смерти к экзистенциализму» (позднее переименована в «Человек в поисках смысла: введение в логотерапию»). В первой части этой книги Франкл описывает свое ужасное существование в Аушвице в 1943-1945 гг., а во второй – систему терапии, возникшую из инсайта о том, что устойчивое ощущение жизненного смысла является решающим для выживания в концентрационном лагере. Его книга была написана на клочках бумаги, которые он добывал в лагере, она придавала смысл его жизни и тем самым являлась причиной для выживания. С того времени смыслом жизни Франкла стало «помогать другим найти свой смысл».
Базисные положения. Франкл начинает с оспаривания фрейдовских базисных законов мотивации, принципа гомеостаза, согласно которому человеческий организм непрестанно стремится сохранять внутреннее равновесие. Принцип удовольствия действует в направлении сохранения гомеостаза и имеет своей фундаментальной целью устранение напряжения. В начале жизни принцип проявляется в непосредственной, свободной от стыда форме; позже, по мере взросления индивида, когда принцип реальности требует отсрочки или сублимации вознаграждения, работа принципа удовольствия становится менее заметной.
Проблема теории, постулирующей некое врожденное влечение (в данном случае «влечение к удовольствию» или к «ослаблению напряжения»), состоит в том, что она в конечном счете является разрушительно редукционистской. С точки зрения такой теории, человек – это «не что иное, как…» (здесь может следовать любая из безграничного множества формулировок). Излюбленная формулировка Франкла такова: «Человек – не что иное, как сложный биохимический механизм, управляемый системой внутреннего сгорания, энергия которой питает компьютеры с огромными приспособлениями для хранения информации, оставшейся закодированной». Соответственно любовь, или альтруизм, или поиск истины, или красота – это «не что иное, как» выражение того или иного базового влечения в дуалистической теории. С этой редукционистской точки зрения, подчеркивает Франкл, «все культурные творения человечества становятся в буквальном смысле побочными продуктами влечения к личному удовлетворению».
Тяга к редукционизму в психологии имеет серьезные последствия для терапии. Человеческое поведение часто мотивируется бессознательными силами, и задача терапевта – выявить основополагающие психодинамики пациента. Но Франкл утверждает (и я полагаю, вполне корректно), что наступает время, когда это срывание масок необходимо прекратить. Материализм (то есть объяснение высшего низшим) часто разрушителен. Волонтеры Корпуса мира, например, не всегда поступают в него по причинам, связанным с обслуживанием собственного "я". Их желание служить не нуждается в «более низком» или «более глубоком» оправдании; оно отражает волю к смыслу, выход за пределы "я" к обретению и осуществлению цели жизни.
Франкл, как и многие другие (например, Шарлотта Бюлер и Гордон Олпорт), считает, что гомеостатическая теория неспособна объяснить множество существенных аспектов человеческой жизни. Человеку нужно, говорит Франкл, «не избавление от напряжения, а стремление к какой-то достойной цели и борьба за нее». «Конституирующая характеристика бытия человека состоит в том, что оно неизменно указывает и направлено на что-то отличное от него самого».*
*Позиция Франкла поддерживается длинной чередой феноменологов, начиная с Франца Брентано и позже Эдмунда Гуссерля, открывшего, что сознание всегда «интенционально» оно всегда направлено на что-то вне самого себя Человек постоянно сознает что-то вне самого себя.
Другое серьезное возражение, выдвигаемое Франклом против нетрансцендирующего, основанного на принципе удовольствия обоснования человеческой мотивации, состоит в том, что в таком случае мы всегда терпели бы поражение в своих усилиях. Чем больше мы ищем счастья, тем больше оно от нас ускользает. Это обстоятельство (многие профессиональные философы называют его «гедонистическим парадоксом») побудило Франкла сказать: «Счастье происходит; нет смысла за ним гнаться». (Алан Уоттс выразил это так: «Только когда вы его ищете, вы его теряете».) Таким образом, удовольствие – это не конечная цель, а побочный продукт поиска человеком смысла.
Франкл называет свою ориентацию «третьей» венской школой психотерапии:
«Согласно логотерапии, стремление найти смысл в человеческой жизни – это основная мотивационная сила человека. Вот почему я говорю о „воле к смыслу“ в противоположность принципу удовольствия (или, как мы еще могли бы его назвать, „воле к удовольствию“), на котором построен фрейдовский психоанализ, а также в противоположность „воле к власти“, на которой ставится акцент в адлерианской психологии».
В другой работе он утверждает (следуя мысли Аарона Унгерсма (Aaron Ungersma)), что главная мотивирующая сила в человеке закономерно меняется в ходе индивидуального развития, и три венских школы в своей последовательности отражают эту эволюцию: «Фрейдовский принцип удовольствия это ведущее мотивирующее начало для маленького ребенка, адлеровский принцип власти – для юноши, а воля к смыслу ведущая мотивация зрелого взрослого». Франкл аккуратно проводит различие между влечениями (например, половым или агрессивным), толкающими человека изнутри (или, как мы обычно переживаем это, снизу) и смыслом (вместе с ценностями, заложенными в смысловой системе), действующим на человека извне подобно силе тяготения. Это разница между влечением и стремлением. В самой сути нашего бытия, в тех характеристиках, которые делают нас скорее людьми, чем животными, мы не подвержены влечению, но активно стремимся к некой цели. Стремление, в противоположность влечению, подразумевает не только то, что мы ориентированы на что-то вне собственного "я" (и, следовательно, трансцендируем себя), но также и то, что мы свободны, – свободны принимать или отвергать цель, которая манит нас. «Стремление» означает ориентацию на будущее: нас не толкают неумолимые силы прошлого и настоящего, а притягивает то, чему еще только предстоит быть.
Смысл существен для жизни, заявляет Франкл. Он был существен для выживания в Аушвице и существен для всех людей во все времена. Он ссылается на опрос общественного мнения во Франции, который показал, что 89 процентов всего населения считает, что людям нужно «что-то», ради чего жить, и 61 процент чувствует, что есть что-то, ради чего они готовы умереть. Франкл с удовольствием добавляет, что «хотя некоторые психиатры утверждают, что смысл жизни – это всего лишь защитный механизм и формирование реакции, говоря о себе, скажу, что я не хотел бы жить просто ради моих защитных механизмов и был бы еще менее склонен умереть за мое формирование реакции».
Три категории смысла жизни. Хотя Франкл подчеркивает, что у каждого индивида есть смысл в жизни, которого никто другой не может воплотить, все же эти уникальные смыслы распадаются на три основные категории: (1) состоящие в том, что мы осуществляем или даем миру как свои творения; (2) состоящие в том, что мы берем у мира в форме встреч и опыта; (3) состоящие в нашей позиции по отношению к страданию, по отношению к судьбе, которую мы не можем изменить.
Всех этих трех смысловых систем – творческой, выраженной в терминах опыта и позиционной – мы касались в предыдущем обсуждении различных систем личного смысла. Франкл определяет творчество в традиционных терминах то есть как творческую работу, или искусство, или научное устремление, привлекающие нас как цель, которую только мы, уникально для этого оснащенные, можем осуществить. Ощущение Франкла, что он и только он может написать книгу, проясняющую роль смысла в психотерапии, было, по его собственной оценке, основным фактором (помимо чистой случайности), который позволил ему вынести и пережить Аушвиц. Нашу жизнь могут наполнить смыслом самые разнообразные занятия, – если к ним подойти творчески. Франкл говорит: «Значение имеет не то, насколько велик радиус вашей деятельности, а то, насколько хорошо вы наполняете ее сферу».
Франкл менее ясен в том, что касается смысла, извлеченного из опыта, но в общем он ссылается на то, что человек извлекает из красоты, из истины и особенно из любви. Вовлеченность в глубокое переживание создает смысл. «Если кто-то легонько хлопнет вас по плечу, когда вы слушаете свою любимую музыку, и спросит, осмысленна ли ваша жизнь, разве вы не ответите „да“? – спрашивает Франкл. Тот же ответ был бы дан любителем природы на вершине горы, религиозным человеком на запоминающейся службе, интеллектуалом на вдохновляющей лекции, художником перед шедевром».
Личный жизненный опыт Франкла в Аушвице требовал, чтобы он глубоко задумался об отношениях между смыслом и страданием, между болью и смертью. Выживание в экстремальных обстоятельствах зависит от того, способен ли человек найти смысл в собственном страдании. В глубине отчаяния в концентрационном лагере Франкл искал способы придать смысл своему страданию и страданию других. Он пришел к выводу, что его мучения обретут смысл, только если он выживет. Для него выживание означало, что он сможет завершить свою работу – из ужасов, пережитых в Аушвице, создать ценный психотерапевтический подход. Некоторые заключенные хотели выжить ради других, ради детей или супруга, которые ждали их; некоторые – ради того, чтобы осуществить свой уникальный жизненный замысел; кто-то хотел выжить, чтобы рассказать миру о лагерях; кто-то хотел выжить для мести. (Стоит вспомнить о литовском гетто в Ковно, жители которого хотели остаться в живых, чтобы записать все зверства, творимые над ними: записанные рассказы очевидцев, сделанные художниками зарисовки лиц, серийные номера форм офицеров и солдат СС – все это, тщательно упорядоченное, хранилось в подземном склепе, откуда после войны было извлечено и использовано для того, чтобы виновные предстали перед судом.) Порой Франкл находил смысл в страданиях, вспоминая еще один афоризм Ницше: «То, что не убивает меня, делает меня сильнее». Страдание может иметь смысл, если оно меняет человека к лучшему. И наконец, Франкл утверждает, что даже когда нет надежды избежать страдания и смерти, сеть смысл в том, чтобы продемонстрировать другим. Богу и самому себе, что ты можешь страдать и умереть с достоинством.
Смысловые категории Франкла явились для него источником психотерапевтических стратегий помощи пациентам, находящимся в кризисе смысла. Ниже, при обсуждении терапии, я рассмотрю их, а сейчас обращусь к тому, что несет потеря жизненного смысла для терапии.
«ОГЛАВЛЕHИЕ»
ПОТЕРЯ СМЫСЛА: ЗНАЧЕНИЕ В ТЕРАПИИ
Таким образом, согласно Маслоу, актуализация – это естественный процесс, единственный основной, «организменный» процесс в человеке, и для ее осуществления не требуется какая-либо социальная структура. Более того, Маслоу рассматривает общество как препятствие для самоактуализации – слишком часто оно заставляет индивидов отказываться от своего уникального личностного развития, получая взамен плохо подходящие социальные роли и удушающую конвенциальность. Я вспоминаю один старый психологический текст, в котором я когда-то видел две помещенные рядом картинки. Одна изображала детей, играющих друг с другом, во всей свежести и спонтанности, невинности и полноты жизни детства; вторая – толпу пассажиров нью-йоркского метро с пустыми взглядами и пятнистыми серыми лицами, безжизненно качающимися под ремнями и поручнями вагона. Под картинками была общая простая подпись: «Что случилось?»
Самотрансцендирование. Последние два типа смысла (гедонизм и самоактуализация) отличаются от предыдущих (альтруизм, преданность мотиву и творчество) в одном важном аспекте. Гедонизм и самоактуализация выражают заботу о собственном "я", тогда как остальные связаны с глубинной жаждой человека превзойти самого себя и устремиться к чему-то или кому-то вовне или «выше» самого себя.
Давняя традиция западной мысли предостерегает нас от не-трансцендентной жизненной цели. Например, Бубер при обсуждении хасидского мировоззрения отмечает, что, хотя человек должен начинать с самого себя (обратиться к собственному сердцу, обрести внутреннюю цельность, найти свой индивидуальный жизненный смысл), он не должен заканчивать собой. Далее необходимо, утверждает Бубер, лишь задать вопрос «Зачем?» Зачем мне находить свой особый путь? Зачем мне делать цельным свое бытие? Ответ таков: «Не ради себя самого». Человек начинает с себя, чтобы потом забыть себя и погрузиться в мир; мы постигаем себя не для того, чтобы стать полностью поглощенными собой.
Критически важная концепция в еврейской мистической традиции – «поворот». Если человек грешит, а затем отворачивается от греха – к миру и к осуществлению какой-то богоданной задачи, он считается несравненно просветленным, превосходящим даже самого благочестивого и праведного человека. Если же, напротив, человека продолжают одолевать чувства вины и сожаления, он считается погрязшим в эгоизме и низости. Бубер пишет: «Отойти от зла и делать добро. Ты поступил дурно? Так нейтрализуй это, сделав добро».
Существенный момент у Бубера состоит в том, что в жизни человека содержится смысл, включающий много больше, нежели спасение его отдельной души. Более того, чрезмерная заинтересованность в получении «видного» персонального места в вечности может привести к утрате этого места.
Виктор Франкл приходит к аналогичной точке зрения и высказывает серьезные возражения против современного акцента на самоактуализации. По его мнению, чрезмерная озабоченность самовыражением и самоактуализацией приходит в противоречие с подлинным жизненным смыслом. Он часто иллюстрирует эту идею с помощью метафоры бумеранга, возвращающегося к охотнику, метнувшему его, только в том случае, если не попадает в цель: точно так же люди возвращаются к занятости собой, только если они упустили свой жизненный смысл. Он использует также метафору человеческого глаза, который видит себя или что-то в себе (то есть видит какой-то объект в хрусталике, или в водянистом теле, или в стекловидном теле) только тогда, когда неспособен видеть вовне себя.
Опасности позиции, не предполагающей самотрансцендирования, выхода за пределы, преодоления своих границ, особенно очевидны в межличностных отношениях. Чем больше человек сосредоточивается на себе, например, в половых отношениях, тем меньше его конечное удовлетворение. Тот, кто наблюдает за самим собой, беспокоится прежде всего о собственном возбуждении и разрядке, является вероятным кандидатом на сексуальную дисфункцию. Франкл считает – я полагаю, вполне верно, – что идеализируемое ныне «самовыражение», если оно превращается в самоцель, часто делает осмысленные отношения невозможными. В любовных отношения главное – не свободное самовыражение (хотя оно может быть важным ингредиентом), а выход за пределы самого себя и забота о бытии другого.
Маслоу использует другой язык, чтобы выразить ту же мысль. По его мнению, полностью актуализированная личность (малый процент популяции) не слишком занята «самовыражением». Такой человек обладает прочным ощущением своего "я" и скорее «заботится» о других, чем использует их в качестве средства самовыражения или для заполнения личной пустоты. Самоактуализированные индивиды, согласно Маслоу, посвящают себя целям, которые находятся за их пределами. Они могут, например, работать над крупномасштабными глобальными проблемами – такими, как бедность, фанатизм или экология – или, в меньшем масштабе, заботьться о росте тех, с кем они живут.
Самотрансцендирование и жизненный цикл. Различные смыслообразующие виды жизненной активности отнюдь не являются взаимоисключающими; многие индивиды извлекают смысл из нескольких. К тому же, как много лет назад теоретически предсказал Эрик Эриксон (его теория полностью подтверждена проведенными в 1970-х годах исследованиями жизненного цикла взрослых), в ходе индивидуального жизненного цикла происходит постепенная эволюция смыслов. Если в юности, в периоды ранней и средней взрослости наши интересы сконцентрированы на собственном "я" – мы стремимся обрести устойчивые представления о себе, сформировать близкие отношения и овладеть профессиональными навыками, – то на пятом или шестом десятке мы (если не потерпели неудачу в реализации более ранних задач развития) вступаем в стадию, когда жизненный смысл смещается за пределы нашего собственного "я". Эриксон определил эту стадию («генеративности») как «заинтересованность в формировании следующего поколения и направляющем руководстве им»; она может принять форму конкретных забот о своем потомстве или – шире – проявлений заботы и милосердия по отношению ко всему роду.
Джордж Вейлант (George Vaillant) в своем блестящем лонгитюдном исследовании студентов Гарварда сообщает о том, что успешные мужчины после сорока-пятидесяти «меньше беспокоились о себе и больше о детях». Например, один пятидесятипятилетний испытуемый весьма характерно заявил: «Для меня всегда было важно передать эстафету и показать детям цивилизованные ценности, но с каждым прожитым годом это становится все важнее». Другой человек говорил:
«Мои проблемы сейчас гораздо меньше сосредоточены на мне самом. В 30-40 лет они были вынужденно связаны со слишком большими запросами и слишком малыми деньгами, с тем, добьюсь ли я чего-то в профессии, и т.п. После 45 проблемы становятся более философскими, более долгосрочными, менее личными…Меня волнует состояние человеческих отношений, а особенно наше общество. Я хотел бы, насколько могу, учить других тому, что знаю и умею».
Еще один испытуемый: «Я не планирую оставить за собой большой след, но становлюсь более упорным в своих попытках побудить город построить новую больницу, поддерживать школы и учить детей петь».
Смещение интересов в сторону самотрансцендирования отражается на профессиональных занятиях некоторых субъектов Вейланта. Один ученый, в возрасте между двадцатью и тридцатью придумавший новый метод изготовления отравляющего газа, в пятьдесят предпочел заняться поиском способов уменьшения загрязненности воздуха. Другой в молодости работал на военно-промышленный комплекс и помогал рассчитывать радиус взрыва атомных боеголовок; в пятьдесят он первым создал учебный курс по гуманизму для колледжей.
В крупном лонгитюдном исследовании в Беркли, Калифорния, проведенном Нормой Хаан и Джеком Блоком (Norma Haan amp; Jack Block), тридцати– и сорокапятилетние индивиды сравнивались с самими собой в юности, и были получены те же выводы. Альтруизм и другие формы самотрансцендирующего поведения со временем усиливались. Индивиды в сорок пять были «более сочувствующими, дающими, продуктивными и надежными», чем в тридцать.
Многие исследования развития были посвящены прежде всего мужскому жизненному циклу и не уделяли достаточного внимания специфическим обстоятельствам жизни женщин. Недавно феминистская наука внесла важную коррективу. Женщины средних лет, например, предшествующие годы своей жизни посвятившие браку и материнству, стремятся осуществить иные смыслы, чем мужчины того же возраста. Традиционно ожидается, что женщины обслуживают прежде нужды других, чем свои собственные, живут отраженно, через мужей и детей, и играют в обществе материнские роли в качестве сиделок, медсестер, волонтеров* и благотворительниц. Альтруизм скорее навязывается им, чем является свободным выбором. Поэтому в то время, когда их ровесники-мужчины добились успеха в миру и готовы обратиться к альтруистическим интересам, многие женщины средних лет оказываются заняты прежде всего собой, а не другими.
* Имеется в виду безвозмездное выполнение работы, связанной с уходом за кем-либо и различной другой помощью нуждающимся. – Прим. переводчика.
Вклад Виктора Франкла
Самотрансцендирование, выход за пределы себя – одна из фундаментальных черт подхода Виктора Франкла к проблеме смысла, и поэтому сейчас весьма уместно рассмотреть некоторые взгляды Франкла на смысл и психотерапию.
Мало кто из клиницистов внес существенный вклад в понимание и использование роли смысла в психотерапии и фактически никто в своих публикациях не сохранил длительный интерес к этой сфере. Виктор Франкл – единственное исключение; с начала профессионального пути он сосредоточил свой интерес главным образом на роли смысла в психопатологии и психотерапии. Уроженец Вены и экзистенциально ориентированный психиатр, Франкл впервые использовал слово «логотерапия» (logos = «слово» или «смысл») в 1920-е годы. Позже он в качестве синонима использовал термин «экзистенциальный анализ», но, чтобы избежать путаницы с другими экзистенциальными подходами (особенно подходом Людвига Бинсвангера), в последние годы стал называть свой подход, как в теоретическом, так и в терапевтическом контексте, «логотерапией». Хотя Франкл признает, что многие клинические проблемы обусловлены другими экзистенциальными конечными факторами, во всей своей работе он сохраняет исключительный акцент на смысле жизни. Говоря об экзистенциальном отчаянии, он имеет в виду состояние отсутствия смысла, говоря о терапии – процесс помощи пациенту в обретении смысла.
Прежде чем я начну обсуждать вклад Франкла, уместно сказать несколько слов о его методах и стиле презентации своих выводов. Несмотря на продуктивные результаты его работы и важный вклад в психотерапевтическую теорию, он не добился от академического сообщества того признания, какого заслуживает.
Отчасти такое пренебрежение может быть обусловлено содержанием идей Франкла – подобно многим вкладам в экзистенциальную терапию. они не могут найти признание в своем «респектабельном» академическом окружении. Логотерапия не принадлежит ни к психоаналитически ориентированным школам, ни к официальной психиатрии, ни к бихевиористски ориентированной академической психологии, ни даже к "поп "-движению личностного роста. (Тем не менее у его книг широкая общая аудитория: продано более двух миллионов экземпляров его первой книги «Человек в поисках смысла».)
Кроме того, многие ученые считают метод Франкла чересчур наступательным. Его аргументы часто апеллируют к эмоциям, он убеждает, делает ex cathedra заявления, часто повторяется и бывает резким. Затем, хотя он заявляет, что секулярно подходит к проблеме смысла (утверждая, что как врач, давший клятву Гиппократа, он обязан разрабатывать методы лечения, применимые ко всем пациентам, в равной степени атеистам и верующим), нет сомнения, что подход Франкла к жизненному смыслу в основе своей религиозный.
* ex cathedra – непререкаемый (лат.).
Серьезным читателям при чтении Франкла нередко досаждает множество отступлений. Практически в каждой работе много места занимает самовозвеличивание: самоцитирование; напоминания о многих университетах, где он читал лекции, широте его знаний, множестве видных людей, поддерживающих его подход, количестве профессионалов, помогающих ему; приводятся случаи, когда аудитория студентов-медиков бурно аплодировала ему во время интервью, заданные ему дурацкие вопросы и его сильные возражения. Работы последователей Франкла особенно малоинформативны: в них повторяются его замечания и идеализируется его личность.
Тем не менее я просил бы читателя проявить упорство. Франкл многое сделал, поставив проблему смысла перед терапевтом и высказав множество глубинных интуитивных идей о терапевтическом значении поиска смысла.
Он впервые изложил свои взгляды на роль смысла в психотерапии в книге «От лагеря смерти к экзистенциализму» (позднее переименована в «Человек в поисках смысла: введение в логотерапию»). В первой части этой книги Франкл описывает свое ужасное существование в Аушвице в 1943-1945 гг., а во второй – систему терапии, возникшую из инсайта о том, что устойчивое ощущение жизненного смысла является решающим для выживания в концентрационном лагере. Его книга была написана на клочках бумаги, которые он добывал в лагере, она придавала смысл его жизни и тем самым являлась причиной для выживания. С того времени смыслом жизни Франкла стало «помогать другим найти свой смысл».
Базисные положения. Франкл начинает с оспаривания фрейдовских базисных законов мотивации, принципа гомеостаза, согласно которому человеческий организм непрестанно стремится сохранять внутреннее равновесие. Принцип удовольствия действует в направлении сохранения гомеостаза и имеет своей фундаментальной целью устранение напряжения. В начале жизни принцип проявляется в непосредственной, свободной от стыда форме; позже, по мере взросления индивида, когда принцип реальности требует отсрочки или сублимации вознаграждения, работа принципа удовольствия становится менее заметной.
Проблема теории, постулирующей некое врожденное влечение (в данном случае «влечение к удовольствию» или к «ослаблению напряжения»), состоит в том, что она в конечном счете является разрушительно редукционистской. С точки зрения такой теории, человек – это «не что иное, как…» (здесь может следовать любая из безграничного множества формулировок). Излюбленная формулировка Франкла такова: «Человек – не что иное, как сложный биохимический механизм, управляемый системой внутреннего сгорания, энергия которой питает компьютеры с огромными приспособлениями для хранения информации, оставшейся закодированной». Соответственно любовь, или альтруизм, или поиск истины, или красота – это «не что иное, как» выражение того или иного базового влечения в дуалистической теории. С этой редукционистской точки зрения, подчеркивает Франкл, «все культурные творения человечества становятся в буквальном смысле побочными продуктами влечения к личному удовлетворению».
Тяга к редукционизму в психологии имеет серьезные последствия для терапии. Человеческое поведение часто мотивируется бессознательными силами, и задача терапевта – выявить основополагающие психодинамики пациента. Но Франкл утверждает (и я полагаю, вполне корректно), что наступает время, когда это срывание масок необходимо прекратить. Материализм (то есть объяснение высшего низшим) часто разрушителен. Волонтеры Корпуса мира, например, не всегда поступают в него по причинам, связанным с обслуживанием собственного "я". Их желание служить не нуждается в «более низком» или «более глубоком» оправдании; оно отражает волю к смыслу, выход за пределы "я" к обретению и осуществлению цели жизни.
Франкл, как и многие другие (например, Шарлотта Бюлер и Гордон Олпорт), считает, что гомеостатическая теория неспособна объяснить множество существенных аспектов человеческой жизни. Человеку нужно, говорит Франкл, «не избавление от напряжения, а стремление к какой-то достойной цели и борьба за нее». «Конституирующая характеристика бытия человека состоит в том, что оно неизменно указывает и направлено на что-то отличное от него самого».*
*Позиция Франкла поддерживается длинной чередой феноменологов, начиная с Франца Брентано и позже Эдмунда Гуссерля, открывшего, что сознание всегда «интенционально» оно всегда направлено на что-то вне самого себя Человек постоянно сознает что-то вне самого себя.
Другое серьезное возражение, выдвигаемое Франклом против нетрансцендирующего, основанного на принципе удовольствия обоснования человеческой мотивации, состоит в том, что в таком случае мы всегда терпели бы поражение в своих усилиях. Чем больше мы ищем счастья, тем больше оно от нас ускользает. Это обстоятельство (многие профессиональные философы называют его «гедонистическим парадоксом») побудило Франкла сказать: «Счастье происходит; нет смысла за ним гнаться». (Алан Уоттс выразил это так: «Только когда вы его ищете, вы его теряете».) Таким образом, удовольствие – это не конечная цель, а побочный продукт поиска человеком смысла.
Франкл называет свою ориентацию «третьей» венской школой психотерапии:
«Согласно логотерапии, стремление найти смысл в человеческой жизни – это основная мотивационная сила человека. Вот почему я говорю о „воле к смыслу“ в противоположность принципу удовольствия (или, как мы еще могли бы его назвать, „воле к удовольствию“), на котором построен фрейдовский психоанализ, а также в противоположность „воле к власти“, на которой ставится акцент в адлерианской психологии».
В другой работе он утверждает (следуя мысли Аарона Унгерсма (Aaron Ungersma)), что главная мотивирующая сила в человеке закономерно меняется в ходе индивидуального развития, и три венских школы в своей последовательности отражают эту эволюцию: «Фрейдовский принцип удовольствия это ведущее мотивирующее начало для маленького ребенка, адлеровский принцип власти – для юноши, а воля к смыслу ведущая мотивация зрелого взрослого». Франкл аккуратно проводит различие между влечениями (например, половым или агрессивным), толкающими человека изнутри (или, как мы обычно переживаем это, снизу) и смыслом (вместе с ценностями, заложенными в смысловой системе), действующим на человека извне подобно силе тяготения. Это разница между влечением и стремлением. В самой сути нашего бытия, в тех характеристиках, которые делают нас скорее людьми, чем животными, мы не подвержены влечению, но активно стремимся к некой цели. Стремление, в противоположность влечению, подразумевает не только то, что мы ориентированы на что-то вне собственного "я" (и, следовательно, трансцендируем себя), но также и то, что мы свободны, – свободны принимать или отвергать цель, которая манит нас. «Стремление» означает ориентацию на будущее: нас не толкают неумолимые силы прошлого и настоящего, а притягивает то, чему еще только предстоит быть.
Смысл существен для жизни, заявляет Франкл. Он был существен для выживания в Аушвице и существен для всех людей во все времена. Он ссылается на опрос общественного мнения во Франции, который показал, что 89 процентов всего населения считает, что людям нужно «что-то», ради чего жить, и 61 процент чувствует, что есть что-то, ради чего они готовы умереть. Франкл с удовольствием добавляет, что «хотя некоторые психиатры утверждают, что смысл жизни – это всего лишь защитный механизм и формирование реакции, говоря о себе, скажу, что я не хотел бы жить просто ради моих защитных механизмов и был бы еще менее склонен умереть за мое формирование реакции».
Три категории смысла жизни. Хотя Франкл подчеркивает, что у каждого индивида есть смысл в жизни, которого никто другой не может воплотить, все же эти уникальные смыслы распадаются на три основные категории: (1) состоящие в том, что мы осуществляем или даем миру как свои творения; (2) состоящие в том, что мы берем у мира в форме встреч и опыта; (3) состоящие в нашей позиции по отношению к страданию, по отношению к судьбе, которую мы не можем изменить.
Всех этих трех смысловых систем – творческой, выраженной в терминах опыта и позиционной – мы касались в предыдущем обсуждении различных систем личного смысла. Франкл определяет творчество в традиционных терминах то есть как творческую работу, или искусство, или научное устремление, привлекающие нас как цель, которую только мы, уникально для этого оснащенные, можем осуществить. Ощущение Франкла, что он и только он может написать книгу, проясняющую роль смысла в психотерапии, было, по его собственной оценке, основным фактором (помимо чистой случайности), который позволил ему вынести и пережить Аушвиц. Нашу жизнь могут наполнить смыслом самые разнообразные занятия, – если к ним подойти творчески. Франкл говорит: «Значение имеет не то, насколько велик радиус вашей деятельности, а то, насколько хорошо вы наполняете ее сферу».
Франкл менее ясен в том, что касается смысла, извлеченного из опыта, но в общем он ссылается на то, что человек извлекает из красоты, из истины и особенно из любви. Вовлеченность в глубокое переживание создает смысл. «Если кто-то легонько хлопнет вас по плечу, когда вы слушаете свою любимую музыку, и спросит, осмысленна ли ваша жизнь, разве вы не ответите „да“? – спрашивает Франкл. Тот же ответ был бы дан любителем природы на вершине горы, религиозным человеком на запоминающейся службе, интеллектуалом на вдохновляющей лекции, художником перед шедевром».
Личный жизненный опыт Франкла в Аушвице требовал, чтобы он глубоко задумался об отношениях между смыслом и страданием, между болью и смертью. Выживание в экстремальных обстоятельствах зависит от того, способен ли человек найти смысл в собственном страдании. В глубине отчаяния в концентрационном лагере Франкл искал способы придать смысл своему страданию и страданию других. Он пришел к выводу, что его мучения обретут смысл, только если он выживет. Для него выживание означало, что он сможет завершить свою работу – из ужасов, пережитых в Аушвице, создать ценный психотерапевтический подход. Некоторые заключенные хотели выжить ради других, ради детей или супруга, которые ждали их; некоторые – ради того, чтобы осуществить свой уникальный жизненный замысел; кто-то хотел выжить, чтобы рассказать миру о лагерях; кто-то хотел выжить для мести. (Стоит вспомнить о литовском гетто в Ковно, жители которого хотели остаться в живых, чтобы записать все зверства, творимые над ними: записанные рассказы очевидцев, сделанные художниками зарисовки лиц, серийные номера форм офицеров и солдат СС – все это, тщательно упорядоченное, хранилось в подземном склепе, откуда после войны было извлечено и использовано для того, чтобы виновные предстали перед судом.) Порой Франкл находил смысл в страданиях, вспоминая еще один афоризм Ницше: «То, что не убивает меня, делает меня сильнее». Страдание может иметь смысл, если оно меняет человека к лучшему. И наконец, Франкл утверждает, что даже когда нет надежды избежать страдания и смерти, сеть смысл в том, чтобы продемонстрировать другим. Богу и самому себе, что ты можешь страдать и умереть с достоинством.
Смысловые категории Франкла явились для него источником психотерапевтических стратегий помощи пациентам, находящимся в кризисе смысла. Ниже, при обсуждении терапии, я рассмотрю их, а сейчас обращусь к тому, что несет потеря жизненного смысла для терапии.
«ОГЛАВЛЕHИЕ»
ПОТЕРЯ СМЫСЛА: ЗНАЧЕНИЕ В ТЕРАПИИ
Наша меняющаяся культура: куда ушли смыслы?
Многие клиницисты отмечают, что пациенты все чаше приходят на терапию в связи с отсутствием ощущения смысла в жизни. Почему? Каковы факторы современной культуры, способствующие снижению ощущения смысла в жизни?
В доиндустриальном, сельскохозяйственном обществе людей окружало множество жизненных проблем, но сегодняшняя болезнь бессмысленности, по-видимому, не является ни одной из них. Тогда смысл черпался из многих источников. Во-первых, религиозное видение мира давало такой исчерпывающий ответ, что вопрос о смысле решался сам собой. Кроме того, люди ранних веков часто были настолько заняты удовлетворением других потребностей – например, в еде и крове, – более насущных для выживания, что думать о смысле жизни было непозволительной роскошью. Действительно, как я буду говорить дальше, бессмысленность сложно переплетена с досугом и невовлеченностью: чем больше человек вовлечен в повседневный процесс жизни и выживания, тем реже возникает эта проблема. Толстой, чей кризис бессмысленности я описал в начале этой главы, отмечал, что простой крестьянин в его поместье кажется относительно далеким от каких-либо фундаментальных сомнений. Толстой пришел к заключению, что крестьянин знает нечто, чего он не знает, и в соответствии с этим искал освобождения от своих мучений, пытаясь подражать крестьянину, чтобы открыть его тайное знание.
Многие клиницисты отмечают, что пациенты все чаше приходят на терапию в связи с отсутствием ощущения смысла в жизни. Почему? Каковы факторы современной культуры, способствующие снижению ощущения смысла в жизни?
В доиндустриальном, сельскохозяйственном обществе людей окружало множество жизненных проблем, но сегодняшняя болезнь бессмысленности, по-видимому, не является ни одной из них. Тогда смысл черпался из многих источников. Во-первых, религиозное видение мира давало такой исчерпывающий ответ, что вопрос о смысле решался сам собой. Кроме того, люди ранних веков часто были настолько заняты удовлетворением других потребностей – например, в еде и крове, – более насущных для выживания, что думать о смысле жизни было непозволительной роскошью. Действительно, как я буду говорить дальше, бессмысленность сложно переплетена с досугом и невовлеченностью: чем больше человек вовлечен в повседневный процесс жизни и выживания, тем реже возникает эта проблема. Толстой, чей кризис бессмысленности я описал в начале этой главы, отмечал, что простой крестьянин в его поместье кажется относительно далеким от каких-либо фундаментальных сомнений. Толстой пришел к заключению, что крестьянин знает нечто, чего он не знает, и в соответствии с этим искал освобождения от своих мучений, пытаясь подражать крестьянину, чтобы открыть его тайное знание.