Ямада Таити. Лето с чужими

   Зачем было просить о помощи для меня? Пожалуй, Кей — тоже атеистка. Однако взывает же к кому-то. Чтобы меня спасли. Чему-то молится. Я не знал, как отреагировать. Меня удивило, что есть люди, которые могут так молиться за других.
   — Прошу, — говорила Кей мне в самое ухо, — сделай что-нибудь, ну, сделай же что-нибудь.
   И плакала — и молилась, вся в слезах.
   Вдруг я почувствовал, как во мне снова пробудилась любовь к ней. Я крепко ее обнял.
   — Спасибо тебе, — сказал я.
   Кей не ответила — только пуще прежнего взывала к кому-то о помощи.
   — Спасите этого человека. Прошу.
   Она ухватилась за меня и не отлипала.
   И вдруг я почувствовал, что меня стремительно одолевает усталость. Кей показалась такой тяжелой, что я не мог устоять на ногах.
   — Извини... — Я пошатнулся. — Я как-то внезапно очень сильно устал...
   Ноги ослабли так, что я не мог больше обнимать Кей. Словно подкошенный, я рухнул на пол ванной. Дыхание сперло.
   — Что с тобой? — тут же спросила Кей.
   — Не знаю... Какая-то жуткая усталость навалилась.
   — Посмотри в зеркало.
   «О чем ты?» — мелькнуло у меня в голове. Было тяжко даже голову приподнять.
   — Может, и тебе видно будет. Ну — посмотри в зеркало.
   Что там должно быть видно? Я даже глаз толком открыть не мог. Очень хотелось лечь и не вставать.
   — Смотри в зеркало.
   Кей схватила меня за руку и попыталась поднять.
   — Бесполезно.
   — Смотри в зеркало!
   С большим трудом, но я попытался поднять голову. Кей что было сил тянула меня обеими руками, чтобы я мог увидеть свое отражение.
   Я приподнялся и сквозь пелену усталости посмотрел в зеркало. Оттуда на меня смотрел старик. Я вздрогнул от испуга. Это был я.
   Глаза впали, щеки ввалились. Вернее даже не я, а какой-то бледно-сизый призрак.
   — А-а-а, — застонал я. Но голос был тонким, и получилось нечто вроде тяжкого вздоха. — А-а-ах!..
   Ползком я выбрался из ванной и лег на пол в гостиной. На большее сил уже не осталось.
   Кей, словно пытаясь меня защитить, улеглась рядом. Я закрыл глаза и ощутил легкую дрожь. Страх отдавался спазмами в желудке. Мысль о смерти в угоду родителям улетучилась. Взывая к всевышнему, в душе я повторял: «Наму амида буцу, наму амида буду, наму амида буцу» ^[17].

Глава 12

   Слабость отступила примерно через час.
   Вернулись силы. Совсем недавно я не мог даже приподняться, а теперь невероятная энергия заструилась к самым кончикам пальцев.
   Я открыл глаза, присмотрелся к рукам. От бледных и костлявых палочек, лишенных плоти, не осталось и следа — я видел свои привычные руки. Била ключом сила, не давая мне спокойно сидеть на месте.
   Я медленно поднялся.
   — Как ты себя чувствуешь? — с тревогой в голосе спросила Кей.
   — Странно. Я опять в полном порядке. Что, лицо по-прежнему ужасное?
   Кей кивнула.
   — Сам я уже этого не ощущаю. Хочется бегать.
   В глазах Кей застыл ужас. И было от чего. Я похож на призрак, и при этом хочу бегать. Без сомнения, меня поддерживает какая-то сила — видимо, из мира отца и матери.
   — Что же нам делать? — Кей смотрела на меня с мольбой.
   — Если тебе не страшно, побудь со мной.
   — Брось нести чепуху.
   — Угу.
   Она была права. Я стеснялся человека, который меня обнимал, молился, лежал рядом со мной на полу. Однако я помнил, как в зеркале отражались моя бледность, мое истощенное лицо — и с восхищением понимал, чего ей стоит без отвращения быть рядом, обнимать меня. Мужчину на пятнадцать лет себя старше. Будь я на месте Кей, наверняка бы выскочил отсюда с истошным воплем. Другое дело, если бы нас связывали долгие годы совместной жизни. А тут — знакомы без году неделя, но как же она беспокоится обо мне. От всей души. Такое ощущение, будто меня переспорили. Я был слишком плохого мнения о людях. И о женщинах в том числе.
   — Спасибо, — сказал я. Однако на Кей не смотрел. По правде говоря, я должен был сейчас ей улыбнуться и в следующий миг заключить в объятия, но если я с таким лицом буду еще и улыбаться, пожалуй, ей станет еще противнее.
   — Что-то есть хочется...
   — Сейчас что-нибудь приготовлю.
   Кей поднялась и пошла на кухню.
   Я был полон сил настолько, что готовкой хотел заняться сам, но решил, что к подруге сейчас лучше не приближаться.
   Пообедав, мы пили кофе. Пробило два часа. Все это время мы вели самые разные беседы.
   Кей считала, что жизнь сценариста должна проходить интересней. Есть и такие, отвечал я, но в целом писательство требует одиночества. У американца Пола Теру есть один рассказ о лондонских коллегах: при всей их кажущейся светскости каждый из них по отдельности настолько одинок — до комизма. Я не насмехаюсь над одиночеством, к тому же мне совсем не в тягость быть одному.
   — Правда? — спросила Кей.
   — Но я хочу, чтобы ты была рядом. Я тебе этим так обязан.
   Да, так и есть. Хотя на самом деле не такой я и стойкий перед одиночеством. Избавился от пут семьи, мечтал, чтобы меня оставили в покое, а, расставшись, только ослаб. Я не отдавал себе в этом отчета, но, возможно, это мое одиночество подняло отца и мать из могилы.
   Когда разговор коснулся родителей, кофейные чашки уже были пусты.
   Кей умолкла.
   Я тоже. Все это время размышлял, как мне быть. Говорил на другие темы, а сам пытался найти выход из тупика.
   На дороге раздался долгий визг тормозов — будто кто-то пронзительно завопил. Я поднял глаза, ожидая неминуемого столкновения. Повернула голову и Кей.
   Но до удара дело не дошло, и вновь привычно зашуршали шины.
   — Сегодня вечером...
   — Что?
   — ... хочу съездить еще раз.
   — Ты умрешь.
   — Так или иначе.
   — Думаешь?
   — Ты видишь, что эта рука исхудала, а я этого не вижу. Думаешь, если я перестану ездить, на этом все закончится?
   — Повремени, а? Ты ослаб. Продолжайся так, тебе — конец.
   — Нет, не годится. Иначе отец с матерью не смогут спокойно вернуться в тот мир. Мне так кажется. Я не хочу вот так их бросить. Они — хорошие.
   — И сделали из тебя мумию.
   — Думаю, не по своей воле. Контакты с миром иным требуют этого. Скорее всего, родители даже не догадываются о моем истощении. Им, как и мне, ничего не видно. Точно. Так и есть. Иначе бы они начали беспокоиться.
   — Какой ты добренький.
   Но это была не похвала. В словах Кей сквозила усмешка.
   — Мягко стелешь.
   — Что?
   — Я серьезно думаю о нашей совместной жизни и дальше, поэтому хочется начистоту.
   — Умрешь, и не будет у тебя ничего дальше.
   — Ну не обращаться же мне, в самом деле, в полицию.
   — Можешь обратиться в храм или к священнику.
   — Я не хочу откупаться от родителей.
   — В какие дебри тебя несет? Отцы и дети — это совсем другое.
   — Не виделся с двенадцати лет. Отсюда вся нежность.
   — Подожди только день. Я посоветуюсь.
   — С кем?
   — С кем-нибудь. Хотя бы и в церкви. Ладно? Я быстро.
   — Понятно.
   — Что?
   — Если я расскажу отцу и матери, они все поймут.
   — Тебе так только кажется. Или рискнешь жизнью?
   — Все будет в порядке. Я вернусь. Около десяти-одиннадцати.
   Кей встала.
   — Побудь здесь до четырех.
   — Не хочу.
   — Тогда хотя бы до полчетвертого.
   Я обрадовался замыслу Кей.
   — Непременно дождись! До полчетвертого!
   Кей ринулась к двери.
   — Непременно, непременно будь здесь.
   Открылась и закрылась тяжелая дверь.
   Для Кей мои родители — лишь ненавистные мстительные духи. Как жаль, что она о них так думает. Тем более — кто о них позаботится, если не я.
   Я подошел к окну. Кей вот-вот должна выйти из дома. Может, еще дожидается лифта. Или двери только что открылись на седьмом этаже. Вот она зашла в кабину, двери закрылись. Спускается. Она вылетела из холла быстрее, чем я предполагал. Побежала по тротуару в чем была — в белой ночнушке с длинными рукавами и в сандалиях. В моих глазах отпечаталась тонкая линия ее плеча.
   Неужели этот взгляд станет последним? Я медленно направился к двери.

Глава 13

   — И вчера пришел, и сегодня. Ну как тут не радоваться? — встретил меня с улыбкой на лице отец. Обнажив торс, он вытирал с себя на кухне пот.
   — Куда это годится? Брать пример с отца — бросать работу... — Мать разбирала в шкафу вещи.
   — Купил пол-арбуза. Целый — много. — Я поставил пакет с арбузом на пол в кухне.
   — Живо его в холодильник.
   — Он уже охлажденный, — разуваясь, сказал я. — Их продают из холодильника.
   — Тогда сразу и поедим. — Мать встала и пошла на кухню.
   — Тогда сразу и нужно есть, — тут же за ней повторил отец, продевая руку в рукав халата. И направляясь в комнату: — Арбуз — это хорошо!
   — Жарко. Глядишь, вся шея сплошь покроется потницей. — Мать мыла руки.
   — Эй, ты чего там делаешь? Снимай рубашку, снимай! — закричал мне отец.
   Я подошел к нему:
   — Может, сегодня где-нибудь поужинаем?
   — Где-нибудь — это где? — переспросила мать.
   — Мы вместе ни разу не ходили поесть сукияки1.
   — В те годы это, конечно, было того... — Отец регулировал угол поворота вентилятора.
   — Ничего, если я сегодня вас угощу?
   — Ужинать не дома? — В голосе матери почувствовалось напряжение. Я уже собрался было отменить приглашение:
   — Что, здесь лучше?
   — Ничего подобного, — возразил отец.
   — Так ведь... — выпрямилась мать на кухне.
   Мы уже выходили на улицу играть в кэтч-бол, и я посчитал, что родителям ничего не стоит прогуляться до ресторана сукияки ^[18]где-нибудь в районе ворот Каминаримон ^[19]. Однако для них это было равносильно преодолению какого-нибудь горного хребта.
   — Ну и ладно. Просто я подумал...
   Если уж и прощаться, только не в этой квартире. Мне казалось, что это проще сделать, например, за столом в ресторане сукияки, где много посетителей и официанток. Но усугублять страдания родителей при этом не хотелось.
   — Сейчас вообще-то не сезон для сукияки. Что мы, здесь не найдем, чего поесть?
   — И то правда. Так и сделаем. Я раньше думал, как хорошо всей семье собраться за одним столом, поставить варить кастрюльку...
   — Нет прохлады — нету и кастрюльки.
   — Ничего страшного. Извините, если я наговорил лишнего.
   — Куда ты встаешь? А кто арбуз будет резать?
   Отец заворчал на мать. Как гром средь ясного неба. И я понял, насколько хрупок наш общий с ними мир.
   Нет, сегодня я не смогу это сказать. Иначе я их сражу наповал.
   — Почему-то опять сюда потянуло.
   — Ну и хорошо. Приезжай, когда захочешь.
   — Ага.
   — Сыграем? В карты?
   — После арбуза.
   Даже сейчас казалось: скажи я им о разлуке — перевоплотятся в монстров и нападут на меня со зверской силой. И если для меня здесь был только страх, для отца и матери это означало беду: ведь перевоплотились бы они отнюдь не по своему желанию.
   Мы ели арбуз, играли в карты.
   Мать очень шустро сбрасывала все, что было у нее на руках, и раз за разом легко выигрывала.
   Пробило четыре часа, затем пять.
   В какой-то момент я хотел прервать игру, но не смог — так весело они развлекались. В комнату прокрались вечерние сумерки.
   И вдруг мне стало очень страшно. Если и говорить, то до наступления темноты. Стемнеет, и я тогда уж точно ни на что не решусь. Но вернуться сегодня, ничего не сказав, я тоже не могу.
   — Пора включить свет. Который там час? — поднялся отец.
   — Седьмой, — ответила мать. Зажглась лампа. Догорала за окном заря.
   — Мне нужно сходить в магазин.
   — Нашла когда ходить. Хватит того, что вчера купила.
   — Так я все сготовила на обед. Осталось только натто ^[20].
   — Ну и чем ты собираешься кормить Хидэо?
   — Отец, — сказал я. — Мама...
   — Что?
   — Ладно, попейте пока пиво. Сейчас мигом что-нибудь придумаю.
   — У меня есть к вам один разговор.
   — Разговор?
   — Что за разговор?
   — Ничего, если я прямо сейчас?
   — Ничего хорошего. Выкладывай. Я сел прямо и низко поклонился.
   — Ты чего? — сказала мать.
   — Брось кривляться. — Отец присел опять.
   — Мы больше с вами не увидимся.
   — Почему?
   — Что случилось? — печально вскрикнули они в один голос, словно услышали что-то нелепое и несправедливое. Выходит, они не знают ничего о моем истощении.
   — Мне очень приятно у вас бывать. И вы даже представить себе не можете, как я рад нашей встрече. Я хотел бы вас навещать, пусть даже и умру...
   — Умрешь?
   — С какой стати, сынок?
   И я рассказал родителям о предостережениях продюсера и Мамии, о том, как накануне увидел в зеркале свой истинный, до ужаса истощенный облик.
   Умолчал я только об отношениях с Кей. Кое-что я вынужден был приукрасить, но так было даже лучше. Родители тут ни при чем, однако некие силы потустороннего мира воздадут по заслугам тому, кто пытается меня с ними разлучить. Я не был уверен, стоило об этом говорить или нет, но у родителей был такой вид, словно их обманули.
   Закончив рассказ, я еще раз поклонился им, едва не касаясь лбом пола.
   Родители молчали.
   На подушке валялись разбросанные карты.
   Я не мог поднять на родителей взгляд. Опять возникло предчувствие: взгляну я на них, а передо мною — жуткие монстры. Я вздрогнул.
   — Вот как... — тихо произнес отец.
   — Да уж... — Голос матери сделался грустным. — Я так и знала, что долго это не продлится.
   Но даже теперь мне хотелось исчезнуть, не поднимая головы.
   — Делать нечего, — сказал отец.
   — Да. Недолго это длилось, но ты даже не представляешь, как мы счастливы: столько теперь будет воспоминаний...
   — Ну что, пошли?
   — Куда? — Я невольно взглянул на отца.
   — Куда-куда... Есть сукияки. В такую жару да в прохладе... вот поедим-то.
   — Что, серьезно?
   — Разумеется, серьезно, — заплакала мать. — Ведь расстаемся. Куда уж серьезней.
   В вечерних сумерках мы втроем шли к воротам Каминаримон. На перекрестке Международной улицы был ресторан. У входа на маленьком вертеле жарили печень угря.
   — Может, съедим по одной? — остановился отец.
   И тут я понял, что от самого дома мы шли молча.
   — Хорошая мысль, — оживился я. — Три штуки, пожалуйста.
   — Перед сукияки? — возмущенно сказала мать. В ее голосе по-прежнему слышались слезы.
   — Чего скупиться? Вон ему нужно отъедаться. Неужто неясно?
   — Это вкусно, мама.
   Я передал ей один вертел.
   — Спасибо.
   На ходу ели мы печень угря. Разговор опять оборвался.
   Чтобы как-то разрядить ситуацию, отец остановился опять:
   — Кстати...
   — Что? — Я попытался сделать лицо повеселее.
   — Там пирожки продают. Купи один пакет.
   — Хорошо, идите вперед. Я догоню. Вернувшись назад, я купил пакет пирожков, выпеченных в форме божков ^[21].
   Дожидаясь сдачи, оглянулся — они так и не сдвинулись с места. Ждут. Будто вернулся в детство — делаю покупку под надзором родителей.
   Все верно. После расставания со мной у родителей больше не будет Асакуса. Выходит, и я сегодня с ней прощаюсь. А отец просто хочет прикоснуться к воспоминаниям. Я подбежал к родителям и крикнул:
   — Отец, может, тогда и сэмбэй [Сэмбэй (яп.) — тонкое сухое печенье их рисовой муки], что на углу ресторанчика суси.
   — Давай.
   — Я быстро — подождите, ладно, мам? Однако там все уже распродали.
   — Ну почему именно сейчас? — вырвалось у меня. Я побежал обратно. В людском потоке родители смотрелись неказисто.
   — Представляете, все продали. — Несмотря на свой возраст, я произнес эту фразу, будто школьник.
   — Ничего не поделаешь, — словно опомнившись, буркнул отец.
   Мать просто смотрела на меня.
   — Тогда пройдем по торговому ряду [Торговый квартал Накамисэ в районе Асакуса — самый старый в Японии торговый квартал, основанный в конце XVII — начале XVIII веков]. Помолимся в храме, потом пойдем ужинать.
   — Было бы неплохо, — с досадой в голосе проговорил отец. — Да только ничего не выйдет. Нам туда ходу нет.
   — А я хотел помолиться богине Каннон...
   Мать всплакнула. Она ссутулилась, и уже ничем не походила на бодрую картежницу.
   Я буквально проглотил чуть не сорвавшуюся с языка фразу: «Все, больше никаких, никаких расставаний. Приеду опять, мама... »
   — Ну что, пошли? — сказал отец.
   — Говоришь, сукияки? Ну так поедим, шиканем.
   — Прошу! — встретил нас у входа гулким голосом семидесятилетний старик.
   — Нас трое.
   — Вас трое. Пожалста.
   Подбежал толстоватый и светлолицый метрдотель лет сорока-пятидесяти.
   — Добро пожаловать. Будьте любезны, сюда.
   Большой зал разделяли несколько низких перегородок, за каждой — столик со встроенной газовой горелкой. Виднелись свободные места. На четырех столах из кастрюль поднимался пар.
   «Хорошо, что народу немного», — подумал я. Будь теперь зима, перепившие соседи наверняка бы падали, снося оградки в переполненном зале. Но летом здесь душно даже при работающем кондиционере.
   Отец с матерью уселись за столик спиной к стене, я расположился напротив. Заказали пиво и три самых лучших комплекса.
   — Позже закажем еще мяса и овощей.
   — Заказывайте, не стесняйтесь. А пока — пиво.
   На лбу вставшей с колен официантки выступил пот.
   — Вряд ли мы закажем что-либо еще, — уныло сказала мать.
   — Брось, чего стесняться.
   Отец как воды в рот набрал.
   — Да мы столько не съедим... — начала было мать.
   — Тебя никто и не просит. Вот он после каждой встречи с нами продолжает тощать. По нему, правда, не заметно. Но он устал.
   — Я и сама знаю.
   — Тогда не мешай человеку набираться сил.
   — Я не для себя, а для вас.
   — Ты это... брось прикидываться бодряком. Слышишь? На людях об этом не скажешь, но мертвецам без толку есть мясо. Мы вон давеча уже подкрепились.
   — Но ведь вкусно, правда?
   — Так-то оно так.
   — Тогда поедим досыта.
   — Кто нас еще так угостит, кроме тебя? Ладно, приступим.
   Принесли пиво.
   — Хозяюшка, — сказал отец, — на кого мы похожи?
   — На мужа и жену?
   — Это правильно. Мы на пару — да. А вот с ним? С ним как мы смотримся?
   — Знакомые?
   — Что значит — знакомые?
   — В смысле, вы — повар или в этом роде.
   — Ясное дело.
   — Но сегодня вас пригласил знакомый.
   — Верно.
   Официантка, улыбаясь, удалилась.
   — В такую минуту... подтрунивать над женщиной, — грустно промолвила мать.
   — Да ты на себя посмотри! Человек, понимаешь, пытается всех развеселить, а ты лишь только палки в колеса...
   — Ах ты бесстыжий!
   — Мама, перестань, — сказал я. — Я не пытаюсь всех развеселить через силу, но каково отцу, понимаю. Давайте выпьем.
   Я налил отцу и матери пива.
   — Еще бы — кто признает в нас родителей и сына? — с грустной усмешкой сказал отец. — Да, всякое в этой жизни бывает.
   И подлил мне пива. Обычное «кампай» ^[22]в этой ситуации могло расстроить мать, поэтому я только сказал «ну, давайте», и мы втроем выпили.
   Опять пришла официантка, поставила кастрюлю, полила маслом и начала готовить сукияки.
   — Хозяюшка, этот малый... — начал отец.
   — Вот как, его так и звать — «малый»?
   — Да ну.
   — Ладно, какая разница, — встрял я. — Может, мне нравится, когда меня так зовут.
   — В двенадцать остался без родителей.
   — Что, правда?
   — Нелегко пришлось. Но выдюжил. Выдюжил. Молодец.
   — И что, остались совсем одни? — посмотрела на меня официантка.
   — Да нет. Был дед, дядька с теткой присматривали.
   — Выходит, почти один. Старался, как мог. Сегодня пришли сюда, а он и говорит: ешь мяса вволю. Выбился в люди.
   — Никак уже захмелели? — удивилась официантка.
   — И пусть, — весело подала голос мать. Я удивленно посмотрел на нее, а она официантке: — Дальше я сама. Закончится, попросим еще.
   Официантка привычно извинилась и ушла, сказав напоследок, что «две официантки уехали на праздник «обон» — и с концами».
   Поведя в ее сторону подбородком, отец сказал:
   — Дай ей одну бумажку. В смысле — чаевые.
   — Хорошо.
   — Нынче так не принято.
   — Ну почему? Разгорячившиеся мужики завсегда оставляют. Сотни иен хватит. Нет, не сотни — тысячи. Слушай, тысяча иен? В жутком мире ты живешь...
   — Сейчас об этом, — вставила мать, — говорить не стоит.
   — Почему не стоит? — Отец помешивал в кастрюле. — Говори, что хочешь.
   — Даже не верится, что уже сорок восемь. — Мать всматривалась в меня.
   — Да уж, — ответил я. — А как я рад, что моя мама — такая молодая и красивая.
   — Еще бы, — засиял отец.
   В его возрасте так сказать я бы себе не позволил. Сейчас, наоборот, мне казалось, что это уместно. Звучало доходчивей.
   — А ты неплохо управлялся без нас. Подумать только — тридцать шесть лет.
   — Жену вот даже успел завести, — сказал отец.
   — Дети — они всегда как-нибудь да справляются.
   — А как быть, если нас нет?
   — Замолчи, а? — Мать.
   — Ты мне брось так говорить. — Отец.
   — Ты что, не понимаешь? Нам некогда трепать языками. — Голос матери вдруг задрожал, словно бы от слез.
   — Что значит «некогда»? — Я перевел взгляд с матери на отца.
   — Что, горит?
   — Да. — На глаза матери навернулись слезы. — Ты думаешь, я просто так официантку отправила?
   Я опять посмотрел на отца. Он сидел с убитым видом.
   — Ты это про что?
   — Так, ничего.
   Отец качал головой с серьезным видом. По нему не скажешь, что «все в порядке».
   — Можно? — Мать поменяла позу. — Я сильно волнуюсь, и слов не могу подобрать. Мы тебя очень любим.
   — Вы что, уходите? — почувствовал я.
   — Хорошо, что мы свиделись, — сказал отец. — Ты — хороший сын.
   — Верно, — подхватила мать.
   — Никакой я не хороший. Я не такой, как вы обо мне говорите. Был плохим мужем, неважным отцом. Вы просто не знаете, насколько вы лучше меня. Вы на удивление мягкие люди. Глядя на вас, я понимал, каким отцом нужно быть. Я вот так говорю, но сам не знаю, дорожил бы вами или нет, живи вы все это время... До сих пор толком ничего не сделал. Сплошная грызня на глазах у...
   Начал я фразу и обомлел.
   Плечо матери стало расплывчатым. Контур сохранялся, но уже просвечивал.
   В панике я посмотрел на отца — часть его груди уже пропала.
   Вот в чем дело. Вот вы как уходите. Я лишь открыл рот, не в силах что-либо произнести.
   — Все кончено, — сказал отец. — Уже все кончено.
   — Мы гордимся тобой, — сказала мать.
   — И даже очень. Только брось постоянно себя корить. Нужно ценить собственное «я». Не будешь ценить себя — никто за тебя это не сделает.
   — Не уходите! — У меня неожиданно прорвался голос малыша.
   — Не можем. Мы думали, у нас есть еще немного времени.
   — Не хочу!
   — Береги себя.
   — Мы теперь больше не свидимся.
   Плечо отца пропало совсем, стало прозрачным лицо матери. Я боялся, что они растворятся прямо у меня на глазах. Тем временем отец продолжал исчезать.
   — Спасибо вам. Спасибо за все. Спасибо. Я сдерживал голос, а сам думал: «Хоть бы никто не помешал мне в эту минуту».
   — Прощай, — сказала почти неразличимая мать.
   — Будь здоров, — уже невидимый отец. Я даже не заплакал. Так мне было тяжело.
   — Прощайте, — лишь тихо сказал я.
   И отец, и мать бесследно исчезли. И только на столе остались палочки и тарелки, стаканы из-под пива и мешок печенья. Испачканный стол и примятые подушки.
   Закипела кастрюля.
   Они же ничего не поели. Ни-ско-ле-чко.
   Затем навалилась усталость. Такая сильная, что хотелось положить голову на стол. Я оперся о стол локтями и закрыл руками лицо.
   — Они что, в туалет пошли? Поймут, куда? — раздался голос официантки.
   — Они ушли.
   Я опустил руки, но лица не поднимал. Судя по всему, выглядел я ужасно. Не хотелось ее пугать.
   — Ушли? Вдвоем?
   Наверняка понимает — что-то произошло. И это правильно: к еде почти не притронулись.
   — Принесите счет.
   — Что, можно?
   — Да.
   — Извините, совсем не заметила, как они ушли. Подождите, пожалуйста, минутку. Газ уже можно выключить?
   — Да.
   — Что же случилось? Вы так весело выпивали.
   Я не собирался скрывать свою горечь. Выключив газ, официантка ушла за счетом.
   Плакать времени не было. Мне хотелось хоть что-то оставить на память о них. Палочки! Словно пробираясь сквозь пелену усталости, я дотянулся до них, вытащил из кармана брюк платок и, собрав всю силу в кулак, бережно завернул.
   — Извините, что заставила вас ждать. Вот ваш счет.
   Пришлось приложить усилия, чтобы взглянуть на счет, достать кошелек и заплатить деньги.
   — Вам плохо? — чуть ли не с натянутой вежливостью поинтересовалась она. Наверное, лицо мое увидела.
   — Вот, — протянул я деньги.
   Официантка направилась к кассе. Я медленно встал.
   Сделав четыре-пять шагов по проходу, оглянулся. Наш стол выглядел уныло, как опустевшая скорлупа. «Постой, заберу-ка я печенье», — подумал я, но возвращаться сил уже не было.
   Я вышел в коридор, дождался официантку, оставил ей, как просил отец, тысячеиеновую купюру и мелочь.
   — Клиент с двадцать третьего стола уходит.
   Думал, в ящике у входа останется обувь родителей, но она пропала. Старец, будто бы в курсе дела, выставил только мои ботинки и гулко выпалил: «Приходите еще». Разумеется, знать он не мог ничего.

Глава 14

   Из мрака доносился легкий аромат духов.
   Он скрывал едва различимый запах тела, будто некий камуфляж. Но обычная маскировка — для отвлечения внимания, а этот запах служил маячком при поиске.
   Проснувшись, я с восторгом ощутил, как меня окутывают сладкий аромат и тепло женского тела.
   Я приоткрыл глаза и увидел белую кожу. Как будто она обволакивала меня всего.
   — Ну как? — спросил женский голос. Точно — Кей.